"Предварительный заезд" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 15

Поднявшись в мою комнату, Стивен поставил стул на кровать, положил на него чемодан, а сверху взгромоздил магнитофон и включил его. Из динамика раздаются бодрый протяжный вой.

Тогда Стивен переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и в уши подслушивающих грянула музыка Стравинского, от которой они должны были подскочить и громко чертыхнуться.

Некоторое время я раздумывал, глядя на бумагу, которую дал мне Кропоткин. Оборот интересовал меня не меньше, чем лицевая сторона.

— Синего стекла с собой у вас, конечно, нет? — спросил я у Стивена.

— Этакого специфического оттенка.

— Синего стекла?

— Да... синего фильтра. Вы видите, что записи сделаны более темным оттенком синего цвета, чем тот, которым их зачеркивали... Можно даже разглядеть темные линии.

— Ну и что?

— Если посмотреть на страницу через синий фильтр того же оттенка, что и паста, которой зачеркивали запись, то скорее всего удастся разглядеть более темную надпись. Светофильтр поглотит один из оттенков, пропустит другой, и тогда надпись можно будет прочесть.

— И прокричать на весь мир... — пробормотал Стивен. — А что вам это даст?

— Я предполагаю, кто мог послать этот конверт Кропоткину, но мне хотелось бы убедиться.

— Но это мог быть кто угодно.

Я мотнул головой.

— Сейчас я вам кое-что покажу.

Я открыл ящик, в котором лежала моя аптечка, и достал из-под нее свернутый лист бумаги. Расправив, я положил его рядом с листком, полученным от Кропоткина.

— Они одинаковые! — воскликнул Стивен.

— В том-то и дело. Вырвано из одинаковых блокнотов: белая бумага, чуть заметная голубая клетка, к корешку крепилась спиралью...

Передо мной лежали две странички из блокнотов с одинаковым следом обрыва сверху. На одном было написано: «Для Алеши, Д. Фаррингфорд» и все прочее. А на другом было записано имя Малкольма Херрика и номер телефона.

— Он написал мне это в первый же вечер после моего приезда в Москву, — пояснил я. — В баре гостиницы «Националь».

— Да... но... Эти блокноты самые обычные. Вы можете купить их везде.

Ими пользуются студенты, туристы... И потом, разве их не используют для стенографии?

— А еще такими блокнотами часто пользуются газетные репортеры, — добавил я. — И у большинства из них есть привычка зачеркивать записи, когда они больше не нужны. Я видел множество репортеров, когда выигрывал скачки.

Они торопливо листали блокноты, чтобы найти чистый листок... пролистывали блокноты в одну сторону, переворачивали и принимались листать в обратную. И чтобы избавить себя от необходимости проверять, нет ли на странице чего-нибудь нужного, они зачеркивают ранее записанное. Одни просто перечеркивают крестом всю страницу, а некоторые, когца у них есть время, рисуют узоры.

Я перевернул листок, на котором Малкольм записал мне свой номер телефона. На обороте были какие-то заметки о посещении кукольного театра, размашисто перечеркнутые линией в виде широкой буквы S.

— Малкольм? — воскликнул Стивен, изумленно глядя на меня. — Но зачем Малкольм послал эту бумагу Кропоткину?

— Не думаю, что это был он. Скорее всего он просто дал листок тому, кто сделал записи на зачеркнутом обороте.

— Но зачем? — Голос у Стивена был совсем расстроенный. — И что все это значит? Просто сумасшествие какое-то.

— Маловероятно, чтобы он помнил, кому мог дать листок бумаги три месяца назад, — заметил я, — но чем черт не шутит... Думаю, мы должны его спросить.

Я набрал номер, записанный на листке из блокнота. Малкольм Херрик оказался дома. Его зычный голос, казалось, стремился разорвать телефонную трубку.

— Где ты пропадал, парень? Я никак не могу тебя поймать. Москва в уик-энд — это все равно что Эпсом, когда скачки проходят в Аскоте.

— На ипподроме, — с готовностью ответил я.

— Ах, вот как! Ну, как дела? Еще не нашел Алешу?

— Пока нет.

— Говорил я тебе, что это пустое занятие. Я ведь сам искал и не смог набрать материала для статьи. А если и статью нельзя написать — значит, и вовсе ничего нет. Согласен?

— Вы-то на этом собаку съели, а я пока нет, — заметил я. — К тому же Кропоткин на ипподроме заставил всех лошадников Москвы пахать мою делянку. Теперь у нас целая армия союзников.

Херрик недовольно хрюкнул в трубку:

— Ну, и удалось этой армии хоть что-нибудь раскопать?

— До смешного мало. — Я старался, чтобы мои слова прозвучали шутливо. — Всего-навсего два клочка бумаги, которые выглядят так, словно их вырвали из одного и того же блокнота.

— И что это за клочки?

— На одном из них написано имя «Алеша». И имя Джонни Фаррингфорда в рамке из звездочек. И множество закорючек. Я уверен, что вы не припомните, когда могли все это написать. Но, возможно, вам удастся вспомнить, кому из тех, кто три месяца назад был в Бергли, а сейчас находится в Москве, вы могли дать ненужный лист бумаги.

— Бог с тобой, парень... Ты задаешь совершенно идиотские вопросы.

Я вздохнул и мгновенно закашлялся.

— Если вам вдруг очень скучно, приходите часов в шесть в мой номер в гостинице «Интурист». Посидим, выпьем... Я собираюсь ненадолго уйти, но к тому времени вернусь.

— Отлично, — согласился он. — Тебе и хорошие идеи приходят в голову. Субботние вечера просто созданы для выпивки. В каком номере ты живешь?

Я назвал номер, он повторил его, и в трубке раздались частые гудки. Я медленным движением положил трубку на рычаг, подумав про себя, что успел наделать много глупостей, но нынешняя, похоже, превосходит их все вместе взятые.

— Мне показалось, что он вам не слишком нравится, — сказал Стивен.

Я скорчил рожу и пожал плечами. — Может быть, я задолжал ему за обед в «Арагви».

Я сел на диван и осторожно ощупал левой рукой больные пальцы правой.

Чувствительность постепенно начинала возвращаться: мне уже удавалось понемногу сгибать и разгибать их. Вполне возможно, что одна-другая кость была сломана, но без рентгена нельзя было сказать ничего определенного. Я предположил, что если дело обошлось без переломов, то меня следует считать счастливчиком.

— В каких случаях вы рисуете? — обратился я к Стивену.

— Рисую?

— Таким образом, — я показал лист, полученный от Малкольма.

— А... Обычно во время лекций. Я рисую зигзаги и треугольники, а не квадраты, звезды и вопросительные знаки. Пожалуй, всегда, если что-нибудь слушаю, а в руках у меня в это время оказывается карандаш. Когда говорю по телефону. Или слушаю радио.

— М-м... Ладно... — Я бросил бесполезное обследование пальцев, снял телефонную трубку и набрал номер международной связи. Там мне ответили, что заказы на Англию выполняются с большой задержкой. — Что значит большая задержка?

— В данный момент заказы на Англию не соединяются.

— Но мне придется ждать несколько часов или несколько дней?

На этот вопрос телефонистка не смогла или не захотела ответить. Я расстроился, положил трубку и встал.

— Пойдемте.

— Куда?

— Куда угодно. Объедем Москву на такси.

— Попытаемся укрыться от головорезов?

— Порой вы бываете необыкновенно сообразительны, — с наигранным высокомерием заявил я.

Мы взяли с собой матрешку в сетчатой авоське. В тот же карман, где лежали листки факса, я положил обе странички из блокнота Малкольма Херрика.

Я исходил из того, что это были единственные материальные результаты моих усилий. Не следовало оставлять трофеи там, где их мог без труда прикарманить Фрэнк или любой другой, кто удосужился бы открыть дверь моего номера.

Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.

Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.

Огромные лозунги «Слава Коммунистической партии Советского Союза» на крышах. Все это навевало на меня тоску.

Когда начало темнеть, мы остановились пополнить запас выпивки и купить пару стаканов и сувенир, который я собирался отвезти домой для Эммы. Я выбрал яркую новую матрешку со всем ее семейством внутри. Матрешка казалась мне символом моих занятий в Москве: срывание всех и всяческих масок, подобное вскрытию деревянной куклы. Лишь только я снимал один слой, как под ним оказывался другой, под тем третий и так далее. А в центре всего меня ждала не крошечная розовощекая деревянная мамочка, а непрерывно набухающее семя, из которого вот-вот проклюнутся ужас и смерть.

Когда мы наконец вернулись, моя комната показалась совершенно безопасной и безмятежной.

Вполне возможно, что мы могли бы, не подвергаясь опасности, остаться в номере, но не следовало пускать насмарку меры безопасности, которые мы принимали сегодня весь день. И вообще, слова «ах, если бы» — самые скорбные из всех существующих в языке.

Магнитофон все так же стоял на своей неустойчивой башне. Когда Стивен нажал кнопку «запись», тишина сказала нам, что слушатели спят.

Часы показывали пять минут шестого. Мы оставили магнитофон включенным, а сами сели в кресла на площадке у лифтов и стали ждать гостей. Йен пришел первым. Его нельзя было назвать пьяным, хотя он слегка покачивался на ходу. Но на лице его состояние никак не отразилось. Он был таким же бледным, спокойным и непроницаемым, как всегда. И речь его была очень четкой и внятной. Янг совершенно откровенно рассказал, что, если нет никаких неотложных дел в посольстве, он проводит выходные дни по обычаю русских, причем следует этим обычаям со страстью неофита. И сразу же спросил, где у меня бутылка.

Мы вернулись в номер. Йен предпочел выпить водки и расправился с первой порцией прежде, чем я закончил обслуживать Стивена. Я тут же подлил ему еще, себе же налил виски.

На пирамиду, увенчанную магнитофоном. Йен взглянул без всяких эмоций.

— Не слишком увлекайтесь этими игрушками, старина, не то вам придется все время искать в комнате новые «жучки». Если они посчитают, что вы хотите что-то скрыть, то сразу же прилепят вам второе «ухо».

Стивен молча взял магнитофон и предпринял повторное обследование комнаты. Йен, рассеянно наблюдая за ним, выпил еще раз и сам, все еще твердой рукой, налил себе водки.

К счастью, поиски не дали результатов. Магнитофон вновь оказался на вершине и продолжал вести себя тихо. Стивен оставил его включенным и уселся рядом с Йеном на диван.

Янг минут пять расписывал, насколько скучную жизнь приходится вести британским дипломатам в Москве. Я же во время этого рассказа страстно желал, чтобы он каким-нибудь чудом протрезвел.

Тут ворвался Малкольм. Он был похож на пустынную бурю: шумный, жесткий и сухой.

— quot;Экстраquot;! — воскликнул он, взглянув на этикетку бутылки. — Этот сорт выделяется среди местного спиртного, как «Роллс-Ройс» среди вся ких «Ситроенов»! Я вижу, парень, что у тебя чертовский нюх на хорошие вещи!

— Это Стивен выбрал, — признался я. — Наливайте себе.

Как мне показалось, и Херрик в субботу придерживался девиза «к чертям умеренность». Он налил себе в стакан такую дозу, которой хватило бы, чтобы на месяц погрузить трезвенника в летаргический сон, и проглотил ее одним махом.

— Ты не предупредил меня, что устраиваешь прием, — укоризненно сказал он.

— Только на четыре персоны.

— Знал бы — захватил бутылку.

Судя по тому, насколько быстро убывало спиртное, еще одна бутылка вполне могла потребоваться. Глядя на Стивена, трудно было предположить, что выпивка относится к числу его любимых занятий. Я понимал, что он остается здесь только из-за того, что не хочет уподобиться крысе, бегущей с тонущего корабля.

— Так что ты там нашел, парень? — поинтересовался Малкольм, взмахнув стаканом наполовину полным водки. — Ты что-то говорил о моей записной книжке...

Я вручил ему листок, а он, нацепив на нос очки, принялся рассматривать его поверх оправы. По его подбородку стекали капли.

— Боже мой, — сказал он, наконец сняв очки и вытирая лицо ладонью.

— Какие-то дурацкие закорючки. И что это значит?

— Не знаю.

Малкольм взглянул на часы и, как мне показалось, принял некое решение. Залпом допив водку, он торопливо поставил стакан на столик.

— Ладно, парни, мне пора идти. — Он взял листок и собрался положить его в карман пиджака.

— Я бы предпочел на воемя оставить его у себя, — мягко сказал я, если вы, конечно, не возражаете.

— Чего ради? — Он закрыл бумагу ладонью.

— Хочу попытаться расшифровать надпись на обратной стороне.

— Но какой в этом смысл?

— Мне бы очень хотелось узнать, кому вы дали этот листок в Англии...

И что он на нем записал.

Малкольм продолжал колебаться. Йен с усилием поднялся на ноги и налил себе еще «Экстры».

— Отдай ты ему эту бумажонку, Малкольм, — раздраженно вмешался он.

— На кой дьявол она тебе сдалась?

Херрик увидел три пары глаз, вопросительно рассматривавших его, и неохотно вынул руку из кармана.

— Черт побери, это не доведет тебя до добра, парень. — В его голосе явственно прозвучала угроза.

— Неважно, — ответил я, убирая записку, — это просто интересно, вам не кажется? Вы писали на этой странице в Бергли... Но не сказали мне, что вы были на этих соревнованиях. Я был удивлен тем, что вы ни слова не сказали об этом. И я еще больше удивился, узнав, что на самом деле вы там были.

— Ну и что из того? Я репортер и приезжал писать о соревнованиях.

— Для «Уотч»? Я считал, что вы иностранный корреспондент, а не спортивный обозреватель.

— Вот что, парень... — Мускулы на могучей шее журналиста напряглись. — К чему ты клонишь?

— Клоню я вот к чему. Вы знали... знали с самого начала... что я приехал сюда кое-что выяснить. И все время пытались сделать так, чтобы я заблудился в тумане... или оказался в морге.

Стивен и Йен раскрыли рты.

— Бредятина! — воскликнул Малкольм.

— А вы умеете водить тягач с прицепом?

Он ответил мне взглядом, полным ненависти, за которой скрывалось какое-то решение.

— Обед в «Арагви»... — продолжал я. — Вы приглашали... Рядом с нами все время сидели два человека. Напротив меня. Два часа лицом к лицу.

После этого они всегда могли бы меня узнать. Вы забрали у меня очки, и все увидели, что без них я беспомощен. Когда мы вышли из ресторана, на меня на улице Горького набросились двое мужчин... Они пытались сбить с меня очки и затащить в автомобиль. На них были вязаные подшлемники, но я очень четко разглядел их темные нерусские глаза. И я задумался: кто мог знать, что я именно в это время один пойду по улице Горького?

— Все, что ты наговорил, парень, просто куча лошадиного дерьма. Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе светит или игла, или смерть в психушке.

Малкольм был явно разгневан, но уверенности в себе не потерял. Он не мог представить, что мне удастся попасть в яблочко.

— Теперь поговорим о факсе, — сказал я, — и о вашем информаторе. Я абсолютно уверен, что, когда для меня пришло очень длинное сообщение, вы сразу же узнали об этом. Я немедленно отправился в посольство, проехал большую часть пути на такси и попал в засаду. Под мостом меня поджидали двое мужчин. Я спасся только по иронии судьбы... Но когда я пришел в себя, то первым делом задумался: кто мог знать, что я должен выйти на улицу?

— Да пол-Москвы, — грубо оборвал меня Малкольм.

— Я знал, — с подчеркнутой беспристрастностью поддержал его Йен.

— Конечно! — агрессивно заявил журналист. — Йен знал, что мы собираемся обедать в «Арагви». Йен знал, что ты собираешься к Кропоткину на ипподром: ты нам обоим сказал это, когда мы были у Оливера. Так какого черта ты не обвиняешь во всем этом Йена? Ты, парень, не иначе как стукнулся башкой! Если ты немедленно не попросишь прощения, я привлеку тебя к ответственности за клевету!

Тут он снова посмотрел на часы, внезапно решил пересмотреть свой ультиматум и встал.

— Я не собираюсь больше торчать здесь и слушать бредни этого проклятого наркомана.

— Йен помогал мне. А вы только настаивали, чтобы я возвращался домой, — остановил его я.

— Ради твоего же добра!

— Этого недостаточно! — взволновано воскликнул Йен. — Рэндолл...

Все это, конечно, возможно, но выводы вы, похоже, сделали неверные.

— Я не собираюсь доказывать все это в суде, — возразил я. — Я лишь хотел рассказать Малкольму все, что знаю. Этого достаточно. Если любопытный сосед знает, что вы собираетесь ограбить банк, и предупреждает вас об этом, то лишь дурак не изменит своих намерений. Так что можете считать меня этим любопытным соседом... Хотя то, что задумал Малкольм, куда хуже, чем ограбление банка.

— И что же это? — спросил Йен.

— Массовое убийство во время Олимпийских игр.

На сей раз реакция Малкольма убедила Йена и Стивена в моей правоте.

От потрясения его лицо стало белым как полотно, лишь на носу и щеках проступал красноватый узор лопнувших сосудов. У Херрика перехватило дыхание: он раскрыл рот, но не смог издать ни звука. Глаза были полны недоверия и ужаса. Мне все-таки удалось разрушить броню его самоуверенности.

— Возможно, вам удастся избежать суда, — сказал я. — Но если хоть кто-нибудь из участников Олимпийских игр умрет при обстоятельствах, схожих со смертью Ганса Крамера, то весь мир будет знать, где искать виновных.

Херрик действительно был потрясен. Он чуть не лишился сознания. Тишина в комнате стала почти осязаемой. Мы трое затаив дыхание смотрели на журналиста. В этот кульминационный момент кто-то громко постучал в дверь.

Йену не повезло. Он был ближе всех к двери и открыл ее.

Друзья Херрика ворвались в комнату с уже знакомой мне яростной стремительностью, готовые смести все, что окажется у них на пути. Скрывавшие лица подшлемники усиливали впечатление от их молниеносного вторжения.

Передний взмахнул дубинкой, и звучно ударил ею Йена по голове. Тот, не издав ни звука, упал около двери ванной.

Второй громила захлопнул за собой дверь и шагнул вперед. В руках, одетых в резиновые перчатки, он держал небольшой стеклянный пузырек с винтовой пробкой, полный прозрачной золотистой жидкости, слегка напоминавшей по цвету шампанское.

Все произошло чрезвычайно быстро. У пришедшего в себя Херрика широко раскрылись глаза. Он воскликнул:

— Алеша! Нет, нет! — Уввдев, как дубинка вздымается над головой Стивена, он повторил, указывая на меня:

— Нет, нет! Вот этот!

Я бросился к кровати, схватил магнитофон, швырнул его в лицо человеку, напавшему на Стивена, и он с нескрываемой жаждой убийства обернулся ко мне. Человек со склянкой в это время отвинчивал крышку.

— Этот! — продолжал кричать Малкольм, указывая на меня. — Этот!

Человек свирепо взглянул на журналиста и ударил его по руке. Малкольм истошно завопил:

— Нет! Нет! Нет!

Я схватил стоявший на кровати стул и бросился на человека со склянкой, но на моем пути стоял громила с дубинкой.

В это время второй человек плеснул содержимым пузырька в лицо Малкольму. Тот опять завопил. Его голос напоминал хриплый крик морской чайки.

Я вновь замахнулся стулом и попал по запястью человеку, державшему склянку. Раздался треск, словно переломилась деревяшка; убийца дернулся от боли и выронил пузырек. Держа стул перед собой, я с бешеной яростью налетел на обоих. В это время Стивен схватил со стола водочную бутылку и ударил ею одного из нападавших в лицо.

Я никогда в жизни не чувствовал такого гнева. Я ненавидел этих людей.

Меня трясло от ненависти. Я размахивал стулом не для того, чтобы спасти свою жизнь, а чтобы разделаться с ними. Откуда-то из глубин подсознания вырвалась жажда мщения, требующая крови врага. Я ненавидел не только этих двоих и хотел отомстить им не за то, что они делали в этом городе и в этом гостиничном номере. Я сражался за всех беспомощных заложников, за все несчастные жертвы, которые были похищены ради выкупа, за всех, погибших от взрывов.

Возможно, это выглядело не слишком респектабельно, но оказалось эффективным. Стивен отбил о стену донышко бутылки и ткнул в одного из убийц острым разбитым краем, а я просто лупил их стулом и ногами. Ярость придала мне сил. Мы загоняли их в узкий проход к ванной посреди которого все так же неподвижно лежал Йен Янг. Вдруг, словно приняв одновременное решение, наши враги резко повернулись, кто-то из них распахнул дверь в коридор, и они сбежали. Я, задыхаясь, остановился на пороге.

— В погоню! — воскликнул Стивен.

— Нет... Вернитесь... — Я пытался успокоить дыхание. — Закройте дверь... Надо позаботиться о Малкольме.

— О Малкольме?..

— Он умирает, — перебил я. — Девяносто секунд... О Боже!

Малкольм, что-то скуля, корчился около кровати.

— Откройте матрешку! — приказал я. — Мишину матрешку! Быстрее, быстрее... Достаньте жестянку с налоксоном!

Я рывком выдвинул ящик, выхватил оттуда мою «дыхательную» аптечку и вынул пластмассовую коробочку. Пальцы не слушались. Будет чертовски справедливо, подумал я, если я не смогу его спасти. Ведь мои пальцы болят потому, что он пытался убить меня.

Не могу сорвать со шприца чехол из прочного пластика. Быстрее! Ради Бога быстрее. Попытаться зубами...

— Это? — спросил Стивен, показывая коробочку из-под леденцов.

Я открыл ее и положил на стол.

— Да. Спустите с него брюки. Девяносто секунд... Боже, Боже...

Мои руки дрожали. Малкольм начал задыхаться.

— Он синеет! — в испуге воскликнул Стивен. Наконец игла надета на шприц. — Он потерял сознание, — сказал Стивен, — продолжает задыхаться.

Я свернул головку одной из ампул с налоксоном. Трясущимися руками поставил ее на полку. Только бы не перевернуть... Мне нужны сейчас две руки, две здоровых руки... которые не трясутся.

Я взял шприц в правую руку, а ампулу в левую. Я почти ничего не умел делать левой рукой, поэтому должен был сделать укол правой... Погрузил кончик иглы в жидкость... Потянув плунжер, вобрал ее в шприц. Пальцы не слушаются... Ну и что из того? Девяносто секунд... И все будет кончено.

Я повернулся к Малкольму. Стивен спустил с него штаны, обнажив часть ягодицы. Я вонзил в мякоть иглу и нажал плунжер, подумав: «А остальное в руце Божьей».

Мы подняли Херрика на кровать, что само по себе было нелегко, сняли с него пиджак и галстук и расстегнули рубашку. Выглядел он ужасно, дышал с трудом, но хуже ему не становилось. Он пришел в сознание, и к нему сразу же вернулся ужас.

— Ублюдки... — прошептал он. Лежавший около двери ванной Йен застонал и попытался подняться. Стивен помог ему встать и усадил на диван.

Склянка валялась на ковре у их ног, и Стивен автоматически нагнулся, чтобы поднять ее.

— Не трогайте! — испуганно воскликнул я. — Стивен, не касайтесь ее. Это смерть!

— Но она пуста.

— Сомневаюсь, — возразил я. — К тому же, думаю, будет вполне достаточно нескольких капель. — Я поднял стул и поставил его над пузырьком.

— Пока что сделаем так... И смотрите, чтобы Йен не дотронулся.

Я повернулся к Малкольму. Он дышал чуть ровнее, но все равно с большим трудом.

— Как вызвать врача? — спросил я.

Стивен испуганно взглянул на меня. Я расценил его взгляд как нежелание связываться с советскими официальными лицами, но он наклонился к телефону и несколько раз повернул диск.

— Скажите им, чтобы врач взял налоксон.

Он дважды повторил название и произнес его по буквам, но, когда закончил разговор, вид у него был обескураженный.

— Она сказала, что доктор будет, а вот насчет налоксона... Она сказала, что доктор сам знает, что принести. Безнадежно. Сплошные запреты. Чем больше настаиваешь, тем больше им хочется показать зубы...

— Рэндолл... — слабым голосом прохрипел Малкольм.

— Да? — Я нагнулся над ним, чтобы лучше слышать.

— Достань... этих ублюдков...

Я глубоко вздохнул.

— Почему они облили вас, а не меня?

Мне показалось, что он услышал и понял меня, но не ответил. На его лицо внезапно выступили крупные капли пота, и он вновь начал задыхаться.

Я набрал в шприц налоксон из второй ампулы и сделал инъекцию в бедро.

Сразу же последовала не слишком сильная, но все-таки заметная реакция. Он вновь начал дышать, правда, пугающе слабо.

— Ублюдки ... сказали... я... обманул их.

— Что это значит?

— Я продал им... информацию. Они сказали... что она... полезная...

Деньги.

— Много они вам заплатили? — спросил я.

— Пятьдесят... тысяч...

— Фунтов?

— Боже... ну конечно... Сегодня вечером... они сказали... я обманул... Я сказал... чтобы они пришли... разделаться с тобой... слишком умный... к половине седьмого... Не знал... что Йен... будет здесь...

Я сообразил, что, обнаружив меня в компании Йена и Стивена, он попытался поскорее уйти и предупредить своих друзей. Хотя никто не мог сказать, что из этого последовало бы. Возможно, его все равно убили бы. Друзья Малкольма Херрика были непредсказуемы, как молния.

Я прошел в ванную, набрал полстакана воды и попытался влить Малкольму в рот. Он лишь слегка смочил губы. Похоже, это было все, чего он хотел.

Посмотрев на часы, я увидел, что с момента второй инъекции прошло две минуты, а с момента первой — четыре. Эти незаметные промежутки времени казались мне годами.

Йен быстро пришел в себя и начал задавать вопросы. Я же подумал о другом. Окружающие не могли не слышать шума. Почему они не попытались выяснить, что случилось? Никто не слышал крика Малкольма... или не обратил на него внимания. Я-то подумал, что этот вопль был слышен в Кремле. Когда микрофоны выключены, стены становятся непроницаемыми.

Малкольм снова потерял сознание и начал задыхаться. Я угрюмо ввел ему содержимое последней ампулы. Налоксона больше не было. В случае чего ни у кого из нас не оставалось шансов на спасение.