"Обреченный убивать" - читать интересную книгу автора (Гладкий Виталий Дмитриевич)

Киллер

На больничной койке я провалялся чуть больше недели. Доктор по прозвищу Варварыч воистину был кудесником – я встал на ноги на удивление полным сил, энергии и желания больше в санчасть не попадать.

Конечно, сломанные ребра еще болели и дыхание оставляло желать лучшего, но теперь у меня была цель, и я подчинил ей всего себя без остатка.

Так как я был еще "на больничном", меня в список очередников на отоварку – так "куклы" называли спарринг – пока не ставили.

Поэтому, пользуясь определенной свободой, я днями тренировался, вспоминая подзабытое и накапливая необходимый для жестокого противостояния потенциал: медитировал, бегал по нашему крохотному стадиону, огороженному бетонной трехметровой стеной, поднимал штангу, лазал по канату, выполнял свои обычные комплексы тао[36] не менее чем по сто раз каждый, упражнялся с макиварой, тысячи раз отжимался на двух-трех-четырех-пяти пальцах и кулаках, разбивал камни.

Последнее упражнение давалось мне с трудом – набивка рук должна вестись почти ежедневно, а я и на свободе занимался этими упражнениями эпизодически. Но здесь, чтобы не стать калекой или подопытным кроликом, я просто обязан был наверстать упущенное, потому что тренер курсантов, судя по всему, исповедовал стиль силового каратэ.

"Куклы" за моим юродствованием или, если в переводе с фени,[37] – чудачеством наблюдали не без иронии. Ведь их так называемые тренировки заключались в поднятии тяжестей, прыжках со скакалкой и работе с боксерским мешком и грушей.

Правда, силенок им было не занимать. Пожалуй, только я один по физическим кондициям не дотягивал до общепринятого здесь стандарта: руки – крюки, морда – ящиком; сейчас я весил не более восьмидесяти килограммов, тогда как самый "маленький" из старожилов спецзоны, Второй, тянул за девяносто.

Особенно они потешались, когда я занимался медитацией. "Наш фраерок-ешкарик[38] опять сидя дрыхнет", – зубоскалили "куклы", проходя мимо небольшого закутка на тюремном дворе, где я устроил себе импровизированный тренировочный центр кунфу.

Но смех смехом, а относились они ко мне вполне нормально, то есть – безразлично, как и друг к другу.

Не сложились у меня отношения только с паханом, Десятым, или Че[39] – так его прозвали остальные смертники. Оказалось, как я узнал позже, у "кукол", кроме номеров, были и клички, выдуманные ими уже в спецзоне.

Например, Второго звали Галах,[40] а мне почему-то прилепили кличку Ерш,[41] хотя я на нее и не тянул. Впрочем, возможно кто-то из них был неплохой физиономист, подметивший в моем характере черты задиристого авторитета, над чем я никогда не задумывался.

Че не только смотрел на меня косо, но и рычал иногда, большей частью не по делу. Я в споры с ним не вступал, помалкивал, так как понимал, что он не может мне простить моего невольного присутствия при его ссоре с Галахом и в особенности когда пахана, как дешевого фраера, выставил без особых церемоний за дверь тюремного лазарета охранник.

Так шли дни и недели. У курсантов приближались экзамены, и "куклы" ходили больше обычного неразговорчивые и хмурые.

Радоваться и впрямь было нечему – после экзаменационных спаррингов смертники-гладиаторы почти всегда недосчитывались в своих рядах одного-двух человек, а иногда, в особо неудачные годы, и больше. Кому в этот раз выпадет жребий подтвердить приговор, вынесенный судом? – вот вопрос, который не давал им покоя ни днем, ни ночью…

– Пойдет Ерш – и баста!

– Ты же знаешь, что ему там кранты будут. Он до сих пор еще чмурной.[42]

– Кирпичи клокать[43] сил хватает, а бодаться слабо? Ничего с ним не станется.

– Лады, твоя взяла. Тогда я вместо него пойду. Дай ему еще неделю. Я отбодаюсь за двоих.

– Ты что, вольтанулся? Или меня за поца[44] держишь? За неделю тебя на руду[45] перепустят. Кому потом отдуваться? Конечно мне, Десятому. Короче, вали отсюда, Галах. Не до тебя…

Этот разговор я подслушал нечаянно. И был взволнован до глубины души: я уж и не помню кого-либо, кто хоть как-то проявил бы участие ко мне.

А ведь Второй, защищая меня перед Че, рисковал получить крупные неприятности. При встрече с ним я не выдал, что знаю об этом, но поклялся при удобном случае отплатить ему той же неразменной монетой – добром и дружеской помощью.

Моя очередь подошла быстрее, чем я ожидал. По нашему графику я вместе с Одиннадцатым должен был выйти на татами спустя сутки после подслушанного мною разговора Че со Вторым.

Но пока длился мой "больничный", Одиннадцатого так помяли во время спарринга, что врачам пришлось положить его под капельницу.

И так случилось, что уже утром следующего дня я и Галах шагали под конвоем к зданию спортзала, возле которого шла нервная суета – ждали появления высоких чинов, прибывших с вечера на двух армейских вертолетах.

Мы видели их лишь мельком, но лично мне запомнилось одно: все они были в десантных костюмах, немного погрузневшие под бременем прожитых лет, однако в их уверенной, молодой походке просматривалась хищная настороженность и пластичность хорошо тренированных бойцов.

Спортзал был набит курсантами под завязку. Гостевые места и трибуны для начальства спецзоны загораживала от любопытствующих взоров прозрачная стенка из тонированного стекла; через нее виднелись лишь неясные очертания фигур и изредка вспыхивающие огоньки сигарет.

Однако запах табачного дыма в помещении не чувствовался – похоже, вентиляция за заграждением была отменной.

Меня беспокоил Галах. Сегодня он не был похож на себя: шел молчком, покусывая губы и затравленно посматривая по сторонам.

Его матовая лысина то наливалась кровью, как созревший помидор, то вдруг становилась похожей на белый воск. Похоже, он просто боялся, чего раньше за ним не замечалось.

– Эти суки сегодня над нами поизгаляются… – пробормотал он, с ненавистью глядя на шеренги волнующихся курсантов.

– Куда денешься… – в тон ему ответил я и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы сбросить напряжение, сковавшее меня, едва я переступил порог зала.

– Мой тебе совет, Ерш: если кто из них захочет тебя стереть – ложись. Можешь из-за этого не бить понты[46] – ты недавно из ремонта,[47] а потому лажан[48] обеспечен.

– Спасибо, Галах, – коротко ответил я и поторопился отвернуться, чтобы он не заметил лихорадочного блеска в моих глазах.

Если еще пять минут назад я шел сюда с чувством тупого равнодушия, то теперь неожиданно все изменилось – спортзал, наполненный сдержанным гулом голосов, вдруг раздвинул свои стены до бесконечности, а человеческий говор начал греметь в моей голове весенним громом.

Я, как насильно отлученный от сигарет заядлый курильщик, попавший в курительную комнату, кожей впитывал запахи, знакомые мне с детства: свеженатертого паркета, дезинфицированного татами, насквозь просоленного потом кимоно, истерзанной кожи тренировочных снарядов…

В голову ударил хмель, и по телу пробежала нетерпеливая дрожь: пора! почему медлите?! в центр татами – я готов!

Нас оставили в импровизированной раздевалке – за ширмой в углу спортзала. Кто-то из начальства выступал с речью – судя по голосу, Вилен Максимович.

Я не стал слушать, а, пользуясь моментом, уселся на пол и погрузился в волшебный мир медитации: нельзя выходить на татами в том состоянии взвинченности, которое нахлынуло на меня так внезапно и несвоевременно.

Вскоре мое дыхание выровнялось, я расслабился. Окружающие меня предметы постепенно начали разрастаться до огромных размеров, я видел каждую заклепку на алюминиевых стойках, поддерживающих перекладину со шторой; их шляпки виделись мне размером со сковородку.

Тело стало невесомым, прозрачным и в то же время твердым, как булатный клинок. Руки и ноги казались чужими, и мне теперь ничего не стоило разрубить ребром ладони кирпич, камень… или человеческую кость. И я знал, что при этом не почувствую не только боли, но даже прикосновения или отдачи…

– Ерш, я пошел…

Я медленно возвращаюсь в реальный мир.

Я такой, как несколько минут назад, в то же время – иной. Из сердца ушла злоба, голова стала ясной и холодной, сердце утихомирило свой бег, а по мышцам заструилась энергия, которую я давно не ощущал в себе. – Ни пуха, Галах…

Я твердо смотрю ему в глаза, чтобы приободрить.

– К черту! – восклицает он и исчезает за драпировкой.

Я подхожу к шторе и приникаю к щели. Первый бой…

Галах выстоял. Ему попался парень крепкий, но, похоже, перегоревший еще до схватки. Такое бывает, и нередко. Второй пробил его защиту, словно таран.

Схлопотав прямой в лоб, курсант опустил руки, и Галах добрался до своего любимого солнечного сплетения. За то время, которое я провел в спецзоне, мне не приходилось наблюдать, чтобы кто-либо после его апперкота под дых вставал на ноги в течение минуты.

Нокаут. Зал ответил на победу "куклы" гробовым молчанием.

Возбужденный Галах скалит зубы и довольно подмигивает мне. Он радуется, и я понимаю почему – Второй победил в первую голову себя, свой страх и неуверенность.

Я пытаюсь улыбнуться ему в ответ, но у меня получается кислая гримаса. Я смотрю на Галаха и не вижу его. Я уже там, на татами…

Своего противника я уложил еще быстрее, чем Второй. Видимо, помня мой первый бой в спецзоне, курсант не посчитал меня серьезным соперником и начал схватку довольно небрежно, желая блеснуть голой техникой, чего ему как раз и не хватало.

Я не стал демонстрировать все, что я умел, по-прежнему притворяясь валенком, а просто воткнул ему под сердце кулак, выполнив элементарный удар из серии тао – "глушащий". Не стал потому, что сегодня был "конвейер" – так называемая "мягкая" работа с "куклами", когда их молотили в щадящем режиме, чтобы пропустить как можно больше курсантов через экзаменационное горнило.

К тому же приезжее начальство не одобряло трагических исходов, и не из-за своей доброты и мягкосердечия, а по причине более прозаической: хорошая (а значит, крепкая и выносливая) "кукла" – товар дорогой, дефицитный.

– Ерш, ты, оказывается, парень-жох! – встретил меня горячим шепотом Галах. – Что, съели, козлы?! Молчат. Вот вам болт! – Он продемонстрировал интернациональный жест задернутой шторе. – Мы еще покувыркаемся… Ладно, я пошел…

В этом поединке Второму пришлось трудно. Обозленные курсанты, видимо посовещавшись с тренером, выставили дюжего быка под два метра ростом. По сравнению с ним Галах, несмотря на свои широченные плечищи, казался пигмеем.

Бой длился минут восемь. В нем не нашлось места изощренной технике и тактике, это была самая обычная драка, кровавая и жестокая. И Галах, и курсант не щадили ни ног, ни кулаков, и их дикие, звериные вопли сотрясали зал от пола до подвесного потолка.

Трудно сказать, чем бы закончилось это мордобитие, но Галаху сегодня явно везло: в одной из атак здоровяк курсант промахнулся и попался на болевой прием. Второй дожал его элементарно, матерясь и портя воздух.

Я видел, что ему очень хотелось что-нибудь сломать сопернику, но у того мыщцы были поистине чугунные, да и вмешался рефери – кто-то из командного состава зоны, мне незнакомый.

– Ты видел, Ерш, как я его? Ты видел? Да отстань со своими примочками! – отмахивался Галах от Варварыча, невозмутимо исполнявшего свой врачебный долг. – Подумаешь – он мне нос расквасил. Ну как я его, Ерш, а? Эх, поторопился этот хмырь болотный полотенце выбросить…

Я уже не слушал Второго. В спортзале нарастал гул голосов, не предвещающий нам ничего хорошего. Начальственный экран был усеян сверкающими светлячками зажженных сигарет.

Варварыч, бинтуя окровавленную голову Галаха, сочувственно смотрел в мою сторону. Он имел право на сочувствие, он слишком долго здесь работал и слишком многое знал.

Пауза несколько затянулась. Пользуясь передышкой, я выбросил из головы все ненужное, наносное и сосредоточился. Теперь мой черед…

Ну конечно, это был он. Я не сомневался, что это будет именно он, еще вначале схваток – когда медитируешь, явь становится сном, а будущее приближается на расстояние вытянутой руки.

Итак, опять рыжий курсант.

Он вышел на татами как голодный леопард на охоту – мягко, неслышно ступая и играя всеми мышцами великолепно тренированного и растянутого тела. Я знал, что рыжий вышел как победитель, но провести его все равно будет очень трудно, если не сказать – невозможно.

Парень, судя по всему, и до учебы в этой сверхзасекреченной спецшколе имел возможность тренироваться у незаурядного мастера восточных единоборств, что автоматически предполагает наличие обостренного чувства самосохранения и приближающейся опасности, даже замаскированной самым тщательным образом.

На удивление, бой начался в спокойном темпе. Я понимал рыжеголового – ему хотелось продемонстрировать высокий класс перед сиятельными ликами высоких экзаменаторов, а показ техники как раз и требует некоторого замедления, потому что настоящее кумитэ молниеносно и практически невидимо для глаз, словно сама смерть.

Теперь я не притворялся. Точнее, не таил, что и мне знакомы принципы каратэ и что я тоже владею приемами рукопашного боя.

Я решил сыграть в его игру, чтобы потешить начальство клоунадой мастерского уровня. А заодно и прощупать рыжего дьявола, на что он способен, потому как при первой нашей встрече у меня в голове была только одна мысль: как бы не дать ему добраться до моих энергетических меридианов, иначе мне грозила даже не гибель, а нечто более страшное – медленное угасание и полный дебилизм на фоне диких, непрекращающихся болей.

Зал облегченно вздохнул: рыжий атаковал, как хорошо отлаженный механизм, а я не без некоторого изящества отмахивался, стараясь не прервать нечаянно жестким ударом временную идиллию на татами.

Со стороны наша мышиная возня выглядела впечатляюще, и я уже начал подумывать, как мне договориться с рыжеволосым об эффектном финале, где я готов был сыграть в поддавки, то есть лечь. Если честно, мне не хотелось ни самому превращаться в кровавое месиво, ни видеть в таком состоянии противника, уже доказавшего свою мощь и отменную подготовку; а я таких парней всегда уважал.

Увы, я поторопился выдать желаемое за действительное. Я не учел одного: наши с Галахом победы требовали достойного отмщения.

Не знаю, о чем беседовал с рыжим его тренер перед началом поединка, но, похоже, таинственный сэнсэй был человеком в высшей степени самолюбивым и жестоким.

Этот удар не застал меня врасплох только благодаря медитации. Его я не только не увидел, но даже не предполагал, что он последует, и именно с той стороны, откуда я меньше всего ждал.

Рыжий незаметно усыпил меня своей раскачкой, больше похожей на исполнение ката, чем на настоящий бой. И лишь какое-то сверхъестественное чувство заставило меня в последнюю долю секунды резко отдернуть голову и в падении сблокировать еще один удар, который по замыслу рыжеволосого дьявола должен был вывернуть меня наизнанку.

Он сначала хотел, чтобы я "хлебнул грязи" – так называется в каратэ один из самых смертоносных ударов пальцами в горло, – а затем, уже выхаркивающего вместе с кровью жизненную силу, добить ногой в грудную клетку.

Монотонно гудящий, как пчелиный улей, зал наконец не выдержал и взорвался криками. Вокруг татами стояли спецы по убийствам голыми руками, и конечно же они не могли не заметить крутого поворота событий.

Рыжий увеличил темп до предела: теперь он свои намерения даже не счел нужным маскировать. Во мне было забурлила дикая злоба на него, но я тут же успокоился, призвав на помощь всю свою выдержку и благоразумие. В голове осталась только одна мысль: он сам подписал себе приговор, и да будет так…

Я просто опередил рыжего.

Кулак курсанта уже летел мне в висок, который я подставил специально, чтобы заставить раскрыться, когда мои пальцы наконец нащупали нужные мне точки на его теле.

Он вдруг обмяк, в глазах, до этого искрящихся жестоким упоением боя, поплыл туман, тело стало податливым и по-старчески рыхлым… Рыжий медленно осел на татами и, пуская пузырящуюся слюну, опрокинулся навзничь.

Нет, я его не убил, хотя и мог бы.

В последнее мгновение, уже втыкая свои ороговевшие пальцы в упругую кожу рыжеволосого, я неожиданно для себя ослабил нажатие, лишь на время парализовав курсанта.

Правда, я не мог поручиться полностью за благополучный для него исход этой атаки. К сожалению, я давно не тренировался на манекене и потому был не в состоянии в полной мере контролировать силу тычка.