"Блестящая девочка" - читать интересную книгу автора (Филлипс Сьюзен Элизабет)

Глава 5

К удивлению Белинды, вышло так, что их первая брачная ночь, как и полагается, случилась после свадьбы, то есть через две недели после встречи в «Поло Лонж». Они обвенчались во французском посольстве в Вашингтоне и сразу поехали в дом посла, который был отдан в их распоряжение на уик-энд в качестве свадебного подарка.

Выйдя из горячей пенистой ванны в посольском доме и вытираясь полотенцем цвета мускатного ореха, Белинда ощутила тревогу.

Она так и не набралась храбрости и не сказала Алексею о ребенке.

Она решила: если повезет, ребенок родится маленький, и Алексей поверит, что он его, только недоношенный. Даже если не поверит, то сразу разведется с ней, но у ребенка будет имя, а ей не придется жить с позорным клеймом матери-одиночки. Она вернется в Калифорнию и начнет все сначала, только уже с деньгами Алексея.

Белинда должна была признаться: несмотря ни на что, последние недели оказались просто замечательными. Алексей относился к ней как к королеве, каждый день предъявляя все новые доказательства своих чувств. Он не только завалил ее подарками, но и на редкость терпеливо относился к маленьким ошибкам, которые она совершала, входя в его мир. Казалось, она ничем не могла его рассердить. От этой мысли она ощущала прилив уверенности в себе.

Она посмотрела на коробку, обернутую серебристой бумагой, лежавшую в ванной комнате. В ней то, в чем он хочет увидеть ее сейчас. Белинда надеялась обнаружить там комплект с пеньюаром, черный, кружевной, как у Ким Новак. Но что бы ни было в коробке, это, наверное, стоит очень дорого, поскольку Алексей покупал лишь самое лучшее.

Сняв крышку, Белинда чуть не расплакалась от разочарования.

— Длинная белая хлопчатобумажная рубашка в облаке тонкой оберточной бумаги выглядела как детская ночнушка. И хотя ткань была замечательно тонкая, сама вещь оказалась ужасно простой: вырез под горлышко, немного кружев, а спереди ряд крошечных розовых бантиков, сохраняющих лиф скромно закрытым. Когда Белинда вынула рубашку из коробки, к ногам что-то упало. Наклонившись, она подняла подходящие к рубашке нежные хлопчатобумажные трусики, тоже с тонкой кружевной оборочкой на бедрах. Как это понимать? Неужели Алексей пытается сделать из нее дурочку? Но потом, вспомнив о его невероятной гордыне и о том, что он берет ее не девственницей, она смирилась.

Было за полночь. Занавески в спальне были опущены, комната, задрапированная бледно-зеленой парчой, застланная толстыми коврами цвета нефрита, отделанная полированным деревом, блестевшим в мягком свете, который проникал сквозь шелковые абажуры кремового цвета, выглядела элегантно, но как-то безжизненно. Может, это лишь потому, что Белинда невольно, не давая себе отчета, сравнивала эту со вкусом убранную комнату с кричащей безвкусицей испанского интерьера бунгало «Сада Аллаха»?

Алексей в бледно-золотистом халате стоял возле окна. Белинда подумала, что впервые видит его не в костюме. Алексей, с маленькими глазками и темными, редеющими волосами. На экране он мог бы играть только злодеев и никогда — героев. Правда, злодеев властных, хозяев целых империй, способных мановением руки изменять судьбы бесчисленного множества людей.

Он повернулся, посмотрел на Белинду, и она снова занервничала в обжигающей тишине комнаты.

— Рубашка не совсем такая, как я ожидала, — сказала она первое, что пришло в голову. Она хотела снять напряжение.

Лицо Алексея было замкнутым, непроницаемым, как всегда.

— У тебя губная помада, дорогая?

— Да. Что-то не так?

Он вынул из кармана халата носовой платок.

— Подойди сюда, к свету.

Она шла босиком по ковру и совершенно не к месту думала о кружевном пеньюаре, о паре черных атласных домашних туфелек без задников на высоких каблуках и с розочками на пальцах.

Алексей взял жену за подбородок и мягко стер с губ помаду белоснежным льняным платком.

— Никакой губной помады в спальне, дорогая. Ты и так хороша, без нее.

Отступив на шаг, он медленно оглядел ее. Взгляд его замер на ярко накрашенных ногтях.

— Сядь на кровать.

Белинда подчинилась.

Он подошел к комоду, взял косметичку, выложил из нее все, выбрал один пузырек и вернулся к Белинде. Опустившись на одно колено, он положил на другое ее правую ногу и принялся стирать лак носовым платком. Потом перешел к левой ноге. Закончив легонько куснул нежный свод стопы, а потом лизнул.

— Ты в трусиках, Белинда?

Она смущенно опустила глаза, уставившись на воротник его халата, и кивнула.

— Хорошо. Вот ты и моя жена, Белинда. Подойди ко мне.

Милая, робкая, неопытная, наверное, немного испуганная. Все правильно, так и должно быть.

Она кивнула, потому что и впрямь была испугана. Алексей обращался с ней как с совершенно невинной. Ласковые слова, девственная ночная рубашка, никакой косметики. Неужели он не понимает, что нельзя изменить того, что было? Разве может она вычеркнуть из своей жизни время, проведенное с Флинном? Воспоминание о ночи, когда Алексей напал на нее, словно червь, извивалось в мозгу, хотя Белинда изо всех сил пыталась уверить себя, что она сама держалась с ним глупо и дерзко. Тогда он просто погорячился из-за ревности к Флинну. Но теперь она жена Алексея, и он не обидит ее. Вдруг Белинда подумала: а не подозревает ли он, что и Флинн не был у нее первым?

Он подошел к кровати, протянул руку.

— Иди ко мне, дорогая. Я так долго ждал, когда мы сможем заняться любовью.

Она медленно пошла к нему, уговаривая себя представить, что это Флинн, или закрыть глаза и вообразить Джимми. Алексей взял ее за руку, осторожно усадил на постель. Потом, когда она легла, он нежно коснулся губами ее рта.

— Обними меня, дорогая, — пробормотал он. — Я твой муж.

Она сделала, как он просил, и закрыла глаза, когда его лицо приблизилось к ее лицу, пытаясь вообразить Флинна. Но это оказалось трудным делом. Во-первых, Белинда была сильно испугана, а во-вторых, Флинн очень редко целовал ее и никогда так страстно, как Алексей.

— Ты целуешься, как ребенок, — проговорил Алексей, шевеля губами возле ее губ. — Открой рот и дай волю языку.

Белинда осторожно приоткрыла рот, твердя себе: это целует ее Флинн, это губы Флинна прикасаются к ней. Но она понимала, что это не Флинн, и, несмотря на страх, ощущала, как тело начинает согреваться. Руки невольно притянули Алексея ближе, а язык стал действовать смелее у него во рту. Она тихо застонала, когда он отодвинулся от нее.

— Открой глаза, Белинда. Ты должна смотреть, как я занимаюсь с тобой любовью.

Она ощутила прикосновение прохладного воздуха к коже, там, где он развязал бантики на груди. Потом раздвинул ткань рубашки.

— Смотри, как мои руки ласкают твою грудь, дорогая.

Она медленно подняла ресницы и встретила напряженный взгляд Алексея. Его глаза, казалось, прожигали насквозь ее плоть, готовые обнаружить мельчайшее семя обмана. В душе Белинды смешались панический ужас и возбуждение, она попыталась снова прикрыться тканью рубашки.

Глубоко в горле Алексея раздался смешок; она поняла, что он по ошибке принял ее страх за робость. Потом, прежде чем она догадалась, что происходит, он дернул ночную рубашку вниз, стащил ее через бедра, и она осталась в одних отделанных кружевами трусиках. Алексей взял ее руки и положил их вдоль тела.

— Дай-ка посмотреть. — Его пальцы потянулись к грудям Белинды и принялись ласкать их нежными легкими движениями.

Соски ее быстро затвердели; он прикоснулся сначала к одному, потом к другому. — Сейчас я буду ласкать тебя, — прошептал он.

Волны жара окатили Белинду, когда он наклонился к ее груди.

Перед глазами было его темя с редеющими волосами. Она крепко зажмурилась, когда он втянул один сосок глубоко в рот и стал лизать его, потом сосать и причмокивать, будто вбирая в себя жизненный нектар. Ее охватило возбуждение; оно предательски обожгло ее с новой силой, когда он начал гладить у нее между бедер.

Пальцы Алексея двигались возле кружев точно так же, как давным-давно пальцы Билли Гринуэя. А потом ловким, привычным движением он проник внутрь, совсем не так, как делали неуклюжие мальчики в далеком прошлом.

— Ты напряжена, — прошептал он и стал снимать с нее трусики.

Потом раздвинул ноги Белинды и начал что-то делать ртом, что-то запретное, но ужасно возбуждающее. Она не могла поверить в происходящее и сначала пыталась сопротивляться, но Алексей не позволил. За унизительно короткое время ее тело стало повиноваться ему, да и она сама не пассивно подчинялась Алексею, а что-то выкрикивала, доведенная до такого состояния, что, казалось, могла вот-вот рассыпаться на куски, разлететься в клочья.

После того как все кончилось, он лег рядом с Белиндой, но она не осмеливалась посмотреть на него. То, что он сделал, было грязно, такое не должен позволять себе уважаемый человек, и, уж конечно, на такое никогда бы не пошла кинозвезда…

— С тобой никогда раньше так не было, правда?

Она услышала удовлетворение в голосе Алексея и отвернулась.

— Какая маленькая сладкая скромница. Стыдишься того, чем так откровенно наслаждалась. — Он наклонился, чтобы ее поцеловать, но Белинда отвернулась. Ничто в мире не могло бы заставить ее поцеловать рот, который только что был там, где…

Он рассмеялся, сжав в ладонях ее голову. Потом поцелуем заставил раскрыть губы и коснулся ее языка.

— Смотри, смотри, какая ты сладкая, — и, целуя, стал глубоко засасывать ее язык. Наконец он, удовлетворенный, отпустил ее, но только для того, чтобы снять халат и сбросить его на пол.

Его тело было гибким, загорелым, покрытым темными волосками.

Алексей был возбужден. — Ну а теперь я доставлю себе удовольствие, — заявил он.

Он касался каждой частицы ее тела, не оставив нетронутой ни одной клеточки, как бы везде ставя метку Алексея Савагара. Он снова распалил ее до страстного желания. И когда вошел в нее, она обхватила его ногами и впилась пальцами ему в ягодицы, прося, умоляя двигаться быстрее. Перед тем как кончить, он прошептал ей в ухо:

— Ты моя, Белинда. Я собираюсь отдать тебе целый мир.

Утром на простыне было пятнышко крови. От царапины на ее бедре.

Париж оказался именно таким, каким представляла его себе Белинда, а Алексей — любящим, внимательным мужем. Он умудрялся сбегать из офиса, чтобы водить ее туда, куда водят всех туристов. На самом верху Эйфелевой башни, за час до заката солнца, он целовал ее так долго, что она думала, ее тело вот-вот воспарит над кружевными стальными опорами башни и потеряется в небесах. Они плавали на лодке в Люксембургском саду, бродили по Версалю в грозу. Он вовремя нашел там безлюдный уголок, где захотел сравнить ее грудь с грудью мадонн на полотне эпохи Ренессанса. Потом Алексей показывал ей Париж.

Париж, который знал сам: извилистые аллеи с названиями вроде «улица Кота-рыболова», Сену на заре у моста Сен-Мишель — если смотреть с этого места, казалось, что, когда встает солнце и его лучи ударяют в окна старинных зданий, город охватывает пламя пожара. Он показывал ей Монмартр ночью и все эти полные порока, утонувшие в сигаретном дыму кафе Пигаль, где он ей возбуждающе нашептывал всякие слова, от которых ее бросало в жар, а грудь замирала. Они ели форель и трюфели в «Буа де Болонь», где стеклянные люстры свисали прямо с каштанов, и пили «Шато Лафит 29» в уединенных кафе с подсолнухами на окнах. С каждым днем Алексей становился все веселее, охотно смеялся и, казалось, снова стал мальчишкой.

По ночам он увлекал ее в большую спальню своего серого каменного дома на рю де ля Бьенфезанс и овладевал ею снова и снова; Белинде казалось, что ее тело уже не существует отдельно от его тела. Она поймала себя на том, что ненавидит работу Алексея, отнимающую его у нее каждое утро. Оставшись одна, Белинда чувствовала усталость, смущение и волнение…

Он водил ее в катакомбы под городскими холмами, где в старых могилах покоились миллионы скелетов тех, кто жил в этих местах в разные столетия. Он показывал ей, где стояли насмерть бойцы Сопротивления в судьбоносном августе 1944 года. Пробираясь по узким подземным ходам, Алексей рассказывал кое-что из своего военного прошлого, о том, как во время оккупации он помогал Сопротивлению тайно переправлять за границу врагов Третьего рейха. А когда они наконец выбрались из подземелья в залитый солнцем день, он подвел ее к чугунной скамье.

— Никто из очевидцев тех событий не может забыть Париж в День освобождения. — Алексей вынул сигарету из серебряного портсигара и закурил. — Американские солдаты катили на джипах по улицам, усыпанным цветами, лица парней были перемазаны губной помадой; француженки зацеловали их. Везде звучала «Марсельеза», ей не было конца, она пропитала воздух Парижа. Тот день означал начало новой жизни, возможным казалось абсолютно все. Как и тот день, когда я встретил тебя.

По утрам Алексей уезжал по делам, а Белинда оставалась в постели и думала о ребенке, который рос внутри нее. Один день перетекал в другой, дитя переставало быть чем-то абстрактным.

Оно превращалось в кусок живой плоти, которую надо любить и о которой надо заботиться. Ребенок Флинна рос в ней, ребенок, в котором текла ее кровь и его. Воображение Белинды разгоралось.

Мечты могут стать реальностью. Она вернется с ребенком в Калифорнию, начнет совершенно новую жизнь. Белинда представляла себе, как она идет по бесконечному морскому берегу с маленьким мальчиком, таким же красивым, как его отец. Или с маленькой девочкой, самой красивой из всех девочек на свете. Иногда воображение играло с Белиндой странные шутки и в мужчине, шагавшем рядом с ними, она удивленно узнавала Алексея… В общем, очень скоро Белинда поняла, что дни на рю де ля Бьенфезанс без Алексея почти невыносимы. Она расхаживала по толстым коврам спальни, ожидая его возвращения домой. Она все-таки не готова была жить в таком большом сером доме с салонами, комнатами, с обеденным залом, в котором может поместиться полсотни гостей. Открытие, что этот дом построен еще в восемнадцатом веке одним из архитекторов, возводивших резиденцию Бурбонов, поначалу приятно ошеломило Белинду. Ей предстоит жить в такой роскоши! Но очень скоро огромный дом начал давить ее. Овальное фойе было выложено слишком мрачным, «похоронным» мрамором. Гобелены, изображавшие библейские муки, казались ужасными. Потолок в главном салоне, расписанный аллегорическими фигурами в плащах с мечами, занесенными над гигантскими змеями, пугал. Фризы, нависающие над окнами, задрапированными тяжелыми занавесями, заставляли ее чувствовать себя маленькой и беззащитной. И всем этим мрачным великолепием управляла мать Алексея, Соланж Савагар.

Хотя Белинда знала о существовании матери Алексея, она не готова была встретиться с ней лицом к лицу. Соланж, высокая худощавая женщина с тщательно выкрашенными в черный цвет и коротко подстриженными волосами, с крупным носом, морщинистыми, словно мятая бумага, щеками, прозрачными настолько, что видны были голубые веточки сосудов, приступала к управлению домом и его обитателями каждое утро ровно в десять. В одном из бесчисленных белых шерстяных костюмов от известного до войны дизайнера Норелля, в рубинах, горящих огнем на утреннем солнце, она усаживалась в кресло в стиле Людовика Пятнадцатого в центре главного салона.

Вероятность того, что Белинда, по праву жены Алексея, займет место Соланж, даже не обсуждалась. Дом на рю де ля Бьенфеэанс был владением Соланж, и только ее смерть — ничто иное — могла изменить раз и навсегда заведенный порядок. И уж конечно, не появление непростительно юной американки, которая непонятно как умудрилась соблазнить ее любимого сына.

Алексей ясно дал понять, что его мать следует уважать, и Белинда старалась держаться вежливо, хотя Соланж выводила ее из себя. Она отказывалась говорить по-английски, разве что когда хотела покритиковать за что-то; она находила удовольствие в том, чтобы ловить Белинду на всякой неловкости, а потом рассказывать Алексею о промахах жены. Каждый вечер, в семь, они сходились в главном салоне, где Соланж маленькими глотками пила белый вермут и курила «Голуаз», фильтр которых всегда был испачкан помадой. Она говорила с сыном на отрывистом французском, полностью игнорируя невестку.

Все жалобы Белинды на его мать Алексей смывал поцелуями.

— Моя мать — несчастная старая женщина, которая слишком много потеряла в своей жизни, — говорил он, утыкаясь жене в шею. — Этот дом для нее — ее королевство. — Горячие поцелуи обжигали грудь Белинды. — Так что угождай ей, милая, ради меня.

А потом внезапно все резко изменилось.

Как-то ночью Белинда захотела удивить Алексея, нарядившись в прозрачное нижнее белье, купленное ею в тот день. Когда она, кружась и выделывая пируэты, приблизилась к кровати, его лицо вдруг окаменело и побелело. Ни слова не говоря, он выскочил из комнаты. Белинда ждала его в темноте, осыпая себя проклятиями.

Она ведь знала, что он терпеть не мог ничего, кроме простых ночных рубашек, которые сам выбирал. Часы тянулись, Алексей не возвращался. Не вернулся он и утром. Она замочила слезами всю подушку.

Вечером она подошла к свекрови.

— Алексей исчез. Я хочу знать, где он.

Древние рубины на пальцах Соланж подмигивали дьявольскими глазами.

— Мой сын сообщает мне только то, что он хочет, чтобы я знала.

Алексей вернулся через две недели, в начале апреля. Белинда стояла на мраморной лестнице в платье от Бельмэн, утянутом в талии, и смотрела, как он отдает чемоданчик дворецкому. Он казался постаревшим лет на десять. Алексей шагнул, поднял глаза и увидел Белинду. Скривившись в циничной усмешке, которой она не видела у него на лице с момента первой их встречи, он сказал:

— Моя дорогая жена. Ты, как всегда, великолепно выглядишь.

Следующие несколько дней она пребывала в замешательстве.

На людях все было как раньше. Алексей обращался с женой уважительно, даже подарил старинную нефритовую шкатулку для украшений с российским императорским орлом. Но когда супруги оставались наедине, все менялось. Он мучил Белинду своими домогательствами, брал ее без всякой нежности. И все время доводил до грани, за которой она могла бы испытать настоящее наслаждение… но не испытывала, потому что он ей не позволял. Это было так болезненно и унизительно — не испытать желанного удовольствия.

А в конце недели Алексей объявил, что они отправляются путешествовать, но не сказал куда.

Вместо «даймлера» с шофером он взял «испана-сюизу» 1933 года из своей коллекции, и сам сел за руль. Он вел машину очень сосредоточенно, и Белинда радовалась, что не надо делать над собой усилие и поддерживать беседу. Она смотрела в окно, на длинные ряды тополей парижских предместий, тянувшихся вдоль Сены, потом они выехали на голые, мелового цвета холмы Шампани. Несмотря на прелесть пейзажа, Белинда никак не могла заставить себя успокоиться. По ее подсчетам, уже шел четвертый месяц беременности, и скрывать этот факт становилось все труднее. Она была на грани нервного истощения. Белинда изображала, что у нее продолжаются месячные, которых давным-давно не было, тайно перешивала пуговицы на новых юбках, обнаженная, старалась держаться в тени, а не на свету. Она делала все, чтобы оттянуть время, когда придется сказать Алексею о ребенке.

Во второй половине дня они доехали до Бургундии; виноградники на склонах холмов окрашивались сиреневыми вечерними тенями. Гостиница, где они предполагали провести ночь, была очаровательна, с красной крышей, геранями в горшках на окнах, но Белинда чувствовала невероятную усталость и не способна была наслаждаться простой, хорошо приготовленной едой, которую им принесли.

Наутро Алексей повез ее мимо женщин, стиравших белье на берегу Сены, дальше, на природу. Для ленча они расположились на вершине холма, покрытого дикими цветами. Алексей в соседней деревне купил кое-что из еды. Лук-латук, эстрагон, чеснок, большие куски свежеиспеченного хлеба, посыпанного маком, плавленый сыр.

Единственным, к чему могла притронуться Белинда, было молодое виноградное вино. Но когда она отпила глоток, по телу ее пробежала дрожь. После еды Белинда накинула на плечи кардиган и пошла вперед, желая освободиться от давящего молчания Алексея.

— Наслаждаешься видом, любовь моя?

Она вздрогнула от неожиданности, когда он подошел сзади и положил ей руки на плечи.

— Да, здесь очень красиво.

— И тебе нравится быть наедине с мужем?

— Конечно, Алексей. Мне всегда радостно быть с тобой.

— Особенно в постели. Правда?

Она ничего не ответила, и, судя по всему, он не ждал от нее слов. Он показывал ей виноградники и постепенно стал казаться прежним Алексеем, тем, который водил ее по Парижу. Белинда стала расслабляться.

— Посмотри вон туда, дорогая. Видишь серые каменные здания? Это Куван де л'Анонсиасьон. Монашенки устроили там одну из лучших школ Франции.

— О! — Но Белинду больше интересовали виноградники. Хотя Алексей настоял на том, чтобы она приняла католичество перед венчанием, она себя католичкой не чувствовала. В Индианаполисе дети-католики считались не такими, как все, почему-то хуже других; в их домах пахло стряпней, на стенах висели распятия, украшенные пальмовыми ветками, побелевшими и ломкими от времени.

— Лучшие семьи в Европе посылают своих детей учиться к этим монашенкам. Сестры берут даже младенцев. Мальчиков, когда им исполнится пять, направляют к братьям, в местечко близ Лангре.

Белинда была потрясена.

— Но почему богатые семьи должны отсылать из дома своих детей?

— По необходимости. Допустим, дочь не вышла замуж, ей не смогли найти подходящего человека. Сестры держат у себя их малюток до тех пор, пока не найдутся приемные родители. Конечно, это все хранится в тайне.

Разговор о детях заставил Белинду нервничать, и она попыталась перевести разговор на другое. Но Алексей не собирался отклоняться от темы.

— Сестры хорошо относятся к детям. Прекрасно кормят, у них хорошие условия, не как в других местах, где дети живут в лачугах.

— Не могу представить себе мать, способную отдать своего ребенка на попечение кого-то другого. Если в этом нет отчаянной необходимости.

Становилось прохладно. Белинда надела кардиган как полагается, засунув руки в рукава.

— Пойдем, Алексей, мне холодно.

Он не двинулся с места.

— Это ты сейчас не можешь себе представить. Но тебе придется переменить свое мнение, поскольку ты моя жена, одна из Савагаров.

Белинда невольно стиснула руки на животе и медленно повернулась к нему.

— О чем ты говоришь, Алексей?

— Я говорю о том, что, как только твой ублюдок родится, он сразу отправится к сестрам в монастырь, на воспитание.

— Так ты знаешь, — прошептала Белинда.

— Конечно.

Солнце, казалось, ушло из этого дня, потухло. Все ночные кошмары разом набросились на нее.

— Живот твой раздувается, — продолжал он свинцовым голосом, полным презрения, — а вены на грудях просвечивают сквозь кожу. В тот вечер, когда я увидел тебя в спальне в прозрачном черном белье, с моих глаз будто сорвали повязку. Сколько еще времени ты могла бы меня обманывать?

— Нет! — Белинда почувствовала, что больше не может выносить этого ужаса, и сделала то, чего поклялась никогда не делать. — Ребенок не ублюдок! Это твой ребенок! Это твой…

Алексей с размаху ударил жену по лицу, крепко сжав ее руку, чтобы Белинда не отскочила и ощутила всю силу удара.

— Не унижай себя ложью, которой, как тебе известно, я никогда не поверю.

Она попыталась вырваться, но он держал крепко.

— Как ты, должно быть, смеялась надо мной в тот день в «Поло Лонж», вываливая свои глупые проблемы и не упомянув одной, единственно важной. Ты меня заманила в брак, как мальчишку, как неопытного школяра. Сделала из меня дурака.

— Извини, Алексей, — прорыдала Белинда. — Я знаю, я должна была тебе сказать. Но тогда бы ты не помог мне. А я не знала, что делать. Я уйду. После нашего развода ты никогда больше меня не увидишь.

— Нашего развода? О нет, малышка. Развода не будет. Ты не поняла, что я говорил тебе про монастырь? Теперь понимаешь, что ты в ловушке?

Вдруг его недавно сказанные слова обрушились на нее, словно опутав сетью страха.

— Я никогда не позволю тебе отнять у меня ребенка! — плакала она.

Лицо Алексея стало гневным и жестким. Глупые воздушные замки, выстроенные из нежности и иллюзий, рухнули.

— Не будет никакого развода. А если убежишь, не получишь от меня ни су. Без чужих денег ты не проживешь, не так ли, Белинда?

— Ты не можешь отобрать у меня ребенка. Он мой.

Алексей ответил убийственно спокойным голосом:

— Ты ошибаешься. По закону этот ублюдок будет моим. Французский закон дает отцу полное право распоряжаться судьбой его детей. И, Белинда, предупреждаю тебя: если ты когда-нибудь заикнешься кому-то об этой глупости, я тебя погублю. Ты меня понимаешь? Ты останешься ни с чем.

— Алексей, не поступай так со мной! — разрыдалась она.

Но он уже уходил прочь от нее.

Они поехали прямо в Париж; всю дорогу оба молчали. Въехав в ворота, Алексей остановил машину. Белинда посмотрела на дом, который она уже начинала ненавидеть. Он нависал над ней, как огромная серая гробница, как монумент, воздвигнутый в память о прошлом, которое для нее не имело никакого значения. Вслепую она нащупала ручку дверцы и выскочила из машины.

Алексей тут же оказался рядом.

— Войди в дом с достоинством, Белинда. Ради себя самой.

Глаза ее были полны слез.

— Почему ты женился на мне, Алексей?

Он посмотрел на нее долгим взглядом. Секунды шли одна за другой, и каждая словно уносила с собой все обещания жизни. Рот его изогнулся в напряженной и горькой гримасе.

— Потому что я любил тебя, — сказал он.

Она уставилась не него. Светлый локон упал на щеку.

— Ненавижу тебя за это. Ненавижу и всегда буду ненавидеть.

Отскочив от него, не глядя под ноги, Белинда побежала вниз по дорожке к рю де ля Бьенфезанс; ее несчастье особенно остро ощущалось на фоне солнечного весеннего дня.

Алексей повернулся и уставился ей вслед, пытаясь вспомнить, почему же он все-таки любил ее. За что? Но остатки нежности, застрявшие в уголках его сердца, пропали уже на склоне холма, когда они смотрели на монастырь.

Она выскочила за ворота, в тень старых каштанов, отягченных белыми мощными цветами; их лепестки падали, укрывая асфальт, словно пышные снежные сугробы. Когда она выбежала на улицу, порыв ветра подхватил упавшие лепестки с дорожки и окутал ее белым облаком. Алексей стоял не двигаясь и смотрел на Белинду в кружащемся цветочном облаке, упавшем не с неба, а поднявшемся с земли.

Эту картину он запомнит на всю жизнь. Белинда в цветах.

Глупая, легкомысленная, отчаянно молодая. Разбившая ему сердце.