"Предварительный заезд" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 14

Стивен предоставил мне свою кровать, а сам предпочел разделить ложе с Гудрун. В результате, как мне кажется, выиграли все трое. Поскольку иностранные студенты не имеют возможности свободно выходить наружу и общаться с аборигенами, их просто вынуждают спать друг с другом, иронически заметил молодой человек.

Меня сильно знобило, и в то же время я чувствовал жар. Это были явные признаки болезни.

Спал я не слишком долго, хотя это не имело особого значения. Руку дергало, словно по ней колотили паровым молотом, но голова была ясная. Это было гораздо лучше, чем наоборот: туман в голове и здоровая рука. Большую часть ночи я размышлял, строил предположения и планы, а утром снова вернулся к этому занятию. Мне предстояло предпринять некоторые шаги, которые должны были подтолкнуть моих врагов к новому покушению, но при этом я должен был остаться в живых.

Утром Стивен напоил меня чаем, дал мне свою бритву и весело направился завтракать в студенческую столовую.

Вернулся он со всякой всячиной вроде пустых булочек для гамбургеров, которые купил в магазине на первом этаже, и застал меня за изучением длинного ряда букв, записанных на конверте.

— Разбираете формулу наркотика? — спросил он.

— Пытаюсь.

— Ну и как, получается?

— Я маловато знаю, — ответил я. — Припомните... Когда все это было записано по-русски и по-немецки, был ли это перевод с одного языка на другой? Я хочу сказать... Вы уверены, что там следует читать именно то, что было написано?

— Это не был перевод, — сказал Стивен. — Это были те же самые буквы, что и здесь, записанные в одном и том же порядке, но с помощью обычного немецкого алфавита. Русская версия фонетически в основном совпадала с немецкой, но в русском алфавите есть несколько лишних букв, поэтому мы сочли, что немецкое слово было просто транслитерировано русскими буквами. А что, неверно?

— Пожалуй, верно, — согласился я. — Но посмотрите сюда, где написано «антагонист». Является ли это слово переводом на русский или на немецкий? Или буквы «анта» и так далее были написаны немецкими буквами?

— Это не перевод. Слово «антагонист» звучит почти одинаково на всех трех языках.

— Спасибо.

— Неужели в том, что я вам сказал, есть какой-то смысл?

— Безусловно, есть, — подтвердил я.

— Вы поражаете меня.

Мы намазали булочки маслом и съели их, запивая чаем. Меня раздирал гулкий зловещий кашель.

Позавтракав, я выпросил у хозяина лист бумаги и переписал устрашающий ряд букв, сотворил какое-то подобие разумно выглядевших слов и добавил несколько запятых, отделявших целые числа от десятичных дробей. Переписанная по-новому надпись выглядела так:

Эторфингидрохлорид 2,45 мг Асепромазинмалеат 1,0 мг Хлорокрезол 0,1 Диметилсульфоксид 90 Антагонист налаксон.

— Это совершенно другое дело, — сказал Стивен, заглянув мне через плечо.

— М-да, — глубокомысленно промычал я. — Вы одобряете?

— Весьма и весьма.

— Одолжите мне чистую кассету для вашего магнитофона и еще какую-нибудь, с музыкой. А если найдется, то две чистые кассеты.

— И это все? — разочарованно протянул Стивен.

— Только для начала, — успокоил я его. Он повернулся и, не сходя с места, вытащил три кассеты в пластмассовых коробках.

— На всех записана музыка, но, если нужно, можете смело писать поверх старой записи.

— Прекрасно.

Я немного поколебался, потому что следующая моя просьба должна была прозвучать весьма мелодраматично. Но что поделать, действительности нужно было смотреть в лицо. Я сложил лист с химическими терминами вдвое и протянул его Стивену.

— Я хочу попросить вас сохранить это. — Я старался говорить как можно более сухим голосом. — Храните эту бумагу до тех пор, пока я не вернусь домой. Когда я пришлю вам оттуда открытку, можете ее порвать.

— Я не понимаю... — озадаченно начал Стивен.

— Если я не попаду домой или вы не получите от меня открытку, пошлете эту бумагу Хьюдж-Беккету в Министерство иностранных дел. На обороте я записал адрес. Сообщите ему, что этот текст из бумаг Ганса Крамера, и попросите показать его ветеринару.

— Ветеринару?

— Именно.

— Да, но... — Стивен совершенно точно понял, что я имел в виду. Если вы не попадете домой...

— Ну да... Знаете, как говорят: четвертая попытка несчастливая, и вообще...

— Ради всего святого!

— У вас в субботу есть занятия? — спросил я.

Его брови взмыли вверх, почти исчезнув под волосами.

— Мне следует понимать ваши слова как официальное приглашение сунуть голову в петлю вместе с вами?

— Всего-навсего помочь мне позвонить по телефону и сказать таксисту, куда ехать.

Стивен демонстративно пожал плечами и воздел руки к небу. На его лице появилось такое выражение, будто он собирается с ужасным акцентом провозгласить что-нибудь вроде: «Мы-то знаем, что ни одному вашему слову нельзя верить!» Но вместо этого он коротко спросил:

— С чего начнем?

— Позвоним мистеру Кропоткину. И если застанем его, то попросим о встрече сегодня утром.

Похоже, Кропоткина наш звонок ничуть не взволновал. По его словам, он сам пытался связаться со мной в гостинице. Он предложил приехать к десяти часам. Тогда мы сможем найти его в первой конюшне слева от скакового круга.

— Отлично... — Я подул на горячие распухшие пальцы. — Пожалуй, я попробую еще позвонить Йену Янгу.

Йен Янг уже вернулся на британскую территорию в центре Москвы. Правда, он с большим трудом понял, кто с ним говорит. Едва шевеля языком, он со смешанным чувством скорби и восхищения поведал мне, что никто не может пить так, как русские, и попросил говорить потише.

— Простите, — перешел я на пианиссимо, — не могли бы вы сказать мне, как лучше всего позвонить в Англию?

Янг посоветовал попытать счастья на Центральном телеграфе, поблизости от моей гостиницы. Нужно спросить международного оператора, сказал он. Но шансов мало.

— Бывает, что соединяют за какие-нибудь десять минут, но обычно приходится ждать часа по два. Ну а в связи с сегодняшними событиями не будет ничего удивительного, если не соединят вообще.

— Неужели африканская пыль долетела и сюда? — спросил я.

— Нечто в этом роде. Сбежал какой-то высокопоставленный парень. Причем из всего мира выбрал Бирмингем. Шок, ужас, драма — в общем, все как положено. А у вас важный звонок?

— Я хотел позвонить ветеринару... справиться о моих лошадях, — соврал я. — А нельзя ли сделать это из посольства?

— Сомневаюсь, что из этого что-нибудь получится. Никто лучше русских не умеет воздвигать непреодолимые препятствия. — Он зевнул. — Вы получили вчера ваш факс?

— Да, благодарю вас.

— Я думаю, вы можете отблагодарить меня другим способом... — Он зевнул опять. — Приходите к полудню и составьте мне компанию. Нужно будет опохмелиться. Сможете?

— Не вижу причины для отказа.

— Отлично... Идите мимо офиса Оливера, мимо теннисного корта... В задней части двора стоит длинный дом, в нем моя квартира. Вторая дверь слева. — Он положил трубку осторожным, прямо-таки нежным движением, присущим только человеку, мучающемуся от тяжелого похмелья.

Снегопад временно прекратился, хотя небо сохраняло угрожающий маслянистый желто-серый цвет. Воздух был такой холодный, что замерзали сопли в носу. Не успели мы пройти сотню шагов, как я закашлялся и начал задыхаться.

Стивен решил, что со мной происходит нечто ужасное.

— Что с вами? — со ставшей уже привычной тревожной интонацией спросил он. Его собственные легкие пыхтели мощно и размеренно, как электрические мехи.

— Такси...

Машину мы поймали без труда. Попав в тепло, я тут же воспользовался лежавшим в кармане ингалятором, и мне полегчало. Грудь перестала разрываться от недостатка воздуха.

— Вы всегда так реагируете на холод? — поинтересовался Стивен.

— Когда холодно, мне хуже. Да и купание в реке не пошло на пользу.

Стивен поглядел на меня с сочувствием.

— Вы простудились. Хотя если подумать... и даже не думать, в этом нет ничего удивительного.

По дороге мы дважды останавливались. Первый раз, чтобы купить две бутылки водки: одну — для встречи с Кропоткиным, другую — на потом. А второй раз — чтобы купить очередную шапку и довершить мой несколько разностильный гардероб, состоявший, не считая собственной кожи, из майки, рубашки, пары свитеров, пиджака и запасного пальто Стивена. Пальто было мне мало; руки торчали из рукавов, как у бедного сиротки.

Проезжую часть уже расчистили от выпавшего ночью снега, но поле ипподрома было белым. Как всегда, по нему носились лошади, в том числе пара рысаков, запряженных в качалки. Мы вышли из такси прямо перед входом в нужную нам конюшню, где почти сразу же нашли Кропоткина.

Он ждал нас в полутемной каморке какого-то тренера, занимавшегося с рысаками. По углам лежали кучи тонких колес, похожих на велосипедные. Мне было очень странно видеть их в конюшне, пока я не вспомнил, что это колеса от качалок. Посредине стоял стол с одним-единственным стулом, а к стенам была пришпилена масса фотографий.

Я протянул Николаю Александровичу левую руку. Он со всей сердечностью схватил ее обеими руками и совершил несколько широких взмахов вверх и вниз.

— Друг, — заявил он своим тяжелым басом, — мой добрый друг.

Преподнесенную бутылку водки он взял, справедливо оценив подарок как знак моего доброго отношения. Затем он церемонно уступил мне единственный стул, а сам удобно уселся на столе, решив, видимо, что Стивен вполне может постоять. Разместившись, мы с помощью Стивена обменялись еще несколькими комплиментами.

После этого мы сразу перешли к делу. Стивен переводил.

— Мистер Кропоткин говорит, что поставил на уши всех, связанных с конным спортом, чтобы узнать хоть что-нибудь об Алеше.

При этих словах мое сердце учащенно забилось. Я рассыпался в благодарностях.

— Никто не знает такого человека, — продолжал переводить Стивен. Алексеев много, но все не то.

Мой пульс вернулся к обычному ритму.

— Что ж, с его стороны это было очень любезно, — вздохнул я.

Кропоткин разгладил двумя пальцами свои красивые усы и вновь что-то прогрохотал.

Стивен перевел фразу с совершенно непроницаемым видом, но в глазах вспыхнули искорки интереса.

— Мистер Кропоткин говорит, что, хотя никто не знает, кто такой Алеша, кто-то передал ему клочок бумаги с этим именем. А появилась эта бумажка из Англии.

Это прозвучало очень неопределенно, но, бесспорно, было лучше, чем ничего.

— Могу я увидеть эту бумагу? — поинтересовался я.

Тем не менее оказалось, что Николай Александрович не собирался сломя голову бежать за ней. Сначала хлеб, а сласти потом.

— Мистер Кропоткин говорит, — продолжал Стивен, — что вы должны понять пару особенностей советского общества. — Молодой человек вздернул брови, ноздри раздулись, хотя было видно, что он всеми силами старается сохранить на лице серьезное выражение. — Он говорит, что советские люди не всегда могут свободно выражать свои мысли.

— Скажите ему, что я уже заметил это и... э-э... полностью понимаю.

Кропоткин грустно посмотрел на меня, еще раз разгладил усы и произнес своим красивым басом еще одну фразу.

— Ему хотелось бы, чтобы вы использовали полученную от него информацию без указания источника.

— Скажите, что я обещаю ему это, — искренне ответил я.

Думаю, что Кропоткина больше убедили не сами слова, а тон, которым они были сказаны. Выждав паузу, он продолжил:

— Мистер Кропоткин говорит, что он не знает, кто прислал эту бумагу.

Ему доставили ее на дом вчера вечером с запиской, где были кое-какие пояснения и выражалась надежда, что все это попадет к вам.

— Значит ли это, что он действительно не знает отправителя или, может быть, просто не хочет говорить?

— Не могу понять, — ответил Стивен. Николай Александрович наконец решил приступить к раздаче подарков. С задумчивым видом он вынул из внутреннего кармана большой черный бумажник, раскрыл его, порылся внутри толстыми пальцами, медленно извлек белый конверт, поднял его и произнес небольшую речь.

— Он полагает, — перевел Стивен, — что от этой бумаги будет немного толку, но он хотел бы ошибиться. Он будет рад, если она вам пригодится, потому что искренне желает хоть немного отблагодарить вас за спасение лошади, предназначенной для Олимпийских игр.

— Скажите ему, что даже если в записке не окажется полезных сведений, я все равно буду помнить и высоко ценить те хлопоты, которые он взял на себя, чтобы помочь мне.

Кропоткин с достоинством выслушал комплимент и неторопливо вручил мне конверт. Я так же неторопливо взял его и вынул два маленьких листочка бумаги.

Они были соединены скрепкой. На верхнем листке, белом и невзрачном, было по-русски написано несколько коротких фраз.

Второй листок, тоже белый, но в бледно-голубую клеточку, был явно вырван из записной книжки. На нем было несколько карандашных строк на английском языке. Сверху были два слова: «Для Алеши», а примерно дюймом ниже:

«Дж. Фаррингфорд». Фамилия Джонни была окружена рамкой из небрежно нарисованных звездочек.

Еще ниже следовал странный список: «Американцы, немцы, французы» и целая строка вопросительных знаков. Этим содержание листка не исчерпывалось. В самом низу было четыре группы букв и цифр, каждая в своей рамочке.

Они выглядели так: «DЕР РЕТ», «1855», «К's С» и «1950».

Все написанное было размашисто перечеркнуто линией, напоминающей букву S.

Я перевернул листок. На обратной стороне было написано шариковой ручкой строчек пятнадцать, но все они были тщательно зачеркнуты пастой несколько иного оттенка. Кропоткин с надеждой взирал на меня.

— Я очень доволен, — поспешно сказал я. — Это чрезвычайно интересно.

Кропоткин понял мои слова, и на его крупном лице появилось удовлетворенное выражение.

Похоже, что дела здесь были закончены. Мы обменялись еще несколькими заверениями в обоюдной симпатии и вышли в центральный проход конюшни. Кропоткин предложил взглянуть на лошадей, и мы бок о бок направились вдоль денников.

Шедший позади Стивен хрипло дышал, стараясь втягивать воздух быстро, а выпускать его как можно дольше. Мой нос в первый момент слегка заложило из-за непривычно сильного запаха аммиака, но рысаки нисколько не стали от этого хуже. Кропоткин сказал, что им предстоит бежать сегодня вечером. Снега еще мало. Стивен мужественно перевел наш разговор до самого конца, но когда мы вышли на улицу, принялся глотать свежий воздух с жадностью путника, заблудившегося в песках и нашедшего родник.

На скаковой дорожке находилось всего несколько лошадей. На мой взгляд, они явно не годились для выступлений в равнинных скачках или стипль-чезе.

— Здесь находятся все клубы верховой езды, — пояснил Кропоткин с помощью Стивена. — Других конюшен в Москве нет. Все, кто занимается верховой ездой, упражняются на ипподроме. Лошади принадлежат государству. Лучших направля ют для выступлений на скачках, в том числе и для международных соревнований, и оставляют для племенного разведения. Остальных передают в клубы. Большинство лошадей на зиму остается в Москве, они очень выносливы.

— Представляю себе, — добавил Стивен уже от себя, — как будет смердеть в этих сараях в марте!

Кропоткин торжественно распрощался со мной у никем не охранявшегося главного входа. Отличный парень, подумал я. Благодаря ему и Мише я смог добыть основную часть той небогатой информации, которой располагал на сегодня.

— Дружище, — сказал я, — желаю вам всего самого лучшего.

Он с чувством, которого хватило бы на двоих, потряс мою руку, а затем заключил меня в объятия.

— Мой Бог, — сказал Стивен, когда мы отошли. — А еще говорят, что немцы сентиментальны...

— Немного чувства не повредит.

— Да... Но что в этом хорошего?

Я вручил ему конверт и кашлял всю дорогу до стоянки такси.

— quot;Николаю Александровичу в собственные рукиquot; — прочел Стивен надпись на конверте. — Тот, кто писал это, вероятно, хорошо знаком с Кропоткиным. Вот так, по имени-отчеству, не упоминая фамилии, обращаются только к тем, кого хорошо знают.

— Для меня было бы удивительно, если бы отправитель этого письма не был лично знаком с адресатом.

— Я тоже так думаю. — Он помахал в воздухе парой скрепленных листочков. — В записке сказано вот что: «Бумага для заметок»... имеется в виду, что это специальный сорт бумаги, на котором удобно писать от руки...

«найдена во время международных соревнований по троеборью. Пожалуйста, передайте это Рэндоллу Дрю».

— Это все?

— До буквы.

Он вгляделся во вторую страницу, а я махнул рукой проезжавшей мимо машине с зеленым огоньком. Стивен опять убрал драгоценную находку.

— Небольшой улов, — заявил он. — Похоже, что гора родила мышь.

Я молчал, задумавшись. Размышления прервал голос водителя.

— Он спрашивает, куда ехать, — сказал Стивен.

— Назад в гостиницу.

Однако мы остановились еще около магазина, который я определил как аптеку. Примерно так должны были читаться русские буквы над входом. Я зашел внутрь, намереваясь купить что-нибудь болеутоляющее для разбитых пальцев, но пришлось удовольствоваться каким-то эквивалентом аспирина. А Стивен перегнулся через прилавок и что-то негромко сказал здоровенной тетке в аккуратном белом халате.

Она в ответ гаркнула на весь магазин, и посетители уставились на Стивена. Он залился краской, но выдержал характер и все-таки купил то, что хотел.

— Что она сказала? — спросил я, когда мы отъехали.

— Она сказала: «Иностранцу нужны презервативы». И нечего смеяться.

Мое невольное хихиканье помимо воли сменилось кашлем.

— Гудрун настаивает, — пояснил Стивен.

— Я так и подумал.

Накануне я забрал ключ от номера с собой, поэтому мы сразу же прошли к лифту, поднялись на восьмой этаж и мимо бдительной дамы продефилировали к моему номеру. Дверь оказалась открыта. Вероятно, уборка... Это была не уборка. В комнате находился Фрэнк. Стоя спиной к двери, он наклонился над столиком, стоявшим у окна.

— Привет, Фрэнк, — окликнул его я. Он резко обернулся. Вид у него был удивленный, руки сжимали матрешку. Я заметил, что она закрыта. Значит, все секреты пока что находятся внутри. Непрошеный гость автоматически продолжал пытаться раскрыть ее.

— Э-э... — пробормотал он. — Вы не пришли на завтрак, и я... я решил проверить, все ли с вами в порядке... Я имею в виду после вчерашнего происшествия... вашего падения в реку...

Неплохая реакция для застигнутого врасплох, подумал я.

— Я ездил на ипподром посмотреть на тренировку лошадей, — заявил я, решив посоревноваться с ним в находчивости.

Фрэнк разжал пальцы, неторопливым движением поставил матрешку на полку и рассмеялся в манере школьного учителя.

— Ну, тогда все в порядке. Когда вы не пришли завтракать, Наташа очень волновалась. Я могу сказать ей, что вы придете на ленч?

Ленч... Как странно слышать и произносить такое обыденное слово, прогуливаясь посреди минного поля.

— Конечно, — согласился я. — И со мной будет гость.

Фрэнк с плохо сдерживаемой ненавистью посмотрел на Стивена и вышел. Я устало опустился на диван.

— Давайте выпьем...

— Виски или водку? — спросил Стивен. Он достал из кармана купленную утром бутылку и поставил ее на стол.

— Виски.

Я запил виски две купленные в аптеке таблетки, но не почувствовав никакого облегчения. Я посмотрел на часы. Они чудесным образом пошли, несмотря на вчерашнее купание. Полдвенадцатого. Я набрал телефонный номер.

— Йен? Как самочувствие?

— Как ни странно, лучше, — ответил он. — Мне следовало бы опохмелиться уже час назад.

Я сказал, что никак не смогу быть у него до ленча, и спросил, не хочет ли он сам зайти ко мне в гостиницу часов в шесть.

— Правильнее будет сказать, «приползти», — ответил он, но согласился.

В это время Стивен с магнитофоном обследовал стены, пытаясь найти «жучок». Я указал ему место, но все было тихо. Он уже совсем было собрался выключить магнитофон, когда динамик внезапно взвыл.

— Боже мой, включили, — одними тубами пробормотал Стивен. — Давайте послушаем музыку.

Он вынул из бездонного кармана три кассеты и выбрал запись оперы «Князь Игорь».

— И что дальше?

— У меня есть несколько книжонок... Если хотите...

— А вы? — осведомился Стивен, глядя на обложки.

— Выпью и подумаю.

И «жучок» целый час слушал, как Стивен под аккомпанемент Бородина шелестит страницами «Потайной комнаты». Тем временем я раскидывал мозгами, повторял про себя все, что мне рассказали в Англии и в Москве, и пытался найти путь в лабиринте.

Ленч казался нереальным. Там были Уилкинсоны и Фрэнк. Фрэнк не рассказывал Уилкинсонам о том, как накануне спас мне жизнь, и вел себя так, словно ничего не случилось. Что он думал о моем молчании, оставалось тайной.

Наташа и Анна ругали меня и упрашивали больше не исчезать, не поставив их в известность, где меня можно найти. Я сказал, что постараюсь, но никаких обещаний не давал. Фрэнк ел мое мясо.

Разговаривала в основном миссис Уилкинсон:

— Мы с папочкой всегда голосовали за лейбористов, но разве не странно, что левые в Англии призывают увеличить иммиграцию, а здесь, где все население левее левого, иммигрантов нет. Ведь в Москве не увидишь чернокожих!

Фрэнк никак не отреагировал на ее слова.

— Это показалось мне курьезом, — продолжала миссис Уилкинсон. Хотя я думаю, что, скажем, в Индии, народ не станет выстраиваться в очереди, чтобы переехать жить в Москву.

— У них для этого слишком много мозгов, — пробормотал мистер Уилкинсон, обращаясь к своей тарелке с мелко накрошенной жареной картошкой.

Больше он не произнес ни слова.

Фрэнк пришел в себя и принялся ругать расистскую политику Национального фронта. В ответ на это миссис Уилкинсон бросила на меня взгляд, полный комического испуга, как будто была смущена тем, что на каждом шагу задевает Фрэнка.

— Фронт — слишком затасканное слово, — негромко сказал я. — Клише. «Фронт», «фронт»... Нужно всегда задумываться... что же за ними стоит... за этими фронтами.

На десерт снова подали мороженое с вареньем из черной смородины. Оно мне очень нравилось. Стивен ел с такой же жадностью, как и Фрэнк. Потом он сообщил мне, что кухня гостиницы «Интурист» — просто высший класс по сравнению со студенческой столовой.

Мне казалось, что застольная беседа происходит в каком-то другом измерении. В голове гораздо явственней звучали голоса Бориса и Евгения, Йена и Малкольма, Кропоткина и Миши, Гудрун и принца, Хьюдж-Беккета и Джонни Фаррингфорда... и мертвого Ганса Крамера... Но где же, где же был Алеша?