"Жизнь взаймы" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)

Глава 2

В ту ночь он долго не мог отойти ко сну. Беспокойство змеей вползло в душу еще с вечера, а ближе к полуночи начали болеть рубцы на лице.

Решив, что уснуть, считая слоников, не удастся, он вышел из своего жилища и сел у входа на плоский камень. Впрочем, "вышел" – это чересчур громко сказано. Скорее, выполз, так как жил в неком подобии шалаша.

Жилище для мотодромовского "старателя" было жизненно важной необходимостью. Это Паленый понял сразу, как только немного оклемался.

Он соорудил его спустя две недели после своего появления на Мотодроме совсем уж далеко от центральной части свалки. Даже сторожка, в которой обретался Есесеич, находилась ближе к КПП Тюнькина, нежели нескладное примитивное сооружение, над которым Паленый трудился три дня.

Шалаш представлял собой проржавевший местами насквозь железный кузов (с дверями!) от грузовой модели "москвича", в обиходе названной "пирожком". Как он попал на свалку, и почему его не свезли в металлолом, про то история умалчивала.

Паленый откопал кузов из-под груды строительного мусора, установил его на доски, а затем забросал сверху и с боков соломой, ветками, картоном, обрывками толя и прикрыл эту большую кучу полиэтиленовой пленкой.

В итоге получилась вполне приличная собачья будка для крупного волкодава, которую можно было заметить, только наткнувшись на нее. Но бездомному бомжу и такая конура, что нормальному человеку хорошая гостиница.

К сожалению, в этом жилище нельзя было поставить печку – негде, и Паленый первое время замерзал, пока в голове у него немного не прояснилось, и он стал кое-что соображать. Вот тогда Паленый и придумал свое "ноу-хау".

С вечера он разжигал костер перед входом в свою обитель и клал туда гранитные булыжники. Когда они накалялись едва не докрасна, Паленый наполнял ими железный инструментальный ящик, приваренный ко дну кузова, и закрывал его крышкой.

Закутавшись с головой в рваное ватное одеяло и ощущая тепло от долгоиграющей "грелки", он торопился быстрее уснуть. К рассвету, конечно, камни остывали, и когда приходили зимние, морозные ночи, утром у него зуб на зуб не попадал.

Но это уже были мелочи, так как он успевал хорошо выспаться. Разжечь костер было делом нескольких минут, и спустя полчаса после пробуждения Паленый наслаждался горячим чаем и видом оранжевых языков пламени, которые будили в нем какие-то странные воспоминания – словно он видел обрывки цветных кинофильмов…

Усевшись на камень, Паленый задумчиво посмотрел на тонкий лунный серп, качающийся над горизонтом, словно челнок на тихой волне, и закурил "Приму". Вообще-то ему больше нравились сигареты "Мальборо" и "Винстон", но они стоили дорого, поэтому Паленый покупал на рынке у частных торговцев что подешевле.

Неожиданно в отдалении блеснул свет фар легковой автомашины, которая осторожно пробиралась по самому краю свалку. Похоже, это была дорогая импортная тачка, потому что звук мотора был почти не слышен.

Паленый удивился и насторожился.

Уже перевалило заполночь, и свалка уснула, тяжело дыша миазмами гнилостных испарений. Спали бомжи, уехал домой Тюнькин, который задержался допоздна, подбивая месячный баланс своей трудовой деятельности, и только псы шебаршились в куче мусора, привезенной последним мусоровозом.

С какой стати кому-то понадобилось приезжать на свалку в ночное время? Притом машина шла по старой, заброшенной дороге, которой уже давно не пользовались.

Напрягая зрение, Паленый всматривался в темноту, пытаясь понять, что делают пассажиры автомашины. Она остановилась, и в свете подфарников замельтешили крупные мужские фигуры. Они как будто что-то искали.

Затем, спустя какое-то время, машина развернулась, и вскоре красные огоньки ее стопсигналов спрятались за холмами мусора.

Приметив место, где стоял автомобиль, Паленый выкурил еще одну сигарету, а потом заполз в свою конуру и забылся тревожным сном, который был очень короток – до первых проблесков зари.

Он проснулся мгновенно, словно его укололи шилом, с уже сформировавшимся решением. Выбравшись наружу, Паленый уверенно пошагал к старой дороге – напрямик. Когда из-за горизонта показалось солнце, он уже нашел, где точно останавливался автомобиль, и сосредоточенно разгребал малозаметный холмик рядом с дорогой.

Паленый не ошибся в своих предположениях – приезжавшие ночью люди в этом месте чтото закопали. Притом довольно глубоко. Он стал весь мокрым от пота, пока добрался до длинного пакета из прочного черного полиэтилена.

Что находится в пакете, Паленый понял сразу. Какое-то время он колебался, – может, лучше забросать яму мусором и оставить все как есть? – но затем любопытство взяло верх, и Паленый вытащил свою находку из ямы.

Пакет был на "молнии" и предназначался для транспортировки покойников. Открыв его, Паленый увидел молодого мужчину в дорогом костюме и при галстуке.

Он был убит двумя выстрелами: одним в грудь и вторым, контрольным, – в голову. Лицо его было сплошь в синяках и ссадинах; похоже, перед смертью мужчину сильно избили.

Обшарив карманы, Паленый разочарованно вздохнул – пусто. Если, конечно, не считать паспорта в кожаной обложке и маленького блокнота с отрывными страницами, предназначенного для записей. К блокноту была прикреплена миниатюрная шариковая авторучка. "Удобно…" – механически подумал Паленый.

Увы, если у покойника и были деньги, то о них позаботились убийцы…

Небрежно повертев паспорт в руках, Паленый уже хотел положить документ обратно, в карман пиджака мертвеца, однако какая-то сила, вопреки здравому смыслу, заставила его открыть корочки и посмотреть на фамилию, прописанную каллиграфическим почерком – Князев Александр Игнатьевич.

Пролистав паспорт до конца, Паленый обнаружил пять моментальных фотографий, которые покойник засунул под обложку. На них был изображен сам Князев в разных ракурсах и красивая девушка. Судя по пейзажам, снимки были сделаны на заграничном курорте.

Паленый встал перед весьма серьезной дилеммой: заявить о найденном покойнике в милицию или зарыть яму и напрочь выбросить из головы то, что он знал и видел?

После недолгих раздумий он кивнул головой, соглашаясь с разумными доводами своего невидимого оппонента, сидевшего внутри, и быстро все вернул на круги своя. Насыпав могильный холмик, Паленый неторопливо потопал к своей будке.

Паленый не был дураком. У него не возникало никаких иллюзии по поводу событий, которые должны были развернуться после заявления о находке трупа. Даже если менты и не повесят на него убийство Князева (а это бабка надвое гадала, то ли будет, то ли нет), ему все равно несдобровать.

Он был СВИДЕТЕЛЕМ – и этим все сказано. А тем, кто отправил Князева на тот свет, свидетели не нужны. Конечно, можно попросить защиты у властей, но кому захочется бесплатно защищать от убийц бездомного и никому не нужного изгоя?

И только когда Паленый начал разжигать костер, чтобы вскипятить чаю, он вдруг вспомнил, что у него в кармане паспорт покойника. Еще не зная, зачем все это ему нужно, Паленый механически сунул паспорт и блокнот в карман и тут же забыл о них, занятый похоронами мертвеца.

Прихлебывая обжигающую нёбо горечь, он долго с задумчивым видом вел незримый диалог со своим вторым "я", а когда алюминиевая кружка показала дно, хлопнул себя ладонью по колену и сказал:

– Ладно, что будет, то и будет!

Он решил оставить паспорт себе. У него не было никаких документов, из-за чего ему пришлось пережить много неприятных минут.

По причине отсутствия хоть какой-нибудь бумажки, удостоверяющей его личность, Паленому пришлось покинуть городские трущобы и поселиться на свалке; здесь ни документы, ни прописка не были нужны.

Естественно, Паленый понимал, что в городе и области он вряд ли сможет пользоваться паспортом Князева. Но Россия-матушка велика, а сделать обоснованное заключение о его личности, сравнивая фотографию в паспорте с изуродованным лицом Паленого, не взялся бы ни один эксперт.

Вообще-то Мотодром был его вторым домом. О первом Паленый ничего не помнил. Все его воспоминания начались год назад ранним весенним утром, когда он открыл глаза и увидел изумленные лица бомжей, окруживших кучу мусора, только что вываленную мусоровозом.

Паленый лежал среди отбросов практически в чем мать родила (если не считать нескольких лоскутков обгоревшей ткани), и мучительно пытался вспомнить, где он находится, кто эти люди и как его угораздило сюда попасть.

Мало того, первый же вопрос "Ты кто?" заставил его сильно удивиться и обеспокоиться – а и верно, кто он? Как его зовут, как фамилия?

Увы, в голове царили неразбериха и сумбур, как будто все слова энциклопедического словаря кто-то озвучил, затем смешал в кучу и набил ими доверху черепную коробку.

Этот невинный вопрос послужил тормозом, и Паленый, вместо какого-нибудь вразумительного ответа, начал что-то мычать и с глупым видом разводить руками. "Дурик…Наверное, с психушки сбежал", – решили бомжи и оставили его в покое.

Так он и остался на свалке, вопреки неписаному закону мотодромовских бомжей: всех чужаков – вон. Наверное, сыграло свою роль чисто русское отношение к умалишенным, обижать которых всегда было большим грехом.

Соорудив себе жилище и кое-как пережив лето на Мотодроме – он с большим трудом приспосабливался к жизни бомжа-старателя и зарабатывал на вторсырье сущий мизер, Паленый (это прозвище дал ему Тюнькин), как и большинство обитателей свалки, перебрался в город.

Ночевал он, где придется, – на вокзале, в подвалах и на чердаках домов, в колодцах теплотрасс. Там все-таки было теплей и уютней, нежели на свалке.

Но потом появился новый мэр, который устроил настоящую охоту на бездомных и попрошаек. Тем, у кого были документы, все же было легче – их не так сильно прессовали. Что касается Паленого, то он даже не мог назвать свою фамилию и имя.

А изъятый у покойника паспорт Паленый показывать боялся по вполне понятной причине – Князев мог значиться в розыске – и хранил его в тайнике, который оборудовал в своем жилище на Мотодроме.

Беспамятство Паленого вызывало подозрения у сотрудников правоохранительных органов, тем более, что он имел на удивление крепкое телосложение (хотя и был худым) и, раздетый догола, совсем не напоминал тщедушных, испитых бомжей.

Паленого подолгу держали в КПЗ, пытаясь выяснить личность, потом, убедившись в тщетности такой затеи, отпускали, чтобы спустя неделю или две его снова мог забрать очередной наряд патрульно-постовой службы.

И все начиналось сначала…

В конце концов, ему надоели мыкаться по тюремным камерам, и он, последовав совету Есесеича, в феврале перебрался на Мотодром, в свой "летний" шалаш.

К тому времени Паленый здорово окреп духом, приобрел надлежащую закалку, и теперь никакие трудности бомжовской жизни его не пугали.

Самое интересное – ему совсем не хотелось узнать о том, кто он и что было с ним раньше. Паленый смирился со своим полуживотным существованием и временами даже находил в нем какой-то смысл.

Воспоминания у него отсутствовали. Напрочь. По крайней мере, те, что касались его личной жизни. Иногда – чаще всего внезапно и не к месту – приходили на память литературные герои, фильмы, которые он когда-то видел, городские пейзажи, с виду знакомые горы…

Но Паленый не знал, как называется тот или иной город, где находятся горы и в какой стране произрастают леса, по которым давным-давно бродил чужой ему человек с его глазами.

Иногда ему казалось, что все его видения – бред сумасшедшего. Он и сам на первых порах был готов поверить, что у него и впрямь не все дома.

У Паленого наблюдалось раздвоение личности: один человек был вполне разумен и мог размышлять о высоких материях, а второй – главный – представлял собой забитое, убогое существо, подгибающее плечи не только перед начальством в лице Тюнькина, но и перед другими бомжами.

Однажды его здорово избили пьяные Петруха и Турка – уж неизвестно за что, и он даже не пытался сопротивляться, только закрывал голову руками. Бомжи, наблюдавшие за избиением, лишь смеялись; никто из них даже не подумал за него вступиться, а Есесеич на тот момент отсутствовал.

Но едва драчуны оставили Паленого в покое, как Варька, которая хохотала громче всех, выкрикивая разные обидные слова, умыла его окровавленное лицо, напоила водой и довела до шалаша. При этом она злобно материла обидчиков Паленого и чисто по-бабьи проклинала их.

Он всегда держался в стороне, чувствуя себя не в своей тарелке. Из-за его стеснительности Паленому всегда доставались крохи из общего "стола", если таковым можно было назвать свежий мусор. Он пас задних, а основной "навар" снимали те, кто понаглей и покруче.

Его единственным другом – пусть и с натяжкой – был Есесеич. Неизвестно, что заставило старика поселиться на Мотодроме, но Паленый знал, что Есесеич – образованный человек. У старика всегда был ответ на любой вопрос.

Что касается спиртного, то Есесеич пил умеренно – скорее, по причине преклонного возраста, нежели из-за моральных соображений. Он был прижимист, хотя и давал в долг другим бомжам. Но если за самогон всегда платили, то заемные деньги возвращали редко.

Впрочем, это обстоятельство Есесеича особо не расстраивало. Таким образом он откупался от настырных любителей брать в долг. В следующий раз старик без лишних слов показывал запись с фамилией и суммой занятых денег, и "забывчивый" бомж торопливо ретировался, не солоно хлебавши, и с пустыми руками.

Поговаривали, – Паленый слышал краем уха – что у Есесеича в городе есть сберкнижка и денег на ней столько, что можно купить квартиру и машину. Этим слухам он верил, потому что у старика, старожила Мотодрома, был уникальный нюх на вторсырье и он, в отличие от других, умел торговаться с Тюнькиным.

Однажды на его глазах Есесеич выхватил из кучи мусора целый рулон медной фольги (килограмм двадцать, не меньше), которая стоила очень дорого. Варьку, шебаршившуюся рядом со стариком, при виде такого богатства едва столбняк не хватил.

Потом она еще долго – месяца два – костерила его на все заставки, считая, что Есесеич нагло умыкнул ее добычу.

– О чем задумался?

Голос Есесеича заставил Паленого вздрогнуть.

– Да так… просто… – ответил он смущенно, будто его застигли на чем-то предосудительном.

– А как ты насчет кофе? – спросил Есесеич; и быстро добавил: – У меня есть немного.

– Кофе – это хорошо…

– Шикарно! Я, знаешь ли, люблю умаслить душу кофейком. Это, конечно, не дешево, но иногда хочется побаловать себя. Что ж мы, не люди…

Есесеич долго рылся в картонном ящике – упаковке от телевизора, где он хранил всякуювсячину, и наконец извлек оттуда банку с яркой наклейкой.

– Сварим в кастрюльке, – сказал он, бережно отмеряя молотый кофе чайной ложкой.

Старик священнодействовал у плиты почти полчаса. Аромат натурального кофе кружил голову, и Паленый невольно сглотнул слюну. Какое-то воспоминание вдруг озарили уголки его измученного мозга, но тут же исчезло, словно падающая звезда.

Пытаясь понять, что ему вспомнилось, Паленый машинально сделал первый глоток и поперхнулся.

– Горячий? А ты дуй, дуй, – посоветовал Есесеич.

– Умгу…

– Ты сегодня какой-то не такой, – осторожно заметил Есесеич.

– Да мысли разные…

– В нашем положении всякие мысли лучше выбросить из головы, – рассудительно посоветовал старик. Они только мешают жить. Нам бы день простоять да ночь перекантоваться.

– И то верно.

– Тебе бы пластическую операцию сделать, – немного помолчав, сказал Есесеич. – Я читал в газете, что в нашем городе есть какой-то хирург – золотые руки. За милую душу новое лицо тебе слепит.

– Я тоже слышал. А толку? Для операции нужны большие деньги. Где я их возьму?

– Так-то оно так, но если хорошо постараться, да поднакопить…

– Для этого мне нужно сто лет. Как минимум. Сам понимаешь…

– Понимаю, – с искренним огорчением ответил Есесеич. – Но ты парень молодой, вдруг тебе повезет.

– Мне уже повезло – что я не помер. И на том спасибо судьбе… или кому там еще.

– А ты не отчаивайся. Жизнь, она хитрая штука. Такие коленца выделывает, что только держись. Уж я-то знаю. Верь. Поставь перед собой цель – и верь, что ее достигнешь. Будешь верить – все получится, как задумал.

– У тебя получилось? – с невольной иронией спросил Паленый.

– Сравнил… – Есесеич вымученно улыбнулся. – Если сказать по правде, я свою жизнь давно прожил. И вполне ею доволен. А нынче у меня новый виток. Я опять начал с нуля. Да, так бывает. И все бы ничего, но вот беда – годы уже не те. Силы тают.

– Пошел бы ты в дом престарелых…

– Кто меня туда возьмет? Но, если честно, я и сам не хочу. Я привык к свободе, а там – клетка.

– Верно, в клетке плохо.

– А твоя клетка – это обожженное лицо. Поверь мне. Так что думай. И надейся.

Паленый промолчал. А что скажешь? Он и сам понимал, что с таким лицом и пустой головой без воспоминаний у него нет будущего.

Где-то в глубине души Паленого давно вызревал протест против своего полуживотного существования. Но он едва теплился и никак не мог дорасти до нужной кондиции из-за каждодневных сражений за кусок хлеба. На первый план выходили другие заботы, и мечта стать нормальным человеком никак не могла порвать силки быта.

Тем временем, пока Паленый предавался горестным размышлениям, отдохнувший Есесеич загорелся новой идеей. Он залез под кровать и достал вместительный берестяной кузовок.

– Пойду по грибы, – сказал он с азартным блеском в глазах. – Есть тут неподалеку хорошее место. Составишь компанию? Наберем грибков, поджарим их с луком… А? Делать сегодня на свалке все равно нечего – выходной день.

– Я тоже пойду, – оживился Паленый.

– Вот и ладушки…

Место, о котором говорил Есесеич, и впрямь было отменным. Лето выдалось дождливое, и разных грибов было – хоть косой коси. Паленый за час набрал полную корзину.

Однако Есесеич оказался привередой – охотился только за белыми. А они умели хорошо прятаться. Поэтому вылазка за грибами несколько затянулась по времени.

Чтобы не мешать Есесеичу (грибная охота – дело сугубо личное, даже интимное), Паленый по едва приметной лесной тропинке вышел к озеру, по форме напоминающему стручок фасоли. Оно было нешироким, но сильно растянутым в длину.

Быстро сбросив одежду, он забрался в воду и долго, с наслаждением, плескался в ней, смывая грязь не только с тела, но и души. Вода приятно освежала, будила светлые мысли, которые уносили его в неведомые дали.

Мысли и видения большей частью были несвязными, сумбурными, и тем не менее Паленому вдруг на какой-то миг показалось, что он вылез из своей скорлупы, сбросил с плеч тяжелый груз, давивший на них с того момента, как он оказался на свалке.

Паленый лежал на поверхности воды, глядя в удивительно голубое небо с барашками небольших белых облаков. До этого момента он даже не подозревал, что умеет плавать, и восхитительное ощущение невесомости кружило голову и вызывало в распахнутой настежь душе чувство детской радости и даже щенячьего восторга.

Ему хотелось петь, кричать во весь голос, но он боялся вспугнуть уток, плескавшихся у другого берега, возле камышей.

Неожиданно ему послышались людские голоса. Он насторожился и быстро вылез на берег. В его планы не входила встреча с кем бы-то ни было.

Лицо Паленого обычно вызывало у людей неприятные ассоциации, даже отвращение. Конечно, будь он нормальным человеком, а не бомжем, его, наверное, жалели бы – не все, но хотя бы ктото. Однако уродливое существо, одетое в грязные лохмотья, не заслуживало на человеческое сочувствие и тем более – сострадание.

По крайней мере, его пожалела только раз какая-то сердобольная старушка, которая сказала ему несколько ласковых слов, дала двадцать рублей и большую сдобную булку.

Торопливо натянув свои обноски, Паленый шмыгнул в заросли. Однако, где же старик? Есесеич как сквозь землю провалился. Поискав своего приятеля в том месте, где они разошлись в разные стороны, Паленый возвратился к озеру.

Его томили нехорошие предчувствия, но окликать Есесеича во весь голос он не решался. Не ровен час, пальнет кто-нибудь из ружья на звук…

Он уже знал (ему об этом рассказал Есесеич), что в лес, который начинался сразу за свалкой, приезжали крутые, чтобы выпить на природа, повозиться с девочками и потренироваться в стрельбе.

Этот естественный "полигон" находился на небольшом расстоянии от города и имел одно несомненное преимущество – сюда не совались менты, так как дурная слава Мотодрома была жупелом не только для обывателей, но и для сотрудников правоохранительных органов.

Кроме того, в милиции хорошо знали, кому принадлежит "контрольный пакет" акций городской свалки, а связываться с мэром и его высокопоставленными покровителями не желал ни один милицейский начальник. Тем более, что в последние два-три года Мотодром слыл хоть и болотом, но болееменее тихим.

Отчаявшись найти Есесеича, Паленый махнул рукой на свои опасения и пошел на голоса. Может, у озера, кроме них, обретались и другие бомжи?

При всей своей лени они тоже были не прочь полакомиться жареными грибами, тем более, что год на них выдался урожайным и для их сбора не требовалось тратить много сил и времени.

Паленый, добравшись до источника шума, осторожно раздвинул кусты. То, что он увидел, на некоторое время ввергло его в состояние шока.

На берегу озера, посреди поляны, во всю веселилась компания отморозков. Они приехали на двух машинах – БМВ и "ауди" – которые стояли в тени деревьев.

Как они сюда смогли добраться, Паленый знал – к озеру вела старая, заброшенная дорога. Есесеич рассказывал, что когда-то, при советской власти, здесь находился летний пионерский лагерь – десятка два деревянных домиков.

Когда началась перестройка, лагерь забросили, а домики частью сожгли местные лоботрясы, а частью разобрали для своих нужд жители городской окраины. Теперь место, где когда-то отдыхала детвора, можно было определить только по двум кирпичным столбам, к которым крепились ворота.

Компания крутых насчитывала шесть человек – четыре парня и две девицы, с виду не отягощенные общечеловеческими моральными принципами. Они расстелили на траве скатерть, завалили ее дорогой снедью, и уставили бутылками со спиртным и напитками.

Чуть поодаль посверкивали угли костра, над которым скворчали шашлыки. Это была уже вторая партия, судя по шампурам с остатками мяса, которые лежали на блюде посреди скатерти.

Принимая во внимание количество пустых бутылок, валяющихся по всему берегу, компания уже находилась на хорошем подпитии, когда приходит пора предаваться играм, танцам и развлечениям. Чем крутые и занимались, устроив тир с несколько необычной мишенью.

У дерева стоял привязанный Есесеич. Ему нахлобучили на голову ведро из белого пластика, на котором губной помадой был нарисован небольшой кружок. По этой "мишени" пьяные отморозки стреляли из пневматической винтовки.

Каждый выстрел – удачный и не очень – сопровождался взрывами дикого хохота. Нередко пули попадали не в ведро, а в тело Есесеича, и тогда несчастный старик глухо мычал от боли. Кричать во весь голос он не мог, так как рот ему заклеили скотчем.

Это еще больше раззадоривало пьяных молодчиков, которые время от времени специально били не по мишени, а по рукам и ногам Есесеича. Расстояние до "мишени" было небольшим, и свинцовые пульки стегали по телу старика с большой силой.

"Что же это делается!?" – думал ошеломленный и напуганный Паленый. Он не знал, что нужно предпринять, чтобы помочь старику. Его больной мозг пребывал в страшном смятении.

Неожиданно из неведомых глубин подсознания всплыло что-то колючее, как рыба-еж. Паленый мгновенно преобразился. Его движения стали решительными, осмысленными и быстрыми. Он тень скользнул в кустарник и начал пробираться к машинам.

Подобравшись к БМВ, он насобирал хвороста и сухой травы, подложил все это под днище машины и щелкнул зажигалкой. Спустя несколько секунд шустрые оранжевые язычки побежали по растопке, и Паленый поторопился скрыться в лесу.

Но он не стал убегать куда подальше. Маленькая месть отморозкам с поджогом БМВ не была его главной целью. Паленый хотел вырвать Есесеича из рук пьяных молодчиков.

Он уже был позади дерева, к которому привязали старика, лежал, притаившись в кустах, как вдруг раздался испуганный крик одной из девиц – она наконец заметила, что машина в огне. Стрелки бросили винтовку и побежали тушить БМВ.

Паленый подхватился на ноги, достал из кармана перочинный нож и разрезал веревки, которыми был привязан Есесеич.

– Уходим… – шепнул он Есесеичу на ухо. – Быстрее!

– Ты? – слабо удивился старик.

Он едва держался на ногах.

– А кто же еще… Сможешь идти?

– Не знаю… Ох!

Есесеич упал бы, но Паленый вовремя подхватил его на руки.

– Худо мне, парень, худо, – сказал он, тяжело дыша. – Уходи сам. Не убьют же они меня, в конце концов.

– Это как сказать… Нет, я здесь тебя не оставлю.

Паленый примерился, с неожиданной силой поднял старика, положил его себе на плечи и побежал вглубь леса. Позади раздался сильный грохот – это взорвался бензобак БМВ.

Паленый мстительно ухмыльнулся.