"Рука Фатимы" - читать интересную книгу автора (Вульф Франциска)

X

Через два дня все вещи были собраны и упакованы. Драгоценные сундуки и шкафы, статуи и мелкие фигурки, стоявшие здесь раньше, завернули в одеяла и погрузили на повозки. Остались только голые стены. Каждая картина свернута в рулон, вставлена в бамбуковую трубку-футляр и упакована в ящик. Исчезли даже железные жаровни. Все помещения дворца опустели. Лишь изредка попадались слуги, волочившие по коридорам последний багаж – сундуки и корзины, набитые посудой, бельем, одеждой и всякими мелочами, которыми пользовались до последних дней.

Беатриче вместе с Маффео медленно брела к воротам, укутанная в теплую, подбитую лисьим мехом зимнюю доху. Со своим большим животом она выглядела в ней как бесформенная, неуклюжая снежная баба.

– Как странно, – обратилась она к Маффео, – я здесь не так давно и большую часть времени провела в четырех стенах, почти совсем не знаю города, а уезжать тяжело.

Маффео положил ей руку на плечо, как бы утешая:

– Не грусти, не отягощай прошлым свое сердце. На смену старому всегда приходит новое, зима сменяется весной. Шангду – прекрасный город, но и Тайту не хуже. В конце концов там тоже жизнь, как и здесь. Мы так же будем есть-пить, спать, спорить и снова мириться. И там начнутся свои интриги, борьба за власть. В сущности, ничего не изменится, только внешняя оболочка. Подобно змее, сбрасывающей старую кожу, Хубилай обновляет свою империю. Она становится больше и, дай бог, могущественнее. Но змея все та же.

Беатриче задумалась. Маффео прав: в сущности, мало что меняется, и все же…

– Мне кажется, я никогда больше не увижу Шангду, – тихо проговорила она.

Посерьезневший Маффео кивнул:

– Скорее всего, да. Но всегда помни, зачем ты здесь. Камень Фатимы привел тебя сюда. Он же возвратит тебя домой.

– Только когда?

Беатриче сама не понимала, хочет возвращаться или боится. Бывали дни, когда она очень тосковала по дому, друзьям и коллегам, по работе. Не хватало цивилизации: радио, телевидения, музыки, любимых рок-исполнителей – «Дорс», Бон Джови, картофеля-фри и колы, популярных журналов. Но, положа руку на сердце, она боялась возвращения к прежней жизни. Вернется в один прекрасный день в Гамбург, и вскоре ей предстоит стать матерью. Это так кардинально изменит ее жизнь, как не может изменить ее даже путешествие во времени. Думая об этом, она испытывала страх и сомнения – выдержит ли такую ответственность.

– Когда – точно никто не знает, – ответил ей Маффео. – Все зависит от того, когда ты выполнишь свое задание. Обычно это происходит через год или немного раньше.

– Откуда тебе известно? – спросила Беатриче. – А сколько раз уже тебя камень…

– Не много. До сих пор у меня было два путешествия, но таких дальних, как твое, не было. Мой учитель, лама Фасга, многому научил меня. Это было около семи лет назад. Совершая путь к Хубилаю, мы незадолго до зимних холодов оказались в горах. Лама Фасга пригласил нас переждать зиму, укрывшись в его монастыре. И в это время он передал мне камень Фатимы. – Маффео улыбнулся. – Его самого камень много раз переносил в разные путешествия, как и прежних своих хранителей.

– Прежних… хранителей? – переспросила Беатриче. – Кого ты имеешь в виду?

– Предшественников Фасги. Более шести столетий камень передается от одного хранителя к другому, от одного ламы к следующему – всегда ламе. Во все века камень хранился в монастырях, скрытых в горах от посторонних глаз, от разных авантюристов, мерзавцев и воров, гонимых алчностью. Всегда они пытались завладеть камнем.

– Пожалуйста, извини меня, что я так настойчиво расспрашиваю тебя, но почему именно тебе лама передал этот камень? Ведь ты не лама и даже не буддист. Ты европейский человек, случайно оказался в тех местах.

– Поверь, я сам неоднократно, неделями, годами, задавал себе этот вопрос: почему мне? Почему именно я должен нести эту ношу? – Он замолчал ненадолго, потом продолжал: – Фасга дал мне камень, чтобы я передал его Хубилаю. Хан был когда-то учеником Фасги. Лама, как говорят, владел секретом, как создать большое государство, в котором царил бы мир и все народы жили бы одной семьей. Так вот… А Хубилай с незапамятных времен увлекался поисками религиозных и магических реликвий из различных уголков мира. Прибыв сюда, мы привезли, к примеру, масло от гроба Господня. – Опять умолк, стал думать, видимо, вспоминая. – Сначала я считал, что камень пополнит сокровищницу Хубилая. Но вот мы оказались в Шангду, и мне приснился сон. Кто-то сказал мне там, во сне, что я должен хранить камень в надежном месте, скрытом от глаз посторонних. И я поверил сну. – Он улыбнулся своим мыслям. – Но иногда мне казалось, что, быть может, и Фасге привиделся похожий сон: кто-то сообщил ему, что он должен передать камень мне. Пришла даже в голову мысль: уж не сам ли камень выбирает себе хранителя?

Между тем они добрались до городских ворот. Огромная площадь была заполнена повозками, запряженными быками и лошадьми. Повсюду суетились и шумели люди, разъезжали всадники, проверяя, все ли готово, чтобы тронуться в путь. Беатриче плотнее запахнулась в доху, не зная, чего больше бояться – ледяной стужи, которая пронизывала ее до костей, или другого… Чудодейственная сила сосредоточена в этом осколке камня величиной с грецкий орех. Она держала его в кожаном мешочке, висевшем у нее на шее.

Неужели правдива легенда, что существует множество осколков глаза Фатимы и когда-нибудь в далеком будущем удастся снова собрать их воедино? И что тогда? Какой невероятной силой должен обладать этот сложенный воедино глаз! Кто будет владеть камнем и как станет использоваться его магическая сила?

Мечта о мире между мусульманами и представителями других вероисповеданий, живущими на Востоке, оказалась несбыточной. Нет, камень Фатимы не в силах что-либо изменить на этой земле!

– Вон там наши лошади, – оторвал ее Маффео от этих мыслей. – Как ты хочешь ехать – верхом или в повозке вместе с Минг либо с другими женщинами? Или предпочитаешь паланкин?

Сидеть в тесной повозке, набитой незнакомыми людьми, а возможно, и рядом с Минг – безрадостная перспектива. Побыть бы наедине со своими мыслями – ей есть о чем подумать. В паланкине она окажется одна, но при мысли о бесконечной тряске ее уже начало мутить.

– Пожалуй, верхом. А если устану, всегда могу пересесть в повозку.

Маффео кивнул и, подведя Беатриче к приземистой норовистой, шустрой рыжей кобыле, помог ей сесть в седло. Седло имело на удивление высокую заднюю луку и производило впечатление не только необычного, но и неудобного сиденья.

В таком седле боли в пояснице обеспечены… Она попыталась найти удобное положение так, чтобы лука не впивалась ей в спину.

Не успела это сделать, как раздался пронзительный свист: Он передавался по эстафете от одного всадника к другому и означал: настало время трогаться в путь. Лошади и повозки пришли в движение, образовав нескончаемую цепь длиной не менее километра. Кто в состоянии проследить, весь ли кортеж собрался в полном составе, не затерялся ли кто-нибудь в бескрайних коридорах Хрустального дворца?

Когда выехали за ворота Шангду, солнце только всходило, кроваво-красным шаром поднимаясь из-за горизонта и заливая пурпурным светом небо, где еще мерцали звезды. Беатриче смотрела вверх в надежде отыскать редчайшее созвездие в форме глаза – она увидела в нем доброе предзнаменование.

Дул ледяной ветер, пронизывающий до костей, несмотря на теплую доху и шапку. Как ей всего этого до сих пор недоставало! Беатриче похлопала кобылу по гладкой шее и, закрыв глаза, жадно вдыхала ее запах. После долгого перерыва так хорошо снова сидеть верхом на лошади…

Странное и одновременно привычное ощущение: в школьные годы она была страстной наездницей – каждую свободную минуту, все выходные дни и каникулы проводила в конюшне. Последний раз садилась на лошадь ровно шесть лет назад, когда начала работать хирургом. Но верховую езду оставила не потому, что та перестала доставлять ей удовольствие. Причиной оказались жизненные обстоятельства. В свободное время она занималась хозяйством, встречалась с друзьями или просто отсыпалась за неделю.

«Хирургия – ревнивая любовница, – сказал в своей речи перед выходом на пенсию ее бывший шеф. – Она не терпит соперниц». До сих пор Беатриче не задумывалась над смыслом этих слов. Но как метко сказано!

На новичков в медицине хирургия действовала отталкивающе. Но тот, кто серьезно увлекся ею и посвятил ей жизнь, четко понимал ее особую роль. Хирургия полностью завлекает врача в свои сети, заставляя его в конце концов благодарить судьбу за сделанный выбор.

Она вздохнула, поняв, что очень скучает по своей операционной: запаху дезинфекции, легкому шуму аппарата искусственного дыхания, прибору ЭКГ, резкому слепящему свету бестеневых ламп… Встать бы снова за операционный стол… Но когда это будет?

Ребенок еще не родился, а потом она долго не сможет работать как раньше. Неужели и впрямь придется сделать паузу на целых три года и посвятить себя только уходу за малышом: менять пеленки, варить каши и все прочее. А какая альтернатива? Таскать его в ясли, вставая ни свет ни заря, а в остальное время отдавать на попечение своим родителям?

Больничные хирурги не работают по укороченному графику. Можно, конечно, устроиться куда-нибудь еще – на полставки. Но не для того она так долго и упорно училась, чтобы вырезать вросшие ногти или удалять липомы, – нет, не к этому она стремилась. Но что остается делать?

И тут внутренний голос приказал ей: «Перестань ломать голову, ты сейчас в Средневековье!» Да, здесь нет проблемы занятости одиноких женщин-хирургов. Маффео же сказал что-то вроде: «У камня всегда свой умысел. Может быть, он забросил тебя сюда, чтобы ты не думала о своих проблемах». Но он же отметил, что эти «путешествия» длятся не более года. А год слишком короткий срок.

Снова вмешался внутренний голос: «Пока ты здесь, пользуйся моментом и наслаждайся жизнью. За это время жизнь может измениться в лучшую сторону. Никогда не теряй надежды!»

На этой оптимистической ноте Беатриче решила отпустить поводья – пусть лошадь перейдет на шаг, – и вдруг ее пронзила одна мысль. Так вот почему перестало ее тревожить странное «путешествие» – она даже забыла о доме! Поэтому же все время откладывала дальнейшие разговоры с Маффео и больше не расспрашивала его о камне. Все, что произошло с ней, – удобный предлог не думать о проблемах, которые ждут ее дома.

Вместо того чтобы позаботиться о себе, взять судьбу в свои руки, она спрятала голову в песок, предпочитая ничего не видеть, не слышать… Радуется возможности отвлечься от своих мыслей и не задумывается, сколько времени прошло, как она оказалась здесь. Должно быть, несколько недель, не меньше. И за все это время не приложить никаких усилий, чтобы постигнуть загадку камня!

Собственное открытие так ее поразило, что она чуть не столкнулась с Джинкимом – тот как изваяние сидел верхом на своем жеребце и вглядывался вдаль.

– Извините! – вскрикнула Беатриче. – Я задумалась…

Он взглянул на нее так, словно только что заметил. Тоже весь ушел в собственные мысли и явно забыл принять свой грозный вид. Удивительно, но без свирепой складки меж бровей он выглядит даже симпатичным…

– Смотри! – Он указал на запад, где в лучах утреннего солнца, как драгоценные камни в золотой оправе, поблескивали купола городских стен и башен. – Там, на горизонте, – башни Шангду.

В дороге они провели около часа и преодолели довольно длинный путь. Шангду виден только потому, что лежит в широкой долине. Еще полчаса – и он исчезнет из вида. Очарованная этой картиной, Беатриче с восхищением любовалась городом.

Благодаря причудливой игре света стены, башни и купола казались почти прозрачными. Такой эффект, по-видимому, был частью замысла зодчих. Город сверкает на солнце, словно выстроен не из мрамора и светлого песчаника, а из дорогого граненого хрусталя, и создали его не люди, а феиг эльфы и духи. Наконец-то до нее дошел подлинный смысл названия Хрустальный дворец: здесь сны и сказки кажутся явью…

– И с этой красотой Хубилай расстается… – тихо проговорил Джинким.

– Расстается? – переспросила она, не понимая, к кому обращены его слова – к ней или к самому себе. – Что вы хотите сказать? И что дальше будет с Шангду?

– Только богам известно! – Монгол тяжело вздохнул. – Хубилай говорит, что вернется сюда летом, когда станет тепло, но я не верю.

Конечно, Джинким не верит – ведь он законченный пессимист.

– А почему?

– Я так чувствую! – И он снова вздохнул. – Шангду ждет погибель.

И вдруг на короткий миг она увидела все глазами Джинкима. Обреченные на запустение, брошенные на произвол судьбы дома и площади… Проходит немного времени, и вот уже окна домов зияют пустыми глазницами, стены осыпаются и ветер гуляет по опустевшим залам… Только мыши, кролики и лисы ищут теперь убежища под его стенами. Все больше приходит в упадок Хрустальный дворец, меркнут былые его красота и великолепие. В конце концов на его месте не останется ничего, кроме пыли и обломков мрамора. И те время неумолимо разбросает по степи. Ежась от холода, Беатриче плотнее запахнула ворот дохи.

– Внимательно смотри! И пусть эта картина навсегда врежется в твою память! – произнес Джинким надрывно, и в его зеленых глазах блеснули слезы. – Сохрани ее в сердце, чтобы потом рассказать своим детям и внукам! Ведь мы последние видим Шангду в расцвете красоты и великолепия.

Беатриче еле сдерживала слезы. Сидя неподвижно на лошади, смотрела, как завороженная, на расстилавшийся под ними город, обреченный на умирание. Не заметила даже, как Джинким поскакал дальше. Лишь голос Марко перебил ее мысли:

– Ах, вот вы где, Беатриче! – И с этим криком он поскакал ей навстречу. – Дядя велел мне разыскать вас – он очень беспокоится. Здесь творится что-то несусветное, весь караван прямо гудит от возбуждения. Что вы здесь делаете?

Беатриче взглянула на его красивое лицо с лучезарной и немного дерзкой улыбкой. А глаза… они прекрасны, но холодны… Нет, ничем она с ним не поделится! Не расскажет, как грустно ей прощаться с этим прекрасным обреченным городом, – все равно не поймет.

– Ничего, – ответила она. – Немного замечталась и забыла обо всем на свете. Простите, я не хотела причинять вам беспокойства.

– Вы не можете причинить мне никакого беспокойства. Для меня большая радость найти вас. – Марко поклонился. – А теперь позвольте проводить вас к дяде, прежде чем он от волнения повернет караван обратно.

Беатриче прищелкнула языком и слегка сжала бока лошади. Там, за ее спиной, в долине, лежит покинутый Шангду… Между мраморных колонн остается и частица ее жизни.

Вечером, незадолго до захода солнца, караван остановился на привал. Они добрались уже до большой, окруженной невысокими холмами долины, где всем хватило места. Лошадям вдоволь травы, а в быстром ручье журчит чистая, прохладная вода. За короткое время на берегу ручья разбили сотни шатров. Повсюду горели костры, на них грелись громадные котлы с супом. Беатриче поразилась дисциплине и организованности монгольских всадников, которые мгновенно развернули походный бивуак. А ведь они почему-то считаются дикарями.

Беатриче вместе с Маффео сидели в шатре и ели горячий, вкусный суп – им налили из общего котла. Она старалась не смотреть на Минг: та с презрительной миной восседала напротив и ничего не ела. Считала ниже своего достоинства китаянки принимать участие в этой общей трапезе.

Поведение ее бесило Беатриче. В круглом куполообразном шатре при всей его простоте – нет ни ковров на стенах, ни прочей роскоши – так уютно и тепло. Шатры обтянуты снаружи кожей, а потому непродуваемы – в такой холод это совсем не лишнее. На полу лежат подстилки, обернутые мягкими шкурами и теплыми одеялами. Не пятизвездочный отель, но как временное пристанище на средневековом маршруте совсем неплохо.

Минг что-то бормотала себе под нос по-китайски, но перевода не надо, ясно и так: проклинает темных монголов.

Беатриче искоса взглянула на Маффео, склонившегося над миской с супом: будто не слышит, что там бормочет китаянка. А может, и правда не слышит или привык к злобным выпадам старухи, и слова ее отскакивают от ушей. Сама же она, не в силах и не желая сдержаться, крикнула Минг:

– Закрой наконец свой рот! Настоящая культура – это терпимость к другим народам! Прежде чем ругать монголов, хорошенько подумай. Будь все китайцы такими же, как ты, – их признавали бы безнадежно отсталой нацией!

Минг сощурилась, и Беатриче испугалась, что та вцепится ей в лицо и выцарапает глаза… Но старая китаянка не шевельнулась.

– Скоро увидите, – зашипела она, – когда приедем в Тайту! Увидите сами, какой народ сильнее. А монголы окажутся там, где им и место, этим нищим погонщикам скота! – И поднялась. – Извините, господин, я пойду спать, если больше не нужна вам.

Она поклонилась Маффео и, семеня, отправилась на свое место.

– Будь с ней осторожнее, Беатриче! – тихо предупредил Маффео, вытирая рот платком. – Минг из тех, кого лучше не делать своими врагами.

Совет явно запоздал – она давно уже сделала ее своим врагом.

– Пожалуй, я тоже пойду спать, – только и ответила она Маффео, – очень устала. Сколько еще осталось до Тайту, не знаешь?

– Думаю, около восьми дней. – И он помог ей встать.

Беатриче с трудом поднялась с пола. Болей в спине нет – седло оказалось удобнее, чем ей сначала показалось, – но страшно болят икры и внутренние мышцы бедра. Шатаясь от усталости, она дошла до своей лежанки, устроилась на ней. Как с такими болями завтра снова садиться на лошадь и целый день скакать верхом? Впрочем, к завтрашнему вечеру должно стать лучше… И она медленно перевернулась на спину.

С ее места видно: Минг дремлет в центре шатра, рядом с костром, и свет его освещает ее морщинистое лицо. Что она имела в виду, говоря о Тайту и о монголах? Что ждет их после переселения туда: какое-то предательство? Или там и впрямь водятся «злые духи», как сказал Марко?.. Неужели китайцы выстроили дворец хана так, что он скоро обрушится на его голову? Что бы там ни было, а лицо Минг даже во сне сохраняет озлобленное выражение. Это не предвещает ничего доброго. Маффео сказал – нельзя делать из нее врага. Но чем старуха способна навредить ей?

«Отравить может», – мелькнуло в голове. Такая возможность существует каждый день: вся пища идет через ее руки…

Вырисовывается весьма безрадостная картина: с этого дня нельзя быть уверенной ни в чем. Надо, пожалуй, подумать, как избавиться от нее. Завтра же придется попросить Маффео дать ей другую служанку. И с этой мыслью она погрузилась в сон.

Догорают последние костры, отбрасывая слабый мерцающий свет на шатры, где дремлют путники в ожидании завтрашнего дня. Скоро огни угаснут, шатры погрузятся в темноту. Только звезды по-прежнему сияют в небе, возвещая о доброте и всемогуществе Аллаха.

Ахмад на мгновение остановился, глядя в бескрайнее небо – венец творения Аллаха. Завороженный красотой и мирным покоем пейзажа, спрашивал себя, зачем он здесь. Почему не в своем шатре, не спит, как все? Он устал и слишком стар, чтобы справиться с той миссией, которую сам на себя возложил.

Правильно ли он поступает? Была ли на то воля Аллаха, чтобы он совершил эту месть? Как можно преклоняться перед добротой Аллаха и в то же время твердо верить, что он избран им, чтобы выполнить его волю и лишить жизни человека? Жизни, дарованной ему самим же Аллахом…

– Наконец-то! – услышал он чей-то голос из темноты. – А мы уж думали, что ты не придешь!

Насмешливый голос венецианца прервал его размышления и вернул к реальной жизни. Ахмад вытер пот со лба – словно только что пробудился от кошмарного сна… Но сон ли это? Неужто его одолевают сомнения? Ахмад тряхнул головой. Не испытание ли это? Испытание на стойкость и готовность совершить во имя Аллаха все – ради чистоты веры? К счастью, миг сомнений миновал. Теперь он снова знает, зачем он здесь, и полон решимости выполнить свою задачу. Он последний и единственный член Братства, оставшийся в живых после той бойни, развязанной монголами. Хюлегю – вот имя того гнусного мерзавца, который погубил Братство служения Аллаху. За это злодеяние он должен понести кару – тысячу раз заслуженную кару!

Ахмад вдохнул холодный, чистый воздух – минута слабости осталась позади. Он подошел к венецианцу, обнял его и расцеловал в обе щеки – словно единоверца.

– Прости за опоздание, раньше не мог.

Он взглянул на стражника: опустившись на корточки, тот сидит на земле, свесил голову. Кривая сабля и щит беспомощно болтаются у него в руках.

– Что это с ним?

– Спроси у Зенге, – ответил молодой венецианец. – Не знаю, как ему удалось усыпить стражника.

– У каждого свои секреты.

Из темноты возникла фигура Зенге. Этот монгол огромного роста и очень худой; длинный черный плащ висит на нем, как перья на ободранной полуживой вороне. Вид жутковатый…

При дворе хана поговаривали, что Зенге связан с черной магией и водится с духами и демонами. И Ахмад готов поверить в это.

– Ну, в чем дело? Что вы на меня уставились? – подал голос монгол.

– Может, ты сам объяснишь нам, в чем состоит твой план, – отвечал венецианец. – За этим мы и собрались.

– Мой план? – смеясь, повторил Зенге.

От этого смеха у Ахмада мороз прошел по коже.

– Хотите сказать – как я могу помочь вашим интригам?

– Называй как хочешь! – с раздражением откликнулся венецианец. – Главное – поскорее приступить к делу и…

– Спокойнее, юный Поло! – перебил его Зенге.

Было темно, но Ахмад отчетливо видел, как тот усмехается. Оскал волка, готового одним прыжком наброситься на жертву.

– Сейчас все узнаешь.

Он осторожно вытащил из-под плаща небольшой мешочек и протянул Марко.

Венецианец взял его в руки, как бы взвешивая на весах. Затем высыпал содержимое на ладонь и задумчиво наморщил лоб.

– Что это?

Ахмад тоже с любопытством рассматривал кучку мелких засушенных ягод. В свете звезд ягоды поблескивают, будто покрашенные черным блестящим лаком, который так любят китайцы.

– Это, мой друг, решение твоей проблемы, – произнес Зенге. – Подмешай это в пищу, которую он любит, и через несколько дней от него ничего не останется – только пыль под ногами.

– Яд?.. – Венецианец снова уставился на свою ладонь, словно не веря, что в этих безобидных на вид, похожих на вишенки ягодках таится смерть.

– Да, – отвечал Зенге, зловеще ухмыльнувшись во все лицо. – Хочешь попробовать?

Опять Ахмад, несмотря на темноту, увидел: венецианец побледнел и быстро засунул ягоды обратно в мешочек.

– Я тебе верю. Но как мы?..

– Нет ничего проще, юный Поло! – снова прервал его Зенге. – Тебе повезло, с тобой рядом опытный человек. Предоставь это Ахмаду, он в этих делах мастер.

Ахмад пожал плечами, тысяча мыслей пронеслась у него в голове. Что скрывается за словами Зенге, что монголу известно о нем?.. И почему яд?.. Он шумно перевел дух.

Да, он может убить человека кинжалом, мечом… даже, если надо, задушить голыми руками. Сделать это тайно или в открытом бою. Сам умереть, если будет на то воля Аллаха! Но отравить?.. Яд – оружие коварных злодеев, трусов и неверных. Оружие неспособных на борьбу за доброе и правое дело. Оружие тех, кем движут низкие, корыстные помыслы.

– Не знаю… – Он беспомощно развел руками. – Я…

– О, Ахмад, тебя мучают угрызения совести?! Считаешь меня нечестивым, трусом? – Насмешка и вызов в голосе Зенге резали слух. – Прости, сейчас нам не до этого! Знаю, тебе не нравятся мои слова. Что ж, придется смирить гордыню, коли всерьез собираешься достичь цели! – И он так близко подошел к Ахмаду, что тот почувствовал его дыхание. От него исходил запах смерти… – Яд – самая малая цена за то, что совершил тот человек! Уверен – твой Аллах простит тебя!

Тон, каким монгол произнес святое имя Аллаха, омерзителен. Ахмад с отвращением взглянул в эти темные, почти черные глаза – и его охватило бешенство. Каких усилий стоит сдержать себя и не вцепиться ему в горло… Этот мерзавец больше чем неверный – безбожник и богохульник! Когда-нибудь он поплатится за свои козни! И тогда Ахмад покарает его собственноручно. Но сначала выполнит свою задачу. А когда все будет кончено – убьет его.

– Хорошо, все будет сделано. – И взял мешочек из рук Марко.

Венецианец явно почувствовал облегчение.

– Можете на меня положиться. – Ахмад сунул сверток в карман, под плащ.

Тяжко на душе, мешочек с отравой, кажется, прожигает дыру в кармане, опаляя кожу…

– Пора уходить! – промолвил Марко.

Ахмад ненавидел его за веселую беспечность. Конечно, венецианцу легко посмеиваться – не его душе гореть в аду… Но, как ни крути ни верти, – другого решения нет! Зенге, кажется, прав: есть только один способ послужить Аллаху.