"Глаза, чтобы плакать" - читать интересную книгу автора (Дар Фредерик)8Я проснулся довольно поздно. Когда я открыл глаза, комната была залита солнечным светом. Золотые блики, играющие на стенах, вызвали в памяти образ Мов и странный поцелуй, который она мне подарила. Все утро мысли о нем неотвязно преследовали меня, словно старая печаль, которая приходит, когда ее совсем не ждешь. Вчера я открыл для себя эту хрупкую девочку-подростка. Мне стали понятны ее странности, истоки ее горя. Люсия по отношению к ней вела себя просто отвратительно. Долгие годы Мов мечтала о встрече с матерью. В своих мыслях она наделила ее всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, но реальность разрушила все ее надежды, и девочка скоро поняла, что вместо жаркой и нежной материнской любви ей уготован эгоизм и экстравагантность избалованной актрисы. Люсия отказалась от нее, вычеркнула из памяти, поместив в самый дальний угол своего бытия, как убирают устаревшую фамильную мебель, которой стыдятся, так как она не соответствует роскоши современного жилища. Я был погружен в эти мысли, когда в дверь постучали. Это оказался Феликс. Во всем Париже не найти было второго такого слуги, преданного хозяйке до мозга костей. К своим обязанностям этот человек относился как к священнодействию. Актриса была для него идолом, которому он поклонялся. Кто знает, возможно, Феликс был тайно влюблен в нее? Ведь у Люсии, как у любой другой звезды ее величины, имелись толпы фанатичных поклонников, готовых целовать землю, по которой она прошла. – Вас просит мадам. Она у себя. Феликс был чопорен и церемонен со мной до крайности. Видимо, подобным образом он выражал свое осуждение и зависть. Люсия подарила мне роскошный халат из синего велюра, в котором я походил на колдуна. Наспех умывшись, накинул свое сказочное одеяние и отправился к своей патронессе, на этот раз не прибегая к помощи пожарной лестницы. Люсия и до того не вызывала у меня особо нежных чувств. Теперь я в полном смысле слова ее ненавидел. Мысль о том, что мне предстоит оказывать ей знаки внимания и демонстрировать любовь, наводила тоску. Актриса, судя по всему, основательно подготовилась к нашей встрече. Я впервые видел ее в невообразимом китайском одеянии, делавшем ее похожей на куклу из ярмарочного тира. Волосы она украсила огромным бантом из розового бархата. Будь моя воля, я издал бы специальный указ, запрещающий носить розовое женщинам старше двадцати. На Люсии, как мне кажется, розовый бант выглядел неприлично. – Добрый день, муженек! Я до боли сжал кулаки, стараясь не сорваться, и направился к кровати, на которой она полулежала, изучая сценарий. Люсия протянула мне губы для поцелуя, но, заметив мой разбитый рот, вскрикнула: – Морис! Что с тобой случилось? – Я вчера поцеловался с дверью. Направляясь спать, я не заметил в темноте, что она прикрыта. – Но это же ужасно! Надо показаться врачу. – Да бросьте вы! Через два дня все пройдет. Люсия обняла мою голову. Широкий рукав ее нелепого наряда отвернулся, и я щекой почувствовал прикосновение мягкого тела. – Мой муженек очень храбрый... – просюсюкала Люсия. По моему телу пробежал электрический ток. Недобрый знак. Я спрашивал себя, сколько еще смогу выдержать это издевательство. – Ты прочитал сценарий Морена, дорогой? – Да. – Ну и что ты по этому поводу думаешь? Неплохо, правда? Мне оставалось только согласиться. Впрочем, насколько я мог понять после поверхностного чтения, работа действительно была стоящая. – Отлично, вы правы. – Единственное замечание, которое я бы сделала Морену, касается образа матери. Естественно, Люсию интересовала только ее собственная персона. Актриса стала излагать свою концепцию роли, которая, судя по обдуманным словам, вполне оформилась в ее голове. – Видишь ли, в сценарии мать представлена как чувственная, легкомысленная, циничная женщина, думающая только о своем любовнике и совершенно забросившая ребенка. Но такого просто не может быть! Жене позволительно забыть своего мужа, даже возненавидеть его... Но она всегда остается матерью! Я не верил своим ушам. И это говорила Люсия, которая, в погоне за уходящей молодостью, отказалась от воспитания собственного ребенка, вынудив его скитаться по пансионам! Это говорила та, которая лишь изредка, да и то с досадой, вспоминала о существовании дочери, а взяв ее наконец к себе, стала выдавать за племянницу! – Ты со мной не согласен? Я пристально посмотрел ей в глаза. – Разумеется, согласен, Люсия. Мать всегда остается матерью. Люсия как ни в чем не бывало продолжила: – Хорошо. Я рада, что ты разделяешь мое мнение... Надо будет попросить Морена добавить несколько сцен с участием матери и сына. Персонажи говорят точным, но сухим языком. В их отношениях должно быть больше тепла, не так ли? – Мне кажется, ты меня почти не слушаешь! О чем ты думаешь? Ей следовало бы спросить: о ком. Я думал о Мов. Мне хотелось ее увидеть, обнять. В этом желании не было ничего сексуального. Просто мне хотелось излить на нее переполнявшую меня нежность. – Извините, из-за ушиба я плохо спал. – Морис... Я покраснел, почувствовав по серьезности ее тона, что сейчас мне будет задан вопрос, который поставит меня в затруднительное положение. Вопрос был задан, но, слава Богу, о другом. – Морис, почему ты не говоришь мне "ты"? Я слегка смешался. Не мог же я сказать, что никогда не обращался таким образом к женщине, которая старше меня на тридцать с лишним лет. – Я... слишком восхищаюсь вами, Люсия. Нельзя же говорить "ты" божеству! Люсия была явно польщена. – Дурачок, – кокетливо сказала она и поцеловала меня. Она была в отличном настроении, целиком захваченная фильмом. На кровати валялись листки, на которых она расписывала свои будущие мизансцены. – Ах, я тебе еще не сказала! – вдруг воскликнула она. – У меня родилась идея. Я хочу, чтобы твоя одежда в фильме выглядела поэтично, поэтому решила заказать костюмы не портному, а настоящему кутюрье. – А я не буду выглядеть гомиком? – испугался я. – Какие глупости! Твой герой – подросток, а в этом возрасте еще отсутствует половая принадлежность. Доверься мне. Я знаю, чего хочу, и уверена в себе. – Я вам доверяю. На этом мы расстались, и я поспешил к Мов. Девушка слушала какую-то модерновую музыку. Она еще больше осунулась и напоминала больного птенца. – Можно? – Зачем спрашивать? Мов выключила проигрыватель, и сразу же в комнате повисло неловкое молчание. Я закрыл за собой дверь и уселся на кровать. – Я только что разговаривал с вашей матерью, – пробормотал я, тщетно пытаясь не отводить взгляда от грустных голубых глаз. – Вот как? – Мов, я ее ненавижу. Я чувствую, что не смогу больше играть грязную роль, которую она мне навязала. Пусть фильм пропадает пропадом, я хочу уехать. – Пусть и я пропаду пропадом, – добавила Мов. – Почему вы так говорите? – Потому что это правда, Морис. У меня ведь больше никого нет, кроме вас. Глупо, но это так... Я нервно наматывал на палец край покрывала ее кровати, судорожно обдумывая ситуацию. – А если нам сбежать из этой мышеловки? Девушка вздрогнула. Затем внимательно посмотрела на меня. Легкая улыбка появилась на ее бескровных губах. – Спасибо за это предложение, Морис. К сожалению, оно неосуществимо. – Почему? – Потому, что мы несовершеннолетние. Люсия никогда не простит нам подобной шутки. Она обязательно нас разыщет, и тогда прощай ваша карьера и моя свобода! – Видимо, вы правы. В любом случае вам не стоит рассчитывать на то, что Люсия откажется от своей роли. Мов ухмыльнулась. От этого ее лицо сделалось еще более жалким. – Ничего не поделаешь. Постарайтесь, по крайней мере, хорошо сыграть свою роль, Морис. – Я постараюсь. В течение всего нашего разговора меня не покидало желание заключить ее в свои объятия и убаюкать, как ребенка. Я подошел к креслу, на котором она сидела, и потянулся к ней. Мов, решив, что я собираюсь ее поцеловать, отшатнулась, выставив вперед руку, словно защищаясь. – Ах, только не это! – закричала она. – Я согласна оставаться за кулисами жизни моей матери, но мне не хотелось бы утешений ее любовника. Слова Мов причинили мне страшную боль. Она это заметила и прижалась ко мне. – Я прошу прощения, Морис. Простите меня. И я таки получил возможность побаюкать ее, как мечтал. – Все будет хорошо, – шептал я ей на ухо, касаясь губами волос на висках. – Все будет хорошо, Мов. – Так мне и надо... Девушка плакала у меня на груди, а я с горечью думал о том, как это грустно, когда в восемнадцать лет человеку становится не мила жизнь. |
||
|