"Мичман Хорнблауэр" - читать интересную книгу автора (Forester Cecil Scott)

Груз риса

Волк проник в овечье стадо. Неспокойные серые воды Бискайского залива, сколько хватало глаз, были усеяны белыми пятнышками кораблей. Несмотря на сильный бриз, все суда несли до опасного много парусов. Все они, кроме одного, пытались уйти от погони, исключением был Его Величества фрегат «Неустанный» под командованием сэра Эдварда Пелью. В Атлантике, за сотни миль отсюда, разыгрывалась великая битва[3]. Линейные корабли решали спор: Англии или Франции владычествовать морями. Здесь, в заливе, французский конвой подвергся нападению хищника. Судно, которое тот настигал, становилось его жертвой.

Он неожиданно появился с подветренной стороны, сразу перерезав пути к отступлению. Теперь неповоротливые торговые суда вынуждены были лавировать против ветра. Все они везли провизию, столь необходимую революционной Франции, чью экономику совершенно разрушили политические катаклизмы; никому не хотелось попасть в английскую тюрьму. Фрегат настигал корабль за кораблем – один-два выстрела, и новенький трехцветный флаг, трепеща на ветру, слетал с гафеля. Поспешно спускалась шлюпка с призовой командой, чтобы отвести захваченное судно в английский порт, а фрегат бросался за новой жертвой.

На шканцах «Неустанного» капитан Пелью кипел злостью из-за каждой вынужденной задержки. Корабли конвоя, подняв все паруса, разбегались в разные стороны, и часть их, если упустить время, могла скрыться. Пелью не ждал обратно свои шлюпки: после сдачи судна он просто посылал офицера с вооруженным отрядом, а как только призовая команда отваливала, снова расправлял грот-марсель и бросался за следующей жертвой.

Бриг, который они сейчас преследовали, не торопился сдаваться. Не раз гремела длинная девятифунтовая носовая пушка[4] «Неустанного»: в неспокойном море трудно точно прицелиться в спешащий, надеясь на чудо, бриг.

– Отлично,– сказал Пелью. – Он сам напрашивается. Ну так получай.

Наводчики погонных орудий сменили цель и стреляли теперь по самому кораблю, а не по его курсу.

– Да не в корпус же, черт побери, – заорал Пелью. (Один снаряд поразил бриг в опасной близости от ватерлинии) – По мачтам!

Следующий выстрел случайно или благодаря хорошему расчету был куда удачнее. Борги фор-марса-рея разлетелись, зарифленный парус полетел вниз, рей накренился, корабль привелся к ветру. «Неустанный» лег в дрейф рядом с ним, готовый дать бортовой залп. При этой угрозе флаг пополз вниз.

– Что за бриг? – крикнул Пелью в рупор.

– «Мари Галант» из Бордо, – переводил офицер рядом с Пелью ответ французского капитана. – Двадцать четыре дня как из Нового Орлеана с грузом риса.

– Рис! – сказал Пелью. – Вернемся домой, я его продам за кругленькую сумму. Водоизмещение тонн двести. Команда не больше двенадцати. Понадобится четыре человека призовой команды и мичман.

Он огляделся, как бы ища вдохновения перед следующим приказом.

– Мистер Хорнблауэр!

– Здесь, сэр!

– Возьмите четверых из команды тендера и высаживайтесь на бриг. Мистер Сомс даст вам наши координаты. Отведите судно в любой английский порт, какой сможете, там доложите о себе и ждите указаний.

– Есть, сэр.

Хорнблауэр находился на боевом посту у правой шканцевой карронады – потому, наверное, и привлек внимание Пелью. На боку у него был кортик, за поясом – пистолет. Думать надо было быстро, так как Пелью заметно нервничал. Корабль подготовлен к бою, значит его рундук служит частью операционного стола, оттуда ничего не достать – придется отправляться как есть. Тендер лавировал возле кормы «Неустанного». Хорнблауэр подбежал к борту и окликнул его, стараясь чтобы голос звучал как можно взрослее. По команде лейтенанта тендер повернулся носом к фрегату.

– Вот ваши широта и долгота, мистер Хорнблауэр, – сказал штурман мистер Соме, протягивая листок бумаги.

– Спасибо. – Хорнблауэр сунул листок в карман. Он неуклюже перелез на бизань-руслень и поглядел вниз на тендер. Сильно качало, оба корабля одновременно почти зарывались носом в море. Просвет между ними был ужасающе велик. Бородатый матрос на носу тендера с трудом зацепился за бизань-руслень длинным багром. Хорнблауэр секунду колебался – он хорошо знал свою неловкость. Вся книжная премудрость бесполезна, когда надо прыгать с корабля в шлюпку. Но прыгать было надо: сзади кипел от нетерпения Пелью, команда шлюпки, да и всего корабля смотрела на Хорнблауэра. Лучше прыгнуть и убиться, лучше прыгнуть и сделать из себя посмешище, но нельзя задерживать судно. Ждать – хуже всего, прыгнуть – какая-то надежда. Быть может по команде Пелью рулевой «Неустанного» дал носу корабля немного приподняться над водой. Диагональная волна прошла под кормой «Неустанного», так что нос тендера поднялся как раз в тот момент, когда корма корабля немного опустилась. Хорнблауэр собрался с духом и прыгнул. Ноги его коснулись планширя. Он на секунду задержался, качаясь, но тут бородатый матрос ухватил его за сюртук, так что вместо того, чтобы полететь назад, он упал вперед. Даже крепкая матросская рука не смогла его удержать. Он полетел вверх ногами на гребцов второй банки, врезался в них, чуть не потерял сознание от удара о мощные плечи и с трудом встал.

– Извините, – пробормотал он матросам, смягчившим его падение.

– Ничего, сэр, – сказал ближайший – настоящий морской волк, татуированный и с косичкой. – Вы совсем легонький.

Командующий тендером лейтенант смотрел на него с кормы.

– Я попрошу вас направиться к бригу, сэр, – сказал Хорнблауэр. Лейтенант скомандовал тендеру развернуться. Хорнблауэр тем временем пробирался на корму.

К приятному изумлению он не встретил ухмылок или плохо скрываемой насмешки. Высаживаться на маленькую шлюпку с большого фрегата непросто даже в спокойном море – возможно, каждый из команды хоть раз да летал головой вперед, а не в традициях флота (как понимали эти традиции на «Неустанном») смеяться над теми, кто старается по мере сил.

– Вы принимаете бриг? – спросил лейтенант.

– Да, сэр. Капитан велел мне взять четырех ваших матросов.

– Тогда вам лучше взять марсовых, – произнес лейтенант, оглядывая такелаж брига. Фор-марса-рей опасно накренился, а кливер-фал ослаб настолько, что парус громко хлопал на ветру. – Вы знаете, кого взять, или мне для вас выбрать?

– Буду премного обязан, сэр.

Лейтенант выкрикнул четыре имени, четыре человека откликнулись.

– Не давайте им спиртного, и все будет в порядке, – сказал лейтенант. – Следите за французской командой. Если провороните, не успеете глазом моргнуть, как они захватят судно, и вы окажетесь во французской тюрьме.

– Есть, сэр, – сказал Хорнблауэр.

Тендер качался рядом с бригом, вода пенилась между двумя судами. Татуированный моряк быстро поторговался с соседом по банке и сунул в карман пачку табаку – подобно Хорнблауэру, матросы оставляли свои пожитки на корабле. Он прыгнул на грот-руслень, за ним другой. Они остановились и поджидали, пока Хорнблауэр проберется по качающейся шлюпке. Он задержался на передней банке, осторожно балансируя. Грот-руслень брига был куда ниже бизань-русленя «Неустанного», но в этот раз надо было прыгать вверх. Один из матросов поддержал Хорнблауэра под руку.

– Подождите, сэр, – сказал он. – Приготовьтесь. Теперь прыгайте, сэр.

Хорнблауэр, подобравшись как лягушка, бросил свое тело на грот-руслень, ухватился руками за ванты, но ноги скользнули, бриг накренился, и он очутился по пояс в воде, выпуская из рук ванты. Тут поджидавшие его матросы ухватили его под мышки и втащили на борт. Два другие матроса последовали за ним. Хорнблауэр повел свою команду по палубе.

Первый же человек, которого он увидел, сидел на крышке люка, запрокинув голову и припав губами к бутылке, чье донышко указывало вертикально вверх. Вокруг люка сгрудилось еще несколько человек, бутылок тоже было несколько: одна переходила из рук в руки. Когда Хорнблауэр подходил, корабль накренился, и пустая бутылка прокатилась мимо его ног в шпигат. Еще один француз, с развевающимися белесыми волосами, встал для приветствия, постоял немного, собираясь с духом, словно тщился сообщить что-то чрезвычайно важное и никак не находил нужных слов.

– Годдэм инглиш, – выдавал он наконец и, удовольствовавшись сказанным, плюхнулся на крышку люка, потом повалился плашмя и пристроился спать, уронив голову на руки.

– Они неплохо провели время, сэр, клянусь Богом, – произнес матрос рядом с Хорнблауэром.

– Нам бы так, – сказал другой.

Рядом с крышкой люка стоял ящик, на четверть заполненный тщательно запечатанными бутылками. Матрос вынул одну и принялся с любопытством разглядывать. Хорнблауэру не надо было вспоминать предупреждение лейтенанта – за короткое пребывание в вербовочном отряде он сам имел возможность наблюдать склонность британских моряков к пьянству. Если позволить, через час его отряд будет пьянее французов. Хорнблауэру представилась жуткая картина: он с покалеченным судном и пьяной командой дрейфует в Бискайском заливе.

– Ну-ка поставь, – сказал он. От волнения его семнадцатилетний голос дал петуха, как у четырнадцатилетнего, и матрос заколебался, держа бутылку в руках.

– Поставь ее, слышал? – произнес Хорнблауэр в отчаянии. Это его первое независимое командование: необычные условия и возбуждение подстегнули его живой темперамент, в то же время рассудок подсказывал, что если не послушаются сейчас, не будут слушаться и дальше. Пистолет был у него за поясом, и он положил руку на рукоять. Сомнительно, чтобы он его вытащил и выстрелил (даже если бы порох не намок, как горько подумал он, вспоминая об этом позже), но матрос, с сожалением взглянув на бутылку, поставил ее на место. Инцидент исчерпан, надо действовать дальше.

– Отведите их на бак, – приказал он, – и заприте в носовой каюте.

– Есть, сэр.

Почти все французы могли идти, их погнали перед собой, но четырех пришлось тащить за шиворот.

– Вставать, мусыо, – сказал один из матросов. – Сюда ходить.

Он, очевидно, полагал, что так иностранцам будет понятнее. Приветствовавший их француз проснулся, и, поняв, что его тащат на бак, вырвался и повернулся к Хорнблауэру.

– Я есть офицер, – он указал на себя. – Я с ними не ходить.

– Уберите его! – сказал Хорнблауэр. Не хватало ему только спорить о пустяках.

Он подтащил ящик к борту корабля и выбросил бутылки в море. Видимо, это было какое-то особое вино, и французы решили его выпить, чтоб не досталось англичанам. Хорнблауэру это было безразлично: британский моряк может напиться как казенным ромом, так и марочным кларетом. Он закончил раньше, чем последний француз скрылся в носовой каюте; осталось еще время оглядеться. Он осматривал разрушения, причиненные выстрелом, но свист ветра и непрерывное хлопанье кливера мешали думать спокойно. Все паруса повисли, бриг подпрыгивал, наклоняясь кормой, пока оставленный без присмотра руль не разворачивал его, тогда он терял ветер и резко останавливался, как заартачившаяся лошадь. Математический ум Хорнблауэра приобрел уже немалый опыт по балансу косых парусов на хорошо управляемом судне. Здесь равновесие было нарушено, и Хорнблауэр принялся за задачу о приложении сил к плоской поверхности.

Тут вернулись его матросы. Одно, по крайней мере, было ясно: опасно нависший фор-марса-рей может в любой момент оторваться и натворить бед. Корабль надо правильно положить в дрейф, и Хорнблауэр уже догадывался, как это сделать. Он сформулировал команду как раз вовремя, чтобы никто не заметил его колебаний.

– Брасопить задние реи к левому борту,– скомандовал он. – К брасам, ребята.

Матросы послушались, Хорнблауэр бросился к рулю. Он несколько раз стоял у руля, осваивая морскую науку под руководством Пелью, но уверенности в себе так и не приобрел. Рукояти показались рукам совсем чужими – он на пробу робко повернул штурвал. Но все оказалось просто. С развернутыми задними реями бриг сразу пошел лучше, рукояти штурвала подсказывали чутким пальцам, корабль вновь стал логичной конструкцией. Мозг Хорнблауэра завершил решение задачи о действии руля одновременно с чувствами, решившими ее эмпирически. В этих условиях руль можно спокойно принайтовить. Он опустил стропку на рукоять и отошел от руля. «Мари Галант» шла гладко.

Итак, моряки не усомнились в его компетентности, но, разглядывая перепутанный клубок на стеньге, Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Однако его подчиненные – опытные моряки, возможно, они десятки раз исправляли подобные повреждения. Первое (и единственное), что надо сделать, это довериться их опыту.

– Кто из вас самый бывалый моряк? – он старался говорить короче, чтобы не дрожал голос.

– Мэтьюз, сэр, – сказал кто-то наконец, указывая большим пальцем на татуированного матроса с косичкой, того самого, на которого Хорнблауэр свалился в тендере.

– Очень хорошо. Я назначаю вас старшиной, Мэтьюз. Приступайте сейчас же и уберите это безобразие на носу.

Момент был для Хорнблауэра критический, но Мэтьюз спокойно козырнул.

– Есть, сэр, – сказал он, как будто, так и надо.

– Сначала займитесь кливером, пока он совсем не измочалился, – сказал Хорнблауэр, заметно осмелев.

– Есть, сэр.

– Ну давайте.

Матросы отправились на нос, а Хорнблауэр на корму. Он вынул подзорную трубу из стропки на полуюте и оглядел горизонт. Видны были несколько кораблей. Ближайшие, которые он мог разглядеть, были призами. Они под всеми парусами, какие могли нести, спешили в Англию. Дальше по ветру видны были марсели «Неустанного», преследующего остатки конвоя. Медленных и неповоротливых он уже настиг, и каждая следующая добыча отнимала все больше времени. Скоро бриг останется один в открытом море, в трех сотнях миль от Англии. Три сотни миль – два дня пути при попутном ветре. Но что если ветер переменится?

Он положил трубу. Матросы трудились на корме, а он спустился вниз и осмотрел офицерские каюты: две одноместные (видимо, для капитана и помощника), двухместная для боцмана и кока (или плотника). Он нашел кладовую над ахтерпиком, опознав ее по разнообразным припасам; дверь моталась из стороны в сторону, связка ключей торчала в замке. Теряя все, французский капитан вынес ящик вина и не потрудился даже закрыть дверь. Хорнблауэр запер замок и опустил ключи в карман. На него внезапно нахлынуло одиночество – неизбежное одиночество командира. Он поднялся на палубу. При виде его Мэтьюз заспешил на корму и козырнул.

– Простите, сэр, но нам понадобятся гардели, чтобы снова подвесить этот рей.

– Очень хорошо.

– У нас рук не хватает, сэр. Можно мне нескольких мусью взять?

– Если вы с ними управитесь. И если кто-нибудь из них достаточно трезв.

– Небось управлюсь, сэр. Что с трезвыми, что с пьяными.

– Очень хорошо. Приступайте.

В этот-то момент Хорнблауэр с горьким отвращением к себе вспомнил, что порох в его пистолете наверняка отсырел. Какой позор хвататься за пистолет, не перезаряженный после кульбита в маленькой лодке! Пока Мэтьюз шел на нос, Хорнблауэр опрометью бросился вниз. В капитанской каюте он видел ящик с пистолетами, фляжку с порохом и мешочек пуль. Он зарядил оба пистолета, а в свой заново насыпал пороху на полку, как раз к тому времени, когда из носовой каюты, подталкивая французов, появились матросы. Хорнблауэр расположился на полуюте, широко расставил ноги, сложил руки за спиной и попытался принять уверенный и независимый вид. После часа тяжелой работы гардели приняли вес рея и паруса. Рей был подвешен, парус поставлен.

Когда работа приближалась к концу, Хорнблауэр очнулся и вспомнил, что сейчас надо будет указывать курс. Он снова бросился вниз, достал карты, измерители и параллельные линейки. Из кармана он извлек мятый клочок бумаги с координатами, который так небрежно сунул в карман в преддверии более неотложной задачи – перебраться с «Неустанного» в тендер. Хорнблауэр с огорчением подумал, как непочтительно обошелся тогда с этим клочком бумаги. Он начал осознавать, что хотя флотская жизнь и представляется переходом из крайности в крайность, на самом деле она – одна сплошная крайность, так что, даже разбираясь с одной чрезвычайной ситуацией, нужно продумывать, как поступить в следующей. Он склонился над картой, рассчитывая местоположение и прокладывая курс. Ему стало неуютно при мысли о том, что это не упражнение под ободряющим руководством мистера Сомса, а вопрос его жизни и репутации. Он проверил выкладки, выбрал курс и записал его на бумажке, чтобы не забыть.

Так что когда фор-марса-рей подвесили на место, пленных загнали в носовую каюту и Мэтьюз вопросительно посмотрел на Хорнблауэра, ожидая дальнейших приказаний, тот был готов их отдать.

– Мы пойдем на фордевинд, – сказал он. – Мэтьюз, поставьте кого-нибудь к рулю.

Сам он стал к брасам. Ветер был умеренный, и Хорнблауэр чувствовал, что под этими парусами его люди смогут вести корабль.

– Какой курс, сэр? – спросил рулевой, и Хорнблауэр полез в карман за листком бумаги.

– Норд-ост-тень-норд, – прочел он.

– Есть норд-ост-тень-норд, сэр, – отвечал рулевой, и «Мари Галант» устремилась к Англии.

Спускалась ночь, и по всему горизонту не было видно ни одного корабля. Хорнблауэр знал, что они сразу за горизонтом, но мысль эта не скрашивала его одиночества. Столько надо делать, столько помнить, и вся ответственность ложиться на его неокрепшие плечи. Пленных надо задраить в носовой каюте, поставить вахту, даже простая задача найти кремень и огниво, чтобы зажечь нактоузный фонарь, требовала внимания. Поставить на носу впередсмотрящего – пусть заодно присматривает за пленными; другой матрос у руля. Двое пусть поспят, сколько смогут – ставить и убирать любой парус придется авралом. Скудный ужин – вода из бачка и сухари из кладовой. Постоянно следить за погодой. Хорнблауэр в темноте мерил шагами палубу.

– А вы почему не спите, сэр? – спросил рулевой.

– Я лягу позже, Хантер, – отвечал Хорнблауэр, стараясь не подать виду, что это просто не пришло ему в голову.

Он понимал, что совет разумный и попытался ему последовать. Спустившись вниз, он бросился на капитанскую койку, но заснуть, конечно, не смог. Когда он услышал, как впередсмотрящий орет в люк, чтобы двое других матросов (они спали в соседней каюте) сменили первых на вахте, то не удержался, встал и вышел на палубу посмотреть, все ли в порядке. Убедившись, что на Мэтьюза можно положиться, Хорнблауэр заставил себя спуститься вниз, но не успел лечь, как новая мысль бросила его в дрожь. Он вскочил на ноги, все его самодовольство улетучилось, сменившись крайней озабоченностью. Он бросился на палубу и направился к Мэтьюзу, сидевшему на корточках у недгедсов.

– Ничего не сделано, чтобы проверить, не набирает ли корабль воды, – он быстро подбирал слова, чтобы не обвинить Мэтьюза, и, одновременно, в целях поддержания дисциплины, не брать вину на себя.

– Верно, сэр, – отвечал Мэтьюз.

– Один из выстрелов «Неустанного» попал в бриг, продолжал Хорнблауэр. – Насколько он повредил судно?

– Точно не знаю, сэр, – отвечал Мэтьюз. – Я был тогда на тендере.

– Надо будет посмотреть, как только рассветет, – сказал Хорнблауэр. – А сейчас хорошо бы замерить уровень воды в льяле.

Сказано было смело. В течение краткого обучения на «Неустанном» Хорнблауэр узнал обо всем понемногу, поработав по очереди с начальником каждого подразделения. Однажды он вместе с плотником замерял высоту воды в льяле – вопрос, сможет ли он найти его на чужом корабле и прозондировать.

– Есть, сэр, – без колебаний отвечал Мэтьюз и зашагал к кормовой помпе. – Вам понадобится свет, сэр. Я сейчас принесу.

Он принес фонарь и осветил лотлинь, висевший возле помпы, так что Хорнблауэр сразу его признал. Сняв лотлинь, Хорнблауэр вставил тяжелый трехфутовый стержень в отверстие льяла и вовремя вспомнил вынуть его и убедиться, что он сухой. Потом он спустил линь, вытравливая понемногу, пока стержень ни стукнул глухо о днище корабля. Он вытащил линь, Мэтьюз приподнял фонарь. Хорнблауэр с замиранием сердца поднес к свету стержень.

– Ни капли, сэр, – сказал Мэтьюз, – сухой, как вчерашняя кружка.

Хорнблауэр был приятно удивлен. Всякий корабль немного да течет – даже на «Неустанном» помпы работали ежедневно. Он не знал, следует ли считать эту сухость явлением удивительным или из ряда вон выходящим. Ему хотелось выглядеть многозначительным и непроницаемым.

– Гм, – само пришло нужное слово. – Очень хорошо, Мэтьюз. Сверните линь обратно.

Мысль, что «Мари Галант» не набирает воды, помогла бы ему заснуть, если бы ветер резко не переменился и не усилился сразу же по его возвращении в каюту. Неприятные новости принес Мэтьюз, спустившийся вниз и забарабанивший в дверь.

– Мы не сможем держать этот курс, сэр, – заключил он свой рассказ. – И ветер становится порывистым.

– Очень хорошо, сейчас поднимусь. Зовите всех наверх, – сказал Хорнблауэр с резкостью, которую можно было бы объяснить внезапным пробуждением, если бы она не была попыткой скрыть внутреннее волнение.

С такой маленькой командой Хорнблауэр не решался и в малой мере позволить погоде застать себя врасплох. Он вскоре убедился, что все надо делать загодя. Ему пришлось встать к рулю, пока четыре матроса взяли марсели в рифы и все надежно принайтовили. Это заняло полночи, и к концу работы стало окончательно ясно, что ветер дует с севера и «Мари Галант» не может больше идти на норд-норд-ост. Хорнблауэр оставил руль и спустился к картам. Те лишь подтвердили его пессимистические расчеты: этим галсом они не пройдут Уэссан на ветре. При такой нехватке матросов он не мог идти вперед в надежде, что ветер переменится: все, что он читал и слышал, предупреждало об опасности подветренного берега. Оставалось поворачивать. С тяжелым сердцем он вернулся на палубу.

– Поворот через фордевинд! – Он старался подражать голосу мистера Болтона, третьего лейтенанта на «Неустанном».

Они благополучно повернули бриг и пошли правым галсом, держась круто к ветру. Теперь они без сомнения удалялись от опасных берегов Франции, но при этом уходили и от родных берегов. Никакой надежды за два дня добраться до Англии. Никакой надежды Хорнблауэру поспать этой ночью.

За год до поступления на флот Хорнблауэр брал уроки у нищего французского эмигранта: французский язык, музыка, танцы.

Вскоре несчастный эмигрант обнаружил у своего питомца полное отсутствие слуха и полную неспособность к танцам. Чтобы оправдать свою плату, он решил сосредоточиться на языке. Большая часть пройденного накрепко осела в цепкой памяти Хорнблауэра. Он никогда не думал, что это ему когда-нибудь пригодится, однако, оказалось совсем наоборот. На заре французский капитан потребовал разговора. Он немного говорил по-английски, но Хорнблауэр (стоило ему преодолеть робость и выдавить несколько неуверенных слов) к приятному изумлению обнаружил, что по-французски они могут объясняться лучше.

Капитан жадно попил из бачка. Он был, естественно, не брит и после двенадцати часов в задраенной носовой каюте, куда его втолкнули мертвецки пьяным, выглядел плачевно.

– Мои люди голодны, – сказал капитан.

– Мои тоже, – отвечал Хорнблауэр. – Я тоже.

Говоря по-французски, трудно не жестикулировать. Он указал рукой на своих матросов, потом постучал себя в грудь.

– У меня есть кок, – сказал капитан.

Потребовалось время, чтобы обговорить условия перемирия. Французам разрешается выйти на палубу, кок на всех приготовит обед, на то время, что эти послабления допущены, французы обязуются не принимать попыток к захвату корабля.

– Хорошо, – сказал, наконец, капитан, и как только Хорнблауэр отдал необходимые приказания и французов выпустили, оживленно принялся обсуждать с коком предстоящий обед. Вскоре над камбузом поднялся веселый дымок.

Лишь тогда капитан взглянул на серое небо, на зарифленные марсели, посмотрел на нактоуз и компас.

– Встречный ветер для курса на Англию, – заметил он.

– Да, – кратко отвечал Хорнблауэр. Он не хотел, чтобы француз догадался об его отчаянии и трепете.

Капитан внимательно прислушался к движениям судна у них под ногами.

– Что-то она тяжело идет, вам не кажется? – спросил он.

– Возможно, – отвечал Хорнблауэр. «Мари Галант» была ему незнакома, как, впрочем, и любой другой корабль, поэтому он не имел своего мнения, но и невежества обнаруживать не хотел.

– Она не течет? – спросил капитан.

– Воды нет, – отвечал Хорнблауэр.

– А! – сказал капитан. – Но в льяле воды и не будет. Мы же рис везем, вы должны помнить.

– Да, – сказал Хорнблауэр.

В тот момент, когда до него дошел смысл сказанного, он с трудом мог сохранить невозмутимый вид. Рис впитывает каждую каплю воды, проникшую в корабль, так что обнаружить течь, замеряя уровень воды в льяле, невозможно – но каждая капля уменьшает плавучесть корабля.

– Один выстрел с вашего проклятого фрегата попал нам в корпус, – сказал капитан. – Вы, конечно, осмотрели повреждение?

– Конечно, – смело соврал Хорнблауэр. Однако, как только ему удалось поговорить с Мэтьюзом, тот сразу нахмурился.

– Куда попало ядро, сэр? – спросил он.

– Куда-то с левой стороны, ближе к носу. – Они с Мэтьюзом свесили головы через борт.

– Ничего не видать, сэр, – сказал Мэтьюз, – спустите меня за борт на булине, может, я что увижу, сэр.

Хорнблауэр готов был уже согласиться, но передумал.

– Я сам спущусь за борт, – сказал он.

Ему некогда было разбираться, что его к этому побудило. Отчасти он хотел видеть собственными глазами, отчасти – твердо усвоил, что нельзя отдавать приказ, который не готов выполнить сам; но главное, он хотел наказать себя за преступное упущение. Мэтьюз и Карсон обвязали его булинем и спустили за борт. Хорнблауэр повис рядом с бортом над пенящимся морем. Корабль накренился, и море поднялось навстречу – он в момент промок до нитки. Когда корабль наклонялся, Хорнблауэр отшатывался от борта и тут же с размаху врезался в него. Матросы, державшие линь, медленно двигались к корме, давая ему возможность внимательно осмотреть весь борт над ватерлинией. Пробоины нигде не было. Об этом Хорнблауэр и сообщил Мэтьюзу, втащившему его на палубу.

– Видать она под ватерлинией, сэр. – Мэтьюз сказал вслух то, о чем Хорнблауэр думал. – Вы уверены, что ядро попало, сэр?

– Да, уверен, – резко отвечал Хорнблауэр. Волнение, недостаток сна и чувство вины до предела напрягли его нервы: он мог или говорить резко, или разрыдаться. Но он уже знал, что делать дальше – он решился еще тогда, когда они втаскивали его на борт.

– Мы положим ее в дрейф на другой галс и попробуем снова, – сказал он.

На другом галсе судно накренится на другую сторону и пробоина, если она есть, будет не так глубоко под водой. Хорнблауэр стоял, ожидая, пока корабль развернется; с него ручьями текла вода. Ветер был холодный и резкий, но он дрожал не от холода, а от волнения. Крен корабля помог ему крепче уцепиться за борт. Матросы вытравливали веревку, пока ноги его не заскребли о наросшие на борт ракушки. Так они пошли к корме, волоча его вдоль борта. Сразу за фок-мачтой он обнаружил, что искал.

– Стой! – закричал он, пытаясь не выдать охватившее его отчаяние. – Ниже! Еще два фута.

Теперь он был по плечи в воде, и при наклоне корабля волны на секунду сомкнулись над его головой, как мгновенная смерть. Здесь, на два фута ниже ватерлинии (даже при этом галсе) она и была – рваная уродливая дыра, почти квадратная, шириной в фут. Хорнблауэру послышалось даже, что бушующее море с бульканьем втягивается в нее, но это могла быть и фантазия.

Он закричал, чтобы поднимали. Мэтьюз с нетерпением ждал, что он расскажет.

– Два фута под ватерлинией? – переспросил Мэтьюз.

– Она шла круто к ветру и накренилась вправо, когда мы в нее попали. Все равно она, видать, как раз тогда и задрала нос. Вдобавок теперь она осела еще глубже.

Это было главное. Чтобы они ни делали, как бы ни накреняли судно, пробоина останется под водой. А на другом галсе она будет еще глубже, давление воды – еще больше, на теперешнем же галсе они идут к Франции. А чем больше они наберут воды, тем глубже осядет бриг, тем сильнее будет давление воды. Надо как-то заделать течь. Как это делается, Хорнблауэру подсказало изучение книг по мореходству.

– Нужно подвести под пробоину пластырь, – объявил он. – Зовите французов.

Чтобы сделать пластырь, из паруса, пропуская через него огромное количество полураспущенных веревок, изготовляют что-то вроде очень толстого ворсистого ковра. После этого парус опускают под днище корабля и подводят к пробоине. Ворсистая масса плотно втягивается в дыру, задерживая воду.

Французы не очень торопились помогать. Корабль был теперь не их, плыли они в английскую тюрьму, и даже смертельная опасность не могла их расшевелить. Потребовалось время, чтобы достать запасной брамсель (Хорнблауэр чувствовал: чем плотнее парусина, тем лучше) и заставить французов нарезать, расплести и размочалить веревки. Французский капитан стоя наблюдал, как они трудятся, сидяна корточках.

– Пять лет я провел на плавучей тюрьме в Портсмуте,– сказал он. – Это было во время прошлой войны.

Хорнблауэр мог бы и посочувствовать, но был озабочен другим, да к тому же промерз до костей. Он не только намеревался вновь препроводить капитана в английскую тюрьму – но, в этот самый момент, замышлял спуститься в капитанскую каюту и присвоить кое-что из его теплой одежды.

Внизу Хорнблауэру показалось, что звуки – скрипы и стоны – стали громче. Судно шло легко, почти дрейфовало, однако переборки трещали и скрипели, как в шторм. Он отбросил эту мысль, сочтя ее плодом перевозбужденного воображения, однако к тому времени как он вытерся, немного согрелся и облачился в лучший капитанский костюм, сомнений уже быть не могло: корабль стонал, как тяжелобольной.

Он поднялся на палубу посмотреть, как идет работа. Не прошло и нескольких секунд, как один из французов, потянувшись за новой веревкой, остановился и уставился на палубу. Он прикоснулся к палубному пазу, посмотрел вверх, поймал взгляд Хорнблауэра и подозвал его. Хорнблауэр не притворялся, будто понимает слова – жест был достаточно красноречив. Паз немного разошелся, и из него выпирала смола. Хорнблауэр наблюдал странное явление, нечего не понимая – паз разошелся на протяжении не более двух футов, остальная палуба казалось достаточно прочной. Нет! Теперь, когда его внимание обратили, он увидел, что еще кое-где смола черными полосками выпирает между досок. Ни его маленький опыт, ни его обширное чтение объяснить этого не могли. Но французский капитан тоже во все глаза смотрел на палубу.

– Господи! – сказал он. – Рис! Рис! Французского слова «рис» Хорнблауэр не знал, но капитан топнул ногой по палубе и указал вниз.

– Груз! – объяснил он. – Груз увеличивается в объеме. Мэтьюз стоял рядом с ними, и, не зная ни слова по-французски, сразу все понял.

– Я верно расслышал, что бриг полон риса, сэр? – спросил он.

– Да.

– Тогда это он. В него попала вода, вот он и пухнет.

Так оно и было. Рис, впитывая воду, способен увеличить объем в два и даже в три раза. Груз разбухал и раздвигал корабельные швы. Хорнблауэр вспомнил неестественные скрипы и стоны. Это было ужасно – он оглянулся на зловещее море в поисках вдохновения и поддержки, и не нашел ни того ни другого. Несколько секунд прошло прежде, чем он смог говорить, сохраняя достоинство, приличествующее флотскому офицеру в минуту опасности,

– Чем скорее мы подведем парус под пробоину, тем лучше, – сказал Хорнблауэр. Трудно было ждать, что голос его прозвучит вполне естественно, – Поторопите этих французов.

Он повернулся и зашагал по палубе, чтобы успокоиться и дать мыслям придти в порядок, но француз следовал за ним по пятам, говорливый, как советчики Иова.

– Я говорил, мне кажется, что судно идет тяжело, – произнес он. – Оно глубже осело.

– Идите к черту, – сказал Хорнблауэр по-английски, он не смог придумать французского эквивалента.

Тут же он почувствовал под ногами сильный толчок, словно по палубе снизу ударили молотом. Корабль разваливался на куски.

– Поторопитесь с парусом, – заорал он на работающих, и тут же рассердился на себя – его тон явно выдавал недостойное волнение.

Наконец было прошито пять квадратных футов паруса. Через кренгельсы пропустили веревки и парус потащили на нос, чтобы опустить под бриг и подвести к пробоине. Хорнблауэр снял одежду, не из заботы о чужой собственности, а чтобы сохранить ее сухой.

– Я спущусь и посмотрю на месте, – сказал он. – Мэтьюз, приготовьте булинь.

Голому и мокрому Хорнблауэру казалось, будто ветер пронизывает его насквозь, борт корабля, о который он ударялся при качке, сдирал с него кожу, волны, проходящие под кораблем, били его с неистовым безразличием. Но он проследил, чтобы прошитый парус подошел куда нужно, и с глубоким удовлетворением наблюдал, как ворсистая масса стала на место, засосалась в пробоину и глубоко втянулась. Он мог не сомневаться, что течь запечатана крепко. Он крикнул. Матросы вытащили его наверх и теперь ждали дальнейших приказов. Он стоял голый, одурев от холода, усталости и недосыпа, и заставлял себя принять следующее решение.

– Положите ее на правый галс, – сказал он, наконец. Если бриг затонет, неважно, произойдет это в ста или в двухстах милях от Франции; если нет, он хотел находиться подальше от подветренного берега и неприятеля. Правда, при этом пробоина будет глубже под водой, а значит и давление выше, но все равно это лучше. Французский капитан, видя приготовления к повороту судна, шумно запротестовал. При таком ветре другим галсом они легко доберутся до Бордо. Хорнблауэр, дескать, рискует их жизнями. В затуманенном мозгу Хорнблауэра, помимо его воли, созревал перевод чего-то, что он хотел сказать раньше. Теперь он смог это высказать.

– Allez au diable, – произнес он, натягивая плотную шерстяную рубашку француза.

Когда он просунул голову в воротник, капитан продолжал возмущаться, да так громко, что у Хорнблауэра возникли новые опасения. Он отправил Мэтьюза к пленным французам, проверить, нет ли у них оружия. При обыске не обнаружилось ничего, кроме матросских ножей, но Хорнблауэр из предосторожности велел конфисковать и их. Одевшись, он занялся своими тремя пистолетами, перезарядил их и заново заправил порохом. С тремя пистолетами за поясом вид у него был пиратский, словно он еще не вышел из возраста подобных игр. Однако Хорнблауэр чувствовал, что может придти время, когда французы попытаются восстать, а три пистолета – не так уж много против двенадцати отчаявшихся людей, у которых под руками куча тяжелых предметов, вроде кофель-нагелей и тому подобного.

Мэтьюз ждал его с озабоченным видом.

– Сэр, – сказал он, – прошу прощения, но она мне не нравится. Она оседает и открывается, я точно уверен. Вы уж простите, сэр, что я так говорю.

Внизу Хорнблауэр слышал, что доски корабля все так же трещат и жалуются – швы на палубе расходились все шире. Напрашивалось простое объяснение: рис, разбухая, раздвинул корабельные швы под водой, так что пластырь устранил лишь малую течь. Вода продолжает поступать, груз пухнет, корабль раскрывается, как облетающий цветок. Корабли строятся, чтобы выдерживать удары извне, ничто в их конструкции не рассчитано на сопротивление внутреннему давлению. Швы будут расходится все шире и шире, а вода проникать все дальше и дальше в груз.

– Смотрите сюда, сэр, – неожиданно сказал Мэтьюз. В ярком дневном свете маленькая серая тень заскользила вдоль шпигата, потом еще и еще. Крысы! Что-то страшное творилось внизу, раз они вылезли средь бела дня, бросив уютные гнезда в обильной пище – грузе. Давление, наверное, огромное. Хорнблауэр почувствовал новый толчок под ногами – еще что-то разошлось. У него оставалась еще одна карта, последнее, что он мог придумать.

– Я выброшу за борт груз, – сказал Хорнблауэр. Никогда в жизни не произносил он таких слов, только читал. – Приведите пленных и приступайте.

Задраенный люк заметно выгнулся наружу, клинья вышибло, одна планка с треском отлетела и стала торчком.

Когда французы подняли крышку,из люка полезло что-то коричневое: это внутреннее давление выдавало мешок с рисом.

– Цепляйте тали и тащите наверх, – сказал Хорнблауэр.

Мешок за мешком поднимался из трюма, иные рвались, обрушивая на палубу водопад риса, но это было неважно. Другие матросы тащили мешки к левому борту и сбрасывали в вечно голодное море. После трех первых мешков стало труднее: груз спрессовался так крепко, что. каждый мешок требовал неимоверных усилий. Двоим пришлось спуститься, чтобы освобождать мешки с помощью рычага и поправлять канаты. Два француза, на которых указал Хорнблауэр, было заколебались – мешки могли быть не все плотно прижаты друг к другу, а трюм качающегося корабля, в котором груз может обрушиться и похоронить заживо, место весьма опасное – но Хорнблауэру было сейчас не до чьих-то страхов. Он только нахмурил брови, и они поспешно спустились в люк. Час за часом шла титаническая работа, матросы за талями обливались потом и изнемогали от усталости, тем не менее, они должны были время от времени сменять тех, кто внизу. Мешки спрессовались слоями, вжались в днище и в палубу сверху, так что, разобрав мешки непосредственно под люком, пришлось растаскивать каждый слой в отдельности. Когда под люком расчистили небольшое пространство и забрались глубже в трюм, то сделали неизбежное открытие: нижние ярусы мешков намокли, их содержимое разбухло, и мешки лопнули. Нижняя половина трюма была забита мокрым рисом, извлечь который можно было лишь совковыми лопатами и подъемниками. Пока еще целые мешки верхних ярусов дальше от люка были плотно прижаты к палубе: для того чтобы выворотить их и подтащить к люку требовались неимоверный усилия.

Хорнблауэр глубоко погрузился в эту проблему, но его отвлек, тронув за локоть, Мэтьюз.

– Не пойдет так, сэр, – сказал Мэтьюз, – она глубже в воде и быстро оседает.

Хорнблауэр подошел к борту корабля и поглядел вниз. Сомнений быть не могло. Он сам спускался за борт и прекрасно помнил расстояние до ватерлинии, еще более точную отметку давал подведенный под корабельное днище прошитый парус. Бриг осел на целых шесть дюймов – это после того, как они выбросили за борт не менее пятидесяти тонн риса. Бриг течет, как корзина: вода, проникая в разошедшиеся швы, жадно впитывается рисом.

Хорнблауэр почувствовал боль в левой руке и, посмотрев вниз, обнаружил, что сам того не замечая, до боли сжал перила. Он отпустил руку и поглядел вокруг, на садящееся солнце и мерно вздымающееся море. Он не хотел сдаваться, не хотел признавать поражение. Французский капитан подошел к нему.

– Это сумасшествие, – сказал он. – Безумие. Мои люди падают от усталости.

Хорнблауэр видел, как над люком Хантер линьком понукает французов – линек так и мелькал. Эти французы много не наработают. Тут «Мари Галант» тяжело поднялась на волне и перевалилась на другой бок. Даже Хорнблауэр при всей своей неопытности видел неповоротливость и зловещую медлительность ее движений. Бригу не долго оставаться на плаву, а сделать надо так много.

– Я начну приготовления к тому, чтобы покинуть судно. Говоря это, он выставил вперед подбородок: пусть ни французы, ни матросы не догадываются о его отчаянии.

– Есть, сэр, – сказал Мэтьюз.

Шлюпка на «Мари Галант» была закреплена на ростр-блоках позади грот-мачты. По команде Мэтьюза матросы бросили поднимать груз и поспешно принялись укладывать в лодку пищу и воду.

– Прошу прощения, сэр, – произнес Хантер рядом с Хорнблауэром, – но вам надо найти себе теплую одежду, сэр. Я как-то провел десять дней в открытой лодке, сэр.

– Спасибо, Хантер, – сказал Хорнблауэр.

Позаботиться надо было о многом. Навигационные приборы, карты, компас – а сможет ли он пользоваться секстантом в качающейся шлюпке?

Элементарная предусмотрительность требовала, чтобы они взяли столько пищи и воды, сколько выдержит шлюпка, но – Хорнблауэр с опаской озирал несчастное суденышко – семнадцать человек все равно перегрузят ее. Тут придется положиться на капитана и на Мэтьюза.

Моряки стали к талям, сняли шлюпку с ростр-блоков и спустили на воду с подветренного борта. «Мари Галант» зарылась носом в волну, не желая на нее взбираться: зеленая волна накатилась на нос и побежала по палубе к корме, пока корабль не наклонился лениво, и она не стекла в шпигаты. На счету была каждая минута – душераздирающий треск снизу говорил, что груз по-прежнему разбухает и давит на переборки. Среди французов началась паника, они с громкими криками бросились в шлюпку. Французский капитан взглянул на Хорнблауэра и последовал за ними; два британских моряка уже были внизу, удерживая лодку.

– Вперед, – сказал Хорнблауэр ожидавшим его Мэтьюзу и Карсону. Он – капитан, его долг – последним оставлять корабль.

Бриг погрузился уже так глубоко, что не составило никакого труда шагнуть в лодку с палубы; британские моряки сидели на корме и подвинулись, освобождая Хорнблауэру место.

– Берите руль, Мэтьюз, – сказал Хорнблауэр. Он сомневался, что сможет управлять перегруженной лодкой. – Отваливай!

Лодка и бриг разошлись; «Мари Галант» с принайтовленным рулем встала носом по ветру и на секунду замерла. Потом резко накренилась, едва не черпнув воду шпигатом правого борта. Следующая волна прокатилась по палубе, заливая открытый люк. Потом судно выпрямилось – палуба почти вровень с морем – и ровно-ровно погрузилось под воду. Волны сомкнулись над ним, медленно исчезли мачты. Еще несколько мгновений паруса виднелись сквозь зеленую воду.

– Затонула, – сказал Мэтьюз.

Хорнблауэр смотрел, как тонет его первое судно. Ему доверили «Мари Галант», поручили отвести ее в порт, а он не справился, не справился со своим первым самостоятельным заданием. Он пристально смотрел на заходящее солнце, надеясь, что никто не заметит его слез.