"След хищника" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 8

– Виральто? – с сомнением протянул Пучинелли. – Это деревушка в горах, в стороне от дорог. Очень маленькая. В ней и улиц-то нет, только проходы между домами. Ты уверен, что она сказала "Виральто"?

– Да, – ответил я. – Это одна из тех деревушек, где беленькие домики без окон с красными черепичными крышами лепятся друг к другу, взбираясь по склону холма? Замкнутая и скрытная?

– Что-то вроде того.

– А сколько от нее до Болоньи? От того дома, где держали Алисию? Час будет?

– Думаю, да... Если знать, куда ехать. Она не на главной дороге.

– А... это... там пекарни нет?

После еле заметной паузы он сказал ровным голосом:

– Мои люди тотчас же будут там и все тщательно осмотрят. Но, Эндрю, какой смысл увозить туда похищенного? В этих деревушках все друг друга знают. Чужого там спрятать негде.

– Спроси о Виральто того бандита, который рассказал тебе о том первом доме, – сказал я.

– Уж будь уверен, спрошу, – обрадовался он. – Он признался, что был одним из тех четверых в масках, что похитили Алисию. Он также иногда дежурил в том доме по ночам и сторожил ее, но никогда с ней не разговаривал, поскольку ночью она всегда спала. – Пучинелли помолчал. – Я несколько раз спрашивал его, как зовут того человека на портрете. Говорит, Джузеппе. Бандит называл его так, и другого имени не знает. Может, это и правда. А может, и нет. Я продолжаю допросы. Может, когда-нибудь он еще что-нибудь мне расскажет.

– Энрико, – робко начал я, – ты же опытный следователь. Я не стал бы торопиться делать предположения...

Из Болоньи послышался тихий смех:

– Ты не так часто мнешься. Говори!

– Тогда... прежде, чем ты отправишься в Виральто, может, попросим Паоло Ченчи назначить вознаграждение за возвращение хоть какой-нибудь части выкупа? Тогда ты можешь сослаться на это обещание, когда будешь показывать фоторобот этого самого Джузеппе... ну как?

– Я также возьму фотографии похитителей и Алисии, – сказал он. Синьор Ченчи, конечно же, согласится назначить вознаграждение. Но... – он замялся, – Виральто – это же только слово из сна.

– Слово, от которого она покрылась испариной, а сердце ее запрыгало, – ответил я. – Она испугалась этого слова.

– Да? М-м. Не беспокойся, я пройдусь по этой деревушке, как сирокко.

– Детишек порасспрашивай.

– Эндрю Макиавелли Дуглас, – рассмеялся он. – Да ни одна мамаша нам не позволит!

– Жаль.

Окончив разговор, я позвонил Паоло Ченчи, который на предложение назначить вознаграждение ответил, что охотно это сделает. Затем я снова перезвонил Пучинелли и подтвердил.

– Я тут делаю брошюрку для фотокопирования, – сообщил он. – С предложением о вознаграждении и всеми фотографиями. Я позвоню тебе, если будут результаты.

– Позвони в любом случае.

– Ладно.

Он позвонил мне на следующий день, в пятницу вечером, когда я дежурил на коммутаторе.

– Я весь день провел в этой чертовой деревушке, – устало говорил он. – Эти люди... они захлопывают двери у нас перед носом, а также закрывают лица и души.

– Ничего? – разочарованно спросил я.

– Есть кое-что, – ответил он, – только вот что? Того похитителя, который заговорил, название "Виральто" просто привело в шок, однако он клянется, что ничего о нем не знает. Клялся душой покойной матери, но пока клялся, весь потом покрылся. Врет он. – Пучинелли помолчал. – Но в Виральто мы не нашли ничего... Мы ходили в пекарню. Пригрозили пекарю, который держит там еще и небольшую бакалейную лавку. Рядом с его пекарней Алисию негде было спрятать, потому мы обыскали все. Он разрешил. Сказал, что ему скрывать нечего. Что если бы Алисию привозили в деревню, он знал бы, потому что знает все. Говорит, что ее никогда тут не было.

– Ты веришь ему? – спросил я.

– Боюсь, придется поверить. Мы расспрашивавши в каждом доме, допросили даже двух ребятишек. Но не нашли ничего, ничего не слышали. Однако...

– Что "однако"? – подтолкнул его я.

– Я посмотрел на карту, – зевнул он. – Виральто находится на боковой дороге, которая никуда не ведет. Но если подъезжаешь к повороту на Виральто и едешь по ней прямо, не сворачивая, то дорога идет в горы, и, хотя ее хорошей дорогой не назовешь, она все же пересекает Апеннины и спускается к Флоренции. Над Виральто есть место, где прежде стоял замок, но теперь там отель. Туда приезжают погулять и полюбоваться горами. Может, синьорина Ченчи не расслышала всего, может, это был час до Виральто, а потом еще куда-то? Завтра, – он вздохнул, я не на дежурстве. Но я все равно буду заниматься делом. Я поеду в тот отель и устрою им сирокко.

– Пошли кого-нибудь из своих людей, – предложил я.

После некоторого молчания он сухо произнес:

– Я дал указания, чтобы никто не работал по этому делу без моего персонального участия.

– А...

– Я перезвоню завтра, если хочешь.

– Завтра я буду тут от четырех до полуночи, – с благодарностью сказал я. – Потом звони мне домой.

***

Утром в субботу мне позвонила Попси, как раз тогда, когда я слонялся по квартире, пытаясь не обращать внимания на кучу несделанных домашних дел.

– Что-то случилось? – спросил я, уловив в ее голосе что-то не то.

– Вроде того. Мне нужна ваша помощь. Можете приехать?

– Сейчас или подождет до завтра? Я в четыре доложен быть в офисе.

– В субботу? – удивленно спросила она.

– Боюсь, что так.

Она помедлила.

– Алисия вчера не ездила с группой из-за головной боли.

– О... а сегодня?

– Сегодня ей не хочется. Понимаете, – резко добавила она, – я бы сказала, что сама мысль об этом пугает ее, но почему, вы же видели ее верхом? – Я ясно услышал в ее голосе легкое раздражение и искреннюю тревогу.

Я не сразу ответил, и она требовательно спросила:

– Вы здесь?

– Да. Я думаю. – Я помолчал. – Она боится не лошадей и не верховой езды, это очевидно. Значит, ее, возможно, пугает... не думаю, что это верное слово, но сейчас другого в голову не приходит... она боится быть запертой, не иметь возможности убежать... или быть в группе. Что-то вроде клаустрофобии, даже на открытом воздухе. Может, именно поэтому она не хотела прежде ездить в группе, но в одиночку чувствовала себя в порядке, когда мы были там, наверху, в Даунсе.

Она подумала, затем сказала:

– Может, вы и правы. Она вчера явно была не в духе... полдня просидела в своей комнате, избегала меня.

– Попси... не давите на нее. Вы очень ей нужны, но сейчас надо, чтобы кто-то просто был рядом... и ничего не требовал. Скажите ей, чтобы не пыталась ездить с группой, пока не сможет с собой справиться. Скажите, что все в порядке, что вы рады ей, что она вольна делать что хочет. Ладно? Сможете? А я приеду завтра утром.

– Да, да и да, – вздохнула она. – Я очень ее люблю. Приезжайте к ленчу и махните вашей волшебной палочкой.

Пучинелли позвонил поздно вечером. Новости были разные – хорошая, плохая и никакая.

– Синьорина была права, – начал он весьма довольным тоном. – Ее увезли за Виральто, в отель. Мы поговорили с управляющим. Он сказал, что ничего не знает, но мы можем обыскать все надворные постройки. Их много, в основном они используются под склады, но прежде тут жили слуги, держали гужевых лошадей и домашний скот. И в одном из старых сеновалов мы нашли палатку! – Он помолчал ради пущего эффекта, и я поздравил его. – Она была сложена, но, когда мы ее развернули, оказалась как раз подходящего размера.

Зеленые брезентовые стенки, серый пол, как она и рассказывала. На сеновале пол был дощатый, в него были вбиты крюки для растяжек палатки. – Он помолчал. – Думаю, в пригородном доме они привязывали веревки к мебели.

– М-м-м, – одобрительно протянул я.

– Сеновал стоял на заброшенном конюшенном дворе неподалеку от кухни отеля. Оттуда, наверное, и доносился, запах печеного хлеба... отель сам выпекает хлеб.

– Потрясающе, – сказал я.

– Нет, ничего потрясающего. Никто ее не видел. Никто ничего не говорил. Склады отеля находятся в том же дворе, там огромное количество хозяйственных принадлежностей, еще холодильники для овощей для мяса, большой морозильник... К этим складам каждый день привозят грузы в фургонах. Мне кажется, синьорину могли привезти в фургоне, и никто не обратил на это внимания. За отелем столько строений и внутренних двориков... гаражи, склады садового инвентаря, мебели, которой сейчас не пользуются, сараи, набитые ненужным барахлом, которое прежде было в старом замке, старинные кухонные плиты, старые ванны – словом, хлама на целую городскую помойку. Там хоть месяц можно прятаться. Никто не найдет.

– Значит, с фотороботом не повезло? – спросил я.

– Нет. Никто его не знает. Никто вообще ничего не знает. – В голосе Пучинелли звучали усталость и уныние.

– Все равно, – сказал я. – Палатку же ты нашел. А это означает, что один из похитителей знает этот отель очень хорошо, поскольку такой сеновал случайно не найдешь.

– Да. – Он помолчал. – К несчастью, в "Вистакларе" останавливается и работает довольно много народу. Может, один из похитителей прежде останавливался тут или работал.

– "Вистаклара"... это название отеля? – спросил я.

– Да. Прежде тут в конюшне были лошади, но управляющий говорит, что они больше их не держат, поскольку слишком мало народу желает ездить верхом по холмам. Гости предпочитают играть в теннис.

Лошади, рассеянно подумал я.

– Как давно они держали лошадей?

– Еще до этого управляющего. Могу спросить его, если хочешь. Он сказал, что конюшня была пуста, когда он начинал тут работать, а это около пяти лет назад. С тех пор там так и было пусто. Ничего не хранили – на случай, если вдруг верховая езда по выходным снова станет прибыльной.

– Маршруты верхом на пони, – сказал я.

– Что?

– Верховая езда по холмам на пони. Очень популярна в некоторых районах Британии:

– А.... – без энтузиазма протянул он. – Короче, когда-то там были конюхи и инструктор, но теперь вместо этого у них теннис... И он не узнал никого из бандитов на фотографиях.

– Это большой отель? – спросил я.

– Да, вполне. Гости приезжают в основном летом – там прохладнее, чем на равнине или на побережье. Сейчас там из обслуги тридцать восемь человек, не считая управляющего. В отеле сто комнат для гостей. И ресторан с видом на горы.

– Дорого берут?

– Не для бедных,. – сказал он, но и не для принцев. Для людей с деньгами, но не для элиты. Несколько человек там завсегдатаи... в основном пожилые люди. – Он вздохнул. – Сам видишь, я задавал много вопросов. Но ни один, сколько бы он там ни проживал или ни работал, никакого интереса к нашим снимкам не проявил.

Мы еще немного поговорили об этом, но так и не пришли ни к какому выводу, разве что Пучинелли решил попробовать завтра побеседовать с разговорчивым бандитом о "Вистакларе". А на другой день, в воскресенье, я поехал в Ламборн.

К тому времени Алисия уже две недели как была свободна. Она даже накрасила розовым лаком ногти. На душе у нее явно полегчало, думал я.

– Вы сами покупали лак? – спросил я.

– Нет. Попси.

– А вы сами по магазинам еще не ходили?

Она покачала головой. Я не стал комментировать, но она сказала:

– Наверное, вы думаете, что мне пора бы?

– Да нет. Просто спросил.

– Не давите на меня.

– Не буду.

– Вы не лучше Попси. – Она смотрела на меня почти неприязненно. Это было что-то совершенно новое.

– Я просто подумал, что лак хорошо смотрится, – спокойно сказал я.

Она, нахмурившись, отвернулась, а я выпил кофе, который налила мне Попси, прежде чем выйти на двор.

– Это Попси просила вас приехать? – резко спросила Алисия.

– Да, она позвала меня на ленч.

– Она жаловалась, что я веду себя как корова?

– Нет. А вы и правда так себя вели?

– Не знаю. Наверное. Я знаю только, что мне хочется плакать. Швыряться чем попало. Ударить кого-нибудь. – Она и вправду говорила так, будто у нее все внутри кипело, и лишь усилием воли она едва-едва сдерживалась.

– Я отвезу вас в Даунс.

– Зачем?

– Поплакать. Попинать шины. И все такое.

Она взволнованно встала, бесцельно обошла кухню и вышла за дверь. Я тут же пошел за ней и нашел ее на полдороге к "Лендроверу". Она остановилась в нерешительности.

– Идите же, – сказал я, – садитесь.

Я вопросительно показал стоявшей в отдалении Попси на "Лендровер".

Она кивнула. Ключи были в зажигании. Я сел за руль и подождал, пока Алисия заберется в машину и сядет рядом со мной.

– Это глупо, – сказала она.

Я покачал головой, завел мотор и поехал по той же дороге, по которой мы ехали три дня назад к тишине, широкому небу и голосам птиц.

Когда я остановился и выключил мотор, Алисия, словно защищаясь, сказала:

– И что теперь? Я даже не могу... плакать.

– Пройдитесь, посмотрите, не захочется ли вам поплакать, а я могу подождать здесь.

Не глянув на меня, она сделала, как я сказал, – выскользнула из "Лендровера" и пошла прочь. Ее хрупкая фигурка становилась все меньше и меньше, но она по-прежнему оставалась на виду. Через довольно долгое время она повернулась и медленно пошла обратно. Остановилась у открытого окна машины. Глаза ее были сухи.

– Не могу. Бесполезно, – спокойно сказала она. Я вышел из машины и встал рядом с ней на зеленой траве.

– Что заставляет вас чувствовать себя в ловушке при занятиях в группе? – спросил я.

– Это вам Попси сказала?

– Нет. Она просто сказала, что вы не хотите ездить в группе.

Она оперлась на крыло "Лендровера" не глядя на меня.

– Чушь какая-то, – сказала она. – Не понимаю. почему. В пятницу я уже оделась было для езды. Я хотела... но меня вдруг всю скрутило. Я не могла дышать. Хуже, чем перед моими первыми большими скачками... но что-то вроде этого. Я спустилась, но стало только хуже. Потому я сказала Попси, что у меня болит голова... Это было почти правдой. Вчера то же самое. Я даже спуститься не смогла... я чувствовала себя такай жалкой, но я просто не могла...

Я подумал, затем сказал:

– Начните с подготовки. Подумайте об одежде для скачек. О скаковых лошадях. О езде по улицам. Подумайте обо всем отдельно, по очереди, а затем скажите, при какой мысли вы начинаете чувствовать... что вас скручивает.

Она с сомнением посмотрела на меня, моргнула несколько раз, словно проворачивала все это в голове, затем покачала головой.

– Сейчас я этого не чувствую. Не знаю, что это... я подумала обо всем. Эти парни... – Последние слова прозвучали словно через силу. Словно вырвались из глубины души.

– Парни?

– Парни.

– Что – парни?

– Их глаза, – с тем же надрывом произнесла она.

– Если вы поедете в хвосте, они не увидят вас, – сказал я.

– Я думаю об их глазах.

Я посмотрел на ее встревоженное лицо. Ей нужна профессиональная помощь, а не здравый смысл любителя.

– Почему глаза? – спросил я.

– Глаза... – она говорила громко, словно сами слова требовали ожесточенности, – они смотрели на меня. Когда я спала. Я знаю. Они входили и смотрели.

Алисия внезапно повернулась к "Лендроверу" и на самом деле пнула шину.

– Они приходили. Я знаю. Ненавижу... ненавижу... я не могу выносить... их глаза.

Я обнял ее и прижал к себе.

– Алисия... Алисия... Это же все пустяки... Ну и что, что смотрели?

– Я чувствую себя грязной... липкой...

– Как изнасилование?

– Да.

– Но ведь...

Она молча решительно покачала головой.

– Откуда вы знаете, что они заходили?

– По "молнии", – ответила она. – Я говорила вам, что я запомнила каждый стежок в этой палатке... Я знаю, сколько зубчиков в "молнии". Иногда она была открыта на несколько зубцов выше, чем обычно. Они открывали "молнию" и заходили... и застегивали ее на разном уровне... на шесть-семь зубчиков выше, на десять ниже...я боялась этого.

Я стоял, обнимая ее, и не знал, что и сказать.

– Я старалась не обращать внимания. Но мне снилось... – Она осеклась, затем закончила:

– Мне снились глаза.

Я погладил ее по спине, стараясь утешить.

– Расскажите мне, что еще вам невыносимо, – попросил я.

Она так долго стояла, уткнувшись носом мне в грудь, что я уж начал было думать, что это все, но наконец с какой-то холодностью в голосе она заговорила:

– Я хотела понравиться ему. Хотела ему угодить. Я говорила папе и Пучинелли, что у него был холодный, голос... но это было... только поначалу. Всякий раз, как он приходил с микрофоном, чтобы записать мой голос, я... подлизывалась... – Она помолчала. – Я... ненавижу себя. Мне было омерзительно... ужасно... невыносимо... стыдно.

Она замолчала. Просто стояла и молчала. Немного погодя я, сказал:

– Очень часто похищенным начинают нравиться их похитители. В этом нет ничего необычного. Просто человек не может жить без хоть какого-то дружеского участия. В обычных тюрьмах между охранниками и заключенными складываются определенные дружеские отношения. Когда захватывают группу заложников, некоторые из них сближаются с захватившими их террористами. Иногда заложники упрашивают освободивших их полицейских не причинять зла похитителям. Вы не должны обвинять себя в том, что вы хотели расположить к себе человека с микрофоном. Это нормально. Обычно. А он... как он реагировал?

Она сглотнула.

– Он называл меня... милая девочка.

– Милая девочка, – повторил я. Мне она тоже казалась милой. – Не надо себя винить. С вами все в порядке. Все пытаются расположить к себе похитителей как могут.

– Почему? – горячо спросила она, хотя голос звучал глухо.

– Потому что антагонизм порождает антагонизм. Человек, который сумеет расположить к себе похитителя, находится в большей безопасности. Бандиты тогда вряд ли причинят жертве зло... будут осторожнее – для ее же собственного блага не будут показывать ей своих лиц. Они не захотят убивать того, кто им понравился.

Она содрогнулась.

– А что до того, что они приходили смотреть на вас во сне... может, они с сочувствием на вас смотрели. Может, они хотели удостовериться, что с вами все в порядке. Ведь они не могли смотреть на вас, когда вы бодрствовали.

Я не был уверен, что сам хоть на йоту верю себе, но это было, по крайней мере, возможно. А остальное было правдой.

– Ведь эти ребята – не похитители, – сказал я.

– Нет, конечно, нет.

– Просто мужчины.

Она кивнула, по-прежнему уткнувшись мне в грудь.

– Вам ведь не их глаза снятся.

– Нет, – глубоко вздохнула она.

– Не ездите с группой, пока вы не будете чувствовать себя в порядке.

Попси найдет вам лошадь в Даунсе. – Я помолчал. – Не беспокойтесь, если завтра утром вас снова скрутит. Если знаешь причину болезни, то это не значит, что болезнь прошла.

Она еще немного постояла, затем медленно высвободилась из моих объятий и, не глядя мне в лицо, сказала:

– Не знаю, что бы со мной было без вас. Наверняка я попала бы в психушку.

– Однажды, – мягко сказал я, – я приеду на Дерби и буду аплодировать вам на финише.

Она улыбнулась и забралась в "Лендровер". Но вместо того чтобы повернуть домой, я повел машину вверх по холму к тренировочному плацу.

– Куда вы едете? – спросила она. – Никуда. Всего лишь сюда. – Я заглушил мотор и поднял рычаг ручного тормоза. На травянистом склоне стояли ряды барьеров, пустые и опрятные. Я не собирался выходить из машины. – Я говорил с Пучинелли, – сказал я.

– О!

– Он нашел еще одно место, где вас держали последние дни.

– О... – тихо сказала она. Однако в голосе ее уже не было ужаса.

– Для вас что-нибудь значит такое название, как отель "Вистаклара"?

Она задумчиво нахмурилась и покачала головой.

– Это в горах, над местечком Виральто, о котором вы мне рассказывали. Пучинелли нашел там сложенную зеленую палатку. На сеновале заброшенной конюшни.

– Конюшни? удивленно спросила она.

– Угу.

Она поморщилась.

– Там не пахло лошадьми.

– Их там уже пять лет как не держат, – сказал я. – Но вы сказали, что чувствовали запах хлеба. Отель сам выпекает хлеб. Вот только... почему именно хлеб? Почему вообще не запахи кухни?

Она посмотрела вперед через ветровое стекло на мирные холмы и глубоко вдохнула свежий душистый воздух. А потом спокойно, без напряжения, объяснила:

– Вечером, когда я ела, приходил один из них и говорил, чтобы я просунула под "молнию" тарелку и парашу. Из-за музыки я никогда не слышала, как они подходили. Я понимала это, только когда кто-нибудь что-то мне говорил. – Она помолчала. – Короче, когда я просыпалась утром, мне приказывали снова забрать тарелку и парашу... уже чистые и пустые. – Она снова замолчала. – Именно тогда я и почувствовала запах хлеба, в эти последние несколько дней. Утром... когда параша была пуста. – Она замолчала и повернулась ко мне, ожидая моей реакции.

– Жалкое положение, – сказал я.

– М-м... – Она чуть ли не улыбнулась. – Невероятно... но я привыкла. Даже и не подумаешь, что к такому можно привыкнуть. Но, в конце концов, это же собственный запах... и после первых нескольких дней я перестала ощущать его. – Она снова замолчала. – Первые дни я думала, что сойду с ума.

Не от тревоги, чувства вины или ярости: от скуки. Час за часом ничего, кроме этой проклятой музыки... не с кем поговорить, не на что смотреть... я старалась заниматься зарядкой, но день ото дня я становилась все более ленивой, и спустя недели две-три я просто перестала и стараться что-либо делать. Дни словно слились в один. Я просто лежала, музыка словно текла сквозь меня, а я думала о своей жизни... Но она казалась такой далекой и нереальной. Реальной была параша, макароны и пластиковая чашка воды дважды в день... да еще надежда, что человек с микрофоном будет доволен моим поведением... что я понравлюсь ему.

– М-м... – протянул я. – Вы ему понравились.

– Почему вы так думаете? – спросила она, и я увидел, что эта мысль ей приятна, что она до сих пор хочет, чтобы похититель похвалил ее, пусть она и была теперь свободна.

– Думаю, – сказал я, – что, если бы вы взаимно ненавидели друг друга, он не стал бы рисковать ради второго выкупа. Он был весьма склонен прекратить это невыгодное дело. Мне кажется, у него просто не было сил убить вас... потому, что вы понравились ему. – Я увидел потаенную улыбку в ее глазах и решил на будущее растолковать ей все до конца. Плохо дело, если она еще и влюбится в своего похитителя постфактум. Или придумает его себе.

– Понимаете, – сказал я, – он причинил много страданий вашему отцу и украл почти миллион фунтов у вашей семьи. Слава богу, что вы ему понравились, но ангелом он от этого не стал.

– О!.. – Она отчаянно, очень по-итальянски всплеснула руками. – Почему вы всегда такой... такой чуткий?

– Из-за шотландских предков, – сказал я. – Они были народом суровым и умели сдерживать свои горячие головы. И их кровь превалирует и портит все дело, когда испанская четверть моей кровушки пытается взыграть.

Она, чуть ли не смеясь, склонила голову набок.

– Вы никогда еще столько о себе не рассказывали.

– Подождите, еще не то услышите.

– Вы не поверите, – глубоко вздохнув и потянувшись, сказала она, – но я в конце концов начинаю чувствовать себя абсолютно в порядке.