"На полголовы впереди" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 5

Я пешком вернулся в свой отель и в два часа по местному времени позвонил в Англию, рассчитав, что семь часов вечера в пятницу, вероятно, вполне подходящее время, чтобы застать генерала Коша в его ньюмаркетском доме, где он должен отдыхать после трудовой недели в Лондоне. Мне повезло, что я его застал, сказал он, и у него есть для меня новость.

— Помните того посыльного от Хорфица, который передал портфель Филмеру в Ноттингеме? — спросил он.

— Конечно, помню.

— Джон Миллингтон опознал его по вашей фотографии. Это сын Айвора Хорфица — Джейсон. Говорят, не слишком умен. И мало на что годен, разве что быть на посылках. Передавать портфели — это как раз для него.

— Да и тут он оплошал, если судить по поведению отца.

— Ну, так или иначе, вот кто он такой, хоть нам от этого пользы и немного. Джон Миллингтон разослал фотографии всем инспекторам на ипподромах, чтобы, как только его увидят, сообщили нам. Если Хорфиц намерен регулярно использовать сына на скачках как посыльного, мы дадим ему знать, что не спускаем с него глаз.

— Ему бы лучше было найти кого-нибудь другого.

— Это нам совершенно ни к чему. — Он сделал небольшую паузу и потом спросил:

— А как у вас там дела?

— Филмера я еще не видел. Судя по спискам, которые мне показали в туристической фирме, сегодня он ночует в том же отеле, что и большинство владельцев. Вероятно, будет присутствовать на завтрашнем парадном обеде Жокейского клуба на ипподроме «Вудбайн». Я буду на скачках, но на обед скорее всего не пойду. Стану за ним присматривать насколько смогу. — Я рассказал ему про мать Билла Бодлера и сказал:

— Если захотите связаться напрямик со мной, когда поезд будет в пути, сообщите ей, она передаст мне, и я позвоню вам или Джону Миллингтону, как только у меня появится такая возможность.

— Не слишком это надежно, — проворчал он, повторив номер телефона, который я ему продиктовал.

— Она тяжело больна, — добавил я и рассмеялся про себя, услышав, как он пробормотал что-то нечленораздельное.

Потом он сказал:

— Тор, это немыслимо.

— Ну, не знаю. В конце концов, все-таки постоянная линия связи. Было бы хуже, если бы ее не было. И Билл Бодлер сам это предложил. Ему виднее, годится она для этого или нет.

— Ну ладно. Все же лучше, чем ничего. — Правда, он произнес это без большой уверенности, и я мог его понять. Человеку, который командовал бригадой, трудно смириться с мыслью, что у полевого телефона будет дежурить прикованная к постели старушка. — В воскресенье я буду здесь, дома. Позвоните мне, пожалуйста, перед посадкой в поезд — вдруг в последнюю минуту у вас или у меня появится какая-нибудь информация.

— Обязательно.

— А вообще у вас подозрительно довольный голос, — сказал он с оттенком неодобрения.

— А... Ну, видите ли... Похоже, что путешествие будет приятным.

— Вы не для этого едете.

— Если так, буду делать все, чтобы не получить ни малейшего удовольствия.

— Имейте в виду — невыполнение приказа карается расстрелом, — хладнокровно сказал он и тут же положил трубку.

Я тоже положил трубку, хотя и без особой поспешности, и телефон немедленно зазвонил.

— Это Билл Бодлер, — произнес знакомый низкий бас. — Значит, добрались до Торонто нормально?

— Да, спасибо.

— Я получил информацию, о которой вы просили, — про лошадь по кличке Лорентайдский Ледник. Про то, почему его владелица продала долю.

— А, хорошо.

— Не уверен, совсем не уверен. На самом деле ничего хорошего. Как выяснилось, Филмер побывал здесь, в Канаде, в конце прошлой недели и осведомлялся у нескольких владельцев, чьи лошади будут участвовать в поездке, не хотят ли они продать ему долю. Сегодня утром один из них упомянул об этом в разговоре со мной, а теперь я переговорил и с остальными. Все говорят, что он предлагал хорошую цену за половинную долю. Или за треть. По-видимому, за сколько угодно, лишь бы хоть как-то зацепиться. Похоже, что он методически шел по всему списку, пока не добрался до Даффодил Квентин.

— До кого?

— До владелицы Лорентайдского Ледника.

— А отчего это плохая новость? — спросил я, не понимая, почему у него в голосе звучит такое разочарование.

— Вы с ней познакомитесь. Сами увидите, — загадочно ответил он.

— А вы сказать не можете?

Он шумно вздохнул:

— Ее муж, Хэл Квентин, был большим энтузиастом канадского скакового спорта, но год назад он умер и оставил своих лошадей жене. С тех пор три из них погибли от несчастных случаев, а миссис Квентин получила за них страховку.

— Три? — переспросил я. — За один год?

— Вот именно. Каждый раз проводилось расследование, но каждый раз все выглядело вполне натурально. Миссис Квентин утверждает, что это просто ужасное совпадение.

— Еще бы, — сухо заметил я. — Во всяком случае, это она продала половинную долю Джулиусу Филмеру. Хороша парочка! Я только что звонил ей и спросил про эту сделку. Она говорит, что ей так захотелось и не было никаких причин отказаться. Она говорит, что устроит в поезде бал, — совсем мрачно добавил он.

— Ну, нет худа без добра, — сказал я. — Если она продала половинную долю, вряд ли она замышляет сбросить свою лошадь с поезда на полном ходу, чтобы получить страховку.

— Что за непристойное предположение. — Впрочем, по его голосу не похоже было, что он сильно шокирован. — Вы будете завтра на «Вудбайне»?

— Да, но не на обеде.

— Хорошо. Если там встретимся, не забудьте: мы незнакомы.

— Конечно, — согласился я, распрощался с ним, положил трубку и погрузился в размышления.

Ну, по крайней мере Даффодил Квентин никто не заставлял продавать долю угрозами. Никто из тех, кому Филмер угрожал, не вздумал бы устраивать бал с его участием. По-видимому, ради того чтобы попасть на поезд в качестве владельца, он готов был заплатить живыми деньгами. Был готов слетать в Канаду, чтобы совершить эту сделку, вернуться в Англию, чтобы во вторник в Ноттингеме забрать у Хорфица портфель, а потом снова вылететь в Канаду, вероятно, чтобы успеть на завтрашние скачки.

Интересно, где он сейчас. Интересно, о чем он думает, что замышляет, что собирается сделать. Я с облегчением подумал: как хорошо, что он не знает о моем существовании.

До самого вечера я ходил по магазинам, бродил по улицам и разъезжал на такси, заново знакомясь с этим городом — одним из самых красивых в мире.

Шесть лет назад его архитектура привела меня в восхищение, и теперь оно не уменьшилось, а стало еще сильнее. В просветах между угловатыми небоскребами из черного стекла и золотистого металла то и дело открывался великолепный вид на стройную телебашню, заканчивающуюся утолщением в виде луковицы. С тех пор как я здесь побывал, они построили целый новый комплекс — Гавань, новый фасад города, обращенный к озеру Онтарио и к миру.

В шесть часов, оставив покупки в отеле, я снова отправился в теплый светлый офис «Мерри и компании» и обнаружил, что там многие еще работают.

Нелл, сидевшая за своим столом и, конечно, занятая телефонным разговором, молча указала мне на стул для посетителей. Я сел и стал ждать.

То один, то другой из тех, кто мурлыкал по телефону, уже, зевая, надевал пиджак, выключал компьютер, доставал из большого холодильника банку лимонада и с шипением ее откупоривал. Погасло несколько настольных ламп.

Даже зелень, украшавшая зал, выглядела усталой. Вечер пятницы — время, когда бурная энергия бизнеса иссякает. Благословенная пятница!

— Завтра мне придется снова быть здесь, — печально сказала Нелл, догадавшись, о чем я подумал. — И почему я вообще согласилась поужинать с вами сегодня вечером, не могу понять.

— Но вы обещали.

— Это было просто безумие.

Я пригласил ее поужинать после того, как она показала мне, кто где будет спать в поезде (возможно, это мое подсознание помимо моей воли забежало далеко вперед). Она ответила: «Ладно, ведь надо же мне будет где-то поужинать», — что я счел достаточно твердым согласием.

— Вы готовы? — спросил я.

— Нет, мне непременно надо позвонить еще в два места. Вы... подождете?

— Это у меня всегда прекрасно получалось, — любезно ответил я.

Погасло еще несколько ламп. Те немногие, что еще горели, освещали светлые волосы Нелл, оставляя в тени ее глаза и подчеркивая ямочки на щеках. Я принялся размышлять о ней. Очаровательная незнакомка, непрочитанная книга, может быть, начало чего-то. Но у меня бывали и другие начала, в других городах, и я уже давно привык не торопить события. Возможно, до традиционного финала дело так и не дойдет, но пока все замечательно, а что касается будущего — посмотрим...

Краем уха я слушал, как она разговаривает с каким-то Лорримором.

— Да, мистер Лорримор, ваши цветы и содержимое вашего бара будут уже погружены к тому времени, когда поезд подадут на вокзал... И фрукты тоже, да... Пассажиры собираются в десять тридцать на прием в здании вокзала...

Да, посадка в одиннадцать тридцать, а отправление в двенадцать... Мы тоже будем рады вас видеть... До свидания, мистер Лорримор.

Начиная набирать следующий номер, она взглянула на меня и сказала:

— Семья Лорримор едет в своем собственном вагоне, в самом хвосте поезда. Здравствуйте, это ипподром?..

Я слушал, как она договаривается о порядке допуска владельцев на ипподром.

— Да, мы выдаем им всем специальные клубные пропуска... Да, другие пассажиры поезда будут платить сами за себя, но мы предлагаем доставить всю группу... — Вскоре она положила трубку и вздохнула:

— Столько болельщиков просило нас забронировать для них недорогие отели и обеспечить автобусы это почти то же самое, что организовать еще один тур. Вы можете подождать, пока я сделаю еще один звонок... ну, два?

Когда мы через час покидали зал, там уже были погашены почти все огни. И даже тогда она все еще перечисляла про себя дела, которые нужно сделать, невнятно бормоча: «Не забыть вместе с бинтами для Рикки положить ножницы и зажимы...» Мы дошли пешком до расположенного поблизости ресторана «Племя тесаных камней», в котором она бывала раньше и меню которого я уже изучил заранее. Ресторан был не очень большой, во всех уголках его теснились столики, тускло освещенные свечами под абажуром.

— А что это вообще за племя тесаных камней? — спросил я.

— Бог его знает, — ответила Нелл. Официант, которого, вероятно, спрашивали об этом уже тысячу раз, объяснил, что такое племя жило в этих местах десять тысяч лет назад. «Нам до них дела нет», — сказал он.

Нелл рассмеялась, а я подумал о том, что десять тысяч лет — не так уж мало, и о том, кто будет жить здесь еще через десять тысяч лет. Как выяснилось, тесаные камни — это кремневые орудия, которыми пользовались тогда на большей части континента; интересно, как потомки будут называть нас — племенем ножей и вилок?

— Честно говоря, мне все равно, — ответила Нелл, когда я спросил ее об этом. — Я живу здесь сегодня, и я очень хочу есть.

Мы тут же приняли меры в виде жареной лососины, за которой последовало жаркое из перепелов.

— Надеюсь, все эти расходы будут вам оплачены, — сказала она довольно равнодушно, когда я заказал вина, и я, покривив душой, ответил:

— Ну конечно.

При этом я подумал: какой смысл иметь деньги, если не получать от этого удовольствия?

— Завтра будем питаться гамбургерами, — сказал я. — Чтобы уложиться в смету.

Нелл кивнула, словно это было для нее привычно и понятно, и вдруг, встрепенувшись, сказала, что забыла заказать Лорриморам персональный лимузин для разъездов по Виннипегу.

— Сделаете это завтра, — сказал я. — Никуда они не денутся.

Озабоченно нахмурившись, она нерешительно посмотрела на меня, окинула взглядом уютный маленький ресторан, освещенный свечами, потом опустила глаза на сверкающий хрусталем и серебром стол, снова посмотрела на меня и, перестав хмуриться, весело улыбнулась:

— Ладно. Завтра. Может быть, Лорриморы и украшение этой поездки, но хлопот с ними много.

— А кто такие Лорриморы? — поинтересовался я. Она с недоумением взглянула на меня и вместо ответа спросила:

— Где это вы живете?

— Ах, вот оно что? — сказал я. — Если бы я жил здесь, то знал бы, кто такие Лорриморы?

— Уж конечно не стали бы спрашивать, кто они такие.

— Но я живу в Лондоне, — сказал я. — Поэтому скажите мне, пожалуйста.

Она была одета, как многие деловые женщины, в темно-синий костюм и такую простенькую белую блузку, что невольно закрадывалось сомнение, скрыто ли под всем этим хоть сколько-нибудь душевного тепла. Когда женщина так строго одевается, подумал я вопреки всякой логике, это, наверное, означает, что она не слишком уверена в себе.

— Лорриморы, — начала Нелл тем не менее без малейших признаков неуверенности, — это одно из самых богатых семейств в Торонто. В провинции Онтарио. Да и вообще в Канаде. Они не сходят с обложек светских журналов. Занимаются банковскими операциями и добрыми делами. Владеют особняками, делают пожертвования в пользу художественных музеев, открывают благотворительные балы и принимают у себя глав государств. Их довольно много — братья, сестры и так далее, и мне говорили, что стоит Мерсеру Лорримору принять ваше приглашение и нанести вам визит, как вам на всю жизнь обеспечено прочное положение в обществе. — Она сделала паузу и улыбнулась. — А кроме того, у него замечательные скаковые лошади, он, естественно, — столп Жокейского клуба Онтарио и имеет этот свой собственный железнодорожный вагон, который у него регулярно заимствуют политики для какой-нибудь кампании. — Она снова остановилась и перевела дух. — Вот он и оказал нам честь — Мерсер Лорримор, главный вождь всего клана, а также его жена Бемби, их сын Шеридан и дочь Занте. Что еще я забыла сказать?

Я рассмеялся:

— Разве не положено вам при этом сделать реверанс?

— Да, пожалуй. Вообще-то, честно говоря, хотя Мерсер Лорримор был по телефону со мной очень любезен, я еще ни разу с ним не виделась, да и с остальными тоже. И он звонит мне сам. Никаких секретарш.

— Значит, — сказал я, — если Мерсер Лорримор едет с нами, то это особенно хорошая реклама на всю страну, от побережья до побережья?

Они кивнула:

— Он едет с нами «ради блага канадского скакового спорта» — в рекламной брошюре Жокейского клуба это напечатано большими буквами.

— И он будет обедать в вагоне-ресторане? — спросил я.

— Только не это! — Она в притворном ужасе закатила глаза. — Вообще-то предполагается, что будет. Все должны там обедать. Но, возможно, они захотят уединиться у себя. Если они будут оставаться в своем вагоне, то мест в ресторане только-только хватит, чтобы рассадить всех остальных. А иначе может выйти скандал, и все потому, что мой босс сам продал лишние билеты, хоть и знал, что свободных мест нет. — Она покачала головой, но явно снисходительно. По-видимому, к своему боссу она питала немалую симпатию.

— А кому он их продал? — спросил я. — Так, просто каким-то людям.

Двум своим приятелям. И какому-то мистеру Филмеру, который предложил заплатить двойную цену, когда узнал, что мест нет. От таких денег никто не откажется. — Она энергично отломила кусок булочки, вложив в это движение всю свою досаду. — Если бы в вагоне-ресторане было больше мест, мы могли бы продать по крайней мере еще шесть билетов.

— Дэвид... то есть Зак, сказал, что сорок восемь мест — и без того слишком много, актерам приходится до предела напрягать голос, чтобы перекрыть стук колес.

— Это всегда проблема. — Она поглядела на меня поверх абажура. — Вы женаты?

— Нет. А вы замужем?

— В общем, нет, — ответила она несколько уклончиво, но улыбаясь. Был тут у меня один человек, только все кончилось ничем.

— И давно это случилось?

— Достаточно давно — я это уже пережила.

Я подумал, что этот короткий диалог прояснил ситуацию и, возможно, установил некие правила. Найти еще одного человека, с которым все кончится ничем, она не стремится. Ну а как насчет легкого флирта? Что ж, посмотрим...

— О чем вы думаете? — спросила она.

— О жизни.

Она недоверчиво взглянула на меня, но тут же снова перевела разговор на почти столь же увлекательную тему — о поезде. Через некоторое время я задал ей вопрос, который не давал мне покоя весь день:

— А кроме специальных пропусков на гонки и прочего, есть еще что-нибудь такое, на что имеет право владелец лошади? То есть владелец одной из лошадей, которых везут в поезде?

— Что вы имеете в виду? — озадаченно спросила она.

— Имеют они какие-то привилегии, которых не имеют остальные, кто приписан к специальному вагону-ресторану?

— Не думаю. — Она на мгновение наморщила лоб. — Разве что могут входить в вагон для лошадей, если это то, что вас интересует.

— Да, это я знаю. И больше ничего?

— Ну, на ипподроме в Виннипеге собираются сделать групповое фото одних только владельцев, и это будут показывать по телевидению. — Она задумалась. — Каждый из них получит памятный значок Жокейского клуба, когда мы в Банфе снова вернемся в поезд после двух дней в горах. — Она снова помолчала. — А если лошадь, которую везут в поезде, выиграет один из специальных заездов, ее владелец бесплатно становится пожизненным членом клуба на всех трех ипподромах.

Для канадца это последнее и было, возможно, серьезной приманкой, но заинтересовать Филмера само по себе, безусловно, не могло. Я вздохнул. Еще одной хорошей идеей меньше. По-прежнему оставались два главных вопроса зачем Филмер отправился в эту поездку и почему он приложил столько усилий, чтобы стать владельцем. И ответы на них были одинаковые: не знаю, не знаю.

Очень полезная информация.

Мы не спеша выпили кофе, непринужденно болтая о том о сем. Она рассказала, что когда-то хотела стать писательницей и устроилась на работу в издательство («чего настоящие писатели, как выяснилось, никогда не делают»), но организовывать детективные представления в фирме «Мерри и компания» ей нравится гораздо больше.

— Мои родители, — сказала она, — практически с самого рождения говорили мне, что я стану писательницей, что это у нас в крови, и я выросла с этой мыслью. Но они ошиблись, хотя я долго старалась, а потом еще жила с этим человеком, который более или менее заставлял меня писать. Но, знаете, когда в один прекрасный день, после того как мы расстались и слезы у меня высохли, я сказала себе, что никакая я не писательница и никогда ей не стану, а лучше займусь чем-нибудь другим, — это было такое облегчение! Я вдруг почувствовала себя свободной и такой счастливой, какой еще никогда не была.

Теперь, задним числом, это выглядит довольно глупо — что я столько времени не могла понять, чего хочу. Мне, можно сказать, внушили, что я должна писать, и мне казалось, что мне самой этого хочется, но когда дошло до дела, это оказалось мне не по плечу, и я так долго по этому поводу сокрушалась...

— Она усмехнулась. — Наверное, вы решите, что я ненормальная.

— Конечно, нет. А что вы писали?

— Какое-то время сотрудничала в одном еженедельнике для женщин — беседовала с людьми и описывала их жизнь, а иногда и сочиняла биографии, если за неделю мне ни разу не попадался какой-нибудь интересный или яркий человек. Не будем об этом говорить. Это было ужасно.

— Я рад, что вы от этого избавились.

— И я тоже, — от всей души согласилась она. — Теперь я иначе выгляжу, иначе себя чувствую, и здоровье у меня стало лучше. Раньше я постоянно болела — всякие насморки, грипп и все такое, а теперь ничего такого со мной не бывает. — Ее глаза весело сверкнули при свете свечей, подтверждая ее слова. — И вы такой же. Беззаботный. По вам сразу видно.

— Разве?

— Я права?

— По-моему, попали в самую точку.

И нам крупно повезло, подумал я, расплачиваясь по счету. Беззаботность — редкое сокровище в этом мире, слишком богатом горестями, сокровище, которое недостаточно ценят и которым сплошь и рядом жертвуют ради агрессии, алчности и нелепых племенных ритуалов. Интересно, было ли беззаботным племя тесаных камней десять тысяч лет назад? Вероятно, нет.

Мы с Нелл дошли пешком до ее машины, оставленной на стоянке недалеко от офиса «Мерри и компании». Она сказала, что живет в двадцати минутах отсюда, в крохотной квартиру у озера. На прощание мы поцеловали друг друга в щечку, и она поблагодарила меня за приятный вечер, весело сказав, что мы увидимся в воскресенье, если только она не сгинет без следа под бременем множества дел, которые должна сделать за субботу. Я провожал взглядом огни ее автомобиля, пока он не свернул за угол, а потом пешком дошел до своего отеля, безмятежно проспал всю ночь, а на следующее утро ровно в десять явился в отдел общественных связей вокзала Юнион.

Сотрудница отдела, в высшей степени деловая дама, из разговора с Нелл поняла, что я один из актеров, поскольку они и раньше помогали устраивать актеров, а разубеждать ее я не стал. Она развернула меня обратно и повела через гулкий центральный зал (который, как она заметила на ходу, имеет семьдесят шесть метров в длину и двадцать пять метров в ширину, а его свод, крытый черепицей, возвышается над полом на двадцать семь метров) и через массивную дверь в цокольный этаж — точную копию величественного зала над ним, только без всяких украшений. Это было подземное помещение, простиравшееся, казалось, до бесконечности во все стороны, — здесь готовили еду, стирали белье и выполняли всевозможные мелкие работы по обслуживанию поездов. Здесь находилась даже маленькая электростанция, и повсюду работали маляры и плотники.

— Сюда, — сказала она, стуча каблучками впереди меня. — Вот отдел форменной одежды. Они вами займутся. — Она пропустила меня в дверь, сообщила тем, кто был внутри: «Это тот актер» — и, кивнув, предоставила меня собственной судьбе.

Люди, сидевшие в отделе, оказались дружелюбными и столь же деловыми.

Одна женщина шила на швейной машинке, один мужчина работал за компьютером, а другой спросил, какой у меня размер воротничка.

По стенам комнаты шли полки, где лежали сотни аккуратно сложенных сорочек в светлую серо-белую полоску с такими же полосатыми воротничками, длинными полосатыми рукавами и манжетами на пуговицах.

— Манжеты должны быть всегда застегнуты, если только вы не моете посуду.

Ну уж дудки, мыть посуду вы меня не заставите, подумал я про себя.

На двух рядах вешалок висели на плечиках жилеты цвета «золото урожая».

— Жилет должен быть всегда застегнут на все пуговицы.

Еще там были бесконечные ряды аккуратно развешанных серых брюк и пиджаков и множество коробок с серыми, желтыми и коричневыми галстуками в полоску.

Мужчина, взявшийся мне помогать, тщательно следил за тем, чтобы все вещи, которые он мне выдает, сидели как можно лучше.

— Служащий «Ви-Ай-Эй» должен всегда быть безупречно одет и безукоризненно опрятен. Мы подробно инструктируем каждого, как ухаживать за своей одеждой.

Он выдал мне серый пиджак, две пары серых брюк, пять сорочек, два жилета, два галстука и серый плащ-дождевик. Каждый раз, убедившись, что вещь пришлась мне по фигуре, он называл размер мужчине, сидевшему за компьютером.

— Мы знаем размеры всех до единого служащих «Ви-Ай-Эй» по всей Канаде.

Надев сорочку и желтый жилет, я взглянул в зеркало и увидел, что на меня смотрит оттуда официант Томми. Я улыбнулся своему отражению и подумал, что вид у этого Томми уж очень самодовольный.

— Вам удобно? — спросил мужчина, который помогал мне одеться.

— Очень.

— Никогда ничего не меняйте в этой форменной одежде, — сказал он. Стоит что-то изменить, и всем станет ясно, что вы актер. — Спасибо.

— Эту форму — брюки, сорочку, галстук и жилет — носит при исполнении обязанностей весь обслуживающий персонал мужского пола. То есть проводники спальных вагонов и бригады вагоновресторанов. Только в ресторанах они иногда надевают фартуки.

— Спасибо, — сказал я еще раз.

— Старший официант, который распоряжается в вагоне-ресторане, носит серый костюм без жилета и фартука. По этому признаку вы его узнаете.

— Ясно.

Он улыбнулся:

— Что делать, вам скажут. Сейчас мы отведем вам шкафчик, где вы можете оставить все это до воскресенья. Перед посадкой заберете одежду и наденете ее здесь, в раздевалке. Свою одежду вы возьмете с собой в поезд. Когда наша форма вам будет уже не нужна, прошу вас ее вернуть.

— Ясно, — сказал я еще раз. Когда я снова переоделся в свою одежду, он по нескольким узким коридорам провел меня в комнату с тесными шкафчиками, в одном из которых едва поместилась форма Томми. Он запер металлическую дверцу, отдал мне ключ, вывел в центральный зал вокзала и с улыбкой сказал:

— Желаю удачи. Не пролейте ничего на брюки.

— Большое спасибо, — сказал я.

Вернувшись в отель, я попросил портье заказать мне автомобиль с шофером, чтобы отвезти меня на «Вудбайн», подождать там до вечера и привезти обратно. «Никаких проблем», — сказали мне. Стоял прекрасный солнечный осенний день, дождя не обещали, поэтому я подвил волосы и надел темные очки и свитер со скандинавским рисунком, чтобы слиться с толпой на скачках.

Вообще-то, когда случайно столкнешься с незнакомым человеком, нелегко потом припомнить его лицо, разве что у вас есть на то особая причина или же оно чем-то заметно выделяется. Поэтому я был более или менее уверен, что никто из тех, кто поедет этим поездом, не узнает меня, даже если я нечаянно окажусь рядом на трибуне. И действительно, я получил наглядное тому доказательство почти сразу же, как только протолкался к паддоку, потому что там стоял Билл Бодлер, разглядывая входящих зрителей, и его взгляд, на мгновение остановившись на мне, скользнул мимо. Вот ему, с его рыжими волосами и рубцами на лице, затеряться в толпе трудно, подумал я. Я подошел к нему и сказал:

— Будьте любезны, вы не скажете, который час?

Он взглянул на часы, а не на меня и, ответив своим хрипловатым голосом: «Час двадцать пять», — тут же снова стал смотреть через мое плечо в сторону входа.

— Спасибо, — сказал я. — Я Тор Келси.

Он мгновенно перевел взгляд на меня и едва удержался от смеха.

— Когда Вэл мне об этом рассказывал, я ему с трудом поверил.

— Филмер здесь? — спросил я. — Да. Прибыл на обед.

— Хорошо, — сказал я. — Еще раз спасибо.

Я кивнул, отошел от него и купил себе программку, а когда через секунду-другую оглянулся, он уже исчез.

Ипподром был полон, и везде были расклеены плакаты, возвещавшие о предстоящем отправлении Великого трансконтинентального скакового поезда.

Ради экономии места везде было написано просто: «День Скакового поезда». В программке была напечатана великолепная цветная фотография поезда, мчащегося через прерию. Повсюду мелькали красные и белые майки с надписью «Скаковой поезд», лошадиной головой и локомотивом на груди, флаги, платки и бейсболки с такой же надписью. А несколько молодых женщин с лентами через плечо, на которых было написано: «Поддержим канадский скаковой спорт!» — раздавали информационные листовки. Рекламная фирма хорошо позаботилась о том, чтобы об этом событии знали все, подумал я.

Филмера я увидел только перед самым заездом, который так и назывался: заезд на приз Скакового поезда Жокейского клуба. Я успел прочитать в программке информацию о лошадях, участвовавших в заезде, и об их владельцах и обнаружил, что, хотя все владельцы числились в списке пассажиров, ни одной лошади с поезда заявлено не было. В Виннипег и Ванкувер они должны были прибыть свежими.

Филмер среди владельцев в программке назван не был, но миссис Даффодил Квентин была, и, когда она спустилась вниз, чтобы посмотреть, как седлают ее скакуна, Филмер был с ней, предупредительный и улыбающийся.

Даффодил Квентин оказалась дамой средних лет, с ярко накрашенными губами и пышной копной светлых кудряшек. На ней было черное платье, а поверх него — накидка из полосатой шиншиллы. Многовато меха для такого теплого дня, подумал я.

На то, чтобы опознавать остальных владельцев, времени почти не осталось: со всеми формальностями перед заездом было покончено гораздо быстрее, чем в Англии. Но Мерсера Лорримора я все-таки высмотрел.

Мерсер Лорримор, звезда светских журналов, проявил лояльность и выставил на заезд двух лошадей. Человек среднего роста, среднего сложения и средней полноты, он выделялся среди других главным образом своей аккуратно подстриженной и причесанной седой шевелюрой. Лицо у него было неглупое и добродушное, и со своим тренером он разговаривал любезно.

Рядом с ним стояла худощавая холеная женщина, видимо, его жена Бемби, и тут же находились высокомерный молодой человек и надутая девушка-подросток. Вне всякого сомнения, их сын и дочь — Шеридан и Занте.

Перед трибуной словно взметнулся в воздух радужный пух одуванчиков это жокеи взлетели в свои крохотные седла, и их худые фигуры заколыхались в такт грациозному шагу породистых скакунов. Потом, на дорожке, когда лошади пойдут рысью или галопом, они будут стоять в стременах — так удобнее, меньше ощущается тряска, — но сейчас, на пути к старту, они лениво раскачивались в седлах, словно это был караван верблюдов. Я всегда любил смотреть на жокеев, мне это никогда не надоедало. Я люблю лошадей — этих рослых, прекрасных животных с их крохотным мозгом и всемогущими инстинктами, и везде, куда бы меня ни заносило, я всегда чувствовал себя как дома, ухаживая за ними, разъезжая на них и глядя, как они, встрепенувшись, выкладываются до предела в скачке.

Цвета Лорриморов были поистине канадскими — ярко-красный и белый, как на флаге с кленовым листом. Цвета Даффодил Квентин — бледно-голубой и темно-зеленый — выглядели намного скромнее, чем сама хозяйка.

Она, Филмер и все остальные владельцы поднялись на крытую трибуну, чтобы смотреть заезд, а я спустился к дорожке, чтобы, дождавшись финиша, увидеть вблизи, как скакуна-победителя будет встречать его счастливый владелец.

В заезде на полторы мили участвовали четырнадцать лошадей, и о том, в какой они форме, я не знал ничего, если не считать информации, почерпнутой из программки. В Англии все, что происходило на ипподроме, было мне понятно, словно передо мной лежал крупномасштабный план города, где мне знакомы каждая улица, каждый переулок, каждый поворот. Я знал, кто известен публике, на кого и против кого она будет ставить, кого она обожает. В Канаде же я как будто лишился радара и чувствовал себя слепым.

Финиш заезда на приз Скакового поезда оказался достаточно драматическим, чтобы порадовать сердца членов Жокейского клуба Онтарио, и сопровождался ревом и ободряющими выкриками с трибун. Мимо красно-белого фаворита, принадлежавшего Лорримору, на последних метрах с быстротой молнии пронеслось что-то зелено-голубое, и на трибунах вместо радостных криков там и сям послышалось недовольное ворчание.

Даффодил Квентин спустилась вниз и прошла мимо меня — раскрасневшаяся от волнения, вся в облаках меха и густого мускусного аромата. Кокетливо потупившись, она выслушала комплименты и получила приз, а Филмер, не отходивший от нее, галантно поцеловал ей ручку.

«Непойманный убийца целует ручку неразоблаченной мошеннице, — подумал я. — Как мило».

Вокруг них жужжали телекамеры, а фотовспышки затмевали солнце.

Мне попался на глаза Билл Бодлер, который стоял с недовольным видом.

Я знал, что сказал бы сейчас Джон Миллингтон. «Смотреть тошно», — сказал бы он.