"Дорога скорби" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)Глава 9Утром я опять не смог дозвониться до Кевина Миллса. Через центр Лондона я выехал на городскую дорогу номер 55 недалеко от "Компаниз-Хауз". В "Компаниз-Хауз" хранится информация обо всех общественных и частных компаниях, действующих в Соединенном королевстве, включая сведения о ежегодных бухгалтерских отчетах, инвестиционных капиталах и активах и имена основных владельцев и директоров. "Топлайн фудс", как я узнал, была старой компанией, у которой недавно появилось несколько крупных инвесторов и новое начальство. Главным совладельцем и управляющим директором значился Оуэн Клифф Йоркшир. В совете директоров было пятнадцать человек, одним из которых был лорд Тилпит. Владения и предприятия фирмы располагались во Фродшеме в Чешире. Офис был зарегистрирован по тому же адресу. Компания производила корма для животных. После "Топлайн" я занялся "Виллидж Памп ньюс-пейперс" ("Виллидж" они выбросили примерно в 1900 году, но сохранили идею насчет главного сборища сплетен) и нашел кое-что интересное. Затем я посмотрел материалы о телевизионной компании, в которой Эллис делал свою спортивную программу, но не нашел там ни следа Тилпита или Оуэна Йоркшира. Я без приключений добрался домой и позвонил Арчи. Как сообщила его жена, он был на работе. – Я могу перезвонить ему на работу? – спросил я. – Нет, Сид. Ему это не понравится. Я передам ему, что вы звонили, когда он вернется. Пожалуйста, позвоните попозже. Я еще раз попытался дозвониться до Кевина Миллса, а когда дозвонился, у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. – Наконец-то! – Я звонил раз десять, – сказал я. – Я был дома у стариков. – Что ж, молодец. – Если ты на Пойнт-сквер, – сказал он, – могу я позвонить кое-куда и подъехать? Машина у меня под рукой. – Я-то думал, что для "Памп" я – первый злодей. – Ага. Так я могу приехать? – Полагаю, да. – Отлично. Он отключился, не дожидаясь, пока я передумаю, и был у меня меньше чем через десять минут. – Здесь приятно, – сказал он, оглядывая мою гостиную. – Я ожидал другого. В комнате стоял шератоновский письменный стол и кресла и пара современных причудливых некрашеных столов от Марка Боддингтона. Все было выдержано в серо-голубых тонах, спокойных и мягких. Единственной чужеродной вещью был старый игральный автомат, работающий по жетонам. Кевин Миллс направился прямиком к нему, как и все прочие посетители. На полу всегда валялось несколько жетонов, при том что рядом на столе их была целая ваза. Кевин подобрал один с ковра, сунул его в щель и дернул за ручку. Колеса застучали и завертелись. Ему выпало две вишенки и лимон. Он взял еще один жетон и попробовал опять. – А что срывает банк? – спросил он, получив апельсин, демона и банан. – Три лошади с наездниками, прыгающие через барьер. Он коротко глянул на меня. – Обычно звенят колокольчики, – сказал я. – Это было скучно, и я это изменил. – А когда-нибудь выпадали три лошади? Я кивнул. – Весь пол засыпало жетонами. Машина была сродни наркотику. Это был мой эквивалент кушетки психоаналитика. На протяжении всего нашего разговора Кевин играл, но добился только двух лошадей и груши. – Суд начался, Сид. – сказал он. – Так что давай нам новости. – Суд начался только формально. Я не могу тебе ничего сказать. Когда кончится отсрочка, можешь прийти в суд и послушать. – Это не эксклюзив, – пожаловался он. – Ты прекрасно знаешь, что я не могу тебе ничего сказать. – Я дал тебе начало всей этой истории. – Я искал тебя, – сказал я. – Почему "Памп" прекратила помогать владельцам лошадей и вместо этого нацелилась на меня? Он сосредоточился на автомате. Два банана и ежевика. – Почему? – спросил я. – Политика. – Чья политика? – Публика хочет разоблачений. – Да, но... – Послушай, Сид, сверху нам спустили указание. И не спрашивай, кто там наверху, – я все равно не знаю. Никому из нас это не нравится. Но у нас есть выбор – следовать общей политике или идти куда-нибудь еще, где мы придемся ко двору. А ты знаешь, где это? Я работаю в "Памп", потому что это хорошая газета и статьи в ней в целом приличные. Да, рушатся репутации. Как я уже сказал, это то, чего хочет миссис Публика. А мы получили заявку типа "навалиться посильнее на Сида Холли". Я делал это без сомнений, поскольку ты мне ничего не говорил. Он все это время азартно играл. – А Индия Кэткарт? – спросил я. Он дернул за рычаг и стал ждать, когда два лимона и прыгающая лошадь выстроятся в ряд. – Индия... – медленно протянул он. – По некоторым причинам она не хотела тебя травить. Она сказала, что приятно пообедала с тобой и что ты человек спокойный и мягкий. Мягкий! Я вас спрашиваю! Для той первой большой статьи ее редактору пришлось выжимать из нее яд по каплям. В конце концов он сам написал большую часть вместо нее. На следующий день она была в ярости, когда прочитала, но все уже пошло в номер, так что она ничего не могла поделать. Я обрадовался куда больше, чем ожидал, но не собирался показывать это перед Кевином. – А как насчет выпадов, которые повторяются каждую неделю? – спросил я. – Полагаю, она следует общей политике. Как я уже сказал, ей надо есть. – Это политика Джорджа Годбара? – Самого большого белого вождя? Да, можно сказать, что за главным редактором газеты остается последнее слово. – А лорд Тилпит? Он удивленно посмотрел на меня. Автомат выдал две груши и лимон. – Он не из тех владельцев газет, которые сами всем занимаются. Не Бивербук и не Хармсворт. Мы мало о нем знаем. – Определяет ли он политику Джорджа Годбара? – Возможно. – Лошадь, демон и вишенка. – И почему я допускаю, что ты берешь у меня интервью, когда должно быть наоборот? – Что ты знаешь об Оуэне Клиффе Йоркшире? – Все сволочи. Кто это? – Весьма похоже, что приятель лорда Тилпита. – Сид, я делаю свое дело. Изнасилования, убийства, задушенные во сне старухи. Я не кусаю руку, которая выписывает мне чеки. Он разочарованно стукнул по автомату. – Чертова штука ненавидит меня. – У нее нет души, – сказал я. Пластиковыми пальцами я пропихнул в щель жетон и дернул за рычаг. Три лошади. Фонтан любви. Жизнь любит пошутить. Кевин Миллс с брюшком, усами и дурным настроением вернулся к своей пишущей машинке, а я снова позвонил Норману и представился Джоном Полем Джонсом. – Мои коллеги теперь считают, что Джон Поль Джонс – стукач, – сказал он. – Отлично. – Что у вас на этот раз? – У вас остался еще тот конский корм, который я подобрал на пастбище Бетти Брэккен, и тот, который мы взяли из "Лендровера"? – Да. И как вам известно, он идентичен по составу. – Тогда не могли бы вы выяснить, не продукция ли это "Топлайн фудс лимитед" из Фродшема в Чешире? После короткого молчания он осторожно сказал: – Это можно сделать, но неужели это необходимо? – Если вы дадите мне немного этого корма, я могу сделать это сам. – Дать не могу. Он весь взвешен и запакован. – Черт. А ведь я мог спрятать несколько кусочков в карман. Что за непростительная беспечность. – Какая разница, откуда он? – спросил Норман. – Ну... Вы говорили мне, что думаете, будто за кулисами маячат какие-то крупные фигуры? Ну так меня попросили их найти. – Господи... Кто вас просил? – Не могу сказать. Сохранение тайны клиента и все такое. – Это Арчи Кирк? – Не так далеко, насколько мне известно. – Ха! – неуверенно произнес он. – Я постараюсь. Если вы принесете мне немного корма, произведенного "Топлайн", я посмотрю, можно ли установить его идентичность с нашими образцами. Это все, что я могу сделать. – Спасибо. Я привезу вам корм "Топлайн", но он, возможно, не совпадет с вашим. – Почему? – Гранулы – их состав меняется в зависимости от того, когда их произвели. Каждая партия должна иметь свои особенности, как говорят. Он хорошо понимал, что я имею в виду, поскольку анализ ингредиентов может выявить их происхождение так же надежно, как нарезы на пуле. – Кто навел вас на "Топлайн фудс"? – спросил Норман. – Мой клиент. – Сволочь ваш клиент. Скажите мне, кто он. – Я не ответил, и он тяжело вздохнул. – Ну ладно. Сейчас вы мне сказать не можете. Ненавижу детективов-любителей. Я дам вам кусок этой грязной тряпки из Нортгемптона. Что вы собираетесь с ней делать и опровергли ли вы алиби Квинта? – Вы великолепны, – сказал я. – Где мы можем встретиться? Нет, я не опроверг алиби. – Попробуйте еще раз. – Я всего лишь любитель. – Ага, ага. Приезжайте к пяти часам на озеро. Я заеду за лодкой, чтобы забрать ее на зиму. О'кей? – Я приеду. – Увидимся. Я позвонил в больницу в Кентербери. Дежурная медсестра сказала мне, что Рэчел "спокойно отдыхает". – Что это значит? – Ей не хуже, чем вчера, мистер Холли. Когда вы сможете приехать? – Скоро. – Хорошо. Вторую половину дня я потратил на то, чтобы сменить свой старый аналоговый сотовый телефон на более защищенный цифровой, который поставит в тупик даже парней из Темз-Вэлли, не говоря уже о "Памп". Из дому я позвонил мисс Ричардсон в Нортгемптоншир, и она заявила, что я не должен больше звонить ей. Джинни и Гордон Квинт – ее близкие друзья, и совершенно немыслимо, чтобы Эллис мог изуродовать лошадь, и с моей стороны было непристойно и отвратительно даже думать об этом. Джинни ей все рассказала. Джинни была очень подавлена. То, что она покончила с собой, – целиком моя вина. Однако я добился кое-каких ответов на два своих вопроса. – Ваш ветеринар сказал, сколько, по его мнению, прошло времени после того, как жеребцу отрубили ногу, до семи часов, когда его обнаружили? – Нет. – Не скажете ли вы мне его имя и телефон? – Нет. Поскольку я годами собирал справочники местных телефонов, это было не так уж трудно – просмотреть нортгемптонширские "желтые страницы", найти ветеринара мисс Ричардсон и поговорить с ним. Он будет рад помочь, сказал он. Все, что он может с уверенностью сказать, – ни обрубок, ни нога не кровоточили. Мисс Ричардсон сама настояла, чтобы он избавил жеребца от страданий немедленно, и, поскольку это совпадало с его собственным мнением, он так и сделал. Он не смог назвать полиции время нападения – скорее раньше, чем позже. Рана была чистой – один удар. Ветеринар удивился, что годовалый жеребенок мог спокойно стоять достаточно долго, чтобы к ноге приложили секатор. Да, он подтвердил, что у жеребенка были легкие подковы и что да, вокруг были рассыпаны кусочки корма, но мисс Ричардсон часто дает лошадям корм в дополнение к траве. Он был рад помочь, но не помог. После этого мне пришлось решать, как добираться до озера, поскольку такое обычное дело, как управление машиной, сделалось трудной задачей. У моего "Мерседеса" была такая система, что я мог управиться одной рукой. Для пробы я согнул правую руку и сжал кулак. Больно. С раздражением я принял ибупрофен и поехал на озеро, желая, чтобы рядом был Чико. Норман поднимал свою лодку в трейлер у самого края воды. Он заметил мое медленное приближение и замер. – Что болит? – спросил он. – Самолюбие. Он засмеялся. – Помогите мне с лодкой, а? Толкните, когда я подниму ее. Я посмотрел, что нужно делать, и сказал, что не смогу. – Да просто подтолкните одной рукой. Я без эмоций рассказал ему, что Гордон Квинт целился мне в голову, но ущерб нанес хоть и меньший, но вызывающий затруднения. – Говорю вам на случай, если он попробует сделать это еще раз и будет удачливей. Он слегка повредился рассудком из-за Джинни. Норман, как и следовало ожидать, посоветовал подать официальную жалобу. – Нет, – сказал я. Он пожал плечами и пошел звать приятеля, чтобы тот помог ему с лодкой, а потом занялся ее размещением. – Когда у вас впервые возникло чувство, что за сценой появились какие-то влиятельные фигуры? – спросил я. – Впервые? – Он задумался, не прекращая работы. – Несколько месяцев назад. Я обсуждал это с Арчи. Я предполагал, что занимаюсь обыкновенным делом, даже хотя слава Эллиса Квинта и привлекла к нему прессу, однако старший офицер склонял меня бросить его. Когда я показал ему, насколько веские там свидетельства, он сообщил, что главный констебль не будет счастлив и причина этому всегда одна и та же – политическое давление сверху. – Какого рода эта политика? Норман пожал плечами. – Не то чтобы в этом были замешаны политические партии. Лобби. Где-то заключается сделка, а в результате – "спустите на тормозах дело Квинта, и вам будет то-то и то-то!" – Но не прямо наличными? – Сид! – Ладно, извините. – Очень на это надеюсь. – Он в два слоя завернул снятый мотор. – Я не прошу наличные за кусок тряпки из Нортгемптоншира. – Я преклоняюсь перед вами. Он усмехнулся. – Это событие. Он залез в свою лодку и стал укреплять разные штуки, чтобы дорожная тряска не повредила их. – Никто не поддался давлению полностью, – сказал он. – Дело против Эллиса Квинта не бросили. Правда, оно в плачевном состоянии. Вы сами были безжалостно дискредитированы до такой степени, что стали почти помехой обвинению, и, хотя это крайне нечестно, это факт. – Угу. В сущности, подумал я, Дэвис Татум уполномочил меня найти, кто же затеял кампанию против меня. Я не в первый раз сталкивался с действиями, направленными на то, чтобы заставить меня бросить дело, но впервые мне платили, чтобы я спасал себя. В данных обстоятельствах спасти себя означало нанести поражение Эллису Квинту – так что в первую очередь мне платили именно за это. А за что же еще? Норман подогнал свою машину к трейлеру с лодкой и сцепил их. Потом он через открытое окно перегнулся внутрь кабины, открыл отделение для перчаток и вытащил оттуда пластиковый пакет, который отдал мне. – Эта тряпка, – бодро заявил он, – будет стоить вам шести поклонов каждое утро на протяжении недели. Я с благодарностью взял пакет. Внутри был кусок грязной ткани примерно трех дюймов в ширину, свернутый в несколько раз. – Она примерно метр в длину, – сказал Норман. – Это все, что мне дали. Мне пришлось за нее расписаться. – Хорошо. – Что вы собираетесь с ней делать? – Для начала постирать. Норман с сомнением заметил: – На ней какой-то узор, но на всем куске ни единой метки. Невозможно определить, откуда она. Ни названия садового центра, ничего. – Я не питаю особых надежд, – сказал я, – но, откровенно говоря, сейчас надо хвататься за соломинку. Норман стоял, расставив ноги и уперев руки в бока. Он выглядел как столп правосудия, но сейчас в нем чувствовалась нерешительность. – Насколько я могу доверять вам? – спросил он. – Речь о молчании? Он кивнул. – Я думал, мы уже обсудили это. – Да, но это было несколько месяцев назад. – Ничего с тех пор не изменилось. Он принял решение, опять залез в машину и на этот раз достал коричневый конверт и вручил его мне. – Это копия анализа кусочков того самого конского корма, – пояснил он. – Прочитайте и порвите. – Ладно. Спасибо. Я взял конверт и пакет и знал, что не могу просто так принять такое доверие. Он должен быть сильно уверен во мне, подумал я и почувствовал не гордость, а тревогу. – Я думаю, вы помните, как в июне мы забирали вещи из "Лендровера" Гордона Квинта? – Конечно, помню. – Там был кузнечный фартук. Свернутый. Мы ведь его не взяли? Он замер. – Этого я не помню, но среди тех вещей, которые мы взяли, его не было. А какое он имеет значение? – Я все думал, что это странно – жеребцы стояли спокойно достаточно долго, чтобы к лодыжке приложили секатор, даже если принять во внимание недоуздок и корм. Но у лошадей хорошее обоняние... а все эти жеребцы были подкованы – я проверил у ветеринаров, – и им должен был быть хорошо знаком запах кузнечного фартука. Я думаю, что Эллис надевал этот фартук, чтобы успокаивать жеребцов. Они могли решить, что он – тот человек, который их подковал. Они доверяли ему. Он мог поднять жеребцу ногу и зажать ее в секаторе. Он пристально смотрел на меня. – Что вы об этом думаете? – спросил я. – Это же вы разбираетесь в лошадях. – Именно так я могу заставить жеребца позволить мне подойти и заняться его ногами. – Насколько я понимаю, – сказал Норман, – так это и делалось. Он машинально подал мне на прощание руку, затем вспомнил о работе Гордона Квинта, пожал плечами, усмехнулся и сказал: – Если с этой тканью выяснится что-нибудь интересное, вы дадите мне знать? – Конечно. – До встречи. Он уехал и увез свою лодку, а я вернулся в машину, спрятал конверт и пакет и предпринял короткое путешествие в Шелли-Грин, в дом Арчи Кирка. Он уже вернулся с работы. Мы сидели в гостиной, пока его улыбчивая жена хлопотала на кухне. – Как дела? – спросил Арчи. – Вам виски? Я кивнул: – С водой. Он указал мне на кресло, и мы сели. Темная комната выглядела совершенно октябрьской – электрокамин слегка оживлял ее своим светом, что не удавалось июньскому солнцу. Я не видел Арчи с тех самых пор. Та же, возможно преднамеренная, невзрачность общего облика и проницательный взгляд темных глаз. – У вас сейчас тяжелое время. – Это так заметно? – Да. – Переживу, – сказал я. – Вы не ответите мне на несколько вопросов? – Зависит от того, какие это вопросы. – Для начала – чем вы занимаетесь? – спросил я. – Я государственный служащий. – Это очень неопределенно. – Начните с другого конца, – посоветовал он. Я улыбнулся. – Вот умный человек, который знает, кто ему платит. Его стакан замер на полпути. – Продолжайте, – сказал он. – Ну тогда... Вы знаете Дэвиса Татума? – Да, – ответят он, выдержав паузу. Мне показалось, что он насторожился, ведь он, как и я, должен пройти по минному полю фактов, которые он не хочет или не может обнародовать. Старая игра – знает ли он, что я знаю, что он знает. – Как там Джонатан? – спросил я. Арчи рассмеялся. – Я слышал, вы играете в шахматы, – сказал он. – И слышал, что вы ловко сбиваете с толку. Ваш противник думает, что выигрывает, а потом раз – и все. В шахматы я играл только в Эйнсфорде с Чарльзом, и то не часто. – Вы знакомы с моим тестем? – спросил я. – Бывшим тестем, Чарльзом Роландом? – Я говорил с ним по телефону. По крайней мере он мне не врет, подумал я, и этим указывает мне верное направление. Я еще раз спросил о Джонатане. – Этот негодный мальчишка все еще в Комб-Бассете, и, поскольку сезон катания на водных лыжах кончился, он всех сводит с ума. Вы – единственный, кто видит в нем что-то хорошее. – Норман тоже. – Норман видит талантливого водного лыжника с криминальными наклонностями. – У Джонатана есть деньги? Арчи покачал головой. – Только то, что мы даем ему на зубную пасту и прочее. У него еще не кончился испытательный срок. Он бездельник. – Арчи сделал паузу. – Бетти платила за водные лыжи. У нее единственной из нашей семьи есть настоящие деньги. Он вышла замуж сразу после школы. Бобби старше ее на тридцать лет – он был богат, когда они поженились, а теперь стал еще богаче. Как вы сами видели, она по-прежнему предана ему. И всегда была предана. У них нет детей – она не могла родить. Очень печально. Если бы у Джонатана было хоть чуть-чуть соображения, он был бы тактичней с Бетти. – Не думаю, что он настолько плох. По крайней мере, пока. – Он вам нравится? – удивленно спросил Арчи. – Не очень, но я терпеть не могу смотреть, как люди пропадают зря. – Глупый мальчишка. – Я проведал жеребца, – сказал я. – Нога на месте. Арчи кивнул. – Бетти радуется. Жеребец хромает, но они собираются посмотреть, что из него получится в племенной работе – с его-то родословной. Бетти на следующий год хочет пустить его к хорошим кобылам. Вошла жена Арчи и спросила, не останусь ли я на обед. Я поблагодарил ее, но отказался, так как уже собрался уходить. Арчи пожал мне руку. Я от неожиданности поморщился, но он ничего не сказал и вышел проводить меня до машины. Было уже почти темно. – На государственной службе, – сказал Арчи, – я работаю в маленьком неприметном отделе, который был создан некоторое время назад, чтобы предсказывать вероятные результаты политических назначений. А еще мы предсказываем грядущие неизбежные последствия предлагаемых законопроектов. Он сделал паузу и нехотя продолжил: – Мы называем себя "группой Кассандры". Мы видим, что может произойти, но нам никто не верит. Мы постоянно ищем исключительно независимых сыщиков, которые ни с кем не связаны. Их тяжело найти. Мы думаем, что вы один из них. Я стоял возле своей машины и в угасающем свете дня смотрел в эти удивительные глаза. Необычный человек с невообразимой интуицией. – Арчи, – сказал я, – я стану работать на вас до тех пор, пока буду уверен, что вы не пошлете меня навстречу опасности, о существовании которой будете знать, но о которой мне не скажете. Он глубоко вздохнул, но обещать не стал. – Спокойной ночи, – мягко сказал я. – Сид. – Я вам позвоню. Это обещание, подумал я, такое же, как "пойдем пообедаем". Он еще стоял на дорожке, когда я выехал из ворот. Настоящий государственный служащий, печально подумал я. Не может дать никаких гарантий, потому что правила игры могут в любую минуту измениться. Я поехал на север через Оксфордшир, доехал до Эйнсфорда и позвонил в дверь дома Чарльза. Открыла миссис Кросс, лицо которой при виде меня выразило радость. – Адмирал в кают-компании, – заверила она меня, когда я спросил ее, дома ли Чарльз, и поспешила сообщить ему новость. Он ничего не сказал насчет того, что я уже второй раз за три дня скрываюсь в его убежище. Он просто указал мне на кресло и налил бренди, не задавая вопросов. Я сидел, пил бренди и наслаждался простотой и сдержанностью этого худощавого человека, который когда-то командовал кораблями, а теперь был моим единственным якорем. – Как твоя рука? – спросил он, и я легко ответил: – Болит. Он кивнул. – Можно мне остаться? – спросил я. – Конечно. После долгого молчания я сказал: – Вы знаете человека по имени Арчибальд Кирк? – Нет, не думаю. – Он сказал, что говорил с вами по телефону. Полагаю, это было несколько месяцев назад. Он государственный служащий и должностное лицо. Живет неподалеку от Хангерфорда, и я приехал сюда прямо от него. Вы можете припомнить? Я думаю, что он спрашивал вас обо мне. Что-то вроде проверки или рекомендации. Возможно, вы сказали ему, что я играю в шахматы. Чарльз задумался, роясь в памяти. – Я бы всегда дал тебе хорошую рекомендацию, – сказал он. – Или есть какие-то причины, по которым ты предпочитаешь, чтобы я этого не делал? – Нет, вовсе нет. – Меня несколько раз спрашивали о твоем характере и способностях. Я всегда говорю, что если они ищут сыщика, то лучшего не найдут. – Вы очень любезны. – А почему ты спрашиваешь об этом Арчибальде Черче? – Кирке. – Ну, Кирке. Я отхлебнул бренди и сказал: – Помните тот день, когда вы приехали со мной в Жокейский клуб? Тот день, когда мы добились увольнения начальника службы безопасности? – Это я вряд ли смогу забыть, правда? – Вы ведь не рассказывали об этом Арчи Кирку? – Конечно, нет. Я никогда об этом не рассказываю. Я дал слово. – Кто-то рассказал, – мрачно сообщил я. – На самом деле Жокейский клуб не давал клятвы молчать. – Я знаю. – Я немного подумал и спросил: – Вы знаете юриста Дэвиса Татума? Он адвокат и занимается делом Эллиса. – Я знаю о нем. Никогда с ним не встречался. – Он бы вам понравился. И Арчи тоже. Они оба знают о том дне в Жокейском клубе. – Но, Сид... какое это имеет значение? Я имею в виду, что ты оказал клубу огромную услугу, избавив их от негодяя. – Дэвис Татум и, я уверен, Арчи Кирк тоже, наняли меня, чтобы выяснить, кто действует за кулисами и пытается отменить суд над Квинтом. И я вам этого не говорил. – Тайна клиента? – улыбнулся он. – Верно. Ну, Дэвис Татум рассказал мне, что знает все о том, как руководители клуба уговорили меня снять рубашку и почему они это сделали. Я думаю, что они с Арчи пытаются уверить себя, что, если они попросят меня сделать что-то опасное, я это сделаю. Чарльз долго смотрел на меня все так же спокойно. Наконец он сказал: – А ты сделаешь? Я вздохнул. – Возможно. – Какого рода опасность? – Не думаю, что они сами знают. Но реально – если у кого-то есть веские причины для того, чтобы не допустить даже начала суда над Эллисом, то кто стоит у него на дороге? – Сид! – Да. Поэтому меня просили разузнать, кто может быть заинтересован в этом настолько, чтобы обеспечить мое устранение. Они хотят, чтобы я выяснил, кто, что и как. – Дьявольщина, Сид! Для человека, который никогда не переходил границ приличия, это было крепкое выражение. – Итак, – я вздохнул, – Дэвис Татум назвал мне имя Оуэна Йоркшира и сказал, что тот владеет фирмой под названием "Топлайн фудс". "Топлайн фудс" являлась спонсором ленча в Эйнтри накануне Большого национального. Эллис Квинт был там почетным гостем. А еще среди гостей присутствовал некий лорд Тилпит. Он входит в совет директоров "Топлайн фудс" и владеет газетой "Памп", которая несколько месяцев издевается надо мной. Чарльз застыл в своем кресле. – Итак, – продолжал я, – я собираюсь пойти и посмотреть, что из себя представляют Оуэн Йоркшир и лорд Тилпит, и, если я не вернусь обратно, вы можете поднять шум. – Не делай этого, Сид, – отдышавшись, сказал Чарльз. – Нет. Если я не сделаю этого, Эллис выйдет из зала суда со смехом, а моя репутация будет навеки спущена в канализацию, если вы понимаете, что я имею в виду. Он понимал. Чуть погодя он сказал: – Я слабо припоминаю разговор с этим Арчи. Он спрашивал о твоей голове. Он сказал, что знает о твоей физической стойкости. Странный набор слов – это я запомнил. Я сказал ему, что в шахматах ты ведешь хитрую игру. И это так и есть. Но разговор этот был так давно. Еще до того, как все случилось. Я кивнул. – Он много знал обо мне уже тогда, когда заставил свою сестру позвонить мне в полшестого утра и сказать, что ее жеребцу отрубили ногу. – Так вот он кто? Брат миссис Брэккен? – Да. – Я допил бренди и сказал: – Если вы когда-нибудь будете разговаривать с сэром Томасом Улластоном, не могли бы вы спросить его – не драматизируя этого, не он ли рассказал Арчи Кирку или Дэвису Татуму о том дне в Жокейском клубе? В то время сэр Томас Улластон был главой клуба и вел разбирательство, которое привело к смещению начальника службы безопасности, пытавшегося отбить у нас с Чико всякое желание когда-либо заниматься расследованиями. Насколько я понимал, это все было в прошлом, и я больше всего хотел бы, чтобы там оно и оставалось. Чарльз сказал, что спросит сэра Томаса. – Попросите, чтобы он не дал "Памп" ухватиться за эту историю. Чарльз думал о такой возможности с не меньшим ужасом, чем я. Тут зазвонил дверной колокольчик, и Чарльз посмотрел на часы. – Кто бы это мог быть? Уже почти восемь. Это выяснилось весьма скоро. Чрезвычайно знакомый голос позвал из холла: – Папа! И на пороге появилась Дженни... Младшая дочь Чарльза и моя бывшая жена. Моя все еще озлобленная жена, у которой под языком колючки. Задохнувшись от внезапного смятения, я встал – и Чарльз тоже. – Дженни, – сказал он, делая шаг ей навстречу. – Какая приятная неожиданность! Она, как всегда холодно, подставила ему щеку и сказала: – Мы проезжали мимо. Не могли не зайти. – Она без особых эмоций глянула на меня и добавила: – Мы не знали, что ты здесь, пока я не заметила возле дома твою машину. Я подошел к ней и тоже поцеловал в щеку. Она – как всегда – приняла это как знак вежливости, цивилизованное примирение с противником после сражения. – Ты похудел, – заметила она по привычке. Я подумал, что она, как всегда, выглядит прекрасно, но, сказав это, я ничего не выигрывал. Я не хотел, чтобы она смеялась надо мной. Если она пыталась задеть меня словом, это ей всегда удавалось, а пыталась она часто. Моей единственной защитой было и оставалось молчание. Ее симпатичный новый муж вошел в комнату следом за ней, поздоровался за руку с Чарльзом и извинился за то, что они заехали без предупреждения. – Всегда рад вас видеть, дорогой мой, – уверил его Чарльз. Энтони Вингхем повернулся ко мне, смущенно-вежливо произнес: "Сид..." – и протянул мне руку. Удивительно, подумал я, вытерпев его сердечное приветствие, как часто приходится пожимать руки на протяжении одного дня. Раньше я этого не замечал. Чарльз налил всем выпить и предложил пообедать. Энтони Виндхем поблагодарил и отказался. Дженни холодно посмотрела на меня и села в золоченое мягкое кресло. Чарльз болтал с Энтони о пустяках, пока им не надоела тема погоды. Я стоял с ними, но смотрел на Дженни, а она – на меня. Во внезапно наступившей тишине она сказала: – Ладно, не думаю, что ты хочешь услышать это от меня, но на этот раз ты попал в изрядный переплет. – Нет. – Что – нет? – Нет, я не хочу слышать об этом от тебя. – Эллис Квинт! Этим куском ты подавишься. И все лето мне надоедали репортеры. Я полагаю, тебе это известно? Я невольно кивнул. – Эта репортерша из "Памп", – пожаловалась Дженни. – Индия Кэткарт. Я не могла отвязаться от нее. Она хотела знать все о тебе и нашем разводе. Ты знаешь, что она написала? Она написала, что я ей сказала, будто бы, не говоря уж о том, что ты можешь покалечиться, ты – не тот мужчина, которого мне хватало. – Я читал это, – отрывисто сказал я. – Ты читал? И тебе понравилось? Тебе это понравилось, Сид? Я не ответил. – Не надо, Дженни! – яростно запротестовал Чарльз. Ее лицо вдруг смягчилось, вся злость исчезла, открыв нежную девушку, на которой я когда-то женился. Преображение совершилось мгновенно, как будто упали засовы темницы. Ее освобождение, подумал я, наконец-то произошло. – Я ничего этого не говорила, – смущенно сказала мне Дженни. Правда не говорила. Она выдумала это. Я вздохнул. Я обнаружил, что возвращение прежней Дженни тяжелее вынести, чем ее презрение. – А что ты говорила? – спросил я. – Ну...я...я... – Дженни, – снова сказал Чарльз. – Я сказала ей, – она повернулась к нему, – что я не смогла жить в суровом мире Сида. Я сказала ей, что она может писать все, что угодно, но не сможет сокрушить его или уничтожить, потому что это никогда никому не удавалось. Я сказала ей, что он не выказывает своих чувств, и что он тверже стали, и что я не могла с этим жить. Мы с Чарльзом много раз слышали это от нее раньше. А вот Энтони был удивлен. Он с высоты своего роста изучают мою безобидную внешность и явно думал, что она ошиблась во мне. – Индия Кэткарт тоже не поверила Дженни, – утешил его я. – Что? – И мысли он тоже читает, – сказала Дженни, поставив стакан и вставая. – Энтони, дорогой, нам пора. Отцу она сказала: – Извини за такой короткий визит, – а мне: – Индия Кэткарт – сука. Она взглянула мне в глаза. – Я не могла с этим жить. Я сказала ей правду. – Я знаю. – Не дай ей сломать тебя. – Не дам. – Ладно. – Она говорила отрывисто, громко, улыбаясь. Когда птицы вылетают из клетки, они поют и радуются. – Прощай, Сид. Она выглядела счастливой. Она смеялась. Я желал вернуться в то время, когда мы встретились и она всегда была такой, но вернуться назад нельзя. – Прощай, Дженни, – сказал я. В совершенном изумлении Чарльз вышел проводить их и вернулся, нахмурившись. – Я просто не понимаю свою дочь, – сказал он. – А ты? – Я понимаю. – Она разрывает тебя на части. Я не могу этого вынести, даже если ты можешь. Почему ты никогда не отвечаешь? – Посмотрите, что я с ней сделал. – Она знала, за кого выходила замуж. – Не думаю. Всегда нелегко быть замужем за жокеем. – Ты слишком многое ей прощаешь! И потом, ты знаешь, что она сказала мне только что на прощание? Я ее не понимаю. Она обняла меня – обняла, а не просто клюнула в щеку – и сказала: "Позаботься о Сиде". Я почувствовал, как слезы подступают к глазам. – Сид... Я тряхнул головой. – Мы заключили мир. – Когда? – Только что. Прежняя Дженни вернулась. Она освободилась от меня. Она вдруг почувствовала себя совсем свободной... и ей не нужно будет больше... разрывать меня на части, как вы это называете. Думаю, что вся ее разрушительная ярость наконец ушла. Она выпорхнула из клетки. – Надеюсь, – неуверенно сказал Чарльз. – Мне надо выпить. Я улыбнулся и присоединился к нему, но, когда мы сели есть, я обнаружил, что чувствую не облегчение, а утрату – пусть даже Дженни теперь не будет мучить и презирать меня. |
|
|