"Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)Глава 4Когда Ингитора проснулась, Аск спал, сидя на полу возле ее лежанки и положив голову на ее ногу под плащом. Пробудившись, он был полон смирения и раскаяния, завязывал ремешки на ее башмаках, целовал ей руки, но смотрел на нее с неповторимой смесью смущения и наслаждения: при трезвом свете дня он стыдился своей вчерашней несдержанности, но с большим удовольствием вспоминал все то, чего благодаря ей добился. Он опять просил прощения, опять клятвенно заверял, что ее честь в полной безопасности от его посягательств, но не упускал случая тонко намекнуть, что – Ваш конунг так прославил уладское золото – а тебе что же, не хватило? – поддразнивала она его, кивая на браслет с «хватающим зверем» и не подозревая, что на его внутренней стороне красивыми четкими рунами вырезано полное имя владельца. – У меня все уладское вот здесь! – Аск выразительно провел пальцем поперек горла. – А это наш Летанди Златокузнец в Аскефьорде делал. Нравится мне этот зверь, в нем силы много! – На тебя самого похож! Ей не приходило в голову, что Торвард конунг, заразивший весь Морской Путь страстной жаждой уладского золота, сложнейшие узоры которого были рассчитаны на всевидящие взоры богов, сам носит изделия какого-то Летанди из Аскефьорда, потому что они ему больше нравятся! Мир и согласие между ними были восстановлены, но нельзя сказать, чтобы ночь в избушке «волчьей матери» на них не повлияла. Столкновение с «хватающим зверем» впечатлило Ингитору не меньше, чем троллиха, но благодаря последней она вспомнила, что вокруг – Медный Лес, который опасно недооценивать, и теперь она замечала его странное, сбивающее с толку влияние на каждом шагу. С ними что-то происходило – они оба явно были не в себе. Утром они прошли немного дальше на восток, а там набрели на небольшое лесное озеро и решили устроиться тут «отдохнуть от бурной ночи», как говорил Аск, весело на нее поглядывая. Помыться им было просто необходимо, потому что при свете дня обнаружилось, что кровь троллихи, ядовито-синяя, как черничный сок, у них везде: на руках и на штанах Аска, на древке копья и даже на рубашке Ингиторы. Как Хорошо, что платье и башмаки она догадалась снять! Подходя к воде и снимая рубаху, он сказал ей что-то про завязывание рукавов, она плеснула в него водой, он как-то так ловко толкнул ее бедром, что она съехала с камня в воду и уцепилась за него же, чтобы не упасть. Дальше она смутно помнила много плеска и визга, а когда опомнилась, они стояли по грудь в воде, то есть это Аск стоял, а она висела у него на шее, потому что почти не доставала ногами дна. – Ну, и прекрасно! – смеялся он, не отрывая глаз от груди Ингиторы, плотно облепленной мокрой тканью. – У тебя еще одна рубашка есть? Да? А жаль! – Что? – То есть, я хотел сказать, все в порядке! А штаны мои все равно в крови этой дряни, поплескаться им не повредит! – Но я просто как околдованная, сама себя не помню! Это что такое? – Да нет же! Был я околдован, прошлой осенью – совсем не те ощущения! – Аск смеялся над ее испугом, по-прежнему крепко держа в объятиях и покачивая из стороны в сторону, как будто полоскал. – Когда околдован, то очень противно – тоска, и тяжесть, и никому не рад, и сам не знаешь, куда и зачем идешь, и на каждой ноге как будто по валуну привязано – вон, по такому! А сейчас мне весело и приятно! И сила плещет через край – сама видишь, мы в середину озера запрыгнули и не заметили! – Да уж вижу! Это просто другой вид колдовства – – Ну, скажу я тебе, как меня зовут, что от этого изменится? Я – То… – Молчи! – Ингитора в неосознанном порыве ужаса подняла руку и закрыла ему рот. – Молчи! Не хочу! Иначе и мне придется говорить, кто я и откуда, и тогда Укрощенный, зверь стал очень покладистым: отвернуться, пока она меняла мокрую рубашку на сухую, Аск согласился неожиданно легко, а потом сам завязал ей рукава, обнаружив ловкость и привычное умение обращаться с женской одеждой. Чему Ингитора и не подумала удивиться. Потом она сидела, медленно расчесывала сохнущие волосы и присматривала за костром, возле которого сушились расправленные на палках его штаны и ее рубаха. Размытые бледно-синие пятна ярко выделялись на светлой ткани – просто жуть, что о ней подумают, если кто-нибудь это увидит! Ладно бы просто кровь, эка невидаль – но синяя… Аск отсыпался под своим плащом, и никакие жуткие сны его не мучили, и троллихи не снились… А Ингитора рассматривала его и пыталась на свободе собрать в кучу и как-то осмыслить свои впечатления, но их оказалось так много и они все получились такими яркими, что рассудок был погребен под их грудой и пребывал в каком-то восторженном недоумении. Приглядываясь к его лицу, к черным бровям, длинным ресницам, Ингитора не могла решить, красив ли он – само понятие красоты не шло к нему, было для него слишком мелким и легковесным. Она смотрела в его смуглое лицо с закрытыми глазами, и ей почему-то вспоминались последние капли росы под солнцем; сейчас роса уже давно высохла, но Ингиторе виделись эти капли, прохладные и словно бы налитые отраженным огненным светом, отчего сами они казались брызгами какого-то свежего, радостного пламени, брошенного солнцем на зеленые листья. Само бурное жизнелюбие Аска, благодаря которому он даже из схватки с троллихой ухитрялся извлечь столько удовольствия, рассыпалось вокруг этими сверкающими огнистыми каплями; падая на Ингитору, они освежали ее, оживляли кровь, так что при каждом вздохе грудь наполняла радость обновления. Нет, это гораздо больше, чем красота! Красивых мужчин она видела и раньше. Светловолосый Эгвальд, безусловно, был красивее, но… Мысль об Эгвальде вызывала в ней чувство, очень похожее на жалость и угрызение совести. Он так любил ее и не побоялся ради нее пойти на смерть, но она никогда не всматривалась в его лицо с таким любопытством, словно хотела через изгиб его бровей проникнуть в душу. Он попал в плен из-за нее, а она не помогла ему, но ничуть не жалеет обо всех тех обстоятельствах, что привели ее к совсем другому человеку… Что она там плела? «Я полюблю того, кто принесет мне голову…» Да в своем ли она была уме? Сейчас у нее полностью открылись глаза на дикость собственного прежнего поведения. Мало того, что она толкнула Эгвальда ярла в такой опасный и бессмысленный, как оказалось, поход. Она и себя чуть не погубила, собравшись стать женой человека, которого не любит. После вчерашнего она уже не могла скрывать от себя, что изменила Эгвальду решительно и безусловно. Ничего особенно пока не случилось, но душой она уже принадлежала Аску. Он был – одно, а все прочие мужчины на свете, включая Эгвальда – совсем другое. Ее чуть снисходительное расположение к Эгвальду не шло ни в какое сравнение с теми неоднозначными, яркими, восторженными чувствами к Аску: он захватил ее целиком, решительно изгнал все мысли о чем-либо другом. Эгвальд являлся только частью мира, не очень-то и большой, а Аск просто уничтожил весь мир, точно они и правда остались единственными на свете людьми. Она не была Фридой с хутора, которая влюбляется в своего пастуха, потому что никого другого не знает; Ингитора видела много разных людей, среди них попадались и красивые, и знатные, и сильные, и с хорошо подвешенным языком… Но ни разу еще она не встречала человека, от которого исходило бы такое горячее и прочное ощущение силы, силы телесной и духовной, слитой в такое живое и неразрывное целое. Ни перед кем она еще не чувствовала такого безусловного восхищения, не испытывала такого блаженства просто от мысли, что Прекрасно понимая, что происхождение обязывает ее оберегать свою честь, Ингитора не собиралась ею жертвовать даже ради столь блестящего героя, но не могла не радоваться, что нравится ему. Она не испугалась «зверя», в глаза которого вчера невольно заглянула: ею владело жадное любопытство к этому человеку и она хотела видеть его таким, какой он есть, вместе с тем зверем, который в нем жил. Он видел и ценил в ней не только женщину; она знала, что ее готовность протянуть руку человеку не будет понята как согласие упасть в объятия зверя. И, может быть, поэтому она отвергала его притязания с известной неохотой и сожалением, которых раньше в подобных случаях не испытывала. Его влечение находило в ней естественный отклик, и она охотно пошла бы ему навстречу, если бы не прочно привитая с детства забота о своем достоинстве. Страстью к ней пылали многие, от молчаливого Стейнара из Лингунберги до готового на подвиги Эгвальда ярла, но только Аск сумел передать свое влечение ей – легко, как «головня головне передать готова пламя от пламени»,[11] и рядом с ним она чувствовала себя той молодой березой, все существо которой радостно раскрывается навстречу солнечному теплу. Сейчас ровно четверо суток с тех пор, как она открыла глаза, увидела его и он сказал ей: «Привет!» Она еще не привыкла к его лицу, и в то же время ей кажется, что она знает о нем даже больше, чем об отце! Отец тоже рассказывал ей о своих путешествиях и подвигах, но не упоминал о любовных увлечениях и о чем-нибудь вроде «выкупа невинности». А Аск словно бы вовсе ничего от нее не скрывал, предлагая себя таким, какой он есть. Эта открытость была неотделимой частью той огромной внутренней силы, которую она в нем ощущала. Только такой человек и мог перевернуть ее, вызвать столько чувств и мыслей, никогда прежде не испытанных… О богиня Фригг! Никогда прежде она не могла бы сидеть в одной рубашке в лесу на поляне рядом с мужчиной, спящим «после бурной ночи», хуже всякой Фриды с ее пастухом, чувствуя немного стыда за собственное безрассудство, но еще больше радости. Поглядели бы на нее сейчас все те, кто когда-то, в каких-то прошедших веках, знал йомфру Ингитору из Льюнгвэлира – фру Торунн и ее узкоплечая Гуннхильд, и йомфру Вальборг, и фру Сванхильд, и даже Хильда Отважная! И при мысли об этом ее разобрал такой смех, что, хоть она и старалась сдержаться, Аск проснулся. Он открыл глаза, глянул на нее, как-то мечтательно и восхищенно улыбнулся, словно видел перед собой прекрасное продолжение прекрасного сна, взял ее за плечи и ловко бросил на себя. Но образы вытянутых лиц и открытых ртов фру Торунн и фру Сванхильд помогли Ингиторе держать себя в руках и дали сил для истинно героического сопротивления. В том же озере они надергали камыша и поели, потом прошли еще немного дальше и набрели на богатую земляничную поляну среди каменистой россыпи, где основательно застряли. Ползая по земле и собирая ягоды, они говорили о чем-то очень умном: Аск в какой-то уже забытой связи вспомнил одну тяжбу, которую при нем разбирали, очень запутанный случай с наследством, где были замешаны вольноотпущенники, дети сомнительного происхождения, и в придачу все осложнялось порядком смерти нескольких родичей. Ингитора знала такие дела еще по Льюнгвэлиру, и они оживленно обсуждали разницу в законах Слэттенланда и Фьялленланда – вроде бы предмет разумный, строгий, хоть на тинг. Но очередной приступ безумия – Так ты дочь законоговорителя? – уточнил Аск. – Да, – сказала Ингитора и замолчала, стараясь вспомнить, изрекла она уже название Льюнгвэлира или все-таки воздержалась. – А это так заметно? – Ну, еще бы! Я встречал женщин, которые отлично разбирались в правах хорнунгов, но все это были почтенные матери и бабушки, жены ярлов и хёвдингов. А чтобы девушка восемнадцати лет… – Мне уже почти двадцать, не надейся! – А я так и думал. Хотел подольститься немножко. Уже почти – этот как? – Месяца через полтора будет. Я в «жаркий месяц» родилась. – Я тоже! Мы что, сговорились с тобой, что ли? Только мне будет все двадцать девять. Я еще не очень старый? – Пусти! – Ингитора пошевелилась. – Сам виноват, напомнил! Для дочери годи совершенно неприлично… – Не пущу! Клянусь Фрейром, мой род достаточно хорош, чтобы дочери годи сидели у меня на коленях без ущерба для своей чести! Притом не в лесу, а где угодно, хоть на пиру у любого конунга! Ингитора смотрела ему в глаза, которые на таком расстоянии казались еще красивее, и сострадала самой себе: никогда раньше она не была такой легковерной и сговорчивой. Его упорство в попытках ее обнять оказалось сильнее ее попыток противиться, и вот она уже смирилась с этим… и ей так хорошо, что хочется, чтобы это продолжалось всегда! – Мы сегодня дальше пойдем? – А зачем? – осведомился Аск, при этом глядя на нее так, словно она – это все, что ему нужно в жизни. – – Н-да! – согласился Торвард, вспомнив о йомфру Вальборг. Ему было до троллей жаль, что это не она сидит у него на коленях и ему действительно стоит немного поторопиться. – Но все равно нам с тобой есть нечего, на землянике мы долго не проживем. Не могут же И почему-то ей казалось, что ничего друг другу не рассказывая, она и Аск прекрасно все знают и этими недомолвками говорят об одном и том же. Хотя как же это могло быть? Нет на свете ни одного человека, который был бы завязан во все это так же плотно, как она! Но почему же, когда она смотрит ему в глаза, ей кажется, что они думают одно и то же? Как той ночью, когда они одними смутными намеками говорили о Дагейде и отлично понимали друг друга. – Так что ты посиди тут, а я пойду поброжу. Ингитора смотрела, как он поднимает из кучи своего оружия лук и колчан, и ей было так тоскливо, словно от нее уходит дом, одежда, собственная кожа! Вспомнила! Это всплыл в ее мыслях любовный заговор, которым когда-то еще дома, в Льюнгвэлире, одна служанка делилась с другой. И что-то подобное происходит с ней сейчас: пока он не вернулся, не вышел к ней опять из леса, она не может ни сидеть, ни стоять, еда и вода не пойдут ей впрок, и все ее мысли заняты одним: чтобы он скорее вернулся. Мимоходом бросая взгляд в будущее, она видела ту, многолюдную жизнь пустой, если его там не будет. Неужели есть где-то женщина, которая может назвать это чудо своим? Которая знает наперечет все его вкусы и привычки, и все его шрамы, включая те, что ниже пояса, и причесывает его каждый день, когда он дома, и шьет ему рубашки, на память зная мерку этих сильных плеч? Которой все эти саги об эриннских ригах и похлебке из лягушек известны наизусть и, может быть, надоели? Трудно было представить Аска женатым, но ведь женатые мужчины не носят на головах покрывал, по которым их можно отличить от холостых. Мужчин из родов крупных военных вождей стараются женить рано, потому что случай погибнуть им выпадает нередко, а род не должен прерваться. А для таких, как он, наличие жены где-то дома вовсе не служит препятствием для приключений на стороне… Когда Аск наконец пришел, неся за задние лапы крупного выпотрошенного зайца, уже близился вечер и идти куда-то дальше не было смысла. За этот день они не прошли и пятой части того, что в предыдущие дни, но им вовсе не казалось, что они теряют время даром. – А ты женат? – спросила Ингитора, пока огонь разгорался. Аск, пристраивая над огнем зайца, нанизанного на острую ветку, при этом вопросе быстро поднял глаза и посмотрел на нее так, словно она сморозила редкостную глупость. – Ты за кого меня держишь? – с грубоватым возмущением отозвался он. – Стал бы я приставать к благородной девушке, если бы был женат! – Так ты все-таки пристаешь! – с торжествующим коварством воскликнула Ингитора, помня об охраняющей ее клятве. – Ну… самую малость! – сознался он. – У меня не хватает наглости всерьез домогаться девушки, которой в этом лесу некого позвать на помощь, кроме меня же! А вообще-то все мои уже лет десять мечтают, чтобы я женился, и я бы не отказался их порадовать. – Вот-вот. В твои годы люди уже десятилетних сыновей имеют. – И я одного десятилетнего имею. Неплохой парень, только я, хоть убей, не помню, кто его мать и где она. Лофт, кажется, знает, он ей вроде приданое какое-то давал… Лофт – это наш управитель. – Так в чем же дело? – Ингитора не смутилась, понимая, что речь идет о сыне рабыни или вроде того. – При такой-то доблести, – она кивнула на его руку, украшенную тяжелым золотым браслетом, – свадебные дары собрать нетрудно. Хоть для дочери эриннского рига! – Я уладок не люблю! – глухо, с внешним равнодушием и каким-то тайным ожесточением ответил он, ворочая палкой угли в костре. – Почему? – Ингитора даже удивилась, поскольку стройные, золотоволосые и румяные пленницы с уладских и эриннских островов везде ценились дороже прочих. – Да вот почему! – Бросив палку, Аск подвинулся к ней, откинул волосы с плеча и отвернул голову. – Смотри! Ингитора вгляделась и обнаружила еще один шрам, прежде ею не замеченный – тонкий, короткий, ниже впадины за краем челюсти, в жуткой близости от самой важной шейной вены… – Что это? – подавляя дрожь, спросила она. – А это меня одна красотка зарезать пыталась! – якобы небрежно, но с тем же тайным ожесточением ответил он. – Дочь рига, между прочим. Прямо в постели – йомфру мне простит такие низменные подробности! – причем она легла туда, клянусь Фрейром, совершенно добровольно. С тех пор я не могу заснуть рядом с уладкой. А когда не доверяешь – все уже не то… – Но почему? – Ингитора понимала, что ему неприятно об этом говорить, но не могла прогнать холодного ужаса при мысли, что он мог не дожить до встречи с ней. – Что ты ей сделал? – Да ничего! Я воевал тогда с ее братом, но она, понимаешь, занимала такое положение, что ее это и не касалось. Я ее даже в плен не брал, и она могла покинуть меня, когда угодно. Вместо этого она предпочла «привязать свой бок к моему боку», у них так выражаются о вечной любви. А отказаться для мужчины у них считается позором… у нас, правда, тоже. Ну, ты мне скажи, ты могла бы обольщать своего врага, чтобы зарезать во сне? По всему его раздраженному виду было ясно, что тот давний случай нанес ему жестокую обиду: он не столько испугался, сколько именно обиделся за саму любовь, великий дар богини Фрейи, оскорбленную предательством и преступлением. И Ингитора целиком разделяла это чувство. – Никогда! – с искренним ужасом воскликнула она, даже не вспомнив сейчас, какие враги у нее были. Стихи – то же оружие, но втереться в доверие и обещать любовь, чтобы обмануть и убить – это подло! – А еще одна, тоже очень знатных кровей, под это же дело зазвала меня к себе в спальню, а ночью ворвался брат ее матери с дружиной. А я все оружие в гостевом доме оставил, у них там порядок такой. – И что было? – Было… – Он хмыкнул, покусывая тонкую веточку, и Ингитора не поняла, гордится он тем случаем или стыдится его. – Было такое, что я гораздо охотнее со стороны бы посмотрел. Один фьялленландский «ясень битвы», совершенно голый, безоружный и порядком вымотанный – и три десятка уладов, в кольчугах и при оружии. Забавное зрелище, со смеху помрешь. Он медленно усмехнулся, отрешенно глядя в темнеющий лес, и видно было, что поводов для гордости он видит тут все же больше, чем для стыда. – И что же? – Ингитора пересела ближе к нему и даже положила пальцы на его предплечье, но опомнилась и убрала руку. – Короче, я оторвал столб с лежанки и этим столбом… сколько-то черепов и прочих конечностей повредил. В том числе и самому подлецу-дяде, доблестному маормору Дагомарху. – Его так звали? – Маормор – это хёвдинг по-нашему. Слава Тору, у них спальни там в богатых домах просторные, не то что наши клетушки, есть где развернуться. А у меня тогда еще волосы были почти до локтей – потом надоели, отрезал – морской великан, да и только. В общем, не каждый день такое увидишь. А против удара дубовым столбом, как оказалось, ни доблесть, ни золоченый шлем не спасает. Ну, а без вождя фении немного поостыли и призадумались: может, не стоит нарываться? – Кто? – Ингитора с трудом удерживала какой-то беспокойный смех от этого деланно-небрежного рассказа, хотя понимала, что ему тогда было совсем не до смеха. – Фении. Ну, хирдманы по-нашему. Только они не хозяину служат, а в лесу живут. – А она? – Она потом клялась, что не знала. Но я ей не поверил. Меня вообще не очень-то обманешь. – И что ты с ней сделал? – отчасти грустно спросила Ингитора, не зная, можно ли ее нежелание назвать себя приравнять к обману. Аск посмотрел на нее долгим, задумчивым, тяжеловатым взглядом, потом мотнул головой: – Не скажу. Боюсь слишком упасть в твоем мнении. – Он пытался улыбаться, но острый, напряженный взгляд выдавал, что он вовсе не шутит. – Нет, я ее не убил, конечно, хотя зол был по-страшному. Но после того сомневаюсь, чтобы ее кто-нибудь замуж взял. Должен же я был им всем доказать, что не так уж и вымотался, как они надеялись! Может, сейчас я и не стал бы… А тогда я был года на два помоложе и никак не мог согласиться, чтобы из меня дурака делали. Не хотелось, чтобы потом прозвали Столбом Лежанки или вроде того. – Но ведь не прозвали же? – полуутвердительно произнесла Ингитора, потому что такого прозвища никогда не слышала. Весь этот рассказ находил какой-то странный отклик в памяти, как нечто очень знакомое или подходящее к знакомому, но этой диковатой истории она явно ни от кого не слышала! Такого она бы не забыла! – У меня тогда уже имелось прозвище. Более подходящее. – И весьма известное, – со сдержанной уверенностью дополнила Ингитора. – Что мое, то мое, – спокойно согласился он. – Я уверена, что я тебя знаю! – вдруг вырвалось у нее под влиянием этих смутных то ли воспоминаний, то ли предчувствий. – И я уверен, – так же спокойно согласился он, потому что знал, что в Морском Пути его знают все. – Ну, что, будешь ждать, пока сама догадаешься? Или уже догадалась? – Нет! – поспешно ответила Ингитора, словно спешила убедить и себя заодно. Никаких определенных мыслей у нее не было, но казалось совершенно невероятным, чтобы она, при ее неплохой осведомленности в делах Морского Пути, никогда не слышала о таком заметном человеке. – Тебе так забавнее? – Да, – твердо ответила Ингитора, хотя на лице ее отражалось скорее отчаяние, чем веселье. Чем дальше, тем меньше ей хотелось называть свое имя. Перед Аском, при всем том, что он о себе рассказывал и что делал, она испытывала диковинную смесь ужаса и восторга. А он, скорее всего, тоже о ней слышал. Так пусть он узнает об этом попозже! – Так что с ней стало? – поспешно спросила она, торопясь уйти от его слишком проницательного взгляда и пытаясь предупредить вопрос: «А может, и я тебя знаю?», который буквально видела у него на губах. – Когда я уплывал, она со мной просилась. Но я ее не взял. Мне такая змея в доме не нужна. Кому я не верю, тот для меня умер. Имеешь что-нибудь против меня – так и скажи. А подлость и женщин не красит. Приободрившись немного, Ингитора посмотрела на него с тайной гордостью: она со своими врагами сражалась открыто, и ей было приятно, что Аск, с его достаточно суровым понятием о честном и нечестном, сам того не зная, одобрил ее образ действий. – А волосы зачем обрезал? – тихо задала она вопрос. «До локтей» волосы носят люди – Возни много! – небрежно ответил он, ничуть не ценя своего почетного права. – Не каждый день ведь найдешь такую красавицу, чтобы их расчесывала! – он с намеком улыбнулся ей. – Такую, чтобы « С этими странным словами он вдруг потянулся к ней, склонил голову и коснулся губами ее груди в разрезе рубашки. Сам запах его кожи и волос наполнял ее томительным блаженством, и она невольно вдыхала этот дурман, не в силах отстраниться; проникновенно пониженный теплый голос обволакивал ее, как тепло от костра, завораживал, подчинял и казался несомненным колдовством, а Ингитора еще не успела перестроиться от сопереживаний его приключениям к обороне! – Что это такое? – Наконец опомнившись, Ингитора отшатнулась от теплого дыхания губ, щекотавших ее грудь, вывернулась из-под руки, ловко обвившей ее сзади, и оттолкнула его голову. – Что это ты несешь? – Это у них, у уладов, такая песня есть, или сказание, не помню! – Он весело глянул на нее. – Про какую-то красавицу, я столько уладских слов не знаю, а у меня там есть один парень, он мне перевел. Я запомнил. Очень нравится, просто мечта. И просто как про тебя. – Перестань! – А главное – уладки всегда на шею сесть пытаются. – Он смирно сложил руки, как будто ничего не было. – Любовь у них значит, дескать, «следовать за ней и исполнять ее волю». А мне это не подходит, моя шея под седло не годится, – как бы предупредил он, прямо глянув ей в глаза, но Ингитора не заметила намека, потому что ей-то для счастья нужен был не послушный, а сильный мужчина, способный сам за себя решать. – Но уж они своего и добиваются! Там, на островах, не я бы тебя день и ночь домогался, а ты меня. Ингитора рассмеялась, вообразив это нелепое зрелище, и замахала руками: – Ты можешь быть совершенно спокоен! – Ну, вот, а я люблю сам выбирать и сам решать, будет или не будет. И если уж я стану завязывать кому-то башмаки, то сам выберу кому. Он смотрел на нее в упор, а Ингитора опустила глаза: она понимала, о чем он говорит, и чувствовала смятение, словно ей вручают такую огромную вещь, что она едва может удержать ее в руках. – Поэтому мне наши девушки больше нравятся. Я два раза даже жениться хотел, и оба раза мне отказали. – Не может быть! – вырвалось у Ингиторы. Ему – и отказали? – И кто же это был? Две богини Фрейи? – Да вроде того! Одна уж точно, но про нее я не люблю вспоминать. Это было, еще пока я не разочаровался в уладках, ну ее к троллям! А про другую, если хочешь, расскажу. Это тоже похоже на сагу, но поприличнее, чем… Могучий Фрейр, что же я тут наболтал! – Он вдруг схватился за голову. – Ты же от меня шарахаться будешь, как от… – Рассказывай! – Рассказываю. Был у меня один друг, отличный парень, молчун и большой мечтатель. Однажды, лет пять назад, мы с ним вдвоем были в гостях у моей родни и там услышали «Песнь об Альвкаре». Знаешь ее? И в том числе про то, что Альвкара сейчас спит на какой-то горе, между прочим, здесь, на Квиттинге, в Медном Лесу. И нам обоим загорелось ее найти. Как туда идти, никто не знал, все нас отговаривали, и тут нам навязался в проводники один такой… Только он потом оказался двергом. Помнишь, я тебе говорил, что однажды видел дверга? Ну, вот, это про него. Вел он нас только по ночам, а днем где-то пропадал, наверное, под землей отсиживался. Но мы сначала того не знали и очень удивлялись, почему можно идти только ночью. А потом, уже возле Золотого озера, нам повстречалась троллиха верхом на олене с золотыми рогами, с каменным топором в лапе, и убила нашего дверга у нас на глазах. А он как умер, так превратился в камень. – Врешь! – восхищенно ахнула Ингитора, скорее признавая его достоинства как рассказчика, чем упрекая. Даже если он врет – пусть, уж очень здорово получается! – И не думаю! Пусть Фрейр сделает меня беспомощным младенцем, но пока я не соврал еще ни слова! – Аск подмигнул ей, намекая, какой именно силы бог плодородия должен лишить его в этом случае. – Видели мы по дороге скалы, утыканные гранатами и красные, как кровь, видели озеро, где на дне стояла якобы усадьба и женщины со двора манили нас к себе. Наконец добрались мы до хозяина тамошних мест. Мы с тобой, кстати, в ту сторону идем. Его считают за человека, но по силе и богатству он настоящий великан. У него, как водится, было девять сыновей и одна дочка. В общем, ничего особенного в ней не было, но это я потом понял, когда «протрезвел». А тогда я влюбился. Мне все мои долбили: женись да женись, а то убьют где-нибудь и род прервется! Ну, они, кстати, до сих пор долбят. А она тоже была как раз такая, какие мне больше всего нравятся: стройная, рыжеволосая и с умным лицом. И друг мой, с которым мы шли, влюбился в нее тоже. Мы оба стали свататься. И вот тут я себя повел, как глупый мечтатель, а мой друг – как трезвый хозяин своей судьбы. Я старался понравиться девушке и даже почти преуспел. Сама она предпочитала меня. А мой друг сумел понравиться ее отцу-великану и прочим родичам. Они выбрали моего друга, а девушка была влюблена в меня все же не настолько, чтобы с ними спорить. И ее обручили с ним. – Но вы с другом не поссорились? – задала вопрос Ингитора, держа в уме: «Она – Нет, он же был не виноват, что у них такие вкусы, – живо рассказывал он и почему-то сейчас вовсе не чувствовал той боли, которая все эти годы отравляла его воспоминания об этом человеке. – Мы с ним еще раньше дали клятву, что проигравший не будет держать обиды на другого. А потом, когда оказалось, что проиграл-то я, он поклялся, что когда я надумаю жениться и мне понадобится какая-то помощь, он поможет мне всем, чем сможет. – И он на ней женился? – Самое смешное, что нет. Он потом женился на моей двоюродной сестре. А та девушка, дочь великана, вышла замуж за сына своего воспитателя. Как говорится, чтобы далеко не ездить. У твоего воспитателя не было сына? – с угрожающим ревнивым намеком спросил он. – Нет. – Ингитора качнула головой и впервые при воспоминании об отце почувствовала не боль, а тепло в груди. – У меня вообще не было воспитателя, отец всегда держал меня при себе и сам всему учил. Поэтому я знаю, под каким парусом идти против ветра, где на корабле «рыба», где щитовой брус, как убирать мачту и все такое. Ну, так что же? Ты огорчился? – Сначала слегка да, но быстро отвлекся. А теперь я рад, что так все получилось. Когда мне там отказали, я так легко утешился, что, пожалуй, не очень-то долго любил бы ее, если бы она вышла за меня. – А ты хочешь любить долго? – серьезно спросила Ингитора. Любвеобильные люди обычно непостоянны… – Да, – твердо, как когда она спрашивала, серьезный ли он боец, ответил Аск. – Я не за разнообразием гоняюсь, я хочу найти одну, но такую, чтобы на других уже смотреть не хотелось. Вон, Халльмунд все издевается: хочешь, говорит, чтобы тебе и знатная, и красивая, и умная, и еще чтобы стройная и с рыжими волосами! Ну, хочу! – Он вдруг встал на колени возле Ингиторы, взял ее за плечи и даже слегка приподнял, словно добиваясь, чтобы она непременно его услышала. – Хочу! Ведь бывают же такие! Хоть одна, а мне же одну и надо! У меня, может быть, два десятка побочных детей во всех концах Морского Пути, но это не то. Один или два раза с кем-то переспать – это одно дело, а жить всю жизнь в одном доме и о всяком деле советоваться – другое. К первому я могу относиться незадумчиво, а ко второму – никогда. Мои законные дети и наследники, понимаешь ли, будут принадлежать не только мне, а… «А всему Фьялленланду», – хотел он сказать, но остановился. А Ингитора даже не заметила, что он внезапно замолчал, чего-то не договорив. Для нее он и так сказал слишком много! Слишком много для четырех дней, но… но это было так ослепительно радостно, что голова кружилась и мысли путались. – Я тебя оскорбил? – осведомился Аск, видя, что она опустила глаза и не смотрит на него. – Дочери конунга слэттов не пристало слушать о том, откуда берутся дети? – Хоть она и отказывалась от имени йомфру Вальборг, он продолжал иногда называть ее так. – А! Нет, я думала не об этом. – А о чем? Это имело отношение к тому, что я говорил? Ингитора посмотрела ему в лицо и встретила прямой вопросительный взгляд. Ей опять вспомнился отец и его давний совет. Она представила своих детей, похожих на Аска… И грудь ее чуть не разорвалась от восторженной, самозабвенной и яростной, как пламя, любви к этим детям, к мальчикам, таким же крепким и ловким, к умненьким, бойким девочкам с такими же дивными карими глазами… Она отвернулась и даже закрыла лицо руками, боясь, что на нем все это написано слишком явно. – Ну, скажи мне что-нибудь! – Не выпуская ее плеч, он слегка встряхнул ее, словно хотел разбудить. Два раза она открывала рот, чтобы хоть что-нибудь ответить, и два раза закрывала, так ничего и не придумав. Но Аск вдруг начал улыбаться: он понял если не содержание, то смысл и цвет ее ответа. И Ингитора, решительно высвободившись, убежала на другую сторону костра. А иначе, да смилуется над ней богиня Фригг, эти великолепные дети могли бы прийти в мир до неприличия быстро. дагейда, совсем забытая ими, но не забывшая о них, медленно шла вокруг площадки святилища на вершине рыжей горы. она поочередно клала узкую бледную ладонь на каждый из окружавших площадку стоячих темно-серых валунов и замирала, склонив набок голову и закрыв глаза. лицо ее с опущенными веками выглядело безжизненным, отрешенным: маленькая ведьма прислушивалась к чему-то очень далекому. обходя стоячие камни, она слушала ток крови внутри них – той же медленной холодной крови, что текла в ней самой. Наконец дочь великана остановилась возле одного из камней, как будто сделала выбор. Вынув из-под широкой волчьей накидки маленький нож, похожий на стальной зуб, она бестрепетно провела лезвием по левому запястью. Спрятав нож, ведьма омочила в крови пальцы второй руки и медленно обвела ими очертания одной из рун на камне. Ее синеватая, полупрозрачная кровь не стекала по камню, а вливалась в углубления рисунка руны и застывала там. Дагейда перешла к другому камню и окрасила кровью вторую руну, потом третью. Три руны светились холодными синим светом на серой груди валунов, а Дагейда медленно запела, глядя вдаль, на север, туда, где темнеющий лес сливался с густо-синим небом летней ночи: С каждой строфой голос Дагейды делался все громче, глаза раскрывались шире и загорались ярким желтым светом. Ему словно отвечало синее пламя, горящее в очертаниях рун. Древние великаны, мертвые братья мертвого Свальнира, услышали голос своей крови. Далеко на севере закружилась темная мгла, заколыхался плотный серый туман. Быстро приближаясь, они повисали над Медным Лесом, смыкались – два великана, Мгла и Туман, подавали друг другу руки, чтобы зажать в кольце два человеческих существа, затерявшихся в огромном лесу. Проснулась Ингитора от холода, и первой ее мыслью было: неужели прекрасная погода кончилась и дальше они пойдут под холодным ветром и дождем? Она не понимала, прошла ночь или нет: вокруг царила темнота, а рядом шевелилось какое-то черное пятно, в котором она не столько узнала, сколько угадала Аска. Он стоял на коленях возле остывшего костра и пытался раздуть угли. Его плащ, еще сохранивший тепло его тела, был наброшен на Ингитору поверх ее собственного. – Ничего не выходит! – пробормотал Аск, отворачивая лицо от серого облачка золы. – Надо заново… Он зашарил по земле, отыскивая свой ремень, на котором висело огниво. Ингитора приподнялась, плотнее кутаясь в плащ. – Как холодно! – выговорила она. – Что это вдруг? Пронзительный, прямо-таки зимний холод заполнил воздух. Она едва могла говорить: неудержимая дрожь стиснула ее, как в оковах, язык и мышцы челюстей едва повиновались. Зубы стучали, все внутри сжалось, кончики пальцев заледенели. В середине лета такого просто не бывает! – Уж-же утро? – едва сумела она выговорить, и голос Аска, когда он ей ответил, тоже звучал как-то искаженно: – А тролль его знает! Вроде бы лето, тепло, но в этом лесу все не так, как надо. Ночью тепло было, а потом вдруг как потянуло, как из пропасти… И туману нагнало откуда-то… Ингитора пригляделась и вздрогнула. Все пространство вокруг заполняли шевелящиеся чудовища – это ходили, крутились, колебались туманные облака. В темноте они казались жуткими и жадными. Даже деревьев не было видно, не долетал шум ветвей. Весь мир как будто кончался здесь же, в двух шагах от костра. И больше не было ничего, как в те времена – Нашарив чулки и башмаки, Ингитора дрожащими руками кое-как натянула их на заледеневшие ноги, криво заколола платье, радуясь, что вообще сумела пристроить застежки на плечи, и плотно завернулась в плащ, увы, остывший, пока она возилась с одеждой. – Мы с тобой про одну девочку забыли, – сказал Аск. – Которая верхом на собаке. Ингитора посмотрела на него с недоумением, но чувство холодной жути подсказало ответ. Он говорит о Дагейде, Всаднице Мрака, которую они, действительно, совсем упустили из виду. Думая только друг о друге, они забыли все: почему они здесь, зачем они здесь и кого могут встретить. – Мы забыли, а она про нас помнит! – продолжал он. – Я уже подумал, не она ли нам «волчью мать» прислала, но теперь-то уж точно она. Уж слишком легко идем… Я тут осенью ходил, так мне было не до воспоминаний о подвигах молодости! Сначала туман, так что мы и дороги не видели. Потом она завела нас назад – а мы думали, что идем вперед. Потом… – Торвард на миг запнулся, решив, что про битву с мертвой ратью рассказывать все-таки не стоит. – Ну, и еще кое-что, гораздо похуже нашей «волчьей матери». Потом она навела на всех такой сон, что мои ребята спали двое суток как убитые, а потом, когда я их разбудил, думали, что прошла всего одна ночь. Они так могли бы и год проспать. Вот и теперь она наверняка придумала что-нибудь такое. – Что же делать? – Ты каких-нибудь заклинаний не знаешь подходящих? – Не знаю. Но могу попробовать сложить. У меня недавно получилось… и даже очень здорово получилось! – Ингитора несколько оживилась и ободрилась, вспомнив, какое чудное заклинание сложила при помощи всемогущей руны Исс. – Как, ты думаешь, я от Бергвида сбежала? – Даже представить себе не могу. – Я его заворожила руной Исс. Может, теперь опять получится? – Попробуй. А то мы никогда отсюда не выберемся. Я это дело знаю, от этого ногами не уйдешь. А туманные чудовища стояли нерушимым строем, так что смотреть на них не хотелось. Стоило чуть-чуть задержать взгляд, как в туманной мгле начинали мерещиться драконы и великаны; они росли и с каждым мгновением придвигались ближе, нависали над головой, наполняя душу леденящим, бессмысленным ужасом. Ингитора поспешно отвернулась, пока страх не лишил ее способности соображать. Вытащив из остывшего костра длинный толстый сук, она положила его к себе на колени, и Аск вложил ей в руку свой нож. Медленно водя по коре острием, она принялась тщательно вырисовывать руну Ур, потом Турс, потом Суль. Аск сидел напротив, вплотную к ней, касаясь коленями ее колен, и накрыв ладонью ее пальцы, держащие сук, словно хотел успокоить и подбодрить. При этом он сосредоточенно следил за движениями клинка: в темноте трудно было что-то рассмотреть, но сталь тускло поблескивала. От него веяло живым теплом, и Ингитора сейчас чувствовала себя втрое сильнее и увереннее, чем там, у моря, где ей помогала только сила руны Исс. Всей кожей она ощущала мощную сосредоточенность Аска, который тоже знал, что такое руны. И он умел – она это отчетливо ощущала – умел сосредоточиться на силе рун, как это умеют делать только люди, которым часто приходится приносить жертвы. Он привычно настраивался на разговор с богами языком рун. Это совсем не то, что колдовство, – это умеют знатные вожди, которым приходится приносить жертвы и обращаться к богам от имени целой округи, в то время как сотни людей следят за каждым их движением и в душе повторяют каждое их слово. И он, Аск, привычно ловил чужую силу и передавал вверх – пусть сейчас это была сила одной Ингиторы, но он действительно помогал ей гораздо больше, чем можно было ожидать. После всего, что они пережили, после всего, о чем говорили и что узнали друг о друге, он казался ей настолько близким существом, что ее душа легко, как невидимое дышащее облако, входила в него и касалась его души. Они были не просто рядом, они были Аск сдвинул свой золотой браслет повыше и сам порезал себе запястье о клинок в ее руке. Показалась кровь. Это была наполовину кровь Хёрдис Колдуньи и та же кровь, что и наславшая на них туманные чары; хотя бы половина той же силы в нем присутствовала, а вторую и даже Ингитора прикоснулась к его порезу кончиками пальцев и перенесла кровь на руны. Вскочив на ноги, она выпрямилась и быстро продолжала, делая движения руками по кругу от себя и сверху вниз, сильно и упорно, словно подгоняя разлитую в воздухе стихию и направляя ее в нужную сторону: Попав на очертания рун, кровь сама собой вспыхнула и загорелась. Яркий красноватый свет разлился по поляне, разом стали видны черные силуэты деревьев далеко-далеко. Туманная мгла, как огромная черная птица, взмахнула крыльями и отшатнулась. Столб света опал, но руны на палке продолжали светиться. И стало видно, что уже день. Еловые лапы снова стали зелеными, небо голубым, а воздух прозрачным. И где-то высоко сквозь облака прорывались отблески золотой колесницы Суль. Ингитора медленно села снова на свою кучу лапника, где под жестковатыми иглами еще прятался изгнанный холод бездны. Она вдруг ослабела, словно в едином порыве выплеснула все, что имела, но зато ее переполняло безграничное счастье А он все молчал и смотрел на нее с совершенно новым выражением, и взгляд его был сосредоточенно-серьезным, словно он нашел ответ на самый главный вопрос своей жизни и напряженно пытается понять, не ошибся ли. И это было почти так: он наконец узнал, что это за равновесие, о котором говорила ему Дагейда. Он узнал, что за женщина снимет с него проклятие, наложенное Эрхиной. Какую женщину обещала ему руна Эваз, руна Лагу, к какой женщине должен был привести его золотой дракон – и привел. Он придвинулся к ней, взял ее лицо в ладони и долго смотрел в него – и видел на этом лице отражение прозвучавших строчек, горячих и звонких, блестящих и острых, как огненно-синие молнии. Он восхищался ею, но это восхищение не имело ничего общего со страстью. – Э, да ты настоящая колдунья! – медленно проговорил он, не находя слов, чтобы выразить свое изумление. – Но я не опасная! – заверила она и попыталась улыбнуться. – Да я знаю, – легко согласился он. – Моя мать тоже колдунья, и я знаю, что для живущих с ней в одном доме это не опасно. «… А жить всю жизнь в одном доме – совсем другое», – вспомнилось Ингиторе. Опустив глаза, она увидела полоску свежего пореза у него на запястье и подвинулась к нему: – Надо же перевязать. У меня где-то платок есть… – А, ерунда! – Аск отмахнулся. – Уже засохло. Ингитора взяла его руку – кровь засохла и потемнела, беспокоиться было нечего. И вдруг, для самой себя неожиданно, она склонилась и поцеловала порез. Аск, не пытаясь отнять руку, второй притянул ее голову к себе на плечо. Его не обмануло то впечатление внутренней силы, которую он почувствовал в ней почти сразу же. Все эти дни ему приходилось приспосабливать к ее возможностям свой шаг, но не свой образ мыслей. Говорить с ней было легко и увлекательно; поболтать он и раньше любил, но теперь каждое слово не падало в пустоту, а строило и укрепляло мост, по которому они подходили все ближе и ближе друг к другу. Это сближение значило гораздо больше, чем то томление страсти, которое лихорадило его в последние трое-четверо суток и постепенно захватило и ее. И он окончательно убедился в том, что все эти дни подозревал: что ему наконец-то встретилась не просто привлекательная девушка, а почти такой же, как он сам, «лучший воин Морского Пути», только в женском ключе. Теми искусствами, где не нужна сила рук (вернее, нужна сила Но только она, не в пример некоторым известным ему отважным и сведущим женщинам, не млеет от гордости собой и способна отвечать хорошим отношением на хорошее. Эмбла могла быть гордой без надменности, сдержанной без равнодушия, любознательной без любопытства, веселой без легкомыслия, открытой без болтливости, прямодушной без глупости. Привыкший к тому, что в женщинах второе из каждой пары присоединяется к первому, а то и перетягивает, Торвард все эти дни восхищался и не верил себе; но должна же быть на свете хоть одна такая! Она без заносчивости принимала его помощь, но и сама готова была помочь ему в чем нужно – от расчесывания волос до борьбы с колдовством его сестры-ведьмы. Даже то, как она принимала его поползновения – в очевидной борьбе между ответным влечением и строгой необходимостью оберегать свою честь – восхищало и радовало его. Что бы они ни делали, о чем бы ни говорили – их руки все время как бы завязывали невидимые узлы, когда каждый тянул за свой конец, и все получалось ловко и слаженно. Они оказались веточками с одного дерева. Имея богатый опыт, Торвард знал, что другой такой девушки он и в следующие двадцать восемь лет жизни может не встретить. И кто она – как ее зовут, кто ее отец, кто родичи, откуда родом – это уже было не важно, потому что в своем собственном зачарованном кругу они находились вдвоем и ничто другое тут не имело значения. – Я хочу, чтобы ты пошла со мной дальше. Не до половины пути, а до конца, – сказал он, сам не зная толком, что имеет в виду под концом – курган Торбранда или свой собственный, в конце долгого и славного жизненного пути. – А куда ты идешь? – Ингитора подняла голову и посмотрела на него. У нее уже и мысли не было ни о каком восточном побережье и Даге хёвдинге, и самым естественным казалось идти за ним туда, куда он идет. – К кургану. – Кургану? – Само это слово так много значило для Ингиторы, что ее глаза заблестели от волнения. – Ты хочешь в него залезть? – Не совсем. Копать землю я не собираюсь. То, что я хочу получить, я должен получить по доброй воле… Ну, того, кто там живет. Бояться нечего, он не причинит нам зла. Дело в том, услышит ли он меня. – Это я могу! – оживилась Ингитора, которой наконец-то стала ясна суть дела. – Я могу! То есть… Я однажды говорила с моим отцом, когда он уже был погребен! – Ты знаешь, как пробудить погребенного! – Аск даже не удивился. – Я же сразу понял, что тебя послали мне из Альвхейма, ты помнишь? – Я не знаю, получится ли у меня с чужим мертвецом… – Получится! У нас теперь все получится. Мне-то он не чужой, а мы теперь… Мать меня кое-чему научила, но у тебя получится лучше. У меня есть одно средство… Я подарю тебе по золотому кольцу на каждый палец, клянусь Фрейром! – Он взял ее руку и стал увлеченно целовать каждый палец возле самой кисти. – Ты ведь не боишься? – Я пойду с тобой куда угодно! – с чувством облегчения произнесла Ингитора, словно избавляясь от душившей ее тайны. – И даже в будущей жизни я пойду к тебе в дружину, если буду мужчиной! Только бы мне тебя узнать. – Мы узнаем друг друга, потому что нас будет тянуть друг к другу. – Он тоже, кажется, воспринял это как нечто естественное. – Я знаю одну мудрую женщину с острова Туаль, она рассказывала, как это бывает. Люди, которые так или иначе были близки в одной жизни, в другой снова ищут и снова узнают друг друга. Этот поиск и есть цель каждой новой жизни. Нужно найти тех, кого ты уже когда-то любил, и снова соединиться с ними. Я думаю, Сигурд и Брюнхильд так любили друг друга – не в первый раз, поэтому они так стремились друг к другу, а когда их разлучили колдовством, они не смогли друг без друга жить. И с каждой жизнью сила этой любви будет все больше, и она будет поднимать дух все ближе к Богине. И когда я об этом думаю, я начинаю стыдиться того, что меня иногда называют Фьялленландским Жеребцом, – с каким-то полушутливым-полусерезным раскаянием добавил он. И Ингитора понимала, почему он говорит ей это. Потому что она была той, от которой он ждал и желал любви длиннее, чем одна жизнь. Эти слова отвечали ее собственным смутным ощущением, но она не знала, что это самое завещали людям боги. То, что она узнала об этом от чужого, незнакомого человека, случайно встреченного в глухих лесах Квиттинга, казалось не чудом, а судьбой. Ей тоже было все равно, кто он и как его зовут – самое важное она знала. – Другой жизни нам ждать не обязательно, и не надо мне, чтобы ты была мужчиной, наоборот, ты мне как женщина гораздо больше нравишься. Я только одного боюсь – что ты исчезнешь, когда мы дойдем до людей. Не исчезай, – серьезно попросил он, держа ее за плечи. – У нас все получится. А потом я сделаю для тебя все, что ты захочешь. Я же понимаю, ты неспроста одна в лесу оказалась. Если кто-то тебя обидел, я его по земле размажу. Я не бог, но там, где нужна просто сила или куча серебра, я могу все. Все, что вообще под силу простому смертному… из рода Кона Юного. – Он наконец усмехнулся, намекая, что потомок упомянутого героя, в общем-то, гораздо ближе к божеству, как его самое младшее и самое любимое дитя. – Кто бы ни были твои враги – считай, что у тебя есть войско на сотне кораблей. Ингитора только улыбнулась, как будто ей пообещали охапку цветов. Всего пару месяцев назад она только и мечтала о том, чтобы у нее вдруг каким-то чудом оказалось войско на сотне кораблей, способное сражаться с конунгом. Но с тех пор она стала совсем другой. – Я совсем не знаю, что со мной будет, – тихо сказала она. – Где я буду, как я буду жить? Мне кажется, у меня и нет другого дома, кроме Медного Леса. То есть у меня есть целая усадьба, моя собственная, но я не смогу вернуться туда, потому что я уже не та, какой ушла, мой истинный дом уже не там. Я ушла, а она осталась на месте, если ты можешь это понять. – Я могу это понять. Я тоже шел сюда и думал, что мне будет впору не возвращаться, если я не достану – Тебе их не хватало? – с изумлением воскликнула Ингитора, в глазах которой он стал воплощением именно этих двух сокровищ – веры в себя и радости жизни. – Да! – ответил он, отчасти понимая ее изумление. – Видела бы ты меня зимой и в начале весны! То есть слава Фрейру, что не видела! Но, похоже, я уже нашел их… под ореховым кустом. Теперь они у меня есть, и я их больше от себя не отпущу. Он осторожно провел кончиками пальцев по ее виску, словно оправляя прядь волос, и Ингитора понимала, о чем он говорит. Выходило, что они оба стали друг для друга тем, к чему стремились и чего им не хватало. Ее переполняло благоговение перед этим чудом, но не удивление, в котором всегда есть примесь недоверия – она не могла сомневаться в том, чему только что получила доказательства. Они смотрели друг на друга с одной и той же мыслью в глазах и бессознательно сжимали руки друг друга. Они действительно были единственными людьми на земле – единственными, кто мог сделать друг для друга то, что они сделали. Что-то жило в них изначально, еще пока они не знали друг друга, что-то, сделавшее их подобными кремню и огниву, при встрече которых рождается огонь. Вся эта смесь мыслей, чувств, впечатлений, влечений пять суток лихорадила и плавила их, как золото и медь, превращая два разных, но чем-то схожих металла в сплав – «красное золото»,[13] сверкающее, как солнце. – Дом у тебя теперь будет, – тихо сказал Торвард, имея в виду гораздо больше, чем крышу над головой. – И у меня тоже. «Мой дом там, где ты!» – только взглядом ответила Ингитора, но именно на то, что он и хотел ей сказать. Дагейда, пробуждая туманных великанов, желала совсем не этого. Но что она могла сделать, дочь инеистых великанов с холодной синеватой кровью, против огненной стихии небес, которая так велика, что даже не вмещалась в ее понимание? |
|
|