"Торговец забвением" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 12

Анри Таве на своем экспансивном английском попросил передать привет моей дорогой матушке.

Я сказал, что передам.

Он сказал, что совершенно счастлив слышать мой голос по прошествии стольких месяцев и еще раз выразил соболезнования по поводу кончины моей дорогой и любимой Эммы.

Я поблагодарил его.

Он сказал, что нынешний урожай привел бы меня в полный восторг, особенно удался в этом году мелкий душистый виноград. Все в Бордо только и говорят, что теперь можно достичь незабываемых рекордных результатов 1970 года.

Я поздравил его с этим.

Он спросил, не могу ли я выкроить время и приехать. Вся его семья, все друзья будут просто счастливы.

Я выразил сожаление, что дела в магазине не позволяют отлучиться на длительный срок.

Он меня понял, c'tst la vie lt;Такова жизнь (фр)gt;. И выразил надежду, что сумеет помочь и ответить на все вопросы, раз уж я позвонил.

Ободренный этим высказыванием и преисполненный благодарности, я объяснил, что произошла подмена вина. Упомянул также о существовании различных этикеток.

— Увы! — воскликнул он. — К сожалению, это не первый случай. Весьма прискорбный к тому же.

— Если я опишу одну из этикеток… не могли бы вы выяснить, настоящая она или нет?

— Конечно, — ответил он. — Завтра, Тони, дорогой.

Я звонил ему из кабинетика в лавке, на столе передо мной стояла бутылка «Сент Эстеф». Я сказал:

— На этикетке изображен chateau lt;Замок(фр)gt; в окрестностях Сент Эстефа, хорошо известной вам деревни.

— О да, там жили мои дедушка с бабушкой! Я там всех знаю.

— Да… На этикетке также имеется текст, где упоминается Шато Кайо, — я продиктовал по буквам. — Вам это что-нибудь говорит?

— Нет. Однако не забывайте, в окрестностях О Медо находится около двухсот небольших замков. И всех их я, конечно, не знаю. Но постараюсь выяснить.

— Замечательно, — сказал я. — Ну а далее там написано: «Misen bouteilles par W. Thiery et Fils, negotiants a Bordeaux» lt; «Разлито В Тьери и сыновья, коммерсантами из Бордо» (фр )gt;.

Тут Анри Таве сразу же насторожился.

— Не знаю никакого В. Тьери и сыновья, — проворчал он. Месье Таве, будучи сам negotiant a Bordeaux, знал почти каждого винодела в лицо. Не то что какой-нибудь там замок в семидесяти километрах к северу. — Выясню, — обещал он.

— Ну и, наконец, указан год урожая.

— Какой год?

— 1979-й. Он фыркнул.

— О, урожай был обильный и вполне качественный.

— Вообще довольно красивая этикетка, — заметил я. — Кремовый фон, на нем черные и золотые буквы, а сам chateau вычерчен схематически, но очень элегантно, одной линией. Надо сказать, этот chateau мне что-то страшно напоминает… Жаль, что вы не видите этого рисунка, тут же узнали бы.

— Так отклей этикетку, Тони, мой мальчик, и пришли ее мне.

— Да, это мысль.

— Ну а вино под этой этикеткой? — осведомился он. — Что это было за вино?

— Похоже, в основе итальянское. Возможно, смешано с югославским, потом опять смешано с тем, что оказалось под рукой. Думаю, определить его происхождение не под силу даже профессионалу-дегустатору. Довольно светлое, легкое… Не слишком выраженный вкус. Немного незрелое. Но в целом довольно неплохое. Пить можно. Откуда бы оно ни взялось, его не слишком испортили перед тем, как разлить по бутылкам.

— Бордо в бутылках… — задумчиво протянул он.

— Если этого chateau не существует, вино могли разлить где угодно, — заметил я. — Пробку я сохранил. По виду новенькая, никаких букв или цифр.

Передо мной на столе стояли, выстроившись в ряд, шесть пробок, все одинаковые. Когда в подвале деревенский винодел разливает вино по бутылкам, он печатает на пробке свое имя и год урожая. И торговец или потребитель, заказывающий деревенское вино, всегда первым делом смотрит на пробку. Вообше-то мошенник вряд ли станет подделывать и пробку — слишком уж велик риск. Можно нарваться на знатока, который с первого взгляда распознает что ему подсовывают что-то не то.

Надо сказать, что этикетки для бутылок с вином из «Серебряного танца луны» были подобраны с толком. Знакомые, всеми уважаемые названия, вина такого сорта стоят недешево. Само же вино, капля среди безграничного моря европейских вин, стояло изготовителю примерно одну пятнадцатую от суммы, которую выкладывали за него клиенты Ларри Трента.

Я спросил Анри Таве, когда он теперь позвонит.

— Завтра вечером, в это же время. Постараюсь утром все выяснить.

Я поблагодарил его несколько раз, и мы распрощались. Я представил, как он торжественно восседает у себя в столовой за большим обеденным столом, покрытым кружевной скатертью, и попивает арманьяк после ужина. И категорически отказывается идти смотреть телевизор с женой.

На следующий день, ровно в час, как и было договорено, Флора заехала за мной в лавку в роскошном автомобиле Джека. И мы отправились на скачки в Мартино-парк. По дороге она неумолчно болтала — очевидно, просто нервничала. Все разговоры сводились к тому, чего я не должен говорить Окни Свейлу, владельцу лошади, которого она так боялась.

Вообще, на мой взгляд, Флоре было совершенно некого бояться. И комплексовать — тоже незачем. В мире скачек ее знали, для дамы средних лет, матери семейства, выглядела она просто прелестно. Да и одета была соответствующим образом — в пошитый на заказ костюм и, по всей видимости, страшно дорогие туфли. Однако, как известно, самоуверенность происходит из внутреннего состояния, а что касалось внутреннего состояния Флоры, то оно сейчас больше всего напоминало застывший и немного трясущийся студень.

— Только не спрашивайте, почему его зовут Окни, — говорила она. — Просто его там зачали.

Я рассмеялся.

— Да-да, правда, и это ему не нравится. Нет, само имя нравится, есть в нем какое-то благородство и величие, а это для него очень важно. И, Тони, дорогой, если б он обладал манерами и произношением Джимми, то имя Окни было бы ему в самый раз… Придает нечто возвышенное, отмечает принадлежность к высшему классу. У вас это тоже иногда прорывается, нет-нет, не смейте спорить, это в вас есть, но я-то знаю, Тони, вы все время подавляете это в себе, потому что работаете в лавке и не хотите выделяться среди других, ну вы меня понимаете…

Эти ее рассуждения рассмешили и одновременно огорчили меня. Еще в самый первый день пребывания в лавке, куда я поступил мальчиком на побегушках, подметал и таскал ящики и коробки, я вдруг понял, что мой голос и произношение не соответствуют обстановке, и постарался изменить их. Это оказалось не так уж сложно — побольше горловых звуков, язык держать ближе к передним зубам, словом, нечто противоположное занятиям по фонетике, когда я из кожи лез, чтоб научиться говорить по-французски как настоящий француз.

— Постараюсь впредь имитировать Джимми, обещаю, — сказал я. — Кстати, как он?

— О, гораздо лучше, бедняжка, слава тебе, Господи!

Я сказал, что рад слышать.

— Окни считает, что ему принадлежат не только лошади, но и Джек в придачу, — заметила она, возврашаясь к прежней теме. — Прямо терпеть не может, ненавидит, когда Джек разговаривает с другими владельцами… — Сбросив скорость перед поворотом, она вздохнула. — Некоторые владельцы жуть до чего ревнивы. Нет, наверное, этого не следовало бы говорить, но скажу. Окни страшно злится, если Джек выставляет на скачки чью-то другую лошадь, прямо так весь и кипит…

Вела она машину уверенно, почти автоматически, на дорогу, поглощенная своими мыслями, почти не смотрела. Она сказала, что обычно сама возит Джека на разные встречи — в машине он любит почитать, подумать, а то и соснуть на обратном пути.

— Он ведь все остальное время на месте не сидит, не заставишь. Так что для него это даже полезно.

— А сколько этому Окни? — спросил я.

— Под пятьдесят, кажется. Он производит какое-то совершенно сумасшедшее нижнее белье. Но никогда толком не скажет, какое именно. Не любит говорить об этом, — она нервно хихикнула. — Дамские панталоны в стиле «директория», неплохо, да?

— Не буду задавать ему этот вопрос, — сказал я. — Панталоны в стиле «директория»! Надо же!.. По-моему, даже наши прабабушки их уже не носили.

— А вот сейчас носят, — сказала Флора. — Их можно увидеть в субботних газетах, в таких маленьких рекламных объявлениях Ну, наряду со всякими Другими предметами, к примеру, плечиками, которые подшивают, чтоб не казаться сутулой, какими-то штуками, похожими надверные звонки… правда, там почему-то не сказано, для чего они предназначены. Ну и разными другими чудными вещичками. Вы разве не видели?

— Нет, — улыбнувшись, ответил я.

— Я иногда стараюсь понять, что за люди их покупают, — заметила она. — Какие мы все разные, и жизни у нас такие разные!..

Я покосился на нее и увидел округлое лицо, аккуратно уложенные седеющие волосы, клипсы с жемчугом, и уже не в первый раз подумал, что смысл ее слов был куда значительнее тона, которым она их произносила.

— Я, кажется, говорила вам, дорогой, что у Окни на скачках собственная ложа? Так что поднимемся к нему, как приедем, и будем торчать там целую вечность, даже после того, как скачки кончатся. Возможно, он будет с дамой… Это я вам на всякий случай говорю, она ему не жена, и он не любит, когда люди спрашивают об этом. Так что, Тони, дорогой, не вздумайте ненароком спросить его или ее, хорошо?

— Слишком уж много на свете вещей, о которых этот Окни не желает говорить, — проворчал я.

— О да, дорогой мой, я же сказала, этот Окни — человек сложный. Но, если вы будете придерживаться одной темы, лошадей, все будет нормально. Он просто обожает говорить о лошадях, хоть целую ночь напролет, а я, как вы знаете, тут полный профан.

— Ну а какие же еще камушки в огород можно забросить? — поинтересовался я. — Религия, политика, история, медицина?..

— Ах, Тони, дорогой, вы меня просто дразните! — Она свернула к воротам в Мартино-парк, где охранник, по-видимому, узнав ее, приветливо махнул рукой. — И еще не забудьте, его лошадь зовут Бризи Палм lt;В дословном переводе Пальма на Ветру.gt;. Жеребец-двухлетка, девять раз в этом сезоне участвовал в скачках, два раза выиграл. А один раз вырвался из стойла и едва не убил помощника стартера, но только этого, пожалуй, тоже лучше не говорить.

Она остановила машину, но вышла из нее не сразу — сперва, глядя в зеркальце водителя, надела очень идущую ей шляпку и кокетливо сдвинула ее набок, под должным углом.

— Совсем забыла спросить, как ваша рука, дорогой? — осведомилась она. — Похоже, еще болит, да?

— С чего вы взяли? — немного смущенно спросил я.

— Вы морщитесь, когда двигаете ею.

— О…

— Может, лучше носить на перевязи?

— Лучше начать работать ею, мне кажется. Я встретил в зеркале взгляд ее добрых глаз.

— Знаете что, Тони, дорогой, думаю, нам прежде всего следует зайти в медпункт и взять там такую узенькую черную перевязь. Ну, которой пользуются жокеи при переломах. И тогда вы будете избавлены от рукопожатий. Насколько я успела заметить вчера, когда заезжала к вам с Тиной, вы их избегаете, потому что больно. Да и толкать вас никто не будет, повязка хорошо заметна издали.

Я не нашелся, что ответить. Мы пошли в медпункт, где, используя все свое обаяние и напор, она получила желаемое. И вскоре я вышел на улицу с Рукой на перевязи, чувствуя себя при этом немного глуповато.

— Ну вот, так-то гораздо лучше, дорогой, — кивнула она. — А теперь в ложу Окни… — Самоуверенность, с которой она держалась в медпункте, моментально куда-то испарилась. — О Боже! Почему при нем я чувствую себя такой идиоткой? Такой неопытной, глупой и неуклюжей, словно школьница!..

— Выглядите вы просто шикарно, — нисколько не покривив душой, заметил я. — Красивая, элегантная. Так что прочь все сомнения и страхи!

Однако глаза ее свидетельствовали об обратном, и я слышал, как нервно и учащенно она дышит, поднимаясь на четвертый этаж.

Трибуны в Мартино-парк считались лучшими в стране, их проектировали и строили в те времена, когда увлечение модернизмом еще не охватило повально все сферы и области. Где-то в пятидесятые старые скамьи прогнили и грозили обрушиться, и было решено восстановить ипподром в прежнем виде. И хотя от сквозняков зрителей это не уберегло (результат порочности архитектурной школы, пренебрегающей элементарными законами физики), менее популярным и доходным сооружение от этого не стало. Отовсюду было удобно следить за ходом скачек — и из-под козырька, и с открытых трибун, — а потом обмывать выигрыш в любом из баров, где всегда хватало места. На круг почета выходила застекленная галерея (зимой там было тепло, летом — прохладно), над боксами, где распрягали лошадей, была крыша, как в Эйнтри lt;Ипподром близ Ливерпуля, где ежегодно проводятся скачки «Гранд нэшнл».gt;, с тем чтобы участники скачек всегда оставались сухими.

Внутри в коридоры выходили длинные ряды дверей в ложи. И, выйдя из лифта, мы увидели, как официантки катят тележки с едой — не то что в Ас-коте lt;Ипподром близ г Виндзора, где в июне проходят ежегодные четырехдневные скачки.gt;, где они разносят еду на подносах по открытым трибунам и то и дело роняют эклеры. Словом, Мартино-парк был даже слишком комфортабельным ипподромом по британским меркам, флора сказала:

— Сюда, — и, преисполненная самых дурных предчувствий, двинулась вперед. Нет, подумал я, не может этот Окни Свейл быть настолько уж страшным, как она его себе представляла. Просто не может, и все тут.

Дверь в ложу была открыта. Мы с Флорой подошли вместе и заглянули. Нельзя сказать, что буфет у стены ломился от еды и напитков. Все остальное пространство занимали три столика со стульями, на балкон вела застекленная дверь. Справа от входа — небольшой сервировочный столик, чистый и ничем не заставленный. Окни, в отличие от многих других владельцев лож, мимо которых мы проходили, ленчем не угощал.

За одним из столиков сидел в полном одиночестве мужчина. Голова склонилась над спортивной газетой, рядом наготове букмекерская книга и ручка.

Флора откашлялась.

— Окни? — неверным голоском окликнула она и сделала робкий шажок вперед. Мужчина за столиком неторопливо поднял голову от газеты, вопросительно приподнял бровь. Даже увидев Флору и, несомненно, узнав ее, он вовсе не спешил встать ей навстречу. В конце концов он все же встал, но сделал это не автоматически, а с запозданием, словно с трудом вспомнив о правилах хорошего тона.

Высокий, песочного цвета волосы, очки, бледно-голубые глаза. Он нехотя улыбнулся.

— Окни, это Тони Бич, — сказала Флора. Окни спокойно обозрел меня с головы до пят, взгляд на долю секунды задержался на перевязи.

— Конюшенный Джека? — спросил он.

— О нет, нет, — ответила Флора. — Просто мой спутник.

— Как поживаете? — спросил я, имитируя вежливые интонации Джимми, и получил вместо ответа кивок. Похоже, эта оказанная мне милость несколько взбодрила Флору, хотя она и продолжала нервно переминаться с ноги на ногу.

— Джек просил передать, что главный конюшенный отзывается о Бризи Палм просто прекрасно, — храбро заявила она.

— Я сам говорил с Джеком, — буркнул Окни. А затем, после довольно долгой паузы, добавил: — Выпить желаете?

Я почувствовал, что Флора собирается отказаться, и ответил:

— Да. Почему бы нет? — имитируя на сей раз протяжные интонации Джимми. Мне казалось, что Флоре просто необходимо выпить.

Окни рассеянно обозрел буфет. Там стояли бутылка джина, бутылка виски, несколько бутылок с тоником и бокалы. Взяв стоявший рядом с ним на столике бокал, он подошел к буфету и протянул руку к бутылке «Сигремс».

— Джин с тоником, Флора? — предложил он.

— О, с удовольствием, Окни.

Флора покупала у меня джин только для гостей, говорила, что сама не слишком любит этот напиток. И теперь с трепетом наблюдала за тем, как Окни, плеснув в бокал на два пальца джина, разбавил его таким же количеством тоника.

— Лед? Лимон? — спросил он и, не дожидаясь ответа, бросил в бокал и то и другое… Затем, глядя уже на меня, протянул ей бокал. — А вам… э-э .. то же?

— Виски, — ответил я. — Любое.

Это оказалось виски «Тичерз». Он плеснул мне в бокал на два пальца золотистой жидкости. Затем руКа его замерла над бутылкой с содовой и имбирным пивом.

— Нет, чистое, — сказал я. — И без льда.

Брови его медленно поползли вверх. Он протянул мне бокал, закрыл крышечкой горлышко бутылки «Тичерз» и налил себе джина на два с половиной пальца. И добавил совсем немного тоника. И два кубика льда.

— Что ж, за удачу! — сказал я и отпил глоток. — За… э-э… Бризи Палм.

— Да, да, — подхватила Флора. — За БризиПалм!

По языку моему медленно растекался целый букет вкусов — зерно, солод, дубовая бочка. Такие знакомые и живые, они постепенно блекли, превращались в привкусы. Возможно, я не слишком большой знаток виски и не выделил бы этот «Тичерз» среди ряда аналогичных бутылок, но то, что это был не «Рэннох», — определенно.

— Что, руку поранили? — спросил Окни.

— Э-э… — протянул я. — Дверью прищемил. Глаза у Флоры испуганно расширились, но от комментариев она воздержалась. Окни снисходительно кивнул, словно признавая сам факт наличия в жизни разных неприятных инцидентов.

— Скверно, — заметил он.

В дверях возникла официантка, толкающая перед собой тележку. Беглый взгляд на Флору подтвердил, что рассчитывать особенно не на что. Реальность обернулась тремя относительно большими тарелками — с сандвичами (на хлебе обрезана корочка), сыром с печеньем и тарталетками с клубникой. Все эти яства были плотно завернуты в прозрачную упаковочную пленку. Официантка спросила, желаем ли мы заказать что-нибудь еще, более существенное, в ответ на что Окни заметил, что поест позже.

— В старые добрые времена, — сказала мне потом Флора, — люди приносили еду и напитки с собой в ложу. Теперь же поставщики продуктов все держат в своих руках, и приходится покупать только у них, причем цены на некоторые вещи у них просто безумные, абсолютно недоступные. И Тони, дорогой, Окни просто терпеть этого не может, и если и покупает, то сущую ерунду. Нет, вообще-то он вовсе не жадный, просто такой подход… Как-то он сказал, что еда в ложах идет по ценам бара, не знаю, правда, что это означает, но он жутко злится по этому поводу.

— По ценам бара? — удивился я. — Вы уверены?

— А что, это плохо, дорогой?

— Судя по тому, как подскочили цены в барах, на каждой бутылке виски они имеют по сто пятьдесят процентов прибыли.

Флора пыталась осмыслить услышанное.

— Так значит, Окни платит в ложе двойную цену против той, которая у вас в магазине?

— Даже больше, чем вдвое.

— О Господи… — простонала она. — Я и понятия не имела, что выпивка в ложе может стоить такие дикие деньги!

— С фунта ячменя разве что донышко смочить.

— Все время вы меня дразните!

— Ну не все время.

— Не удивительно, что Окни не больно-то щедр на угощение.

— Гм. — задумчиво буркнул я. — Поставщики продуктов внакладе не остаются, но все это не идет ни в какое сравнение с рюмочками в ложах…

— С рюмочками, дорогой?

— В бутылке тридцать две рюмочки. Такова стандартная мерка во всех барах, неважно, на скачках или нет. Два сантилитра. Один большой глоток или два маленьких.

флора ушам своим не верила.

— Я не слишком часто покупаю выпивку в барах, дорогой, — вздохнув, заметила она. — А вот Джек… напротив.

Так что по зрелом размышлении, в том, что касалось выпивки, Окни можно было назвать даже расточительным, вот только щедрость у него маскировалась несколько странными манерами. Да и вообще, как я заметил позже тем же днем, злонамеренностью его манеры не отличались. Такого рода поведение характерно для отпрысков из крайне замкнутых и необщительных семей. Возможно, он даже был бы удивлен, узнав, что от этих его выходок Флору просто бросает в дрожь.

Бесстрастно взирая на меня, Окни пригубил джин.

— Вы в лошадях разбираетесь? — спросил он.

Я уже собрался было сказать «относительно», но Флора и слышать не желала ни о каком самоуничижении с моей стороны, к тому же ей хотелось приятно поразить Окни.

— Ну конечно, разбирается, Окни, дорогой! Его мать — величайший знаток верховой охоты с собаками, а отец был полковником и выдающимся любителем-наездником своего времени. А дед тоже был полковником и однажды почти что выиграл «Гранд нэшнл».

В глазах Окни блеснул и тут же погас слабый огонек, из чего я с некоторым удивлением сделал вывод, что он, должно быть, не лишен чувства юмора.

— Да, Флора, — сказал он. — Безупречные рекомендации.

— О… — Она тут же умолкла, подозревая, что сказала что-то не то, щеки у носа немного порозовели. И с самым несчастным видом уставилась в свой бокал.

— Бризи Палм, — сказал Окни, не обращая внимания на эту ее реакцию, — отпрыск Дезерт Палм lt;В дословном переводе — Пальма в Пустынеgt;, который в свою очередь родился от Бризи Сити lt;В дословном переводе — Город на Ветру.gt;, а тот — от Дроти Сити lt;В дословном переводе — Город, Продуваемый Сквознякамиgt;, который доводился единоутробным братом самому Голденбургу, чей отец выиграл во Франции Arc de Triomphe lt;Триумфальная Арка (фр)gt;. Ну вы, разумеется, знаете.

Он сделал паузу, словно ожидая комментариев. И я послушно заметил:

— Очень многообещающее происхождение, — подобная фраза уместна во многих случаях, в том числе и для маскировки полного незнания всех вышеперечисленных лошадей и их достоинств.

Он важно кивнул.

— Ясное дело, американская кровь. Дроти Сити получен от Чикаго Лейк lt;В дословном переводе — Чикагское Озеро.gt; на конезаводе под Мичиганом. Хорошие, сильные, выносливые лошади. Нет, сам я, конечно, никогда не видел Дроти Сити, но беседовал с людьми, которые наблюдали его в деле. Я всегда говорил: самое лучшее — это помесь американских и английских кровей.

— И, без сомнения, были правы, — вставил я.

Еще в течение нескольких минут Окни распространялся на тему происхождения Бризи Палм, а я время от времени вставлял в этот поток краткие, но уместные фразы. И вскоре заметил, что Флора прямо на глазах начала успокаиваться и расслабляться.

Однако весь этот достигнутый ею прогресс пошел насмарку, когда из дамской комнаты, попудрив там носик, явилась та самая женщина, на которой Окни не был женат. И смущение, испытываемое Флорой в обществе Окни, удвоилось при появлении этой дамы.

Она была на шесть дюймов выше, на шесть дюймов стройней и приблизительно лет на шесть моложе Флоры. Кроме того, у нее были совершенно потрясающие огромные серые глаза, длинная тонкая шея и шикарный макияж. Одета она была примерно в том же роде, что и Флора, но с куда большим шиком и элегантностью: пошитый на заказ костюм, еще более дорогие туфли, маленькая фетровая шляпка, сдвинутая набок под должным углом. Зрелая, элегантная, утонченная, словом — совершенно сногсшибательная женщина.

Слов нет, рядом с ней Флора выглядела жалкой коротышкой. Я обнял ее за плечи — на секунду показалось, что она сейчас заплачет.

— Флора, — сказал Окни, — вы, кажется, знакомы с Изабеллой… Изабелла, дорогая, это приятель Флоры… э-э… как вы сказали, его имя?

Я сообщил. Он в свою очередь сообщил Изабелле. Мы с Изабеллой обменялись сдержанными приветственными улыбками, и Окни вернулся к описанию достоинств американских предков своего скакуна.

Скачки тем временем шли своим чередом, первый, второй, третий заезд. По их окончании все спускались вниз, посмотреть поближе лошадей в круге почета, затем снова возвращались в ложи наблюдать за ходом скачек. Окни делал вполне серьезные ставки — через букмекеров. Изабелла размахивала целыми пачками тотализаторных билетиков. Флора заявила, что ставить ничего не будет, а лучше пойдет и проверит, все ли в порядке с Бризи Палм.

Я пошел с ней и разыскал главного конюшенного Джека (не приторно льстивого Говарда, а другого, маленького подвижного мужчину с острыми беспокойными глазками, в обязанности которого входило сопровождать лошадей на скачки), который таинственным шепотом заявил, что с лошадью все в порядке, лучше не бывает и что миссис Готорн совершенно не о чем беспокоиться. Все в лучшем виде.

Но миссис Готорн, естественно, не поверила и продолжала беспокоиться.

— Тони, милый, почему вы не сказали Окни, что у вас с рукой? — спросила она.

— А чем тут хвастаться? — скептически заметил я. — Не хочу об этом говорить. Беру пример с Окни.

Болтушка Флора глубоко вздохнула.

— Странно, дорогой… Тут нечего стыдиться. Мы вернулись к лифту и поднялись в ложу, где Флора тоскливым взором покосилась на все еще упакованную еду, оставленную на буфете, и спросила, обедал ли я.

— Нет, — ответил я. — А вы?

— Тоже нет, — вздохнула она. — Мне следовало бы помнить.. — И далее она поведала о смертельной ненависти Окни к поставщикам продуктов.

Никаких других гостей Окни не пригласил. Похоже, он предполагал, что мы с Флорой будем возвращаться к нему в ложу после каждого заезда, но вслух этого не произносил Странное, мягко говоря, отношение к гостям.

Мы стояли на балконе и ждали третьего заезда, и тут вдруг он спросил Флору, нашел ли Джек человека которому можно было бы сдать внаем одного его Жеребца. Оказывается, он забыл спросить об этом, когда звонил Джеку в больницу.

— Как только вернется домой, тут же этим займется, — с жаром принялась успокаивать его Флора. А мне объяснила: — Окни владелец одной из кобыл, которую арендовал Ларри Трент.

Окни строгим тоном заметил:

— Отличная молоденькая кобылка от Челки. Трехлетка, сердце — как автомобильный мотор. Унаследовала от матери, разумеется.

Я вспомнил.

— Кажется, видел ее во дворе у Джека, — сказал я. — Четыре вечера подряд наблюдал.

— Вот как? — глаза Окни оживились. — Темно-каштановая, на лбу белая звездочка. Глаза добрые.

— Да, точно она! — кивнул я. — Тонкая кость, хорошие прямые коленные сухожилия. И еще мелкие такие шрамчики у плеча. Похоже, поранилась о колючую проволоку.

Окни был и доволен и раздражен одновременно.

— Вырвалась как-то. Еще двухлеткой была. И это надо же, чтоб напороться на единственную во всем Беркшире колючую проволоку! Прямо на нее и налетела, дурашка. У лошадей вообще с умом туговато.

— Да, легко впадают в панику, — согласился я. Тут Окни заметно потеплел ко мне. Флора заметила это и воспряла духом.

— А ваша кобылка неплохо поработала на Ларри Трента, — заметил я.

— Недурственно. Выиграла гандикап в Ньюбери и еще один в Кемптоне. Мы с Ларри подзаработали, через букмекеров, конечно, но я надеялся на черный шрифт.

Я заметил, что Флора снова встревожилась.

— Да, разумеется, — с пониманием дела кивнул я и увидел, что она снова расслабилась. Слова «черный шрифт» всплыли из детских воспоминаний и пришлись как нельзя более кстати. Лошади, выигравшие самые престижные скачки и большие призы, удостаивались чести быть пропечатанными крупным черным шрифтом в аукционных каталогах. «Черный шрифт», заработанный любым производителем, автоматически повышал цену на его потомство на многие тысячи. — Вы и весь следующий год собираетесь ее тренировать? — спросил я.

— Ну если найду кого-нибудь, кто возьмет внаем, — он сделал паузу. — Сам я вообще-то предпочитаю двухлеток. В этом году у Джека было четыре моих. Продам их, если хорошо себя проявят, или сдам внаем. Выгодное дело, особенно если речь идет о кобылах, когда, конечно, они чистокровные. Потом их всегда можно спарить или продать как племенных. Ларри часто брал у меня кобыл. В основном трехлеток или четырехлеток. Он вообще знал толк в лошадях, наш Ларри, бедняга…

— Да, мне говорили.

— Вы были с ним знакомы?

— Нет, — я покачал головой. — Видел на том приеме, вот, собственно, и все… — Перед моим мысленным взором предстал Ларри. Живой и одновременно уже погибший. Человек, чья смерть заставила зашевелиться и забегать стольких червячков.

— Я на той вечеринке не был, — тихо заметил Окни. — Скверно, что он погиб.

— Вы хорошо его знали? — осведомился я.

— Достаточно хорошо. Нет, близкими друзьями мы, конечно, не были. Нас объединял интерес к лошадям.

Тони Окни выдал то, о чем умолчали губы. По его, Окни, оценкам, Ларри Трент был ему не ровня.

— А… э-э… вы бывали когда-нибудь у него в ресторане? В «Серебряном танце луны»?

Окни еле заметно поморщился.

— Да, виделись там однажды, у него в офисе. Зашел обсудить одно дело. Ну а после пошли обедать. Обед с танцами, так называл это Ларри. Очень громкая музыка… — фраза повисла в воздухе, подразумевавшееся неодобрение не было высказано.

— И как вы нашли его вино? — спросил я.

— Вино? — Он искренне удивился.

— Я виноторговец, — пояснил я.

— Ах вон оно что… — Очевидно, в кругу Окни виноторговцы более или менее котировались. — Интересно… Насколько мне помнится, вино как вино. Нормальное. В самый раз для обедов с танцами.

В самый раз, чтоб подвести черту под этими разговорами о подозрительных бутылках. Я счел, что расспрашивать Окни о виски смысла не имеет. Он был явным приверженцем джина.

Лошади, записанные на третий заезд, вышли на дорожку и помчались вдоль трибун. Окни поднес к глазам массивный бинокль и следил за своей фавориткой — довольно плотной гнедой лошадкой, которая шла подпрыгивающей напористой рысью, как импала. На шее у нее уже выступил пот.

— Борется со своим жокеем, — пробормотал Окни. — Проиграет заезд, это точно, — он опустил бинокль и нахмурился.

— Иногда Ларри Трент покупал лошадей на ярмарках, — как бы между прочим заметил я, продолжая следить за скакунами. — Случайно не для вас?

— Нет-нет. Для брата. — Мыслями Окни был где-то далеко. — Лошадей, находившихся в обучении. Трехлеток, а иногда четырех— и даже пятилеток. Потом переправлял их за границу, вот таким образом. А я… я нет, я покупаю только годовалых жеребят… И только по рекомендации производителей, разумеется…

Флора прислушивалась к нашей беседе, и на лице ее отражалась целая гамма чувств — от изумления до полного удовлетворения. Исчезновение Реймкина получило свое вполне земное и ничуть не мистическое объяснение. Она не то чтобы была разочарована, нет, в удовлетворении этом явно читалось облегчение.

— Вы только посмотрите! — сердито воскликнул Окни. — Что вытворяет эта чертова скотина!

Его ставленница выиграла схватку с жокеем и уносилась прочь самым откровенным галопом. Окни снова поднес бинокль к глазам, губы его сложились в плотную злобную линию. Можно подумать, он свернул бы жокею шею, если б тот попался сейчас ему под руку.

— А вы брата Ларри Трента знаете? — не унимался я.

— Что? Нет. Нет, никогда не встречал. Ларри говорил… Вы только поглядите! Да этого болвана следует оштрафовать!.. Как-то раз видел, как Ларри купил очень хорошую лошадь на аукционе. Тысяч за пятьдесят, если не ошибаюсь. Я тогда еще подумал, если у человека такая уйма денег, к чему ему брать лошадей внаем? А он вдруг и говорит: «Это денежки моего брата, не мои». Но вся суть в том, что он в лошадях смыслит, а вот брат — нет. Единственное, по его словам, чего не умеет его брат. Вообще мне показалось, он ему завидует. Но таковы люди, так уж они устроены. Нет, вы только полюбуйтесь на этого прИдурка! Проскочил через старт!. Совсем рехнулся! Просто безобразие! — в голосе его звенело раздражение. — Теперь выйдет заминка, а Бризи Палм должен бежать в следующем заезде. Нам надо к нему.