"Эксперимент «Идеальный человек»" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой повествуется о том, как в квартире Красиных зазвонил телефон, какой состоялся разговор, что за этим последовало а также высказывается мысль по поводу того что, к счастью, эти события произошли у нас в Пионерском парке, а не где-нибудь в Америке, например в ЧикагоПо поводу бегства сестры «баламутка Катька» сказала: – Ну и хорошо. Одной ненормальной меньше стало. Если бы еще от младенца избавиться, – совсем жить можно. – Замолчи, богохульница! – закричала Варвара Игнатьевна. – Уж я теперь за тебя возьмусь! И пол мыть будешь, и за хлебом ходить станешь! – А зачем? – Затем, что лопать тебе надо! Не потопаешь – не полопаешь Бери кошелку – и марш в магазин! В общем, теперь власть в семье полностью перешла к Варваре Игнатьевне, и у старой женщины сразу раскрылся талант, который раньше невольно сдерживался, – талант хозяйки дома. Катька было взъерошилась, ей новые порядки не очень нравились, но бабушка умело использовала в качестве оружия мультики, сладости, прогулки в парк, кинофильмы, и своенравной «баламутке» пришлось скрепя сердце подчиниться. Контропыт «Брешь» сам собой прекратился. Варвара Игнатьевна теперь спокойно не могла смотреть на злополучный платяной шкаф – источник стольких бед. Нарушать чистоту опыта иногда удавалось лишь Онуфрию Степановичу. Когда семья ела на кухне, он под видом поиска красок или клея для своих дуг пробирался в спальню и разговаривал с внуком. – Это палка, – говорил Онуфрий Степанович, показывая на заготовку. – А это дуга… А это я – твой дед… Онуфрий… Вот вырастешь, повезу тебя в деревню, научу плотничать, слесарить, землю пахать… Шурик-Смит бессмысленно моргал черными глазами. – А сейчас – до свидания. Нихт гудбай, нихт ауфидерзейн, а «до свидания». (Дед в войну партизанил и знал немного немецкий.) А сейчас дай я тебя поцелую. И дед, затаив дыхание, чтобы не отравить внука едким, как серная кислота, запахом «Портвейна-72», целовал в румяную щеку. И опять жизнь Красиных медленно, трудно, но все же вошла в свою колею. «Время лечит», – говорит народная мудрость. И вправду: образы Ирочки и Веры постепенно стали тускнеть в памяти оставшихся Красиных; боль, вызванная безумными поступками матери и дочери, притупилась. Как всегда, текучка потихоньку победила, отшлифовала острые углы воспоминаний. – Ничего, сынок, – вздыхала Варвара Игнатьевна и гладила поникшую голову сына. – Все образуется. Это еще не самое страшное. У людей и не такое случается. И все равно живут. Кто знает, сынок, что еще пошлет судьба… Судьба не заставила себя долго ждать. 29 июля в 14 часов в квартире Красиных зазвонил телефон. Трубку взяла Варвара Игнатьевна. – Алле! – сказал мужской голос. – Алле! Квартира Красиных? Голос был хриплый, сдавленный, как будто человека, который говорил, держали за горло. – Да. Она самая, – ответила Варвара Игнатьевна. – Пусть подойдет хозяин. Да побыстрей. – Что случилось? – заволновалась Варвара Игнатьевна. – Побыстрей! – нетерпеливо сказал голос. – Сынок! – закричала старая женщина. – Тебя к телефону! Геннадий Онуфриевич вышел из спальни с отсутствующими глазами, облизывая палец, запачканный клеем. – Я слушаю… Отсутствующий вид начал медленно сползать с Геннадия Онуфриевича. Взгляд его вдруг стал яростным, лицо покраснело. – Ах мерзавцы! – выдавил ученый в трубку. Потом лицо Красина сделалось бледным, и он так сильно прикусил себе губу, что на ней выступила кровь. Пробормотав еще какие-то ругательства, Геннадий Онуфриевич бросил трубку на рычаг. Затем ученый подошел к окну и молча стал барабанить пальцами по стеклу. Варвара Игнатьевна с беспокойством следила за сыном. – Кто звонил? – спросила она. – Уж не от Верки ли? Экспериментатор ничего не ответил. По губе на подбородок бежала тоненькая струйка крови. Варвара Игнатьевна сбегала к аптечке, принесла йод, ватку. – Дай вытру, сынок… Геннадий Онуфриевич не услышал. Он повернулся и ушел в спальню, где в это время раздался требовательный крик Шурика-Смита. Встревоженная мать побежала к Онуфрию Степановичу, где неутомимый умелец гнул очередную дугу, прихлебывая из стакана кроваво-темный «Портвейн-72» – Все хлещешь, старый пьяница! – напустилась на него Варвара Игнатьевна. – Ни до чего тебе нет дела! Иди к сыну, выпытай, кто ему звонил. Вином бы, что ли, его угостил. Господи, что же это за семья такая? Сын в рот не берет, а отец хлещет, как извозчик. – Сейчас говорят: «пьет, как слесарь ЖКО», – проворчал дед, но все же послушно отложил дугу и потащился к сыну, прихватив стакан и бутылку «Портвейна-72». Жена последовала за ним. Деды вошли в коридор, когда опять зазвонил телефон. Варвара Игнатьевна торопливо схватила трубку. – Алле! Алле! – Красина! – сказал тот же придушенный голос. – А кто спрашивает? – решилась Варвара Игнатьевна. – Не твоего ума дело, – грубо ответил голос. – Живо зови своего сыночка. Я дал ему на размышление пять минут. Варвара Игнатьевна испугалась. Еще никто в жизни не разговаривал с ней так нахально и требовательно. – Сичас… сичас… Она побежала в спальню и зашептала: – Сынок… опять звонят… тебя требуют… пять минут какие-то… Ученый не ответил, только поджал побелевшие губы. – Так что ответить-то? – Пусть идут к… – Геннадий Онуфриевич не договорил, но и то, что у него вырвалось, потрясло мать. Еще никогда сын не ругался в ее присутствии. – Может, все-таки… – Не мешай, мать. Я работаю! – У сына был такой вид, что Варвара Игнатьевна выпятилась из комнаты и трусцой подбежала к телефону. – Алле! Алле! – Где он? – прохрипел голос. – Он… Он не хочет подходить… Трубка помолчала. – Не хочет? – прохрипел голос с угрозой. – Ну что ж… Жаль… Тогда прощайтесь со своей Катькой. – К… какой Катькой? – обомлела Варвара Игнатьевна. – Сколько у вас Катек? У Варвары Игнатьевны задрожали ноги, и она едва успела опуститься на стул возле телефонного столика. «Баламутка» ушла за молоком и хлебом примерно часа полтора назад и уже должна была давно вернуться, но Варвара Игнатьевна особо не беспокоилась, потому что на сдачу девчонка любила полакомиться мороженым в кафе напротив их дома и иногда задерживалась. – Что… что… с Катенькой? – спросила бабушка вдруг непослушным языком. – Киппэнинг! Поняла? – Нет… – Эх ты, темнота. Похищение детей. Как в Америке. В Чикаго, например. Газеты надо читать. Мы похитили вашу Катьку. У бедной женщины почти остановилось сердце. – Зачем?.. – В обмен на мальца. Поняла, старая? Отдадите нам мальца, – получите назад Катьку. – К… какого еще мальца?.. – Ну этого… Смита или Шурика, как там вы его зовете. Я уже сказал твоему сыночку. Сегодня в 18.00 в Пионерском парке положите его на третью лавочку справа от входа, и тогда через час ваша внучка прибежит домой, А Шурика мы вернем вам через три года. Поняла? Втолкуй своему сыночку как следует. Да не вздумайте заявлять в милицию. Ваш телефон я подключил к специальному аппарату и подслушиваю, за домом мы следим. Если что заметим подозрительное – чик, чик, и нету вашей Катьки. Видела небось заграничные фильмы? Киппэнинг. Поняла, старая? А теперь, как говорят в Америке, гуд бай. До встречи на скамеечке! В трубке послышались частые гудки. На какое-то время Варвара Игнатьевна потеряла сознание. Потом она очнулась, но тут схватило сердце. Бедная женщина дотянулась до кармана халата, достала валидол, положила под язык… Сердце медленно, неохотно отпустило, но билось неровно, с перебоями. Слегка пошатываясь, Варвара Игнатьевна направилась в спальню. Отец с сыном сидели за столом и пили «Портвейн-72». Перед Геннадием Онуфриевичем стоял пустой стакан, на его бледном лбу выступили крупные капли пота. – Во им! – говорил сын заплетающимся языком и показывал в сторону окна фигу. – Ничем они меня не возьмут. Пусть хоть руки-ноги поотрезают, а все равно не возьмут. – Что ж с девочкой-то будет? – спрашивал отец, не слушая сына. – Что с ней будет, а? – Смит им потребовался… Ишь ты, чего захотели! Ученый дрожал, из его глаз катились слезы. Страдания других всегда придают женщинам силы. Варвара Игнатьевна подхватила сына под руки и уложила на кушетку, где он обычно спал. – Отдохни, сынок… До шести есть еще время. Может, чего придумаем… – Не отдам! – пробормотал ученый… – Мать, принеси шпагат, там, в столе… Теперь привяжи к ноге Смита… Давай конец сюда… Геннадий Онуфриевич обмотал конец веревки вокруг кисти, успокоился и сразу заснул. Деды удалились на кухню посовещаться, что же делать. Выхода было три. 1. Отдать Шурика, получить взамен Катю. 2. Не отдавать Шурика, потерять Катю. 3. Заявить в милицию. Риск для жизни Кати. Все три выхода не годились. И тут Онуфрий Степанович придумал четвертый выход. Четвертый выход был авантюрным и довольно опасным, но больше никаких выходов не предвиделось, и старики, обсудив план в деталях, в конце концов остановились на нем. Времени было в обрез. До встречи в Пионерском парке оставалось около двух часов, и дед с бабкой принялись лихорадочно готовиться к встрече с похитителями. Лето было в самом разгаре, но уже где-то далеко-далеко, за реками, полями угадывалась осень. Пионерский парк, залитый жарким послеобеденным солнцем, был настоян запахами лета: запахами сухой травы под липами, высушенной, пыльной коры деревьев, разогретого асфальта, звонкого голубого неба. Горячий ветер рыскал по аллеям, то усиливая, то глуша городские звуки. Он звал сесть на электричку и умчаться в жаркие поля, кое-где уже сжатые, покрытые копнами, в которых снуют перепела, или со стеной сильно, терпко пахнущего хлеба; умчаться в стройный, словно звенящий сосновый лес с ползающими фигурными тенями; искупаться в прозрачной, холодной воде речки, затерявшейся в хлебах и траве… Но вместе с тем ветер пах уже холодными ночами, легкой гнилью кленовых листьев, летящей над сизыми кустами терновника паутиной… Старики присели на третью лавочку справа от входа, положили рядом с собой сверток, бутылочку с молоком, погремушку и притихли. Давно они уже не сидели рядом, вот так, бок обок… Давно, может быть, с юности… Чтобы шелестел пахнущий летом ветер, звенело над головой голубое небо… – Эх, старуха, – сказал Онуфрий Степанович. – Жизнь-то прошла… А умирать не хочется… Вот так жил бы да жил лет еще сто. Только в деревню, домой тянет… В лесу хочу умереть аль уж на худой конец на огороде. – Ну, старый, чегой-то ты о смерти заговорил? Я ее еще не чую. Как почую, так и уедем умирать в деревню. Не тут же богу душу отдавать. Тут и в квартиру-то гроб нести не хотят. Отпевают прямо в морге, а потом прямиком… А кладбище… Тьфу! За сто километров от города, ни деревца, ни скамейки. Как поле… Поле могил. И проведать кто захочет, так не осмелится – день добираться надо. – Ладно, старая, и ты завелась. Давай посидим, помолчим. Хорошо-то как. – Внучонка еще надо на ноги поставить. Может, на свадьбе погуляем. – Лишь бы нашим вырос. – Вырастет… Кровь-то своя… – Дотянем до свадьбы, старая? – А что? И дотянем… Вдруг кто-то почувствовался у них за спиной. – Дотянете, если будете меня слушаться. Они разом оглянулись. Рядом с ними стоял хорошо одетый мужчина в летнем светлом костюме и в белой модной фуражке с золотым якорьком. Лицо и голос мужчины показались знакомыми Варваре Игнатьевне. Она пригляделась более внимательно. Это был Полушеф! – Я вижу, вы принесли товар? – Курдюков кивнул на сверток… – Да… – С согласия родителя или выкрали? – Выкрали. – Как же это вам удалось? – Подпоили. – Ишь ты, – Шеф был удовлетворен. – Ну молодцы. Федор Иванович стал обходить скамейку, потирая руки, очевидно, намереваясь поскорее взять и унести Шурика-Смита, но тут Онуфрий Степанович решительно преградил ему дорогу. – Минуточку, молодой человек, а как же с девочкой? – Как и договорились, девочка придет домой через час. – А если не придет? – Вот еще. Даю слово. – Слово бандита? Полушеф усмехнулся. – Киппэнинг строится на взаимном доверии. Например, в Америке… В Чикаго… – Ну тут тебе не Чикаго. И славу богу, а то тебя бы не было в живых. Значит, так. Ты приводишь нам внучку и получаешь Шурика. Здесь, на этом месте. – А если вы схватите девчонку и мальца не отдадите? Не полезу же я драться при всех. – Ну, решай сам. Иначе мы не согласны. Федор Иванович задумался. – Ладно. Так уж и быть. Приведу вам девчонку. Только она сядет на том конце сквера. Малец будет лежать на этом конце. Мы встречаемся посередине, потом расходимся и забираем каждый свое. Идет? – Идет, – сказал Онуфрий Степанович. – На три года забираешь? – спросила Варвара Игнатьевна. – На три. Сохраним в целости, не сомневайтесь. Уход первоклассный. – А по-русски-то он будет говорить? – спросил Онуфрий Степанович. Шеф покачал головой. – Нет. Только на древнеегипетском. И будет знать клинопись. – Из огня да в полымя, – вздохнула Варвара Игнатьевна. – Не говорите, не говорите, – сразу возбудился Федор Иванович. – Знать древнеегипетский и клинопись в три года… Это я вам скажу… Это не каждый даже древнеегиптянин мог… – Да на черта… – начала было Варвара Игнатьевна, но муж дернул ее за рукав. – Ну это дело ихнее… Я насчет другого хочу спросить. Расписочку-то надо бы, молодой человек. – Никаких расписочек! – вскинулся Федор Иванович. – Все на взаимном доверии. Не забывайте – киппэнинг! В Чикаго, например… – Радуйся, что ты не в Чикаго. – Ребеночек-то, я вижу, спокойный. Все спит… – А чего ж ему не спать? Уроки выучил, молока напился, и спи себе на здоровье. – Умный… Так я пошел за девчонкой. Она здесь, неподалеку. – Иди, голубчик, иди. – Взглянуть-то на него хоть можно? – Шефу, видно, не терпелось прямо сейчас начать преподавать древнеегипетский и клинопись. – Чего на него глядеть? – проворчала Варвара Игнатьевна. – Еще разбудишь… чистоту опыта нарушишь… Вакуумну ванну пробьешь. Слыхал про такое? У тебя ведь тоже ему русский знать не полагается? – Да, вы правы… Федор Иванович поправил фуражку с золотыми якорьками. – А кто в трубку хрипел? – спросила, не удержавшись, Варвара Игнатьевна. – Да там… один… – замялся Курдюков. – Грубил. – Это за ним замечается… Грубоват… – Голос пакостный какой-то… – Простудился он. Мороженого много съел… Ну так я пошел… – С богом. Полушеф нерешительно двинулся по аллее, потом оглянулся, словно колеблясь, уйти или остаться, но потом все же пересилил себя и зашагал к выходу. Старики опять присели на скамейку. Сверток не подавал признаков жизни. – Как думаешь, не учуял чего? – спросил Онуфрий Степанович. – Да вроде нет. Не до того ему. От жадности аж трясет всего, как пьяницу. Ровно через полчаса на другом конце сквера показался Федор Иванович. Рядом с ним шла девочка в легком платьице. Старики стали подслеповато всматриваться, вытянув шеи, как гуси. – Катька! – ахнула Варвара Игнатьевна. – Она! – подтвердил Онуфрий Степанович. Полушеф усадил девочку на скамейку, а сам быстрым шагом направился к старикам. – На середину! – закричал он голосом, каким раньше, наверно, кричали: «К барьеру!» на дуэлях. Старики трусцой побежали по дорожке, оставив на скамейке Шурика-Смита, бутылочку с молоком и погремушку. Тяжело дыша, они разминулись с тоже почти бежавшим Курдюковым, который кряхтел и отдувался – сразу чувствовался кабинетный человек. Каждая сторона пыталась как можно быстрее достичь своего. Полушеф прибавил скорости и, так как он был все-таки помоложе, первым добежал до своей добычи. Почти на бегу он подхватил Шурика-Смита, прижал к себе и помчался к выходу. Под ноги Полушефу попала бутылочка с молоком. Но клинописец даже не заметил ее, раздавил, забрызгав свои брюки. Чем ближе старики подбегали к девочке, тем более странным казалось ее поведение. Девочка никак не реагировала на махавших руками и улыбавшихся дедов. Более того, она даже, как им показалось, смотрела на них с некоторым удивлением. Потом, когда Варвара Игнатьевна и Онуфрий Степанович свернули с дорожки и кинулись к своей внучке, девочка в испуге привстала и вдруг припустила от них во все лопатки. Только тут старики сообразили, что их обманули. Девочка была выше их Кати, и походка совсем другая, и цвет платья другой. Подвела проклятая близорукость! – Ах, негодяй! – воскликнул Онуфрий Степанович, останавливаясь и тяжело дыша. – На мякине провел старых дураков! – тяжело передвигая ноги, Варвара Игнатьевна еле дотащилась до скамейки и тяжело рухнула на нее. В это время с дальнего конца сквера донесся громкий вопль. Повернув головы, старики с торжествующей улыбкой наблюдали за тем, как клинописец рвал на части сверток, который только что бережно прижимал к груди, и бросал его части в урну. – Гнусные подлецы! – донеслись до стариков ругательства ученого. Затем Полушеф поднял руку и погрозил кулаком в сторону Варвары Игнатьевны и Онуфрия Степановича. – Ну, погоди! – крикнул он совсем как волк в одноименном кинофильме. Затем его заслонила толпа туристов с фотоаппаратами. – Пойдем заберем пеленки и заготовки, – сказал Онуфрий Степанович. – Надо же – две дуги на мерзавца перевел. Так, тщательно продуманная операция закончилась ничем. Каждый остался при своих интересах. Остаток дня грустные старики просидели у телефона. Они не сомневались, что Полушеф позвонит. Вскоре действительно раздался звонок. – Алле! – схватила трубку Варвара Игнатьевна. – Это ты, старая перечница? – послышался тот же придушенный мерзкий голос, что и прошлый раз. – Играть с нами в кошки-мышки вздумали? Да я из вашей Катьки… отбивную сейчас сделаю. Поняла? А потом, что останется, в реке утоплю. Поняла, старая карга? Я знаю одну глубокую яму… Помертвевшими пальцами, чтобы не слышать больше ужасные слова, Варвара Игнатьевна положила трубку на рычаг. Но телефон зазвонил опять. Старая женщина едва нашла в себе силы взять трубку. На этот раз звонил Курдюков. – Извините, ради бога, Варвара Игнатьевна, – начал клинописец вежливо. – Это мой помощник прорвался. Он очень нервный. Его расстроила неудача. Он не ожидал от вас такого коварства. Да и я, честно говоря, не предполагал в вас столько фантазии. Даже растерялся, ей-богу. Молодцы. Такая… чисто гангстерская смекалка. Наверно, заграничных фильмов насмотрелись? Ну ладно. Что было, то было. Прошляпил – сам виноват. Мне, правда, сразу этот неподвижный сверток подозрительным показался, но успокоил ваш пришибленный вид. Прямо как профессиональные гангстеры. Хвала вам и честь. Простите, никак не могу успокоиться. Если бы это было в Чикаго, вас давно бы свезли в морг. Ну ладно, давайте о деле потолкуем. За девочку вы не беспокойтесь. Она жива, здорова, у нее полно забав, плавательный бассейн и так далее. Девчонка просто в восторге. Очень оригинальная, между прочим. Ради бога, только не делайте глупости – не заявляйте в милицию. Сам я не сторонник насилия, но мой помощник… Он воспитан на зарубежных детективах… Вы меня понимаете? Я даже предположить не могу, что он может сделать, если узнает про милицию. Он вспыльчивый человек. Так что лучше не надо. Хорошо? Младенца я все равно украду. Как? Пока еще не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Что-нибудь на грани фантастики. Чтобы уж наверняка. Вы меня понимаете? Я вас сначала недооценил и поэтому действовал очень примитивно. Но теперь… Так что считайте, что младенца у вас нет. Давайте будем думать о вашей выгоде. Что вам выгодно и что невыгодно? Сейчас вы потеряли внучку и скоро не будете иметь внука. Потому что с самого начала вы ведете себя неблагоразумно. Если вы будете вести себя благоразумно, через два часа к вам приедет внучка, а через три года вы получите внука. Да какого внука! Умеющего разговаривать на древнеегипетском и знающего клинопись! Что это значит? Это значит, что в пятнадцать лет он станет профессором, в двадцать академиком! Вы меня понимаете? А что такое три года? Ничего! Тьфу! Вы должны радоваться, что так поворачивается дело. Я вас не буду торопить, дам время подумать. Наверно, вы придете к мысли, что девочке как-нибудь удастся вырваться, или она объявит голодовку, или начнет умирать с тоски по вас, или чего-нибудь еще в гаком роде. Так вот: ничего этого не будет. Заверяю вас. Ей у меня неплохо. И домой она не торопится. Не верите? Скоро поверите. Я дам вам поговорить с ней по телефону. И не один раз. Чувствую, как вы встрепенулись, как голова ваша наполнилась всяческими планами. Выбросьте все! У меня есть параллельный аппарат, и я буду слышать каждое слово. Разрешаю разговаривать обо всем, кроме двух моментов. Первый: звать внучку домой. Второй: попытаться выяснить ее местонахождение. Правда, несложно запомнить? Если я услышу хотя бы намек на эти темы, я тут же прерываю разговор, и больше вы никогда не услышите голоса своей дорогой внучки. Вы поняли меня? Я открываю вам все карты. Я лихорадочно ищу способ выкрасть вашего дорогого внука. В этом случае девочку я вам не возвращаю. Вы меня поняли? Я ее удочерю и увезу. Вы хорошо меня поняли? Я не рекомендую в этот сложный план посвящать своего сына. Все равно он добровольно не отдаст Смита, я его знаю. Поэтому обдумайте все сами и, если согласитесь помочь похитить Смита, скажите своей внучке во время разговора по телефону следующую фразу: «Передай дяде, что мы согласны продать славянский шкаф». Вы меня поняли? Ну, тогда, как говорят американцы, гуд бай! Трубка заныла частыми гудками. – Ну что? – нетерпеливо спросил стоявший рядом Онуфрий Степанович. – Пойдем, старый, подумаем, – устало сказала Варвара Игнатьевна. – Ох, господи! Еще похлеще, чем в фильмах про шпионов. Они все-таки решили утром все рассказать сыну. Когда ученый в задумчивости завтракал, рассеянно намазывая на колбасу масло, Варвара Игнатьевна решилась начать: – Понимаешь, Геночка. Тут такое дело. Наша Катенька… – Да, кстати, – перебил ее ученый, – где она есть? Не вставала еще, что ли? Много спать вредно. Старики с изумлением уставились на сына. Значит, он даже не помнил, что произошло вчера! – Разбудите ее, – строго сказал Геннадий Онуфриевич, – и пусть немедленно отправляется за молоком. У меня кончилось молоко. Варвара Игнатьевна и Онуфрий Степанович переглянулись. Какой смысл рассказывать все человеку, который забыл, что у него похитили дочь. – И пусть купит заодно клею. Клей на исходе, – добавил ученый. – Чем вы тут занимаетесь? Молока нет, клея нет, дочка дрыхнет до десяти. Ученый встал из-за стола и ушел в спальню, хлопнув дверью. В дальнейшем им приходилось рассчитывать только на свои силы. |
||
|