"Рефлекс змеи" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 12

Она сидела в кресле, погруженная в разговор с другой женщиной, которой, к моему удивлению, оказалась леди Уайт.

– Я подойду попозже, – сказал я, приготовившись было к отступлению.

– Нет-нет, – сказала, вставая, леди Уайт. – Я знаю, что Мэри хотела поговорить с вами. – Она улыбнулась. Все ее тревоги отложились на лице морщинами, глаза ее сузились, словно от постоянной боли. – Она говорит, что вы очень помогли ей.

– Да ничего особенного, – замотал я головой.

– Она не так говорила.

Женщины улыбнулись друг другу, расцеловались и распрощались. Леди Уайт кивнула, еще раз неопределенно улыбнулась мне и пошла из бара. Я посмотрел ей вслед – худенькая, грустная леди старалась вести себя так, словно весь скаковой мир не знал о ее поражении. И все равно ей это не удавалось.

– Мы вместе учились в школе, – сказала Мэри Миллес. – В последний год там мы спали в одной спальне. Я очень привязана к ней.

– Вы знаете о... ну...

– О Дане ден Релган? Да, – кивнула она. – Не хотите ли выпить?

– Позвольте мне вас угостить.

Я принес джин с тоником для нее и кока-колу себе, и сел в кресло леди Уайт.

Бар сам по себе был приятным местечком – с бамбуковой мебелью, весь в зеленых и белых тонах. Здесь редко бывало много народу, и зачастую, как сегодня, он почти пустовал.

– Венди... Венди Уайт, – начала Мэри Миллес, – спрашивала меня, не думаю ли я, что шашни ее мужа с Даной ден Релган скоро кончатся. Но я не знаю. Не могу ей сказать. Как я могу сказать? Я ответила, что, конечно, скоро все кончится... – Она помолчала и, когда я не дал ответа, продолжила: – Как вы думаете, это прекратится?

– Нет, я не думаю.

Она мрачно поболтала лед в стакане.

– Венди сказала, что он уезжал с ней. Он взял ее на какую-то дружескую вечеринку до утра. Сказал Венди, что идет на охоту, а ей это кажется скучным. Она много лет не ездила с ним на охоту. Но на этой неделе он взял с собой Дану ден Релган, и Венди говорит, что, когда все пошли с ружьями охотиться, ее муж и Дана ден Релган остались в доме... Наверное, я не должна была вам все это рассказывать. Она слышала это все от кого-то, кто был на охоте. Не распространяйтесь о том, что я вам рассказала. Вы не будете рассказывать, да?

– Конечно, нет.

– Для Венди это все так ужасно, – сказала Мэри Миллес. – Она думала, что все давным-давно кончилось.

– Все кончилось? Я-то думал, только что началось.

Она вздохнула.

– Венди говорит, что ее муж рассыпался, как тонна кирпича, перед этой тварью Даной несколько месяцев назад, но затем эта дрянь исчезла со сцены и совсем не появлялась на скачках, и Венди подумала, что он уже не видится с ней. А теперь она снова у всех на глазах, и всем все видно. Венди говорит, что ее муж втюрился куда сильнее, чем когда-либо, да еще и гордится этим. Мне жаль Венди. Это все так ужасно. – Казалось, она по-настоящему сочувствует ей, но ее собственные проблемы были, в любом случае, куда серьезнее.

– А вы сами знакомы с Даной ден Релган? – спросил я.

– Нет. Думаю, Джордж ее знал. По крайней мере, в лицо. Он всех знал. Он говорил, что, когда прошлым летом был в Сен-Тропезе, он вроде бы как-то раз видел ее, но не знаю, серьезно ли он говорил, потому что смеялся.

Я отпил кока-колы и за разговором спросил ее, как ей с Джорджем понравился Сен-Тропез и часто ли они там бывали. Да, им там нравилось. Нет, только раз. Джордж, как обычно, большую часть времени не отрывался от камеры, но они с Мэри каждый день лежали на балконе и смотрели на море, и чудесно загорели...

– Как бы то ни было, – сказала она, – я не об этом хотела с вами поговорить. Я хотела поблагодарить вас за доброту и спросить о той выставке, которую вы предлагали... и как я могу получить деньги за эти фотографии. Поскольку... я знаю, это грязная тема... я буду нуждаться...

– Все нуждаются, – утешил ее я. – Но разве Джордж не оставил вам чего-нибудь вроде страхового полиса?

– Да. Кое-что оставил. И я получу деньги за дом, хотя, к несчастью, не полную стоимость. Но этого не хватит на жизнь при нынешней инфляции и всяких прочих сложностях.

– Но разве Джордж, – деликатно спросил я, – не имел... ну... никаких сбережений... на каком-нибудь отдельном банковском счете?

Дружелюбное выражение на ее лице сменилось подозрительностью.

– Вы спрашиваете меня о том же, что и полиция?

– Мэри... подумайте об этих ограблениях, о вашем лице и том поджоге.

– Нет! – взорвалась она. – Джордж не мог… я уже говорила вам. Разве вы мне не верите?

Я вздохнул и промолчал, и спросил, не знает ли она, к какому другу Джордж заходил выпить по дороге домой из Донкастера.

– Конечно. Но он не был ему другом. Они были едва знакомы. Его зовут Лэнс Киншип. Джордж позвонил мне утром из Донкастера, как часто делал, когда оставался там на ночь, и напомнил, что опоздает на полчаса или около того, поскольку звонит из дома этого человека, и что он едет домой. Этот Лэнс Киншип хотел, чтобы Джордж сделал для него какие-то фотографии. Он директор фильма или что-то в этом роде. Джордж говорил, что это гадкий, самовлюбленный, много о себе понимающий тип, но если ему польстить, то он хорошо заплатит. Это были почти последние слова, что он говорил мне. – Она глубоко вздохнула и попыталась сдержать слезы, что внезапно навернулись ей на глаза. – Извините... – Она всхлипнула и усилием воли взяла себя в руки, роясь в кармане в поисках платка.

– Плачьте, это естественно, – сказал я. В конце концов, со смерти Джорджа прошло всего три недели.

– Да, но... – Она попыталась улыбнуться. – Не на скачках же. – Она вытерла глаза уголком платка и снова всхлипнула. – Последнее, что он мне сказал, – продолжила она, с огромным трудом удерживаясь от слез, – это купить стеклоочиститель “Аякс”. Глупо, правда? Я хочу сказать, что, кроме “до свидания”, он сказал мне: “Не купишь ли “Аякс”?” А я и не знала... – Она сглотнула слезы – все-таки не удержалась. – Я даже и не знала, зачем он ему.

– Мэри... – Я протянул ей руку, и она вцепилась в нее, как тогда, в больнице.

– Говорят, что всегда запоминаешь последние слова того, кого любишь. – Губы ее беспомощно задрожали.

– Не надо сейчас об этом думать, – сказал я.

– Да.

Она снова вытерла глаза и сжала мою руку, но волнение уже улеглось, она отпустила меня и смущенно рассмеялась. Я спросил, делали ли аутопсию.

– В смысле, на алкоголь? Да, они брали на пробу его кровь. Сказали, что ниже нормы... он ведь выпил только две маленькие рюмочки у этого Киншипа. Полиция допрашивала его... Лэнса Киншипа... после того, как я сказала, что Джордж собирался заехать к нему. Он написал мне, понимаете, что ему очень жаль. Но это не его вина. Я все время говорила Джорджу, чтобы он был осторожен. Его часто охватывала сонливость во время долгого пути.

Я рассказал ей, что получилось так, что я сделал для Лэнса Киншипа фотографии, которые должен был бы сделать Джордж. Ее это заинтересовало больше, чем ожидал.

– Джордж всегда говорил, что вы однажды проснетесь и прикроете его лавочку. – Она улыбнулась дрожащими губами, пытаясь показать, что это шутка. Но я и не сомневался, что это шутка. – Если бы он знал. Если бы... о Боже мой, Боже мой...

Мы просто посидели немного, пока она не уняла слезы. Она снова извинилась, и я снова сказал, что это вполне естественно.

Я попросил у нее адрес, чтобы связать ее с агентом для организации выставки работ Джорджа. Она сказала, что сейчас она живет у друзей неподалеку от Стива. “Не знаю, – с несчастным видом сказала она, – куда я после этого поеду”. Из-за поджога у нее не осталось другой одежды, кроме той новой, что была на ней. Никакой мебели. Ничего, с чего бы начать дом. Но еще хуже... намного хуже то, что у нее не осталось фотографии Джорджа.


* * *


К тому времени, как мы с Мэри Миллес расстались, начался пятый заезд. Я пошел прямо к машине, чтобы принести снимки Лэнса Киншипа, вернулся в весовую и на выходе наткнулся на Джереми Фолка, что стоял у двери на одной ноге.

– Упадете, – сказал я.

– О... ну... – Он осторожно поставил ногу, словно на двух ногах он уж точно был здесь. – Я подумал... ну…

– Вы подумали, что, если вас тут не будет, я не сделаю того, чего вы хотите,

– Ну... да.

– Вы почти правы.

– Я приехал на поезде, – довольно сказал он. – Значит, вы можете отвезти меня в Сент-Олбанс.

– Вижу, что уж придется.

Лэнс Киншип, увидев меня, подошел забрать свои снимки. Я чисто механически представил их друг другу и добавил для Джереми, что именно в доме Лэнса Киншипа Джордж пил в последний раз,

Лэнс Киншип, отогнув клапан жесткого конверта, остро глянул на каждого из нас, печально покачав головой.

– Джордж был отличным парнем, – сказал он. – Беда, беда.

Он вытащил снимки, просмотрел их, и брови его взлетели аж над дужками очков.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Мне нравится. Сколько хотите?

Я назвал совершенно астрономическую сумму, но он просто кивнул, вытащил туго набитый бумажник и тут же заплатил мне наличными.

– Копии сделаете? – опросил он.

– Конечно. Это будет стоить меньше.

– Сделайте две серии, – сказал он. – Ладно?

Как и прежде, последняя буква этого “ладно” застряла где-то у него в глотке.

– Полные серии? – удивился я. – Все снимки?

– Конечно. Все. Они хороши. Хотите посмотреть?

Он приглашающим жестом протянул их Джереми, который сказал, что очень хочет на них посмотреть, – и у него тоже брови полезли вверх.

– Наверное, вы, – сказал он Киншипу, – очень известный режиссер.

Киншип откровенно просиял и засунул снимки обратно в конверт.

– Еще две серии, – сказал он. – Ладно?

– Ладно.

Он кивнул и пошел прочь. Не отойдя и десяти шагов, он снова вытащил снимки, чтобы показать их кому-то еще.

– Он задаст вам работы, если вы не будете настороже, – сказал, наблюдая за ним, Джереми.

Я не знал, верить ему или нет, да и в любом случае мое внимание было занято кое-чем куда более важным. Я стоял не шевелясь и смотрел.

– Видите, – сказал я Джереми, – вон там двое мужчин разговаривают?

– Конечно, вижу.

– Один из них Барт Андерфилд, который работает с лошадьми в Ламборне. А второй – один из тех мужчин на фотографии во французском кафе. Элджин Йаксли. Вернулся из Гонконга.

Три недели прошло после смерти Джорджа, две – после пожара в доме, и Элджин Йаксли вернулся на сцену.

Я еще раньше пришел к этому выводу, но на сей раз совершенно обоснованно можно было предположить, что Элджин Йаксли уверен: смертельно опасные для него фотографии спокойно улетучились вместе с дымом. Он стоял, широко улыбаясь, уверенный в собственном спокойствии и безопасности.

Шантажист вместе со своим имуществом кремирован, жертвы возрадовались.

– Это не может быть совпадением, – сказал Джереми.

– Не может.

– Ну и самодовольный же у него видок.

– Он подонок.

– Та фотография все еще у вас? – глянул на меня Джереми.

– Конечно.

Мы немного постояли, глядя, как Элджин Йаксли хлопнул Барта Андерфилда по плечу и по-крокодильи улыбнулся. Барт Андерфилд выглядел куда счастливее, чем был с тех пор, как состоялся суд.

– И что вы с ней будете делать?

– Думаю, просто подожду и посмотрю, что случится дальше, – сказал я.

– Похоже, я ошибался, – задумчиво сказал Джереми, – когда сказал, что вы должны сжечь все из той коробки.

– М-м-м, – я слабо улыбнулся. – Завтра я попытаю счастья с голубыми прямоугольниками.

– Значит, вы поняли, что делать с ними?

– Да, надеюсь. Посмотрим.

– И что?

У него был искренне заинтересованный вид, глаза его секунд на десять переключились на меня вместо обычного сканирования окружающего пространства.

– М-м-м... вы хотите прослушать лекцию по природе света или просто рассказать вам о том, в каком порядке и что я предполагаю сделать?

– Лекций не надо.

– Ладно. Тогда – я думаю, что я увеличу эти оранжевые негативы в синем свете, спроецировав на высококонтрастную черно-белую бумагу, и тогда смогу получить картинку.

Он заморгал.

– Черно-белую?

– Если повезет.

– А откуда вы возьмете синий свет?

– А вот это уже из лекции, – сказал я. – Хотите посмотреть последний заезд?

Он снова стал подергивать локтями, попытался постоять на одной ножке и опять начал было, запинаясь, нести чепуху – все сразу. Как я понял, из-за того, что приходилось примирять адвокатское мышление с оправданием азартных игр.

Однако я был несправедлив к нему. Когда мы с трибуны смотрели на старт последнего заезда, он сказал:

– Я... ну... на самом деле... ну... смотрел сегодня, как выскачете.

– Да?

– Я подумал... ну, что это может быть познавательно.

– И как, вас захватило?

– Честно говоря, – сказал он, – скорее вас, а не меня.


* * *


По дороге в Сент-Олбанс он рассказал мне о своих изысканиях насчет телекомпании.

– Я попросил их показать мне счета, как вы предлагали, и спросил, не могут ли они меня свести с кем-нибудь, кто работал над тем фильмом в Пайн-Вудз-Лодж. Между прочим, это просто постановка. Съемочная группа пробыла там только шесть недель.

– Не слишком многообещающе, – сказал я.

– Да. Короче, они рассказали мне, где искать режиссера. Он все еще работает на телевидении. Очень мрачный и унылый тип с вислыми усами, все время ворчит. Он сидел у обочины дороги на Стритхэм и смотрел на митинг электриков, который они устраивали перед стачкой, а потому отказались освещать сцену, что он планировал заснять на церковной паперти. И настроение у него было гадостным в буквальном смысле слова.

– Представляю.

– Боюсь, – с сожалением сказал Джереми, – что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.

– Жаль.

– После этого я выловил одного из ведущих актеров той постановки, который временно работает в художественной галерее, и получил примерно тот же ответ. Тринадцать лет? Девушка с ребенком? Никаких воспоминаний.

Я вздохнул.

– Я очень надеялся на телевизионщиков.

– Я могу продолжить, – сказал Джереми. – Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.

– На самом деле, это уж вам решать.

– Думаю, я смог бы.

– Сколько пробыли там музыканты? – спросил я.

Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.

– Три месяца плюс-минус неделя.

– А после них?

– Религиозные фанатики. – Он скривился. – Думаю, ваша мать не была религиозна?

– Нехристь она была.

– Это все было так давно.

– М-м, – сказал я. – Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в “Коне и Псе” и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят, и выглядят как тогда.

– А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?

– По сравнению с частными детективами – нет, – подумал я. – Думаю, “Конь и Пес” берет деньги за место, а не за то, что вы там расположите. Фото стоит не больше, чем слова. Стало быть, я смогу сделать хороший и резкий черно-белый снимок Аманды... по крайней мере, посмотрим.

Он вздохнул.

– Ладно. Но я вижу, что окончательные затраты на этот розыск превысят наследство.

Я глянул на него.

– А насколько богата... моя бабка?

– Насколько я знаю, она, может, и разорилась. Она невероятно скрытна. Наверное, у ее бухгалтера есть на этот счет какие-нибудь идеи, но он делает из скряги сентиментальную личность.

Мы добрались до Сент-Олбанса, объехали частную лечебницу, и, пока Джереми читал старые номера “Леди” в приемной, я разговаривал наверху с умирающей старухой.

Когда я вошел в комнату, она сидела среди подушек и смотрела на меня. Суровое сильное лицо и сейчас было полно упрямства и жизни, глаза смотрели все так же жестко. Она не сказала ни “привет”, ни “добрый вечер”, а только “ты ее нашел?”.

– Нет.

Она поджала губы.

– А ты пытался?

– И да и нет.

– Что это значит?

– Это значит, что я трачу на ее поиски часть своего свободного времени, но не всю жизнь.

Глаза ее сузились. Она зло воззрилась на меня, я тут же сел в кресло для посетителей и ответил ей таким же взглядом.

– Я ездил к вашему сыну, – сказал я.

На мгновение на ее лице проявилась смесь откровенного гнева и отвращения, и я с удивлением понял всю силу ее разочарования. Но потом она овладела собой. Я уже понял, что неженатый и бездетный сын лишил ее не столько невестки и внуков, которых она могла бы так или иначе тиранить, а ее продолжения. Но я понимая и то, что поиски Аманды – это от одержимости, а не в пику кому-либо.

– Вы хотите, чтобы ваши гены продолжали жить, – медленно проговорил я. – Этого вы хотите?

– Иначе смерть бессмысленна.

Я подумал, что и жизнь сама по себе достаточно бессмысленна, но не сказал этого. Кто-то просыпается, делает, что может, а затем умирает. Возможно, она была на самом деле права в том, что смысл жизни – продолжать род. Люди живут в поколениях потомков.

– Нравится вам это или нет, – сказал я, – но ваши гены могут продолжить жизнь через меня.

Эта идея по-прежнему не приносила ей удовольствия. На челюстях ее вздулись желваки, и наконец она произнесла злым голосом:

– Этот сопляк адвокат думает, что я должна рассказать тебе, кто был твой отец.

Я тут же встал, не в силах сохранять спокойствие. Да, я узнаю это, но только не сейчас. Мне захотелось убежать. Убежать из этой комнаты, не слушать. Я нервничал так, как не психовал уже много лет, во рту было противно и сухо.

– Разве ты не хочешь узнать? – вопросила она.

– Нет.

– Боишься? – презрительно ухмыльнулась она.

Я просто стоял, не отвечая. Я и хотел, и не хотел узнать, боялся и не боялся – в голове была сплошная каша.

– Я возненавидела твоего отца еще до твоего рождения, – резко проговорила она. – Я даже и сейчас едва могу на тебя смотреть, потому что ты на него похож... похож на него в твоем возрасте. Стройный... мужественный... такие же глаза.

Я сглотнул комок и ждал в полнейшем оцепенении.

– Я любила его, – она чуть ли не выплевывала слова, будто они сами по себе оскорбляли ее. – Я безумно любила его. Ему было тридцать, мне сорок четыре. Я уже пять лет как овдовела... я была одинока. И вот он появился. Он жил со мной... мы собирались пожениться. Я обожала его. Я была глупой...

Она замолчала. На самом деле незачем было продолжать. Все остальное я уже понял. Наконец стала понятна та ненависть, которую она испытывала ко мне все эти годы. Так просто объяснить... и понять... и простить. Вопреки всему, я ощутил неожиданную жалость к своей бабке.

Я сделал глубокий вдох.

– Он еще жив?

– Не знаю. С тех пор я не говорила с ним и ничего о нем не слышала.

– А... как его звали?

Она смотрела мне прямо в лицо. Ее упорная ненависть не уменьшилась ни на йоту.

– Я не собираюсь говорить тебе. Я не хочу, чтобы ты его искал. Он сломал мне жизнь. Он переспал с моей семнадцатилетней дочерью прямо под моей крышей, и охотился за моими деньгами. Вот таким был твой отец. Единственной услугой, которую ты получишь от меня, будет то, что я не скажу тебе его имени. Будь доволен.

Я кивнул. Неопределенно махнул рукой и неуклюже сказал:

– Извините.

Она еще сильнее нахмурилась.

– Теперь отыщи для меня Аманду, – сказала она. – Этот адвокат сказал, что ты ее найдешь, если я расскажу тебе. Потому ступай и сделай. – Она закрыла глаза и сразу же стала такой больной, такой беззащитной. – Ты мне не нравишься, – сказала она. – Уходи.

– Ну? – спросил Джереми, стоявший внизу у лестницы.

– Она мне рассказала.

– Молочник?

– Почти. – Я изложил ему суть дела.

Он отреагировал точно так же, как и я:

– Бедная старуха.

– Я бы выпил, – сказал я.