"По рукоять в опасности" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

ГЛАВА 14

Во вторник утром я отправился на встречу в банке в Рединге и был препровожден в небольшую комнату для конфиденциальных совещаний, где вокруг стола уже сидели управляющий банком, Маргарет Морден и Тобиас. На столе перед ними даже успели поставить чашечки с дымящимся кофе.

При моем появлении все трое встали.

– О, к чему это? – смутился я. – Я опоздал?

– Нет, – сказал Тобиас.

И все сели. Я занял свободный стул.

– Вы принесли список? – спросил управляющий банком.

На мне была белая рубашка со свободным воротником и куртка. Галстука я не надел. Порывшись в кармане куртки, я достал и передал Тобиасу конверт Нормана Кворна.

Присутствующие несколько удивленно смотрели на меня.

– Прошу прощения за свои синяки, – сказал я, поднеся руку к лицу. – Мне опять немного досталось. Били не очень аккуратно.

– Я говорил с Крисом, – сказал Тобиас. – Он рассказал мне про... мангал Грантчестера.

– Вот как!

Тобиас, надо думать, уже успел пересказать менеджеру банка и Маргарет то, что узнал от Криса. Все смутились. Я тоже. Очень по-английски.

– Ну так что, – сказал я, – деньги отыскать можно?

В этом никто из них, кажется, не сомневался. У них у всех был довольный вид спаниелей, почуявших близкую добычу. Листок бумаги – оставшаяся после Нормана Кворна загадка – переходил из одних рук в другие. Вскоре выяснилось, что, хотя цифры и названия относились к банковским счетам, финансовый директор пивоваренного завода воздержался от того, чтобы доверить бумаге самую главную тайну: к каким именно банкам относятся записанные им счета. Этот список был не более чем памяткой для самого себя. Норман Кворн составил его так, чтобы никто больше не смог расшифровать сделанных им записей.

Каждый из присутствующих с глубокомысленным видом скопировал для себя весь список, цифры и названия. (Нельзя доверить эти данные офисному компьютеру, сказал менеджер банка, эта информация так важна, что необходимо исключить возможность ее утечки). Каждый из присутствующих имел при себе персональный компьютер, не подсоединенный ни к каким другим устройствам и не подверженный воздействиям извне. Все трое ввели в свои личные компьютеры дискеты, на которых было записано то, что было известно только самим владельцам компьютеров, и начали поиск.

В комнате воцарилось молчание. Слышно было лишь, как все трое нажимают клавиши, или нетерпеливое постукивание пальцев, когда задерживалась выдача нужного результата.

Я спокойно ждал. Эти люди знали свое дело, а я был в таких вопросах профаном.

Тобиас и менеджер банка были одеты в приличествующие их профессии темные солидные костюмы. Маргарет пришла на встречу в шерстяном цветастом платье, мягком, розовом, умиротворяющем. Это платье отнюдь не свидетельствовало о деловитости и последовательности мышления Маргарет. Не смешно ли, думал я, что мужчины часто признают женщин равными себе по уму, только если женщины притворяются беспомощными, ждущими от них поддержки. Маргарет забавляла меня. Перехватив мой взгляд, она словно прочла мои мысли и подмигнула. Мужчины не зря боятся женщин, решил я: в каждой из них живет ведьма.

Раньше ведьм сжигали...

Я неуклюже ерзал на своем стуле, наклонившись над столом, облокотясь на него и неглубоко дыша. Быстро освоенное умение владеть измученным телом.

Вчера вечером в полицейском участке инспектор Вернон сказал мне, что Пэтси опознала машину Айвэна (на которой я приехал в деревню, где жила она) и что машина отбуксирована на стоянку полицейского участка, где и находится в настоящее время.

– Могу я забрать ее оттуда? – спросил я, удивленный этим сообщением.

– Если считаете, что в своем теперешнем состоянии сумеете управлять ею.

В кармане возвращенных мне брюк среди прочих вещей находились ключи от машины.

Независимо от своего состояния, я доехал до Ламборна, нашел запасной ключ от дома Эмили на знакомом гвозде, совершил грабительский набег на виски хозяйки дома и провел мучительную ночь в гостиной, прямо в одежде лежа на боку на диване. Больше ни на что у меня не было сил. Меня трясло как в лихорадке.

Утром я вошел в ванную комнату, нашел там с горем пополам бритву, побрился, привел в порядок волосы и прополоскал горло. В конце концов, сказал я себе, в своем физическом состоянии виноват я сам. Надо смириться с этим. Проглоти таблетки и будь благодарен судьбе.

Я позвонил Крису, который сказал, что безуспешно пытался дозвониться до меня по моему номеру мобильного телефона. – Телефон в машине, – сказал я, – батарейка, наверное, разрядилась.

– Так заряди ее, к чертям.

– Уговорил. Заряжу.

– Как твое самочувствие, Ал? И где ты?

– В Ламборне. Ты можешь поехать в Пейнгтон, а потом приехать сюда?

– Сегодня? Привезти всех трех женщин?

– Если можешь. Я позвоню в отель.

– Форма шофера наготове. Сумка номер девять. Разговор закончился в мажорном тоне, а затем я

позвонил в отель и оставил сообщение для матери и Эмили. Последнее, что я сделал, – извлек из-под рамки картины список Кворна, чтобы привезти его в Рединг.

Ко времени ленча эксперты были все еще так же далеки от цели, как и в начале своей работы.

Сделав перерыв, они послали за сандвичами и кофе.

– Беда в том, – объяснил мне менеджер банка, – что у нас здесь три группы переменных величин. Мы должны сопоставлять номера счетов из списка с названиями из того же списка и с идентификационным номером банка, что мы уже сделали, а затем нам необходимо послать эту комбинацию банку в надежде получить от него ответ, что такой номер существует. Однако наши возможности действовать таким образом ограничены. Наиболее реально для нас – сопоставить тот или иной счет номера с тем или иным банком, но при этом мы можем неправильно указать название счета, и тогда банк тут же сообщит нам по факсу, что ввиду неполноты нашего запроса ответ на него невозможен. И ничего с этим не поделаешь. А самое главное, номера счетов – это вообще неверный окольный путь. – Что вы имеете в виду под словами «неверный окольный путь»? – спросил я.

– Все номера в списке заканчиваются двумя нулями. Как правило же – номера счетов начинаются с двух нулей. Мы пытались записать эти номера, изменив порядок цифр на обратный, но и это к успеху не привело. Я, впрочем, до сих пор уверен, что Кворн записал их, так сказать, задом наперед, но если он еще как-то закодировал их или умножил на два, например, то наша задача и в самом деле трудно разрешима, если разрешима вообще.

Тобиас и Маргарет кивали головами, подтверждая тем самым правоту менеджера банка. Лица у них были огорченные.

– Кворн мог послать деньги по какому-то круговому маршруту, использовав все эти номера, как пляжные полотенца на шезлонгах, или же мог послать их прямо из Панамы в какое-то другое место, но пока что мы не нашли их следа. Я действовал, исходя из уверенности, что какой-то из этих номеров или какое-то из названий должно что-то значить для Центрального банка в Панаме, но там не хотят признать это. Все банки имеют свои секреты, – сказал менеджер. – Наш – тоже.

– Не отчаивайтесь, – сказала Маргарет. – Мы найдем эти деньги. Просто поиски продлятся дольше, чем мы планировали.

В конце дня они, однако, выглядели удрученными и сказали, что надо выработать новую стратегию поиска на следующий день. Затруднения создавала уже одна только разница во времени. В Рединге рабочий день подходил к концу, когда Панамский банк лишь приступал к операциям.

Менеджер, Тобиас и Маргарет уничтожили использованные бумаги и заперли список Нормана Кворна в сейфе менеджера. Я же в довольно унылом настроении уехал обратно в Ламборн. Эмили, моя мать и миссис Одри Ньютон были уже там, причем приехали всего на каких-нибудь пять минут раньше меня.

Мистер Аттли выгружал дорожные чемоданы и сумки из багажника своей машины.

Я обнял мать, поцеловал Эмили и послал воздушный поцелуй миссис Ньютон.

– Мы чудесно провели уик-энд, – вся сияя, известила меня миссис Ньютон. – Большое вам спасибо. У вас на лице синяки, дорогой, вы знаете об этом?

– Да, я нечаянно налетел на запертую дверь. Эмили увела мою мать и миссис Ньютон в дом, а Крис оценивающе оглядел меня.

– Видок у тебя так себе, – сказал он. – Хуже, чем в воскресенье.

– Спасибо.

– Твоей подружки, угонщицы автобуса, связавшей Грантчестера, больше не существует, – заверил он меня. – Сегодня я выбросил ее на свалку, по частям. Пока ехал в Девон.

– Мудрое решение.

– Как тебе нравились бутафорские локоны?

– Я не забуду о них до самой смерти.

– Чего-чего, а чувства юмора этот законник из тебя не выжег.

– До этого было недалеко. Не хватило самой малости.

– Что я должен делать дальше?

– Увезти миссис Ньютон домой, в Блоксхэм.

– А потом?

Мы пристально посмотрели друг на друга.

– Дружба на всю жизнь, – сказал я. Крис улыбнулся:

– Я пришлю тебе счет.

Эмили предложила, чтобы моя мать и я остались на ночь в Ламборне, и мы не стали отказываться.

Пока мы сидели за большим столом, наблюдая, как Эмили роется в морозилке холодильника, думая, что бы соорудить на ужин, на кухне зазвонил телефон. Эмили взяла трубку и через секунду произнесла, удивленная:

– Да, он здесь. И Вивьен тоже, – и передала трубку мне. – Это Сам. Он ищет тебя.

– Милорд, – приветствовал я дядю Роберта.

– Ал, где ты был? Мне целый день звонила Пэтси, у нее чуть ли не истерика. Ей непременно надо поговорить с тобой. Она сказала, ты раньше времени ушел из какой-то больницы, куда она тебя устроила. А зачем она поместила тебя туда, Пэтси не захотела мне сказать. Что случилось с тобой?

– Я... перелез через стену.

– Ал, не говори чепухи.

Мать и Эмили сидели рядом, и мне приходилось обдумывать каждое слово. Немного подумав, я сказал:

– Я бы хотел с вами встретиться, посидеть, выпить чего-нибудь. Можно я приеду к вам завтра часиков этак в шесть вечера?

– Разумеется.

– Да. И, пожалуйста, не говорите Пэтси, где я. Попросите ее встретить меня завтра в два часа дня на автостоянке главного офиса банка пивоваренного завода в Рединге. И скажите ей... – тут я слегка запнулся, – поблагодарите ее от меня за помощь.

– Пэтси помогла тебе? – удивленно спросила Эмили, как только я положил трубку.

– Ну, в общем...

Мать и Эмили принялись расспрашивать меня о том, что произошло в те дни, пока они отсутствовали. Самым беспристрастным тоном я сказал им, что Оливер Грантчестер пытался прибрать к своим рукам исчезнувшие миллионы пивоваренного завода.

– Он либо задумал эту кражу вместе с Норманом Кворном, либо узнал о ней и шантажировал Кворна. Точно я пока еще этого не знаю.

– Нет, не может быть. Только не Оливер! – запротестовала моя мать, отказываясь верить своим ушам. – Мы столько лет знали его. Он был адвокатом Айвэна и завода... – Ее голос дрогнул. – Айвэн доверял ему.

– И Норману Кворну тоже. Кворн и Грантчестер... Оба они были люди как люди, знающие свое дело специалисты, но возможность поживиться за чужой счет сыграла с ними злую шутку. Им казалось, что они нашли легкий путь к мешку золота – не в буквальном смысле слова, потому что «Золотой кубок короля Альфреда», которым Грантчестер намеревался завладеть, был для него чем-то вроде утешительного приза, когда настоящий приз уплыл из рук. Грантчестер, может, и был хорошим адвокатом, но мошенник оказался никудышный. Он так и не сумел добраться ни до Золотого кубка, ни до денег пивоваренного завода. И Пэтси только теперь прозрела, когда оказалось, что ее дражайший Оливер хотел подло ограбить ее, поскольку в настоящее время именно она владеет пивоваренным заводом со всеми его долгами.

Кажется, мать поверила мне, потому что теперь ее занимал другой вопрос:

– Александр, ты действительно наткнулся на запертую дверь? Откуда эти синяки?

– От кулаков бандита, которого нанял Грантчестер. Можешь не сомневаться. Уж это я знаю точно.

– И никто не захватил никаких заложников, – задумчиво сказала Эмили, уяснившая себе суть дела лучше, чем моя мать. Вскоре мы легли спать. Эмили ждала, что я лягу с ней, но у меня просто не осталось сил для самой древней из всех игр.

Она спросила, отчего я весь в испарине и что у меня под бинтами.

– Плата за гордость, – сказал я. – Давай спать.

Утром я отвез мать в Рединг и усадил ее в поезд, идущий в Лондон. Я обещал ей, что вечером буду в Кресченте – после встречи с дядей Робертом, назначенной на шесть часов.

Ослабевшая от горя, моя сдержанная, изысканная мать обняла меня на железнодорожной платформе, и это трепетное объятие лучше всяких слов сказало мне, как дорог я ей и как дорога мне она. Я вдруг понял, что это от матери я научился скрывать страх и боль и противиться унижению. Эта способность пригодилась мне теперь, когда пришлось подвергнуться испытанию на прочность, отстаивая вполне земные, материальные интересы и предметы: «Золотой кубок короля Альфреда», рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда и взрывоопасный список Нормана Кворна.

– Ма, – сказал я. – Я так люблю тебя! Ей пора было войти в вагон поезда.

– Александр, – сказала она, – не будь смешным.

И вот я снова в банке, где Тобиас, Маргарет и важная финансовая персона сосредоточенно изучают информацию, принятую компьютером, который они специально оставили включенными на ночь для сбора новых данных. Увы, и эта информация ничего не дала, ровным счетом ничего.

Эксперты наметили пути приближения к решению проблемы всеми возможными способами, но все оказалось безрезультатно. Когда наступило время ленча, они сказали, что не могут заниматься поисками дольше, чем до конца текущего дня, поскольку их ждут другие неотложные дела.

Я спросил, можно ли привести Пэтси на их послеполуденное заседание. Мне ответили, что я волен делать все, что сам считаю нужным. Однако Тобиас, энергично жуя зубочистку, в свою очередь задал мне вопрос, не помню ли я, что случилось со мной четыре дня назад, когда я поверил в добрые намерения миссис Бенчмарк.

Я наклонился вперед, поставив локти на стол. Действие утренних таблеток кончилось.

– Помню, – сказал я, – и рассчитываю на то, что мистер Толлрайт защитит меня от происков этой особы.

Шутки шутками, ответил Тоб, но нелишне было бы вспомнить и о сладкоголосом, соблазнительном пении сирен, которые завлекали глупых и не в меру доверчивых мореплавателей туда, где дело кончалось кораблекрушением и гибелью простофиль.

– Не в этот же банк, – возразил я.

И встретил Пэтси на автостоянке, как мы и условились.

– Хэлло, – приветствовал я ее.

– Александр...

Она казалась неуверенной в себе, смущенной. Такой я еще никогда ее не видел.

В блузке и жакете, длинной юбке и туфлях на низком каблуке, Пэтси, однако, выглядела весьма привлекательно.

Я объяснил ей, что она должна пойти со мной в банк и выслушать, какие трудности возникли при попытке отыскать украденные миллионы «Кинг Альфред'с Бревери».

Двенадцать лет Пэтси мучилась страхами, что я только и делаю, что придумываю, как бы это похитрее обобрать ее, однако, глядя на нее, я бы не сказал, что она очень уж волнуется оттого, что поиски денег могут остаться безуспешными.

– Уверяю вас, они делают все возможное, чтобы найти ваши деньги, – сказал я Пэтси.

– Деньги моего отца, – возразила Пэтси. – Все, что ты сделал, – это ведь ради него, правда?

– Думаю, да.

– Ты никогда не сделал бы этого для меня.

– Этот завод был его жизнью, – сказал я. – Айвэн создал его и гордился им. Жестокое предательство, на которое пошел Норман Кворн, сломило Айвэна, больше того, оно убило его. Ради Айвэна и матери я и пытался сделать все, что мог, лишь бы спасти положение завода, спасти Айвэна. Мне это не удалось, но я хочу, чтобы люди в банке сказали тебе, что я не собираюсь обокрасть тебя. Я хочу восстановить то, что создал Айвэн.

– Александр...

– В четверг я поверил тебе, – сказал я, – поверил в твою искренность. Надеюсь, ты и сама не представляла себе, во что вовлекаешь меня. Ты пыталась остановить эту маленькую забаву с мангалом, ты помогла мне. Ну да ладно, – закончил я, стараясь не стать слишком многословным под влиянием минуты. – Ты пойдешь в банк?

Пэтси молча кивнула и пошла со мной в комнату для конфиденциальных совещаний, где ее природное очарование сразу же покорило финансиста, который никогда раньше не встречался с ней. Ах, как он засуетился, предлагая ей занять место за столом и выпить чашечку кофе, а она мило улыбалась ему. Умения мило улыбаться Пэтси было не занимать.

Мы все расположились за столом, и финансист – сама любезность – предупредительно разложив на столе бумаги, объяснил Пэтси, какие меры были приняты, чтобы спасти пивоваренный завод, и рассказал о предпринятой попытке найти исчезнувшие миллионы, используя список, составленный Норманом Кворном.

– Ах, вот что это за список, – тихо сказала Пэтси. – Там что-то важное?

– Не показывайте его миссис Бенчмарк, – резко произнес Тобиас.

– Почему? – спросил финансист.

– Вы знаете, чего стоило доставить его сюда. Ал может сколько угодно, сидя за этим столом, делать вид, что ему все нипочем, но большую часть времени он был близок к обмороку...

– Нет, – возразил я Тобиасу, – вовсе нет.

– Не надо притворяться. Да и еще раз да. – Тобиас указал в мою сторону своей зубочисткой. – Готов держать пари, что не кто иной, как Оливер Грантчестер надоумил миссис Бенчмарк предложить Алу перемирие и заманить его в этот злополучный сад. И пусть в данный момент Грантчестер находится в тюрьме, но рано или поздно он выйдет оттуда, а он, вероятно, знает, как пользоваться этим списком, который мы никак не можем расшифровать. И, может быть, Грантчестер уже объяснил миссис Бенчмарк, что ей следует высмотреть в этом списке, поэтому показывать ей список ни в коем случае нельзя.

Настало гнетущее молчание. Пэтси медленно встала.

– Оливер Грантчестер обманул меня, – сказала она. – Вы правы. Нелегко признаваться в этом. – Ей трудно было говорить. – Я ничего не знала об этом списке, пока Оливер не спросил о нем Александра. Можете не показывать его мне. Я не хочу его видеть. – Пэтси посмотрела мне в глаза. – Мне очень жаль. Прости меня.

Я тоже встал. Наклоном головы Пэтси простилась с присутствующими и вышла.

В конце этого дня, не давшего никаких результатов, кроме полного разочарования, я вернулся в Лондон, где в доме на Чесхэм-плэйс меня принял дядя Роберт. В беседе за кружкой пива я рассказал Самому о том, как три умных головы в течение двух полных рабочих дней пытались расшифровать список банковских счетов Нормана Кворна и потерпели неудачу.

– Ничего, может, завтра им повезет, – ободряюще сказал дядя Роберт.

– Нет. Они отказались продолжать эти бесполезные поиски. У них ведь есть и другие важные дела.

– Не расстраивайся, Ал. Ты сделал все, что мог. Я сидел, наклонясь вперед и опершись локтями

на колени, и держал кружку обеими руками, стараясь ничем не выдать своего паршивого самочувствия. Слово за слово, очередь дошла до визита Пэтси в банк. Я сказал Самому, что Пэтси стало ясно намерение Грантчестера ограбить пивоваренный завод.

– Однако между Грантчестером и Норманом Кворном возникли нелады. Миллионы исчезли безвозвратно. Хорошо, что Айвэн гак и не узнал об этом. Некоторое время мы оба молчали. Потом Сам спросил:

– Ал, что ты делал в госпитале? Пэтси не захотела ответить, когда я спросил ее об этом.

– Что делал? Да как вам сказать? В основном спал.

– Ал!

– Ну, так и быть... Это Грантчестер послал бандитов ко мне в Шотландию. Он думал, что вы отдали мне на хранение «Золотой кубок короля Альфреда». Однако бандитам он не сказал, что именно они должны искать, боялся, наверное, как бы они сами не украли кубок, поняв, какая это ценность. Что было дальше, вы знаете. А когда Грантчестер узнал, что этот проклятый список, оказавшийся бесполезным, у меня, то позвал тех же самых бандитов, чтобы они «убедили» меня отдать список их хозяину, но я не послушался их – или его – и не сделал этого.

Дядя Роберт смотрел на меня, пораженный.

– У меня повреждено несколько ребер – трещины. А Грантчестер сейчас в тюремной больнице. В конце концов, между мной и Пэтси вполне возможен мир. Делить нам нечего. Ох, дядя, вы опять спаиваете меня...

Сначала мы с матерью ужинали, а потом играли в скрабл. Выиграла мать.

Ложась спать, я принял таблетку и крепко проспал несколько часов. Утром меня удивила встреча на лестнице с Кейтом Роббистоном, пока я слонялся по дому, не зная, чем заняться в ожидании завтрака.

– Можно вас на минутку? – сказал он, увлекая меня за собой в опустевший кабинет Айвэна. – Ваш дядя и ваша матушка беспокоятся из-за вас.

– Почему? – спросил я.

– Ваша матушка говорит, что выиграла у вас в скрабл, а дядя утверждает, что вы не говорите ему всей правды, что-то скрываете от него. – Доктор рассматривал мое лицо, отеки и синяки на котором пошли на убыль, хотя от усталости оно приобрело землистый оттенок. – Вы ничего не сказали ни своей матери, ни дяде об ожогах.

– Зачем волновать их еще больше?

– Так где же эти ожоги?

Я скинул рубашку, а доктор снял с меня повязки. Его молчание показалось мне зловещим.

– Врачи заверили меня, что никаких признаков инфекции нет и я скоро приду в норму, – первым заговорил я.

– Да, пожалуй.

Узнав, в какой больнице я лежал, Кейт Роббистон по телефону Айвэна позвонил доброй бабушке, которая меня лечила. Он долго молча слушал ее, все время глядя на меня, и его пристальный взгляд постепенно становился все мрачнее.

– Благодарю вас, – наконец сказал он. – Очень вам признателен.

– Ничего не говорите матери, – взмолился я. – Зачем ей новые огорчения сразу после смерти Айвэна?

– Хорошо. Согласен с вами.

Доктор Роббистон сказал, что не станет трогать искусственную кожу, приживляемую к моей собственной, и снова забинтовал поврежденные места от подмышек до лодыжек. – В больнице вам сделали несколько инъекций морфина, – сказал он. – И в тех таблетках, что дал вам я, тоже содержится морфин.

– То-то я смотрю, они такие сильные.

– Вы можете приобрести пагубную привычку к наркотикам, Ал. Не вижу в этом ничего веселого.

– Этим я займусь как-нибудь позднее.

Он дал мне таблеток, которых должно было хватить на четыре дня, и я искренне поблагодарил его за оказанную помощь.

– Не злоупотребляйте ими и имейте в виду: езда на автомобиле ухудшает ваше состояние.

Я позвонил Тобиасу в офис и не застал его там. Мне сказали, что он уехал куда-то на уик-энд.

– Но сегодня ведь еще только четверг, – возразил я.

Мистер Толлрайт вернется, вероятно, в понедельник, невозмутимо ответили мне.

Черт бы его побрал, подумал я.

Маргарет тоже на месте не оказалось.

Важная банковская персона оставила для меня сообщение: «Все расходы, связанные со скачками на приз „Золотой кубок короля Альфреда“, будут оплачены банком, тесно сотрудничающим с миссис Бенчмарк, которая в настоящее время занята организацией и устройством всего необходимого».

Молодчина Пэтси! Важная персона уже успела стать воском в ее руках.

Утро прошло спокойно, а после полудня я поехал в Ламборн и прикатил туда в самый разгар вечерних дел.

Эмили – в столь привычной для нее обстановке – уверенно расхаживала по двору в своих жокейских бриджах, стройная и деловитая, раздающая инструкции конюхам и жокеям, похлопывающая лошадей по шее и крупу и протягивающая им угощение. Глядя на Эмили в такие минуты, всякий увидел бы, как любит она этих сильных, красивых животных с гладкой, лоснящейся шерстью. А лошади в ответ ласково терлись о ее руку головами.

Некоторое время я наблюдал за Эмили, прежде чем она почувствовала мое присутствие. Я еще раз до глубины души осознал, как нераздельно принадлежит Эмили этому миру и как счастлива она, что живет такой жизнью.

Я еще сидел в машине Айвэна, когда во двор въехал передвижной денник и из него стали выводить Гольден-Мальта.

Он появился из денника, дрожа от возбуждения и осторожно опуская копыта на мостки, по которым сходил вниз, как будто искал надежной опоры, пока длился весь этот спуск. Но не успел он ступить на твердую землю, как все его движения стали плавными и грациозными, пружинистыми, и его каштановая гладкая шерсть огнем загорелась в лучах вечернего солнца. С каким высокомерием великолепного породистого животного вскидывал он голову!

Я не мог оставаться равнодушным при виде Гольден-Мальта. Дважды пришлось мне уводить его, чтобы спрятать от чужих алчных глаз в никому не известном месте, и он доверялся мне. Глядя на его блистательное возвращение домой, я просто не понимал, как осмелился на такое...

Эмили подошла ко мне, когда я выбрался из машины. Мы вместе наблюдали, как Гольден-Мальта несколько раз провели по периметру двора, чтобы избавить от напряжения в ногах после путешествия в деннике на колесах. – Он великолепен! – сказал я, не в силах оторвать глаз от этого надменного красавца.

Эмили кивнула:

– Небольшая перемена обстановки пошла ему на пользу.

– А как насчет субботы?

– Он не захочет опозориться. – Эти слова прозвучали рассудительно, но я уловил в голосе Эмили сдерживаемый трепет тренера, который предвидит возможность победы в больших скачках и предвкушает наслаждение триумфом.

Мы вошли в дом. У Эмили не оказалось сил даже на такое обычное дело, как приготовить ужин. Не было сил на это и у меня.

Мы довольствовались тем, что съели хлеб с сыром.

В десять часов она – по заведенному порядку, ставшему для нее привычкой, – отправилась проверить, все ли ее предписания выполнены. Я вышел следом за Эмили и стоял, сам не зная зачем, во дворе, глядя на звезды и взошедшую над горизонтом луну.

– Эм, – сказал я, когда она снова подошла ко мне, – не одолжишь ли ты мне какую-нибудь лошадь?

– Какую еще лошадь? – удивленно спросила она.

– Любую.

– Но... зачем?

– Я хочу... – Как объяснить ей, чего я хотел? – Прокатиться в Дауне... побыть в одиночестве.

– Прямо сейчас! Я кивнул.

– Да уж, нынче вечером ты молчаливее себя самого.

– Мне надо о многом подумать, – сказал я. – В этом и состоит смысл сто двадцать первого псалма?

– Что?

– «Я хочу обратить свой взор на холмы, откуда придет ко мне помощь», – сказала Эмили.

– Эм!

– И холмы помогут тебе, заменив твои горы.

Я не ожидал, что Эмили так верно угадает, о чем я думаю, и не знал, что сказать ей.

Ни о чем не спрашивая и не вступая со мной в спор, Эмили ушла и вскоре снова появилась, принеся седло и сбрую. И опять ушла – на этот раз в один из денников, в котором зажгла свет. Я заглянул туда.

– Вот тебе лошадь. Она тоже принадлежала Айвэну, – сказала Эмили. – Так себе лошадка, зато спокойная. Теперь она, наверное, моя. И ты как душеприказчик Айвэна имеешь право в любое время ездить на ней... Но не давай ей слишком много воли, если у тебя хватит сил.

– Хорошо.

Эмили умело надела на лошадь седло, как следует затянув подпругу.

– Подожди, – сказала Эмили и ненадолго вернулась в дом, откуда вышла, неся для меня синий шлем и теплую куртку.

– Когда подымешься на холм, там может быть ветрено, – сказала она, помогая мне надеть ее.

Эмили была осторожна, но я кряхтел от боли.

– Чтоб его черти жгли в аду, этого Грантчестера, – рассердилась она.

– Эм... Как ты узнала?

– Маргарет Морден звонила мне сегодня, спрашивала, как твое самочувствие. Она мне и рассказала. Она думала, я и без нее все знаю.

– Спасибо, Эм, – сказал я. Этого было достаточно. Никакие пышные слова не выразят всей глубины моей признательности, и Эмили понимает это.

– Езжай, – с улыбкой напутствовала она.

Быть может, когда-то, думал я, вот так же ехал здесь верхом король Альфред и остановился на том же самом месте, где остановился сейчас и я.

Я находился на одном из самых высоких холмов Даунса и смотрел на восток, в сторону тамошних долин, в которые плавно переходила холмистая местность по мере приближения к Темзе. Во времена короля Альфреда Темза еще не стала важной водной артерией страны, а была скорее извилистой дренажной системой, протянувшейся от Котсуолда до Северного моря.

Король Альфред был образованным для своего времени человеком, дипломатом, поэтом и воином, стратегом, историком, поборником просвещения, законодателем. Как бы я хотел сейчас, здесь, на этом клочке земли, вдохнуть хотя бы крупицу его мудрости, но он ходил по этой земле одиннадцать веков назад. Сколь многое изменилось с тех пор, и только порок и злодейство сохранили свое обличье.

Мне казалось странным, что есть на свете пивоваренный завод, названный именем этого короля, и тот напиток, что делают на этом заводе, пиво, веселящее и бодрящее народ короля Альфреда, великого короля, которого уже так давно нет на свете.

Лошадь Айвэна неторопливо шла себе куда-то вперед, а куда – ни она, ни я толком не знали.

Ясное небо и слабый свет луны над моей головой... Миллионы лет сияют эти звезды и луна... Холодные струйки ветерка шевелят мои волосы. Время способно остудить любой жар, если предоставить ему такую возможность.

Наверное, каждый человек в состоянии понять, что неудачи можно перенести. Надо примириться с той непреложной истиной, что всем доволен никогда не будешь.

Я подъехал к длинному поваленному стволу дерева. Многие тренеры в Даунсе использовали такие стволы, чтобы приучить молодых лошадей преодолевать препятствия. Решив дать лошади передышку, я спрыгнул с седла и сел на бревно, свободно держа в руке поводья, а лошадь тем временем опустила голову, стала щипать траву. Ее присутствие умиротворяло меня, помогая ощутить родство с древним миром природы, почувствовать себя крохотной его частицей.

Я сам причинял себе страдания, слишком сильные, чтобы уметь справиться с ними. А зачем, чего ради?

Пять дней прошло с того вечера, когда меня втащили в сад Грантчестера, где бандит по имени Джэззо, надев боксерские перчатки, хорошо поставленными ударами повредил мне ребра и бил меня с такой силой, что я вздрагивал при одном воспоминании об этом. У меня не было возможности ни уклоняться от ударов, ни как-то защищаться, оставалось только ругать этого Джэззо ублюдком.

Слабое утешение. Треснувшие ребра при каждом движении причиняли такую боль, словно кто-то вонзал в меня кинжал. Не хватало мне еще простудиться и начать кашлять...

А эта решетка... Горячая решетка...

Я глотал таблетки доктора Роббистона. Я не хотел отказываться от них, пока не восстановится поврежденная ожогами кожа, но такое решение было связано с опасным искушением. Я помнил обо всем этом, но хотел сохранить стойкость духа. А это было не так-то легко.

Лошадь аппетитно хрумкала, жуя траву и чуть-чуть позвякивая удилами.

То, что я сделал, было неразумно.

Надо было сказать Грантчестеру, где искать список.

Разумеется, если бы даже я сразу, едва лишь очутился в саду, «раскололся» и выложил Грантчестеру всю правду, он все равно не отпустил бы меня оттуда целым и невредимым. Я своими глазами видел, что мучения жертвы доставляют ему наслаждение... К тому же и Берни сказал инспектору Вернону, что Грантчестер пытал Нормана Кворна на раскаленной решетке, несмотря на то, что обезумевший от ужаса финансовый директор отчаянно умолял не делать этого и обещал все рассказать, лишь бы только его пощадили. Наслаждение Грантчестера затянувшимися мучениями Кворна и привело к тому, что Кворн внезапно умер – от остановки ли сердца, от удара, какая разница, в конце концов, отчего. Порочные наклонности Грантчестера – вот что помешало ему получить те сведения, которых он так добивался. Таков был единственный положительный результат всей этой истории.

Бедняга Норман Кворн, растратчик, не перенесший насилия над собой. Ему было шестьдесят пять лет, и его легко удалось запугать.

Мне двадцать девять... Я тоже испугался... И вел себя глупо. Меня бы, помучив, отпустили живого.

Да, меня отпустили бы – с множественными ожогами первой, второй и третьей степени, которые все равно зажили бы.

Меня отпустили бы, и через некоторое время я узнал бы, что пытка на раскаленной решетке была напрасной, потому что какую бы информацию ни доверил Норман Кворн своей сестре в поспешно оставленном для нее конверте, расшифровать то, что сделал финансовый директор с деньгами пивоваренного завода, эта информация не помогла.

Мне оставалось лишь признаться самому себе, что пытки на раскаленной решетке я мог бы избежать, но гордость, гордость помешала мне сделать это.

Я с трудом поднялся на ноги и некоторое время шел, ведя за собой лошадь.

В Шотландии я сейчас бы ушел в горы и излил свою тоску в звуках волынки. Но жалобы и плач – чем помогли бы они мне? Скорбные звуки волынки могут утешить того, кто ранен. Или тех, кто жалеет раненого. А мне нужно не это. Мне надо знать, что хорошо, а что – плохо. Сказал бы мне кто-то мудрый сейчас: не сокрушайся и не хнычь. Ты сделал все это для себя самого. Избавься от боли.

Когда вернусь обратно в горы, то сыграю на волынке марш, решил я.

Некоторое время я ехал верхом, петляя в успокоительной ночной тиши. Когда первые проблески серого рассвета просочились сквозь мрак небосвода, я повернул на запад. Моя лошадка легко и неторопливо шла вперед, пока встреченные на нашем пути ориентиры не подсказали нам обоим, что мы возвращаемся обратно в Ламборн.