"Дорога скорби" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)Глава 8Так мы жили в октябре, когда желтеющие листья облетают с деревьев. Я сидел у постели Рэчел Фернс в огромном оранжевом клоунском парике, с красным накладным носом и веселил больных детей, будучи сам в настроении, далеком от веселья. – Вы поранили руку? – спросила Рэчел. – Ударился, – сказал я. Она кивнула. Линда удивилась. – Когда что-то болит, – сказала Рэчел, – это видно По глазам. Она слишком много знала о боли в свои девять лет. – Мне пора идти, чтобы не утомлять тебя, – сказал я. Рэчел улыбнулась без тени сомнения. У нее, как и у других ребятишек в принесенных мной париках, вспышки активности были очень короткими. Посещение было ограничено максимум десятью минутами. Я снял клоунский парик и поцеловал Рэчел в лоб. – Пока, – сказал я. – Вы вернетесь? – Конечно. Она удовлетворенно вздохнула, узнав, что я вернусь. Линда вслед за мной вышла из палаты на больничный двор. – Это ужасно, – сказала она. Было холодно. Я обнял ее. Обеими руками. – Рэчел все время спрашивает о вас. Джо обнимает ее и плачет. Она обнимает его и пытается утешить. Она – любимая папина дочка. Она любит его. Но вы... вы ее друг. Вы заставляете ее смеяться, а не плакать. Она постоянно спрашивает о вас – не о Джо. – Я всегда буду приходить, если смогу. Она тихо всхлипнула, уткнувшись мне в плечо, и выговорила: – Бедная миссис Квинт. – М-м. – Я не сказала Рэчел об Эллисе... – И не говорите, – сказал я. – Я была груба с вами. – Нет, ничуть. – В газетах пишут о вас жуткие вещи. – Линда вздрогнула в моих объятиях. – Я знаю, что вы не такой... Я сказала Джо, что верю вам насчет Эллиса Квинта, и Джо думает, что я дура. – Заботьтесь о Рэчел. Все остальное не имеет значения. Она вернулась обратно в больницу, а я в унынии поехал в Лондон на машине "Теле-Драйв". И хотя я добрался почти на час раньше, чем планировал, решил не заезжать на Пойнт-сквер, поскольку память о нападении Гордона Квинта была слишком свежа, а сразу отправился в бар на Пиккадилли, где договорился встретиться с Дэвисом Татумом. Улыбаясь на миллион, французская леди, командующая в этом баре, организовала мне кофе и сандвич, пока я его ждал. Бар выглядел так, как будто был создан для встреч за ленчем. Здесь было не более шести столиков, бармен, разносящий напитки, и спокойная обстановка. Я сидел за столиком в углу, спиной ко входу, хотя на самом деле приходили немногие – большинство народу уходило после долгих разговоров и ленча. Я принял ибупрофен и стал терпеливо ждать. В моей профессии иногда приходилось часами ждать, пока хищники не покинут свои норы. Дэвис опоздал и запыхался – явно бежал по лестнице, вместо того чтобы воспользоваться лифтом. Он с присвистом дышал за моей спиной, потом обошел столик кругом и опустил свои телеса на стул напротив меня. Он наклонился вперед и протянул мне руку. Я сделал слабое движение навстречу. Дэвис вскинул брови, но ничего не сказал. Он представлял собой тот случай, когда необыкновенно быстрый разум заключен в совершенно неподходящем теле. У него были толстые щеки, двойной подбородок, заплывшие глаза и маленький рот. Темные гладкие волосы не редели и не седели. Уши у него были прижаты к голове, шея – как у грузчика, костюм в розовую полоску обтягивал обширный живот. Я подумал, что ему затруднительно обозревать некоторые части своего тела. За исключением черепной коробки природа слепила его кое-как. – У меня плохие новости, – сказал он. – Что еще произошло? – вздохнул я. Хороших новостей вообще было немного. – Эллис Квинт взял назад свое признание и вернулся к утверждению "невиновен". – Взял назад? – воскликнул я. – Как можно взять назад признание? – Очень легко. – Дэвис усмехнулся. – Квинт говорит, что был вчера потрясен смертью своей матери и что его слова о чувстве вины были неверно истолкованы. Точнее, его адвокаты оправились от шока и передумали. Они явно знают, что вы не смогли опровергнуть алиби Эллиса Квинта в ту ночь, когда было совершено нападение на жеребца в Нортгемптоншире, и думают, что смогут прекратить дело о жеребце Брэккенов, несмотря на "Лендровер" и подробные свидетельские показания, так что они ведут дело к полному оправданию, а не к психиатрическому лечению, и, должен вам с сожалением сказать, близки к успеху. Он мог не говорить мне, что моя репутация никогда не восстановится, если Эллис выкрутится. – Если бы я был государственным прокурором по этому делу, то меня бы отстранили за разговоры со свидетелем. Как вам известно, я старший адвокат палаты, в которой работает прокурор по делу Эллиса Квинта. Я виделся с ним и обсуждал это дело. Я могу абсолютно свободно говорить с вами, хотя, вероятно, некоторые могут счесть это неосторожностью. Я улыбнулся. – Ну тогда до свидания. – Я не могу обсуждать с вами дело, по которому мне может случиться допрашивать вас как свидетеля. Но, конечно, я не буду вас допрашивать. Кроме того, мы можем разговаривать о чем-нибудь другом. Например, о последней партии в гольф. – Я не играю в гольф. – Не будьте бестолковым, дружище. Вы хорошо схватываете. Его глаза блеснули из-под нависших век. – Я видел рапорт, который вы направили в Королевскую прокуратуру. – В Королевскую прокуратуру? – Вот именно. Я поговорил с одним своим приятелем. Я сказал, что ваш рапорт поразил меня как своей основательностью, так и твоими выводами и заключениями. Он сказал, что я не должен удивляться. Он сказал, что вся верхушка Жокейского клуба прислушивается к каждому вашему слову. А примерно год назад вы внесли ясность одновременно в два крупных дела, связанных со скачками. Такого не забывают. – В мае прошлого года, – сказал я. – Вы это имеете в виду? – Полагаю, да. Он сказал, что у вас был помощник, которого больше не видно. При вашей работе нужен помощник. – Чико Барнс? Он кивнул. – Да. Что-то в этом роде. – Он женился, – сказал я. – Его жене не нравится то, чем я занимаюсь, так что он ушел. Он преподает дзюдо. Я продолжаю с ним встречаться он дает мне уроки дзюдо, но я не могу требовать от него другой помощи. – Жаль. – Да. Он был хорош. Отличный товарищ и способный. – И его напугали. Вот почему он ушел. Я был совершенно спокоен. – Что вы имеете в виду? – спросил я. – Я слышал. – сказал он, внимательно глядя мне в глаза, – что его избили чем-то вроде цепи, чтобы он не помогал вам. Чтобы он вообще не занимался расследованием. И это сработало. – Он женился, – сказал я. Дэвис Татум откинулся на спинку своего стула, который скрипнул под его тяжестью. – Я слышал, – сказал он, – что вам тоже досталось и во время доклада руководители Жокейского клуба попросили вас снять рубашку. Говорят, что они никогда ничего подобного не видели. У вас все тело, все плечи были черными от синяков, в ужасных красных полосах. И вы, пряча это все под рубашкой, спокойно объясняли им, как и почему на вас напали, и что один из них, который все это и устроил, – негодяй. – Кто вам все это рассказал? – У меня есть уши. Мысленно я непечатно выругался. Шесть человек, которые видели меня в тот день без рубашки, обещали никогда об этом не рассказывать. Они хотели скрыть ту мерзость, которую я обнаружил в их стенах, и ничто меня так не радовало, как это молчание. Тогда мне было плохо. Я не хотел, чтобы мне об этом постоянно напоминали. – И где же вы это услышали? – спросил я. – Не будьте ребенком, Сид. В клубах... в "Баксе", "Турфе", "Гэррике"... там упоминают о таких случаях. – И как часто... там об этом упоминают? Сколько раз вы слышали эту историю? Он помолчал, словно советовался с каким-то внутренним голосом, потом сказал: – Один раз. – Кто вам рассказал? – Я дал слово. – Кто-то из Жокейского клуба? – Я дал слово. Если бы вы дали слово, вы бы мне сказали? – Нет. Он кивнул. – Я расспрашивал о вас. И вот что мне сказали. Сказали по секрету. Если это вас так волнует – я больше ни от кого не слышал этой истории. – Волнует. Это может подать пример другим подонкам. – А что, на вас регулярно нападают? – Нет. Физически меня с тех пор пальцем не тронули. – До вчерашнего вечера, подумал я. – Если же говорить о моральных нападениях... Вы читаете газеты? – Это оскорбительно. – Дэвис Татум вертелся на своем стуле, пока не подозвал бармена. – Джин с тоником, пожалуйста, а вам, Сид? – Скотч. Воды побольше. Бармен принес стаканы и поставил их на белые круглые подставки. – За здоровье, – провозгласил Татум, поднимая свой стакан. – За выживание, – ответил я и выпил и за то, и за другое. Он поставил стакан и перешел наконец к делу: – Мне нужен человек сообразительный, непугливый и способный быстро сообразить в критических ситуациях. – Таких нет. – А как насчет вас? Я улыбнулся. – Я тупой, большую часть времени страдаю от собственных комплексов, и еще мне снятся кошмары. Вы получите совсем не то, на что рассчитываете. – Я получу человека, который написал рапорт о Квинте. Я смотрел в стакан и не поднимал взгляда на его лицо. – Если вы собираетесь сделать маленькому ребенку что-то, что ему не нравится, – сказал я, – например укол, вы сначала рассказываете ему, какой он храбрый, и надеетесь, что он позволит сделать это и не будет сопротивляться. Воцарилось молчание, затем он усмехнулся. Здесь был какой-то подвох. – Так что это за работа? – обыденно спросил я. Он подождал, пока четыре бизнесмена подойдут, закажут выпивку и удалятся со своими денежными разговорами за дальний от нас столик. – Вы знаете такого Оуэна Йоркшира? – спросил Татум. Для новоприбывших он выглядел праздно, но только не для меня. – Оуэн Йоркшир. – Я пошарил в памяти в поисках этого имени и нашел одни догадки. – Владелец пары лошадей? – Да. А еще он владелец "Топлайн фудс". – "Топлайн"... спонсор скачек в Эйнтри? А Эллис Квинт был почетным гостем на ленче, который давала "Топлайн" накануне Большого национального? – Вот именно. – Так в чем проблема? – Надо проверить, не он ли манипулирует делом Квинта ради своей личной выгоды. – Я слышал, что за этим делом кто-то стоит, – задумчиво сказал я. – Найдите, кто это и что им надо. – Попытаюсь. Но почему я? Почему не полиция? Почему не "старина Интернет"? Он прямо посмотрел на меня. – Потому что вы включаете в свои услуги молчание. – Я беру дорого, – сказал я. – Аванс и дополнительное вознаграждение, – пообещал он. – Кто платит? – Все будет идти через меня. – И подразумевается, – сказал я, – что если будут результаты, то они ваши. А предъявлять иск или нет – это тоже будет ваше дело. Он кивнул. – Если вы желаете знать, – сказал я, – когда дело дошло до Эллиса Квинта, я вернул своему клиенту деньги, чтобы остановить его самому. Клиент поначалу не поверил, что это сделал Эллис. Я сделал свой выбор. Должен сказать, что вам придется пойти на этот риск. Он наклонился вперед и протянул свою толстую руку. – Пожмем друг другу руки, – сказал он и схватил мою с такой силой, что я зашипел от боли. – В чем дело? – спросил он. – Ни в чем. Незачем ему знать слишком много, подумают я. Мое доброе имя было превращено в лохмотья, сломанная кость болела, а в перспективе меня ждало препарирование адвокатами Эллиса. Они мной займутся, точно так же, как Джонатаном, моим приятелем с разноцветными волосами. – Мистер Татум, – начал я. – Дэвис. Мое имя Дэвис. – Вы дадите мне гарантию, что не будете рассказывать об этом деле в Жокейском и прочих клубах? – Гарантию? – Да. – Но я же говорил вам... это к вашей чести. – Это личное дело. Я не люблю шумихи. Он задумчиво посмотрел на меня. – Я даю вам гарантию. Я хотел верить ему, но... Он был уж слишком клубный человек, завсегдатай комнат с темными панелями, полных давно подорванных репутаций и смачно повторяемых тайн: "Только тебе по секрету, старина". – Сид. – Да? – Что бы ни писали газеты, те, к чьему мнению реально прислушиваются, уважают вас. – И кто же это? – В клубах легко распространяются слухи, но в наши дни власть имущие там не лгут. – Власть имущие блуждают кругом, как северный магнитный полюс. – Кто это сказал? – Я. – Нет, я имею в виду, вы это придумали? – Понятия не имею. – Власть в наши дни раздроблена, – сказал он. Я добавил: – И где есть власть, там необязательно появляться. Он просиял, как будто сам это придумал. Тут у меня над ухом зашуршала одежда и донесся цветочный аромат, молодая женщина придвинула к нашему столику кресло и с торжествующим видом уселась. – Вот так так, – сказала она. – Мистер Дэвис Татум и Сид Холли! Какой сюрприз! Я повернулся к озадаченному Татуму и сказал: – Это мисс Индия Кэткарт, которая пишет для "Памп". Если вы ничего не скажете, то прочитаете, что говорили то, чего никогда не думали, а если что-то скажете, то пожалеете об этом. – Сид, – насмешливо-печально сказала она, – вы не можете не грубить? Татум возмущенно открыл рот, и я, опасаясь, что он бросится меня защищать, покачал головой. Он посмотрел на меня, затем спросил самым беспристрастным адвокатским тоном: – Мисс Кэткарт, почему вы приехали сюда? – Как почему? Чтобы встретиться с вами, конечно. – Но почему? Она перевела взгляд с него на меня и обратно. Выглядела она точно так, как я помнил, – безупречная фарфоровая кожа, голубые глаза, четко очерченные губы, черные блестящие волосы. Она была одета в коричневое и красное с янтарными бусами. – Разве это прилично, когда члена коллегии государственной прокуратуры видят беседующим со свидетелем? – Нет, – сказал Татум и спросил у меня: – Вы говорили ей, что мы встречаемся здесь? – Нет, конечно. – Но тогда каким образом вы, мисс Кэткарт, оказались здесь? – Я же вам сказала. Ради репортажа. – В "Памп" знают, что я здесь? – спросил я. С тенью недовольства она ответила: – Я не ребенок. Я действую сама по себе, знаете ли. И как бы там ни было, меня послала газета. – Это в "Памп" вам сказали, что мы здесь? – спросил Татум. – Мой редактор сказал мне пойти и посмотреть. И он был прав! – Сид? – Татум поднял брови. – Ага, это интересно. – Кевин говорит, что вы ходили в школу в Ливерпуле, – сказала мне Индия. Озадаченный Татум спросил: – Что вы сказали? – Сид не сказал мне, где он учился, так я это выяснила, – объяснила она и посмотрела на меня обвиняюще. – Вы говорите не как ливерпулец. – Правда? – У вас скорее итонское произношение. Откуда? – Я способный подражатель, – ответил я. Если бы она и в самом деле захотела, она могла выяснить также, что от шестнадцати до двадцати одного года меня почти что усыновил один ньюмаркетский тренер (он-то в Итоне был), который сделал из меня хорошего жокея, своим примером исправил мне речь и научил, как жить, как вести себя и как распоряжаться деньгами, которые я заработал. Он уже тогда был стар и давно умер. Я часто думал о нем. Он все еще открывал передо мной двери. – Кевин сказал мне, что вы были уличным ребенком, – продолжила Индия. – Уличный – это положение, а не место. – А мы колючие, правда? Черт, подумал я. Я не позволю ей подстрекать себя. Я улыбнулся, что ей не понравилось. Татум, неодобрительно прислушивающийся к этому разговору, спросил: – Кто такой этот Кевин? – Он работает в "Памп", – сказал я ему. – Кевин Миллс – ведущий репортер "Памп", – заявила Индия. – Он помог Холли и получил по зубам. – Это больно, – сухо прокомментировал Татум. – Такой разговор ни к чему не приведет, – сказал я. – Индия, мистер Татум не выступает обвинителем ни по одному процессу, в котором я свидетель, и мы можем говорить обо всем, о чем нам угодно, включая гольф, о котором мы говорили до вашего прихода. – Вы не можете играть в гольф одной рукой. Смутился Татум, не я. Я сказал: – Смотреть гольф по телевизору можно без рук, ног и ушей. Откуда ваш редактор взял, что нас можно найти здесь? – Он не сказал. Это не имеет значения. – Как раз в этом вся суть дела, – возразил Татум. – Это интересно, – сказал я, – потому что все началось с "Памп", которая подняла шум о покалеченных пони в Кенте. Поэтому я и связался с Кевином Миллсом. Мы установили "горячую линию" под девизом из серии "Спасем Asarum europaeum". – Как вы сказали? – спросила Индия. – Asarum europaeum, – удивленно повторил Татум. – Так в ботанике называют копытень, полевой цветок. – Откуда вы это узнали? – свирепо спросила она. – Я участвовал во всем этом. – Ох. – Как бы то ни было, но стоило мне связать Эллиса Квинта, пусть даже мимолетно, с покалеченными жеребцами и с пони Рэчел Фернс, как "Памп" резко сменила направление и начала терзать меня на части в праведном гневе. И я уж точно могу спросить вас, Индия, почему вы писали обо мне так жестоко? Это ваша обычная манера? Вы так привыкли орудовать топором, что просто не можете иначе? Я не ожидал доброжелательности, но вы... каждую неделю... доходили до крайности. Судя по виду, ей было неуютно. И она совершила то же самое, за что в одной из еженедельных статеек обозвала меня "размазней": она начала оправдываться. – Мой редактор дает мне указания. – Она почти склонила голову. – Вы имеете в виду, он говорит вам, что писать? – Да. Нет. – Так да или нет? Она переводила взгляд с меня на Татума и обратно. Потом сказала: – Он требует, чтобы мои статьи вписывались в общую политику. Я промолчал. Татум тоже. Индия с каким-то отчаянием произнесла: – Только святые могли дать сжечь себя на костре. Татум жестко сказал: – Если я увижу какую-либо ложь или инсинуацию о моем разговоре с Сидом Холли в свете предстоящего суда над Квинтом, я привлеку к суду также лично вас, мисс Кэткарт, и буду настаивать на возмещении морального ущерба. Так что сами выбирайте свой костер. Гореть вам так или иначе. Я почти почувствовал к ней жалость. Она встала, ошеломленная, широко открыв глаза. – Скажите, что нас здесь не было, – посоветовал я. Я не смог понять выражение ее застывшего лица. Она пошла прочь по направлению к лестнице. – Смутили молодую даму, – заключил Татум. – Но откуда она – или ее газета – узнала, что наша встреча произойдет здесь? Я спросил: – Вы ввели данные о том, куда направляетесь, в свой компьютер? Он нахмурился: – Я не делаю это сам. Это делает мой секретарь. У нас существует система, которая в случае крайней необходимости может сообщить, где находятся все партнеры. Она сообщает, где можно найти любого из нас. Я сказал своему секретарю, что иду сюда, но не то, с кем я собираюсь встретиться. Это по-прежнему необъяснимо... Я вздохнул. – Вчера вечером вы звонили мне на мой сотовый телефон. – Да, и вы перезвонили мне. – Кто-то прослушивает частоту моего телефона. Кто-то засек, что вы звонили мне. – Черт! Но вы же перезвонили мне. Они не слышали почти ничего. – Вы назвали свое имя... Насколько защищен компьютер в вашем офисе? – Мы меняем пароль каждые три месяца. – Вы используете пароли, которые каждый может легко запомнить? – Ну... – Существуют люди, которые взламывают пароли просто ради шутки. А другие выискивают тайны. Вы можете не поверить, насколько беспечно некоторые фирмы обращаются со своей самой секретной информацией. Кто-то недавно залез в мой собственный сетевой компьютер – в прошлом месяце. У меня есть следящая программа, которая сообщила мне об этом. Ничего полезного хакеры найти там не могли, поскольку я не держу в этом компьютере ничего личного. Но сочетание сведений с моего сотового телефона и вашего офисного компьютера должно было доказать возможность того, что вы встречаетесь именно со мной, кто-то в "Памп" понял это. Поэтому они послали Индию сюда... и вот мы здесь. И поскольку они добились успеха, мы теперь знаем, что они пытались. – Это невероятно. – Кто издает "Памп"? Кто определяет политику? Татум задумчиво произнес: – Редактор там – Джордж Годбар. Владелец – лорд Тилпит. – Существует ли какая-либо связь с Эллисом Квинтом? Он обдумал вопрос и покачал головой: – Насколько мне известно – нет. – Есть ли у лорда Тилпита интерес в телевизионной компании, которая делает программу Эллиса Квинта? Думаю, мне стоит это выяснить. Дэвис Татум улыбнулся. Рассудив, что поскольку прошло уже почти тридцать часов с той минуты, как Гордон Квинт набросился на меня на Пойнт-сквер, то маловероятно, что он по-прежнему околачивается поблизости с намерением убить меня (следствие по делу о смерти Джинни должно было отвлечь его внимание не в последнюю очередь), а также чувствуя, что я и так прятался постыдно долго, по выходу из бара я взял такси и поехал домой, попросив водителя два раза медленно объехать по кругу находящийся в центре площади скверик. Все было спокойно. Я расплатился, без малейших неприятностей взошел на крыльцо к парадной двери, открыл ее своим ключом, поднялся на второй этаж и укрылся в тихой гавани своего дома. Никакой засады. Ни единого скрипа. Тишина. Я вынул из почтового ящика несколько запечатанных конвертов и обнаружил послание на факсе. Мне казалось, что минуло много времени с тех пор, как я ушел отсюда, хотя это было только прошлым утром. Моя сломанная рука болела. Что ж, так и должно быть. Мне случалось с переломами участвовать в скачках – и побеждать; конечно, приходилось это скрывать, поскольку публика склонна ставить только на здоровых жокеев. Странно, но в пылу скачки повреждения не ощущались. И только когда угасал азарт, возвращалась боль. Лучшим способом отвлечься от страданий было сосредоточиться на чем-то другом. Я вспомнил номер телефона и позвонил знакомому умельцу, который устанавливал мне компьютеры. – Дуг, – сказал я, когда жена оторвала его от ремонта машины, расскажи мне о прослушивании мобильных телефонов. – Я весь в масле, – недовольно отозвался он. – Нельзя было выбрать другое время? – Кто-то подслушивает мой мобильный телефон. – Ого, – фыркнул он. – И ты хочешь узнать, как прекратить это? – Ты чертовски прав. Он снова фыркнул. – Мне некогда, – заявил он. – Вот-вот должна пожаловать к обеду теща, а у меня маслосборник забит. Я не смог удержаться от смеха. – Пожалуйста, Дуг. Он смилостивился. – Я полагаю, что у тебя аналоговый сотовый телефон. Их радиосигналы можно поймать и прослушать. Хотя и трудно. Средний завсегдатай пивнушки сделать этого не сможет. – А ты? – Я не средний завсегдатай пивнушки. Я ходячая кризисная служба, оторванная от проверки маслосборника. Я смог бы это сделать, если бы у меня было соответствующее оборудование. – Что мне с этим делать? – Все до смешного просто. – Он чихнул и яростно фыркнул. – Мне нужен носовой платок. – В трубке настало неожиданное молчание, затем послышался отдаленный звук безжалостно прочищаемого носа, а потом хриплый голос вновь начал излагать мне премудрости дела: – Значит, так. Выкидываешь аналоговый телефон и приобретаешь цифровое устройство. – Что? – Сид, ремесло жокея явно не дает современному человеку умения выжить в завтрашнем мире. – Сам вижу. – Любой, у кого есть хоть немного здравого смысла, – фыркнул он, просто обязан обзавестись цифровым устройством. – Научи меня. – Цифровая система, – сказал он, – базируется на двух цифрах, единице и нуле. Единица и ноль пребывают с нами с самой зари компьютерной эры, и никто еще не изобрел ничего лучше. – Разве? Он прочувствовал иронию в моем голосе. – Разве кто-нибудь изобретает заново колесо? – спросил он. – Э, нет. – Верно. Никто не может улучшить то, что и так совершенно. – Это святотатственные речи. – Я всегда получал удовольствие от разговора с ним. – Ничего святотатственного, – ответил он. – Некоторые истины совершенны с самого начала. E = mc2 и все тут. – Преклоняюсь. Как насчет моего телефона? – Сигнал, посланный на цифровой телефон, – продолжил он лекцию, это не один сигнал, как в случае с аналоговым, а восемь взаимодополняющих сигналов каждый из которых несет одну восьмую того, что ты слышишь. – Вот как? – сухо переспросил я. – Ты можешь хихикать, сколько влезет, – отозвался он, – но я даю тебе именно то, что нужно. Цифровой телефон принимает одновременно восемь сигналов, их невозможно декодировать – никому, кроме принимающего телефона. Ну, поскольку сигнал поделен на восемь частей, прием не всегда совершенен. Не то чтобы ты слышал треск или звук становился то громче, то тише, как бывает с аналоговыми телефонами, но иногда кусочки слов могут доходить до тебя в перепутанном виде. И все же никто не подслушает тебя: Даже полиция не может прослушивать цифровой абонентский номер: – Так где я могу взять его? – спросил я, совершенно очарованный. – Зайди в "Харродс", – посоветовал он. – В "Харродс"? – "Харродс" сразу за углом твоего дома, не так ли? – Более или менее. – Значит, зайди туда. Или куда-нибудь еще, где продаются телефоны. Ты можешь оставить тот же номер, по которому тебе звонят сейчас. Тебе надо только сообщить в сотовую службу. И, конечно, тебе нужна SIM-карта. Она, естественно, у тебя есть? – Нет, – смиренно ответил я. – Сид! – протестующе воскликнул Дуг. Он снова чихнул. – Прошу прощения. SIM карта – это Subscriner's Identity Module, личный модуль абонента. Ты не можешь без нее жить. – Не могу? – Сид, я от тебя в отчаянии. Проснись же наконец, вокруг конец двадцатого века! Технология! – Я гораздо лучше понимаю, о чем думает лошадь. Он терпеливо просветил меня: – SIM карта – это как кредитная карточка. На самом деле это и есть кредитная карточка. В ней проставлено твое имя, номер мобильного телефона и другие детали, и ты можешь вставить ее в любой мобильный телефон, который примет ее. Например, ты у кого-нибудь гостишь в Афинах и у него сотовый телефон, который принимает SIM карты, тогда ты можешь вставить свою карту в его телефон, и тогда оплата будет идти за твой счет, не за его. – Ты серьезно? – спросил я его. – Стал бы я шутить, когда у меня такие проблемы? – А где мне получить SIM карту? – Спроси в "Харродс". – Он чихнул. – Спроси кого-нибудь, кто путешествует, чтобы зарабатывать на жизнь. Пусть служба поставки обеспечит тебя. – Он фыркнул. – Пока, Сид. Изумленный и признательный, я занялся своей почтой. Я решил сперва просмотреть, что прислали по факсу. Там было только написано от руки: "Позвони мне" – и дан длинный номер. Почерк был Кевина Миллса, но факс, с которого он анонимно послал эту записку, не был факсом "Памп". Я набрал указанный номер, по которому должен был попасть на сотовый телефон, но в ответ получил только раздражающую инструкцию: "Пожалуйста, перезвоните позже". Еще был десяток посланий, которые мне не очень-то хотелось бы получать, а также изрядный кусок информации, которую я совсем не желал получать, в большом коричневом конверте, пришедшем из Шропшира. В конверте был местный иллюстрированный журнал; я заказывал его, потому что мне говорили, что в нем помещен репортаж с празднества у наследника герцогства. Действительно, там было четыре страницы фотографий, в основном цветных, сопровождаемых многословным описанием происходившего, а также полным списком гостей. Впечатляющие краски фейерверка заполняли половину страницы, а среди группы уставившихся в небо зрителей, в белом смокинге и во всем своем блеске, красовался фотогеничный Эллис Квинт. Сердце мое подпрыгнуло. Фейерверк начался в три тридцать. В три тридцать, когда луна была высоко, Эллис был за сто миль к северовостоку от местонахождения жеребенка из Винвардского конезавода. Было много фотографий танцев и целая страница черно-белых снимков гостей, имена были написаны под фотографиями. Эллис танцевал. Эллис дважды улыбался с гостевой страницы – он был беззаботен, он хорошо проводил время. Провались оно все в ад, подумал я. Он мог отрубить ногу жеребенку раньше. Скажем, в час. А после он мог приехать к фейерверку в три тридцать. Я обнаружил, что никто не видел, как он приезжал, но несколько человек клялись, что он присутствовал после пяти пятнадцати. В пять пятнадцать он помог наследнику забраться на стол, чтобы произнести спич. Наследник откупорил бутылку шампанского над головой у Эллиса. Все помнили это. Эллис не мог бы вернуться в Нортгемптон до рассвета. Целых два дня на прошлой неделе я слонялся по Шропширу и соседнему Чеширу, от одного роскошного дома к другому, еще более роскошному, задавая в основном одни и те же два вопроса (в зависимости от пола опрашиваемого): "Вы танцевали с Эллисом Квинтом?" или "Вы ели/пили с ним?" Сначала ответы давали легко, но со временем слухи о моих целях распространялись, они бежали впереди меня, и я все чаще встречал замкнутые лица и решительно захлопываемые двери. Они готовы были встать на головы, чтобы доказать его невиновность. Они не намеревались говорить, что они не знают, когда он прибыл. Наконец я вернулся к главным воротам дома герцогини, а оттуда так быстро, как только позволяло благоразумие, поехал к Винвардскому конезаводу и засек время – два часа и пять минут. Ночью, когда дороги пусты, от Нортгемптона до дома герцогини можно было добраться на десять минут быстрее. Я не доказал ничего, кроме того, что по времени Эллис уложился бы. Но этого было мало. Как всегда, перед тем как собраться на такие празднества, гости дают и посещают небольшие званые обеды, с друзьями, живущими в округе или несколько дальше. Никто из тех, кого я опрашивал, не приглашал к обеду Эллиса. Отсутствия обеда тоже было недостаточно. Я просмотрел список гостей, отмечая тех, с кем был знаком. Больше половины были не опрошены, большую часть имен я никогда не слышал. Где же Чико? Я часто нуждался в нем. У меня не было времени или, если говорить честно, желания отыскивать и расспрашивать всех гостей, даже если они захотят отвечать. Должны быть люди – из местных, – которые могли вспомнить, в каком порядке парковались той ночью машины. Чико поболтал бы с ними в местных пивнушках и узнал бы, помнит ли кто-нибудь из парковщиков прибытие Эллиса. В разговорах за кружкой пива Чико был мастером. Это могла бы сделать полиция, но она не станет. Смерть жеребца не считается убийством. Полиция. Я набрал номер полицейского участка, где служил Норман Пиктон, и сообщил, что мое имя Джон Поль Джонс. Пиктон подошел к телефону и выслушал меня, не протестуя. – Позвольте мне высказать все прямо, – сказал он наконец. – Вы хотите, чтобы я попросил нортгемптонширскую полицию об одолжении? А что мне предложить им взамен? – Кровь в шарнире секатора. – Они могут сделать свой собственный тест. – Да, но тот нортгемптонширский жеребец умерщвлен и отправлен на фабрику по производству клея. Ошибка, скажете вы? Быть может. Но они не сделают вам одолжение в обмен на сочувствие. – Вы совсем задурили мне голову. Чего вы на самом деле хотите? – Э... – начал я, – я был там, когда полиция обнаружила в кустах секатор. – Да, вы мне говорили. – Ну, я размышлял. Этот секатор не был завернут в мешковину, как тот, который мы забрали у Квинтов. – Да, и это не такой же в точности секатор. Секатор из Нортгемптона – несколько более новой модели. Их продают во всех центрах садоводства. Проблема в том, что сообщений о покупке Эллисом Квинтом секатора не поступало – ни в нортгемптонширском полицейском округе, ни в нашем. – Не могу ли я снова взглянуть на материал, в который был завернут секатор? – Если на нем и остались конские волосы, то теперь их уже не с чем сравнивать, равно как и кровь. – Но при этом ткань может рассказать нам, откуда прибыл секатор. Из какого центра садоводства, понимаете? – Я проверю, не было ли это уже сделано. – Спасибо, Норман. – Благодарите Арчи. Он вдохновил меня помогать вам. – Вдохновил? Он расслышал мое удивление. – У Арчи есть влияние, – сказал он, – а я делаю то, что приказывает мне магистрат. Распрощавшись с ним, я вновь попытался дозвониться Кевину Миллсу и услышал все тот же электронный голос: "Пожалуйста, перезвоните позже". После этого я сидел в кресле и смотрел, как угасает дневной свет и в тихом скверике зажигаются фонари. Уже минуло равноденствие, близились зимние раздумья, впереди конец года. В течение почти половины моей жизни осень означала для меня возвращение больших скачек после летнего перерыва, время больших побед, скорости и волнения в крови. Теперь зима приносила только ностальгию и счета за отопление. В тридцать четыре года я стал старым. Я сидел и думал об Эллисе и о том, каким горьким и пустым он сделал для меня этот год. Я думал о Рэчел Фернс, о Силвербое и лимфобластах. Я думал о прессе, в особенности о "Памп" и Индии Кэткарт, и о месяцах единогласного осуждения. Я думал о жестоких шутках Эллиса. Я долго думал об Арчи Кирке, который привез меня в Комб-Бассет и дал мне в помощь Нормана Пиктона. Я думал, есть ли заслуга Арчи в том, что Норман продолжает следовать убеждениям, несмотря на чье-то присутствие за сценой. Я думал: возможно ли, что это Арчи подсказал Дэвису Татуму привлечь меня к поискам этой закулисной мощи. Именно ли Арчи рассказал Дэвису о моей стычке с мошенником в Жокейском клубе, и если это так, то откуда он узнал об этом? Я верил Арчи. Я подумал, что он может влиять на меня до тех пор, пока я сам хочу идти туда, куда он указывает, и пока я уверен, что никто не влияет на него. Я думал о неудержимой ярости Гордона Квинта, о Джинни Квинт, об отчаянии и о высоте в шестнадцать этажей. Я думал о конях и их отрезанных ногах. Когда я отправился спать, мне снились все те же кошмары. Агония. Унижение. Обе руки. Я проснулся в поту. Провались оно все в преисподнюю. |
|
|