"Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)Глава 3Когда она проснулась, солнце сияло вовсю и даже роса высохла, а воздух совсем потеплел, то есть утро было не такое уж раннее. Но зато все ночные тревоги ушли далеко, будто на луну, она прекрасно выспалась и рассматривала голубое небо в просветах зеленых ветвей с большим удовольствием. Приятно шелестела листва, звонко, бодро попискивали птички – по всем ощущениям, она находилась здесь одна. Повернув голову, Ингитора обнаружила на лежанке Аска брошенные плащ и рубаху, поблизости – уже знакомый ей ремень, копье и лук, а сам Аск и его меч отсутствовали. Куда он ушел с мечом и что там делает, Ингитора не спрашивала: и так ясно, что каждый воин, если он не хочет растерять силу и навыки, должен упражняться каждый день, где бы он ни был. Слава асам, что у Аска нет возможности (или необходимости) «упражняться» в настоящем бою! Пользуясь тем, что он ее не видит, она быстро выползла из-под своего плаща, умылась в озере и надела платье. Она уже расчесывала волосы, когда он появился – веселый, довольный, с мокрыми концами волос, с каплями воды на смуглой коже, источая всем обликом утреннюю бодрость, и подмигнул Ингиторе, так что она не могла не улыбнуться в ответ. Золотых браслетов оказалось не два, а три: третий был надет на левую руку почти под локтем, так что раньше его скрывал рукав. На груди его висел на тонком ремешке маленький молоточек-торсхаммер, но не серебряный и не бронзовый, а из настоящего кремня. Такого амулета Ингитора еще не видела… и рассмотрела бы его получше, если бы в глаза ей не бросилось несколько кривых, белых, старых шрамов у Аска на груди и на плечах. Ничего удивительного, ясно же, что это не первый его поход. Но почему-то эти шрамы ее так взволновали, что она вздрогнула и отвернулась. – А ты умеешь плавать под щитом? – спросила она, сама не зная, почему этот вопрос вдруг пришел ей в голову. – Умею, – отозвался Аск, просовывая голову в ворот рубахи. – Но доказать не могу, потому что щита у меня тут нет, и придется тебе поверить мне на слово. – Что же ты его не захватил? – поддела его Ингитора, хотя и сама догадывалась, что в долгом пешем походе лишняя тяжесть ни к чему. – А я умею обходиться без него. – А я думала, однажды ты его сгрыз,[5] – с мнимо-опасливым видом отозвалась она. – Да разве я похож на берсерка? – Аск вдруг встал на колени почти вплотную к сидящей на лежанке Ингиторе и заглянул ей в глаза. – Посмотри, разве похож? Ингитора молчала. Глаза у него были умные, ясные, дивного темно-карего цвета, с длинными черными ресницами, которые украсили бы даже женщину, с густыми, красиво изогнутыми черными бровями, из-под которых взгляд казался еще значительнее. Они смотрели друг на друга, как настоящие Аск и Эмбла, впервые очнувшиеся на берегу моря и обнаружившие один другого. У Ингиторы вдруг так бурно забилось сердце, что стало трудно дышать: он был какой-то слишком сильный, яркий, как живой огонь. Нет, конечно, он не берсерк, и эти мощные, прекрасно развитые руки и плечи говорят вовсе не о слепой ярости зверя, а совсем наоборот: о том, что он свою силу прекрасно осознает и четко ею управляет. Никого похожего она не встречала, хотя затруднилась бы объяснить, чем же Аск отличается от прочих. Он был какой-то слишком… богатый, разнообразный и притом цельный. Он так ловко потрошит глухарей, словно для него это самое привычное дело, но когда он обещает так же отрезать голову Бергвиду Черной Шкуре, это не кажется бахвальством и звучит очень достоверно. Всего ее воображения, всего ее привычного умения подбирать слова не хватало, чтобы осмыслить впечатление, которое он на нее производил. Дело было тут не в силе, не в знатности, не в золотых браслетах, которые он просто не догадался снять для этого похода, потому что привык к ним и не замечает… Так в чем же? Вдруг он опустил глаза и бережно провел по ее руке тыльной стороной своей ладони. – И если бы такая прекрасная белая лебедь мне позволила ее обнять, я не помял бы ни единого нежного перышка! – услышала Ингитора тихий, пониженный, полный тайного волнения голос, и ее облила горячая дрожь, а сердце упало куда-то вниз, так что она испугалась, что не сможет вдохнуть. Сказал он это или ей померещилось? Или ее воображение само облекло в слова то, что отразилось в его глазах? Ингитора не успела даже испугаться этих слов, как он быстро встал и уже другим, будничным голосом сказал: – Без щита я обходиться умею, а вот… гребень я забыл. Ты мне не одолжишь? И изумленная Ингитора, не успев опомниться от всего этого, протянула ему свой красивый резной гребень, которым только что расчесывалась сама, подарок щедрой йомфру Хильды. И только когда Аск перехватил прядь своих черных волос возле головы и стал немилосердно раздирать концы пряди костяными зубьями, она сообразила, что сделала. Она всегда была довольно брезглива, а гребень и вовсе никогда никому не дала бы.[6] А ему дала, и почему-то не видела в этом ничего ужасного. Между ним и собой она, как ни странно, не ощущала той преграды, которая отделяет – Подожди! – с мольбой воскликнула она и протянула к нему руки. – Поди сюда, несчастный! У вас во Фьялленланде нет запрета подпускать чужих к своей голове? – Н… особо нет. – Он опустил гребень, глядя на нее с выражением радостного недоверия. – Ты что, намекаешь, что готова сама меня причесать? – Намекаю! – подтвердила Ингитора. – А ты сам или волосы все повыдерешь, или гребень поломаешь. А мне его жалко, такая забавная девушка подарила… Она еще не окончила, как Аск уже сидел возле нее на земле, подставив ей свою голову, как будто боялся не успеть, пока она не передумала. Ингитора причесывала его и удивлялась сама себе – как-то так получилось, что за полгода знакомства она ни разу не причесывала Эгвальда ярла, за которого якобы собиралась замуж. Правда, она никогда не оставалась с ним наедине… да как-то и в голову не приходило! А сейчас это казалось самой естественной вещью, она не чувствовала никакой неловкости, а напротив, ей нравилось сидеть к нему так близко, нравилось перебирать его теплые волосы. И буквально руками она ощущала, что он источает тихое блаженство, от чего ей самой делалось еще приятнее оказывать ему эту маленькую услугу, на душе становилось светло и по жилам пробегала какая-то тайная, теплая, озорная радость. И весь мир от этого казался живым, ярким и прекрасным, как никогда, каждый вздох доставлял острое наслаждение. Увлекшись, она принялась было заплетать ему косу, как отцу, но опомнилась: – Ой, нет, тебе же две косы надо? Ты так привык? – Нет, лучше просто хвост! – Он подал ей свою тесемку. – Все равно у меня одна коса вечно распускается, морока одна! Он встал и стал застегивать пояс. У Ингиторы мелькнуло какое-то смутное, далекое воспоминание – что-то она слышала о чьей-то косе, которая сама все время распускается… Но вот куда девать несколько ее рыжих и его черных волос, застрявших в зубьях гребня, чтобы их, чего доброго, не подобрала ведьма – это было важнее. Аск взял у нее из пальцев скатанный комочек и сунул к себе в кошель на поясе. Слава асам, запрет разбрасывать свои волосы где попало во Фьялленланде тоже известен. Ингитора успокоилась, и смутное воспоминание ускользнуло, так и не прояснившись. Чем дальше на юго-восток они забирались, тем менее обжитыми становились места, и за весь третий день им ни разу не попалось ни поля с ячменем или овсом, ни луга с коровьими лепешками, ни сенного стога, ни дворика или усадебки, ни даже пня, обрубленного топором. С одной стороны, Ингиторе было спокойнее знать, что едва ли их увидит кто-то, а с другой – волнами накатывалась робость при мысли, что на целые переходы вокруг нет людей, кроме них. Но и это же давало ощущение неведомой ранее свободы, от которой делалось жутко и весело. В этот день они набрели на выход железной руды: отчетливо видная неровная черновато-рыжая полоса тянулась прямо по обрыву скалы. Аск прилип к нему, как муха к меду, и долго ползал по обрыву: это была та самая, знаменитая «кровь великанов», которая встречается только на Квиттинге и больше нигде. – Да было бы у меня во Фьялленланде такое хоть одно, я бы весь мир завоевал! – бормотал Аск что-то вроде этого, простукивая скалу, ковыряя ножом в пластах и перебирая черноватые, в рыжей пыли, кристаллики породы. А потом вытирая руки о подол крашеной рубахи с небрежностью Тронувшись наконец дальше, они заговорили о ковке булатной стали, которой снова занялись квитты в последние десятилетия: Ингитора видела в Эльвенэсе несколько мечей с булатным узором на клинке, а Аск примерно знал, как они это делают. После всех событий вечера, ночи и утра Аск уже не казался ей чужим и она чувствовала себя с ним гораздо свободнее и приятнее. Увлекшись, дальше они говорили без перерыва: о ценах на оружие в Эльвенэсе, Винденэсе, Фьялленланде, Островном проливе, Ветроборе и других местах, потом о меновой стоимости соболей, стеклянных бус, серебра и золота, о придайнитских кингах, о восточных дирхемах, которые имеют удобный вес в одну девятую эйрира, но из-за своих красивых и причудливых узоров больше идут на ожерелья… Во всех племенах потомки Ярла живут примерно одинаково, и оба они росли в кругу тех же самых забот и понятий; конечно, разница в их знаниях, представлениях и особенно в опыте имелась, но она только прибавляла беседе увлекательности. Теперь уже каждая мелочь служила поводом для обсуждения: что они будут есть, и какое бы выбрать место для ночлега, чтобы земля была сухая, но поблизости текла вода – они говорили о «медвежьем луке» и о костре «навесом», чтобы огонь не гас даже под дождем, потом о праздничных угощениях, принятых в Эльвенэсе или в Аскефьорде, о лосятине и о копченых медвежьих ребрах, о праздниках, о Гельде Подкидыше, с которым оба оказались знакомы. Заговорили о кораблях, и Аск потребовал, чтобы она нарисовала, под каким углом надо ставить парус, чтобы ходить против ветра – он не верил, что она это знает, а она смеялась над его изумлением, не видя в этом ничего особенного. Но вообще Аск так откровенно радовался, что она наконец-то разговорилась, что Ингитора испытывала даже некое смущение, как если бы ее благодарили за дорогой подарок. Бедный, как же тяжело ему давалось молчание целых два дня! Но и ей было хорошо: все тяготившие ее тревоги и заботы остались где-то за границей этого леса, она чувствовала себя легко, свободно, говорила и слушала с удовольствием, тем более послушать его явно стоило! Обсуждать плавание в открытом море по звездам гораздо любопытнее с человеком, который действительно В этом болоте Аск прямо по пути подстрелил несколько птиц, так что заботиться об ужине им уже не приходилось: выбравшись наконец из болота, они устроились в березняке отдыхать и сушить мокрую обувь. Сидя на большой охапке березовых веток со свежей листвой, перед костром, над которым медленно поджаривался их ужин, подобрав усталые ноги, наслаждаясь теплом летнего вечера, покоем и свободой от каких-либо забот, не имея врагов страшнее комаров, Ингитора была совершенно счастлива, как ни на одном пиру в Эльвенэсе. – Ну, давай еще о чем-нибудь поговорим! – подзадоривал ее Аск, помешивая угли и поглядывая на нее веселыми глазами, смеясь над их неукротимой болтовней, от которой сам же получал столько удовольствия. – У нас так хорошо получается, а я обожаю людей, которые что-то умеют делать хорошо! Ингитора спрашивала его о «железной рубашке»[7] – она много слышала об этом и раньше, но впервые встретила человека, который, судя по всему, такую «рубашку» носил под собственной кожей. За разговором они пошли умываться к ручью с буро-желтоватой, но прозрачной болотной водой; Ингитора вытирала лицо, Аск взял второй конец того же длинного полотенца, а она в испуге тут же бросила его. Аск глянул на нее с такой болезненной обидой, что она испугалась еще сильнее: оказалось, что эта примета – вдвоем вытираться одним полотенцем – у фьяллей означает будущую любовь, а у слэттов – скорую ссору, так что ее испуг и его обида на этот испуг содержали одно и то же. Выяснив это, они долго смеялись, стоя над ручьем и держа за два конца мокрое и уже отчасти посеревшее полотенце, а потом он на руках понес ее обратно к костру, якобы для того, чтобы она больше не пачкала вымытые ноги. Ингитора понимала, что на самом деле это просто предлог ее обнять, но предлог был достойный, не вредящий ее чести, и она, сделав вид, что ни о чем таком не догадывается, благосклонно обняла его за шею. Аск весело глянул на нее при этом, и в его темных глазах блестела задорная искра: он видел, что она все понимает, и был рад, что она делает вид, будто не понимает. И вся эта смесь взаимной проницательности и лукавства так веселила Ингитору, что она ничуть не досадовала на его медленный, почти торжественный шаг. На охапку березовых веток он опустил ее с явной неохотой, а потом вдруг наклонился и поцеловал ее ногу возле самой щиколотки, где кожа была такая же белая и нежная, как на руках. Ахнув от неожиданности, Ингитора в смущении прикрыла ноги плащом: по его вдохновенному и настойчивому взгляду она видела, какие чувства в нем бродят, ей было неловко и весело. То же самое продолжалось и на следующий день. Вспоминая, что кому снилось, они заговорили сначала о толковании снов, и почему-то теперь этот предмет нравился Ингиторе гораздо больше, чем в девичьей кюны Асты; потом перешли на приметы погоды, потом на свойства драгоценных камней, иные из которых помогают толковать сны и предсказывать погоду. Поколебавшись, Аск поднял рукав и показал ей свой третий браслет, дивной работы, точно живой дракон, с белыми камешками в глазах, размером с зернышко, блестящими, как льдинки, играющими всеми цветами росы под солнцем. Этим можно было удивить даже такую знатную девушку, как она, – это оказались «диаманты», о которых в Морском Пути многие слышали, но очень мало кто видел. Говорили, что диамант – камень храбрости и победы, он укрощает ярость, дает уверенность и силу, охраняет от ран, болезней, сглаза… Ингитора рассматривала звездные камешки, наклонившись над его рукой, и вдруг обнаружила, что придвинулась слишком близко, что он стал дышать глубже и чаще, что напряженный жадный взгляд уперт в нижний край разреза ее рубашки на груди и на нее веет таким жаром, что даже диаманты как-то теряются… Она отпрянула, а он примирительно пробормотал: «Я не буду, не буду!» – и она понимала, о чем он, но сам звук его низкого голоса, вопреки словам, был полон влечения, так что Ингитору пробирала дрожь, словно этот голос касался не слуха, а затрагивал что-то в душе. Под вечер они вдруг набрели на избушку. Тропинка к ней совсем заросла, так что они не обнаружили близости жилья, пока не уткнулись в серую стену из подгнивших бревен. Знаком велев Ингиторе оставаться на месте, Аск неслышно двинулся в обход домика. Ингитора ждала его, стоя под толстой березой и стараясь даже дышать потише. Вот он появился с другой стороны и вслух сказал: – Никого нет. Причем давно. Совсем заброшенная избушка, в двери трава растет. Хочешь, можем здесь заночевать. – А она не обрушится? – Ингитора с сомнением посмотрела на немного завалившуюся набок, густо поросшую травой и кустами дерновую крышу. – Ее тронуть страшно. – Сейчас посмотрим. Аск обошел дом, постучал по стенам, потом скрылся внутри. Что-то затрещало, заскрипело, и Ингитора догадалась, что в домике есть еще и чердак, куда ведет лестница. После надлежащего количества стуков и скрипов Аск снова показался у входа: – Одну ночь еще выдержит. Там есть даже почти целые лежанки, и если на них натаскать травы, то будем спать, как в настоящем доме. Ты не соскучилась по крыше над головой? – Есть немного, – Ингитора вздохнула и вошла вслед за ним в темный проем. – Здесь, наверное, жила «волчья мать».[8] Внутри не было никаких перегородок, весь домик состоял из одного помещения: посередине очаг, обложенный камнями, обвалившиеся полки для посуды позади, широкие лежанки у стен, лестница наверх. Никакой утвари, старая зола и какой-то мусор навалены прямо под стеной. В груде старых углей виднелось несколько грубо обгрызенных, очень старых, засохших костей. При виде них Ингиторе стало неуютно, и она отвернулась. – Конечно, это не Валхалла, где пять сотен дверей. Но если ночью будет дождь, на что весьма похоже, то и такая крыша сойдет, – с удовлетворением отметил Аск, старым поленом сгребая мусор и угли с очага. – Все зависит от человека! – мудро заметила Ингитора. – Один гордый хёвдинг собирался построить очень большой дом, но в конце концов это его и погубило. – Тот самый, которому сказали, что «ты строишь очень большой дом, но едва ли даже в нем поместится твое высокомерие»? Ингитора согласно улыбнулась: сага о гордом хёвдинге из Барланда несколько лет назад обошла весь Морской Путь. И можно было подумать, что они ее слушали вместе! – Через два-три дня должны опять начаться обжитые места, – рассказывал Аск, пока они дергали на ближайшей лужайке траву для подстилок. – Эти дни было так дико и пусто, потому что округу Можжевельник мы уже прошли, а другие области еще впереди: Железное Кольцо восточнее, а Раудберга южнее. Но мы идем к Железному Кольцу, и дня через три уже будем на Золотом озере. – Это где живет Вигмар Лисица? – Да. Нам нужно к Золотому озеру, а усадьба Вигмара как раз возле него. – Он опасен? – Нет, не думаю. Мы против него ничего не имеем. – А он против нас? – Скорее всего, тоже нет. У нас с ним есть общий враг, настолько значительный, что ссориться между собой нам было бы глупо. Я знаком с Вигмаром хёвдингом и могу тебя заверить: это исключительно умный человек. Кстати, я хочу тебя отвести как раз к нему. Он дружит с Дагом хёвдингом, он тебя переправит на восточное побережье. Ингитора промолчала. Может быть, Вигмар Лисица – в высшей степени достойный человек, но мысль расстаться с Аском ради кого-то чужого ее сейчас вовсе не порадовала. – Или… может быть… – начал он, с сомнением глядя на нее. – Что? – неуверенно спросила она. И опять они смотрели друг на друга, держа в уме одну и ту же мысль, но пока не решаясь ее огласить. На ужин у них в этот раз была рыба, которую Аск еще днем наловил в широком ручье острогой, которую сам же и сделал из своего ножа и прямой длинной палки. Теперь он обмазал добычу сырой глиной и запек в углях, и Ингитора ела ее с большим удовольствием. Она сама удивлялась, как легко, оказывается, можно привыкнуть жить под елкой и есть что ни попадя. – Отличная рыба, ты что? – удивился Аск, когда она ему об этом сказала. – «Что ни попадя» – это еще не то! Ты кого больше боишься: змей, лягушек или мышей? – Змей! – Ингитора передернулась. – Мышей я вовсе не боюсь, они хорошенькие. А лягушек – так себе. Если мимо прыгает – то пусть, но в руки я их даже в детстве не брала. – Ну, лягушки из этого всего самые вкусные. И ловить их проще всего – они не кусаются, бегают медленно, и в любом месте их навалом. Из них похлебку варят, и по вкусу их мясо – почти та же курятина. – Ты их ел? – Ингитора смотрела на него с изумлением, не понимая, не смеется ли он. – Ел, – подтвердил он, видя ее недоумевающий взгляд. – И даже не один раз. Навар с них такой хороший, жирненький. Тут еще ничего, нам с тобой вдвоем много не надо, птичку-рыбку какую-нибудь я всегда добуду. А вот когда целое войско, а еды взять особо негде – ну, если поход долгий да в чужих местах – тогда и змей едят, и мышей, и лягушек. Так вот лягушки – лучше всего. Ингитора недоуменно качала головой, но ей отчего-то было весело. Такого ей еще ни от кого из доблестных ярлов не приходилось слышать, но Аск вовсе не хвастался и не пытался произвести на нее впечатление, он рассказывал о том, что для него было просто и понятно – все бывает в долгом походе в чужих местах! по привычке стала подбирать она, но мысленно прикусила язык: сейчас она это выложит, а обнаружить такое умение означало бы выдать себя с головой. В Аскефьорде наслышаны о ней, а она и так уже слишком много о себе рассказала. Нет уж, не надо! Тролли знают, какого мнения он держится о «деве-скальде из Эльвенэса»; когда-нибудь он, конечно, узнает, кого развлекает байками о похлебке из лягушек, но не сейчас! Пусть остается как есть! «Нам с тобой вдвоем…» Ничего такого не было в этих простых словах, но почему-то было истинным наслаждением слышать, как он говорит это о себе и о ней. Огонь угасал, совсем стемнело, наступало время спать. Ингитора расстегивала застежки платья, не глядя на Аска, потому что он-то на нее смотрел, сидя напротив, притом с таким увлечением и удовольствием, словно перед ним танцевали – хотя кроме платья, башмаков и чулок она ничего снимать не собиралась! Но его мечты заметно преувеличивали действительность, многоопытный взгляд прекрасно видел сквозь рубашку, и все его внутренние стремления так ясно отражались на лице, что Ингитора не могла на него смотреть. Она словно проваливалась в пропасть, полную какого-то ужаса и блаженства, при мысли, что было бы, если бы она могла ответить «да» на этот взгляд, который и требовал, и обещал так много! – Ты сам, кажется, это называл «невежливо пялить глаза»? – не выдержав, язвительно осведомилась она. – Так приятно! – мечтательно протянул Аск, глубоко вздохнул и стал медленно расстегивать пояс, потом неторопливо потащил с плеч собственную рубашку, и его плавные, сильные движения были полны то ли обещания, то ли угрозы. Полуприкрыв глаза, словно желая скрыть их блеск, он так нарочито-томно глядел на Ингитору, что она отвела взгляд, стараясь дышать ровнее и не показывать, что ее это вовсе не оставляет равнодушной. – В этой белой рубашке ты так похожа на лебедя: так и кажется, что сейчас лебедь сбросит оперенье и превратится в прекраснейшую деву![9] Какую-нибудь Эльрун или Сванхвит-Лебяжьебелую, которой нет краше! – Нет, поищи лебедя поглупее! – решительно отозвалась Ингитора. – Я-то понимаю: рядом с таким, как ты, оперение сбрасывать никак нельзя, иначе никогда уже не получишь его назад! Под его горящим взглядом ее рубашка почти что тлела и падала к ногам жалкими обрывками, так что хотелось ее подхватить, но Ингитора старалась делать вид, что ничего не замечает, сохранять невозмутимый вид и не давать вовлечь себя в эту игру. Свое слово он помнил и прямыми посягательствами на ее честь это назвать было нельзя, но протяни она ему только палец… – Никогда не получишь! – многозначительно подтвердил Аск. – И тебе только и останется, что «Велунда шею рукою обвить», и даже через «семь зим» тебе не станет со мной скучно! – Никогда не видела человека, который ухитрялся бы приставать, при этом не нарушая клятвы этого не делать! – со смесью досады и восхищения воскликнула Ингитора. – Надо же! – смеясь, воскликнул он, стаскивая сапоги. – А я-то уж думал, что ничем не сумею тебя удивить! Ингитора торопливо юркнула на свою охапку травы и плотно завернулась в плащ. Аск взялся за завязку своих штанов, и Ингитора отвернулась. Она словно раздваивалась: одна половина уже готова была влиться в этот поток, а вторая еще помнила, что делать этого ни в коем случае нельзя! Ей и прежде не раз случалось бывать предметом чьих-то более сдержанных или более откровенных посягательств, но никогда еще ее не соблазняли отрывками из «Песни о Велунде»! И никогда еще ничьи домогательства не вызывали в ней такую странную смесь чувств: и волнение, и беспокойство, и какой-то глупый восторг! Впервые в жизни мысль о том, что она кому-то нравится, вызывала в ней такую яркую, искристую радость, хотя радоваться, здраво рассуждая, тут было нечему! В этом лесу она беззащитна, а он явно не из тех, кто полгода набирается смелости. Позволь она ему сделать хоть один шаг, как ее рубашка – А по-твоему, вежливо отворачиваться, когда с тобой разговаривают? – раздался сзади тихий веселый голос, и Ингиторе вспомнилась руна Тюр на его стрелах – знак Духовного Воина, кроме прочего, обозначает еще и пылкого мужчину. И Аск, как видно, намерен познакомить ее и с этой стороной своего многообразного склада! Ее сдержанного, невозмутимого и учтивого спутника незаметно подменили, но нельзя сказать, чтобы уж очень внезапно… – А разве вежливо снимать штаны, когда разговариваешь с девушкой? – строго отозвалась она, не оборачиваясь. От раздвоения голова кружилась, сердце билось так сильно, что трудно было дышать. – Ну, раз уж у меня есть крыша и почти настоящая лежанка, я и спать собираюсь по-человечески… Вдруг Аск сам себя прервал и совсем другим голосом сказал: – Тихо! Ингитора подняла голову. Возле дома кто-то ходил. Ее пробрало холодом: за эти дни она так привыкла, что вокруг нет никого, кроме Аска, что теперь само присутствие какого-то живого существа вызывало ужас. Захотелось вцепиться в Аска, как тогда, при виде змеи, но Ингитора не смела шевельнуться и только прислушивалась. Это был скорее звериный шаг, чем человеческий: словно бы медведь толкался перед дверью, то вставая на две лапы и делая несколько неуклюжих шагов, то снова опускаясь на четыре, и шуршала несмятая трава под стеной. Сквозь щель плохо прикрытой двери доносилось сопение. Ингитора тихо дрожала: хоть звери и боятся людей, да и сейчас не ранняя весна, когда медведей следует опасаться, но все же… Совсем рядом с дверью раздалось урчанье, бормотанье… И кровь буквально застыла в жилах: это не было голосом зверя, но и голосом человека тоже. Это напоминало, как если бы слова человеческой речи произносились непослушными и непривычными губами зверя: понятно, что это Медный Лес! Он дает о себе знать, Медный Лес, о свойствах которого они совсем забыли! Аск, мгновенно завязав развязанный было узел, неслышно метнулся к двери: в руке у него оказалось копье, которое он перед этим прислонил к стене возле изголовья. Ингитора приподнялась и тоже спустила ноги с лежанки, нашарила свои башмаки. Аск вернулся к ней, взял за руку, решительно, не говоря ни слова, поднял с лежанки и толкнул к лестнице наверх. Ингитора испугалась, что скрип старой лестницы их выдаст, но рука Аска так же настойчиво подтолкнула ее: тот, кто ходил вокруг дома, уже учуял их по запаху и в соблюдении тишины не было смысла. – Иди быстрее! – шепотом, очень настойчиво велел он. – Это не зверь. «А кто?» – хотела спросить Ингитора, но не смела. Везя ноги в незавязанных башмаках по земляному полу, она торопливо пробралась к лестнице и стала карабкаться, придерживаясь за ступеньки и с ужасом думая, что будет, если какая-то из затхлых деревяшек сейчас обломится. Рука Аска не очень вежливо подпихнула ее снизу, и она полезла быстрее. Он тоже поднимался следом, и иногда его рука в поисках опоры касалась ее ног. Взобравшись на чердак, Ингитора вслепую сделала несколько робких шагов, пробуя пол прежде, чем ступить, и остановилась, как только Аск оказался здесь же, рядом с ней. – Кто это? – зашептала она, в страхе хватая его за руку, а он бессознательно отводил свои руки, чтобы она не вцепилась и не помешала в случае чего. – А тролль его знает. У меня торсхаммер горячий! – Не тратя времени на пояснения, Аск взял амулет, висевший на груди, и прижал его к щеке Ингиторы: кремневый молоточек был горячим как огонь. – Это он на нечисть так откликается. – Нечисть? – Так мы же в Медном Лесу! Забыла? Ингитора все-таки вцепилась в его плечо и глянула вниз: отсюда она видела пространство перед входной дверью, очаг с покинутым огнем и край ее лежанки со смятым плащом. Незапертая дверь, которая и не запиралась по причине полусгнивших косяков и отсутствия чего-либо похожего на засов, подрагивала и покачивалась, как будто кто-то трогает ее снаружи. От острой проникающей жути на глаза набегали слезы и губы сводило судорогой, как в детстве, когда хотелось плакать… На ум пришла Дагейда, как она, со своими горящими диким огнем желтыми глазами, стоит перед дверью, и рядом ждет ее чудовищный волк… А до утра еще оставалось так далеко! Сопение раздалось вплотную к двери, дверь дрогнула, потом отвалилась наружу, и в проем стремительно просунулось что-то крупное, лохматое, похожее на медведя на задних лапах, неуклюжее, но проворное. С невнятным ревом оно прыгнуло прямо к очагу, и Ингитора, не сдержавшись, завизжала во всю мочь. Если бы это был медведь! Если бы это была хотя бы Дагейда! Свет очага упал на голову и горбатую спину дикого существа, полуженщины-полумедведицы, на морду, получеловеческую-полузвериную, покрытую буроватой шерстью, с грубыми чертами вроде бы человеческого лица, но с широкой звериной пастью, полной медвежьих зубов. И эта раскрытая пасть была поднята к ним, к чердаку, и прямо на Ингитору смотрели выкаченные жадные глаза. Косматые лапы с длинными когтями, торчащие из рваных рукавов чего-то, все же похожего на человеческую одежду, царапнули ступеньки лестницы. Наибольшую жуть внушало это смешение человеческого и звериного: казалось, это дикое создание голодно и свирепо, как зверь, но разумно, как человек, и от этого еще опаснее! Не помня себя, Ингитора отскочила от проема, уже не думая, что в полу могут быть дыры. Аск, наоборот, остался на месте, перехватил копье двумя руками за конец древка и ударил вниз, целясь в грудь жуткой твари. Ингитора видела, как он с копьем подался вперед, потом сделал еще усилие и вырвал копье; снизу послышался кошмарный рев, потом упало что-то тяжелое, и Аск кинулся по лестнице вниз. Ингитора бросилась вслед за ним, чтобы только не терять его из виду. Соскочив на несколько ступенек, он еще раз ударил копьем троллиху, которая теперь то ли лежала на полу, то ли стояла на четырех лапах; та увернулась, Аск, в досаде выкрикнув что-то неразборчивое, спрыгнул на пол и ударил копьем снова. Троллиха дернулась назад, и древко копья вырвалось у него из рук. С жутким воем злости и боли троллиха с копьем в груди попятилась, провалилась в дверной проем; тут Аск прыгнул вперед, снова ухватился за древко и дернул. Копье осталось у него в руках, а троллиха выскочила-таки за дверь и проворно побежала прочь, не переставая выть. Весь порог, весь пол между входом и лестницей был залит кровью, которая в полутьме казалась черной. Дикий вой быстро удалялся. – Вот живучая, тварь! – с горячей досадой воскликнул Аск, сжимая свое окровавленное копье. – Троллиное отродье! – Ну, ты и выражаешься! – Ингитора торопливо спустилась по шаткой лестнице: самое безопасное место на свете было рядом с ним. – Выбирай выражения! Мне и так плохо! Обеими руками она обхватила его руку выше локтя и, дрожа всем телом, прижалась к ней, как к самой надежной опоре: ей было жутко, холодно, она едва стояла на ногах, и внутри разливалась отвратительная слабость, словно ее сейчас стошнит. Аск тоже дышал немного чаще, но больше от возбуждения схватки, чем от усталости, и казался разгоряченным и веселым. – А? – Сначала он ее не понял, потом сообразил и усмехнулся: – Да ладно! Это я у одного улада перехватил. Каждый день так ругался, уж очень горячий парень был. Означает всего-навсего: «Будь поток сурового снега в мою голову». Короче, замети меня метель. А ты уж вообразила! – Что это было? – спросила она, с облегчением опуская голову на его горячее плечо. – А троллиха. Никогда не видела, что ли? – Нет. Богиня Фригг… – И я не видел. Вот и познакомились. Больше не сунется… надо думать. Но вообще-то живучая просто до омерзения. Я ей и в грудь, и в брюхо, и в печенку попал, вон, кровищи… – Аск отвел от себя руку с копьем и осмотрел наконечник и древко, залитые темной кровью. – Тьфу, гадость! – Он прислонил копье к лестнице и вытер ладонь о штаны, но это мало помогло, поскольку кровь уже подсыхала. – Ни один бы наш бергбур от такого уже и не дергался, а она вон, убежала! Да еще копье мое чуть не унесла, с… с… сволочь! – Ради присутствия благородной девы он все же выбрал самое мягкое слово из тех, что просились на язык. – Если это не отмоется… – Она не вернется? – Не знаю. Хуже, если эти твари живут стаями и у нее там есть муж и пара братьев. – Вроде бы тролли не живут семьями! – с лихорадочным оживлением поделилась познаниями Ингитора. – В «Саге о Греттире» есть: там великанша жила под водопадом с детишками и сама ходила добывать им челове…чину на ужин… А был бы у нее муж, пошла бы она сама? – Ну, вот и у этой красотки где-то выводок. Хорошо, если она побежала домой подыхать. А если… – Может, уйдем отсюда? – Теперь этот домик казался Ингиторе ужасным. – Если придут… – Нет, уходить не стоит! Если есть кому прийти, то нас по следам унюхают и догонят. В темноте мы далеко не уйдем. А здесь все-таки… – Аск оглянулся на чердак, который уже сослужил им службу. – Здесь обороняться легче, чем в лесу. – А если бы мы не нашли эту избу и ночевали просто в лесу, как раньше? – Дела наши были бы плохи. Ну, ладно, отцепись от меня, а то я ведь не железный. Ингитора его сначала не поняла, но Аск вдруг ловко обвил ее талию той рукой, к которой она так прижималась, передвинул с бока на грудь и обнял. Благодаря привычке к бергбурам встреча с троллихой потрясла его гораздо меньше и не так заглушила естественные чувства. А Ингитора только теперь обнаружила, что в своем слепом испуге виснет на нем, «обвивая рукой» и «вскинув руки на плечи» с такой пылкостью, которой братья Велунда от своих жен-валькирий едва ли видели. И «лебединое оперенье» ее тонкой рубашки – единственная, причем весьма ненадежная преграда между ними. – Лебяжьебелая моя! – горячо шепнул он, быстро склоняясь к ней, но Ингитора, едва ощутив на щеке его дыхание, ахнула и попыталась его оттолкнуть. Он тут же ее выпустил; сгорая от смущения, она отпрянула, стараясь не замечать, как он смеется, убежала к своей лежанке, села и поспешно закуталась в плащ, хотя теперь ей стало жарко – от стыда и еще от того, что она словно бы унесла на себе живое тепло его объятий. Никогда в жизни она не подозревала, что в «Песни о Велунде» скрыты такие богатые возможности!. – Ты какие-нибудь руны знаешь? – спросил он, стоя перед открытой дверью. – Все знаю. Тебе какие надо? – Чтобы троллей отгоняли. Дверь и раньше-то была хлипкая, а эта дрянь ее совсем снесла. Начертить бы что-нибудь, чтобы не лезли. – Хагль помогает, не пускает внутрь то, чему нельзя заходить. – Годится. А Турс? – Тоже хорошо. Мйольнира они должны бояться. А еще Алгиз. Выбрав подходящий уголек, Аск начертил на дверных косяках руны Хагль, Турс и Алгиз, потом их же нацарапал на полу острием копья, чем доказал, что и сам все знает, а ее спрашивал только затем, чтобы она пришла в себя. – Ну, что, спи! – предложил он, сев на свою лежанку напротив Ингиторы и держа копье между ног. – Я посижу, посторожу тебя. Обоим спать сейчас, конечно, неумно. – Нет, нет! – Ингитора отчаянно замотала головой. Она была так взбудоражена, так переполнена бурными и разнородными впечатлениями, что заснуть даже не надеялась. – Какое спать! Я не засну. У нас еще есть чем огонь разжечь? Дрова у них остались, и Аск развел огонь посильнее. Вид пылающего пламени тоже успокаивал, и Ингитора по привычке начала складывать что-то среднее между заклинанием против нечисти и хвалебной песни огню, но тут Аск с копьем вернулся и снова сел напротив нее. И она опять забыла про троллиху, потому что видеть его и думать о чем-то другом было невозможно. Судя по выражению его глаз, он тоже думал о «лебедином оперенье», которое сумел-таки подержать в руках; Ингиторе было от этого и страшно, и весело, и очень хотелось поскорее обратить его мысли в какую-нибудь менее опасную сторону. – Так ты, оказывается, муж великой учености и понимаешь по-эриннски? – спросила она, вспоминая его ругательство «о погоде». – Да как сказать! – Аск помедлил, вникая в смысл ее вопроса, потом пожал плечами. – Ну, если мне надо будет договориться с кем-то вроде меня самого, там, обсудить условия поединка – это я бы смог и по-эриннски, мы бы друг друга поняли. А вот вежливо беседовать с прекрасной и изысканной девой вроде тебя – увы, безнадежно. Половину моих эриннских слов, как ни жаль, составляют ругательства. Понимаешь, от эриннов я в основном их слышу. Только у нас бранятся до драки, а у них после. – А ты у них бывал? – полуутвердительно спросила Ингитора, понимавшая, что в свои знаменитые уладские походы Торвард конунг ходил не один. – Бывал. – И много раз? – Много. О, – Аск повернул к ней правое плечо, на котором начинался и уходил на грудь, ниже ключицы, длинный кривой и толстый шрам. – Сам ард-риг Биле Буада, Дерево Побед, отметился. Три года назад. Правда, через некоторое время я ему понадобился, он сам пришел мириться и дальше мы некоторое время воевали вместе. – Это как же? – Ну, ему срочно понадобилось войско, а своего было мало, и он вспомнил про меня. На одном Эриу, не считая островов, пять ригов, один из них ард-риг, то есть самый главный. Считаются «независимыми», но на деле и месяца не могут прожить друг без друга. То дерутся, то скот друг у друга угоняют, земли и сокровища разные отбивают. Иногда если задумают в поход идти вместе, то мирятся, клянутся в вечной дружбе, пьют пиво бочками – один на пиру прямо в такой бочке и утонул – берут друг у друга сестер и дочерей в жены, устраивают пышнейшие празднества со всяким играми и состязаниями… А через два месяца смертельно рассорятся при дележе совместной добычи, и все сначала. Тамошние скальды только и знают песни сочинять: «Дележ золотого котла в Ойбель-Бруге» или «Раздор в Мог Айртер», ну, все в таком духе. И бери их тогда голыми руками… А что я и моя дружина воевать умеем, Буада на своей шкуре убедился. Я убил его второго сына… Первого прикончили в громкой битве еще до меня; зато я захватил в плен его дочь, а это еще лучше, потому что сыновей у Буады было шестеро, а дочь всего одна, и он ею очень гордился. – И что ты с ней… – начала Ингитора, но устыдилась недостойного любопытства и прикусила язык. – А ничего! – весело ответил Аск. – Ни-че-го. И он потом выплатил мне выкуп ее невинности, пять кумалов серебром, те же пять марок по-нашему. И получил ее назад в сохранности, чтобы и дальше ею гордиться. У них там есть целый перечень качеств, которыми должна обладать знатная дева, в том числе «дар чистоты». Правда, у них знатные девушки в этом смысле свободнее наших – если кого-то полюбит, то может осчастливить, как ей угодно, и замуж потом выйти это не мешает. – Для тебя это не было жертвой? – насмешливо осведомилась Ингитора. – На пять марок серебром сколько молодых рабынь можно купить в Винденэсе? – Пять простых или полторы высокородных. – Правильно, вроде того! – Аск весело усмехнулся этому подсчету. – Там одна, а тут пять. Я успел по… скажем вежливо, побывать в объятиях трех женщин из рода конунгов – ну, одна была конунгова невестка, можно ее не считать, зато две другие – родная дочь и внучка конунгов. Так что я точно знаю: в этом смысле простая рабыня от дочери конунга ничем не отличается. – А за что же их ценят втрое выше простых? – Ну, во-первых, такие беленькие нежные ручки, как у тебя, ласкают все же приятнее красных и шершавых. А во-вторых, какому-нибудь Ульву бонду с хутора Лягушкино Болото очень приятно держать в доме дочь рига. Соседи уважают… А мне-то что? И он пожал плечами с таким видом, точно ему и без того принадлежит весь мир. Ингиторе в голову не пришло посчитать все это бахвальством: разве было что-то невероятное в том, что его любили дочери конунгов? Или в том, что Аск с его длинным копьем – достойный противник даже для неистовых эриннских ригов? По всему видно, что он из тех крупных хёвдингов, которые способны самостоятельно снарядить дружину для заморского похода. И даже скорее самостоятельно, потому что невозможно представить, чтобы Аск выслушивал чьи-то приказания или вообще терпел рядом соперников. Его осведомленность о ценах на рабов в разных местах делалась понятна. И при всем богатстве ее собственного воображения Ингиторе отчаянно нравилось его слушать: каждое его слово пылало таким огнем, что даже обычные дружинные байки о заморских подвигах, которые услышишь в каждом доме, звучали как саги о Сигурде. От повествований о чужих любовных похождениях она всегда воротила нос, но у него это выходило так просто и естественно, что вовсе не отталкивало. Только бы он больше не пытался присоединить и ее к своей «военной добыче»! – А она была красива? – спросила Ингитора, уже воображая целую песнь. – Чего ты смеешься? – обеспокоенно воскликнула она, видя усмешку на его лице и испугавшись, что он припишет этот вопрос чему-то вроде ревности. – Все женщины об этом спрашивают. Ну, не оскорбляйся, я рад, что ты тоже спросила. Да нет, ничего особенного. То есть считалось, что она исполнена редкой красоты и прочих великих достоинств, но это ведь про каждую дочь конунга говорят. А если бы снять с нее все эти вышитые шелка и золотые ожерелья, то ничего особенного бы не осталось. Ну, не стал я ничего снимать, говорю же. Вернул Буаде, как была. – А за сына он тебе мстить разве не стал? – За что, это же был честный бой. У них вообще считают, что для вождя наилучшая судьба – погибнуть в битве перед началом поединка, на глазах у всего войска. – Но ведь тогда войско обречено на поражение! – Это у нас. А у них наоборот: погибший вождь считается жертвой богам за общую победу. И ему так больше славы, так что Буада мне чуть ли не благодарен был, что я его сыну обеспечил славную гибель. Ингитора качала головой: о нравах эриннов и уладов она слышала немного и все больше разные нелепости, но теперь ей открывался совершенно другой род мышления, не тот, к которому она привыкла – по-своему обоснованный, но очень уж чудной! – Странный они, конечно, народ, – в задумчивости проговорил Аск, глядя куда-то в стену. – Мой отец тоже… Но я как-то благодарности не ощущаю… – Ну, еще что-нибудь расскажи! – просила она, как вчера он просил: «Давай еще о чем-нибудь поговорим!» – А кроме того, Буада же сам меня ранил, – Аск снова двинул плечом, – а они это очень уважают. У нас воину тем больше чести, чем больше ран он нанес врагам, а у них наоборот – чем больше ран получил, тем доблестнее. Потом, уже у него в доме, он меня в бане увидел со всем этим, – Аск обмахнул рукой грудь, плечо и бок, отмеченные «знаками доблести», которые когда-то, при первом взгляде, заставили Ингитору вздрогнуть, – и еще там тоже есть, – он посмотрел себе куда-то на бедро и на левую ногу, – и тем более… Он было поднял руку, собираясь показать свой шрам на щеке, необычайно украсивший его в глазах эриннов, но вспомнил про отрастающую бороду и вообще передумал: тут уж она непременно догадается, кто он такой. А теперь ему этого не хотелось еще больше, чем при их первой встрече, но не от недоверия, а совсем наоборот. Блеск ее глаз, явное удовольствие, с которыми она его слушала, отчаянный трепет, с которым она вырывалась из его объятий, делались еще ценнее при том, что она Забыв, что еще собирался рассказать, он смотрел на нее в упор, притом с таким многозначительным выражением, словно в ней-то и заключались все его прошлые и будущие подвиги. – Что ты так на меня смотришь? – спросила Ингитора, скорее намекая, что этого делать не следует, чем действительно желая ответа. – Думаю, – коротко отозвался он, но не отвел глаз, а продолжал так же прямо смотреть на нее и, значит, не уклоняясь от разговора. – О чем? – О том… Ну, если ты так уж хочешь знать, – он словно бы извинился этим маленьким отступлением, – о том, какой я был дурак, когда давал заверения, что твоя честь в полной безопасности. – «Зверь благородный»! – передразнила Ингитора, подавляя трепет и внезапную жуть. Из его темных глаз на нее сейчас действительно смотрел могучий и грозный «хватающий зверь», которого он носил на браслетах, смотрел открытым жадным взглядом. Она сама невольно раззадорила его и выманила из глубины – впрочем, он не очень-то и прятался, – но была полна решимости постоять за себя. – Учти: моя честь стоит столько же, сколько жизнь свободного знатного человека! – пригрозила она. – Если бы дело было только в цене! – с сожалением отозвался Аск, внимательно глядя на нее и пытаясь понять, чего же она на самом деле хочет. Существует множество тонких оттенков в том «нет», которое говорит женщина, но во многих случаях оно действительно означает «нет». – Но, видишь ли, я и правда люблю, когда меня обнимают. По-моему, унизительно брать силой то, что имеет настоящую цену только по доброй воле. Он говорил искренне и убежденно, и Ингитора еще раз поздравила себя, что у ее лесного спутника именно такие взгляды. – Бери меч и клади между нами![10] – решительно велела она и кивнула на пол между лежанками. – Не обманешь! – с грубоватым торжеством отозвался Аск и кивнул на охапку травы на своей лежанке. – Иди ко мне, тогда… И вдруг быстрее, чем она успела сообразить, он подался к ней, подхватил на руки, и Ингитора вскрикнула от неожиданности, внезапно ощутив себя где-то высоко над землей, без опоры под ногами, в руках и в полной власти «хватающего зверя». Промчавшись по воздуху, она упала в черную бездну, так что даже собственное сердце за ней не успело и зависло где-то, отчаянно стуча, – он опустил ее на свою охапку травы, склонился над ней, не выпуская из рук, и добавил, почти касаясь губами ее губ: – Но повторять Он просто решил проверить делом, что же означает ее «нет». Отвечать нужно было очень быстро – самое маленькое промедление будет понято как «да». Чувствуя, что на спасение ей отпущен один-единственный миг, потрясенная, с бьющимся сердцем и горящим лицом, Ингитора ахнула, дернулась; хватка ослабла, она вывернулась из его рук, отпрянула к стене, потом поспешно, как из огня, соскользнула с лежанки, подхватывая упавший плащ, и в порыве почти бессознательного испуга отшатнулась к темному углу. Ее обливал жар и трепет, овевало ощущение его силы, которая так легко может делать с ней что угодно; он словно бы продолжал держать ее в объятиях, даже выпустив. Он, за которого она только что сама цеплялась в страхе перед «волчьей матерью», сам стал «хватающим зверем» и смотрел на нее проникающе-жадными глазами. Он был как огонь, который то защищал и согревал, то угрожал и жег; она неосторожно подошла слишком близко и обожглась, и ей хотелось спрятаться от этих глаз, от этого зверя, готового вот-вот броситься снова. – Нет, нет! – в отчаянии вскрикнула она. – Ты же обещал! От звука ее голоса, от вида ее испуганно-порывистых движений, отчуждения, отразившегося на лице, он словно бы опомнился. Тяжело дыша, он смотрел на нее с каким-то мучительным усилием, тревогой, тоской. – Нет, только… только не бойся меня! – взмолился он, словно торопясь исправить сделанную ошибку, порываясь и не смея протянуть к ней руки, и она видела, что это уже не тот страстный порыв. Ингитора снова села, стараясь успокоиться. Он сделал шаг к ней и вдруг встал на колени, глядя на нее снизу вверх с выражением преданности, мольбы и мучительного усилия передать ей свое чувство. – Только не бойся меня! – горячо, хрипловато от волнения просил он, сперва робко накрыв своей широкой ладонью ее сложенные руки, потом все крепче их сжимая. – Не бойся, я ничего тебе не сделаю! Мне так нравится, когда ты мне улыбаешься, и я не хотел бы все испортить из-за того, что я такой… Ну, что я могу поделать, когда тут передо мной такое чудо ходит, белое и нежное, как сливки, и сладкое, как мед, во мне все кипит и рвется, я сам не соображаю… Не бойся меня, мне нужно… То, что я хочу, можно только по доброй воле дать. Мне нужна любовь, а если силой, это та же драка, понимаешь? Пообещай мне любовь и делай со мной что хочешь. Я лбом чужие кулаки ломал, но перед тобой я беспомощен, потому что ты… Только не отталкивай меня. Он говорил быстро, горячо, страстно, сбивчиво и не слишком внятно, но Ингитора именно сейчас вдруг стала понимать природу того чувства, которое к ней и раньше питали многие. Она боялась его силы, перед которой была беспомощна, но само влечение его сильного тела налагало на него оковы и отдавало в ее власть. Стихия битвы, в которой он жил, для равновесия требовала стихии любви; он сам только сейчас понял свою пожизненную жадность к тому и другому, но и Ингитора вдруг поняла его. Возле самого ее лица было это лицо с лихорадочно блестящими глазами; его широкие, теплые, жесткие от мозолей руки так страстно и так бережно, точно хрупкую драгоценность, сжимали ее тонкие белые пальцы. И вся ее внутренняя сила единым потоком вдруг устремилась ему навстречу; блаженство слияния этих двух стихий вдруг приоткрылось ей. Впервые она встретила человека, в котором мужская природа битвы была выражена так полно и ярко, и оттого только сейчас в ней пробудилась ее женская природа, стихия любви. Он положил голову ей на колени, словно взывая к милосердию, и Ингитора дрожала от волнения и уже не помнила о своем страхе: он опять переменился, опять стал другим. Понимая, что опять тянется к огню, она все же не могла удержаться и ласково провела пальцем по его красивой густой брови, погладила его по лицу, чувствуя какую-то боязливую, пронзительную, привязывающую нежность к этому опасному зверю, который так отчаянно старался совладать сам с собой. – Ну, уймись! – тихо попросила она. – И троллиха, и ты – слишком много жаждущих моей крови за один раз! – Ты на меня не сердишься? – Он поднял голову и с надеждой посмотрел на нее. – Ну, родился я таким, что я с этим сделаю? – Я не сержусь, но ты должен понимать… – Я все понимаю! – заверил он. – Я не слепой, я вижу, – Скромнее? – недоверчиво уточнила Ингитора. – Наоборот! – многозначительно возразил он. – Среди людей я знал бы: пока девушка не зовет на помощь, ей все нравится! – Отойди! Смеясь, он поднялся и отошел назад к своей лежанке. «Случалось», дескать! Ингитора ответила ему слегка пренебрежительной усмешкой. В нем было много достоинств, но самоуверенности тоже много. Хотя это оказался именно тот случай, когда очень нелегко провести границу между самоуверенностью и законной верой в себя. – Ну-ну! – с насмешливым поощрением сказала она. – Попробовал бы… Я, знаешь ли, считалась лучшей невестой в нашей округе. Самой богатой, знатной… С нами жаждала породниться пропасть народу. Так что меня уже не-од-но-кра-тно пытались обольщать. Я знаю, как это делается. Но на их беду я оказалась не только красивой, но еще и умной. И никто пока еще не преуспел. Она еще не знала, что он почти преуспел в тот миг, когда попросил у нее гребень, а она дала. А любопытно было бы поглядеть, как бы он вел себя, если бы они познакомились, как знакомятся с невестами потомки Ярла. На тинге, на пиру… – Где-нибудь на тинге ты бы меня и не заметил, – сказала она, потому что не могла вообразить его, с такими же глазами, – и толпу вокруг. – Я бы не заметил? – Он чуть ли не оскорбился. – Да если бы я плыл на корабле, а ты бы стояла на берегу, я бы за борт выпал! А жених-то у тебя был? – очень заинтересованно спросил он. – Был. Даже не один. Сначала мать пыталась выдать меня замуж. Мой отец погиб, а брата, чтобы мстить за него, у меня нет, и один человек вызвался это сделать, если я выйду за него. Но он мне совсем не нравился. – И что ты с ним сделала? – Я сбежала из дома. – Так вот почему ты здесь оказалась! – с торжеством воскликнул Аск, словно она наконец-то выдала главную тайну. Ингитора чувствовала, что до этого уже недалеко, но не могла остановиться и засмеялась: – Да нет же! Это было уже давно. – Ей и правда казалось, что с тех пор прошло лет пять. – Потом у меня завелся еще один жених. – И тоже обещал отомстить? – А как ты догадался? – А у тебя на лице написано, что если ты чего-то хочешь, так не отступишь, пока своего не добьешься. – Это плохо? – с беспокойством спросила Ингитора, уже понимавшая, что ее целеустремленность никому ничего хорошего не принесла. – Это здорово. Если бы ты была парнем, я бы взял тебя в дружину. Хотя ты и визжишь иногда очень громко, но это с непривычки. Это пройдет. Ингитора засмеялась: она стыдилась своего дикого визга при виде троллихи, но все же приятно, когда тебя приглашают в дружину. – Ты пошла бы ко мне? – спросил он так, будто это имело самое прямое жизненное значение. – Да. Ты, кажется, подходящий вожак. Ты умеешь бить троллей и даже варить похлебку из лягушек, так что твоя дружина не умрет с голоду! А почему ты один? Этот последний вопрос Ингитора задала неожиданно для себя: эти несколько дней они не расспрашивали друг друга, по молчаливому уговору уважая чужие тайны, но сейчас все преграды с грохотом рушились и уже не казалось, что спрашивать о чем-то нельзя. По всей повадке Аска было видно, что он человек не простой, и даже не золотые браслеты служили тому главным подтверждением. По всему выходило, что он всегда сам решал, что ему делать, и ни у кого не обязан был спрашивать разрешения. Во всем его поведении сказывалась привычка думать о других и даже Аск ответил не сразу, а сначала некоторое время молча смотрел на нее, выбирая слова. – Для меня этот не тот поход, где решает число, – сказал он наконец. – Я уже ходил сюда с дружиной, но только зря потерял трех человек. Больше я не хочу, чтобы из-за моего дела гибли люди, а их гибель все равно ничего не решит. Мой враг здесь – не люди, а только моя судьба. А с ней я должен разобраться сам. И я правильно решил, я знаю. Раньше я так переживал, волновался, сомневался. А теперь, уже который день, мне так хорошо и спокойно. Как будто все уже позади. – А я думала… – нерешительно отозвалась Ингитора. – Я думала, что ты всегда такой… уверенный. – Увы, не всегда, – он ответил твердо, но отчасти печально. Эта самая уверенность в правильности выбранного пути им обоим одинаково представлялась самым ценным жизненным приобретением. – И мне случалось в гневе ломать скамейки и грызть пальцы с досады, что кто-то что-то делает лучше меня, если кто-то оказывался умнее или удачливее. Или… Я привык, что меня любят, когда я люблю, и я очень плохо переносил, если было по-другому… Короче, я был лучшим воином в дружине и притом балованным ребенком – только меня баловала не мамочка, от нее особо не дождешься, а весь хирд. Но меня научили смеяться над собственной досадой, чтобы лишить ее силы. И я сделал открытие: когда сам вслух назовешь себя дураком или скажешь о том, чего стыдишься, то гораздо легче принимаешь, если то же самое говорят о тебе другие. Больше всего мучает то, что прячешь от себя. Ингитора слушала, опустив глаза. Все это он говорил о ней, о ее мстительной, горестной и обиженной предубежденности. Теперь уже казалось, что она все делала неправильно – кроме того, что отказалась выйти за Оттара. Она была неправа, когда сочиняла те стихи, которые теперь казались ей гадкими, когда послала Эгвальда в бой, да еще и обещала ему свою руку в награду. Внутренний голос казнил ее все больнее, делалось страшно, и притом она презирала себя за то, что – Ну, так что, ты собираешься возвращаться к тому парню? – спросил вдруг Аск, и голос его звучал как-то странно: напряженно и даже грубовато. – Какому? – Ингитора уже не помнила, о каком парне они говорили. – Ну, к жениху, – А что ты против него имеешь? Ингитора вдруг повеселела, потому что эта грубость могла объясняться только ревностью. И он увидел по ее лицу, что на самом деле ему нечего злиться на того несчастного. – То, что болван не выполняет своих обязанностей! – тоже повеселев, с преувеличенно горячим возмущением продолжал он. – Ты целовала его, а спасать тебя от зубов «волчьей матери» должен я! И еще класть меч на ложе в заботах о чести этого растяпы! – О моей чести! Я бы тебя поцеловала, но ты очень колючий в этой бороде! – Ну, ладно! Поцелуешь, когда я побреюсь! – Торвард совсем развеселился, подумав: когда он сбреет свою нынешнюю бороду, ее ждет забавное открытие. – Смотри, не забудь! Тут Ингитора зевнула, прикрыв рот рукой и отвернувшись, и он сообразил: – Ну, по-моему, теперь ты уже можешь заснуть. Ложись, я посижу. А утром отойдем подальше и я посплю где-нибудь под кустиком, а ты меня постережешь. Днем эти твари не опасны. А сейчас никого близко нет. Торсхаммер мой остыл, значит, все спокойно. Хочешь, потрогай! Он подошел, наклонился и подал ей свой амулет на ремешке, не снимая с шеи. Ингитора взяла его, и кремневый молоточек показался ей таким же горячим, как в прошлый раз. – Горячий! – Это не он, это я. Ну… так может, ты меня сейчас поцелуешь? Если ты к этому Гуннару возвращаться не собираешься, так может, мы и без меча… – Иди в свою нору, «зверь благородный»! Ингитора положила обе руки на его плечи, действительно, такие же горячие, как торсхаммер, и с усилием оттолкнула его. Аск молча ушел на свою лежанку, а она отвернулась от него и закрыла глаза. И сразу заснула, так спокойно, словно ее охраняли стены самого прочного дома на свете. |
|
|