"Расследование" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 13

Шустрый малый, что правда, то правда. Сильный, жестокий и привыкший к подобным операциям.

– Где он? – спросил Оукли.

– Что?

– Кусок металла с дырочкой.

– Не знаю, о чем речь.

Он взмахнул рукой и ударил меня чем-то твердым. Только потом в слабом свете фонарика я понял, что это один из моих костылей.

Прелестно.

Я попытался встать на ноги. Он направил на меня фонарик и наблюдал за моими попытками высвободить одну ногу из-под другой. Когда я стал вставать, он снова свалил меня одним ударом.

– Где?

– Я же сказал...

– Мы оба знаем, дружище, что кусок металла здесь. Мне он нужен. У меня на него нашелся покупатель. И ты мне его отдашь, как послушный жокей-жулик.

– Иди в задницу!

Я быстро перевернулся на бок и чуть было не уклонился от нового удара. Костыль угодил в гипс, посыпалась крошка. Меньше работы хирургу во вторник.

– У тебя нет шансов, – сказал он. – Это факт.

– Правильно. Если бы я стал звать на помощь, услышали бы только лошади. Плохо.

Я стал думать, а не дать ли ему и впрямь этот кусок металла с дыркой. Точнее, с половинкой дырки. Откуда ему знать, что там лишь половинка. А может, рассказать ему об этом? Может, он станет вполовину обходительнее?

– Кому это понадобилось? – спросил я.

– Не задавай глупых вопросов, – сказал он и снова взмахнул костылем.

Контакт!

Я выругался.

– Пожалей себя, дружище. Не валяй дурака.

– Что за кусок металла?

– Давай его, и все дела!

– Я не знаю, что ты ищешь.

– Кусок металла с дыркой.

– Какой кусок?

– Слушай, не все ли равно какой. Тот, что у тебя хранится.

– У меня ничего нет.

– Хватит шутить. – Он взмахнул костылем, я простонал. – Давай его сюда, и дело с концом.

– У меня... ничего... нет.

– Слушай, приятель, у меня четкие и ясные, как стеклышко, инструкции. У тебя есть кусок металла, я должен его забрать. Понятно? Все просто. Так что лучше избавь себя от лишних страданий, приятель!

– Сколько тебе за это заплатят?

– Ты готов предложить больше?

– Об этом стоит подумать.

– Я уже слышал от тебя такое. Но номер не пройдет.

– Жаль.

– Где он?

Я не ответил, услышал взмах костыля, увернулся в последний момент, и он ударил по ковру туда, где секундой ранее был мой нос.

На меня опять нацелился лучик. Во второй раз мерзавец не промазал, но попал мне по руке.

– А ты не спросил, где он лежит? – осведомился я.

– Не твое собачье дело! Ты сам мне все скажешь! – Бац! – Где? – Бац! – Где он?

С меня было достаточно. Даже чересчур. Я выяснил все, кроме того, как далеко он готов зайти. Но без этой информации я вполне мог обойтись.

Я попробовал доползти, перекатываясь с бока на бок, до двери. Это мне почти удалось. Протянул руку за голову, и мои пальцы коснулись второго костыля, стоявшего у стены.

Я ухватился за резиновый наконечник и быстрым движением косца провел костылем на уровне колен.

Костыль застал его врасплох, когда он сам готовил новый удар. Он потерял равновесие и грохнулся прямо на меня. Я протянул руку наугад, схватился за то, что оказалось его пиджаком, и потянул на себя, а затем попытался забросить свою гипсовую ногу на него, чтобы придавить к полу.

Но он был начеку. Мы барахтались на полу, он пытался встать на ноги, а я этому воспрепятствовать. Мы царапались, осыпали друг друга ударами, пыхтели – вели себя самым неспортивным образом. Фонарик откатился в дальний угол и теперь освещал лишь часть стены. Слишком мало света, чтобы как следует ориентироваться. Слишком много света, чтобы успешно уворачиваться от кулаков лихого Оукли.

Ночной столик у кровати с грохотом опрокинулся, лампа полетела на пол и разбилась. Оукли сунул руку в ее останки и подобрал кусок стекла. Я только увидел, как блеснул осколок в его руке, когда он попробовал резануть меня по глазам. В последнюю долю секунды я увернулся на какой-то миллиметр.

– Сволочь, – только и сказал я на это гостю.

Мы оба тяжело дышали. Я отпустил его пиджак, чтобы успешнее организовать защиту от стекла. Как только он почувствовал, что я его не держу, то быстро вскочил на ноги.

– Теперь продолжим, – сказал он, еле переводя дух. – Где штучка?

Я промолчал. Он снова взялся за костыль. Еще удар. На этот раз в бедро.

Я лежал на втором костыле, и рукоятка впивалась мне в спину.

Я изловчился, запустил руку под себя, вытащил костыль и выставил его перед собой как раз, когда он замахнулся второй раз. Костыли скрестились в воздухе. Я держался за свой мертвой хваткой и полз к кровати.

– Сдавайся! – сказал мне Оукли.

– Пошел ты...

Я дополз до кровати и залег в треугольнике между ней и дверью. Там он не мог как следует размахнуться. Я взялся одной рукой за подлокотник, другой за рукоятку и ждал. Чтобы ударить меня, он должен был подойти ближе.

Что он не замедлил сделать. Его тень нависла надо мной, увеличенная слабым светом фонарика. Он наклонился и замахнулся костылем. Я изо всей силы взметнул свой костыль снизу вверх. Удар получился отменным, и он громко вскрикнул. Костыль выпал из его рук и упал на меня, не причинив никакого вреда. Оукли скрючился и, держась обеими руками за пах, проговорил:

– Я тебя за это... убью... – Голос его звенел от боли, и он извивался в конвульсиях на полу.

– Так тебе и надо, – вырвалось у меня беззвучно.

Я пополз по полу, волоча за собой ногу в гипсе. Я продвигался к телефону, который опрокинулся на пол вместе со столиком. Нашарил трубку, потянул за шнур. Выудил из мрака аппарат. Нажал пальцем на кнопку. Гудок. Нашел диск. Три... девять... один...

– Да? – Голос у Тони был заспанный.

Я проявил идиотскую беспечность. Не услышал, как подкралась сзади беда. Я получил страшный удар костылем по голове и рухнул на телефон, так и не успев сказать Тони, чтобы он летел во весь опор ко мне на помощь.

Я очнулся там же, где оставил меня Оукли. На полу. Аппарат был подо мной, а трубка выпала из руки.

Уже рассвело. На улице тучи, дождь, холод. Страшно болела голова.

Постепенно стал вспоминать, что произошло. Начал собирать свои останки с ковра.

Сначала на постель. Там первый привал. Так я и лежал, чувствуя себя отвратительно и оглядывая кошмар, в который он превратил мою спальню.

Оглушив меня, он уже ничего не боялся. Он опустошил ящики и шкаф, выбросив на пол содержимое. Все, что можно было разбить, он разбил. Рукава нескольких моих костюмов были разодраны. Портрет Розалинды разорван на четыре части, а серебряная рамка перекручена и сломана. Это скорее походило не на обыск, а на месть. Не умеет проигрывать этот самый Дэвид Оукли. То, что я увидел в гостиной через приоткрытую дверь, свидетельствовало: ее постигла участь спальни. Я лежал, испытывая боль во всех частичках тела. Я не стал проверять, нашел ли Оукли то, за чем пришел, потому что знал и так, – не нашел. Я думал о том, что он мне наговорил.

Думал о Крэнфилде.

Думал о Гоуэри.

Как только я сниму гипс и снова смогу свободно передвигаться, то быстро разберусь со своими противниками. Только придется немного побегать. Но для этого нужны две ноги, а не одна.

В самое ближайшее время Оукли доложит хозяевам о провале. Интересно, пошлют ли его попытать удачи второй раз. Очень бы этого не хотелось.

Я заворочался на кровати, пытаясь устроиться поудобнее. В свое время я в течение пяти дней дважды получил сотрясение мозга, и ничего, выжил. В другой раз по мне промчался целый табун лошадей, и это было похуже, чем костыль Оукли. Я переломал костей столько, сколько хватило бы для кладбища средних размеров, но все переломы срослись. И все равно сейчас я чувствовал себя гораздо хуже, чем после всех этих падений с лошадей. В конце концов я понял, в чем дело: тошнило от одной мысли о том, что меня бил другой человек. Лошади, твердая земля, даже поезд – все это было иное, безличное. Визит Оукли оказалось пережить труднее. То, как мы переносим боль, определяется тем, что именно ее вызывает.

Я чувствовал себя отвратительно. Не мог заставить себя встать и привести в порядок квартиру.

Я закрыл глаза, чтобы хоть ненадолго отключиться от всего этого. Все удалось вполне – я заснул.

Голос над головой произнес:

– Вы когда-нибудь научитесь закрывать дверь?

– Только не перед вами, – отозвался я со слабой улыбкой.

– У меня уже появилась дурная привычка: находить вас в обморочном состоянии.

– Надо от нее отучаться.

Я открыл глаза. День в разгаре. Но по-прежнему дождь. Рядом с кроватью стояла Роберта в ослепительно желтом плаще, усеянном каплями дождя. Ее медно-красные волосы были собраны в конский хвост, и она глядела по сторонам с явным отвращением.

– Вы знаете, что уже половина одиннадцатого? – спросила она.

– Нет.

– Вы всегда так разбрасываете одежду по полу, когда ложитесь спать?

– Только по средам.

– Хотите кофе? – спросила она, пристально посмотрев на меня сверху вниз.

– Да, пожалуйста.

Осторожно ступая среди всего этого хаоса, она пробралась к двери, прошла через гостиную и исчезла из поля моего зрения. Я провел рукой по подбородку. Щетина. На затылке имелась шишка, а на челюсти здоровенный синяк. Все прочие ушибы, ссадины и раны на моем теле громко запели на все голоса. Я не стал слушать утренний концерт.

Роберта вернулась – без плаща, но с двумя чашками, из которых валил пар. Она осторожно опустила их на пол. Затем поставила на место ночной столик и водрузила на него чашки.

Ящик выпал из стола и валялся на полу. Рядом был конверт, Оукли, похоже, и не заглянул в него, – не счел нужным, а скорее не заметил. Подобрав разбросанные костыли, Роберта поставила их у постели.

– Спасибо, – сказал я.

– Вы очень спокойно относитесь ко всему этому...

– Я уже успел полюбоваться...

– И после этого уснули как ни в чем не бывало?

– Да вот решил немного поспать...

Она чуть внимательней посмотрела на мое лицо и положила руку мне на голову. Я поморщился от боли. Она убрала руку.

– С вами обошлись так же, как с квартирой?

– Примерно.

– За что же?

– За упрямство.

– Вы хотите сказать, – недоверчиво протянула она, – что могли бы избежать всего этого, но не пожелали?

– Если есть смысл уступать, я уступаю, если нет, стою на своем.

– Значит... все это... не повод уступать?

– Нет.

– Вы сумасшедший.

– Вы правы, – вздохнул я, чуть приподнялся и потянулся за кофе.

– Вы позвонили в полицию? – спросила Роберта.

Я покачал головой:

– Они тут будут лишними.

– Кто же это сделал?

Я улыбнулся:

– Мы с вашим отцом получили обратно наши лицензии.

– Что-что?!

– Сегодня это, наверное, будет официально подтверждено.

– Отец уже знает? Как это произошло? Это сделали вы?

– Нет, он пока что не знает. Можете ему позвонить. Пусть свяжется со всеми владельцами. В ближайшее время об этом будет объявлено в газетах – либо в сегодняшних вечерних выпусках, либо в завтрашних утренних.

Она взяла с пола телефон и, устроившись на краешке моей кровати, позвонила отцу. В ее голосе было нескрываемое ликование, глаза сверкали. Сначала он ей не поверил.

– Келли говорит, что это правда, – возразила она.

Крэнфилд продолжал высказывать сомнения, и Роберта передала мне трубку.

– Скажите ему сами.

– Кто вам об этом сообщил? – спросил меня Крэнфилд.

– Лорд Ферт.

– Он не объяснил, почему они изменили решение?

– Нет, – солгал я. – Просто они еще раз вернулись к решению комиссии и отменили его. С сегодняшнего дня мы снова в полном порядке. Официальное сообщение будет в «Календаре» на следующей неделе.

– Значит, никаких объяснений? Странно! – не унимался Крэнфилд.

– Они не обязаны ничего объяснять, – напомнил я.

– И все же...

– Не все ли равно, почему они так решили, – сказал я. – Главное, мы снова в деле.

– Вы выяснили, кто оклеветал нас?

– Нет.

– Вы продолжите поиски?

– Не исключено, – сказал я. – Там видно будет.

Впрочем, эта тема не очень его интересовала. Он стал с воодушевлением строить планы, коль скоро лошади вот-вот должны вернуться.

– С каким удовольствием я сообщу об этом Генри Джесселу.

– Любопытно будет взглянуть на его физиономию, – согласился я. Но Пэт Никита теперь ни за что не расстанется ни с Уроном, ни с Джесселом. Если Крэнфилд думает, что Джессел приползет на брюхе просить прощения, то он плохо знает этого человека. – Главное, чтобы нам вернули Кормильца, – напомнил я Крэнфилду. – Я смогу выступить на нем в розыгрыше «Золотого кубка».

– Старик Стрепсон обещал прислать Кормильца сразу же... Кроме того, его Фунт Изюма заявлен в Большой национальный, не забывайте об этом...

– Помню-помню...

Наконец он иссяк и повесил трубку. Я вполне мог представить, как он сидит у себя и сомневается, можно ли верить услышанному.

Роберта вскочила так, словно разговор вселил в нее новую энергию.

– Прибрать квартиру?

– Помощь была бы мне очень кстати.

Она наклонилась и подобрала с пола клочки портрета Розалинды.

– Ну уж это-то зачем? – сказала она с отвращением в голосе.

– Попробую склеить куски и перефотографировать.

– Вам так не хочется ее терять...

Я ответил не сразу. Она с любопытством посмотрела на меня, и в глазах ее появилось какое-то новое выражение.

– Я уже потерял ее, – сказал я. – Розалинда... Роберта... Вы так не похожи.

Она резко повернулась и положила обрывки на комод, туда, где всегда стоял портрет.

– Кто захочет быть копией, – сказала она высоким, чуть звенящим голосом. – Одевайтесь, а я начну с гостиной. – Она быстро вышла и закрыла за собой дверь.

Я лежал и смотрел на дверь.

Роберта Крэнфилд. Она никогда мне не нравилась.

Роберта Крэнфилд... Я ничего не мог с собой поделать. Я начинал ее любить...

Приводя в порядок дом, она провела у меня почти целый день.

Оукли поработал на славу. И кухня, и ванная выглядели так, словно по ним пронесся смерч. Он обшарил все, куда только мог заглянуть специалист по обыскам – даже в бачок унитаза, – и всюду оставил свой разрушительный след.

После двенадцати дня, когда мы подкрепились яичницей, стал трезвонить телефон. Правда ли это, вопрошала «Дейли уитнесс» в лице Папаши Лемана, что мы с Крэнфилдом... «Наведите справки в жокей-клубе», – посоветовал я.

Другие газеты начали именно с клуба. «Ваши комментарии?» – спрашивали они.

«Рад до умопомрачения, – отвечал я. – Можете на меня сослаться».

Настоящие друзья звонили и поздравляли, а псевдодрузья звонили и говорили, что они никогда и не верили, что я мог быть в чем-то таком замешан...

Большую часть дня я пролежал на полу в гостиной, с подушкой под головой, и проговорил по телефону, а Роберта ходила вокруг, переступая через меня, и наводила порядок.

Наконец она отряхнула пыльные ладони о свои черные брюки и сказала, что, пожалуй, на сегодня хватит. Квартира выглядела, словно никакого погрома не было, и я согласился, что действительно на сегодня достаточно.

– Не желаете ли опуститься до моего уровня? – осведомился я.

Она спокойно ответила:

– В каком смысле – буквальном, метафорическом, интеллектуальном, финансовом или социальном?

– Я хотел предложить вам присесть на пол.

– В таком случае я согласна, – спокойно отозвалась она. И грациозно опустилась рядом со мной, скрестив ноги.

Я не мог сдержать улыбки. Она дружелюбно улыбнулась в ответ:

– Когда я пришла к вам на прошлой неделе, я вас до смерти боялась.

– Что-что?!

– У вас был всегда такой надменный вид. Крайне неприступный.

– Это вы обо мне... или о себе?

– О вас, о вас, – с удивлением сказала она. – В вашем присутствии я начинала страшно нервничать. Немножко актерствовала, чтобы это скрыть...

– Ясно, – медленно сказал я.

– Вы, конечно, самый настоящий кактус, но... вообще-то начинаешь думать о людях иначе, когда они льют кровь на твое парадное платье.

Я сказал было, что в таком случае я готов проливать кровь на ее платья хоть каждый день, но в этот момент зазвонил телефон. Это был старик Стрепсон, предвкушавший долгую приятную беседу о шансах Кормильца и Фунта Изюма.

Роберта наморщила нос и поднялась с пола.

– Не уходите, – сказал я ей, закрыв трубку рукой.

– Пора. Я и так слишком засиделась.

– Подождите, – сказал я. Но она помотала головой, забрала из ванной свой желтый плащ и стала его натягивать.

– Привет, – сказала она.

– Подождите...

Но она коротко махнула рукой и вышла. Я с трудом поднялся на ноги, пробормотал в трубку: «Сэр, подождите минуту», – и запрыгал без костылей к окну. Когда я его распахнул, Роберта посмотрела на меня. Она стояла во дворе, завязывая на голове платок. Дождь прекратился.

– Завтра приедете? – крикнул я.

– Завтра не могу. Еду в Лондон.

– А в субботу?

– А вы хотите?

– Да.

– Попробую.

– Пожалуйста, приезжайте.

– О! – Она внезапно улыбнулась такой улыбкой, какой я еще не видел у нее. – Ладно!

При всей моей беспечности в смысле входной двери я не бросал без присмотра то, что заинтересовало бы потенциальных воров. Если бы у меня и было пятьсот фунтов, я вряд ли оставил бы их валяться на виду, как было запечатлено на снимке.

Когда я занимался переоборудованием старого сеновала в квартиру, то сделал кое-что сверх того, что требует мода. За шкафом в кухне, где хранились такие ценные в хозяйстве вещи, как стиральный порошок и средство от мух, был встроен сверхнадежный сейф. Он открывался с помощью не ключей или цифровых комбинаций, а электроники. Изготовители вместе с самим сейфом доставили и маленький ультразвуковой передатчик, который посылал радиосигналы, с помощью которых и отпирался сейф. Я сам устанавливал их – сейф за шкафом в кухне, передатчик в фальшивом днище шкафа. Даже если бы кто-то обнаружил приемник, он должен был отыскать еще и сейф, а также знать, на каких частотах должен работать приемник, чтобы запор открылся.

Поистине, «Сезам, откройся!». Я всегда любил хитрую механику.

В сейфе, кроме денег и скаковых трофеев, было несколько антикварных серебряных вещиц, три картины, две статуэтки, чашка с блюдцем мейсенского фарфора, табакерка эпохи Людовика XIV и четыре не-ограненных алмаза общим весом в двадцать восемь каратов. Это была, так сказать, моя будущая пенсия, завернутая в зеленое сукно и неуклонно повышавшаяся в цене. Жокей, выступающий в стипль-чезах, мог отправиться на пенсию после очередного падения, а если ты ухитрялся дожить в седле до сорока лет, это уже был предел.

Там же хранился поистине бесценный кусок чугуна с полукруглым отверстием. К этим несметным сокровищам я добавил и конверт, полученный от Ферта. Расставаться с ним мне было еще рано.

Запирать входную дверь не хотелось: нужно спускаться по лестнице вниз, карабкаться обратно, а потом совершать такое же путешествие утром, чтобы отпереть ее. Поэтому я оставил дверь открытой, ограничившись тем, что в ручку двери гостиной вставил стул.

Вечером я позвонил Ньютоннардсу в его розовый дом в Милл-Хилле.

– Привет, – сказал он. – Значит, получили назад лицензию? Сегодня только об этом и говорили.

– Да, это великая новость.

– Что же заставило милордов изменить первоначальное решение?

– Понятия не имею... Слушайте, а вы больше не встречали того типа, который играл у вас Вишневый Пирог?

– Как ни смешно, но я видел его как раз сегодня. После того как узнал, что вы снова на коне. Я и решил, что он вас больше не волнует.

– Вы случайно не выяснили, кто он такой?

– Случайно выяснил. Скорее чтобы удовлетворить собственное любопытство. Достопочтенный Питер Фокскрофт. Вам это имя что-нибудь говорит?

– Брат лорда Мидллберга?

– Да, так мне и сказали.

Я усмехнулся про себя. Ничего сверхъестественного в том, что Крэнфилд отказался назвать имя своего таинственного приятеля. Обычное карабканье вверх по социальной лестнице. Конечно, он может подняться на одну ступеньку, используя в качестве курьера достопочтенного П. Фокскрофта, но скатился бы на пять, если бы имя Фокскрофта всплыло на расследовании.

– У меня еще один вопрос... не могли бы вы... не были бы вы так любезны оказать мне еще одну услугу?

– Все зависит от того, что именно. – Ответ осторожный, но не отрицательный. Хитрый, повидавший виды тип.

– Я могу предложить взамен очень немногое.

Он хмыкнул:

– Заранее предупреждаете не ждать от вас подсказок, когда будете выступать на битом фаворите?

– Что-то в этом роде, – согласился я.

– Ясно. Иначе говоря, хотите получить кое-что ни за что. Это я просто чтобы понять, где мы стоим. Ну давайте спрашивайте!

– Вы не помните, кому вы рассказывали о Вишневом Пироге?

– Перед расследованием?

– Да. Вы упоминали коллег-букмекеров.

– М-да... – В его голосе были сомнения.

– Если это возможно, не могли бы вы узнать у них, кому они об этом рассказывали?

Он присвистнул в трубку:

– Ничего себе просьба.

– Извините. Будем считать, что я ни о чем вас не просил.

– Подождите-подождите. Я не сказал, что это невозможно. Это, конечно, скорее всего, дохлый номер – вряд ли они о таком будут помнить.

– Знаю. Шансов немного. Но все же мне очень хотелось бы узнать, кто рассказал стюардам о том, как у вас выиграл Вишневый Пирог.

– Вы же получили назад вашу лицензию. Почему бы вам на этом не успокоиться?

– А вы бы на моем месте как поступили?

– Даже и не знаю, – сказал он со вздохом. – Ну ладно, попробую что-нибудь сделать. Ничего не обещаю. Кстати, было бы полезно знать, когда какая-нибудь ваша лошадка будет без шансов. Просто физически не сможет выиграть. Вы меня понимаете?

– Вполне, – сказал я. – Договорились.

Я положил трубку, подумав, что лишь подавляющее меньшинство букмекеров закоренелые негодяи и что большинство из них гораздо лучше, чем принято считать. Все их племя несло на своих плечах бремя вины лишь немногих из них. Точь-в-точь как студенты.