"Расследование" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)Глава 7В пятницу утром после первой выводки лошадей по моей лестнице загромыхали шаги Тони. Он взял от меня чашку с кофе и налил туда на палец виски. Выпил пылающую жидкость и поежился. – Господи, – сказал Тони. – Какой холод! – Теперь ты померзни, а я погреюсь, – ответил я. – Лжец! – дружелюбно проворчал он. – Наверное, тебе непривычно жить без скачек. – Да. Он раскинулся в зеленом кресле. – Поппи опять тошнит по утрам. Скорее бы кончилась эта ее чертова беременность. Поппи почти все время хворает. – Бедняжка. – Да... Так или иначе мы сегодня не идем на эти танцы. Она говорит, что это свыше ее сил... – Танцы? – Скаковой фонд устраивает вечер с танцами. У тебя же на каминной полке лежат билеты. Забыл? – Ах да. Совсем забыл. Мы же собирались идти вместе. – Да, но теперь тебе придется отправиться без нас. – Я никуда не иду! – Я так и подумал. – Он глубоко вздохнул и сделал большой глоток. – Где ты пропадал вчера? – Навещал людей, которые совершенно не хотели со мной общаться. – Какие результаты? – В общем-то никаких. – Я рассказал ему коротко о Ньютоннардсе и Оукли, а также о часовом разговоре с Энди Трингом. Поскольку дорога из Бирмингема проходила мимо его деревушки, я вспомнил о нем. Впрочем, первым импульсом было прогнать эти мысли подальше. Что и говорить, визит в дом стюарда, только что лишившего тебя лицензии, – несколько нестандартное поведение для дисквалифицированного жокея. Если бы я не был сильно огорчен его поведением, то просто проехал бы мимо. Мое появление никак не обрадовало Тринга. Поскольку он открыл дверь своего старого особняка сам, то был лишен возможности сказаться отсутствующим. – Келли?! Что вы тут делаете? – Пришел к вам за объяснениями. – Мне вам нечего сказать. – Ошибаетесь. Он нахмурился. Только врожденная воспитанность помешала ему захлопнуть дверь перед моим носом и уйти. – Ну входите. Только ненадолго. – Большое спасибо, – сказал я без тени иронии и прошел за ним в ближайшую комнату, где было много книг, письменный стол, три глубоких кресла и цветной телевизор. – Ну, – произнес он, закрыв дверь, но не предлагая мне кресло. – Зачем пожаловали? Тринг был на четыре года старше меня и примерно одного роста и веса. Почти такой же подтянутый, как в годы своей скаковой карьеры, почти тот самый Энди Тринг, с которым мы запросто общались в раздевалке. Только тогдашняя его открытость теперь исчезла, поотстала, когда он двинулся по тропинке, что вела от жокея-любителя к Представителю Власти. – Энди! – воскликнул я. – Ну неужели вы искренне верите, что та скачка была фиксирована? – Вас за нее дисквалифицировали, – холодно ответил он. – Признан виновным и виновен не одно и то же. – В данном случае я не согласен. – Значит, вы глупы, – сказал я, забыв вежливость. – И перепуганы до потери вашего жалкого сознаньица. – Хватит, Келли! Я не обязан выслушивать от вас такое. – Он распахнул дверь и выжидающе застыл около нее, надеясь, что я уйду. Я остался. Поскольку он не был намерен выпихивать меня силком, ему пришлось терпеть мое общество еще некоторое время. Злобно посмотрев на меня, он закрыл дверь. – Извините, – сказал я уже другим тоном. – Пожалуйста, извините. Раз уж мы вместе скакали по крайней мере лет пять, мне показалось... что вы не поверите с такой легкостью, что я нарочно отдал скачку. Я всегда стараюсь выиграть, если на то есть хотя бы малейшая возможность. Тринг молчал. Он-то знал, что я не заваливаю скачек. Тот, кто сам когда-то скакал, прекрасно знает, кто из жокеев ездит честно, а кто нет, и несмотря на то, что сказал на расследовании Чарли Уэст, я вовсе не был в этом деле артистом, потому что никогда не упражнялся в высоком искусстве проигрыша. – Но ведь были же эти деньги, – наконец сказал он. В его голосе слышались недоверие и разочарование. – Это не мои деньги. Их принес с собой в мою квартиру Оукли и там сфотографировал. Все эти так называемые улики, как, впрочем, и само расследование, – самая настоящая подделка. Фальшивая монета. Он окинул меня долгим недоверчивым взглядом. Потом сказал: – Я все равно уже ничего не могу сделать. – Чего вы боитесь? – Хватит повторять, что я чего-то боюсь! – раздраженно воскликнул он. – Просто я ничего не могу изменить, даже если вы действительно ни в чем не виноваты. – Я-то не виноват, но вы... Может, вам кажется, что вы в порядке, но со стороны создается впечатление, что вы напуганы. Но, может, вы просто стесняетесь своих старших коллег? Тогда все понятно. Школьник в компании наставников. Страшно сделать то, что вызовет их праведный гнев. – Келли! – воскликнул он, как человек, который ушиб больное место. Но я решил быть жестоким до конца. – Вы не мужчина, а недоразумение. – С этими словами я шагнул к двери. Он не сделал попытки открыть ее мне. Вместо этого он махнул рукой, призывая меня остановиться. Вид у него был рассерженный, что я вполне мог понять. – Это нечестно. Лишь потому, что я не могу вам помочь... – Вы могли мне помочь. На заседании Дисциплинарного комитета. – Вы же не понимаете... – Отлично я все понимаю. Вам было проще поверить в мою виновность, чем сообщить о ваших сомнениях лорду Гоуэри. – Не так просто, как вам кажется. – Я вам признателен за это, – сказал я с иронией. – Я не хочу сказать... – Он помотал головой. – Я хочу сказать, что все на деле куда сложней. Когда Гоуэри попросил меня присутствовать на расследовании, я решил, что все это чистая формальность, что скачка была честной и вы сами удивлены ее исходом. Полковник Миджли говорил мне, что смешно даже затевать расследование. Я и не предполагал, что буду причастен к вашей дисквалификации. – Вы, кажется, сказали, что лорд Гоуэри попросил вас присутствовать на заседании? – Ну да. Это вполне в порядке вещей. Стюарды на таких расследованиях не выбираются по жребию. – Существует какая-то очередность? – Нет. Стюард, ведающий дисциплинарными вопросами, приглашает двух коллег-стюардов вместе с ним для разбора случившегося. И оказался я там потому, что не хотел отказывать лорду Гоуэри... – Он замолчал. – Ну и что дальше? – не отпускал я его. – Почему вы не хотели отказывать Гоуэри? – Видите ли... – Он заколебался, а потом медленно проговорил: – Я скажу вам, Келли, все честно... Извините меня. Я знаю, что вы никогда не отдавали скачек, но... У нас особые отношения с лордом Гоуэри, и я не могу идти против него. Я еле подавил взрыв возмущения. Взгляд Энди Тринга был устремлен внутрь себя, и то, что он там увидел, ему очень не нравилось. – Он владеет участком земли к северу от Манчестера, там, где расположен наш главный керамический завод. – Свое богатство семейство Трингов сколотило не на тонком фарфоре... а на дешевых фаянсовых чашках. Продукция Трингов безбожно билась посудомойками в школах и больницах от Ватерлоо до Гонконга, и эти черепки в помойках по всему свету превращались в золотой дождь для Энди. Он продолжал: – Там многое было переоборудовано, и земли подскочили в цене – теперь наш участок стоит примерно четверть миллиона. А срок нашей аренды истекает через три года. Мы ведем переговоры о ее возобновлении, но прежний контракт был сроком на девяносто девять лет, а теперь никто не заключит с нами соглашения на такой долгий период. В любом случае арендная плата сильно возрастет, но, если Гоуэри передумает и пожелает продать свою землю, мы не сможем ничего поделать. Мы владеем только зданиями. Если он не захочет продлить аренду, мы потеряем фабрику. А наши блюдца и чашки стоят так дешево только потому, что у них низкая себестоимость. Если нам придется строить или арендовать новую фабрику, наша конкурентоспособность заметно понизится, а с ней и доходы. Гоуэри единолично будет решать, продлевать аренду или нет и на каких условиях. Сами понимаете, Келли, дело не в том, что я его боюсь... На карту поставлено слишком многое, а он из тех, кто долго помнит обиды... Тринг замолчал и мрачно уставился на меня. Я ответил ему столь же мрачным взглядом. Мы смотрели в лицо угрюмой реальности. – Ну что ж, – сказал я наконец. – У вас есть свои резоны. Вы не можете мне помочь. И не могли с самого начала. Я рад, что вы мне все объяснили. – Я криво улыбнулся ему. Еще один тупик, последний, за этот впустую потраченный день. – Извините, Келли... – Да-да, – сказал я. – Разумеется. Тони закончил свой усиленный алкоголем завтрак и сказал: – Значит, в поведении Тринга на расследовании не было ничего темного. – Это зависит от того, что понимать под словом «темный». Но в общем-то теперь все яснее ясного. – Что же делать? – Послать все к чертям! – отчаянно бросил я. – Нельзя же сразу сдаваться! – возразил Тони. – Нет, конечно. Но, ничего не узнав, я узнал, по крайней мере, одно. Я топчусь на месте, потому что я – это я. Первое, что я сделаю в понедельник, – это найму своего Дэвида Оукли. – Молодец! – сказал Тони и встал. – Пора на вторую проминку. – Во дворе конюхи выводили лошадей, копыта звонко цокали по гравию. – Как лошади? – осведомился я. – Да так себе. Если бы ты знал, до чего мне неохота приглашать других жокеев. От всего этого у меня не жизнь, а какой-то кошмар. Тони отправился на тренировку, а я убрал и без того чистую квартиру, а потом сварил себе еще кофе. Впереди маячил пустой день. То же самое будет завтра, послезавтра, и так до бесконечности. Десяти минут в таком режиме оказалось предостаточно. Я огляделся по сторонам и обнаружил еще одну соломинку, за которую можно было попробовать ухватиться. Я позвонил одному человеку с Би-би-си, которого отдаленно знал. Секретарша холодно сообщила мне, что его нет, но, может быть, он появится в одиннадцать. Я попытал счастья в одиннадцать. Пока не пришел. Позвонил в двенадцать. Он взял трубку, но, судя по голосу, сильно в этом раскаивался. – Это тот самый Келли Хьюз, которого... – Он замолчал, пытаясь найти тактичную формулировку. – Совершенно верно. – Да, но я не уверен... – Мне нужно очень немногое, – поспешил уверить его я. – Мне хотелось бы знать, какая съемочная группа фиксирует скачки. Кто из операторов. – А-а! – В его голосе послышалось облегчение. – Отдел технического обслуживания ипподромов. Это самая настоящая монополия, хотя есть еще одна маленькая фирма, которая время от времени работает по лицензии. Ну и кроме того, имеются и телевизионные компании... Вас интересует какая-то конкретная скачка?.. «Лимонадный кубок», да? – Нет, – сказал я. – Меня интересуют скачки, состоявшиеся в Рединге за две недели до этого. – Рединг... Рединг... Так-так. Кто же это мог быть? – Размышляя, он фальшиво насвистывал мелодию. – Кажется, да, собственно, так оно и есть! Это та самая маленькая фирма. «Только правда» – так она называется. Контора в Уокинге, графство Суррей. Нужен их телефон? – Да, пожалуйста. Он продиктовал номер. – Большое спасибо. – Всегда рад... То есть... В общем, я... имел в виду... – Я понимаю, что вы имели в виду, – перебил я его, – но все равно большое спасибо. Я положил трубку и поморщился. Нет, приятного мало – играть роль злодея. Поведение человека с Би-би-си убедило меня в том, что звонок в указанную фирму вряд ли принесет положительные результаты. Может, обманывать они и не будут, но уклониться от прямого вопроса могут запросто. Но делать было все равно в этот день нечего, и я решил поехать. Контора этой фирмы в смысле роскоши стояла на ступеньку выше офиса Оукли, что не являлось большим комплиментом. Большая, скудно обставленная комната на втором этаже дома эпохи Эдуарда в одном из переулков. Дряхлый лифт, в который мог втиснуться худой взрослый или двое рахитичных детей. Потрепанный письменный стол, на котором сидела потрепанная блондинка, делавшая себе педикюр. – Да? – сказала она, увидев меня. На ней были сиреневые трусики с кружевами. Она и не пошевелилась, чтобы скрыть от меня эту красоту. – Никого из начальства нет? – спросил я. – Только мы, цыплятки, – отозвалась блондинка. Она говорила с южнолондонским акцентом и той бойкостью, что часто сочетается с этим выговором. – А кто вам нужен, старик или Элфи? – Вы вполне меня устроите. – Спасибо. – Она приняла это как должное, сверкнув отработанной безлично-кокетливой улыбкой. Закончив одну ногу, она вытянула ее и стала шевелить пальцами, чтобы поскорее высох лак. – Сегодня собралась на танцы, – пояснила она. – В босоножках. Я подумал, что вряд ли кто придет в восторг от ее педикюра. Кроме ног, у нее имелась еще и маленькая грудь под белым свитером, а также талия, стянутая розовым лакированным поясом. Судя по ее фигуре, ей было лет двадцать, а по ее лицу, последние шесть лет она только и занималась тем, что прыгала из постели в постель. – Поработайте и над второй, – предложил я. – А вы не спешите? – Больно завораживающий ландшафт. Она понимающе хихикнула и принялась за дело. Зрелище получилось еще более впечатляющее. Она видела, что я наблюдаю за ней, и получала от этого удовольствие. – Как вас зовут? – спросил я. – Кэрол. А вас? – Келли. Как долго вы храните обычно пленки? – Пленки? По-моему, вечно. – Она без труда переключилась на деловую тональность, продолжая тем временем без стеснения накрашивать ногти. – По крайней мере, пока мы еще не уничтожили ни одной. Правда, мы снимаем скачки недавно, всего полтора года. Неизвестно, что будет, когда мы загромоздим главный склад до потолка. Ведь у нас не только скачки, но и автогонки, гольф-турниры – а они по три дня подряд идут – и все такое прочее... – А где ваш главный склад? – Вон там. – Она махнула кисточкой с розовым кончиком в направлении когда-то кремовой двери. – Хотите взглянуть? – Если вас не затруднит. – Тогда вперед! Она докрасила вторую ногу. Шоу закончилось. Вздохнув, я отвел глаза и подошел к вышеуказанной двери. Там, где у дверей обычно бывает ручка, имелось лишь круглое отверстие. Я толкнул дверь и очутился в другой большой комнате, уставленной стеллажами, словно библиотека. Только полки простые, а на полу не было обычного коврового покрытия. Половина стеллажей пустовала. На других лежали квадратные коробки с бумажными наклейками, на которых было аккуратно напечатано содержание того, что внутри. В каждой такой коробке находились пленки скачек одного дня, и размещались коробки в хронологическом порядке. Я вынул датированную днем, когда я выступал в Рединге на Уроне и Скитальце, и заглянул внутрь. Там было шесть круглых жестянок с 16-миллиметровой пленкой, пронумерованных от одного до шести. Номер седьмой отсутствовал. Я вынес коробку к Кэрол. Она все еще сидела на столе, шевеля пальцами и листая женский журнал. – Что вы там раскопали? – Вы выдаете пленки? – За деньги. – Кому именно? – Всем, кто пожелает. Обычно это владельцы лошадей. Они часто просят нас сделать копии. Мы и делаем. – А стюарды тоже ими интересуются? – Стюарды? Ну если у них возникают какие-то сомнения насчет скачки, они просматривают фильм прямо на ипподроме. Старик Ван-как-его-там и Элфи проявляют пленку сразу же. – Но бывает, они просят выслать пленки потом? – Бывает. Когда им надо сравнить выступления какой-нибудь лошади. – Внезапно она перестала качать ногой, положила журнал и уставилась на меня: – Келли... Келли Хьюз? Я не ответил. – Хм, вы совсем не такой, каким я вас представляла. – Она склонила набок свою белокурую голову, изучая меня. – Никто из этих журналистов и словом не обмолвился, что вы хороши собой и сексапильны. Я расхохотался. У меня кривой нос и шрам через всю щеку – след от удара копытом, и среди жокеев я не считался сердцеедом. – У вас такие глаза, – сказала Кэрол. – Темные, вроде бы улыбающиеся, но в то же время печальные и замкнутые. Меня от такого взгляда прямо дрожь берет. – Это вы все где-то вычитали, – со смехом сказал я. – Никогда! – И она тоже расхохоталась. – Кто брал фильм, отсутствующий в коробке? – спросил я. – И для чего именно он понадобился? Она преувеличенно громко вздохнула и сползла со стола в пару ярко-розовых сандалий. – Что это за пленка? – Она посмотрела на коробку, на ее номер и двинулась походочкой Мэрилин Монро к картотеке у стены. – Так, пожалуйста. Официальный запрос от стюардов. С просьбой выслать пленку последней скачки в Рединге. Я взял у нее письмо и прочитал его сам. Написано было ясно: «Последняя скачка в Рединге». Не шестая, а последняя. А всего тогда было семь скачек. Значит, если и была ошибка, то не по вине Кэрол или ее фирмы. – И вы выслали кассету? – Конечно. В соответствии с инструкциями. Большому начальству. – Она положила письмо обратно в папку. – А что, они вас, значит, ухлопали? – Кассета тут ни при чем. – Элфи и старик говорили, что на «Лимонадном кубке» вы, видать, сколотили состояние, если рискнули ради этого даже лицензией. – Вы тоже так считаете? – Ну да. Все так думают. – Все-все? – Угу. – Ни гроша! – Тогда вы просто болван, – откровенно поделилась она со мной. – Чего ради вы это сделали? – Я этого не делал. – А! – Она понимающе мне подмигнула. – Вы ведь обязаны это говорить, да? – Ну что ж, – сказал я, возвращая ей коробку с кассетами скачек в Рединге. – Все равно спасибо. – Затем я коротко улыбнулся ей на прощание и двинулся по пестрому пятнистому линолеуму к двери. Ехал я медленно, размышлял. Вернее, пытался размышлять. Не очень плодотворное занятие. Мои мозги превратились в манную кашу. В своем почтовом ящике я обнаружил несколько писем, в том числе одно от родителей. Поднимаясь по лестнице, я развернул его, чувствуя, как всегда бывало в таких случаях, что мы живем на разных планетах. Я глубоко вздохнул и перевернул страницу, чтобы получить оплеуху и от отца. Его почерк был очень похож на материнский – они учились у одного учителя, но отец с такой яростью нажимал шариковой ручкой, что слова были глубоко вдавлены в бумагу. Отец даже не подписался. Он, собственно, и не знал, что писать в таких случаях. Между нами было не много любви. Он презирал меня с самого детства за то, что я любил учиться, и постоянно насмехался надо мной. Зато он вполне одобрял моих старших братьев, у которых было здоровое пренебрежение к учению. Один из них пошел служить в торговый флот, а другой жил в доме рядом и вместе с отцом работал у фермера, которому и принадлежали их коттеджи. Когда же я вдруг махнул рукой на годы учения и стал жокеем, моя семья снова осудила меня, хотя им следовало бы радоваться. Отец сказал, что общество зря потратилось на меня: не видать мне стипендии как своих ушей, если бы они знали, что, получив сначала аттестат, а потом диплом, я стану жокеем. В этом была своя правда. Но, с другой стороны, за годы скаковой карьеры я заплатил такие налоги, что на них могли получить хорошее образование несколько детей из фермерских семей. Я сунул родительское письмо под портрет Розалинды. Даже ей не удалось заслужить их расположения. Они считали, что я должен был жениться на фермерской дочке, а не на студентке, отец которой был полковником. Они были людьми, редко отказывающимися от раз принятой точки зрения. Вряд ли они когда-нибудь сменят гнев на милость, что бы я ни сделал. И даже если мне снова разрешат скакать, они будут уверены, что я вернул себе лицензию, пойдя на очередное жульничество. Письмо вызвало ту боль, которую не успокоить анальгином. Казалось, кто-то снова и снова бьет тебя ножом. Чтобы отвлечься, я зашел на кухню посмотреть, что можно съесть. Банка сардин. Одно яйцо. Поморщившись, я перешел в гостиную, проглядел в газете программу телепередач. Ничего не хотелось смотреть. Я устроился в зеленом кресле и стал следить за тем, как подступают сумерки, окрашивая все в серые тона. Впервые за четыре дня беспросветного мрака меня вдруг охватило легкое умиротворение. С почти академической отстраненностью я размышлял, когда же получу назад свою лицензию, до или после того, как перестану морщиться от взглядов, реплик и статей обо мне. Возможно, самый простой способ пережить все это – исчезнуть с глаз людских. Спрятаться где-нибудь в укромном уголке. Как, например, я сделал сейчас, не поехав на танцы, устроенные Скаковым фондом. Билеты лежали на каминной полке. Для Тони, Поппи, меня и того, кого я пожелал бы выбрать себе в спутники. Билеты, за которые я заплатил двенадцать гиней и которым суждено было пропасть. С полчаса я просидел в потемках, думая о том, что за люди соберутся сегодня на этом празднике. |
||
|