"На полголовы впереди" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 10

Черт бы ее побрал, подумал я от всей души. Будь она трижды проклята, и еще что-то в таком же смысле.

Из купе Джорджа я видел в окно, как Филмер пошел ей навстречу, изо всех сил стараясь улыбаться и отвлекая ее внимание от костлявого человека, который направился обратно к вокзалу.

Перед Виннипегом, перед Ванкувером. Опять Джулиус Аполлон их перепутал. "Вы сказали – перед Виннипегом, и я это сделал, и гоните мои деньги".

В словах этого человека звучали злоба и угроза.

Что перед Виннипегом? Что он сделал? И в самом деле – что?

Я подумал, что о вагоне Лорриморов речи идти не может. Филмер не проявил к этой истории никакого интереса и отнесся к ней спокойно; очевидно, он в ней не участвовал. Впрочем, он, вероятно, и должен был оставаться спокойным, если рассчитывал, что нечто должно случиться только перед Ванкувером. Он не ожидал, что вагон Лорриморов будет отцеплен – ни перед Ванкувером, ни перед Виннипегом, в этом я был убежден. Наоборот, он всячески старался завязать близкое знакомство с Мерсером – а такой план действий тут же рухнул бы, если бы Лорриморы прервали путешествие, что они сделали бы немедленно, если бы "Канадец" врезался в их дом на колесах.

Но если не вагон Лорриморов, то что еще случилось? Что такое случилось перед Виннипегом, что, по замыслу Филмера, должно было случиться перед Ванкувером? Каким образом этот костлявый уже заработал свои деньги? Об этом можно было гадать сколько угодно. Он мог кого-нибудь ограбить, подкупить помощника конюха, испортить лошадь...

Испортить лошадь, которая должна была выступать в Виннипеге, вместо той, которая заявлена в Ванкувере?

Судя по ярости, звучавшей в их голосах, ошибка была катастрофической.

В Виннипеге должны были скакать только Флокати и Высокий Эвкалипт...

Лорентайдскому Леднику предстояло скакать в Ванкувере вместе с Правом Голоса и Спаржей... Неужели Филмер сделал такую глупость и перепутал, кроме городов, еще и клички лошадей? Нет, не может быть.

Тупик. И все же... ведь этот костлявый человек что-то все-таки сделал.

Тяжело вздохнув, я стал смотреть, как мимо идут супруги Янг, направляясь скорее всего к вагону для лошадей. Вскоре за ними последовали Ануины.

Мне очень хотелось сразу же выяснить, в каком состоянии лошади, но я решил, что, если с какой-нибудь из них что-то случилось, я очень скоро об этом услышу.

Жаль, что я не смог сфотографировать этого костлявого, но мне важнее было слышать, о чем они говорят.

Если он сделал что-то с лошадьми или что-то такое, что с ними связано, – значит, он едет с нами в поезде, подумал я. Он не просто встретил нас в Тандер-Бее. Если он едет в поезде и пошел вместе с другими болельщиками к вокзалу, Филмер мог увидеть его из окна... и при одном виде его напрягся так, что у него окаменела шея... и если Филмер еще не заплатил ему за что-то... тогда он вернется и сядет в поезд...

Я вышел из купе Джорджа и, миновав две двери, зашел к себе, чтобы взять из сумки Томми свой фотоаппарат-бинокль с телеобъективом. Потом сел у окна и стал ждать, когда вернется костлявый.

Вместо него через некоторое время в моем поле зрения появились Филмер с Даффодил, которые шли наискосок к вокзалу, а вскоре после этого мимо моего окна под громкие звонки с гудением, грохотом и скрежетом прополз огромный ярко-желтый дизельный тепловоз, а за ним – длинные серебристые вагоны из гофрированного алюминия. Ежедневный "Канадец" въехал на соседний путь и остановился точно вровень с нашим поездом. Теперь передо мной был уже не прекрасный, четкий фотокадр, в котором умещался весь вокзал, а совершенно ненужное мне окно чьего-то купе.

Чертовское невезение, подумал я. Снова сунув бинокль в сумку и не имея никакого разумного плана, я не спеша побрел в вагон-ресторан. Если так дело пойдет и дальше, то сбудутся самые скверные предчувствия Билла Бодлера, генерала, и прежде всего Джона Миллингтона. В ушах у меня так и звучал его голос: "Я же говорил вам, что надо послать кого-нибудь с опытом работы в полиции..."

Когда я дошел до двери Джулиуса Аполлона, мне пришло в голову, что "Канадец" будет стоять где стоит все двадцать пять минут, предусмотренные его графиком. В течение двадцати пяти минут... ну, сейчас уже, скажем, двадцати двух... Филмер будет оставаться на вокзале. Он не станет обходить длинный состав, чтобы вернуться к себе в купе. Или станет?

Нет, не станет. Зачем ему это нужно? Он только что туда пошел. В моем распоряжении двадцать минут на то, чтобы попробовать что-нибудь сделать с его кодовыми замками.

Если бы я еще немного задержался, у меня, возможно, не хватило бы духа, но я просто открыл его дверь, поглядел в обе стороны, нет ли кого-нибудь в коридоре – никого не было, – вошел в купе и заперся там.

Черный портфель все еще стоял на полу у стены, под костюмами. Я вытащил его, сел в одно из кресел и с ощущением какой-то нереальности происходящего принялся за правый замок. Мысли у меня путались. А вдруг кто-то войдет?.. А вдруг, например, войдет проводник спального вагона?.. Что смогу я сказать в свое оправдание? Ничего. Абсолютно ничего. На правом кодовом замке стояла комбинация один-три-семь. Я стал действовать методически, начиная с нее, – набрал один-три-восемь, потом один-три-девять, один-четыре-ноль, и после каждой комбинации пробовал, не откроется ли замок. Сердце у меня бешено билось, я задыхался.

В своей работе мне приходилось пренебрегать осторожностью, а в прошлом не раз подвергаться физической опасности, но никогда еще я так не рисковал.

Один-четыре-один, один-четыре-два, один-четыре-три... Снова и снова пробуя, не откроется ли замок, я взглянул на часы. Прошло всего две минуты, а ощущение было такое, словно целая жизнь.

Один-четыре-четыре, один-четыре-пять... Всего возможна тысяча комбинаций... Один-четыре-шесть, один-четыре-семь... За двадцать минут я перепробую, может быть, сотни полторы. Однажды мне уже довелось это делать, но не в такой напряженной обстановке – когда тетя Вив установила комбинацию на новом чемодане и потом забыла ее... Один-четыре-восемь, один-четыре-девять... По лицу у меня стекал пот, пальцы в спешке соскальзывали с крохотных колесиков... Один-пять-ноль, один-пять-один... Замок, щелкнув, открылся.

Это было невероятно. Мне просто не верилось. Ведь я только еще начал! Теперь нужна еще одна такая же удача. На левом замке стояла комбинация семь-три-восемь. Я попробовал открыть замок. Ничего не вышло.

Со слабой надеждой, что оба замка можно открыть одним и тем же волшебным словом, я поставил колесики на один-пять-один. Ничего не вышло. Не так это просто. Я попробовал сделать наоборот – пять-один-пять. Ничего. Я стал пробовать похожие комбинации: один-два-один, два-один-два, один-три-один, три-один-три, один-четыре-один, четыре-один-четыре... шесть... семь... восемь... девять... три нуля. Не получается.

Все, больше я выдержать не мог. Снова поставив на левом замке комбинацию семь-три-восемь, я запер правый замок и набрал один-три-семь. Потом протер замки рукавом, поставил портфель в точности туда, где он стоял, и, весь дрожа, отправился в вагон-ресторан. И, еще не дойдя до него, начал жалеть, что не задержался до самого отправления "Канадца", понимая, что упустил один из самых лучших, а может быть, и единственный шанс посмотреть, что взял с собой в поезд Филмер.

Может быть, если бы я набрал один-один-пять, или пять-пять-один... или пять-один-один, или пять-пять-пять...

Нелл сидела одна за столиком, возясь со своими бесконечными списками – теми, что обычно находились в ее папке, – и я уселся напротив, испытывая некоторую неловкость. Она подняла глаза:

– Привет.

– Привет.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Что это вы так разгорячились? Занимались бегом?

Сидячими упражнениями для тренировки сердечной мышцы. Нет, только не сознаваться.

– Вроде того, – ответил я. – Как дела?

Она недовольно покосилась на "Канадец".

– Я как раз собиралась пойти на вокзал, когда приехала вот эта штука.

Вот эта штука, как будто поняв намек, плавно двинулась вперед, и через двадцать секунд перед нами снова открылся вокзал. Большинство пассажиров нашего поезда, включая Филмера и Даффодил, тут же пошли через пути к вагонам. Среди них, направляясь к вагонам болельщиков, шел костлявый.

Господи боже! Про него я и забыл. Забыл, что нужно его сфотографировать. О чем же я думаю?

– В чем дело? – спросила Нелл, увидев выражение моего лица.

– Я только что заработал двойку. Двойку с минусом.

– Может быть, вы слишком многого от себя ожидаете, – сказала она бесстрастно. – Совершенства не бывает.

– Есть разные степени несовершенства.

– И велика катастрофа?

Я немного успокоился и подумал. Костлявый находится в поезде, и мне еще может представиться удобный случай. Я уже знаю, как отпирается один замок портфеля Филмера, а если хватит времени, возможно, смогу отпереть и другой. Поправка: если хватит храбрости.

– Ну хорошо, – сказал я, – допустим, тройку с минусом – мог бы справиться и лучше. Но до четверки все же далеко.

Миллингтон справился бы лучше. В этот момент появились одновременно Зак и Эмиль – Эмиль был готов накрывать столы к обеду, Зак с театрально-преувеличенным негодованием потребовал сообщить ему, должны ли актеры разыграть следующую сцену перед обедом, как было запланировано с самого начала, и если нет, то когда. Нелл взглянула на часы и задумалась:

– Вы не могли бы отложить ее до вечернего коктейля?

– По плану мы в это время должны разыграть уже следующую, – возразил он.

– Ну а... Не могли бы вы разыграть их обе сразу?

Он, поворчав, согласился и ушел, сказав, что им придется порепетировать. Нелл нежно улыбнулась ему в спину и спросила, замечал ли я когда-нибудь, как серьезно относятся актеры ко всему на свете? Ко всему, кроме реальной жизни, конечно.

– Вы киса, – сказал я.

– Но у меня есть такие крохотные, ласковые коготки.

Пришли Оливер с Кейти, и Эмиль принялся стелить скатерти и ставить приборы. Я встал и начал им помогать, а Нелл, не без ехидства глядя, как я складываю розовые салфетки в виде водяных лилий, сказала:

– Ну-ну, какие скрытые таланты!

– Вы бы видели, как я мою посуду, – сказал я в ответ. Эти невинные детские шуточки, как мы оба догадывались, вполне могли внезапно перерасти во что-то серьезное. Но пока на поверхности все было тихо, спокойно, весело и ничем нам не грозило – можно было продолжать в том же духе до тех пор, пока мы не будем готовы к тому, чтобы между нами все изменилось.

Как обычно, пассажиры начали заходить в ресторан раньше времени, и я, стараясь не встречаться с Нелл взглядом, в своей форменной одежде слился с фоном.

Выяснилось, что пассажиры не в восторге от своего пребывания на станции, потому что на них накинулась свора репортеров, которые чуть не довели Занте снова до истерики, а у Мерсера поинтересовались, хорошо ли так выставлять напоказ свое богатство, разъезжая в собственном вагоне, и не напросился ли он сам на неприятности, прицепив его к поезду. Такое обращение с ним вызвало всеобщее возмущение. Все знали, что он отправился в это путешествие ради общего блага – ради славы канадского скакового спорта. Все четверо Лорриморов, сопровождаемые сочувственным шепотом, появились в ресторане одновременно, однако двое молодых тут же отделились от родителей и друг от друга, и каждый нашел себе прибежище: родители по собственной инициативе присоединились к Филмеру и Даффодил, расстроенная Занте направилась прямиком к миссис Янг, а Шеридан вцепился в Нелл, которая уже встала из-за столика, и заявил, что она должна сидеть с ним, потому что она единственный приличный человек во всем этом проклятом поезде. Нелл, не уверенная, что это можно считать комплиментом, тем не менее присела напротив него, пусть и ненадолго. Удерживать Шеридана в рамках приличий или хотя бы не позволять ему выходить из них слишком далеко определенно относилось к числу действий, направленных на предотвращение критических ситуаций, и поэтому входило в ее обязанности.

Глядя на Шеридана, можно было подумать, что ему вполне подошло бы второе имя Джулиуса – Аполлон: он был высок, красив, светловолос – настоящий сын Солнца. Но под этой внешностью скрывалась трагедия – холодность, высокомерие, недостаток здравого смысла и сдержанности. "Мини-психопат, подумал я. – А если уж на то пошло, то, может быть, и не совсем "мини", раз Занте считает, что ему место за решеткой".

Австралийцы Ануины, сидевшие со своими соперниками – владельцами Флокати, были обеспокоены какой-то вялостью, которую заметили у Верхнего Эвкалипта, и сочли это следствием того, что на поезде ему дают однообразный корм – прессованные жмыхи и сено; хозяева же Флокати с плохо скрытой радостью рассуждали о том, что в таком долгом пути без разминки хорошее сено лучше всего. Сено успокаивает.

– Не хотим же мы, чтобы они лезли на стену, – сказал мистер Флокати.

Миссис Ануин недовольно заметила, что Высокий Эвкалипт какой-то сонный. Владельцы Флокати сияли, хотя и пытались изобразить сочувствие. Если Высокий Эвкалипт действительно окажется вялым, тем лучше шансы у Флокати.

По-видимому, пока поезд стоял, все владельцы воспользовались случаем навестить своих лошадей, но, сколько я ни слушал, ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь еще на что-то жаловался. Я подумал, что на следующий день Высокий Эвкалипт, получив вдоволь овса и размявшись на свежем воздухе, может заметно оживиться. До заезда, в котором ему предстояло скакать, оставалось еще больше сорока восьми часов. Если костлявый действительно подложил Высокому Эвкалипту какой-нибудь транквилизатор, он перестанет действовать задолго до этого времени.

По мере того как я размышлял на эту тему, мне казалось все менее и менее вероятным, чтобы он мог сделать что-нибудь подобное: для этого ему пришлось бы сначала миновать дракона в женском обличье – Лесли Браун. Но ведь ей, надо думать, время от времени приходится покидать свой пост – скажем, чтобы поесть или поспать...

– Я просила вас, – громко сказала мне Даффодил, – принести мне чистый нож. Я уронила свой на пол.

– Конечно, мэм, – отозвался я, вернувшись к действительности и с испугом сообразив, что она уже не в первый раз меня окликает. Я быстро принес ей нож. Она только молча кивнула, целиком поглощенная разговором с Филмером, и я с большим облегчением отметил, что он не обратил на эту мелочь никакого внимания. Но как же я мог, горестно подумал я, как я мог расслабиться, находясь так близко от него? А ведь только вчера от одного его присутствия у меня начинало сильнее биться сердце.

Поезд, как всегда, незаметно тронулся и снова покатился мимо бесконечных безлюдных скал, озер и хвойных лесов, которые, казалось, простираются до самого края света. Мы покончили с обедом и кофе и начали уборку, и, как только представилась возможность, я вышел из кухни и направился в головной конец поезда. Джордж, которого я отыскал прежде всего, сидел у себя в купе, ел толстый, едва не рассыпающийся бутерброд с ростбифом и запивал его диетической кока-колой.

– Ну, как все прошло в Тандер-Бее? – спросил я.

Он скривился, но без особого неудовольствия.

– Они ничего не обнаружили сверх того, о чем сообщил им я. Никаких следов. Теперь они думают, что тот, кто отцепил вагон – кем бы он ни был находился в нем, когда поезд отправился из Картье.

– В собственном вагоне Лорриморов? – удивленно переспросил я.

– Да. Трубу отопления могли разъединить на станции, а? Потом поезд отправляется из Картье, а саботажник сидит в вагоне Лорриморов. Потом, в полутора километрах от Картье – а? – наш саботажник вынимает шпильку из сцепного устройства, и вагон отцепляется. Некоторое время вагон катится дальше по инерции, потом останавливается, а он слезает и пешком возвращается в Картье.

– Но зачем кому-то понадобилось это сделать?

– Не будьте ребенком. Есть люди, которые устраивают всякие безобразия, потому что это придает им веса в собственных глазах. В жизни у них ничего не получается, а? Ну вот, они и поджигают что-нибудь, или ломают, или пишут лозунги на стенах – лишь бы как-то напомнить о себе, а? Или пускают под откос поезда. Подкладывают на рельсы бетонные блоки. Я видел, как это делается. Могущество, власть над другими – вот это для чего. Скорее всего, тут зуб на Лорриморов. Власть над ними, над их собственностью. Так думают следователи.

– Хм, – произнес я. – Но если так, то саботажник отправился бы не в Картье, а на какой-нибудь наблюдательный пункт, откуда мог бы видеть столкновение.

Джордж удивленно посмотрел на меня:

– Ну, возможно...

– Поджигатели часто помогают тушить пожары, которые они устроили.

– Вы хотите сказать, что он поджидал бы поблизости... чтобы помогать после крушения? Может быть, даже вытаскивать жертвы?

– Конечно. Так острее всего чувствуешь свое могущество – когда знаешь, что все это устроил ты.

– Я никого поблизости не заметил, когда мы возвращались к вагону, задумчиво сказал он. – Я светил фонарем... Там никто не шевельнулся, а? Ничего такого не было.

– Ну и что собираются делать следователи? – спросил я.

Его глаза сощурились, а на губах появилась знакомая усмешка.

– Напишут длинные рапорты, а? Запретят нам прицеплять собственные вагоны. Свалят всю вину на меня – почему этого не предотвратил, а?

Эта мысль его, по-видимому, ничуть не огорчала. Взгляды у него были так же широки, как и плечи.

Я расстался с Джорджем, проникшись к нему немалым уважением, и пошел вперед, в центральный вагон-ресторан, где за чашками кофе сидели все актеры, уткнувшись в машинописные экземпляры сценария, что-то бормоча про себя и время от времени издавая громкие восклицания.

Зак бросил рассеянный взгляд в мою сторону, но нарушить его сосредоточенность было бы невежливо, и я пошел дальше, через сидячий вагон, три спальных и передний салон-вагон. По пути мне постоянно кто-нибудь попадался навстречу, но никто не обращал на меня внимания.

В конце концов я добрался до двери вагона для лошадей и постучал.

После опознания и формальностей, которые сделали бы честь любой стране, укрывающейся за железным занавесом, я был снова допущен мисс Браун в святая святых.

Расписываясь во второй раз в ее списке "Томми Титмус", я с интересом отметил, насколько вырос этот список, и обратил внимание на то, что она даже Мерсера заставила расписаться, прежде чем его впустить. Я спросил ее, не побывал ли в вагоне кто-нибудь, кроме владельцев и конюхов, и она, надувшись, как тощий индюк, заявила, что тщательно проверяла каждого посетителя – есть ли он в списке владельцев, и только после этого разрешала ему войти.

– Но вы же не знаете их всех в лицо, – сказал я. – Что вы хотите сказать?

– Допустим, кто-то придет и скажет, что он мистер Ануин. Вы проверите по списку, увидите, что он там есть, и впустите его?

– Да, конечно.

– А что, если это не мистер Ануин, а только себя за него выдает?

– Вы просто выдумываете лишние сложности, – недовольно сказала она. Я не имею права не пускать владельцев. Им разрешено ходить к лошадям, но предъявлять паспорта они не обязаны. И их жены и мужья тоже.

Я просмотрел список посетителей. Филмер фигурировал в нем дважды, Даффодил – один раз. Подпись Филмера была крупной и размашистой и сразу бросалась в глаза. Никто не расписался за него другим почерком: по-видимому, если костлявый и побывал здесь, то, во всяком случае, не под видом Филмера. Из чего не следовало, что он не мог выдать себя за кого-нибудь другого.

Я вернул список Лесли Браун и под ее бдительным оком пошел бродить по вагону, разглядывая лошадей. Они мирно покачивались в такт толчкам, стоя по диагонали в своих стойлах и равнодушно поглядывая на меня, – по-видимому, всем довольные. Я бы не сказал, чтобы Верхний Эвкалипт выглядел более сонным, чем все остальные: глаза у него по-прежнему блестели, и, когда я подошел, он насторожил уши.

Если не считать одного конюха, который спал на тюках сена, больше никто не дежурил при своих подопечных. Наверное, это потому, что их раздражает присутствие Лесли Браун, подумал я: как правило, все, кто работает с лошадьми, крепко к ним привязаны, и можно было бы ожидать, что в дневное время хотя бы кое-кто из них будет сидеть тут на сене.

– А что делается здесь ночью? – спросил я у Лесли Браун. – Кто тогда стережет лошадей?

– Я, – резко ответила она. – Мне отвели какое-то купе, но я отношусь к делу серьезно. Сегодня я спала здесь и снова буду спать здесь после Виннипега и после Лейк-Луиз. Не понимаю, почему вы так беспокоитесь, как бы кто-нибудь не проник сюда без моего ведома. – Она хмуро посмотрела на меня – ей не нравились мои подозрения. – Когда я иду в туалет, я оставляю здесь одного конюха и запираю за собой дверь вагона. Больше чем за несколько минут я никогда не задерживаюсь. Я прекрасно понимаю, как важно обеспечить безопасность лошадей, и могу заверить вас, что они под надежной охраной.

Я взглянул в ее худое упрямое лицо и понял, что она от всей души искренне в этом убеждена.

– А что касается конюшен в Виннипеге и Калгари, – добавила она справедливости ради, – то за это отвечают другие. За то, что может случиться с лошадьми там, я нести ответственность не могу.

Это был недвусмысленный намек на то, что ни на кого другого нельзя положиться так, как на нее.

– Вы когда-нибудь получаете удовольствие от жизни, мисс Браун? спросил я.

– То есть? – переспросила она, удивленно подняв брови. – Здесь мне отлично. – Она сделала рукой жест, который охватывают весь вагон. – Я получаю от этого огромное удовольствие.

В ее словах не было никакой иронии – она действительно так думала.

– Ну и прекрасно, – сказал я, несколько пристыженный.

Она дважды быстро кивнула головой, словно считала вопрос на этом исчерпанным, – так оно, несомненно, и было, только я все еще старался отыскать какую-нибудь брешь в ее оборонительных линиях. Я еще раз прошелся по всему вагону, освещенному косыми лучами солнца, которые падали через зарешеченные, неоткрывающиеся окошечки (через них ни один человек не мог бы проникнуть внутрь – точно так же, как ни одна лошадь наружу). В воздухе стоял сладкий аромат сена и легкий кисловатый запах лошадей, из небольших отдушин в крыше веяло свежим ветерком, и тишину нарушали только скрип и скрежет вагона да шум электрогенераторов под полом.

В этом длинном, теплом, уютном пространстве находились лошади общей стоимостью во много миллионов канадских долларов – это на сегодняшний день, а если какая-нибудь из них выиграет скачки в Виннипеге или Ванкувере, она станет еще дороже. Я долго стоял, глядя на Право Голоса. Если матушка Билла Бодлера знала, что говорит, этого ничем не примечательного на вид гнедого ожидало великое будущее. Может быть, она и права. В Ванкувере увидим. Повернувшись, чтобы уйти, я напоследок оглянулся и встретился взглядом с Лорентайдским Ледником, который равнодушно смотрел на меня. Потом я поблагодарил усердного дракона в лице мисс Браун за содействие (удостоившись ее сдержанного кивка) и медленно пошел назад вдоль поезда, разыскивая костлявого.

Найти его мне не удалось. Может быть, он находился в любом из закрытых купе. Его не было в переднем салоне-ресторане – ни наверху, ни внизу, не было его и в открытом сидячем вагоне. Я отыскал по очереди каждого из трех проводников спальных вагонов, отведенных для болельщиков, и расспросил их. Каждый, нахмурив лоб, отвечал, что, во-первых, такие куртки, какую я описал, носят тысячи людей, а во-вторых, всякий, кто выходит наружу в такой холод, закутан так, что его толком не разглядишь. Тем не менее я попросил их, чтобы, если им попадется кто-нибудь, подходящий под мое описание, они сообщили Джорджу Берли его фамилию и номер купе.

Конечно, сказали они, только не странно ли, что актер расспрашивает о таких вещах? В первый же раз, когда меня об этом спросили, я мгновенно нашелся и сказал, что Заку лицо этого человека показалось интересным и он хотел бы спросить, нельзя ли включить его в одну из сцен. Ах, вот что? Ну, пожалуй. Ладно, если они его найдут, то сообщат Джорджу.

Вернувшись к Джорджу, я рассказал ему о своих расспросах. Он нахмурился.

– Я видел похожего человека в Тандер-Бее, – сказал он. – Но я мог видеть в поезде и не одного такого. Зачем он вам понадобился?

Я объяснил, что сказал проводникам спальных вагонов, будто Зак хочет использовать его в одной из сцен.

– Но вам-то? Зачем он вам нужен?

Я посмотрел ему в глаза, и он не отвел взгляда. Я размышлял, насколько можно ему довериться, и у меня появилось неприятное чувство, будто он знает, о чем я думаю.

– Ну ладно, – сказал я наконец. – Он разговаривал с одним человеком, который меня интересует.

Его глаза весело блеснули:

– Интересует... по долгу службы?

– Да.

Он не стал спрашивать, кто это, и я ему ничего не сказал. Вместо этого я спросил, не разговаривают ли он сам с кем-нибудь из владельцев.

– Конечно, разговаривал, – ответил он. – Я всегда встречаю пассажиров, когда они садятся в поезд, а? Говорю им, что я главный кондуктор, сообщаю, где мое купе, и объясняю, что, если у них будут какие-нибудь проблемы, они могут обращаться ко мне.

– Ну и что? Обращался к вам кто-нибудь?

Он усмехнулся:

– Почти со всеми жалобами они идут к вашей мисс Ричмонд, а она уж передает их мне.

– К мисс Ричмонд? – повторил я. – Ведь она ваша начальница, верно?

Такая высокая хорошенькая девушка, сегодня она заплела косу, а?

– А, Нелл, – сказал я.

– Правильно. Ведь она ваша начальница?

– Коллега.

– Ну, правильно. В этом рейсе все проблемы, какие были у владельцев, пока что сводились к тому, что в одном купе капает из крана, а в другом сама собой поднимается штора, а? И еще одна дама решила, что у нее украли чемодан; только он оказался в каком-то другом купе, – весело сказал он. Почти все владельцы ходили проведать своих лошадей и, когда по пути встречали меня, останавливались поболтать.

– И о чем они говорили? – спросил я. – На какие темы?

– О чем и следовало ожидать. О погоде, о нашем путешествии, о красоте пейзажей. Еще интересуются, в котором часу мы прибудем в Садбери, а? Или в Тандер-Бей, или в Виннипег, или еще куда-нибудь.

– А никто не спрашивал о чем-нибудь еще? Не было каких-нибудь неожиданных вопросов, которые бы вас удивили?

– Меня ничем не удивишь, сынок. – Он весь излучал иронию и добродушие. – А о чем, по-вашему, они могли спросить?

Я неуверенно пожал плечами:

– Не произошло ли перед Тандер-Беем что-нибудь такое, чего не должно было произойти?

– А вагон Лорриморов?

– Нет, кроме этого.

– Вы считаете, что-то произошло?

– Что-то произошло, а что, я не знаю, и это как раз то, что я должен предотвратить – для этого я здесь и нахожусь.

Подумав, он сказал:

– А когда это выйдет наружу, вы узнаете, а?

– Возможно.

– Например, если кто-то подмешал что-нибудь в еду, а? Рано или поздно все свалятся больные.

– Джордж!

Я был ошеломлен. Он усмехнулся:

– Как-то, много лет назад, у нас был один официант, который как раз это и сделал. У него был зуб на весь мир. Он подмешал несколько пригоршней растолченных слабительных таблеток в шоколад, которым посыпали мороженое, и смотрел, как пассажиры его едят, а потом у всех начался понос. Ужасные боли в животе. Одну женщину пришлось отвезти в больницу. Она съела две порции.

Ничего себе история, а?

– Вы меня до смерти перепугали, – сказал я. – Где держат корм для лошадей?

Он вздрогнул, и вечная усмешка исчезла с его лица.

– Так вы этого боитесь? Как бы что-нибудь не случилось с лошадьми?

– Не исключено.

– Весь корм в вагоне для лошадей, – сказал он. – Есть еще на всякий случай несколько лишних мешков этих брикетов, которыми кормят большинство лошадей, – они в багажном. Некоторым дают особые корма, которые доставили вместе с ними, – это тренеры прислали. У одного конюха был целый комплект упаковок с ярлыками: "Воскресенье, вечер", "Понедельник, утро" и так далее.

Он мне показывал.

– Для какой это лошади?

– Хм... По-моему, для той, что принадлежит этой миссис Даффодил Квентин. Конюх сказал, что одна из ее лошадей недавно издохла, кажется, от коликов, потому что поела чего-то не того, и тренер не хочет, чтобы это повторилось, и потому составил корм сам.

– Вы гений, Джордж.

Он снова, как обычно, рассмеялся.

– И еще не забудьте про бак с водой, а? Там можно поднять крышку где плавает дощечка, помните? Можно отравить всех лошадей одним махом, если всыпать туда кружку чего-нибудь нехорошего, верно?