ГЛАВА 10

Макинтош был небольшим морщинистым человечком, этаким старым наездником, похожим на высушенное яблоко. Его неожиданно ярко-синие глаза смотрели пытливо и настороженно и никак не вязались с обветренным лицом. Поэтому не сразу становилось понятно, что в его мыслях, как в перепутанном алфавите, царил полный хаос.

Он сидел, уставясь на неподвижное мельничное колесо, глядя через него на поле за изгородью. Казалось, что он сидит тут уже давно. Ручки кресла, на которых покоились его тонкие руки, сами истончились от долгого употребления.

– Ты не забыла о вечерней уборке лошадей? – спросил он высоким дребезжащим голосом.

– Конечно же, нет, папа, – терпеливо ответила Зои. – Еще полчаса.

– Кто это там с тобой? Я не могу разглядеть лица против света.

– Добрый день, мистер Макинтош, – поздоровался Кен.

– Это Кен Макклюэр, – пояснила Зои, – и его приятель.

– Питер, – сказал Кен.

– Мне показалось, что ты сказала Кен, – раздраженно пробурчал Макинтош.

– Я Питер, – произнес я.

Зои повторила церемонию знакомства предельно ясно, но сомневаюсь, чтобы старик хоть что-нибудь понял, потому что изумленно глазел на меня каждую минуту.

– Но ты же сказала, – обратился он к Зои, – что придет только Кэри.

– Да, я говорила, но передумала. Кэри придет играть с тобой в карты, а Кен вернулся посмотреть лошадей. – Нам же она тихо добавила: – Они вместе играют в карты уже много лет, но теперь это все больше похоже на фарс. Кэри только притворяется, что играет. Это очень любезно с его стороны.

– Что ты сказала? – сердито спросил Макинтош. – Говори громче.

– Папа, где твой слуховой аппарат? – обратилась к нему Зои.

– Я не люблю его. Он свистит.

Я и Кен стояли между ним и окном, и, похоже, ему не нравилось, что он не может видеть все колесо целиком – он все время вертел головой, стараясь разглядеть что-то за нами и вокруг нас. По-видимому, у Кена было такое же чувство, потому что он отвернулся в сторону, как бы намереваясь свести препятствие к минимуму. Свет из окна осветил лишь половину костлявого лица Кена, все остальное было в тени. Макинтош вдруг резко выпрямился в кресле и радостно уставился на него.

– Кении! – воскликнул он. – Ты принес это вещество? А я-то думал, что ты… – Старик прервался в нерешительности. – Умер, – добавил он слабым голосом.

– Я не Кении, – сказал Кен, пошевелившись. Макинтош откинулся в кресле.

– Мы потеряли деньги, – заявил он.

– О каких деньгах он говорит? – спросил я.

– Не тревожьте его. Все равно он ничего вразумительного не скажет. Он имеет в виду деньги, которые потерял в одном дурно пахнущем предприятии. Это постоянно крутится у него в голове, и каждый раз, когда его что-нибудь беспокоит или он чего-то не понимает, он возвращается к этому делу, – объяснила Зои.

Я спросил Кена:

– Это то, о чем говорила твоя мать?

– Жозефина? – Зои непроизвольно скривилась. – Она большая любительница наблюдать с берега за утопающими. Извини, Кен, но это правда. – И, обращаясь ко мне, продолжила: – Папа потерял кругленькую сумму, но не он один. На бумаге все выглядело заманчиво, фактически не нужно было вкладывать никакой наличности, а прибыль обещала быть высокой. Десятки людей гарантировали внушительные куски огромного пирога за постройку парка развлечений и отдыха между Челтенхемом и Тьюксбери. Его действительно построили, но местоположение и план были выбраны неудачно, никто этот парк не посещал и не пожелал купить, поэтому банк оставил весь пирог себе. Я не могу спокойно смотреть на эту чертову затею. Там все еще недостроено, но уже начало разрушаться, а в это вложена половина моего наследства. Я, черт побери, такая же дура, как и отец, – уныло закончила она.

– Как он назывался? – спросил я.

– Все наши деньги, – сказал Макинтош тонким голосом.

– Порфири-Плейс, – ответила Зои, улыбаясь. Кен кивнул.

– Такой большой белый с темно-красным слон. Я иногда проезжаю мимо. Чертовы неудачи.

– Ронни Апджон, – вдруг радостно сказал Макинтош, – получил по заслугам.

Зои промолчала.

– Кто это? – спросил я.

– Ронни Апджон – распорядитель на скачках, – объяснила она. – Много лет подряд он жаловался на папу в жокей-клуб, утверждая, что папа берет взятки у букмекеров, хотя, конечно же, папа никогда этого не делал.

Макинтош визгливо засмеялся, как будто подобные обвинения доставляли ему удовольствие.

– Папа! – протестующе воскликнула Зои, понимая однако, что все это правда.

– Ронни Апджон потерял кучу денег. – Макинтош удовлетворенно покачнулся, но под нашими пристальными взглядами, казалось, сбился с мысли и понес какой-то бред. – Стэйнбек принял на сто против шести.

– Кто это? – опять спросил я Зои. Она пожала плечами:

– Старые ставки. Стэйнбек был букмекером и давным-давно умер. Папа что-то вспоминает, но постоянно путает. – Она посмотрела на отца со смешанным чувством любви, раздражения и страха, последнее было обусловлено, как мне показалось, переживаниями о не столь отдаленном будущем. В этом она была похожа на Рассет Иглвуд – дочери, поддерживающие хрупкие жизни своих отцов.

– Поскольку ты здесь, – обратилась Зои к Кену, – так, может, посмотришь вечернюю уборку лошадей?

Любезное согласие Кена окончательно покорило Зои. Моя миссия по восстановлению порядка, казалось, была успешной. Так же, как и с Рассет. Мир был у наших ног.

– Давай, папа, – сказала Зои, помогая отцу подняться, – пора к лошадям.

Старик оказался физически куда крепче, чем я мог предположить. Коротышка на полусогнутых ногах, он шел с видимым нетерпением, не шатаясь и не сутулясь. Мы втроем следовали за ним через выложенный плитками холл и коридор и подошли к открытой двери комнаты Зои. Она заглянула туда и свистнула. Тут же выскочили все шесть собак, прыгая и повизгивая от возбуждения.

Эта пополнившаяся компания втиснулась в пыльный «Лендровер», стоявший у задней двери, и направилась к белой кирпичной конюшне, находившейся в четверти мили от дома. Из одноэтажного белого строения появился главный конюх и тоже присоединился к нам. Итак, впервые в жизни в качестве приглашенного я наблюдал ритуал британской вечерней уборки лошадей.

Все казалось довольно простым. Медленное продвижение от стойла к стойлу, короткая дискуссия между тренером, конюхом и главным конюхом о здоровье каждой лошади, поглаживание и морковка от тренера, иногда ощупывание тренерской рукой подозрительной лошадиной ноги. Кен обсуждал с Зои старые травмы, а старик Макинтош буквально извергал фонтаны инструкций главному конюху, которые были выслушаны с признательностью, но мне показались весьма противоречивыми.

По ходу дела я спросил у Зои, в каких стойлах были лошади с атропиновыми коликами.

– Редж, – обратилась она к главному конюху, – поговори с моим другом, ладно? Ответь на любой вопрос.

– На любой? – удивился конюх. Она кивнула:

– Да, ему можно доверять.

Редж, такой же маленький и проворный, как и Макинтош, подозрительно и изучающе взглянул на меня и, судя по всему, остался недоволен. «Уж его-то точка зрения никак не совпадает с моей», – подумал я.

Тем не менее я его спросил о стойлах. Он очень неохотно указал их мне: шестое и шестнадцатое. Номера были написаны черной краской на белой стене над дверьми каждого стойла. Больше никаких различий.

Реджу, который нес сумку с морковками и вручал их Зои и ее отцу в каждом стойле, не хотелось, чтобы я путался у него под ногами.

– Вы знаете кого-нибудь по имени Винн Лиз? – спросил я его.

– Нет, – ответил он, ни секунды не раздумывая. Но старик Макинтош, взяв морковку, тоже услышал вопрос, и его ответ был прямо противоположным.

– Винн Лиз? – весело взвизгнул он. – Он прибил мужику штаны прямо к яйцам! – Старик долго и натужно смеялся, слегка задыхаясь. – Строительным пистолетом, – добавил он.

Я мельком взглянул на Кена. У того отвисла челюсть. Он был шокирован.

– Папа, – машинально запротестовала Зои.

– Правда, – сказал ее отец. – Ты знаешь, что это правда. – Он тревожно вздрогнул, и воспоминания улетучились. – Мне, должно быть, что-то пригрезилось.

– Вы знаете его, сэр? – спросил я.

– Кого?

– Винна Лиза.

Он взглянул на меня. Синие глаза сверкнули.

– Он уехал… Наверно, умер. Шестой – это Виндермэн.

– Пойдем, папа, – сказала Зои, направляясь вдоль стойл.

Шаловливо, будто рассказывая детский стишок, он говорил:

– Исправленное издание, Уишиуоши, Пенни-крэкер, Глу.

– Папа, это никому не интересно, – заметила Зои.

– А кто там идет после Глу? – лениво поинтересовался я.

– Фолди, Виндермэн, Кодак, Бой Блу.

Я широко улыбнулся. Он радостно засмеялся, польщенный.

– Так звали лошадей, которых он тренировал давным-давно, – пояснила Зои, – а сегодняшние имена он все забывает. – Она взяла его за руку: – Пошли, папа, конюхи ждут.

Он послушался, и мы подошли к лошади, которая, как заметила Зои, стала куда сильнее и выносливее после того, как ее обрезали. «Читай: кастрировали», – подумал я. Большинство лошадей-стиплеров были меринами.

– Это сделал Оливер Квинси, – сказала Зои. Кен кивнул:

– Да, он мастер по таким делам.

– Его выпускали несколько раз, он выиграл три или четыре забега. Папа его обожает.

– Оливер – хорошая компания, когда он выбирает, – безразлично заметил Кен.

– Оливер? – Спросил Макинтош. – Вы сказали Оливер?

– Да, сэр. Оливер Квинси.

– Он рассказал мне шутку. Я так смеялся. Но не могу ее вспомнить.

– Он большой шутник, – согласился Кен.

Шутка Оливера была бы неуместной для воскресного утра: «Каких четырех животных больше всего любит женщина?» Но моей матери она бы понравилась.

Мы подошли к последнему стойлу.

– Бедняга, – сказал Макинтош, скармливая морковку гнедой лошади с белой звездой во лбу, – как она, Редж?

– Неплохо, сэр.

– Она все еще бегает? – спросила Зои. Редж покачал головой:

– К субботе она будет в порядке.

– Как ее зовут? – спросил я. – Можно на нее поставить?

– Метрелла, – ответила Зои, – но лучше не надо. Ну что ж, Редж, спасибо. Это, пожалуй, все. Я подъеду позже.

Редж кивнул, и Зои потащила всех обратно к «Лендроверу», кроме собак, которые помчались домой на разных скоростях следом за машиной.

Зои сдержанно пригласила нас выпить и не огорчилась нашим отказом.

– Приходите еще, – тепло попрощался Макинтош.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Кен.

Я посмотрел на берег реки, на мельничное колесо вдалеке, на высохшую речку.

– Прекрасный дом, – сказал я, – обломок истории. Интересно, кто жил здесь раньше?

– Ему уже двести лет, и я не могу знать всех, – ответила Зои, – но папа купил его у семьи по фамилии Трэверс.

Кену хотелось поговорить не о Макинтошах, а о своей беседе со старшим полицейским офицером, которая прочно засела у него в мозгу. Мы еще некоторое время посидели в моей машине, и он рассказал о том, что произошло в офисе после моего ухода.

– Офицер Рэмзи хотел узнать, не терялись ли какие-нибудь хирургические перчатки. Ну подумай, как мы можем знать? Мы покупаем их сотнями. Чем ниже качество, тем больше мы заказываем. Кэри попросил его не спрашивать, все равно никто не знает.

– Вы были там вместе с Кэри?

– Да, какое-то время. Я сказал Рэмзи, что у нас несколько размеров перчаток. У Айвонн размер шесть с половиной. У меня – намного больше. Он задал десятки вопросов. Из чего делают перчатки? Где мы их покупаем? Как часто мы их считаем? Где мы их храним? Я спросил, не нашел ли он использованные перчатки, но он не ответил.

Пока Кен переводил дух, я спросил:

– А из чего их делают?

– Из латекса. Ты их видел. Каждая пара в отдельной стерильной упаковке. Ты видел, как я бросал их в мусорное ведро. Иногда во время операции приходится использовать по три пары. По-всякому бывает. Затем Рэмзи прицепился к халатам, колпакам и маскам. Все то же самое, только не так много размеров. Мы их выбрасываем. Мы выбрасываем упаковки. Единственное, за что можно ручаться, так это то, что все лабораторные халаты оказались на месте, потому что те, что не используются, сдаются в прачечную. Рэмзи спросил, не слишком ли много мы выбрасываем. Никакого понятия о стерильности. Он даже ничего не слышал об операционных чехлах для обуви. Хочу сказать, что, после того как через операционную протопали толпы врачей, полицейских и фотографов, испарилась всякая надежда узнать, кто же там побывал.

– М-м-м…

– И с чего это он взял, что для совершения убийства кому-то понадобилась стерильность?

– Ты сам мне об этом сказал.

– О чем это ты?

– Чтобы не оставить на теле Скотта ничего, что могло выдать убийцу. Ни волос, ни частичек кожи, ни ворсинок, ничего.

Кен прищурился.

– Ты действительно веришь в это?

– Я не знаю, но могу предположить, что они не обнаружили никаких отпечатков пальцев на степлере и убрали его оттуда.

– Звучит ужасно, – сказал Кен.

– Что еще они спрашивали?

– Они спрашивали, не считаю ли я, что лошадей убивал Скотт.

– М-м-м…

– Что ты хочешь сказать этим своим «м-м-м»? Конечно же, нет. – Кен был возмущен моим мычанием. – Он был братом милосердия.

– И анестезиологом.

– Ты глуп, как и полицейские.

– У Скотта всегда была такая возможность, – резонно заметил я. – Я не говорю, что он убивал, я говорю, что он сумел бы это сделать, и возможность у него была. Так же, как и у тебя.

Он задумался.

– О-ох…

– А может, он узнал, кто их убивал, – предположил я.

Кен сглотнул:

– Я не верил тебе, когда ты предупреждал об опасности. Мне кажется, убивать лошадей – это одно, а убивать людей – совсем другое.

– Если ты имеешь в виду убийство без следов, то это очень опасно.

– Да, конечно.

– Скотт был вторым, кто погиб здесь.

– Вторым? А, еще этот поджигатель?

– Все о нем забыли, – сказал я. – Или, может, о ней.

– О ней?

– А медсестра, которая ушла в гневе?

– Полиция, конечно же, ее проверила.

– Надеюсь, – ответил я. – Как насчет того, чтобы навестить Нэгребба?

Эта идея пришлась Кену явно не по душе:

– Нэгребб – мерзавец, но его сын еще хуже.

– Мне казалось, ты говорил, что у него дочь.

– Правильно. Два сына и дочь. Один из сыновей тоже выступает на лошадях в конкуре, и он самый отпетый ублюдок из всех, кто когда-либо сидел в седле.

– Это уже кое-что, прибавь еще Винна Лиза.

– Так вот кого ты захочешь увидеть в следующий раз!

– Вовсе нет.

– Рад слышать, что ты не потерял остатков разума.

– Ладно, – сказал я, – кто тренировал лошадь Фитцуолтера?

– Он сам. У него есть разрешение.

– Правда? – Я знал, что здесь нет ничего удивительного. Многие владельцы стиплеров тренируют собственных лошадей. – По-моему, ты говорил, что это был жеребчик.

– Да, трехлетний жеребчик. Он выиграл соревнования на слабопересеченной местности еще двухлеткой, и Фитцуолтер купил его, потому что он любит их тренировать на бег с барьерами в три-четыре года, а позже – выставлять в этих состязаниях.

– Что он из себя представляет?

– Фитцуолтер? Самоуверенный, но не так уж и плох как тренер. Если ты подумываешь навестить его, я мог бы поехать с тобой. Он достойно перенес смерть своей лошади.

– Где он живет?

– Милях в пяти отсюда. Давай позвоним и узнаем, дома ли он.

– Пожалуй.

– Он не перестал обращаться ко мне. То есть его не нужно уговаривать, как остальных. А как тебе удалось так быстро приручить Зои? Она была мягкой, как воск. Смирной, как никогда.

– Сам не знаю. Мне она показалась привлекательной. Вероятно, она это почувствовала.

– Привлекательной!

– В некотором роде.

– Поразительно. Кстати, Фитцуолтер нанял нас по контракту, который все еще действует.

– Прекрасно, значит, ты можешь заглянуть к нему без специального вызова?

Он утвердительно кивнул:

– Я часто заскакиваю к нему, когда проезжаю мимо.

– Тогда давай заскочим вместе.

Кен пролистал маленькую записную книжку, позвонил, получил утвердительный ответ, пересел из моей машины в свою, и мы направились по сельским долинам, а затем вверх по дороге, вьющейся вокруг холма, к серому каменному дому на голой возвышенности. Дом, с виду ничем не примечательный, располагался возле кладбища сломанных автомобилей, где на трех акрах земли в унынии ржавели чьи-то старые мечты.

Мы свернули с дороги на прямую аллею, которая проходила возле дома и упиралась в маленький открытый двор конюшни, образованный старыми сараями, амбаром, парой гаражей и курятником.

– Фитцуолтер торгует металлоломом, – вскользь заметил Кен, когда мы вышли из машин. – В выходные по этой куче старья ползают толпы народа в поисках запчастей, колес, клапанов, сидений, поршней и так далее. Он продает все. Затем он спрессовывает каркасы и отправляет их на переплавку. Зашибает неплохие деньги.

– Странное сочетание – металлолом и лошади, – заметил я.

Кена это позабавило.

– А что бы ты сказал, если бы узнал, что половина парней, которых ты видел в охоте за призами на лошадиных шоу и спортивных играх, получают деньги из подобных источников? Ну, ладно, не половина, но некоторые из них – определенно.

Двери боксов были открыты, и конюхи носились с ведрами – вечерняя уборка шла полным ходом. Фитцуолтер, которого Кен окликнул и представил просто как Фитца, вышел из гаражеподобного стойла и приветствовал нас взмахом руки. Он был одет в латаные вельветовые брюки, засаленные до черноты, большую клетчатую рубашку из грубой шерсти и без куртки, хотя было довольно прохладно. У него были прямые черные волосы и темные глаза. Это был загорелый, худощавый, энергичный мужчина лет под шестьдесят.

– Ты, вероятно, видел его на скачках, – шепотом сказал Кен, когда мы шли по двору к Фитцуолтеру. – Он шьет костюмы на заказ. Выглядит как городской франт.

Сейчас он выглядел скорее как цыган, однако его английский был безукоризненным, а манеры – превосходными. Он извинился за то, что не подал руки, поскольку его руки были измазаны сульфаниламидным порошком, и он небрежно вытер их о брюки. Казалось, он даже рад видеть Кена, а вместе с ним и меня. Он попросил посмотреть сыпь на коленном суставе у кобылы.

Мы вошли в стойло, из которого он только что вышел, где расположились пара огромных гнедых ног и машущий хвост. Вероятно, у нее была голова и передняя половина туловища, но они оказались недоступны глазу. Кен и Фитц беззаботно пробрались боком к таящим в себе угрозу копытам, но я благоразумно остался вне поля их досягаемости. Так как я не мог слышать, о чем совещались профессионалы внутри, я стал наблюдать за тем, что происходит во дворе, слушая позвякивание ведер. Мне все здесь было незнакомо. Память не подавала никаких сигналов.

– Лучше попробуйте вазелин, – говорил Кен, выходя. – Увлажняйте сыпь, а не старайтесь слишком быстро ее высушить. Она, в общем, выглядит неплохо.

По плотно утрамбованной земле двора с пожухлой коричневой травой Кен с Фитцуолтером двинулись к амбару. Там, как я обнаружил, следуя за ними, было два просторных стойла, вполне пригодных для ломовых лошадей, и в каждом – по красивому гнедому жеребцу, стреноженному и привязанному к стене за хомут.

Кен и Фитцуолтер осмотрели каждого по очереди. Кен ощупал им ноги. Снова понимающие кивки головой.

– Скольких лошадей вы тренируете? – заинтересованно спросил я у Фитцуолтера.

– В настоящее время – шестерых, – ответил он. – Как видите, сейчас самое напряженное время в году. У меня хватает места для семерых, но одного мы недавно потеряли.

– Да, Кен мне говорил об этом несчастье. Он кивнул и обратился к Кену:

– Ты выяснил, из-за чего он умер?

– Боюсь, что нет. Фитцуолтер почесал шею.

– Отличный маленький жеребчик, – сказал он, – жаль, что у него треснула кость.

– Вы его застраховали? – сочувственно спросил я.

– Да, но недостаточно. – Он слегка пожал плечами. – Некоторых я страхую, некоторых нет. Зачастую страховые взносы слишком высоки, и я не плачу их. Иду на риск. Но этот стоил дорого, поэтому я оформил страховку и получил компенсацию. Недостаточно, конечно, но что поделать. Где-то найдешь, где-то потеряешь.

Я скептически улыбнулся. Похоже, он лгал.

– А страховая компания надежная? – спросил я.

– Главное, что они заплатили. – Он коротко рассмеялся, показав зубы, и вышел из амбара. – Завтра в Вустере я выпускаю пятилетнюю кобылку, – сказал он Кену. – Как насчет анализа крови, чтобы убедиться, что она в форме?

– Хорошо, – ответил Кен и пошел к своей машине за инструментами, сказав, что воспользуется лабораторией соседского ветеринара. – Наша, как вы помните, сгорела дотла, – добавил он.

Фитцуолтер кивнул и предложил выпить, но мы опять отказались. Он внимательно посмотрел на Кена, будто сомневался, говорить или нет, и наконец решился.

– Здесь один из моих конюхов рассказывал сплетни, в которые я никак не могу поверить, – сказал он.

– Какие сплетни? – спросил Кен.

– Говорят, одного из ваших людей убили сегодня утром. – Он изучающе посмотрел Кену в лицо и высказал свое предположение: – Кто это? Не Кэри?

– Скотт Сильвестр, наш анестезиолог, – нехотя ответил Кен.

– Что с ним случилось?

– Мы не знаем, – сказал Кен, избегая описывать положение Скотта. – Наверное, это будет в теленовостях и в газетах.

– Ты, кажется, не очень-то взволнован, – критически заметил Фитцуолтер. – А я думал, что ты мне расскажешь. А раз не рассказал, я и решил, что все это сплетни. Как его убили?

– Мы не знаем, – неловко сказал Кен. – Полиция как раз пытается выяснить.

– Мне не нравится, как это звучит.

– Звучит ужасно, – согласился Кен. – Мы пытаемся делать вид, что все нормально, но, откровенно говоря, не знаю, как долго нам это удастся.

Темные глаза Фитцуолтера рассеянно смотрели вдаль. Он что-то соображал.

– Мне необходимо поговорить с Кэри, – проронил он.

– Кэри очень расстроен. Мы знали Скотта много лет, – сказал Кен.

– Да, но почему его убили? Ты должен знать больше, чем говоришь.

– Он умер в клинике. Сегодня утром мы нашли его в операционной, – ответил Кен. – Полицейские приехали забрать тело и задали нам кучу вопросов, но до сих пор у нас нет ответов. И полицейские не сказали, что они думают по этому поводу. Все произошло слишком быстро. Завтра мы будем знать больше.

– Но его застрелили? – настаивал Фитцуолтер. – Там была кровь?

– Не думаю, – сказал Кен.

– Оружие обнаружили?

Кен отрицательно покачал головой.

– Самоубийство?

Кен молчал. Я ответил за него:

– Это было не самоубийство.

Фитцуолтер впервые обратил на меня внимание.

– А вы откуда знаете?

– Я его видел. У него были связаны запястья и лодыжки. Он не мог покончить жизнь самоубийством.

Определенно, он мне поверил.

– А в сущности, кто вы? – спросил он.

– Просто приятель Кена.

– Вы не практикуете?

– Нет, только езжу с визитами.

– Вы ветеринар?

– Нет, я далек от этого.

Он потерял ко мне интерес и повернулся к Кену.

– Мне кажется странным, что ты сразу же не сообщил мне.

– Я пытаюсь все забыть, – сказал Кен.

Он мог пытаться, но это было невозможно. Я никогда не забуду голову Скотта. Воспоминания возвращались целый день приливами тошноты. Должно быть, у Кена было то же самое.

Фитцуолтер пожал плечами.

– Мне кажется, я встречался с этим парнем только один раз, когда умер жеребчик. Я считал, что он завалился спать и плохо следил, однако маловероятно, что он смог бы как-нибудь его спасти. Это тот самый мужчина, верно?

Кен кивнул.

– Мне очень жаль.

– Спасибо, – ответил Кен. Он глубоко вздохнул. – Когда умирали только лошади, жизнь была проще.

– Да, я слышал, у вас была эпидемия.

– Все слышали, – уныло сказал Кен.

– И пожар, и еще один труп. Не представляю, как «Хьюэтт и партнеры» смогут выжить.

Кен не ответил. Чем чаще кто-нибудь увязывал катастрофы вместе, тем более мрачными казались перспективы. Даже при быстром крушении не все погибали сразу, к тому же это крушение еще витало где-то в заоблачных далях.

– Пора ехать, – сказал я, и Кен кивнул.

– Что мы решим? – спросил он Фитцуолтера. – Вы и я.

Фитцуолтер передернул плечами.

– Мне нужен ветеринар. Ты знаешь лошадей. Я позвоню Кэри. Посмотрим, что можно сделать.

– Большое спасибо.

На полпути к машинам Фитцуолтер сказал Кену:

– Если ты хочешь сдать в утиль этот старый «Форд», я дам тебе хорошую цену.

Машина Кена от времени и долгой езды уже разваливалась на ходу, но он был возмущен.

– Эта старушка еще свое не отъездила. Фитцуолтер с сожалением покачал головой и повернул назад. Кен любовно погладил машину по капоту и, сложив свое нескладное тело, устроился за рулем. Предполагалось, что мы оба вернемся в Тетфорд, но, казалось, ему это не улыбалось, равно как и мне.

– Как насчет кружки пива? – спросил он. – Я не ел весь день, и меня тошнит. Вдобавок, честно говоря, через пять минут общения с Грэгом у меня начинается трупное окоченение.

Его последние слова вывели его из равновесия, после того как он их произнес. В наших умах постоянно ощущалось незримое присутствие Скотта.

– Я с тобой, – сказал я. Он кивнул.

В надвигающейся темноте мы проехали мимо куч железного хлама, спустились вниз по изгибам холма и, проехав сельскими долинами, остановились в маленьком старом пабе, где только хронически жаждущие все еще подпирали бар.

Я не мог смотреть на пиво и остановился на бренди с водой, ощущая при этом, что я тоже ничего не ел, чувствуя себя скорее более, чем менее, выбитым из колеи.

– Безнадежно, – сказал Кен, уставясь в свой стакан. – Я это понял, разговаривая с Фитцем. Ты иногда даешь мне надежду, но все это – иллюзии.

– Сколько лет Нэгреббу? – спросил я.

– Только не Нэгребб. Я не поеду туда.

– Ему шестьдесят или больше?

– Он выглядит моложе, но его сыну уже за тридцать. Зачем это тебе?

– Все владельцы или тренеры мертвых лошадей были под шестьдесят или старше.

Он уставился на меня.

– Ну и что?

– Я и сам точно не знаю. Просто ищу сходство.

– Они все знали меня, – сказал Кен. – Вот это у них было общее.

– Они все знали Оливера? Кен задумался:

– Вряд ли он знаком с Винном Лизом, хотя остальных знает наверняка. И, конечно же, все они знают Кэри.

– Безусловно. Но другое… Есть ли что-нибудь другое, что их связывает?

– Я не могу понять, куда ты клонишь, но насчет другого стоит поразмыслить.

– У нас есть жестокий к лошадям извращенец, старый маразматик, торговец металлоломом, беспринципный тренер лошадей, старый деспотичный отец Рассет Иглвуд и распорядитель на скачках.

– Какой распорядитель?

– Ронни Апджон.

– Но его лошадь жива.

– У него не тот возраст.

– Чушь, – сказал Кен. – Так ты ни к чему не придешь. Четверть населения – люди старше шестидесяти.

– Я думаю, ты прав. – Я сделал паузу, затем спросил: – Они все знали твоего отца?

Он как-то странно посмотрел на меня, но не уклонился от ответа.

– Разумеется, старик Макинтош, – сказал он. – Что тут странного? Я не знал, что так похож на отца, если бы не он.

– Кто еще?

– Не знаю. Он был ветеринаром в этих краях, и мне кажется, что он знал большинство из них.

– И, конечно же, он знал о Винне Лизе.

– Но сейчас, через столько лет, это не имеет значения.

– Я только строю предположения, – сказал я. – Они все знают друг друга?

Он нахмурился:

– Иглвуд знает Лиза, Макинтоша, Фитцуолтера и Апджона. Ничего не скажу о Нэгреббе. Все три тренера хорошо знакомы – они все время встречаются на скачках. Нэгребб – совсем другое. Как и Винн Лиз.

– И все это началось, когда Винн Лиз вернулся из Австралии.

– Мне тоже так кажется.

Полностью подавленные, мы допили свои напитки и поехали в Тетфорд. Белинда выглядела усталой. Она уже рассказала Грэгу и Викки о Скотте, поэтому мы покорно просидели весь долгий вечер, ни разу не улыбнувшись. Викки предложила спеть, чтобы поднять настроение, но Белинда ей не разрешила. Они с Кеном уехали в десять, а те, кто остался, с облегчением пошли спать.

Утром я опять отправился в клинику, куда меня тянуло как магнитом, но там ничего особенного не случилось. Двери приемной были закрыты. Автостоянка, обычно переполненная, была полупустой. У больницы стояли две полицейские машины, но никаких заграждений, сдерживающих другие автомобили, я не заметил.

Я припарковался возле центрального входа, вошел и увидел, что Кен, Оливер, Джей и Люси в унылом молчании сидят в офисе.

– Привет, – сказал я. Никто из них мне не ответил.

– Кэри прикрыл практику, – сказал Кен, объясняя общее настроение. – Он приказал секретарше позвонить всем, кто был записан на прием с мелкими животными, и отменить его. Она как раз звонила из приемной, когда мы приехали. Сейчас она там отвечает на телефонные звонки, советуя людям обратиться к другим ветеринарам.

– Я не думала, что он может так поступить! – воскликнула Люси. – Он с нами даже не посоветовался.

– Он не имеет права, – сказал Оливер. – Мы партнеры. Он сам может отказаться, если ему так хочется, – и чем быстрее, тем лучше, – но не может так просто взять и отстранить всех нас от работы.

Джей заметил:

– Ни одна из этих катастроф не касалась моего крупного рогатого скота. Я намерен позвонить всем своим клиентам и сказать, что начинаю работать самостоятельно.

– Но иногда тебе будет нужна клиника, – сказал Кен.

– Если мне понадобится операционная, я ее арендую.

– Хорошая идея, – поддержал Оливер.

Я не стал обращать их внимание на тот факт, что, поскольку они все вместе владели больницей и каждый вносил свою часть по закладной, им будет не так просто, как они думали, выйти из доли. А впрочем, это не мое дело.

– Кэри здесь? – спросил я. Они покачали головами:

– Он пришел. Объявил нам. Мы онемели в шоке. Он ушел.

– А полиция? Здесь стоят машины.

– Они в операционной, – сказала Люси. – Непонятно, что они там делают.

И тут, как будто по команде, в дверях появился полицейский констебль и попросил ветеринаров пройти к полицейскому офицеру. Они столпились и пошли за ним по коридору, а я бы мог скромно попытаться увязать факты, но, увидев телефон на столе, решил позвонить Аннабель в жокей-клуб.

– Чудесно, – сказала она, когда я назвал себя, – Я не знала, как до тебя добраться. Здесь одним людям нужен новый квартиросъемщик. Тебя это интересует?

– Конечно, – ответил я.

– Когда тебя ждать?

– Сегодня вечером.

– Ты сможешь заехать сначала ко мне домой?

– Сочту за честь и буду очень признателен.

– Ну, все. Мне пора. До скорого.

– До скорого, – сказал я, но она уже бросила трубку. «В конце концов, – подумал я, – жизнь состоит не только из падений».

Почти сразу же телефон зазвонил снова. Я выждал несколько секунд, но из операционной никто не шел, и я поднял трубку.

– «Хьюэтт и партнеры», чем могу быть полезен? – сказал я совсем как Кен.

– Это компания «Паркуэй кемикалз». Нам нужно поговорить с мистером Кеннетом Макклю-эром по поводу письма, которое мы получили от него сегодня утром, – ответил голос на другом конце провода.

– Я и есть Кеннет Макклюэр, – сказал я. «Лги во имя своей страны».

– Прекрасно. В таком случае, отвечаю на ваш вопрос. Позвольте представиться, я менеджер по торговле. Примите соболезнования по поводу пожара.

– Спасибо. Это так неприятно.

– Вам нужно будет заменить сгоревшие препараты?

– Да, конечно. Если вы сможете прислать нам прошлые счета, мы составим новый список.

– Отлично, – сказал он. – Но вы помните, что некоторые вещества нельзя отправлять по почте? Как и в прошлый раз, вам нужно будет прислать кого-нибудь за ними.

– О'кей, – ответил я.

– В прошлый раз, судя по нашим записям, от вас приходил мистер Скотт Сильвестр. У него было поручительство, но, если вы пришлете кого-нибудь другого, понадобится удостоверение его личности и доверенность от вашей лаборатории. Даже для мистера Сильвестра эта процедура обязательна. Мы, конечно, извиняемся, но нужно соблюдать осторожность.

– Да, – сказал я. – Вы не могли бы прислать копии счетов как можно быстрее?

– Безусловно. В данный момент их собирают и отправят сегодня же.

– Вы не могли бы прислать нам также копию квитанции о доставке, которую, я уверен, вы отдали Скотту, когда он забирал у вас товар?

– Конечно, если вам это необходимо.

– Это помогло бы нам восстановить наши записи.

– Ну, что ж. Я приложу ее сию же минуту.

– Огромное спасибо.

– Не за что. Всегда рады помочь. – Он аккуратно положил трубку, а я все стоял и думал о том, насколько важным могло оказаться все то, что я узнал.

Скотт лично забирал по крайней мере одно вещество, которое нельзя было отправить по почте. Оно могло быть и безвредным. Оно могло быть чем угодно. Я чуть было прямо не спросил у менеджера по продажам, что взял Скотт, но он был уверен, что я в курсе, и мне не хотелось вызывать у него подозрения. Утром, или когда там ответ придет в Тетфорд, мы все и выясним. Я всегда считал, что терпение – самая тяжкая добродетель.

К шести я подъехал к дому Аннабель. На мой звонок она сама открыла дверь.

В этот раз на ней были свободные черные шелковые брюки и большой джемпер, по виду из мягких белых перьев. Наряд довершали серебристые сапожки, широкий серебристый пояс и серебряные серьги в ушах. На случай, если станет холодно, она захватила с собой черный развевающийся плащ. Ее губы были ярко-розового цвета, глаза сияли. Я поцеловал ее в щеку.

– Мы могли бы поехать в твоей машине, – сказала она. – Нас уже ждут.

– Отлично.

По пути она мне рассказала, что хозяева предлагают отдельную квартиру на последнем этаже своего дома.

– Им бы хотелось, чтобы жилец был приличным человеком и не очень шумным, ведь сами они живут внизу. И, конечно, в любой момент они могут потребовать расторжения договора.

– Ты преподнесла мне настоящий сюрприз.

– Конечно, арендная плата останется в силе.

Я не понял, что значит «останется в силе», и весь остаток пути прослушал короткую лекцию на тему, какие есть возможности у владельца дома избавляться от нежелательных жильцов при помощи обращений в суд, если владельцу необходимо освободить квартиру.

– Я думаю, я как раз тот, кого называют «пай-мальчиком», – заметил я.

Квартира располагалась на пятом этаже старинного шестиэтажного особняка и сообщалась с миром посредством древнего скрипучего лифта. Ее хозяевами были бородатый профессор и его запуганная жена. Сдаваемая комната была большой и уставленной старомодной мебелью, с видом на близлежащие крыши и пожарные лестницы. Восторга у меня она не вызвала, но, на худой конец, это все-таки хоть какое-то пристанище. Мы сошлись на условиях, и я выписал чек в качестве задатка. Мы с Аннабель спустились к машине.

– А комната не так уж и хороша, – с сомнением в голосе произнесла Аннабель. – Я ее раньше не видела.

– Сойдет на первое время. Потом подыщу что-нибудь получше.

Преимущество этой квартиры было в том, что она находилась всего в какой-то паре миль от дома Аннабель, и я надеялся, что смогу часто преодолевать эти мили. Дочь епископа заставляла меня задумываться о таких трудных и непривычных понятиях, как постоянство, неизменность, обязательства, а здравый смысл постоянно твердил мне, что думать об этом еще слишком рано. Это всегда бывало слишком рано, и здравый смысл брал верх. Но здравый смысл не имел ничего общего с такими, как Аннабель.

– Без двадцати семь, – отметила она, бросив взгляд на свои огромные черные часы. – Броуз тут договорился, чтобы ты кое с кем встретился, если, конечно, хочешь. Это касается страховки лошадей.

– Было бы неплохо, – с интересом ответил я.

– Броуз говорит, что этот человек всегда заходит выпить в бар отеля возле лондонского представительства жокей-клуба. Сейчас ты как раз можешь застать его там.

– Надеюсь, ты поедешь со мной, – сказал я.

Вместо ответа она улыбнулась, и мы отправились на встречу. Она указывала дорогу. Заблудиться было невозможно, но поиск места для парковки занял едва ли не больше времени, чем сама дорога, и я боялся, что мы опоздаем.

Броуз собственной персоной сидел в баре, разговаривая с маленьким лысым мужчиной с брюшком и в золотых очках, и заметил, как мы вошли, потому что трудно не заметить приход Аннабель.

– А я думал, что вы уже не придете, – сказал Броуз.

– Парковка, – коротко ответила Аннабель.

– Познакомьтесь с мистером Хиггинсом, – представил он толстячка. – Его компания занимается страховкой лошадей.

Мы обменялись рукопожатием. Хиггинс как загипнотизированный уставился на Аннабель, пока она сбрасывала плащ и взбивала свои перышки.

– Да-да, лошадей, – пробормотал он.

Я заказал выпивку для всех, что пробило ощутимую брешь в моем бюджете. Броуз, Аннабель и я предпочли лимонный сок, к большому ужасу Хиггинса с его двойной водкой с тоником. Бар был полутемный, отделанный полированным старинным деревом. В приглушенном свете все выглядело дорогим, респектабельным и навевало воспоминания о временах короля Эдуарда, когда экипажи, запряженные лошадьми, проезжали за окном в дымном лондонском тумане.

– Об этом вашем происшествии уже болтают в новостях. Я как раз рассказывал Хиггинсу. Быстро они разнюхали, – сказал Броуз.

– Куда уж быстрее, – согласился я.

– А что случилось? – удивилась Аннабель. – Какое происшествие?

Броуз ласково посмотрел на нее:

– Ты что, телевизор не смотришь? Или газет не читаешь?

– Иногда читаю.

– Анестезиолог «Хьюэтт и партнеры» был убит в понедельник ночью. Разве гордость министерства иностранных дел не рассказал тебе об этом? – осведомился Броуз.

– Я собирался рассказать, – сказал я. Аннабель в смятении выслушала наш с Броузом краткий рассказ. Броуз уже разговаривал с детективом Рэмзи, который проинформировал его, что расследование продолжается.

– То есть они топчутся на месте, – констатировал Броуз. – Я предложил свою помощь, если она понадобится, и на этом все закончилось. – Он хитро посмотрел на меня: – Вы знаете что-нибудь, что мне неизвестно?

В газетах ничего не писали о подъемнике и скобах, и я предположил, что у полиции были свои соображения не упоминать об этом. Я хотел рассказать Броузу подробности, но Хиггинс поминутно смотрел на часы, пил свою водку и все порывался уйти. Я сказал Броузу, что мы поговорим позже, и обратился к Хиггинсу:

– Я действительно хочу знать, как страхуют лошадей.

Толстячок вновь уселся. Я купил ему еще одну порцию, и он распроложился поудобнее.

– Броуз предложил только поговорить, и если вы хотите что-нибудь спросить, валяйте, – сказал он низким звучным голосом.

– Хорошо, – сказал я.

– Страхование лошадей, – начал он, – очень рискованное занятие. Мы этим не занимаемся, разве что в виде исключения, понимаете? Нам звонят агенты, и мы заключаем соглашение. Страховка стоит недешево, потому что риск велик, понимаете?

Я утвердительно кивнул:

– Приведите, пожалуйста, пример. Он коротко вздохнул:

– Представьте себе, что у вас неплохие перспективы в дерби и вам выгодно застраховать лошадь ввиду ее предполагаемой высокой племенной ценности в будущем. Заключая соглашение, мы исходим из того, как долго оно действует и от чего лошадь застрахована. Как правило, это случайная смерть, хотя сюда могут входить и умышленные повреждения, и небрежное обращение, и смерть от болезни. Большинство лошадей в молодости не умирают по естественным причинам, поэтому здесь нет такого риска, как на скачках. Мы соглашаемся включить в договор смерть по естественным причинам, но в таком случае мы каждый год перезаключаем страховку и повышаем страховую премию. Если лошадь старше десяти лет, мы не застрахуем ее ни за какие деньги. Исключение делается только для племенных жеребцов, хотя обычно скаковые лошади доживают до двадцати или даже двадцати пяти лет. Это их природная продолжительность жизни, но многие владельцы умерщвляют своих старых лошадей раньше, ведь так гуманнее.

– Или дешевле, – сухо произнес Броуз.

– А если это племенная кобыла? – спросил я.

– Жеребая?

– Да, от первоклассного жеребца.

– Ну… мы бы выписали полис, если беременность была подтверждена и протекала нормально. Это случается нечасто, но такое вполне возможно, особенно если нужно платить вознаграждение за жеребца вне зависимости от того, есть жеребенок или нет. Как правило, плата не взимается, если нет жеребенка. А сколько лет было кобыле?

– Не знаю.

– Это зависит от ее возраста и племенной характеристики.

– Я могу сказать, – вмешался Броуз. – Ей было девять лет, и один год она была бесплодной, но все же потом родила двух здоровых жеребят – кобылку и жеребчика.

Брови Хиггинса взлетели над золотой оправой его очков. Я чувствовал, что мои брови движутся в том же направлении.

– Откуда вы знаете? – изумился я.

– Да бросьте вы, Питер. Я же детектив по профессии.

– Извините.

– Я достал список кобыл, которых в прошлом сезоне покрывал Рэйнбоу Квест, и проверил всех. Владельцы таких жеребцов, как Рэйнбоу Квест, очень придирчиво выбирают кобыл, потому что им нужны жеребята только высокого качества, чтобы подтвердить ценность своего жеребца и установить за него высокую плату.

– Не лишено смысла, – согласился я.

– Итак, – сказал Броуз, – я позвонил бывшему владельцу той кобылы, которую должны были привезти в вашу больницу, и спросил его, как случилось, что он продал ее Винну Лизу. Он ответил, что его дела пошли плохо и он был вынужден продавать свое имущество. Он продал кобылу первому же покупателю, который предложил приличную цену. До этого он ничего не слышал о Винне Лизе и даже не сразу вспомнил, как того зовут. Это совсем не по-деловому, наверное, но у него крупные неприятности.

– А кобыла была жеребой, когда он ее продавал? – спросил я.

– Он говорит, что да. Может, да, а может, и нет. Может, он верил, что была, а может, он ее продал, когда убедился в обратном. Иными словами, он продал ее Винну Лизу. – Он помолчал, потом повернулся ко мне: – Вы достали образцы тканей жеребенка? Я кивнул.

– Волосы. И волосы кобылы. Их проверят на взаимосоответствие. Волосы Рэйнбоу Квеста тоже нужны.

– Я их добуду. Какая лаборатория делает эти анализы? – спросил Броуз.

– Мне придется попросить Кена Макклюэра.

– Попросите и дайте мне знать.

Я искренне поблагодарил его. Он сказал, что не переваривает мошенничества. Хиггинс кивнул и добавил:

– Искушение убить застрахованную лошадь заставляет нас поднимать плату за страховку. Но главная проблема – это мошенничество. Зачастую оно очевидно, но если мы застраховали лошадь и она сломала ногу, то нам приходится платить, даже когда мы подозреваем, что кто-то просто долбанул ее железным бруском.

– А ваша компания страховала когда-нибудь лошадей, что умерли во время или после хирургической операции? – поинтересовался я.

– В последнее время – нет. Они нечасто умирают во время операции. Не могу ручаться, что раньше такого не было, но, честно говоря, не припоминаю, чтобы нам приходилось платить за это. Однако не берусь ничего утверждать насчет других компаний. Хотите, я наведу справки?

– Если вас не затруднит.

– Ради Броуза я готов.

– Спасибо, Хиггинс, – ответил Броуз.

– Вы бы застраховали лошадь от смерти во время операции? – спросил я.

Хиггинс поджал губы:

– Конечно, если она уже была застрахована.

Я бы взял еще один процент дополнительно и заплатил бы, если б лошадь умерла.

– Как это безнравственно! – воскликнула Аннабель.

Броуз и Хиггинс, высокий и низенький, тощий и толстый – ну ни дать ни взять, шоу-дуэт комиков, – с улыбкой согласились. Хиггинс вскоре попрощался и ушел, а Броуз остался и сразу перешел к делу:

– Продолжим об убийстве. Я уставился на Аннабель.

– Давайте расскажите девушке, она же не кисейная барышня, – грубовато сказал Броуз, правильно истолковав мою нерешительность.

– Это слишком ужасно, – возразил я.

– Я тебя остановлю, если будет слишком много крови, – заметила Аннабель.

– Крови там вообще не было.

Я рассказал о подъемнике, который поднимает лошадей, когда те без сознания. Броуз кивнул. Аннабель слушала. Я объяснил им, что Скотта подвесили над операционным столом, а его руки и ноги болтались в воздухе.

Броуз сузил глаза. Аннабель несколько раз моргнула.

– Вы еще не все рассказали, – настойчиво промолвил Броуз, изучающе глядя на меня.

Я пояснил, что ветеринары после разрезов скрепляют кожу специальными маленькими скобками.

– Конечно, они не похожи на канцелярские скрепки, но принцип один и тот же. Хирургические скрепки примерно восемь десятых дюйма шириной и не такие узкие, как обычные. Когда вы вставляете скобку в кожу и сжимаете, она глубоко входит в ткани, прежде чем согнется. Это трудно объяснить. – Я сделал паузу. – Она сгибается в виде маленького квадратного колечка. Видна только верхняя часть, остальное находится под кожей, соединяя две разрезанные части вместе.

– Понятно, – сказал Броуз, хотя Аннабель не была так уверена.

– По цвету скобки похожи на неполированное серебро, – сказал я.

– При чем здесь все эти скобки? – поинтересовалась Аннабель.

Я вздохнул.

– Такими скобками был зашит рот Скотта. Ее глаза потемнели.

– Ну и дела, – сказал Броуз и задумался. – До или после смерти? – спросил он.

– После. Крови не было. Он кивнул.

– Как его убили?

– Неизвестно. Ничего не обнаружили.

– А лошадей?

– Возможно, как ту кобылу.

– Будьте осторожны, – предупредил Броуз.

– М-м-м…

– Ему же ничего не угрожает, – запротестовала Аннабель, с тревогой глядя на меня.

– Неужели? А все эти факты, которые он раскапывает?

– Тогда прекрати это, – сказала она мне тоном, не терпящим возражений.

Он вопросительно посмотрел на нее, и она слегка покраснела. Все трудные слова снова пришли на ум, как непрошеные гости. «Слишком быстро, слишком рано», – настаивал здравый смысл.

Броуз поднялся во весь рост, взъерошил волосы Аннабель и заявил, что свяжется со мной. Когда он ушел, мы с Аннабель продолжали сидеть и болтать, хотя многое осталось невысказанным.

Она спросила о моем будущем на службе, и мне показалось, что я услышал отголоски инквизиции, придуманной и нежно любимой ее отцом.

– Ты рассказывала обо мне своим родителям? – полюбопытствовал я.

– Да, мимоходом. Я рассказала им о японцах. – Она остановилась. – Итак, после Англии куда?

– Куда направят.

– И дослужишься в конце концов до посла?

– Ничего пока сказать не могу.

– А назначение посла всегда зависит от конкретного человека?

Хотя она себе не противоречила, но мне опять показалось, что этот вопрос задал сам епископ.

– Те мошенники, которые ведают повышениями, – сказал я, – очень компетентные люди.

Ее глаза засмеялись.

– Неплохой ответ.

– В Японии все мужчины носят вещи в ярких сумочках на лямках, а не в карманах и портфелях, – сказал я.

– К чему ты это сказал?

– Просто так. Я думал, тебе это интересно, – ответил я.

– Да, это озаряет мою жизнь.

– В Японии, – сказал я, – туалет – это зачастую только дыра в полу.

– Захватывающе. Продолжай.

– В Японии у всех коренных жителей прямые черные волосы. Все женские имена заканчиваются на «ко». Юрико, Мицуко, Йоко.

– А тебе доводилось спать на полу и есть сырую рыбу?

– Обычное дело, – подтвердил я. – Но я никогда не ел футу.

– И что же это такое?

– Эта рыба – главная причина смертельных пищевых отравлений в Японии. Рестораны, где ее подают, готовят фугу со всеми мыслимыми предосторожностями, но люди продолжают умирать… – Мой голос затих сам по себе. Я сидел как каменный.

– Что стряслось? – спросила Аннабель. – О чем ты задумался?

– Фугу, – сказал я, стараясь ослабить спазм в горле, – одна из самых смертельно ядовитых рыб. Она убивает почти мгновенно, потому что парализует нейромускульную систему и человек не может дышать. Ее чаще называют рыба-собака. Кто-то мне говорил, что для летального исхода хватит даже крошечной порции и что ее практически невозможно обнаружить в организме после смерти.

Она смотрела на меня, открыв рот.

– Проблема только в том, что невозможно так просто выйти и купить рыбу-собаку в Челтенхеме, – заключил я.