"Мастер-арфист" - читать интересную книгу автора (Маккефри Энн)

Глава 15

И действительно, Робинтон ощутил огромное облегчение, вновь оказавшись в Доме арфистов, среди преисполненных надежд юных подмастерьев. Робинтон с головой ушел в подготовку к экзамену на звание мастера; Дженелл предложил ему до конца лета сосредоточиться именно на этом.

Но когда Робинтон услышал доносящиеся из окна репетиционного зала звуки своей «Сонаты для Зеленоглазой», он был потрясен до глубины души.

Да как они посмели?! Откуда они вообще взяли ноты? Робинтон хранил у себя копию, но он никогда… Тут он вспомнил, что сделал еще одну копию для матери — когда Мерелан приезжала к нему на свадьбу. Но ведь не могла же она…

Робинтон выскочил из комнаты и сбежал по лестнице, стараясь грохотом сапог заглушить музыку, которую он с такой любовью создавал для Касии. Он распахнул дверь залами гневно оглядел присутствующих — музыкантов, мать, Петирона.

— Как вы смеете это играть?!

Он шагнул к матери с таким видом, словно готов был схватить арфу у нее с колен и разбить в щепки.

— Нет, это как ты смеешь? — возмутился Петирон, и без того уже взбешенный тем, что им помешали репетировать.

— Это моя музыка! Никто не будет ее играть без моего разрешения!

— Роби… — начала было Мерелан, поднимаясь на ноги и собираясь шагнуть навстречу сыну. Но Робинтон отпрянул и вскинул руки, словно защищаясь и от прикосновения, и от написанных на лице Мерелан сострадания и жалости. В это мгновение он почти ненавидел мать. Как она могла допустить, чтобы Петирон увидел его музыку, его сонату, которую он написал для одной лишь Касии — и ни для кого больше?

— Робинтон, я тоже любила Касию. Я играю это для нее. Каждый раз, когда звучит эта соната, люди вспоминают Касию. Она живет в этой прекрасной музыке. Пока будут помнить твою сонату, будут помнить и ее. Ты не можешь отказать ей в этом! Это ведь нужно и тебе самому…

Робинтон смотрел на мать и чувствовал, как гнев его угасает под ее твердым взглядом. Остальные музыканты сидели так тихо, что Робинтон почти не замечал их присутствия.

Потом Петирон кашлянул.

— Эта соната — лучшее из всего, что ты когда-либо писал, — сказал он, и в голосе его не было ни следа покровительственности.

Робинтон медленно повернулся и взглянул на мастера композиции.

— Да, — сказал он и, развернувшись, вышел.

Вернувшись к себе в комнату, Робинтон заткнул уши, чтобы не слышать музыку. Но, хоть и слабые, звуки приникали в уши, и к концу репетиции — точнее, это было уже прослушивание, если судить по уровню исполнения, — Робинтон вынул затычки. Он прослушал рондо, а затем финал, и по лицу его потекли слезы.

Да, это было лучшее из его произведений. И сейчас, слушая сонату, он обнаружил вдруг, что способен думать о Касии без того ужасающего чувства потери, которое преследовало его с момента смерти супруги. Последние аккорды стихли. Робинтон вздохнул и вернулся к своим занятиям.

На представление он не пошел. Вместо этого он оседлал своего руатанского скакуна и надолго уехал из холда. Он даже заночевал под открытым небом. Но сны его были полны воспоминаниями о Касии, и Робинтон проснулся в поту и лежал до рассвета, вспоминая, как она смеялась, как щурила глаза, как мелодично напевала, как покачивала бедрами, соблазняя его…

Настала зима, и земли вокруг Форт-холда покрылись снегом. В один из дней Робинтона вызвал к себе мастер Дженелл.

— А, Роб! — приветствовал он подмастерья, едва лишь тот шагнул через порог. Он отцовским жестом обнял Робинтона за плечи и провел в свой кабинет. — У нас тут стряслось чрезвычайное происшествие. Помнишь Каренхока? Тощий такой, смуглый подмастерье. Он еще учился в одной группе с Шонегаром.

— Да, помню.

— Он сломал себе ногу, и очень неудачно. И теперь не сможет завершить свой маршрут. Ты бы не согласился подменить его в Южном Болле? До тех пор, пока он не сможет снова путешествовать?

Робинтон охотно согласился и быстро собрал вещи. К вечеру он уже был готов выехать. Задержался он ровно настолько, чтобы сообщить матери, куда он отправляется и почему. Мерелан ободрила сына, провела до дверей и ласково погладила по щеке.

— Знаешь, Роб, — твоя соната имела просто потрясающий успех… — мягко сказала она.

Робинтон кивнул, поцеловал матери руку и уехал.

Каренхок не успел объехать группу прибрежных холдов на восточном побережье Южного Болла. Когда Робинтон добрался до тех краев, там было жарко и влажно. Владелец морского холда встретил его с радостью.

— Знаете, подмастерье, мы очень беспокоимся о вашем товарище. Каренхока все очень любят, и за ним хорошо ухаживают.

— Вы очень добры, холдер Матсен. Мастер Дженелл просил меня передать, что он чрезвычайно вам признателен за заботу о Каренхоке.

— У нас хорошая целительница — местная уроженка, но училась она в цехе, все честь по чести. Она тоже присматривает за Каренхоком, но у нее много дел.

Холдер был человеком приземистым и коренастым, но тонконогим, и непонятно было, как его ноги выдерживают вес тела. Однако же, когда Матсен повел Робинтона к хижине, стоящей чуть в стороне от небольшой гавани, выяснилось, что движется он проворно. У входа в хижину стояло длинное кресло, сооруженное из обычного мягкого кресла и прикрепленного к нему табурета. Деревянная решетка, заплетенная виноградом, защищала кресло от утреннего солнца.

— Эй, Каренхок! Принимай гостя! — крикнул Матсен, когда они подошли.

На порог ступила какая-то женщина, поддергивая широкую длинную юбку. Бесхитростно улыбаясь, она поздоровалась с холдером и арфистом.

— А, так вот ты где, Лаэла, — слегка напряженным тоном произнес Матсен.

Лаэла с улыбкой повернулась к Робинтону, и глаза ее слегка расширились. Улыбка женщины сделалась теплее, а в поведении появилась едва уловимая обольстительность.

— Это — Робинтон, подмастерье цеха арфистов, — холодно произнес Матсен. — Лаэла помогает целительнице Саретте ухаживать за лежачими больными.

— Я просто выполняю свою работу, — сладким голосом пропела женщина, и Робинтон невольно усмехнулся.

Он не мог отрицать, что Лаэла очень чувственна — и что это его привлекает. Впервые за девять месяцев, прошедших после смерти Касии, Робинтон испытал нечто подобное. Он и сам не знал, хорошо это или плохо, но когда Лаэла проскользнула мимо него, он отчетливо ощутил читающееся в ее глазах и голосе приглашение.

— Каренхок сейчас в прекрасном настроении, — сказала она и, рассмеявшись, зашагала по тропинке.

Робинтон проводил ее взглядом.

— К Каренхоку сюда, — напомнил ему Матсен.

— Извините.

Матсен кашлянул и первым вошел в хижину.

Каренхок сидел у стола, вытянув сломанную ногу. У соседнего кресла стояла пара деревянных костылей — так, чтобы удобно было их брать. Робинтон узнал подмастерья: он вместе с Шонегаром занимался борьбой. Завидев Робинтона, Каренхок дружески помахал ему.

— Привет, Робинтон. Я тебя помню, — сказал он. — Хорошо, что Дженелл так быстро прислал мне помощника. Давай, присаживайся. Матсен, не подадите мне мех с вином?

Матсен подал. Робинтон с любопытством взглянул на этикетку и обнаружил, что это тиллекское красное — неплохое, в принципе, но терпкое. Ну, как бы то ни было, это вино, а значит, его можно пить.

К вечеру Робинтон уже во всех подробностях знал о несчастном случае, выпавшем Каренхоку. Его искренне восхитило мужество этого человека, сумевшего с переломанной в трех местах ногой доползти до тропы, на которой его и нашли. А дело было так: Каренхок верхом возвращался к себе в хижину, когда скакун — «второй такой тупой скотины свет не видывал!» — испугался тоннельной змейки и сбросил седока в глубокий овраг. Ударившись в панику, скакун куда-то забежал и домой вернулся нескоро, так что поисковый отряд разыскал Каренхока лишь глубокой ночью. Когда Робинтон что-то сказал насчет силы духа, Каренхок лишь пожал плечами.

— Ну, раз эта ошибка природы сбросила меня в овраг, нужно же мне было как-то выбраться?

Эта фраза чем-то зацепила Робинтона. «Сами забрались, сами выберемся». И снова в голове у него закружился прежний мотив.

Мелодия эта окончательно оформилась лишь много позже, но все же она вернулась, и Робинтон обрадовался тому, что снова способен думать о музыке.

Некогда он провел некоторое время у родственников матери, на восточном побережье, но эта часть Южного Болла была совсем иной. Берег здесь понижался постепенно и переходил в прекрасные пляжи, а пирсы выдавались далеко в море — у берега было слишком мелко, чтобы рыбацкие корабли могли подойти к причалу. Робинтон даже заставил себя выйти в море на шлюпе Матсена — он, правда, был раз в пять больше того, на котором плыли они с Касией. Но все-таки это было еще одним шагом на пути из пучины горя.

Осторожно расспросив Каренхока, Робинтон выяснил, что Лаэла — сама себе хозяйка и дарит свою благосклонность тому, кому пожелает. Каренхок был искренне признателен ей за великодушное отношение. И Робинтон тоже, хотя и вздрогнул, когда Лаэла дерзко заявила, что намерена изгнать печаль из его глаз. И ее раздражало то, что она так и не преуспела в своем начинании. А за ту зиму, что Робинтон провел в морском холде, Лаэла неоднократно возобновляла свои попытки.

Вскоре после окончания Оборота в небе над морским холдом появился дракон. Дети, с которыми Робинтон как раз занимался, возбужденно загалдели: драконы нечасто забирались так далеко на юг. Робинтон взглянул в небо, ладонью заслонив глаза от яркого солнечного света, и нерешительно позвал: «Сайманит'! Это ты?»

«Да, я».

В голосе дракона прозвучало такое веселье — совсем как у Ф'лона, — что Робинтон невольно улыбнулся.

«А что случилось? Что завело тебя так далеко от Бендена?» — поинтересовался Робинтон.

«Ты. Мы были в цехе. Нам сказали, что ты тут».

Бронзовый великан едва коснулся песка, а Ф'лон уже соскользнул с его шеи.

— Робинтон, я стал отцом! Я стал отцом! — закричал Ф'лон, размахивая руками, и гулко хлопнул арфиста по спине. С плеча у него свисал мех с вином. — Сын! Ларна подарила мне сына!

— Ларна? Так ты все-таки ее завоевал!

Сердце Робинтона болезненно сжалось. Когда он впервые узнал, что Ф'лон неравнодушен к повзрослевшей Ларне — той самой, что некогда была сущим наказанием для мальчишки Фаллонера, — Касия была еще жива…

— Распускай учеников, Роб! — велел Ф'лон. — Дети, расходитесь. Заниматься будете завтра.

Робинтон не сумел сдержаться и расхохотался при виде подобного своеволия. А тут еще на вопли ликования сбежались рыбаки, которые сидели на берегу и чинили сети. Робинтон поспешно представил Ф'лона Матсену и остальным, а потом повел друга к хижине, он делил ее с Каренхоком.

— Прекрасный крепкий мальчишка, весь в отца! — похвастался Ф'лон, разливая вино по кружкам, поспешно расставленным Каренхоком.

— Эй, на стол-то вино не лей! — возмутился Робинтон. — Это бенденское?

— А что еще, по-твоему, я мог привезти, чтобы выпить за здоровье моего первенца? — не менее возмущенно отозвался Ф'лон и залпом осушил кружку.

Встреча получилась веселой, хотя и короткой: Ф'лону не терпелось вернуться в Бенден, к малышу.

— Так как, Ларна все-таки простила тебя за то, что ты толкнул ее в мусорную кучу? — поинтересовался Робинтон, вклинившись в бурные излияния Ф'лона. Всадник с изумлением посмотрел на друга.

— Я никогда и не толкал ее в мусорную кучу. Это был Рангул. То есть Р'гул. Теперь он охотнее толкнул бы ее не туда, а кое-куда в другое место, но в супруги ее получил я, — Ф'лон гордо стукнул себя в грудь, — а не Р'гул!

— Уверен: с тобой она будет счастливее, — сказал Робинтон, припомнив, каким обидчивым был Рангул в детстве.

— Конечно! — отозвался Ф'лон. После третьей — а может, четвертой — кружки вина он решил, что ему пора возвращаться в Вейр, к Ларне и сыну. — Я назвал его Фалларнон.

— Отличное имя для будущего всадника.

— Бронзового всадника! Можешь не сомневаться! — заметил Ф'лон, доброжелательно попрощался с Каренхоком и улетел.

— Он явился сюда аж из Бенден-Вейра лишь затем, чтобы рассказать тебе про сына? — спросил Каренхок и кое-как доковылял до двери, желая взглянуть вслед всаднику.

— Мы с ним старые друзья.

— И очень хорошие друзья! — Каренхок одобрительно поднял кружку. — В Южном Болле нечасто встретишь хорошее бенденское!

Девять дней спустя скороход принес Робинтону послание от Ф'лона. Ларна умерла через два дня после рождения Фалларнона. Робинтон отправил ответ с тем же скороходом, выражая свои соболезнования. Но в глубине души Робинтон завидовал Ф'лону: ведь у того остался сын от любимой.

Когда Каренхок наконец начал хорошо ходить и вновь смог ездить верхом, Робинтон после внутренних борений оставил ему своего руатанского скакуна — тот был куда спокойнее и умнее хилого низкорослого животного, некогда сбросившего Каренхока. Поскольку другого скакуна под рукой не случилось, Робинтону пришлось возвращаться в цех на бывшем скакуне Каренхока, и он полностью согласился со всеми эпитетами, которыми Каренхок награждал незадачливого зверюгу.

Первое, что сделал Робинтон, добравшись до цеха арфистов, это потребовал у смотрителя конюшен забрать у него тупой мешок с костями и подыскать нового скакуна. Но затем он сразу отправился искать маму. А когда нашел, Робинтону совсем не понравился ее внешний вид, и он засыпал Мерелан вопросами о самочувствии.

— Все в порядке, милый, не волнуйся. Я действительно хорошо себя чувствую. Просто устала немного. Зима была напряженная — ты же и сам знаешь.

Но Робинтон не успокоился, и на следующее утро изловил мастера-целительницу Джинию.

— Если не приглядываться, она вроде бы выглядит хорошо, — медленно произнесла Джиния. — Но я — да и ты тоже — понимаю, что это не так. Она теряет вес, хотя я вижу, что ест она хорошо. Но не бойся, я за ней присматриваю. И за Бетрис тоже.

— За Бетрис? — Робинтон вдруг осознал, что после возвращения он так и не встречал супругу мастера-арфиста — а ведь обычно Бетрис всегда была на виду, в самой гуще событий. — А что с Бетрис?

Неужели весь его мир рушится? Неужели все, кого он любил и кем восхищался, вдруг решили вспомнить, что они смертны?

Джиния коснулась руки Робинтона. Ее большие, выразительные глаза сделались печальны.

— На свете много такого, чего мы не знаем. И не всегда мы можем помочь… — Она помолчала и вздохнула. — Иногда люди просто тратят все отпущенные им силы… Но я обещаю, что буду внимательно следить за твоей мамой.

— И за Бетрис?

— И за Бетрис, — подтвердила Джиния.

В тот вечер Робинтон уселся за ужином рядом с Бетрис — и заметил, что руки ее слегка дрожат. И тогда он, стараясь не обращать на это внимания, принялся потчевать Бетрис рассказами о самых забавных происшествиях, какие только мог припомнить, а Бетрис смеялась так же охотно, как и всегда. На мгновение их взгляды встретились; Бетрис странно улыбнулась и погладила Робинтона по руке.

— Не волнуйся, Роб, — негромко сказала она, повернувшись так, чтобы ее не услышал супруг. Дженелл как раз принялся многословно объяснять некую законоведческую тонкость молодому подмастерью — Робинтон узнал в нем одного из учеников Шонегара.

— Ладно, только ты хорошенько следи за собой, Бетрис, — негромко сказал Робинтон, постаравшись выразить в этой краткой реплике всю свою любовь.

— Да, конечно. Обязательно.

Пришлось Робинтону удовольствоваться этим обещанием. А назавтра мастер Дженелл сообщил ему о новом назначении: на этот раз — в Керун.

— Ты ведь еще не бывал на равнинах, верно? Полезный опыт, Poб, полезный опыт. Да и контракт недолгий.

Дженелл вручил Робинтону лист пергамента.

— Вот холды, в которых тебе не следует появляться.

— Не следует появляться?.. — Изумленный Робинтон принялся просматривать список из девяти названий.

— Да, — отозвался мастер-арфист. — Как мне ни прискорбно об этом говорить, но теперь к арфистам не везде относятся с прежним почтением. Думаю, тебе и самому случалось разок-другой с этим сталкиваться. Робинтон невольно состроил гримасу.

— Но почему? Мы же всего лишь пытаемся помочь людям. Мы никого не обманываем…

Дженелл склонил голову набок и печально улыбнулся уголком рта.

— Многим сейчас кажется, что Баллада о Долге лжет.

— Та, что воздает честь всадникам?

Дженелл кивнул.

— Вот тебе одна так называемая ложь. Ты уже мог понять, что даже в больших холдах некоторые считают, что Вейр с его всадниками — пережиток ушедших времен, минувшей опасности, с которой можно более не считаться.

— Но, мастер Дженелл…

Мастер-арфист поднял руку и коротко улыбнулся.

— Ты давно и хорошо знаком с единственным сохранившимся Вейром. А многие даже никогда не видели дракона в небе — где уж тут говорить о знакомстве со всадником? Иногда Поиск тоже воспринимают неправильно — хотя в последнее время он проводится редко. — Он постучал по листку со списком. — В общем, как это ни огорчительно, но в этих холдах тебе бывать не следует. Мы не можем заставлять людей учиться тому, чего они знать не желают.

Когда Робинтон уже выезжал со двора на своем новом, молодом руатанском скакуне, он увидел рысящего навстречу другого скакуна. И его владелец показался Робинтону очень знакомым.

Робинтону уже дважды случалось видеться с незримым приспешником Дженелла — в кабинете у мастера-арфиста, по официальному делу.

— Если вас смущает отсутствие имени, зовите меня Шнырок, — весело усмехнувшись, сказал тогда этот человек. — Видите ли, я шныряю то там, то тут…

Мастер Дженелл улыбнулся.

— И ты его никогда в глаза не видал, Роб.

— Ясно, — ответил тогда Робинтон. Но сейчас ему очень нужно было узнать одну вещь — и сообщить ее мог только этот скороход.

— Э-э… скороход, подождите минутку… Робинтон натянул поводья своего скакуна. Скороход послушно остановился и повернулся к нему. Робинтон улыбнулся.

— Я так и думал, что это вы.

Шнырок коротко улыбнулся в ответ.

— Я много кого одурачил.

— Да, но ведь я — арфист, и меня тоже учили подмечать разные мелочи — как и вас. Вы нашли Маллана? — нетерпеливо поинтересовался Робинтон.

Лицо скорохода сделалось настолько бесстрастным, что вспыхнувшая было в груди Робинтона надежда угасла. Шнырок покачал головой.

— Он умер на рудниках. Это все, что мне удалось разузнать. — Затем бесстрастность его сменилась жгучей ненавистью. — И я еще доберусь до Фэкса!

— А если не вы, так я.

И, пообещав это, Робинтон тронул скакуна.

Хотя на всем пути по равнинам Керуна Робинтона принимали хорошо, временами он чувствовал, что некоторые обучающие Баллады вызывают у людей неприятие. Тогда Робинтон принимался беседовать со взрослыми обитателями этих холдов, напоминая им о положениях Хартии. Частенько он вечера напролет делал копии документов, способных опровергнуть слухи о «лжи» арфистов. По большей части ему удавалось переубедить скептиков.

Несколько раз хозяева приютивших Робинтона холдов предупреждали арфиста, что «вашего брата тут не сильно любят», и, если Робинтона вечером просили поиграть, он предусмотрительно выбирал невинные любовные песенки и танцевальные мелодии. Но даже на простого музыканта иногда поглядывали угрюмо и неприязненно.

Однажды вечером в холде Красный Утес Робинтон, к своему удивлению, увидел Шнырка, одетого скороходом. Он принес местному холдеру ответ на его послание в какой-то из цехов. Робинтон дождался возможности переговорить со Шнырком и попросил передать письмо Мерелан — а убедившись, что никто сейчас их не слышит, перекинулся со Шнырком еще парой слов.

— Вот уж не ожидал увидеть вас здесь, — сказал Робинтон, помахивая письмом и делая вид, будто речь идет о нем.

— Что ж, по-вашему, мастер Дженелл не знает, куда посылает своих арфистов? — поинтересовался Шнырок. — И кстати, если у вас будут возникать какие-то сомнения, можете наводить справки у станционного смотрителя.

Взяв у Робинтона письмо, он уже более громко и совсем другим тоном произнес:

— Ладненько, арфист, я пригляжу за этим письмецом, раз уж ты так просишь.

Когда Робинтон завершил поездку по Керуну, мастер Дженелл отправил его в Нерат, в поселение, соблюдавшее, по счастью, старые традиции. Робинтон с радостью воспользовался возможностью хоть на время забыть о непрерывной бдительности и ревностно принялся учить детей обязательным песням и Балладам. Он с облегчением отметил, что всадники частенько появляются в этих краях— прилетают за свежей рыбой для Вейра. Робинтон каждый раз передавал с ними приветы Ф'лону и пытался поговорить с драконами. Те с изумлением смотрели на него, но так ни разу и не ответили.

Их молчание немного обижало Робинтона — ведь Сайманит' всегда охотно с ним разговаривал. Хотя, с другой стороны, Ф'лон ведь был его другом, а с всадниками этих драконов он едва знаком…

Весной Робинтон вернулся в цех арфистов — и при виде матери его охватил ужас. Она ужасно исхудала, остались лишь кожа да кости. Болезнь выпила всю ее красоту, и даже волосы Мерелан сделались сухими и ломкими. Певицу постоянно терзали жестокие приступы кашля. Она почти не могла ходить сама — ей приходилось на кого-нибудь опираться.

— Что-то с тобой неладно, мама, совсем неладно, — сказал Робинтон и взглянул на Петирона, поддерживавшего Мерелан. Тот кивнул. Лицо его было страдальческим и обеспокоенным.

— Именно потому тебя и вызвали обратно, — сказала Робинтону Джиния, когда он вихрем ворвался в цех целителей.

Робинтон застыл, словно громом пораженный.

— Что значит — «именно поэтому»?

Джиния взяла его за руку. Лицо целительницы было исполнено сострадания и боли.

— Да, Мерелан хотела тебя видеть. Ей осталось не так уж много времени.

— Но… Я же только что потерял Касию!

— Я знаю, милый мой Роб. Я знаю. — В глазах у Джинии стояли слезы. — Мерелан — лучшая моя подруга. И все, что мне под силу теперь сделать, — позаботиться, чтобы она не страдала от боли.

Робинтон кивнул, чувствуя, как его сковывает холодное оцепенение горя.

— Ты должен помочь ей. И Петирону.

— Ей — обязательно. Петирону…

— Робинтон, он посвятил ей всю свою жизнь.

«А я так и не смог посвятить жизнь Касии», — с горечью подумал Робинтон.

Когда-то он думал, что дни, последовавшие за кончиной его супруги, были тяжелыми. Но теперь, наблюдая за медленным угасанием матери, Робинтон понял, что бывает и тяжелее. Робинтон часто играл для матери разные песни — даже переделанную на юмористический лад «Сам залез — сам вылезай»; Мерелан улыбалась и даже иногда тихонько посмеивалась. Петирон тоже много играл для жены; похоже было, что музыка действует на нее умиротворяюще.

Три дня спустя Джиния разбудила Робинтона перед рассветом.

— Конец близок.

Робинтон поспешно натянул штаны и рубаху и бросился вслед за целительницей. Его переполнял ужас.

Конец Мерелан оказался неожиданно мирным. Робинтон держал одну ее руку, а Петирон — другую. Мерелан слабо улыбнулась и едва заметно сжала исхудавшие пальцы. А потом она вздохнула, как некогда Касия, и застыла. Робинтон и Петирон не шевелились. Ни у одного не хватало сил выпустить безжизненную руку.

Джинии пришлось взять это на себя. Она мягко заставила их разжать пальцы и сложила руки Мерелан на груди.

Первым не выдержал Петирон. Он захлебнулся рыданиями.

— Мерелан, как ты могла покинуть меня? Как ты могла?!

Робинтон посмотрел на человека, некогда его породившего; Петирон воспринял смерть Мерелан как личное оскорбление. Но ведь Петирон всю свою жизнь был по натуре собственником. Так с чего же ему меняться теперь? И все же Робинтону было бесконечно жаль этого человека.

— Отец… — произнес он, медленно поднимаясь на ноги.

Петирон моргнул и уставился на сына с таким видом, словно тому не полагалось здесь находиться.

— Уйди. Она была для меня всем. Мне нужно побыть наедине с ней и с моим горем.

— Я тоже горюю. Она — моя мать.

— Да что ты можешь знать о моей боли?! Петирон схватил сына за отворот рубахи. Робинтон едва не расхохотался. Он услышал невнятный возглас Джинии и предостерегающе вскинул руку. На этот вопрос он собирался ответить сам.

— Что я могу знать, Петирон? И ты говоришь это мне? Мне слишком хорошо известно, как ты сейчас себя чувствуешь.

Глаза Петирона округлились, он наконец-то начал что-то понимать. А потом он снова разрыдался. Он был так раздавлен горем, что Робинтон, не думая о том, что делает, шагнул к кровати и обнял отца, пытаясь его утешить.

С этого дня Петирон больше не писал музыку. Его музой была Мерелан; она ушла — и с нею ушло вдохновение. Но ее смерть произвела перемены, о которых она лишь мечтала всю свою жизнь. Петирон и Робинтон так никогда и не стали друзьями, но Петирон начал намного спокойнее относиться к обществу сына. Мастер Дженелл даже удивился как-то — до чего же горе смягчило этого человека! Ученики и подмастерья, изучающие теорию композиции, вряд ли согласились бы с мастером-арфистом — на Петирона по-прежнему было трудно угодить. Но никто из них не мог пожаловаться на глубину знаний, которые Петирон им давал.

Когда умерла Бетрис — у нее внезапно остановилось сердце, — Робинтон все еще жил в цехе. Так что он помогал мастеру Дженеллу пережить первое, самое тяжелое время. Эта кончина стала потерей для всего цеха, от самого младшего из учеников до Петирона. Но все-таки приезд Халанны, превратившейся теперь в степенную полную матрону, счастливую супругу и мать семейства, стал для Робинтона полной неожиданностью.

— Я очень многим обязана этой женщине, — сказала она. — Почти как твоей матери, подмастерье Робинтон. — С этими словами Халанна странно, искоса взглянула на Робинтона. — Я тогда была на редкость дрянной девчонкой, а Бетрис и Мерелан все-таки удалось вколотить в мою дурную голову хоть немного здравого смысла. Можно, я спою для Бетрис — вместе с тобой? И для Мерелан. Я до сих пор слежу за своим голосом, ты же знаешь.

— Нет, не знаю. Но я рад, что это так. Мама была бы рада, — вполне чистосердечно ответил Робинтон.

Так и вышло, что Халанна спела произведение, выбранное Петироном для этого случая, и голос ее звучал теплее и выразительнее, чем за все то время, что она обучалась в цехе арфистов. Голос Халанны был столь прекрасен, что мастер Дженелл, вытерев слезы, вслух пожалел о том, что по нынешним временам в цехе обучается мало женщин.

— Робинтон, может, ты во время путешествий кого-нибудь подыщешь? — спросил мастер Дженелл. — Конечно, то, что твоя мать отдала пению всю жизнь, — это редкий случай. Но вот Халанна до сих пор поет, и Майзелла, насколько я понимаю, тоже. Найди мне еще несколько одаренных девушек, ладно?

— Я непременно поищу! — горячо отозвался Робинтон. Он сейчас готов был пообещать все, что угодно, лишь бы глаза мастера вновь зажглись прежним светом.

И он честно старался выполнить свое обещание. Он прослушивал не только мальчиков, но и подающих надежды девочек и пытался уговорить обладателей наилучших голосов отправиться на обучение в цех арфистов.

На следующий Оборот Робинтон получил статус мастера; Дженелл продолжал давать ему непростые поручения: управиться с упрямым холдером, подменить заболевшего арфиста или посетить Встречу в отдаленном холде. Кроме того, ему частенько приходилось выступать в качестве арбитра в Форт-холде и самом цехе. Всякий раз, как представлялась такая возможность, Робинтон отправлял по барабанной связи послание в Бенден-Вейр и просил помощи у Ф'лона — и слушал рассказы всадника о его сыне, Фалларноне. Мальчика взяла на воспитание Манора, та самая девушка, на которую Робинтон обратил внимание еще тогда, в ночь смерти С'лонера и Майдира. И Робинтон ничуть не удивился, узнав, что через три Оборота после рождения Фалларнона Манора подарила Ф'лону второго сына, Фаманорана.

Ф'лона снедали две заботы. Первой и самой важной было то, что ленивая Неморт'а так и не желала выползти из королевского Вейра и вновь подняться в брачный полет, предоставив тем самым ему, Ф'лону, возможность стать предводителем Вейра и покончить с правлением К'врела, К'роба, М'ридина и М'одона. А вторая забота заключалась в том, что никто не желал серьезно относиться к угрозе, исходящей от «этого самозваного лорда-холдера Фэкса».

Йора, похоже, благоволила К'врелу, и это еще сильнее бесило Ф'лона.

— С тех самых пор, как С'лонер завез лорда Майдира в Промежуток, К'врел боится лишний раз пальцем пошевелить — как бы не вызвать чем неудовольствия лордов-холдеров. Я могу еще понять, когда он старается потише себя вести с Райдом — но есть и другие узколобые идиоты…

Робинтон робко попытался возразить. Всадник смерил его сердитым взглядом.

— Именно так! Райд — узколобый идиот. Он старается действовать в точности так же, как его отец, только Майдир был намного умнее и терпимее. Правда, Райд продолжает присылать в Вейр десятину, и все ему за это благодарны. — Ф'лон скривился. — До чего же мне противно быть обязанным этому человеку!

— Но это — его долг, — мягко произнес Робинтон.

Ф'лон нахмурился.

— Ну, мы объясним ему, в чем его долг, когда я догоню Неморт'у. — Он сделался еще мрачнее. — Хотя этого я тоже боюсь, Роб. Йора совсем уже превратилась в жирного слизняка. За Неморт'ой мы еще хоть как-то присматриваем и не даем ей слишком сильно обжираться — а то ведь она даже не сможет набрать приличную высоту… Хотя ее и так только что не пинать приходится, чтобы она поднялась в воздух. Эта мне Йора! — Всадник воздел руки. На лице у него читалось живейшее отвращение. — Нет, ты можешь себе такое представить: госпожа Вейра, которая боится высоты?!

— Я не раз думал: а как такое могло получиться? — пробормотал Робинтон.

Ф'лон фыркнул.

— Она понравилась моему отцу больше прочих кандидаток. Их и было-то всего четыре; вот до чего низко Вейр пал в глазах обитателей Перна, которых поклялся защищать.

Робинтон резко выпрямился.

— Что, Алая звезда возвращается?!

— Нет, — отмахнулся Ф'лон. — Пока еще нет. И я этому очень рад. До ее возвращения, по моим подсчетам, остается еще около трех десятков Оборотов.

— Но ты к этому времени будешь уже старым всадником.

— У меня два сына, и они меня сменят, если вдруг я не доживу, — Ф'лон с вызовом улыбнулся. Но затем он снова помрачнел. — Они будут знать, для чего существуют Вейры. Они будут знать — от меня, — заявил он, ткнув себя в грудь, — что должны делать всадники.

— А что нового слышно о Фэксе?

Робинтон никогда не называл этого человека узурпированным титулом. В конце концов, Конклав, состоящий из владетелей Великих холдов, главных мастеров и предводителя Вейра, так никогда и не утверждал Фэкса лордом холда Плоскогорье. По закону холд принадлежал Баргену, старшему из оставшихся в живых сыновей прежнего лорда-холдера — если, конечно, Барген и вправду еще жив.

— О, он очень занят, — Ф'лон снова улыбнулся, на этот раз злорадно. — Он все никак не может заполучить потомка мужеска пола, а потому хватает каждую хорошенькую женщину, какую только может отыскать. Опасно в нынешние времена быть женщиной и жить на землях Плоскогорья. А эти его поединки? Ха! — Всадник снова воздел руки. — Он очень лихо убирает со своей дороги всякого, кто мог бы ему противостоять. Просто берет и оскорбляет человека, чтобы создать повод для драки. И всегда выигрывает. Потом он ставит в процветающие холды своих кретинов… и продолжает точить зубы на все, до чего только можно дотянуться.

— Да, я слыхал.

Робинтон регулярно читал донесения о вылазках Шнырка, а потому был в курсе дела — насколько это вообще представлялось возможным.

— А что ты слыхал, Роб? — поинтересовался Ф'лон.

— Что он пробует на прочность границы Крома и Набола. Фокусничать так с Тиллеком или Телгаром он не решается. И Мелонгель, и Тарафел завели у себя пограничную стражу — на скакунах! — и устроили цепь сигнальных вышек, чтобы можно было быстро поднять тревогу.

— Отлично! — отозвался Ф'лон и с одобрением кивнул. — Но ты мне лучше вот что скажи: когда прочие наши разленившиеся лорды начнут предпринимать хоть какие-то действия против Фэкса? Все равно ведь когда-то придется!

Робинтон говорил об этом с Грогелланом, лордом Форта, и Ашмичелем, лордом Руата — но безуспешно. К счастью, Грож относился к этому вопросу куда серьезнее, чем его отец. Что же касается Кейла, наследника Ашмичеля, то он не присутствовал при той беседе, когда Робинтон осторожно пытался выведать настроения его отца. Лорд Ашмичель отнесся к опасениям Робинтона скептически, и это очень беспокоило арфиста: ведь Руат не только граничил с Наболом, но и был процветающим Холдом— его скакуны славились по всему Перну. Руат — заманчивая добыча для Фэкса. А скакуны ему очень понадобятся, когда он обратит свой алчный взор на равнины Телгара и Керуна.

— Лорды-холдеры не могут подозревать одного из них — это противно их природе, — ровным тоном произнес Робинтон.

— Но им, однако же, не полагается игнорировать всякие неприятные вещи, которые не хотелось бы признавать.

— Верно. И я делаю все, что могу, чтобы они забеспокоились.

— Ты знаешь, что Фэкс взял в жены женщину из рода руатанских властителей?

— Нет, этого я не знал, — Робинтон подался вперед. — И кого же?

— Гемму.

Робинтон нахмурился, не в силах вот так вот с ходу сообразить, о ком же идет речь.

— Она, кажется, всего лишь четвероюродная сестра нынешнего лорда, — подсказал ему Ф'лон. — Но, однако же, она руатанской крови. И Фэкс наверняка воспользуется этим, чтобы придать своим притязаниям на Руат видимость законности. В принципе, племянник ведь тоже может унаследовать холд — равно как и муж дочери.

— Да сколько же у него сейчас жен? — не выдержав, возмутился Робинтон.

— Должно быть, столько же, сколько холдов, — сказал Ф'лон и добавил с нехорошей усмешкой: — Этот тип ненасытен, и не только тогда, когда дело идет о землях.

— Но ведь должен же быть какой-то предел!..

— Будем на это надеяться, — отозвался Ф'лон.

Через Оборот после рождения Фаманорана Неморт'а все-таки поднялась в брачный полет, и догнал ее Сайманит'. Ф'лон наконец-то стал предводителем Вейра. М'одон, старейший из всадников, однажды утром просто не проснулся — скончался во сне. Зима выдалась нелегкой. Двадцать четыре всадника умерли от лихорадки, и Вейр наполнился плачем драконов. Вторая кладка Неморт'ы составила девятнадцать яиц — этого не хватило, даже чтобы возместить потери.

Недовольство цехом арфистов мало-помалу расползалось все шире. Несколько раз случалось, что арфистов подкарауливали на дороге и избивали. Но самый паршивый случай произошел в Кроме. Лорд Крома, Лесселден, пригласил к себе в холд молодого арфиста Эвенека. Он должен был, по просьбе леди Релны, отыскать в холде людей с музыкальными способностями; леди хотелось, чтобы кто-нибудь аккомпанировал ей и помогал играть небольшие пьесы, которые она сочиняла. Эвенек сообщил со скороходом, что принимает предложенный ему пост.

У леди Релны обнаружился хороший голос, да и сама она оказалась женщиной приятной. А Эвенек был совершенно уверен, что сумеет выполнить ее просьбу и обучить нескольких музыкантов. Еще он сообщил в письме, что заниматься ему придется только музыкой, поскольку лорд Лесселден недвусмысленно намекнул, что условия контракта не требуют от него обучать детей «обычной чуши, которую несут арфисты». Мастер Дженелл несколько беспокоился за Эвенека, но и он, и другие мастера считали, что молодой тенор достаточно умен, чтобы справиться с любой проблемой, особенно если учесть особые условия контракта.

А затем к мастеру Дженеллу прибыл скороход — на этот раз не Шнырок. Он даже не остановился на станции Форта, как это обычно делали посланцы. Мастер Дженелл тут же вызвал к себе Робинтона.

— Эвенека жестоко избили и вышвырнули из холда. Если б на него случайно не наткнулся скороход, он мог бы и умереть. Возьми целителя и прихвати с собой пятерых самых сильных подмастерьев. Скороходы перенесли Эвенека от границы Крома в Набол, на станцию номер сто девяносто три. Знаешь, где она расположена?

Робинтон знал, поскольку частенько изучал расположение станций скороходов. Он собрал группу, включив в нее самого крепкого целителя из числа подмастерьев, находившихся сейчас в цехе, и усадил их на самых быстрых скакунов, какие только нашлись под рукой. Они гнали скакунов во весь опор — в Руате их пришлось сменить, — зато быстро добрались до нужной станции.

Эвенека приютил у себя станционный смотритель; он даже умудрился найти в окрестностях целителя.

— Я сделал все, что мог. — Целитель Джерматен покачал головой. Прискорбное происшествие глубоко его потрясло. — Они переломали ему руки в нескольких местах. И так искалечили горло, что я даже не знаю, сможет ли он теперь петь.

— Он знает, кто это сделал? — спросил Робинтон, заставив умолкнуть товарищей; те роптали, требуя мести. Ему самому стоило немалых трудов совладать с захлестнувшим его гневом, но Робинтон знал, что возмездие — как бы им ни хотелось его осуществить, — не принесет пользы цеху арфистов.

Джерматен пожал плечами.

— Думаю, знает, но сказать не может — ему больно говорить. Кости я сложил, как сумел, но хорошо бы, чтобы его осмотрел более опытный целитель.

— Он в состоянии выдержать дорогу?

Робинтон отметил про себя, что этот вопрос заинтересовал и станционного смотрителя.

— Если вы будете ехать медленно и осторожно — да, — отозвался Джерматен. — На самом деле, мне думается, что Эвенек почувствует себя в безопасности лишь после того, как вернется в родной цех.

— Если только мы и там можем чувствовать себя в безопасности… — пробормотал один из учеников.

— Форт и Руат будут защищать цех арфистов до последнего человека, — твердо произнес Робинтон. — Можно мне сейчас повидаться с Эвом?

Больного поместили в самой дальней — и самой безопасной — спальне станции. Трое скороходов постарше караулили под дверью, а супруга смотрителя сидела в самой комнате и занималась рукодельем. Когда арфисты вошли в комнату, женщина привстала и на всякий случай потянулась за дубинкой.

Эвенек спал; его перебинтованные руки лежали на подушках. Лицо молодого арфиста было сплошным синяком, шею тоже закрывали бинты. Робинтона замутило, а один из подмастерьев поспешно выскочил из комнаты. Робинтон почувствовал, как в нем поднимается горечь. Он даже не подозревал, что способен на столь сильное чувство — оно было даже глубже того, что владело им после смерти Касии. У Робинтона мелькнула было мысль — не попросить ли Ф'лона, чтобы тот помог перевезти Эвенека, но арфист сразу отказался от этой мысли. С такими травмами в Промежуток лучше не соваться.

Радость и облегчение, вспыхнувшие в глазах Эвенека, и его неловкие попытки поблагодарить друзей произвели на арфистов еще более сильное впечатление. Он даже сумел дать понять, что готов выдержать любые трудности и неудобства, сопряженные с путешествием.

— Домой… в цех… — постоянно повторял он.

Джерматен и целитель-подмастерье быстро обсудили ситуацию с профессиональной точки зрения и сообщили Робинтону, что на следующее утро можно будет отправляться. Обитатели станции явно испытали немалое облегчение — но все же они приютили Эвенека в трудный час, и потому Робинтон сказал, что цех арфистов считает себя их должником.

— Вот уж не думал, Робинтон, что мне доведется такое видеть — чтобы кто-то так обошелся с арфистом! — сказал станционный смотритель, покачав головой. — Прямо нe знаю, куда катится этот мир. Нет, не знаю.

После ужина арфисты устроили для обитателей станции небольшое представление — но на всякий случай старались играть и петь потише.

Они без происшествий доставили Эвенека обратно в цex. Увидев юношу, мастер Дженелл не удержался от слез. Чуть позднее мастер-целительница Джиния и подмастерье Олдайв, осмотрев Эвенека, объявили, что хотя они и полагают, что сумеют вернуть Эвенеку способность владеть руками, трудно сейчас сказать, сможет ли он играть на музыкальных инструментах с прежним мастерством. В том же, что касалось его голоса, они ничего обнадеживающего сказать не могли — слишком сильно была повреждена трахея.

Случай с Эвенеком потряс весь цех. Но лорд Грогеллан вместе с сыновьями нанес мастеру Дженеллу официальный визит и заверил, что цех арфистов может твердо рассчитывать на его поддержку и защиту — и весь цех, и любой арфист, которому это понадобится.

Хотя столь страшных инцидентов более не случалось, всем арфистам отныне было велено держаться настороже и путешествовать только вместе с торговцами или другими заведомо дружелюбными путниками.

Мастер Дженелл, которого с возрастом стали мучить сильные боли в суставах, в важных случаях отправлял теперь своим представителем Робинтона, как другие отправляют «глаза и уши». В то утро Дженелл снова прислал к Робинтону подмастерье с просьбой явиться к нему в кабинет. Робинтон позволил себе с усмешкой посетовать:

— И куда же вы хотите отправить меня на сей раз, мастер? По-моему, я уже встречался с каждым владетелем каждого Великого холда и с большинством холдеров помельче и побывал в каждом цехе. Неужели я что-то упустил в своих странствиях?

— Я заставил тебя побывать в каждом крупном холде и каждом цехе не просто так, а с определенной целью.

— В самом деле?

Этот ответ вызвал у Робинтона живейшее любопытство. Робинтон попытался его скрыть, но не особенно преуспел.

— Да. Я старею, Роб, и ищу себе преемника. Конечно же, мастера цеха проголосуют так, как того потребует их совесть, но я намерен ясно и недвусмысленно высказать свое пожелание, И я желаю, чтобы меня сменил ты!

Робинтон изумленно уставился на старого друга. Такого он не ожидал.

— Да вы еще много Оборотов будете нами руководить, Дженелл! — выпалил он со смехом. Но когда Робинтон увидел выражение лица мастера-арфиста, смех его оборвался.

— А я так не думаю, — сказал Дженелл. — Суставы меня доканывают, а Бетрис больше нет, и хлопотать над ними некому. — При воспоминании о супруге Дженелл нежно улыбнулся. — И сердце у меня не в порядке. Так что я могу просто объявить о выборах и провести остаток отпущенного мне время на теплом бережке Исты.

— Нет, Дженелл, погодите минутку! Я слишком молод…

— Цеху нужен молодой и энергичный мастер-арфист, Роб, — решительно и вместе с тем обеспокоенно оборвал его Дженелл. — И сейчас — больше, чем когда бы то ни было. Я могу оставить цех лишь на человека, который в полной мере осознает угрозу, исходящую от Фэкса. Я должен знать, что другим холдам не грозит судьба, постигшая все Плоскогорье и нависшая ныне над Кромом, — неграмотность и угнетение.

Дженелл по свойственной ему неугомонности встал и принялся расхаживать по кабинету. И лишь теперь, глядя на него, Робинтон осознал, до чего же тяжело возраст и болезнь отразились на главном арфисте, некогда столь подвижном и энергичном.

— И мне нужен человек, — продолжал Дженелл, ткнув скрюченным пальцем в сидящего Робинтона, — который верил бы, как и я сам, что Нити вернутся и вновь будут угрозой Перну. — Он усталым жестом пригладил редеющие волосы. — Не знаю, что по этому поводу намерен предпринимать Вейр, но наш долг как арфистов — всеми силами поддерживать Бенден. Ты вступил на этот путь еще ребенком — благодаря твоей дружбе с Ф'лоном. Некоторые владетельные лорды успели невзлюбить Ф'лона. Если бы ты давал ему советы…

— То Ф'лон не стал бы к ним прислушиваться. Он не слушается никого, и меня тоже, — уныло сказал Робинтон.

— Думаю, Роб, ты недооцениваешь свое влияние на Ф'лона, — сказал Дженелл и тяжело опустился в кресло, кривясь от боли. — И думаю, что твой авторитет в целом куда выше, чем, быть может, ты осознаешь. Ты по-прежнему способен разговаривать с драконами?

Робинтон кивнул.

— По крайней мере, с Сайманит'ом — да. Наверное, из-за Ф'лона. В любом случае в наших разговорах нет ничего такого, о чем можно было бы написать балладу.

Дженелл погрозил ему пальцем.

— Это куда больше, чем случалось обрести людям, рожденным не в Вейре.

— И этого действительно вполне довольно.

Дженелл коротко улыбнулся.

— Судя по сообщениям Шнырка, ты — единственный из всех арфистов, к которому даже самые рьяные недоброжелатели нашего цеха относятся с уважением.

— Если не считать Плоскогорья.

— Фэкс сожрет сам себя. Таков обычный конец подобных типов. Они появлялись и до Фэкса, будут и после него. Когда мы живем в соответствии с Хартией, все благоденствуют. Когда ее пытаются отбросить, весь континент страдает.

Робинтон кивнул. Он был совершенно согласен с Дженеллом — но понятия не имел, как добиться неуклонного выполнения Хартии. Особенно теперь, с учетом неприкрытой агрессии Фэкса.

— Итак, мастер Робинтон, я называю тебя своим преемником.

Робинтон попытался возражать, ссылаясь на свою молодость и на то, что есть много более достойных кандидатов.

— И никто из них не желает очутиться на моем месте, — с мрачным юмором заявил Дженелл. — Миннарден настойчиво посоветовал мне обдумать твою кандидатуру, равно как и Эварель. И, уж конечно, меня поддержат все мастера, проживающие непосредственно в цехе.

— Включая… Петирона? — усмехнувшись, поинтересовался Робинтон.

— Как ни странно — да. Я, правда, сомневаюсь, что он бы сам выдвинул твою кандидатуру, но возражать он не станет.

Робинтон искренне удивился, услышав подобное утверждение.

— Я охотно признаюсь, что занял этот пост не столько из честолюбия, сколько потому, что больше было некому, — хмыкнув, произнес Дженелл. — Я служил цеху и делал все, что было в моих силах…

Робинтон был совершенно с этим согласен. Мастера-арфиста Дженелла любили и уважали повсюду. Старый мастер тем временем продолжал:

— И мне не пришлось долго размышлять, на кого возложить эту ответственность, кому теперь придется иметь дело с Фэксом — и, что еще более важно, с Нитями.

— Как это мило с вашей стороны… — саркастически пробормотал Робинтон.

— Я подумал о тебе как о своем преемнике в тот самый момент, когда увидел, как ты разговариваешь с драконами. Помнишь тот день?

Робинтон кивнул. Это было одним из самых ярких воспоминаний его детства. Ф'лон как-то упомянул в разговоре, что драконы чрезвычайно капризны в том, что касается бесед с людьми, не принадлежащими к Вейру. Иногда они могут с кем-нибудь поговорить. Но чаще всего они от разговора уклоняются. Ф'лон тогда еще добавил с обычной своей лукавой улыбкой: «А ты драконам нравишься, Роб». А Робинтон подумал, что у драконов и их всадников существуют тайны, неведомые остальным.

— Я и не знал, что за мной кто-то наблюдает. Дженелл улыбнулся.

— Я наблюдал за тобой с того самого дня, как Мерелан сообщила, что ты наигрываешь на своей дудочке вариации музыкальных тем.

— Дженелл, как мне отблагодарить вас за все то, что вы для меня сделали? — На этот раз в голосе Робинтона не слышно было ни капли сарказма.

— А, пустое! — небрежно отмахнулся Дженелл. — Я был твоим мастером-арфистом — и пока что им остаюсь. Стань хорошим главой для нашего цеха, и я сочту, что вознагражден с лихвой. Не позволяй тиранам вроде Фэкса и дальше настраивать людей против арфистов.

Такое обещание Робинтон охотно дал.

— Ты слышал барабанное сообщение, поступившее утром? — поинтересовался Дженелл, резко меняя тему беседы.

— Да. — Робинтон улыбнулся. — В Руате родился еще один ребенок. Девочка. Маленькая, но крепкая.

Два дня спустя Робинтона и Дженелла пригласили в Форт-холд. Лорд Грогеллан отверг советы мастера-целительницы Джинии, подмастерья Олдайва, очень многообещающего молодого помощника Джинии, и целителя холда. Он наотрез отказался от хирургического вмешательства.

— Дженелл, ну, может, хоть ты ему что-то объяснишь?! — воскликнула раскрасневшаяся от бессильной ярости Джиния. — Я уже проводила подобные операции, и Олдайв тоже. Это же минутное дело! А если он не даст нам удалить воспалившийся аппендикс, то гной разольется по внутренностям и он умрет!

— Вы не можете его разрезать! — всхлипывая, твердила леди Виналла. — Не можете! Это варварство!

Джиния покачала головой.

— Отнюдь. Это ничем не отличается от удаления гландов — а вы позволяли мне удалять гланды у ваших детей.

— Такое насилие над телом — это недопустимо! — Леди Виналла содрогнулась от отвращения. На лице ее было написано несокрушимое упрямство. — Нельзя кромсать лорда, словно животное!

— Мама, но ведь речь идет о жизни и смерти… — вмешался Грож, пытаясь вразумить родительницу. — Я в Тиллеке сам видел, как делают такую операцию. Ведь верно, Роб?

Робинтон кивнул.

— Клостан тогда оперировал одного моряка, которого привезли с ужасными болями в животе. Неделю спустя он уже вернулся на свой корабль.

Но леди Виналла лишь качала головой, поджав губы.

— Мы этого не дозволим, — повторила она, прижав платочек к губам, и отворила дверь в комнату мужа. Оттуда донеслись стоны Грогеллана. — Джиния, ему же больно! Пожалуйста, дайте ему еще обезболивающего! Как вы можете допустить, чтобы он так мучался?!

— Он не будет мучаться, если разрешит мне…

— Нет, никогда! Как вы только можете предлагать подобное?

— Но не возражал же он, когда я зашивала ему рану на голени! Это же то же самое! — не унималась Джиния.

— Но там была обычная рана! — возразила леди Виналла. — Вы слышите? Ну, вы же можете дать ему еще лекарства!

— Да, могу! — процедила Джиния сквозь стиснутые губы. — Столько, чтобы он умер, не мучаясь!

— Не говорите так, Джиния! Пожалуйста, не надо говорить, будто он умрет!

— Я говорю чистую правду, Виналла. Если его не прооперировать…

Виналла зажала уши руками и, протестующе вскрикнув, почти вбежала в комнату супруга. Тот корчился на кровати.

Грогеллан умер в тот же день, в чудовищных мучениях, которые не могли уже унять ни обезболивающие средства, ни компрессы из холодилки.

— Никакого насилия над телом, никакого кромсания. Просто смерть, — устало пробормотала Джиния, когда они покидали место разыгравшейся трагедии. — По крайней мере это мы можем сказать точно…

Она вздрогнула и оперлась на руку Олдайва.

Вот так и вышло, что Встреча, проходившая в Телгаре, закончилась досрочно. Лордам-холдерам пришлось отправиться в Форт-холд, чтобы утвердить Грожа в правах лорда. Фэкс на Конклаве так и не появился, и все обратили на это внимание.

— С другой стороны, его и не приглашали, — мрачно заметил Дженелл. — Он ведь не прошел установленную процедуру утверждения в правах.

— Что-то мне не верится, что его волнуют такие мелочи, — отозвался Робинтон. — Вот что бы мне хотелось знать, так это какие планы он вынашивает в отношении Телгара.

Отчасти ответ на этот вопрос стал ясен, когда Релна, леди Крома, вместе с двумя младшими своими детьми попросила убежища у лорда Ашмичеля и леди Эдессы, владетелей Руата. Ее супруг и двое старших сыновей погибли, когда Фэкс силой захватил их холд.

Грож принялся обучать военному делу всех мужчин холда в возрасте от пятнадцати до пятидесяти Оборотов. Тарафел и Мелонгель мрачно последовали его примеру и удвоили численность пограничной стражи.

Следующей зимой — она тоже выдалась очень холодной — мастер Дженелл умер от разрыва сердца. Оголли, Уошелл и Горэзд — тоже изрядно сдавший — разослали эту весть повсюду. Они знали, что Дженелл назвал своим преемником Робинтона, но, если бы выборы проводили в точном соответствии с правилами, пришлось бы дожидаться весны — до ее наступления отсутствовавшие мастера просто не могли вернуться в цех. Никому, однако, не хотелось, чтобы в такое время цех оставался без руководства. Робинтон уже слышать не мог непрерывный бой сигнальных барабанов. Через некоторое время он, правда, обнаружил, что барабанные послания почти не слышны на кухне Дома. Там он и спрятался, а Сильвина, дочка Лорры, составила ему компанию. Сколько кружек кла он выпил за время ожидания — не счесть.

Лорра три Оборота назад вернулась к родне, в Южный Болл, и теперь Сильвина, такая же темноволосая и такая же энергичная, как мать, сделалась хозяйкой Дома арфистов. Робинтону нравилось ее спокойное, рассудительное отношение к делам и бедам цеха; после того, как Робинтон достаточно долго пробыл в цехе, их былая дружба возродилась, а потом как-то само собою вышло, что Сильвина стала частенько делить с ним постель. У нее хватало такта не заговаривать о печали в глазах Робинтона, хотя она знала, что за десять Оборотов его воспоминания о Касии так и не потускнели. Сильвина принимала Робинтона таким, какой он есть, и ничего от него не требовала, и за это Робинтон был ей глубоко признателен. Она была так же великодушна, как Лорра.

— Барабаны смолкли, — сказала вдруг Сильвина, собиравшаяся налить Робинтону очередную чашку кла.

— Да, действительно, — отозвался Робинтон, осознав, что не чувствует больше дрожи, проникающей даже сквозь каменные стены Дома. Он сглотнул, и Сильвина, глядя, как он мается, улыбнулась.

— Можешь пока подождать и посчитать.

— А что, если…

Заслышав шаги на лестнице, Робинтон умолк. К кухне кто-то приближался — как минимум, двое.

Сильвина придвинулась поближе и сжала его руку.

В дверях показались улыбающиеся Оголли и Джеринт; они принесли с собой пачку небольших листков пергамента.

— Мастер Робинтон, согласны ли вы принять на себя обязанности главного мастера этого цеха? — церемонно вопросил Оголли, но широкая улыбка и радость в глазах неопровержимо изобличали его истинные чувства.

— Согласен, — отозвался Робинтон; у него внезапно пересохло в горле.

— По единогласному… — Джеринт сделал паузу, чтобы Робинтон осознал значение сказанного, — решению всех мастеров нашего цеха вам надлежит занять эту должность и принять все связанные с нею почести, привилегии, исключительные права… и все это кошмарное количество работы!

Он шагнул вперед, схватил руки Робинтона и крепко пожал.

— Клянусь Первым Яйцом, Роб! До чего же я рад, что выбрали тебя!

— А кого ж еще? — поинтересовался Оголли и, отпихнув Джеринта, тоже пожал руку новоиспеченному мастеру-арфисту. — Кого ж еще мы могли избрать, мальчик мой? Кого? Мерелан так… — глаза Оголли наполнились слезами, и голос дрогнул, но старый арфист все-таки договорил: — Так гордилась бы тобой!

Робинтон крепко пожал руку Оголли, чувствуя, как что-то сдавило ему горло. Он был глубоко тронут тем, что и другие хранят память о милой его маме.

— Да, она бы очень радовалась…

— Она всегда говорила, что ты станешь главным арфистом, — подала голос Сильвина. Она обняла Робинтона за шею и звучно чмокнула в щеку. — Мама будет так за тебя рада, Роб, так рада! Она с самого твоего детства твердила, что тебя, дескать, ждет великое будущее.

— Роб, Петирон помогал нам подсчитывать голоса, — вклинился Джеринт, и в глазах у него заплясали озорные огоньки.

— Он тоже гордится тобой, Робинтон… — самым серьезным тоном произнес Оголли. — Правда-правда!

Робинтон лишь кивнул в ответ. Сильвина тем временем принялась хлопотать у буфета; она извлекла оттуда бокалы и мех с вином и протянула мех Робинтону — так, чтобы он увидел ярлычок.

— Бенденское?! — обрадованно воскликнул Робинтон.

— Дженелл сам его заказал — специально ради сегодняшнего дня! — сообщила Сильвина. — И я его сберегла, — добавила она, смерив Джеринта укоризненным взглядом, — так что открывай! Здесь хватит на всех!

Когда на следующее утро Робинтон вошел в кабинет мастера-арфиста, у него все еще здорово гудело в голове. Внезапно он заметил, что кто-то его ожидает, и резко остановился. Это был Петирон. Отца не было среди тех, кто вчера вечером пил за здоровье нового главного арфиста, и Робинтон на всякий случай отметил про себя этот факт.

— Робинтон, я хочу, чтобы одним из первых твоих распоряжений в этой должности стало новое назначение для меня, — чопорно произнес Петирон. — Я думаю, ты хорошо справишься с должностью мастера-арфиста. Я желаю тебе всего наилучшего, но мне кажется, что мое присутствие в цехе может создать для тебя лишние затруднения…

— Но… отец…

Непривычное обращение далось ему с большим трудом, и Робинтон мысленно обругал себя за то, что это прозвучало так неловко.

Петирон едва заметно улыбнулся; похоже, он считал, что секундная заминка Робинтона достаточно подтверждает его точку зрения.

— Думаю, тебе куда легче будет вести дела, если ты не будешь опасаться… ну, того, что я с чем-то не соглашусь.

Робинтон взглянул в глаза отцу и медленно кивнул.

— Я очень ценю твою заботу, но в этом нет необходимости…

— Я настаиваю! — заявил Петирон, упрямо вздернув подбородок. Сын слишком хорошо знал этот его жест.

— Но сейчас ни в одном из Великих холдов нет…

— Я предпочел бы холд поменьше.

— Но ты — мастер, и отправлять тебя в глушь…

— Именно об этом я и прошу.

— Но у тебя же есть прекрасный новый ученик — как там его, Домек? Мне казалось, ты доволен его успехами.

Петирон фыркнул и небрежным взмахом руки отмел робкое возражение.

— Этот молодой человек считает, что уже все знает. Так что теперь удовольствие возиться с ним достанется тебе.

Робинтон ухитрился сдержать улыбку. Он слыхал, что отец с Домеком уже несколько раз крупно повздорили — из-за хроматических вариаций. Похоже, Петирон встретил наконец достойного ученика.

— Я просто думал, что… — попытался он еще раз.

— Значит, ты ошибался. Так где сейчас имеются свободные места?

И Петирон щелкнул пальцами, словно подгоняя сына.

Робинтон обошел вокруг письменного стола, на котором в строгом порядке были сложены разнообразные послания. За последние несколько недель жизни Дженелл вводил Робинтона в курс всех дел цеха, так что Робинтон знал, где среди этих пергаментов лежат запросы холдов, желающих пригласить арфиста. Он взял нужную пачку и вручил ее Петирону.

— Вот, посмотри, что из этого тебя устроит, — сказал Робинтон, неохотно смирившись с неизбежностью. Но ведь он и вправду слегка побаивался, что отец начнет оспаривать решения, которые он намеревался обнародовать в самом ближайшем будущем. Особенно если учесть, что Петирон совершенно не верил в неизбежное возвращение Нитей. И вряд ли он одобрит, что Робинтон рекомендует обучать учеников четвертого года теории композиции. Да, если Петирон уедет, это и вправду значительно упростит дело.

— Я дам понять остальным мастерам, что этот перевод производится по моему желанию, а не по твоему, Робинтон, — сказал Петирон. Он выбрал из пачки пергаментов один и вручил его сыну. — Вот это мне подойдет.

Робинтон взглянул на письмо и удивленно сощурился.

— Холд Полукруглый? Отец, но зачем? Это же край света! Я там бывал. Туда можно попасть либо морем, либо на драконе, и никак иначе.

— Однако же он расположен в Нератском заливе, и любой приличный капитан сможет отвезти меня туда. Они уже шесть Оборотов сидят без арфиста. Чтобы исправить упущение такого масштаба, придется немало потрудиться. Ты ведь так нерушимо уверен, что каждый должен знать все обучающие Баллады. Что ж, вот достойная задача для меня.

— Но есть же холды в Керуне, и вот этот, на реке Телгар…

— Я выбрал Полукруглый. Не нужно мне мешать, Робинтон.

— Ну, пожалуйста, подумай еще немного! — взмолился Робинтон. Полукруглый был слишком сильно оторван от мира, и это беспокоило Робинтона.

— Я уже выбрал, мастер-арфист.

И с этими словами Петирон, церемонно поклонившись, покинул кабинет.

— Клянусь Первым Яйцом!

Робинтон шлепнулся в удобное кресло, которое некогда занимал Дженелл. Сумеет ли он когда-либо оправдать надежды Дженелла и стать достойным мастером-арфистом? Он уже принял свое первое решение на новой должности — или это решение приняли за него?

Робинтон от души надеялся, что решение это было правильным.