"Отцы Ели Кислый Виноград. Второй Лабиринт" - читать интересную книгу автора (Шифман Фаня Давидовна)

1. Сюита на заре

Снова с друзьями По прошествии некоторого времени Ширли поправилась, и это позволило ей не только выйти из дома, но и съездить к друзьям, острую потребность общения с которыми она ощущала с первого дня возвращения в Арцену. Тут не только и не столько личное общение с подругой, но и тайная тоска по Ноаму, по его ласковым взорам, которые он ей когда-то дарил украдкой. Ну, и, конечно, Ширли хотелось познакомиться с новым братиком подруги.

Ренана училась в меирийской ульпене и жила в общежитии, а братья – в общежитиях при йешивах в Неве-Меирии. По случаю осенних праздников вся семья собралась в новом доме в Неве-Меирии, куда и направилась Ширли.

Более часа добиралась Ширли до Неве-Меирии. Это нисколько не утомило её, наоборот – оказалось интересным путешествием. Она никогда ранее не бывала в тех местах, зато много слышала о красоте тамошних пейзажей: горный посёлок, живописно раскинувшийся на склонах двух-трёх холмов, много зелени в самом посёлке, а вокруг высокие холмы в тоне сепия. Ренана рассказывала: её братья-близнецы считают, что посёлок окружён кольцом настоящих марсианских пейзажей.

Нагрузив дорожную сумку многочисленными подарками и сувенирами из Австралии для всего семейства Дорон, девочка удобно устроилась в автобусе. За время её отсутствия в автобусном движении Эрании произошло много перемен. Чтобы добраться на автобусе из Эрании в Неве-Меирию и даже в Шалем, приходилось теперь колесить и петлять чуть ли не через весь город; наверно, быстрее и проще было бы дойти пешком до последней в Эрании остановки автобуса дальнего следования, если бы не тяжёлая сумка. Отца ей не хотелось беспокоить.

Забравшись в автобус, Ширли тут же позвонила Ренане. После безмолвных восторгов от созерцания через окно автобуса красот горной Арцены, она въехала в Неве-Меирию.

Автобус остановился на центральной площади посёлка. Наконец-то, после долгих месяцев разлуки, Ширли увидела подругу, ожидавшую её на остановке. Ренана очень изменилась за то время, что они не виделись, и Ширли с трудом её узнала.

Выбираясь из автобуса, Ширли не сразу заметила маячивших в стороне близнецов, которые с одинаковыми загадочными улыбками наблюдали, как она спускается по ступенькам автобуса, волоча за собой сумку. Только когда они приблизились к ней, чтобы помочь вытащить из автобуса сумку, она сначала было испугалась, потом от изумления застыла, уставившись на сильно вытянувшихся и ещё больше, чем подруга, изменившихся мальчишек. Она помнила, что до её отъезда в Австралию близнецы были почти на полголовы ниже старшей сестры, с такими же круглыми, как у неё, мордашками, на которых, кроме огромных глаз-виноградин, выделялись круглые щёчки с ямочками. Теперь это были стройные, довольно высокие юноши, кудрявые ухоженные гривы цвета начищенной меди были покрыты глубокими кипами всех оттенков фиолетового, некогда круглые щёчки с ямочками утратили детскую пухлость. В первый момент они показались Ширли удвоенной, разве что худощавой, копией их отца, с теми же характерными улыбками чеширских львов. Сходство дополняли очки у обоих, которых не было до отъезда Ширли в Австралию, такой же формы и с такой же, как у Бенци, толстой оправой. Впрочем, нет: о точной копии отца говорить не приходилось – скорее это было интересное сочетание импозантной внешности Бенци с красотой молодой Нехамы, было в них нечто неуловимое и от старшего брата. Ширли с невольным смущением ощутила во взгляде одного из них (не сразу она поняла, что это был, конечно же, Рувик) такое же волнующее сияние, какое излучали глаза Ноама при взгляде на неё. Рувик сдавленно ахнул при виде повзрослевшей и похорошевшей Ширли, да так и остался с полуоткрытым ртом, пока Шмулик не толкнул его в бок.

Девчонки пылко обнялись и расцеловались. Ренана отступила на шаг, оглядела Ширли с ног до головы и тихо проговорила: "Знаешь, а ты выросла… и немного поправилась. Теперь уже не скажешь, что ты маленькая, скорее – миниатюрная…" Ширли улыбнулась и с той же интонацией тихо откликнулась: "Зато ты-то как выросла! Наверно, маму перегнала и папу догоняешь?" – "Ну, что ты! Папу мне не догнать, да и не надо. А вот с мамой мы одного роста…" – "А я маму перегнала!

Ты… э-э-э… скажем так, – не похудела…" – "Ничего не поделаешь – придётся любить себя такой, какая есть…" – усмехнулась Ренана. – "Ты – беседер гамур!

Это тебе здорово идёт…" Пока девчонки обменивались репликами, не обращая внимания на мальчишек, Рувик осторожно высвободил у Ширли из рук тяжёлую сумку, густо, до корней волос, краснея и чуть слышно бормоча приветствия. Шмулик весело поприветствовал Ширли таким же тихим голосом, подхватил сумку за другую ручку, и они потащили её по направлению к дому.

Ширли с интересом и восторгом озиралась по сторонам: эвкалипты и немного сосен между ними, местами пальмы на фоне окружающих посёлок холмов и ещё какие-то деревья, усыпанные яркими цветами (Ширли никогда не была сильна в ботанике). И много масличных деревьев… Сбегающие вниз и взбирающиеся вверх извилистые улочки, кудрявые живые изгороди вокруг каждого дома – это было потрясающе живописно. Эрания располагалась на прибрежной равнине, в Меирии холмы маячили в дымке вдали, это было захватывающе красиво. Но тут от яркого пейзажа на фоне причудливо-сурового абриса холмов просто захватывало дух. А какой тут пьянящий воздух!..

"Ух, и тяжёлая же у тебя сумка! Ты что, кирпичи там тащищь?" – неожиданно раздался мелодичный, низкий голос. Ширли изумлённо оглянулась по сторонам: "Что, и ваш папа тут? Зачем? Неудобно…" Все трое громко и заливисто расхохотались. "Да ты что! Это же близнецы! – смеялась Ренана. – Слышишь, какие у них голоса? Как у папы, но ещё лучше! Снова поют – баритоном; получается красивее, чем раньше!" Рувик оглянулся на сестру и смущённо покраснел.

Девочки, взявшись за руки, не спеша, шли за близнецами следом и оживлённо тараторили, стараясь поскорее поведать друг другу все новости, а их накопилось немало. О пережитом в связи с Ирми Ренана не торопилась рассказать подруге (тем более в присутствии братьев), и та тактично не спрашивала, понимая, что для этого нужны и другие условия, и другой настрой. Ренана первым делом спросила: "Ну, как твоё горло? Это, наверно, от перемены климата?.. А мы по тебе страшно соскучились!" – "Ну, я же звонила, а из Австралии присылала E-mails…" – "Ну-у-у!

Это не совсем то! Вот живая Ширли – совсем другое дело! Ты извини, но к тебе приехать, навестить я никак не могла… Не потому что далеко, а…" – "Ну, что ты, Ренана! Разве я не понимаю?.. Так у нас с тобой сложилось…" Когда они пришли домой, первым делом Ренана вторично познакомила Ширли с бабушкой Ривкой и дедушкой Давидом, хотя они уже познакомились на бар-мицве близнецов. Ширли только и могла смущённо краснеть и кивать головой. Она снова отметила про себя, что Ноам – почти точная копия дедушки Давида, глаза у пожилого раввина такие же большие и по-молодому горящие, такой же длинный нос (разве что без следов травмы). Бабушка Ривка напомнила ей маленькую Шилат, только у старушки более улыбчивый и озорной взгляд – наверно, потому, что у неё были, в отличие от внучки, светло-карие и не такие большие глаза, окружённые лучистыми морщинками.

Ренана и близнецы провели Ширли по садику, который местами напоминал крохотный палисадничек Доронов в Меирии. Этот садик, конечно же, был больше, но такой же ухоженный, а главное – в очень похожем уголке у ограды росло развесистое масличное дерево. Оба дерева – и в Меирии у Доронов, и в Неве-Меирии у Ханани, – Бенци посадил в честь рождения Шилат. В обоих садиках под маслинами были созданы одинаковые уголки отдыха. Бывало, Ренана с Ширли очень любили работать вместе под музыку под меирийской маслиной.

После экскурсии по саду девочки вернулись в салон. Ренана усадила подругу в самое удобное кресло в просторном и очень уютном салоне – в его оформлении явственно чувствовались её вкус и умелые руки, – а сама принялась хлопотать, накрывая стол к чаю. Тут же суетились близнецы, подтаскивая низенький столик поближе к креслам и дивану, накрывая его скатертью ("не иначе, Ренана её вышила!" – подумала Ширли) и расставляя на нём посуду. Ширли несколько раз порывалась вскочить и начать помогать, но Ренана и близнецы хором останавливали её: "Трёх пар рук достаточно… Ты же гостья! Сиди, отдыхай!" Раскрылись широкие (шире, чем в меирийской квартире) двери просторной веранды, и появились Бенци и Ноам. Бенци заметно осунулся, выглядел утомлённым, и даже его обычно пухлые, румяные щёки как бы несколько опали и побледнели. В темно-рыжей меди лохматой шевелюры заметно прибавилось серебра. Он широко и радостно улыбнулся гостье. Что бы ни случилось, как бы он ни устал, это всё тот же улыбающийся лев. Ренана радостно улыбнулась: "Папуля! Братик! Привет! Видите, кто у нас сегодня в гостях! Садитесь с нами чай пить!" Ноам застыл рядом с отцом и с робкой улыбкой восхищения глянул на Ширли, еле выдавив слова приветствия. Ширли пробормотала в ответ своё приветствие и густо покраснела. Оба они в безмолвной застенчивости поглядывали друг на друга, удивлённо отмечая изменения, появившиеся за то время, что они не виделись. Ноам подивился тому, как повзрослела и похорошела Ширли. Ширли, в свою очередь, восхитила тёмная, цвета сильно палённого каштана, курчавая бородка, отливающая фамильной медью и живописно окаймляющая лицо юноши. Ширли про себя заметила, что эта бородка очень ему идёт, и самое интересное – она непостижимым образом как бы скрадывает кривизну травмированного длинного носа и розовый шрам, рассекающий правую бровь. Парень словно угадал мысли Ширли и смущённо потупился, покраснев до корней волос.

Бенци обернулся в сторону рава Давида и Ривки, которые с ласковой улыбкой поглядывали на молодёжь, и, указывая на Ширли, проговорил: "Вы, наверно, знаете? – это дочка Рут Магидович, ныне Блох. Ведь когда-то Нехама с нею была очень дружна!" – "Она уже была у вас! Я помню… – воскликнула Ривка и заметила: – Она на Магидовичей нисколько не похожа! Подумать, как время бежит! Это у маленькой Рути такая взрослая дочка! И наша Ренана с нею дружит!" Рав Давид, ничего не говорил, только иногда изучающе поглядывал на гостью, вгоняя её в смущение.

Спустя некоторое время старики встали и вышли из салона: "Не будем вам мешать…" Присоединиться к чаепитию молодёжи они вежливо отказались.

Ширли рассказывала Ренане: "Я тебе уже говорила, что хочу поступить к вам в ульпену. Мои не очень это поддерживают, но, вроде, смирились. Мама говорит, что там в её время были отличные педагоги. Да и вообще – куда ещё идти девочке с гуманитарными наклонностями! Не в художественную же студию Дова Бар-Зеэвува! Но с другой стороны – как это "дочь элитариев из Эрании-Далет пойдёт учиться к фиолетовым, в Меирию"… Да ещё и в общежитии жить, а это им и вовсе не по душе…" – "Так и говорит? Она же сама из Меирии!" – удивлённо нахмурившись, пробормотала Ренана. Ширли покраснела: "Она всё время сокрушается: "Соседи засмеют, проходу не дадут!" – передразнила девочка голос матери. – Хорошо, хоть больше о гимназии Галили нет разговора. В Австралии они же согласились, чтобы я училась в частной религиозной школе, которую Яэль порекомендовала!.. Там, правда, для меня другого варианта и не было. Ну, так после Австралии другого пути у меня нет. Думаю, они это понимают". – "Так отлично же!" – воскликнула Ренана.

Рувик пару раз вздохнул, слушая взволнованную скороговорку Ширли и смущённо потупившись, смущённо улыбнулся Ширли: "Давненько мы тебя не видели! Ты действительно очень изменилась!" – "Естественно! Все изменились… и Эрания тоже.

А сколько новостей за это время!.. Моих братьев, – слышали? – по ТВ показывали…" – "Да уж, наслышаны… Говорят, они там смотрелись куда естественней, чем Зяма Ликуктус", – откликнулся Рувик и покраснел ещё гуще. – "Если к ОФЕЛЬ-ШОУ вообще применимо понятие нормально или естественно!" – чуть слышно откликнулся Ноам.

Шмулик кивнул и продолжал: "Твои братишки в своём супермодном прикиде отлично вписываются в ОФЕЛЬ-ШОУ. У нас в старших группах йешивы говорили про их рубашонки…" – и осёкся, потому что Бенци грозно сверкнул на него глазами: "Шмуэль, немедленно прекрати!" "Уж куда естественней, чем Зяма в кипе и с козлиной бородёнкой, – махнул рукой Рувик. – А, ну да, мы слышали, что Зяма сбрил свою бороду и вроде как намылился перебраться в Эранию-Бет, или Вав? А его дочки с приспешниками сколотили в Меирии компашку сторонников открытости и терпимости. Вовсю пропагандируют… э-э-э… так сказать – малый силонокулл, то есть – "Петек Лаван" и эти… как-их… "Шук Пишпишим" и тому подобные группы!" – "А-а-а! Это их постоянно дают по радио и в ОФЕЛЬ-ШОУ тоже! Я уж слышала… Чушь какая-то!" – Ширли с усмешкой пожала плечами. – "Ладно, не будем о них. Ты, Ширли, лучше расскажи нам про Австралию.

Это правда, что там наша любимая музыка, вообще нормальная музыка, под запретом?

Ведь твои братишки на ОФЕЛЬ-ШОУ это на всю Арцену провозгласили!" – "Это они всё врут! Австралия – нормальная страна, там никому в голову не придёт музыку запретить: каждый слушает, что хочет! Наоборот: им наши австралийские родные сразу дали понять: силонокулл считается бредом больного воображения богемных маргиналов. Там много концертных залов, где исполняют нормальную музыку, есть много мест, где можно послушать хасидскую музыку. Это крутая богема царит в основном в ночных клубах, и публика там соответствующая. Когда братья рассказывали, что они в гимназии создали "Клуб силоноидов", дядя Эрез их на смех поднял. Потом дразнил их – синусоиды. Ну, я же писала тебе, Ренана!" – "А сейчас их дружки себя назвали далетарии! По названию их клуба, где они занимаются борьбой…" – вставил Рувик, искоса глядя на Ширли; она скользнула по нему глазами и продолжила свой рассказ: "Пришлось братьям заткнуться со своей надмелодической и надритмической музыкой. В основном они демонстрировали малым кузенам свои спортивные успехи, обучали их приёмам каратэ. А мы ходили на концерты – и классики, и рок-мюзиклов, и клейзмерской, и современной хасидской музыки. Меня приятно удивило, что в окружении Яэль и Йоэля знают и любят наших Гилада и Ронена. Там знают про вашу студию, про ансамбль "Тацлилим"… Ну, конечно, в кругу Яэль и её семьи…" – "Ага, ты и про это писала!" – откликнулась Ренана, широко улыбнувшись, а Ширли, кивнув, продолжала: "Галь с Гаем всё это высосали из пальца. Мне кажется, это их Офелия подучила так говорить, или придурок Тумбель. Мне плевать, что он сам себя зовёт Тим, для меня он был, есть и будет Тумбель! Они же его при всех назвали вторым отцом!" – "Да уж папа нам рассказывал, что об этом в "Лулиании" говорят. Но не вслух. Там все сейчас очень боятся Арпадофеля, а больше всех… э-э-э… Пительмана… – заметил Ноам, сильно смущаясь и исподлобья поглядывая на Ширли. – Он же, знаешь, сейчас большой босс на фирме. Такой террор там завёл…" Ширли краем уха слышала об этом из разговоров родителей, поэтому она внимательно слушала Ноама. Впрочем, ей было неважно, о чём он говорит, ей важно было наконец-то слышать его голос, видеть его лицо. А он уже спрашивал её: "А где вы там были?" – "Бабушка с дедушкой живут в пригороде Сиднея, в самом Сиднее у дедушки фирма, там же и Эрез, он фактически его заместитель и преемник. Раз в несколько лет папе удаётся повидаться со своими родными". – "А почему они там живут? Что, твой папа из Австралии? Как Зяма?" – спросил Шмулик. – "Да нет: они туда уехали, когда он ещё в армии служил. Этот бизнес у дедушки Мики тогда был тут, но возникли какие-то проблемы… Подробностей не знаю… Они думали, что и папа после армии к ним приедет, а он не захотел. С мамой моей познакомился – и никуда не захотел уезжать. Мы там всех повидали, по стране поездили. Классно! Вот разберусь с этим ворохом дисков с фото и видео – и принесу, посмотрите… Под конец я фактически жила в семье Яэль. Отличная у меня тётя!.. И бабушка Дина очень хорошая, ласковая и с юмором. С дедушкой я ладила, он тоже хороший, но уж очень солидный… Бизнесмен!.. – Ширли скроила уморительную гримаску, выпятив нижнюю губку. – Поэтому с бабушкой мне было легче: она теплее… Но лучше всех Яэль и её семья. Даже жаль было расставаться…" – "А пусть бы они сюда вернулись!" – "Это не так просто: там они прилично устроены… Друзья, родные Йоэля: ведь он – австралиец, то есть родился в Австралии, как и Мэри…" Ширли неожиданно улыбнулась Ренане и оживлённо спросила: "Ты помнишь блузку, которую ты мне вышила?" – "Ну, а как же! Сколько мы с тобой спорили из-за этого узора!" – засмеялась Ренана, – "Я её носила как нарядную в Австралии. До Австралии она была мне немного велика. Яэль она очень понравилась: она сказала, что очень изысканная вышивка. Я, конечно, не удержалась, похвасталась, что это мы с тобой рисунок разрабатывали. Она говорит, что мы могли бы с тобой сделать маленький бизнес на рисунках вышивок. Надо бы подумать, а?" – "Подумаем, обязательно подумаем. Но позже! Сейчас тебе надо поступать в ульпену – и так много пропустила…" – озабоченно покачала головой Ренана. "Я же училась в Австралии, и хорошо училась! Думаю, это мне поможет выдержать вступительные испытания. Ты мне поможешь?" – "Что за вопрос! Конечно, помогу! Ты же способная!" "А ещё Яэль сказала, что мне очень идёт фиолетовый цвет блузки, только вот если бы поярче… Да-а! – вдруг Ширли вскинула голову и живо оглядела всех присутствующих: – Ребята, я что-то не понимаю: что случилось? Раньше я могла надеть одежду любого цвета, да мне и идёт любой! А теперь… В Эрании говорят: фиолетовая гамма – неприлично, так элитарии не одеваются, потому что это любимый цвет у вас, поэтому вас так и назвали – фиолетовые!.." – "Ага! Как только у нас вошёл в моду фиолетовый цвет, так элитарии и объявили его неприличным!.. Они всей фиолетовой гамме приписали зловредные свойства хасидского рока и шофара", – объяснил Ноам, усаживаясь немного сбоку от Ширли и как бы невзначай поправляя на голове свою кипу, конечно же, фиолетового цвета. "Они заявили, что у шофара ядовито-фиолетовое звучание! И придумали нас называть фиолетовыми!" – тут же вставил Рувик, поглядывая на Ширли. – "Между прочим, твои дядя Арье и тётя Тили назвали свою младшую девочку Сигалит в честь нашего цвета…" – вставил Шмулик.

– "Неужели? Никогда бы не подумала…" – "Вернее, это была идея Цвики…" Ширли обратила внимание, что от оттенка кипы выразительные глаза Ноама приобрели мягкий темнофиолетовый оттенок, придающий лицу более серьёзное, даже немного печальное выражение. Ренана, в свою очередь, уже обратила внимание на юбку-брюки Ширли и сказала, что этой моделью она хочет заняться вплотную, у неё уже возникли кое-какие идейки…

В салон вошла Шилат с маленьким Бухи на руках, который всё время пытался вырваться и соскользнуть на пол, повизгивал и махал ручонками. Следом за нею неторопливо шла Нехама, она приветливо кивнула Ширли, что-то еле слышно пробормотав, и уселась на краешке дивана, поглядывая куда-то в сторону. Ширли радостно улыбнулась, вскочила, всплеснув руками, и рванула к девочке, которая с трудом удерживала на руках крупного подвижного бутуза с такими же, как у старшей сестры и близнецов, медно-рыжими кудрями. Зато глаза у него были такие же, как у Ноама и Шилат – тёмные и огромные, как маслины. Ширли уже была наслышана о ревнивом отношении Шилат ко всем, приближающимся к маленькому братику, которого она с самого начала взяла под свою безраздельную заботу. Поэтому она внезапно остановилась, нерешительно помялась и начала робко приближаться к малышу, чтобы его погладить, но тот выставил вперёд обе ладошки, и девочка в смущении остановилась.

Ширли принялась извлекать из сумки подарки, которые она приготовила для всех членов семьи. Для малыша у неё был заготовлен отдельный пакет подарков. Она принялась опорожнять на свободное кресло содержимое пакета, выкладывая всевозможные одёжки. Под конец она вытащила пушистую ярко-фиолетовую улыбающуюся, с симпатичной мордочкой, кенгурушку, которую можно было надувать до размеров, чуть ли не больше самого малыша. Это больше всего понравилось Доронам. Бухи оглушительно заверещал, требуя тут же подать ему яркое чудо, которое братья по очереди принялись надувать.

Бенци растроганно благодарил девочку за подарки, Нехама прослезилась и, привстав, наклонилась к смущённой Ширли, обняла её и поцеловала. Ренана, увидев кенгурушу, сразу объявила, что у кенгуруши отчётливо заметны фамильные черты Доронов, во всяком случае, она очень похожа на близнецов. "А стало быть, на тебя? – засмеялась Ширли. – Я специально подбирала Бухи что-нибудь фамильное! Да и ты же написала, что он похож на тебя и близнецов. Ну, а цвет – это уже случайно так получилось. Там, в Австралии, я просто не могла себе представить, что фиолетовой гамме у нас начнут придавать такое странное значение! Что делать, если эти цвета мне тоже нравятся!.. Эта кенгуруша была там самая красивая, а главное – самая доронистая".

Рувик, потянувшись за пирожным в центре блюда, которое Ренана установила посередине стола, заявил: "Значит, Кенгуруша – член нашей семьи Дорон!" Все засмеялись. Рувик, розовый от смущения, протянул пирожное Ширли: "Фирменное пирожное от бабушки Ривки и от Шилат – нашей гостье из Австралии! Добро пожаловать!" Ширли смущённо и удивлённо улыбнулась, принимая пирожное из рук Рувика. Ноам тут же отвернулся и сник, а Ренана сердито посмотрела на Рувика.

Родители удивлённо переглянулись, переводя глаза с одного сына на другого.

Мягонькая, пушистенькая, да ещё и надувная Кенгуруша стала любимой игрушкой Бухи, и лучше всего он засыпал, когда её клали к нему в кроватку.

Однажды Шилат попросила Ренану немного посидеть со спящим братиком. Ренана, радостно кивнув, направилась в палисадник. Не так уж часто сестрёнка доверяла ей малыша, это была поистине большая удача!

Подойдя к застеклённой двери веранды, ведущей в палисадник, Ренана с удивлением увидела, что туда проскользнул Ноам. Он задумчиво стоял возле коляски спящего под деревом Бухи, чему-то ласково и мечтательно улыбаясь. Ренана подумала, что никогда не видела у своего старшего брата такого лица. Но вот Ноам осторожно прикоснулся к лежащей рядом с малышом кенгуруше, робко и нежно погладил пушистую игрушку, что-то шепча про себя. Потом он осторожно, чтобы не разбудить братика, поднял игрушку и зарылся лицом в пушистый фиолетовый ворс. Опасливо оглянулся (Ренана еле успела отскочить от двери и за шкафом укрыться) и тут же положил кенгурушу на место. Малыш продолжал безмятежно спать.

Ширли смущало и озадачивало, что Рувик слишком часто как бы невзначай появлялся в обществе сестры и её подруги. При этом он неуклюже делал вид, что ему именно сейчас необходимо то ли что-то спросить у сестры, то ли что-то взять-положить.

Впрочем, много времени близнецы, закрывшись в мальчишеской комнате, уделяли каким-то своим занятиям, и оттуда то и дело неслись мелодии и необычные гармонии, где звуки флейты перемежались со звуками свирели, потом вступал шофар и, как Ренана однажды догадалась, угав, который Шмулик и Рувик всё время совершенствовали.

Девочки вдвоём забирались в палисадник и часами сидели там под деревом, слушая записи любимых артистов. Под эту музыку Ренана помогала Ширли готовиться к поступлению в ульпену. В виде отдыха они с удовольствием сочиняли узоры и орнаменты для вышивок. Ширли привезла из Австралии новые впечатления и идеи, которые она воплотила не только в сериях комиксов, но и предложила Ренане для оригинальных узоров и орнаментов. Конечно, и тут предпочтение отдавалось нежно-фиолетовым оттенкам и их сочетаниям. Так девочки по совету Яэль начали потихоньку разрабатывать альбом вышивок и образчиков узоров для вязания. Тем самым они хотели положить начало маленькому совместному бизнесу. Ренана вызвалась подыскать, кому можно будет предложить их разработки в Меирии или в Неве-Меирии.

Конечно, было бы неплохо издать альбом вышивок, но увы… – где взять двум девчонкам начальный капитал!..

Слушая диски с записями композиций в сопровождении шофара, Ширли грустно вздохнула: "А мне приходится все записи прятать от близнецов, комнату от них запирать, чтобы в моё отсутствие не забрались в комнату и не уничтожили записи.

Они уже грозились". – "Да что это такое, в конце концов!! Неужели папа с мамой не могут им по ушам надавать? – вдруг возмутилась Ренана. – Наш бы папа… Ух-х!

Он бы им показал такой силуфо-культ! У нашего папы они бы сидели тише воды, ниже травы!" – и девочка свирепо сверкнула глазами, словно бы превратившись прямо на глазах в разгневанную львицу. Ширли улыбнулась ещё грустнее и медленно произнесла: "Мои родители не могут. Мама… – сама знаешь… И то… именно она иногда им замечания делает, строго прикрикивает на них. А папа стал на себя не похож. Да ещё этот идиот Тумбель!.." "Ладно, хватит о грустном! Послушай нашу новую запись!.. Нет, это не совсем Гилад и Ронен! Между прочим, свирель в сопровождении шофара! На свирели, знаешь, кто играет? Нет, не Шмулик… Шмулик – вот он сейчас на флейте вступит…" Когда растаял последний звук, Ширли выдохнула восторженно: "Здорово он стал играть!" – "Ага… Это он уже на поперечной флейте – он её здорово освоил! Я думаю, ему надо играть только на поперечной флейте, на продольной он и так умеет отлично играть!" – "Если бы он освоил несколько духовых инструментов на уровне флейты, было бы совсем неплохо: духовик-универсал! А что с кларнетом?" – "Ничего.

Нет времени. И вообще, у него больше ни на что нет времени, он, похоже, действительно решил остановиться на флейте… и, конечно, на шофаре. Вообще они оба чем-то там непонятным занимаются, наверно, разрабатывают технику игры на угаве, ещё возятся с конструкцией. Правда, не знаю, зачем это им…" – ответила Ренана. Девочки на какое-то время снова замолкли, с наслаждением слушая любимые мелодии. Ширли прикрыла глаза и принялась тихо напевать. Открыв глаза, она с изумлением увидела, что со стороны веранды на неё взирают из одного угла Рувик, из противоположного – Ноам. Друг на друга братья стараются не смотреть. А Шмулик нетерпеливо дёргает брата-близнеца за рукав, пытаясь вывести его из оцепенения.

Когда они успели тут появиться?

В дни праздника к близнецам приехали их друзья-студийцы из Меирии, в их числе были и двоюродные братья Ширли Цвика и Нахуми. Ширли, конечно же, принялась их спрашивать, как бабушка с дедушкой, как их родители, братья и сёстры, Мория с семьёй. Нахуми только сообщил, что у него новый братик Мойшеле, но всё больше почему-то угрюмо отмалчивался. Цвика рассказал, что недавно в Неве-Меирию перебралась семья Мории. Её муж Эльяшив Бен-Шило получил смиху (диплом раввина), и его пригласили преподавать в меирийскую музыкальную йешиват-тихон, ту самую, где начали учиться близнецы Дорон.

Цвика воскликнул: "После этого я несколько раз говорил родителям, что надо всем Магидовичам перебираться в Неве-Меирию – ведь мы всё равно потом будем в йешиве у Эльяшива учиться и жить там. Но бабушка и дедушка ни за что не хотят на старости лет оставлять свой дом, к которому они так привыкли!" – "Ещё бы! Вся жизнь в нём прожита, столько с ним связано!" – заметила Ренана. – "А у папы с Амихаем в Меирии налажен успешный бизнес. Как будто там не могут…" – буркнул Цвика. Нахуми, отвернувшись, молчал, потом буркнул: "Чего зря говорить… Она ещё может запретить мне ходить в студию, учиться играть на гитаре…" – "Но ведь папа согласен! И дедуля готов оплачивать!" – "Если запретит, я из дома убегу!" – "Лучше переходи к нам, будем с тобой в одной комнате… И папа с мамой будут рады…" Ширли удивлённо смотрела на них и ничего не понимала. Цвика участливо похлопал Нахуми по плечу, подмигнул сестре, шепнув: "Не бери в голову! Пошли брат!" – и мальчишки удалились в комнату к близнецам. Вскоре оттуда понеслись знакомые мелодии, прерываемые невнятным бубнением.

Как только дверь за ними закрылась, Ренана поведала Ширли ещё одну и, может быть, основную причину и мрачного вида Нахуми, и невозможности для Магидовичей перебраться сейчас в Неве-Меирию. Дело было в серьёзной ситуации, сложившейся у Амихая и причинявшей ему немалую головную боль. Во-первых, его жена Адина в принципе отказывается перебираться "в антистримерское логово", – как она, следом за фанфарологами, называет Неве-Меирию! – и вообще иметь дело с антистримерами.

"Кроме того, – пояснила Ренана: – ты же отлично помнишь… ещё до вашего отъезда в Австралию!.. Офелия начала свои атаки на ансамбль "Хайханим"… То есть их она и раньше постоянно долбала, но тогда она начала особо грубую атаку на шофар. С её подачи поднялась целая волна антишофарных публикаций, ещё более гнусных и грязных… И до сих пор не спадает…" – "Ну, мы же решили на это внимания не обращать… Вот будет Турнир…" – "Это ещё не всё!.. Ты не поверишь! – в Шалеме нашлась маленькая группка раввинов, которые выпустили галахическое постановление, запрещающее использовать шофар в качестве музыкального инструмента… Или их заставили, или они сами – вперёд паровоза… доказать свою холуйскую верность фанфарологам…" – "Ты это серьёзно? А им-то это к чему? И какое к этому имеет отношение жена Амихая?" – "Дело в том, что эту кампанию возглавляет то ли её папочка, то ли кто-то из двоюродных братьев… или они просто в этой компании…

Ну, а она почему-то и без того никогда не любила "Хайханим". Может, в пику Амихаю – отношения-то у них очень странные… Словом, следом за своим отцом она начала твердить о вреде шофара на концертной эстраде, называя тех, кто этим занимается, злостными отступниками. Амихай несколько раз пытался убедить и её, и даже её папашу. С её агрессивно непреклонными кузенами разговаривать бесполезно!

Ну, а эти оба, и Адина в первую очередь, живо поставили его на место – пара крупных скандальчиков, и Амихай скис. Теперь он хочет сохранить хотя бы то шаткое семейное равновесие, которое ещё осталось… Хотя что там хранить!..

Единственное его утешение – все трое детей с ним заодно. А Нахуми так и вовсе в компании наших шофаристов". – "Так поэтому он такой грустный и боится, что она ему запретит?.." – "Угу…" – "А ты-то откуда всё это знаешь?" – "Ну, Хана моей бабуле жаловалась… А про постановление той группы раввинов вся Неве-Меирия говорит, возмущается…" Помолчав, Ренана едко заметила: "Насчёт детей Адине лучше бы помолчать!

Неспроста и Нахуми, и Лиора, и особенно Идо жену Арье называют мамой Тили, они же почти всё время проводят у них дома, со своими двоюродными братьями".

"Ну, Ширли, поздравляю! Я и не знала, что ты оказалась такая подкованная!

Молодец! Это что – австралийская школа?" – "Ну, да! – на лице Ширли сияла счастливая улыбка. – И Яэль с Йоэлем: они со мной много занимались. Я же в основном жила у них: там было очень уютно и спокойно, хотя у них пятеро детей…

Гораздо спокойней, чем дома, особенно когда близнецы всем давали прикурить. От их постоянных каратэ, у-шу, и не знаю, чего ещё, даже кузены устали. Из-за этого папа и мама на то, что я неделями жила в семье Яэль, нормально реагировали, и под конец почти не обижались. Зато, как вернулись домой, так… Мама стесняется соседей, особенно после того ОФЕЛЬ-ШОУ. Наверно, поэтому мама, в конце концов, согласилась, чтобы я поступила в ульпену и жила в общежитии. Только просила хоть раз в месяц шабаты проводить дома. – Ширли покраснела и вдруг, решительно тряхнув чёрными кудрями, сказала: – Что это мы сегодня о грустном! У меня же такой радостный день! Меня приняли – и даже через класс! – в ульпену!" – "Пошли в "Шоко-Мамтоко"!" – "Пошли! Я угощаю!" Они взялись за руки и резво побежали в "Шоко-Мамтоко". Когда они приблизились к дверям, Ренана задумчиво проговорила: "А мы и не знаем, работает ли ещё та кафушка "Шоко-Мамтоко" в Парке, где мы с тобой в первый раз увидели друг друга.

Ты тогда почему-то меня испугалась…" – "Маленькая была и глупенькая!" – засмеялась Ширли. – "А потом, когда вы с мамой уже ушли, пришли папа с мальчиками, и с ними были Ирми и Максим. Тогда и там я впервые увидела Ирми, – мечтательно и грустно протянула Ренана. – Тоже ещё маленькая была…" Они расположились за столиком в эркере. Ренана сказала: "Твои бабушка с дедушкой будут очень рады, что внучка поступила в ульпену, где их дочери учились. Гедалья сказал же, что ты совершаешь путь, обратный пути твоей мамы! Только бы ты не сошла с этого нелёгкого пути!" – "Ну, почему вы все говорите, что это нелёгкий путь, что я могу не выдержать?" – "Поговори с Максимом. Он вернулся к корням и может рассказать, каково это… Я тоже знаю, что нынче стало непросто устоять.

Вон, Ликуктус ведь не смог удержаться!.. За карьеру готов всё продать, да что там! – даром отдать!" – "А ты откуда знаешь?" – "А ты что, не видела?.. Между прочим, его средняя дочь Мерав в нашем классе учится. Она, конечно, отлично рисует, но в остальном… дочь своего папочки! Ты его ещё не видела? Он был нашим соседом… Они там все закомплексованные, вся семейка. Папа говорит, что у них амбиции перемешались с комплексами, получилась адская смесь!.. Мы с девочками про себя зовём её не Мерав, а Мерива…" Девочки помолчали, прихлёбывая горячий шоколад. Вдруг Ренана смущённо проговорила: "Ирми и Максим перебрались в Неве-Меирию. Родители Ирми основали там свой бизнес – маленькую фирму, лабораторию и заводик, назвали "Неэмания".

Смешно, правда? Мальчики уже там работают. Ещё Ирми взял в колледже курс бизнеса… – она помолчала, потом весело проговорила: – Он чуть не каждый день мне звонит!..

А то в шабаты видимся, когда он приходит…" Ширли с интересом глянула на подругу. Увидев её зардевшееся и смущённо-счастливое лицо, вспомнила, о чём ей Ренана рассказывала по телефону и деликатно опустила глаза, сосредоточенно уставившись в свой бокал, где медленно остывал шоколад и опадала пышная пена взбитых сливок.

Ренана продолжала: "Ирми мне намекнул, что они для нас всех готовят какой-то сюрприз, который нас должен очень обрадовать. Наверно, и мне, и близнецам подарят руллокаты из первой партии. Ноам-то получит авторский". Она помолчала и заговорила снова: "Ноам говорил, что хочет в "Неэмании" поработать, и Ирми хотел бы пригласить его туда, но я не уверена, что ему в йешиве разрешат. Это было бы совсем неплохо – он у нас, как и папа, талантливый технарь, да ещё рукастенький!..

Но такой уж у наших мальчиков путь, и йешива в Неве-Меирии – для него самое то".

Ширли при этих словах Ренаны вздрогнула и залилась краской. Она подумала, что после почти года в Австралии она только пару раз и видела Ноама. Ведь он раз в две недели приходит домой, а она бывает у Доронов ещё реже. В праздники, в каникулы сидел с отцом, учился…

Уставившись в бокал с остатками шоколада на донышке, и машинально помешивая ложечкой, она еле слышно спросила: "А что у него с армией? Ведь возраст вроде…" – "Я же говорю: неве-меирийская военная йешива – самый подходящий вариант для него со всех точек зрения! – и вдруг, почти без перехода, заявила звонким голосом: – А ты знаешь, Ширли, что ты оч-ч-чень нравишься Рувику?" – "Да ты что?!

– Ширли от неожиданности даже ложечку уронила на пол: её давно удивляло поведение Рувика, но она не задумывалась, что это кто-то ещё, кроме неё, замечает. В смущении она промямлила: – Ведь он ещё маленький!" – "Не такой уж маленький! Ты же обратила внимание, как они оба за этот год вымахали! Помнишь, были ниже меня ростом, а теперь… О голосе и не говорю! Смешно было на тебя смотреть, когда ты их голоса услышала".

Ширли уставилась в свой опустевший бокал. Ренана, видя смущение подруги, решила сменить тему на менее скользкую: "Когда мы были маленькими, я ими обоими командовала и даже била…" – "Но за что?" – удивлённо уставилась на неё Ширли.

"Мне казалось, что они надо мною смеются, что назло мне так уж-ж-жасно похожи друг на друга… Малая была, глупая, наверно, ещё и ревновала. Они очень тяжело маме достались, папа и бабушка рассказывали, что опасались и за маму, и за них…" Ренана смотрела куда-то в пространство, и глаза её затуманились.

"Конечно, после их рождения мама уже не могла уделять мне внимание, как раньше.

А я, наверно, была ужасная эгоистка! Меня бабушка Шошана очень любит: ведь у папы только братья, девочек там нет. А тут вдруг – девочка, и на папу, их сына, похожа. Когда близнецы родились, и мама была слабая, она меня к себе взяла. С Ноамом никаких хлопот не было, говорят, золотой ребёнок был. С ним дедушка Давид занимался, бабушка Ривка, ну, и папа, конечно… – Ренана осеклась, помолчала и продолжила: – Братики подросли, начали ползать, потом ходить… они мне вообще-то очень нравились, такие куколки! Щёчки кругленькие, пухленькие, румяные, как яблочки! И улыбки, и глазки, рыженькие кудряшки такими красивыми пружинками!..

Ну, как у Бухи сейчас… Мне ужасно хотелось их тормошить, хватать за кудряшки, за ушки, особенно за щёчки. Ох, бедные щёчки! Ты себе не представляешь, что они от меня вынесли!.. Я даже как-то укусила Рувика за щёчку…" Ширли подняла на подругу изумлённые глаза. Ренана вскинула голову:

"Да-да! Укусила Рувика за щёчку! Об этом у нас целое семейное предание… Мне было 3 с половиной года, а близнецам около 2-х. Тогда собрались у нас все бабушки и дедушки, сидели с родителями за столом, пили чай, беседовали. Ноам тихо сидел в сторонке и какую-то книжку рассматривал, как всегда. А мы втроём – на ковре, близнецы чего-то строили из лего. Я смотрела на них, смотрела, пододвигаясь к ним поближе…" "Помню, один из них так опасливо оглянулся на меня, отодвинулся… Вдруг прямо передо мной оказалась такая румяная, такая круглая щёчка… как спелое яблочко!..

Я ка-ак вцеплюсь в неё зубами, а бедный ребёнок ка-ак завопит, за ним и другой.

Мама подскочила, и ну – меня лупить!.. Кричит: "Бандитка! Злодейка! Укусила маленького братика!" Я тоже ка-ак заору! Помню испуганный взгляд Ноама, огромные чёрные глаза над книжкой… А у меня истерика: "Яблочко! Яблочко!" Оба дедушки, за ними папа… подскочили – папа схватил одного близнеца, дедушка Натан другого, унесли их на диван успокаивать, к щёчке Рувика холодное приложили. Дедушка Давид с трудом отнял меня у разъярённой мамы и увёл в другую комнату".

"Он долго говорил со мною, успокаивал, объяснял. Потом пригрозил, что отберёт у меня братиков, если я не перестану их обижать. Потом обе бабушки пришли меня успокаивать… Я, конечно, больше не кусалась, но в покое так и не оставила. Они такие одинаковые, а я никак не могу разобрать, кто из них кто. Представляешь? – два совершенно одинаковых мальчишки, и я их всё время путаю, а они смеются. Ты бы знала, что они вытворяли, какие номера откалывали вдвоём! Ну, я им и давала тумаков за все их проделки, правда, старалась, чтобы мама не видела. Ох, она мне и давала за них, если ловила!.. А они – нет! Маленькие были – только плакали, когда я их била, но никогда, – ни разу! – сдачи не дали. Они меня боялись даже больше, чем маму с папой. Даже странно!" "А у нас Галь с самого начала стал как бы основным, а Гай ему подчинялся… Мама рассказывала… Я-то уже видела, как Гай в рот Галю смотрит и боится что-то вперёд него взять, или сделать… Теперь их не спутаешь, ещё и одеваются по-разному, кроме того, Гай рядом с Галем выглядит как бы… э-э-э… мелким, щуплым. Зато за все проделки Галю доставалось, а Гай получал своё уже от Галя, и это было куда хуже… Родители знали, что Галь заводила, а Гай только подголосок. Галь – почти одно лицо с дедушкой Гедальей, а Гай больше на маму похож… Ваши-то совсем на одно лицо… Когда я была маленькая, почему-то не могла выговорить "Галь" – и говорила одинаково "Гай"!" Девочки рассмеялись. Ширли задумчиво и грустно продолжала:

"Маленькими мы играли вместе, они меня в школу отводили. Гай меня очень любил, старался опекать, во всём помогать. Любил слушать, как я играла свои песенки на пианино… Галь – нет!.. А потом всё изменилось… К нам Тумбель зачастил… Их уводил в комнату, подальше от меня, с ними играл, а уж что говорил, не знаю. И вдруг я поняла, что они не хотят со мной играть, только смеются надо мной, обидно так смеются!.." Ренана слушала рассеянно, грустно улыбаясь чему-то своему. Ширли поняла, что Ренану сильно потянуло на воспоминания, ей очень хочется выговориться. Это её не удивило, и она замолкла, чтобы не мешать подруге. А та как бы невзначай завела разговор о старшем брате: "Ноам всегда был тихим и очень серьёзным. Ты же знакома с нашим дедушкой Давидом, видела – Ноам на него похож. Но как-то именно наш спокойный, тихий, недрачливый Ноам, мне врезал – за дело, как я теперь понимаю". Ширли зарделась и с удивлением подняла глаза.

Ренана задумчиво говорила, глядя в свой опустевший бокал:

"Я разозлилась на близнецов и сорвала с них обоих кипы, а Ноам увидел. Подскочил, глаза молнии мечут! Никогда, ни до, ни после я не видела у него таких глаз…

Как схватил меня, как принялся лупить: "Отдай кипы! Немедленно! И больше не смей!

Ещё раз увижу!.." Я только тихо плакала, но не ответила: поняла, наверно, что за дело. Молча отдала ему кипы и ушла в уголок плакать. Папа увидел это и – к нему:

"Ноам, что это ты делаешь! Как ты смеешь бить девочку! Что она тебе сделала?" А Ноам бурчит, голову опустил: за дело… она знает, за что… Так и не сказал, только сердито поглядывал на меня, пока шёл к себе в комнату, отсиживать наказание".

Ширли чуть слышно откликнулась: "Вот он какой! А ты тоже хороша… Почему не созналась?" – "Ну, потому что маленькая была, папу боялась… Нет… пожалуй, маму больше… Глупая и слишком вспыльчивая… Ведь мне было всего 6 или 7 лет…" – "А-а-а…" – неопределённо протянула Ширли и улыбнулась.

Ренана выпрямилась на стуле: "Ну, беседер! А своим ты позвонила, похвасталась, что поступила?.." – "Да, я уже звонила… – откликнулась Ширли нехотя. – Боюсь, папа не выдержит, что я жить буду не дома…" – "Только ты ничего не говори Рувику, что я тебе сказала, ладно?" – "Ну, конечно! А вообще-то я…" – "А что ты – мы все знаем… И не только ты…" – произнесла с загадочным видом Ренана.

Ширли смущённо глянула на неё и отвела глаза. Она расплатилась, и девочки вышли на вечернюю улицу, освещённую мягким светом желтоватых фонарей.

Будни и праздники новой жизни После праздников начались занятия. Ноам ушёл в военную йешиву, откуда приходил домой на шабат два раза в месяц, иногда навещая семью в середине недели.

Близнецы начали заниматься в музыкальном йешиват-тихоне, пару лет назад организованном в Неве-Меирии на базе студии Гиладом и Роненом. Они наведывались домой чаще старшего брата – в середине недели, помогали по хозяйству и тут же уходили в свой уголок на веранде, где просиживали до позднего вечера, а ранним утром неслись через весь посёлок в йешиву.

Ширли редко удавалось пересечься с Ноамом: он много времени проводил в йешиве, а она не могла часто ездить в Неве-Меирию. Но уж в те редкие выходные, когда они встречались, Ширли с радостным удивлением отмечала, что Ноам гораздо чаще, чем раньше, кидает в её сторону смущённые взгляды. Чем реже им доводилось видеться, тем чаще он глядел на девушку и тем дольше он задерживал на ней взгляд со смущённой и ласковой улыбкой.

Время от времени в Неве-Меирии у Доронов организовывались молодёжные шабаты. На них постоянным гостем был Ирми, и почти каждый раз с Максимом приходила сестра Ирми Хели. Неизменно на эти молодёжные шабаты приезжала Ширли. После напряжённой недели близнецы Дорон и Ирми с Максимом превращали эти шабаты в сгусток искрящегося веселья, и к молодёжи частенько присоединялся Бенци. Нет нужды говорить, как Ширли любила молодёжные шабаты. Когда собиралась молодёжь, бабушка и дедушка Ханани каждый раз оказывались приглашёнными то к одному сыну, то к другому и брали с собой Нехаму с младшими детьми.

Близнецы повадились раз в две-три недели тайком отправляться в Меирию. Там в их старом доме, который отец сдал Гиладу и Ронену под студию, они встречались с небольшой компанией своих старых друзей-студийцев, в их числе были Цвика и Нахуми Магидовичи. Шмулик начал учить Цвику играть на поперечной флейте, заодно потихоньку начал заниматься с ним шофаром. Дело шло к тому, чтобы начать учить его особым приёмам игры на угаве. Рувик учил обоих Магидовичей играть на гитаре.

Так братья начали готовить Цвику и Нахуми к поступлению в неве-меирийский йешиват-тихон.

Тогда же Цвика, а за ним следом и Нахуми (этот, разумеется, тайком от матери), вошли в организованную близнецами группу, которая, как потом стало ясно, втайне занималась угавом и музыкодами. Даже Ноам не сразу узнал, а тем более Бенци, что к этой группе в части музыкодов подключились Максим и Ирми. Они собрали на новой фирме мистера Неэмана маленькую группу молодых ребят для серьёзных исследований музыкодов.

Ренана с Ширли учились в одном классе. Младшие классы их ульпены находились в Меирии, и девочки жили в общежитии, которое размещалось в караванном городке неподалёку от классов ульпены. Девочек поселили вместе в крохотной квартирке-студии, занимающей половину каравана. Они вместе вели своё несложное девичье хозяйство, были совершенно неразлучны, занимались вместе и с удовольствием посещали дополнительные занятия по рисунку, живописи и композиции. Ренана хотела немного приобщить подругу к моделированию одежды, но Ширли мечтала иллюстрировать книжки, или рисовать комиксы, а в дальнейшем – даже делать мультифильмы, для чего ещё в Австралии начала пробовать себя в анимациях.

Конечно, Ширли и до Австралии была осведомлена и о Торе, и о праздниках, и о шабате. Когда она была маленькая, она видела, как мама зажигает субботние свечи.

Совсем не так давно, каких-то 6-8 лет назад, в их семье отмечали и основные еврейские праздники, а чаще они на праздники ездили в Меирию к бабушке и дедушке: там всё было по-настоящему, хотя, конечно же, не так весело, как у Доронов.

Ширли с грустью вспоминала, что в детстве видела не только папу, но и братьев с кипами на головах, вот только не припомнит, по какому поводу. Ей в память врезались картины Судного Дня, много лет назад, когда она и её братья были маленькими детьми. Она стоит у распахнутой калитки и смотрит на близнецов, как они разъезжают на новеньких ярких велосипедах по мостовой в Эрании-Далет, свободной от машин, зато переполненной детворой. У одного брата на голове немного косо сидит красная с жёлтыми корабликами кипа, у другого – кипа жёлтая с зелёными домиками. Как давно это было!.. А бар-мицва близнецов, что-то смутное, пышное и чем-то похожее на спектакль. Вот только на трапезе в честь этого события папа серьёзно поссорился с дедушкой. Хорошо, что сейчас она помирилась с ними, обретя заново близких и родных людей.

Ширли очень любила брюки. Но в ульпену полагалось ходить в длинной юбке. Для австралийской школы она приобрела юбку-брюки, но здесь это ещё не было принято.

На карманные деньги девочка купила себе несколько отрезов ткани, и Ренана сшила ей несколько юбок. Так Ширли и подруге дала подзаработать, хотя Ренана ни за что не хотела принимать от Ширли деньги. Ещё и бабушка Хана сделала ей хороший подарок – шикарный костюм для шабатов и праздников.

Каждое утро девочки выходили из общежития, увлечённо болтая на разные темы, не торопясь, обходили оживлённую площадь и подходили к расположенным в два ряда на небольшом расстоянии друг от друга симпатичным домикам, где помещались классы их ульпены. Каждый раз с утра Ширли испытывала беспричинную радость, её переполняли надежды и приятные ожидания.

В ульпене было принято раз в месяц оставаться на шабат. Когда же их отпускали по домам, Ширли частенько раздумывала, отправиться ли в Неве-Меирию к Доронам, поехать домой, или к бабушке и дедушке, вернее – к Арье, где обычно собирались Магидовичи. Разумеется, если она заранее узнавала, что в Неве-Меирии устраивают молодёжный шабат, на который пожалует Ноам, она вместе с Ренаной ехала в Неве-Меирию.

Но при этом каждый раз она испытывала чувство неловкости, когда, запинаясь, пыталась как-то объяснить отцу, почему на weekend она не едет домой. У неё перед глазами неизменно маячил молящий взгляд отца, каким он провожал обычно после шабата дочку, возвращавшуюся к себе в ульпену.

Заниматься приходилось очень много. Когда же у девочек выпадала свободная минутка, они тут же садились за серии рисунков для альбома вышивок. Сделают альбом – а там видно будет…

Тексты псалмов вызвали у Ширли новый прилив вдохновения. Она принялась рисовать целые серии листов пастелей, ассоциирующиеся с псалмами, впрочем, ничуть не хуже у неё получались акварели. На компьютере так не получалось. Она показала бабушке Хане свои работы. Бабушка охала и ахала, восторгаясь своей талантливой внучкой, но Ширли попросила её никому об этом не говорить. Копии работ на темы псалмов Ширли послала Яэли в Австралию, а та предложила их на ежегодную выставку работ юных художников со всего мира. Ренана как-то предложила кое-что из этих мотивов воплотить в вышивках или аппликациях. Впрочем, к этой идее Ширли отнеслась прохладно.

Дедушка Гедалья сетовал, что не может заниматься Торой и Талмудом и со своими старшими внуками, близнецами Галем и Гаем: "Хорошо, конечно, что ты, девочка, стала заниматься, но мальчикам это просто необходимо. Ах, как я мечтал учить своих внуков Торе!" – "Но вот ведь ты занимаешься с Цвикой и Нахуми, а там и до Эйтана, Илана и Идо дело дойдёт". – "Но я-то хотел с Галем и Гаем, моими старшими внуками!" Ширли отмалчивалась и густо краснела. Потом бормотала, что, поступив учиться в меирийскую ульпену и проводя всё время в Меирии, она почти не видит братьев. Они, наверно, тоже много занимаются. "Как же! – иронически думала она. – Каратэ и боксом они занимаются! И ещё силуфокультом!.." Всю правду о происходящем в семье сказать старикам она не могла – не могла и соврать. Только Морие и Арье с Амихаем она рассказала всю правду.

Приходя к Магидовичам, она активно участвовала в приготовлении к шабату. Она научилась у Мории, а главное – у сефардки Теилы готовить массу вкусных блюд.

Конечно, с Нехамой и её мамой Ривкой им было не сравниться. Зато её фирменный салат стал у Магидовичей традиционным блюдом.

Объявив о поступлении в ульпену, Ширли тут же твёрдо заявила родителям, что у них дома должны по-настоящему соблюдаться кашрут и шабат. Это тот необходимый минимум, чтобы она могла хотя бы раз в месяц проводить дома шабат. Чаще, как правило, не получалось, но родители и этому были рады. Рути ничего не стоило завести дома кашерную кухню, а Моти уже готов был на всё, только бы привязать дочь к дому. Он, в принципе, ничего не имел против её дружбы с Доронами, но в глубине души побаивался, что это ему может повредить. Хотя куда уж больше!..

Узнав, что в элитарном семействе Блох начали соблюдать кашрут и шабат, то есть не каждый шабат они смогут в салоне смотреть телевизор и устраивать милый их душам шумный балаган, близнецы подняли возмущённый крик: "Вы что, совсем с ума сошли? Чтобы над нашим домом вся улица смеялась, вся Эрания потешалась? Чтобы донесли Мезимотесу, а, главное, Арпадофелю, что у Моти Блоха – традиции фанатиков, что семью захватили антистримеры?" Моти на это отвечал: "Галь, не говори ерунды! Кто это может запретить мне, а тем более моей дочери, в четырёх стенах нашего дома делать то, что нам хочется, если никто не нарушает порядок, не хулиганит! Это выбор Ширли. У вас ваш образ жизни, у неё – свой! Никто никому не мешает. Да и не каждый же шабат она приезжает! – с горечью пробормотал он. – Как, кстати, и вы…" – "Это нам мешает!" – "Каким образом, интересно знать?" – "Нам нужна свобода самовыражения, которую ещё никто не отменял!" – выпятив грудь, заявил Галь, а Гай уточнил: "Мы хотим слушать силонокулл, поедая трёхэтажный сэндвич с омарами, осетриной и свининой – от Одеда! В любой день недели и месяца, кстати!" Моти чуть слышно пробормотал: "Хорошо, что бабушка с дедушкой тебя сейчас не слышат, о твоих новых гастрономических пристрастиях… Мои родители всегда были либералами, но этого и им не понять и не принять. Яэль – тем более…" Галь с выражением странной жалости взглянул на отца: "Но ведь у нас дома этих традиций никогда строго не соблюдали! Что маманьке за дело, до какой степени не соблюдать! А, маманька?!" – и он глянул на Рути, которая бессильно упала в кресло, сжав виски. Снова её глаза напомнили Моти раненую газель. Сыновья удовлетворённо ухмыльнулись: "А уж тем более не должно быть дела Магидовичам, с которыми ты же сам и поссорился… Почему, хотелось бы знать?" – "Ох, до чего же ты стал на деда Гедалью похож – только внешне и характером… – пробормотал снова Моти, отвернувшись, потом еле слышно пробормотал: – Да, парень, в общем-то, прав: ради того, чтобы докатиться до такого, не надо было ссориться со стариком".

Галь вдруг повысил голос: "Но я не об этом! Я о том, что никто, слышите? – никто!!! – не смеет посягать на моё право самовыражения! Между прочим, диски Виви Гуффи я желаю слушать именно в ихний шабат! И именно в присутствии моей сестрицы – чтобы прониклась!" – "Ихний шабат?! – с горечью повторил слова сына отец, а мать резко вскочила и вышла из салона. – А как насчёт уважения к свободе самовыражения другого человека, сестры, например?" – "Эта самая сестра сначала должна научиться правильно пользоваться свободой самовыражения, а для этого она – и он свирепо взглянул на отца, – должна слушаться тех, кто в этом больше понимает!" – "То есть, вас, любимых?" – бесцветным голосом осведомился Моти. – "Да! Начать хотя бы с нас, старших братьев. А впрочем, друг Тимми мог бы ей очень хорошо вправить мозги!" – взвизгнул Галь, повернувшись в сторону брата, требуя поддержки. – "А-а-а!.. Друг Тимми, или, как вы на всю страну объявили, второй отец…" – едко обронил Моти. – "Ага, daddy, именно так! Вот что значит – заниматься чем и кем угодно, только не сыновьями! Что тебе дала твоя работа?! А вот у Тимми и на работу время было, и нам уделять внимание!" – издевательски-вежливо улыбаясь, сообщил ему Галь. – "Да, Тимми – человек творческий и многосторонний… – пробормотал Моти. – Только в армии я не знал, что основные его таланты – в похищении и присвоении себе чужих идей… и чужих детей. Своих-то не завёл!.." Что кричали его сыновья, услышав эту фразу, Моти уже не вникал.

Он не заметил, как в разгар дискуссии в дом вошла Ширли и застыла у двери с тяжёлой сумкой в руках. Она резко, почти бегом, пересекла салон, даже не поцеловав родителей, и поднялась в свою комнату. Моти опомнился: "Ширли, девочка!

Остановись, поздороваемся!" – вскочил и бросился следом за дочкой.

"В общем, всё! – обернувшись от лестницы, неестественным, почти истерическим фальцетом крикнул Моти, и мальчики в изумлении попятились: – Я – ваш отец, и вот вам моё слово: у вас своя жизнь, у Ширли – своя. И прошу, нет! – требую не навязывать ей ваши взгляды! И без того девчонка почти дома не бывает, так вы ещё ей отравляете эти редкие часы в доме!" – отчеканил Моти. Слова сыновей "друг Тимми" довели его чуть ли не до бешенства. Сыновья и жена снова увидели его в сильном раздражении: глаза его сверкали, и руки дрожали, и он вынужден был их крепко стиснуть, опасаясь замахнуться на сыновей.

В сузившихся глазах близнецов совершенно одинаково сверкнула сталь. Галь медленно и зловеще произнёс: "Ну, это мы ещё посмотрим!" – "Что-о?!.." Галь, как бы не слыша отцовского возгласа, объяснил: "Если раньше я мог тебе простить пощёчину, – помнишь? – то теперь я могу и в полицию на тебя заявить. Учти это! С моими-то нынешними связями – мало не покажется… Времена переменились, так и запомни! Короче, dad, я тебя предупредил: попробуй поднять на меня руку! Что до пигалицы, то… сколько ещё времени просуществует её дурацкая школа… и вообще… это их фиолетовое царство в Неве-Меирии… Меирию, – ты, наверно, слышал? – так и так намерены в скором времени присоединить к Эрании. Проведём там реконструкцию – и тю-тю все их мракобесные учреждения! Тогда она, как миленькая, приползёт домой – и будет делать всё, что полагается элитарию". – "Что ты этим хочешь сказать? Ну, про Неве-Меирию…" – "А то! Всем известно, что этот посёлок существует незаконно!.." – "То есть, как?" – ошеломлённо пробормотал Моти. – "А вот так! На территории, где его построили, в своё время жил небольшой, самобытный и древний народ… э-э-э… мирмеи. Именно там, на холмах, стояла их столица Ладенийа… или… как-то так…" – "Чушь какая-то!" – "Не чушь! Это выяснили учёные! Что, не читал интервью Офелии с известным археологом?.. э-э-э…

Кулло Здоннерс его зовут! Я это интервью наизусть выучил!" – прищурился и важно изрёк Галь. – "А сама-то твоя Офелия не из тех же мирмеев?" – спросил Моти у сына. Но тот снова с явным сожалением посмотрел на отставшего от жизни отца, развернулся и, поманив стоявшего с раскрытым ртом брата, потопал к себе в комнату.

Первое время Рути с радостью вместе с Ширли зажигала субботние свечи, Моти делал кидуш на вино, когда в пятницу вечером они втроём сидели в салоне за столом за праздничной трапезой, которую Рути и Ширли готовили вместе. В те шабаты, когда Ширли была дома, Рути немного оттаивала, ей казалось, что она вернулась в дни юности, и она за это была почти благодарна дочери. У неё возникло ощущение, что снова к ним с дочкой вернулось взаимопонимание и тёплая дружба, как встарь. А узнав, какие блюда научилась её маленькая Ширли готовить у Доронов и у её сестры с невесткой, она и вовсе расцвела.

Сыновья взяли за правило исчезать из дома перед самым началом шабата, появляясь только под утро в воскресенье. Поэтому раз в месяц на весь шабат Рути забывала тягостный страх, который у неё стали с некоторых пор вызывать любимые сыновья, её кровинушки. Но больше всего её радовало, что и на Моти шабаты сказывались благотворно: он расправлял поникшие плечи, куда-то уходили признаки вялой депрессии, всё сильнее охватывающей его после возвращения из Австралии, на лице сияла радостная, нежная улыбка, адресованная дочери и жене. Он весело шутил и пел за нарядно накрытым субботним столом. Он как будто снова видел Рути молодой, симпатичной, восторженной девушкой с блестящими серыми глазами. К ним обоим словно возвращались дни молодости…

Наступила зима, и с её приходом Галь и Гай решили положить конец редким, не чаще раза в месяц, субботним трапезам у них в доме. Они перестали исчезать на весь день, а потом и взяли за правило каждый раз с наступлением шабата включать у себя в комнате на полную громкость какой-нибудь новый силонокулл-диск, не прекращая свои сеансы свободы самовыражения до поздней ночи. Всё это они вытворяли независимо от того, была ли сестра дома, или родители справляли шабат вдвоём.

Настал день – и маленький кусочек радости, поселившийся у них в доме, был насильно, как здоровый зуб ржавыми клещами, вырван из их жизни. Так был фактически сорван последний шабат, который Ширли с мамой тщательно и любовно приготовили. Родители и Ширли втроём сели за нарядно накрытый стол, спели песни, Моти произнёс кидуш, потом, после омовения рук – благословение над халами…

В этот самый момент братья с шумом и грохотом скатились по лестнице и, растянувшись возле самого стола, резво вскочили и хором объявили: "Сворачивайте свои игры и освобождайте для нас стол! Через несколько минут к нам придёт Тимми Пительман, с ним будет ещё кто-то из высокопоставленных элитариев!" Галь добавил с ехидной ухмылкой: "А вот всё это – нам тоже подойдёт! Надо же наших гостей принять, как полагается!" – и широким жестом указал на блюдо с пышными халами и бутылки с напитками. Гай подошёл к плате, чтобы снять с неё блюдо с курицей, которую Ширли приготовила по рецепту от Нехамы и Шилат: "Ну, бульончик мы вам оставим, нам эти диетические глупости ни к чему. А вот птичку – отдайте!" Ширли воскликнула: "Это мы готовили на нашу субботнюю трапезу. Если хотите, присоединяйтесь! За столом места всем хватит". – "Вот ещё чего! Выдумала, дура!" – захохотал Галь. – "Тогда… Уберите лапы!" Моти выпрямился и, сверкая глазами, пристально посмотрел на близнецов. Галь оценил ситуацию и нервно проговорил: "Dad, спокойно! – и веско проговорил: – Сейчас Тимми появится, а ты… в таком виде!.. Ты посмотри на себя, daddy, на то, чем ты свою лысину прикрываешь! Словно фанатик!" О лысине, конечно, он ляпнул из вредности: у Моти по-прежнему голова была покрыта, может, менее густой, чем в молодости, но всё же достаточно пышной шевелюрой, правда, смоляную черноту прошивали уже не седые нити, а пряди, и за последние месяцы их становилось всё больше и больше.

Рути закрыла рот обеими руками, и глаза её стали наполняться слезами: "Мальчики!

Ну, зачем вам это? Холодильник полон, микрогаль работает! Оставьте нас в покое!

У вас же отличная и просторная своя комната! Зачем вы нам мешаете?" – едва сдерживаясь, растерянно бормотала она. Моти напрягся, услышав второй раз, что мальчишки ждут Тимми. Этого ему только не хватало! Он пристально посмотрел на Галя: тот презрительно усмехался, Гай по привычке похохатывал, подобострастно глядя на брата.

Галь перевёл сверлящий взор с отца на мать, а потом на сестру, и этот взгляд испугал Моти. Он зачем-то потянулся рукой, чтобы снять кипу. Но Ширли посмотрела на него, и её лицо выражало такое потрясение, что Моти опомнился, взмахнул рукой, указывая в сторону лестницы, ведущей наверх, к спальням, и крикнул сыновьям: "Вон отсюда! То же я и вашим дружкам скажу!" – "Неужели и Тимми скажешь? И не побоишься? Он же тебя уволит! Как ты будешь свою фиолетовую доченьку кормить?" – ехидно спросил Галь. Но тут Гай махнул рукой: "Ладно, пошутили мы! Никто сегодня к нам не приходит. Мы пригласили их на следующий week-end…" Галь тут же вмешался: "На будущее – если хотите играть в любимые игры антистримеров, то не в салоне, который для всех!!! Впредь вы не должны допускать, чтобы эта фиолетовая… так сказать – наша сестрица… мешала нашему пребыванию в салоне, когда ей взбредает в голову свои шабаты справлять! Тоже ещё, пигалица! А вы ещё и поддерживаете посягательство на наши права! У вашей доченьки есть отличная маленькая комнатка, а больше ей и не требуется. И вообще она тут больше не живёт, так что ей и той комнаты слишком много! Но уж ладно, для ваших трапез мы её вам оставим… на первое время. А лучше бы вы вовсе прекратили это позорное антистримерство! Сестрица пусть возвращается к своим дружкам… стыд сказать! – в Неве-Меирию… или пока ещё в Меирию? Где они там сейчас обитают? – вот туда пусть и убирается! Но в нашем элитарном доме в Эрании-Далет – такое безобразие?!" С этими словами, близнецы поднялись к себе. Они раскрыли дверь своей комнаты и включили на полную громкость музыку.

После этого Ширли перестала приезжать на шабаты домой, проводя их, если не в ульпене, то у Доронов или у Магидовичей. Она заскакивала к родителям в середине недели и почти не оставалась ночевать. И всё-таки Моти врезал в двери комнаты дочери новый замок, и девочка стала запирать дверь на ключ. Никто не знал, что будет, когда у Ширли начнутся большие каникулы. Моти привычно надеялся, что к этому времени всё как-то само собой образуется.

Так из семьи, теперь уже окончательно, утекли последние капли ненадолго вернувшейся радости, тепла и понимания хотя бы родителями и дочерью. Моти не мог не помочь дочери, хотя бы в благодарность за подаренные считанные дни и часы радости. Кроме того, он давно уже мучился угрызениями совести, что тайком воспользовался её милыми, весёлыми рисунками.

Моти и Рути всё ещё не знали, какой мощный магнит притянул и удерживает их дочь в Меирии. Зато знали, какой репутацией пользуется это место у элитариев. Ах, что скажут соседи и коллеги Моти, если узнают, что их дочь живёт и учится в Меирии у этих фанатиков и… антистримеров!.. А там и до Неве-Меирии недалеко: на будущий год их класс переходит в неве-меирийский филиал.