"Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ" - читать интересную книгу автора (Брайан Френсис)

9. «Испаньола»

Мы на несколько дней закрыли трактир и гостиницу и выставили объявление об этом у начала дороги. Однако это не принесло мне облегчения, а лишь вызвало новую волну страха. Не проходило ни часа, чтобы я не взглядывал на море под нами или не прислушивался к движению по земле позади дома. Кто мог знать, не отдал ли Молтби приказаний каким-то своим наемникам? А не то родственники Бервика могли пожелать заехать в места, где их родич встретил свою погибель. Матушка сказала мне, что его тело увезли из нашего графства, чтобы похоронить где-то совсем в другом месте. Сбежавшую лошадь так и не нашли.

Я не расставался с пистолетами все это беспокойное время. А в трех случаях даже хватался за них. Первая тревога рассеялась просто, когда я услышал забавный клич Бена Ганна: «Дарби, подай мне рому!» – тот самый, будто призрачный голос, что так перепугал пиратов на острове.

Бен спускался по нашей дороге словно император в лохмотьях – он был одет в нелепейший костюм, где ливрея сочеталась с треугольной шляпой.

Все обитатели «Адмирала Бенбоу» тотчас же влюбились в Бена Ганна. Его преувеличенная готовность выполнить любое поручение у всех вызывала смех. Каждого из нас он называл адмиралом. В его присутствии у всех становилось легче на душе.

Второй раз меня встревожило появление незнакомого всадника. Луи прибежал ко мне со словами, что он слышит стук копыт, и хотя сам я ничего не слышал, я стал ждать за утесом, что стоит чуть выше у дороги. Том Тейлор, тоже вооружившись, спрятался за небольшим мостом.

Минут десять спустя меня снова поразила чуткость Луи: я прошел немного вперед и увидел приближающегося всадника. Он был необычайно хорошо одет, а на голове у него ловко сидела шляпа с плоскими полями. Голубые глаза его возбужденно сверкали, и я невзлюбил его с первого взгляда.

– Доброго тебе дня, добрый человек, – произнес он. – Где твой хозяин?

– Назовите имя, – ответил я, желая сбить с него спесь.

– Его или мое? – резким тоном спросил незнакомец. – Его, как мне сказали, Хокинс.

– А ваше?

– Я – Джеффериз.

– А я – Хокинс.

– Да неужели?!

Таков, значит, человек, назначенный Джоном Трелони стать нашим судовым врачом. Я окинул его внимательным взглядом: человек элегантный и находчивый, непринужденный в обращении, и – судя по манерам – джентльмен. Он спешился и тотчас же схватил мою руку, крепко ее пожав.

– Мой добрый друг! О котором мой родственник так хорошо отзывается! Я еду прямо из Холла. Джон говорит – а увидев вас, я с ним совершенно готов согласиться, – что мы с вами непременно станем самыми добрыми товарищами по плаванию, разве не так?

Он был всего несколькими годами старше меня, явно многое повидал и знал свет, но, на мой вкус, слишком уж быстро несся вперед. Он был слишком нетерпелив, слишком суетлив; мне по нраву люди более степенные. Из-за него у меня сразу же возникло довольно обычное для меня затруднение: как может не нравиться человек, которому нравишься ты? Я счастлив сказать, что знаю многих, кому я нравлюсь, но я не чувствую себя счастливым, когда не способен ответить им тем же.

– Корабль должен прибыть совсем скоро. Завтра, а может быть, даже сегодня вечером, – сказал я. – Боюсь, им препятствовал ветер. Позвольте, я проведу вас в дом.

– А я живу в Фалмуте, – воскликнул он. – И никогда не был в море![6] Не забавно ли?

Войдя в дом, Джеффериз отдал низкий поклон моей матушке и Грейс Ричардсон. Его внешность и манеры привлекли их внимание. Я часто наблюдал, что женщины не против, когда определенного типа мужчины оказываются склонны к преувеличениям.

– Роджер Джеффериз. Врач, – представился он. – И прошу позволения сказать, надеюсь также, что джентльмен.

– Вы позволите нам судить об этом? – спросила матушка с улыбкой, вроде бы ведя шутливую беседу. Но я – то ее хорошо знаю: если бы она ко мне так обратилась, я почувствовал бы, что меня здорово осадили. Грейс Ричардсон не промолвила ни слова, но Джеффериз посмотрел на нее, как мне представилось, с живым интересом.

Третий повод для тревоги возник в ранние часы следующего утра. Том остановил меня, когда я поднимался по лестнице, чтобы отправиться спать.

– Хочу подежурить, – сказал он.

– Но ведь никакой опасности нет, Том, – возразил я. – Или тебе кажется, что есть?

Он взглянул на меня:

– Твой отец ответил бы «да», Джим, а я уже все продумал. Джошуа и я. Больше никого и не надо.

– Если опасность возникнет, Том…

Мне не пришлось договорить.

– Я тебя разбужу, Джим. Слово даю.

Я пожелал ему доброй ночи и отправился спать в надежде, что сон будет спокойным и крепким.

Однако довольно скоро я почувствовал на одеяле чью-то руку и услышал голос, шепчущий:

– Вставай, вставай! – Это был Том. – Там всадник какой-то. На нашей дороге.

– Какой-нибудь проезжий, Том. Не заметил в темноте нашего объявления «Закрыто»!

– Нет, нет! Он не так давно остановился. Сидит там и наблюдает.

– Он один? – Теперь сердце у меня заколотилось. Горбун. Вот человек, который сидит и наблюдает. И он был один, когда я его встретил в первый раз.

– Пока что. Я других копыт не слыхал. Думаю, он за нами следит. – Голос Тома звучал мрачнее мрачного.

Я встал с кровати. Не могу сказать, что я не был напуган.

– Нам только одно остается, Том. Смело к нему подойти. Оставайся здесь. Смотри за дверью.

Я оделся, взял пистолеты и с тяжелым вздохом, словно из-под палки, вышел из дома. На небе появились первые, лимонно-желтые проблески зари. Я обогнул крыльцо и пошел вперед по укрытой тенями дороге. И правда, высокая и мощная фигура всадника на лошади, сидящего очень прямо и неподвижно, замаячила впереди. Услышав звук моих шагов по булыжнику, он натянул поводья, задрав коню голову. Я взвел курок и прицелился.

– Кто идет?

– Ш-ш-ш! – послышался голос.

– Кто вы такой, и что вам нужно? – Я осторожно подошел ближе и решительно намеревался выстрелить, если замечу резкое движение со стороны этой темной фигуры.

– Ш-ш-ш! – снова послышался голос. Это «ш-ш-ш» меня совершенно озадачило. – Господи, Джим, до чего же ты шумлив сегодня!

Я рассмеялся, но тут же встревожился.

– Доктор Ливси! Зачем вы…

– Джим, будь любезен, успокойся и говори потише! Людям нужно выспаться.

Я понизил голос.

– Но зачем вы здесь?

Я заметил, что за поясом у него – пара пистолетов, а к седлу приторочено кремневое ружье.

– Джим, кто знает, не донесло ли каким-нибудь ветром слух о вашем отплытии до Бристоля или еще какого-нибудь места на этом болтливом побережье. Вот я и решил постоять на часах.

– А я все время думаю о вас, – воскликнул я.

– Но меня тут нет, если ты понимаешь, что я хочу сказать. И я тебя не видел.

– Понимаю, сэр.

– Воздух сегодня замечательный, – произнес он. – А твоя матушка сильно расстроена твоим отъездом?

– Пока нет. Но, я думаю, в час расставания она проявит какие-то чувства.

Минуты две мы стояли в молчании.

– Я очень тронут, сэр, – сказал я.

Доктор Ливси кашлянул, но ничего не ответил. Мне хотелось остаться с ним, что бы там ни говорилось в законе, поэтому я попытался завязать беседу.

– Сквайр вчера заезжал сюда. Мне очень жаль, что здоровье его пошатнулось.

Доктор Ливси зашелся от смеха.

– Это он так говорит? – от смеха он совершенно обессилел. – Нет, Джим. Он просто не хочет признавать, что стареет. Поэтому он придумал себе какое-то заболевание желудка и, боюсь, я дал ему какой-то отвратительный на вкус порошок. Это его вылечит. – И мы оба рассмеялись.

– А этот Джеффериз?… – отважился я спросить.

– Кузен Джона? Да, он говорил со мной о нем. Хороший врач. Жену себе ищет. Теперь, когда у него завелись деньги, называет себя джентльменом.

Я задержал дыхание. Такое меня не устраивало.

Молчание доктора породило новую паузу, и я подумал, что он, вероятно, хочет, чтобы я ушел и не компрометировал его как судью. Но мне хотелось выразить ему свою благодарность хотя бы тем, что не оставил его в одиночестве. И я сказал:

– Сэр, я никому не скажу, что виделся с вами, но чем бы ни окончился наш вояж, я всегда буду помнить о вашем добром поступке.

Доктор Ливси ничего не ответил. Мы некоторое время стояли рядом, порой обмениваясь одним-двумя словами о местных делах. Ночная тьма на востоке посветлела. Когда света стало достаточно, чтобы мы могли разглядеть друг друга, доктор Ливси сделал едва заметный жест рукой. Это могло быть знаком, что я должен уйти, прощальным мановением руки или благословением. И он уехал.

Я пошел назад по дороге, свернул за угол, приближаясь к гостинице, и тут увидел ее!

Недалеко в море, на дорожке танцующего на волнах света зари, словно корабль из чудесного сна, шла к нашей бухте «Испаньола».

Долгие несколько минут я стоял во дворе гостиницы и смотрел на «Испаньолу». На ее борту я когда-то раскрыл заговор и нашел друзей, испытал страх и отвагу, увидел предательство и смерть. На ее борту мне открылись худшие свойства человека. Но она спасла мне жизнь, а я спас жизнь ей: я не дал ей уплыть по воле волн, когда был сражен последний пират.

В гостинице к приходу судна все уже поднялись. Все мы быстро принялись за дела, молча и взволнованно выполняя намеченное. Вскоре Бен Ганн объявил, что по сверкающей зыби летит к берегу четырехвесельная корабельная шлюпка.

В начале погрузки я отправился вместе с Луи и Грейс Ричардсон, чтобы помочь им взойти на борт, но более всего чтобы увезти их прочь из нашего опасного округа. Я намеревался возвратиться и присмотреть за оставшейся погрузкой вещей и провианта. После этого нам оставалось только принять на борт Тома Тейлора, Бена Ганна и Джеффериза.

Молчаливые, спокойные матросы помогли женщине и мальчику. Я вновь стоял на палубе «Испаньолы», и солнце слепило мне глаза.

Никогда еще я не испытывал такого смятения чувств! Я взглянул вниз – туда, где Израэль Хендс в давно назревавшей пьяной драке убил палубного матроса О’Брайена. Затем мой взгляд невольно устремился к мачте, где Хендс потом пытался убить и меня. Мачту не сменили. Мне подумалось, что все еще видна на ней та отметина, и показалось, что все еще свербит шрам у меня на плече, в том месте, где нож Хендса пригвоздил меня к мачте, пробив кожу. И меня снова пробрала дрожь, вроде той, что тогда освободила меня от ножа.

Я часто вспоминал взгляд Израэля Хендса, когда он лез вслед за мной на мачту, а еще чаще видел его лицо в тот момент, когда я разрядил в него оба пистолета. В самые дурные свои ночи я снова глядел сквозь прозрачную воду на дно моря, где бок о бок лежали О’Брайен и Хендс; кружение небольших волн покачивало их окровавленные тела словно суденышки, то на левый борт, то на правый. А порой мне слышался громкий стук костыля Долговязого Джона Сильвера по палубным доскам.

Но тут мои мрачные мысли были развеяны приятнейшим сюрпризом. По кормовому трапу вышел на палубу мой дядюшка, Амброуз Хэтт.

– Как? Дядя! – воскликнул я. – Неужели вы с нами? Не может быть! Вы приехали навестить матушку? Разумеется, все дело в этом?

Дядюшка рассмеялся.

– Мог ли я удержаться от такого приключения, Джим? Припомни, сколько раз ты возбуждал мой ум своими рассказами о Южных морях? Я должен сам побывать там! – Он снова по-мальчишески рассмеялся. – Джим, закон – штука медлительная и скучная, вполне возможно, такого путешествия мне на долю больше не выпадет.

Сказав так, он поклонился Луи и поцеловал руку Грейс Ричардсон. Все мы заулыбались от удовольствия, успокоенные и поддержанные его присутствием.

Но это был не единственный сюрприз. В следующий приезд шлюпка доставила на борт доктора Джеффериза, Бена Ганна, Тома Тейлора и… мою матушку. Меня словно несло в вихре событий – все эти решения были приняты без моего ведома, а матушка, видимо, из письма дяди узнала, что он предполагает отплыть вместе с нами.

Помимо того, матушка привезла с собой еще одного матроса, заявив:

– На каждом судне должен быть судовой кот!

Из ее объятий выкарабкался Кристмас. Как все коты на свете, он объявил корабль своим владением, после чего отправился искать местечко посолнечнее, где мог бы прихорашиваться в свое удовольствие.

Я уже много лет не видел мать и дядюшку вместе и успел забыть, как сильно они привязаны друг к другу. И нескольких минут не прошло, а они уже смеялись каким-то общим воспоминаниям, и хотя их встреча была мимолетной, она согрела своим теплом все наше сообщество.

На «Испаньоле» очень многое было отремонтировано и исправлено. Теперь у нее была новая бизань;[7] многие места опалубки сияли свежими досками, и она гордо несла новые паруса. После нашей охоты за сокровищами сквайр Трелони продал ее все тому же мистеру Блендли (и как это всегда ему свойственно, много денег потерял на этой сделке).

Ко мне подошел морской офицер.

– Мне сказали, вы – мистер Хокинс?

– Вам правильно сказали.

– Я – помощник капитана, сэр, Натан Колл. – Лицо у этого шотландца было цвета тикового дерева, а рука еще крепче того. – Мне дали понять, сэр, что мы получим полные сведения, когда будем в пути.

Мне об этом не было ничего известно, о чем я ему и сообщил.

– Я полагаю, сэр, мистер Хэтт так сказал капитану.

– В таком случае я уверен, что так оно и будет, – ответил я.

Натан Колл отправился по своим делам. Я предпринял все необходимое, чтобы доставить мою матушку на берег и благополучно завершить погрузку провианта. На берегу матушка не проявила никаких чувств и пошла к дому, держась от меня чуть поодаль.

Обратив ко мне лицо, она произнесла:

– Я буду с нетерпением ждать твоего благополучного возвращения, Джим.

Она очень редко обращалась ко мне по имени, так что я понял, что для нее это – выражение глубокого чувства.

– Мы возвратимся к весне, матушка, – заверил я ее.

Тут она одарила меня своей особой теплой улыбкой, какую за всю мою жизнь я видел у нее лишь два или три раза. Даже сегодня меня согревает эта улыбка. Когда я о ней вспоминаю, я на миг перестаю писать свою летопись и смотрю в окно – на море.

Доставив на борт меня, порох, снаряды и дробь, шлюпка завершила свое последнее путешествие. Теперь я позволил себе более полно ощутить под ногами палубу «Испаньолы». А сегодня могу с уверенностью сказать, что – какими бы ужасными ни были некоторые из дней, проведенных мною на ее борту, – я люблю это судно и люблю вспоминать о нем…