"Дверь в преисподнюю" - читать интересную книгу автора (Абаринова-Кожухова Елизавета)

ДEНЬ ТPEТИЙ

Грендель в потемках вел Дубова и Беовульфа через болота и перелески по одному ему ведомым волчьим тропам.

— Осторожно, здесь топкое место, — говорил он. — Идите строго за мной, а если шаг вправо, то там трясина…

Беовульф то и дело проваливался под своим весом чуть не по колено в болотную топь и время от времени, не в состоянии сдержать чувств, громогласно бранился:

— Куда ты завел нас, ирод! Утопить хочешь, да?! Не могли идти по обычной дороге, что ли?..

— В том-то и дело, что не могли, — успокаивал его Василий. — Никто не должен знать, куда мы идем, иначе все пропало. А тут шпионы князя Григория на всяком шагу.

— А кстати, боярин Василий, отчего такая спешка? — спросил Грендель, когда они вышли на сравнительно сухое место и зашагали по еле заметной в траве тропинке, вьющейся по узкой опушке между тронутыми осенью перелеском и зловещим болотом, откуда раздавались лягушачьи трели и дальнее завывание выпи.

— Это связано именно с сегодняшней датой, — ответил Василий. — Нам стало известно, что князь Григорий может быть уничтожен только одним способом — если его загрызет волк в ночь свадьбы. Когда он хотел жениться на царевне Татьяне Дормидонтовне, то мы решили этим воспользоваться и под видом царевны привезли ему колдуна Чумичку. А ночью он обернулся волком и перегрыз князю глотку.

— Вот это круто! — загоготал Беовульф. — Дорого бы я дал, чтобы на эдакое поглядеть!

— А хорошо ли так поступать? — задумчиво промолвил Грендель. — Каков бы ни был Григорий, но такое разочарование: любимая девушка превращается в волка и впивается тебе в горло.

— Лучше вспомните, сколько народу загубил этот злодей, — возразил Дубов и сорвал с куста огромную черную ежевичину.

— Осторожно, там могут быть змеи, — предупредил Грендель. -Погодите, Василий, но если Чумичка, то есть царевна, в общем, если князю перегрызли глотку, то как он остался жив?

— Значит, плохо грызли! — громогласно встрял Беовульф.

— Да нет, здесь другое, — вздохнул Дубов. Теперь он старался держаться подальше от ежевичника, который тянулся вдоль тропинки. -Во-первых, Чумичка все же оказался не настоящим волком, а как бы понарошку. А нужен настоящий.

— То есть я? — тихо промолвил Грендель. — Но ведь и я тоже не совсем…

— Да, но во время превращения вы становитесь волком по-настоящему? -пристально глянул на него Василий.

— Ну, так-то так, — промямлил Грендель, — да какой я волк! И загрызть-то толком не смогу.

— Да не слушайте вы его, боярин Василий! — загремел Беовульф. -Придуривается!

— Я попросил бы! — вскинулся Грендель.

— Господа, ну не ссорьтесь же по пустякам! — повысил голос и Василий. — Нам предстоит важная, можно сказать — историческая миссия, а вы, право же, как малые дети.

— Ну хорошо, а в чем же вторая причина? — как ни в чем не бывало спросил Беовульф.

— Вторая причина в том, как понимать выражение «ночь свадьбы». По зрелому рассуждению мы пришли к выводу, что речь здесь идет не о «волчьей свадьбе» с лже-царевной Татьяной Дормидонтовной, а о его настоящей свадьбе с белопущенской княжной Ольгой.

— Ну, когда это было… — вздохнул Грендель.

— Это было двести с чем-то лет назад, четвертого октября. В то время Григорий уже прибирал к себе власть в Белой Пуще, но формально она еще принадлежала Шушкам: на княжеском престоле сидела Ольга, дочка Ивана Шушка, которому, по всей вероятности, помог отойти в лучший мир его постельничий Григорий.

— Ах он поганец! — не сдержался Беовульф. — Да я его…

— Чтобы утвердиться у власти, — продолжал Дубов, — Григорию надо было официально жениться на Ольге, которую он каким-то способом приворожил и подчинил своей черной воле. Для этого ему нужно было войти в церковь и принять участие в христианском обряде. А вы представляете, каково это для матерого вурдалака. Вот оттого-то и ночь четвертого октября является для князя Григория наиболее уязвимой. И если мы теперь до него не доберемся, то следующая возможность представится не ранее четвертого октября следующего года.

— Вы бы так сразу и объяснили, — тихо промолвил Грендель. -Осторожнее, там справа опасный омут.

— Ну так вперед, чего мы медлим! — нетерпеливо взревел Беовульф.

За завтраком король Александр то и дело поглядывал в окно, за которым на фоне голубеющего утреннего неба желтели немногочисленные листья, еще не слетевшие с кленов.

— Думаю, к вечеру вода сойдет, — мечтательно произнес король, отпив из кубка немного вина, которое ему налил паж, на сей раз, к общему удивлению, не пролив ни капли. — Кажется, нынешняя ночь прошла спокойно?

Надя украдкой пересчитала присутствующих, и ей показалось, что кого-то недостает. Очевидно, этим же занимался и синьор Данте, который, почтительно привстав, обратился к королю:

— Ваше Величество, по-моему, среди нас нет донны Клары…

— А кстати, где донна Клара? — оглядел сотрапезников Александр.

— Да, фрау Клархен — это такая женщина! — мечтательно протянул Иоганн Вольфгангович. — Отшень будет жалко, если ее скушали.

К королю подошел Теофил, во время трапезы стоявший в дверях.

— Ваше Величество, — негромко заговорил он, — спальня донны Клары заперта изнутри, и никто не откликается.

Услышав эти слова, Надя заметно побледнела, а король, как ни в чем не бывало, отпил еще немного вина:

— Господа, я уверен, что ничего особенного не случилось. Просто наша уважаемая донна Клара так тщилась встретить людоеда во всеоружии, что проспала завтрак… Перси, передай мне, пожалуйста, вон то блюдо! — И незаметно для других Александр шепнул Наде: — Боюсь, придется ломать дверь.

Похоронный обряд был в полном разгаре. Вся многочисленная челядь господина Беовульфа в темных нарядах собралась на родовом погосте Розенштернов, дабы проводить в последний путь скоропостижно скончавшегося боярина Василия. Солнце едва взошло, и капельки ночной росы живописно переливались на траве и на внушительных каменных надгробиях.

На возвышении перед разверстой могилой стоял роскошный гроб, украшенный серебряными заклепками и позолоченными цепями. Рядом с гробом «толкал» прочувствованную речь представительный господин в черном камзоле — старший дворецкий Беовульфа.

— О смерть, злодейка-Смерть, зачем ты возложила свою хладную костлявую длань на этого замечательного человека? Зачем подослала подлых убийц к его ложу? Вдали от любимого Отечества, вдали от родных и друзей…

Судя по поэтическим оборотам, можно было понять, что сочинитель сей речи обладал незаурядным талантом. Действительно, автором был собственной персоной господин Грендель, а самый первый ее слушатель, господин Беовульф, рыдал, будто малое дитя, хотя «отпеваемый» находился там же, в комнате приболотной корчмы, и внимал похоронной речи вместе с Беовульфом.

— Кто бы он ни был, этот гнусный убийца, его постигнет участь, коей он заслуживает, — продолжал дворецкий, — и мой владетельнейший хозяин, господин Беовульф, со своей стороны обещал и поклялся сделать все, дабы наказан был не только убийца боярина Василия, но и те, кто его послал!..

Участники траурной церемонии слушали надгробное слово не очень внимательно, время от времени переговариваясь между собой.

— Все-таки наш хозяин благороднейший человек, — говорил начальник псарни главному повару. — Мало того что дозволил хоронить боярина Василия на своем родовом погосте, так еще и уступил ему свой лучший гроб.

— А что же он сам не пришел на погребение? — спросил повар.

— Занемог, бедняга, — вступила в беседу горничная. — Вообще-то он очень хотел быть сам и произнести прощальное слово, но пришлось остаться дома, — и она махнула рукой в сторону замка.

Все эти разговоры велись голосами куда более громкими, чем приличествовало при погребении, и предназначались, главным образом, нескольким темного вида личностям, явно не из местных жителей, которые шныряли в толпе провожающих.

Домовой Кузька, а он и был своего рода негласным распорядителем похорон, сидел на каком-то старом надгробии, сделанном из огромного серого валуна, и подавал условные знаки, когда надо заводить разговоры. Темные личности жадно ловили ушами всю эту дезинформацию и, отойдя в сторону, украдкой записывали ее на клочки пергамента.

Рядом с валуном стояли корчмарь-леший и его друг водяной, держащий в руках венок из болотных трав и тины с вплетенными в него кувшинками. Время от времени, слушая погребальную речь, водяной начинал трястись беззвучным смехом, и тогда Кузька строго тыкал его пальцем в бок:

— Ты что, забыл, где находишься?

— Так это ж я так плачу, — хихикая, отвечал водяной.

— Эх, какого человека загубили, — вздыхал леший. — Где я еще такого постояльца найду?!

— …так покойся же, боярин Василий, с миром, — вещал дворецкий. И со слезами завершил: — И суждено душе нетленной В веках скитаться по Вселенной.

(Очевидно, сочиняя погребальное напутствие, Грендель все-таки не удержался от того, чтобы вставить туда парочку своих гениальных строчек).

Промокнувши глаза платочком, дворецкий отошел в сторону, а его место занял квартет плакальщиц-кикимор, Кузькиных знакомых. Обступив гроб, они жалостно заголосили:

— Ох ты батюшка боярин свет-Васильюшка,

На кого ж ты нас покинул, горемычныих,

В путь далекий ты собраисся,

Во неродную землю-матушку,

Во землю-матушку во болотную…

Кузька чуть заметно махнул рукой, и главный псарь спросил у повара:

— А почему гроб не открывали?

Повар пожал плечами, но вместо него ответил Беовульфов садовник:

— Да говорят, его эти злодеи так изуродовали, что глядеть страшно.

— Ну и дела, — вздохнул повар. — И кому только боярин Василий дорогу перешел?

— Да обычные лиходеи, — уверенно заявила горничная. — Решили, видать, что у него злата много, да просчитались — у боярина Василия при себе ничего-то и не было.

Дворецкий подошел к Кузьке:

— Кузьма Иваныч, может, пора завершать?

— Пожалуй, что пора, — согласился домовой и кивнул плачеям.

Те, допев очередной душещипательный куплет, замолкли, и несколько здоровенных работников стали опускать гроб в сырую землю.

Король Александр, паж Перси и несколько наиболее надежных слуг собрались перед дверью одной из комнат.

Его Величество осторожно постучал в дверь. Никто не откликнулся, и тогда, постучав громче, Александр крикнул:

— Донна Клара, отворите или хотя бы дайте знать, что вы внутри и живы! — Так как и это предложение осталось без ответа, то король велел одному из слуг: — Открывайте!

Слуга, он же, по-видимому, и королевский ключник, выбрал увесистый ключ из огромной связки, висевшей у него на шее, попытался отворить дверь, но ничего не вышло.

— Там ключ внутри, — пояснил ключник.

— М-да, нехорошо, — нахмурился король. — Ну что ж, ломайте дверь!

То, что Чаликова увидела в комнате, заставило ее, многоопытную журналистку, неоднократно бывавшую в так называемых «горячих точках», стремглав выбежать в коридор. У короля же Александра хватило выдержки пробыть там еще некоторое время и сделать кое-какие наблюдения, после чего он в сопровождении Нади удалился в свои покои.

— Ясно одно, что дело не в чтении стихов Касьяна, — как ни в чем не бывало произнес Александр, привычно устроившись за своим столом.

— Да-да, — через силу кивнула Надежда. — Тут что-то другое…

— Довольно странный случай, — продолжал король. — Донна Клара съедена, царствие ей небесное, дверь закрыта изнутри, а людоеда внутри нет. По вашей логике получается одно — самоубийство.

— Да-да, — машинально подхватила Надя, — и тогда появляется еще одна версия: донна Клара совершила предыдущие два преступления и теперь, терзаемая угрызениями совести, съела сама себя… Что? — удивилась Чаликова собственным словам. — Что-то меня немного занесло.

— Самую малость, — через силу улыбнулся Александр. — И не удивительно, особенно после того, что вы увидели. Впрочем, окно в спальне было только прикрыто, но полностью не закрыто.

— Стало быть, преступник бежал через окно? — уже почти деловито проговорила Надя. — Ваше Величество, вы не обратили внимания, нет ли под окном каких-то следов?

— Да, я сразу же глянул вниз, но никаких следов не заметил, -вздохнул король. — И это тоже странно. Земля мокрая, но дождя не было. -Александр задумчиво глянул в окно. — Наверно, уже сегодня возобновится связь с окружающим миром…

— Значит, людоед выпрыгнул из окна, заровнял следы, а затем либо ушел на болота, либо вернулся в замок через одну из дверей, — уверенно предположила Надя.

— Его бы заметили, — возразил Александр. — А впрочем, ваше предположение отчасти похоже на правду.

— Не сомневаюсь, что тут все гораздо сложнее, — заметила Надя. — Или наоборот — до предельного просто.

Уже совсем рассвело, а Грендель все продолжал вести Дубова и Беовульфа через болота.

— Красивые все-таки у нас места, — говорил он, указывая на перелесок вдали на холме. — Октомврий уж настал, уж роща отряхает… А за тою рощей начинается Черная трясина, самое страшное место во всей Новой Ютландии -если кто туда попадет, то возврата ему не будет.

— А что так? — заинтересовался Василий.

— Говорят, что эта местность заколдована, чтобы никто не мог туда проникнуть. Будто бы там сокрыт хрустальный гроб…

— А-а, знаю! — захохотал Беовульф. — Стоит хрустальный гроб, а в гробу спит юная дева и ждет своего прекрасного принца! Слышали мы эти бабкины сказки.

— Да нет же, — с досадой ответил Грендель. — Никакая это не юная дева и не принцесса, а замужняя женщина. И лежит она там почитай без малого полтораста лет…

— А кто же ее освобождать должен, коли не принц? — несколько удивился Василий.

— Я так слышал, что это должен быть ее прямой потомок, внук, или даже правнук, — не очень уверенно сказал Грендель. — Осторожнее, там топкое место, заберите чуть правее… А вон там, — указал он совершенно в другую сторону, где начинались «грядки», чередующиеся канавками, — то место, где княжна Марфа закончила свой недолгий век в человеческом обличии.

— Сказкины бабки! — опять захохотал Беовульф и в очередной раз провалился чуть не по колено в болотную жижу. — То есть, я хотел сказать, бабкины сказки.

— Какие еще сказки! — возмутился Грендель. — Ведь даже наш Ново-Ютландский король Иов, который правил в те годы, установил на этом месте памятный камень. Он и по сей день там стоит!

— А это не может быть, извините, просто дань поэтическому сказанию? -осторожно заметил Дубов. — Например, для привлечения любопытствующих.

— Ну конечно же нет, — воскликнул Грендель. — Когда у нас будет время, я непременно свожу вас, маловеров, туда — там все сохранилось, как было двести лет тому назад. Княжна не знала, куда ей деваться, и побежала по одной из «грядок». Но ей не посчастливилось — знаете, часть из них сквозные, по ним можно было пройти через все болото, и тогда Марфа имела бы надежду спастись. А она как на грех побежала по «грядке», которая заканчивалась там, где сходились две канавки, а броситься в воду она не решилась. Тут ее нагнали подручные князя Григория, а колдун превратил в лягушку. С тех пор она в тех местах, говорят, и обитается.

— Свежо предание, а верится с трудом, — заметил Василий.

— Я ж говорю — сказки! — добавил Беовульф. Грендель только махнул рукой, не желая пускаться в пустые споры.

Некоторое время спутники шли молча, и лишь когда они миновали невысокий холм, поросший кустарником, Грендель разомкнул уста:

— Здесь начинаются владения князя Григория. — И, обернувшись назад, с чувством произнес: — О Мухоморская земля! Уже за шеломянем ты еси.

Беовульф лишь фыркнул, а Василий подумал, что у Гренделя наверняка в суме хранится мешочек с горстью родной болотной земли.

С утра у князя Григория раскалывалась голова — как уже двести с чем-то лет подряд в этот день, четвертого октября. Но князь, привыкший не поддаваться обстоятельствам, уже с утра находился в своем рабочем кабинете. Ему предстояла нелегкая задача — установить, кто из двух князей Длинноруких настоящий, а кто самозванец, а главное — с какими целями этот самозванец прибыл в Белую Пущу. Князь Григорий чувствовал, что появление двух Длинноруких тоже как-то связано с остальными событиями последних дней, и оттого очень хотел докопаться до истины.

— Ну что, Каширский, хоть это-то вы сможете? — спросил князь Григорий у чародея-недоучки, который в почтительной позе стоял перед княжеским столом.

— А как же, Ваша Светлость! — рассыпался в уверениях Каширский. -Мне это раз плюнуть.

— Посмотрим, — процедил князь Григорий и хлопнул в ладоши. Тут же охранники ввели в кабинет обоих Длинноруких. Оба, несмотря на ночь, проведенную в неволе, чувствовали себя бодро и уверенно.

— В первый и последний раз призываю одного из вас признаться в самозванстве, — морщась от головной боли, произнес князь Григорий. Оба Длинноруких молчали. — Ну что ж, пускай вам будет хуже, — с угрозой продолжал князь, не дождавшись признания. — Каширский, приступайте!

Каширский встал посреди комнаты напротив обоих Длинноруких и, сделав страшное лицо, заговорил замогильным голосом:

— Энергия правды перетекает к вам, и вы не сможете лгать, как бы того не хотели… Даю вам установку признаться в том, что вы не тот, за кого себя выдаете…

Один из Длинноруких внимал «установкам» чародея и даже чуть покачивался в такт его речи, другой же остолбенело взирал на Каширского, слегка приоткрыв рот.

— Ну, говорите же! — закончил свой сеанс Каширский.

Первый из Длинноруких прекратил раскачиваться и, положив руку на грудь поверх порванного кафтана, торжественно провозгласил:

— Был, есмь и буду князь Длиннорукий, градоначальник Царь-Городский, заточенный во узы по вражиим наветам!

— И я тоже! — расплылся в дурацкой улыбке второй.

— Ну? — грозно обернулся князь Григорий к Каширскому. — Что же твои хваленые чародейства?

Каширский с умным видом почесался там-сям, пожевал губами и в конце концов выдал резюме:

— Они оба настоящие.

— Что-о? — зловеще прошипел князь, скривив тонкие губы то ли от головной боли, то ли в усмешке.

Каширский побледнел, сжался и быстро залепетал:

— Это был пробный тест, мой повелитель. Пока что ясно то, что один из них — настоящий Длиннорукий, а другой подготовился к тому, что может быть подвержен психологическому сканированию со стороны столь квалифицированного специалиста, как ваш покорный слуга. Видите ли, князь…

— Пока что я вижу одно, — голосом, не предвещающим ничего хорошего, перебил князь Григорий, — то, что ни от вас, ни от госпожи Глухаревой нет никакой пользы.

— Вы ко мне несправедливы! — возмутился «квалифицированный специалист», но князь его не слушал:

— Вы завалили дело с Гренделем и Беовульфом — раз. Вы даже боярина Василия не могли убрать чисто — два. Прикажете продолжать?

— Нет, не надо, — поспешно ответил Каширский.

— Тогда делай свое дело!

Каширский снова набычился, напрягся и даже чуть зашевелил ушами. Один из Длинноруких устремил взор на Каширского и немного подался в его сторону. Второй же Длиннорукий все так же стоял столбом с видом полного дурака. Похоже, что опыты чародея действовали на обоих, только по-разному. И вдруг в звенящей тишине из-под княжеского стола выкатилась крупная золотая монета. Она, поблескивая боками, деловито двигалась в сторону двери, и путь ее пролегал ровно промеж обоих Длинноруких. И вот тот из них, что покачивался в гипнотическом трансе, ловко, как кот на мышь, бросился на монету.

— Кхе-кхе, — усмехнулся князь Григорий, — вот мы и разобрались, кто здесь самозванец.

— Это не я! — испуганно подал голос тот Длиннорукий, что лежал на полу, крепко сжимая в жирной ручонке золотой.

— Конечно, не ты, — спокойно отозвался князь. — Тебя спасла от темницы твоя воровастая сущность. — И, уже обращаясь к Каширскому, зловеще продолжил: — Вот мы и разобрались, любезный, без твоих фиглей-миглей.

Каширский сжался, как кролик перед удавом:

— Ну, это по чистой случайности, вы обронили монетку…

— Это у тебя с Анной Сергеевной все чистые случайности, — с неприятным хрустом размял длинные пальцы князь. — А у меня точный расчет.

— Ваша Светлость, если бы вы соизволили мне дать еще немного времени, то я бы все непременно и сам…

Но тут произошло нечто неожиданное: второй Длиннорукий слегка щелкнул пальцами, и теперь Каширский, мелко задрожав всем телом, стал опускаться на пол неподалеку от «первого» Длиннорукого.

— Вот этот… этот! — залепетал Каширский, беспомощно хватаясь руками за воздух. — Я знаю, кто он…

— И кто же? — спросил князь, с некоторым удивлением глядя на корчащегося Каширского.

Но тот не успел ответить, так как «второй» Длиннорукий вдруг стал резко худеть и увеличиваться в росте, а его черты начали меняться прямо на глазах у изумленных зрителей.

— Да, ты прав, Каширский, — презрительно заговорил он, окончательно приняв другой облик, — я Чумичка. Вы убили Василия, можете убить и меня, но ваше время истекло. Не я, так другой прикончит все это вурдалачье царство!

— Велите казнить его, Ваше Превосходительство, — злобно забормотал Каширский, тщетно пытаясь подняться с пола. — Велите его расстрелять, повесить, утопить…

— Тебя не спросили, — презрительно бросил князь Григорий. — Нет, я его заставлю послужить на благо себе. Он ведь настоящий чародей, как я вижу, не то что некоторые. — И, обратившись к Чумичке, спросил: — Ну как, пойдешь ко мне на службу?

— Никогда, — тихо, но твердо ответил Чумичка.

— Ну что ж, я тебя не неволю, — через силу усмехнулся князь. — У тебя будет время обдумать мое предложение. Отведите его у темницу и глаз не спускайте!

Охранники тут же подскочили к Чумичке и, не дав ему даже пошевелиться, схватили под руки и вывели прочь.

— Вон, — негромко сказал князь Каширскому, — и постарайся не попадаться мне на глаза, покамест не позову.

Каширский, радуясь, что так легко отделался, попытался встать, но, не сумев, на четвереньках пополз к двери.

Когда горе-чародей столь нелицеприятным образом покинул княжеские апартаменты, «настоящий» Длиннорукий, кряхтя, встал с пола:

— Ну что, князь Григорий, убедился теперь, что я — это я?

— А бес тебя знает, может, и ты тоже — не ты, — проворчал князь Григорий. — Ну ладно, отправляйся на конюшню.

— На конюшню? — изумился Длиннорукий.

— А то куда же? Ты ведь туда так рвался. Хотя нет, на конюшню рвался тот, самозванец. Но ты однако же туда сходи.

— Для чего?

— Найдешь там некоего Петровича, душегуба и лиходея. Познакомишься с ним, а завтра я отправлю вас обоих на важное задание.

— Вот это по мне, — обрадовался Длиннорукий. — А что за задание?

— Его тебе расскажет барон Альберт, — поморщился Григорий от накатившей головной боли. — А сейчас оставь меня. — Но, когда Длиннорукий достиг двери, негромко добавил: — А монетку верни!

Едва Длиннорукий, опечаленный расставанием с монеткой, кланяясь покинул кабинет, князь Григорий стиснул голову руками и чуть слышно пробормотал:

— Кажется, все к лучшему. Боярин Василий мертв, Чумичка в темнице… Только бы эта боль прошла поскорее. И скорее бы этот день прошел…

Александр подавленно молчал, сидя в глубоком кресле. Молчала и Надя. Она понимала, что если король пригласил ее к себе в покои, то собирается что-то сказать. Поэтому Чаликова терпеливо ждала.

— Вот и Уильям куда-то запропал, — после долгого молчания тихо проговорил Александр.

— Надеюсь, Ваше Величество, что он не стал добычей людоеда, -позволила себе пошутить Надя. Однако Его Величество был настроен куда серьезнее.

— Как жаль, — вздохнул он, — еще несколько дней, и она была бы спасена.

— Кто, донна Клара? — удивленно переспросила Надя.

— Да. Теперь этого можно не скрывать, хотя я прошу вас особо не распространяться — огласка тут совершенно ни к чему. Но вам я скажу -вдруг это поможет установить истину.

— Значит, донна Клара носила в себе какую-то тайну? — понизила голос Чаликова.

— Эта женщина пребывала здесь под именем известной гишпанской стихотворицы не столько по нашему давнему обычаю, сколько потому что должна была таить собственное имя.

— Если не секрет, Ваше Величество, от кого она скрывалась?

— От князя Григория. Как вам, вероятно, известно, земля Белой Пущи разделена между князьями и боярами, многие из которых — потомки тех, кто уцелел от Шушковских времен.

— Как, разве там не упыри заправляют? — удивилась Надя.

— Заправляют, конечно, упыри, — согласился Александр, — но делают это не напрямую. A для видимости в Белой Пуще даже существует не больше не меньше как Боярская Дума. Это чтобы иметь дело с иноземными правителями, которые прекрасно знают, кто в Пуще хозяин, но вступать в прямые сношения с упырями им вроде как бы неприлично, а с боярами — совсем другое дело, даром что эти бояре пляшут под вурдалачью дудку.

— Надо же, а я и не знала! — покачала головой Чаликова.

— Князь Григорий — очень умный… чуть было не сказал «человек», -продолжал король. — Очень умный правитель. Или, скорее, хитрый. Он прекрасно понимает, что чисто по-человечески народу легче подчиняться не упырям, а своим же помещикам. Но не дай бог кому-то хоть в чем-то отойти от воли князя Григория — и в одну прекрасную ночь вся помещичья семья исчезнет без следа, а в усадьбе появится новый барин, более послушный. И не дай господь кому-то из селян залюбопытствовать, куда девались прежние хозяева!

— Значит, донна Клара…

— Донна Клара — это дочка одного из таких помещиков. К счастью, в ту ночь, когда исчезла ее семья, ее самой в усадьбе не было. Уж не знаю, каким чудом ей удалось добраться до моего замка, но отказать ей в приюте я никак не мог. Конечно же, я прекрасно понимал, что здесь она не может быть в полной безопасности, и собирался переправить в одно из соседних княжеств, менее зависимых от Белой Пущи, где она могла бы жить даже под своим настоящим именем, но увы — тут пошел дождь, замок затопило…

— То есть вы, Ваше Величество, полагаете, что донна Клара стала жертвой агентов князя Григория? — спросила Чаликова.

— Я мог бы так полагать, если бы не первые два случая, — вздохнул король. — Но Касьян — это обычный сельчанин, хотя и одаренный несомненным поэтическим даром. A вот Диоген…

— Я так чувствую, что он тоже не совсем Диоген, — осторожно заметила Надя.

— Вы правы, — согласился Александр, — хотя тут совсем другой случай. Я не вдавался в подробности, но он — уроженец Кислоярского царства. Начитавшись книжек заморских философов, он стал проповедовать мысли, отличные от принятых в Царь-Городе представлений о сущности христианства вообще и православия в частности. И тем самым настолько, как вы выражаетесь, «достал» царь-городских церковников, что те чуть было не отправили его на костер.

— Неужели царь Дормидонт допустил бы такое изуверство?

— Брат Дормидонт по своей доброте и незлобивости решил как бы опередить церковников и сослал его в один из монастырей на покаяние. Ему бы сидеть там тихо, а он бежал из обители, вернулся в столицу и продолжал свои еретические выходки пуще прежнего. Как-то раз даже встал на четвереньки перед входом в храм Ампилия Блаженного и, изображая собаку, лаял на прихожан и хватал служителей церкви за рясы. Уж не знаю, что он хотел этим сказать, но после того случая его схватили и бросили в темницу на две седмицы и еще один день. Тогда уж он понял, что житья в Царь-Городе ему не будет, и бежал сюда. Ну, я ему предоставил кров и скромное пропитание, но с условием, чтобы никаких выходок. И он эти условия соблюдал, только порой очень уж вином злоупотреблял, да тут уж чего поделаешь… Я даже подумал, что в его гибели повинны царь-городские церковники, но теперь видно, что тут все иначе.

— A не значит ли это, что и другие поэты… — начала было Надя, но Александр быстро приложил к устам палец с перстнем — и Чаликова поняла, что дальнейшие разговоры на данную тему совершенно излишни. По крайней мере, до следующего несчастного случая.

Выйдя из королевских покоев, Надя услышала какой-то шум, доносящийся с улицы через неплотно закрытое окно. Со свойственным ее профессии любопытством она немедленно ринулась к окну, выходящему во двор замка и, распахнув его, распласталась на широком подоконнике, рискуя вывалиться наружу. И пожалела, что при ней нет фотоаппарата. А зрелище того стоило: в ворота замка строем входил отряд королевской гвардии в полном составе — то есть все четыре солдата и их командир с лихо закрученными усами. Последний торжественно нес на бархатной подушке кота Уильяма. Вид у Уильяма был весьма потрепанный, но довольный — видимо, его похождения увенчались успехом: сердца сельских кошек были покорены, а местные коты посрамлены.

Петрович шел по полевой дороге, радостно вжикая один о другой двумя кухонными ножами — всем, что у него осталось с тех времен, когда он был Соловьем-разбойником, Атаманом отчаянных головорезов и грозой царь-городских лесов.

Это был первый раз, когда Петровича освободили от работ на княжеской конюшне и выпустили за пределы кремля. Конечно, не просто так прогуляться, а раздобыть с десяток девок помоложе да покрасивше для отсылки Багдадскому султану Аль-Гуссейну.

Несколько позади плелись Глухарева с Каширским. Они совершенно не разделяли восторга Атамана и даже более того, видели в этом явную немилость князя.

— Эх, сейчас будем грабить и убивать! — мечтательно вздохнул Петрович, завидев идущих ему навстречу двух молодых женщин. Одна, довольно полная, в цветастом сарафане, тащила коромысло с двумя ведрами, а вторая, высокая и тощая, несла в одной руке корзину, а другой придерживала острую косу, лежащую на плече.

— Сейчас, сейчас, — сладострастно повторил Петрович и ускорил шаг навстречу своим жертвам. Анна Сергеевна лишь хмыкнула — мол вот уж плевое дело. А Каширский в угоду ей глупо хихикнул:

— Пару внушений, и они наши.

Соловей ничего этого не слышал, потому что был полностью поглощен предвкушением грабежа. И его совершенно не волновало, что эта операция идет несколько вразрез с его убеждениями защитника всех угнетенных и униженных, а также врага всех богатеев, пьющих (в данном случае — почти буквально) кровушку бедного трудового люда. Как истинный художник, Петрович творил очередной шедевр. И в порыве вдохновения он заверещал фальцетом:

— Всех зарежу! Всем кровь пущу! — И, чуть сбавив обороты, уточнил: -Кто будет рыпаться.

Бабы остолбенели от такого лихого наскока и «не рыпались».

— А теперь вы пойдете со мной, — зловеще поигрывая кухонными ножами, продолжал Петрович. — И без глупостей!

Совершенно очумев от такой наглости, бабы стояли, разинув рты и не двигаясь с места.

— А может, установочку дать? — шепотом спросил у Анны Сергеевны Каширский.

— Не надо, — отрезала та. Ей явно начинали нравиться лихие «наезды» Петровича. Плешивый и плюгавый в обыденной жизни, Соловей сейчас казался почти орлом. Или даже коршуном, упавшим с небес на глупых куриц.

— А потом я вас отправлю в гарем к моему приятелю султану, -продолжал вещать Соловей, явно войдя в раж.

Но тут одна из баб, та, что с косой и корзинкой, вдруг спросила:

— Куды?

Своим глупым вопросом она явно сбила Петровича с мысли, и он, запнувшись, остановился на полуслове и, мучительно напрягая мозги, пытался понять, что она имела в виду. Анна Сергеевна решила прийти ему на помощь.

— К султану, дура. В гарем, — строго сказала она и уже от себя добавила: — Вас там будут насиловать злые евнухи.

А вот этого явно говорить не надо было. Потому как бабы резко посуровели лицами, а Каширский покачал головой.

— Ах, Анна Сергевна, Анна Сергевна, — пробормотал он, — похоже, вы весь налет испортили. Надо было установочку дать…

— А иди ты знаешь куда, — взвилась Глухарева. — Гренделя надо было лучше своими установками потчевать. Тогда бы мы не оказались здесь, в компании плешивого душегуба и этих деревенских дурех.

— Да что вы понимаете! — возмутился Каширский. — Вы сами-то…

Петрович, видя, что все начинает идти наперекосяк, попытался выправить положение.

— Всем стоять! — взвизгнул он. — Не то горло перережу!

Но было уже поздно — как говорят в таких случаях, «ситуация вышла из под контроля». Бабы грозно двинулись на него. Что было дальше, Грозный Атаман так и не понял — он весь мокрый бежал по раскисшему осеннему полю и пытался стащить с головы ведро. Когда это наконец ему удалось, то он увидел, что далеко впереди вприпрыжку несутся Глухарева с Каширским. Петрович обернулся на бегу, и душа его с грохотом рухнула в пятки — следом за ним бежала высокая девица и размахивала косой.

— Я те покажу насильничать! — кричала она. — Я те щас срам-то отрежу, шоб не повадно было!..

«Все, пришла моя смертушка», — промелькнуло в голове Петровича, и он припустил во всю мочь. Так на одном дыхании он влетел в ворота замка, где с лету напоролся на борона Альберта.

— Эй, Соловей, что случилось? — спросил тот, удерживая конвульсивно дергающегося душегуба за шиворот. — Анна Сергеевна тут с Каширским пронеслись как угорелые. Может, ты мне в конце концов объяснишь, что все это значит?

— Там… Бабы… — задыхаясь, проговорил Петрович.

— Вообще-то они должны были бы быть здесь, а не там.

— Бегут… Сюда… — выдохнул Соловей.

— Это хорошо, — повеселел Альберт. — И чем это ты их приманил, плешивый гуляка?

— Они… Меня… Убить хотят! — выкрикнул Петрович.

— Что-то я не… — насупился Альберт.

— Спасите меня, — взвыл Грозный Атаман. — Порешат ведь не за грош!

— Да ты совсем очумел, — уже разозлился барон. — Хватит тут дурака валять — ступай и приведи девок!

— Не губите, — взмолился Петрович, — лучше на конюшню дерьмо выгребать!

И тут их препирательства прервал стражник, который стоял у ворот:

— Господин барон, там за воротами целая толпа баб…

— А-а-а! — закричал в ужасе Соловей и попытался бежать, но цепкие пальцы Альберта продолжали удерживать его за воротник. — Это за мной! Господин барон, не выдавайте меня им! Лучше повесьте на кремлевской стене! Но только не снаружи…

— Чего им надо? — не обращая внимания на стенания Петровича, спросил Альберт.

— Хотят, чтобы их отправили в гарем к султану. — ответил стражник.

Альберт удовлетворенно хмыкнул и отпустил кафтан Петровича. Душегуб и лиходей, гроза царь-городских лесов упал на холодные камни двора, как мешок с овсом.

— Скажи, сейчас будем отбирать лучших, пусть в очередь выстраиваются, — весело крикнул барон и, поправляя на ходу белоснежное жабо, переступил через Петровича и поспешил к воротам.

На сей раз обстановка за обедом была уж совсем безрадостная. Никто ничего не говорил, кусок в горло явно тоже никому не лез, но все ели, чтобы не вызвать подозрений в сытости.

Король Александр в течение обеда несколько раз вставал из-за стола, подходил к окну и устремлял взор на болота.

— Если снова не задождит, то к вечеру мы обретем связь с миром, -наконец произнес король.

— И сможем наконец выбраться из этого… — подхватил сеньор Данте. -Простите, Ваше Величество, из вашего замка.

— Вам наскучило мое гостеприимство? — обернулся к нему Александр.

— Ах нет, Ваше Величество, — поспешно залебезил поэт, — для меня всегда истинный праздник гостить у вас в замке, а уж последние несколько дней я буду вспоминать, как счастливейшую пору моей жизни…

— Если останетесь живы, — не удержалась госпожа Сафо.

— Я вам не Диоген и не донна Клара, — заявил Данте, — меня голыми зубами не возьмешь!

«Вот и донна Клара так же говорила, а где она теперь?», невесело подумала Чаликова.

— Господа, ну опять вы об этом, — вздохнул король, вновь садясь за стол. — Чему суждено быть, то и сбудется. Я со своей стороны предпринимаю некоторые действия и надеюсь, что скоро истина будет раскрыта.

«Был бы тут Вася Дубов, — помечтала Надя, — или хотя бы инспектор Лиственицын…»

— А я здесь больше ночевать не буду! — не выдержала мадам Сафо. -Ваше Величество можете считать это чем угодно, но я предпочитаю утонуть в болоте, чем… — Поэтесса, не договорив, опрокинула себе в рот огромный кубок с вином.

— А мне почему-то кажется, что все будет зер гут, — флегматично заметил Иоганн Вольфгангович, поправляя салфетку, накинутую поверх безупречного фрака.

Никто ему возражать не стал — все в глубине души надеялись, что этот кошмар скоро кончится, хотя и не очень-то верили в благополучный исход.

Каменный мост через ров перед замком князя Григория был полон женщин самого разного возраста — кандидаток на отправку в гарем к багдадскому султану. Судя по наплыву соискательниц, конкурс составлял не менее десяти человек на место, так что приемной комиссии, куда входили служивые печально знаменитого тайного приказа, предстояло сделать непростой выбор.

Похоже, что работа шла, как по конвейеру: чиновник в синем кафтане записывал имена претенденток, которые продолжали понемногу прибывать, и вызывал их в порядке поступления. Большинство девиц вскоре с разочарованными физиономиями выходили из ворот замка, но некоторые, очевидно, оставались на «второй тур» отборочного процесса.

«Живая очередь» двигалась довольно живо, однако три дамы, скучковавшиеся особняком от остальных, видимо, считали иначе. Особенно одна из них, весьма внушительных размеров и с золотой цепью, живописно накинутой поверх сарафана, не переставая ворчала:

— Ну что они там, не могут побыстрее? До вечера не попадем ведь!

— Да успеем, вечно ты суетишься не по делу, — возражала ей другая дама — гораздо худее, в заплатанном платье и в таком же платочке, небрежно повязанном на голову.

— Кажется, зря мы ввязались в эту затею, — не без опаски заметила третья, одетая уж вовсе немыслимо: сверху ее украшало что-то вроде боярского кафтана, а снизу — некое подобие юбки, наскоро сшитое из цельного куска материи.

— Вообще-то надо было бы получше подготовиться, — оглядев себя и подруг, прогудела первая дама. — А в эдаких нарядах ни одна сволочь на нас не позарится.

— Кто ж знал, что представится такая возможность, — возразила вторая дама.

— Ну так давайте уйдем и будем действовать по прежнему плану, -предложила третья.

— Сначала попытаемся тут! — заявила первая. — Но это нужно как-то ускорить.

— Как? — безнадежно махнула рукой вторая дама.

— Способом вечным, как мир! — Первая дама бесстыдно задрала подол платья и извлекла откуда-то из своих глубин золотую монетку.

— Ой, рискованно, — покачала головой третья.

— Достойны ли такие действия звания благородной дамы? — засомневалась вторая.

— Достойны, достойны! — захохотала первая и решительно направилась к чиновнику.

То, как она передавала монетку должностному лицу, не укрылось от взоров других претенденток, ожидающих своего череда.

— Не пускайте никого! — закричала полная девица, как раз та самая, что нахлобучила Петровичу ведро на голову. — Я здесь раньше всех стояла!

— Взяточники! Мздоимцы! — заголосили и другие женщины, не то чтобы от зла, просто они были рады любой возможности снять напряжение долгого ожидания.

— Тихо, девоньки! — прикрикнул чиновник. — Всех примем, не беспокойтесь. — И, дождавшись, когда из ворот понуро вышли несколько очередных отвергнутых соискательниц, выкрикнул: — Олимпиада, Сосипатра и Поликсена!

Взяткодательница и две ее подруги резво побежали к воротам и скрылись в недрах замка. Впрочем, долго они там не пробыли — не прошло и получаса, как ворота приоткрылись и дюжие охранники к радости прочих претенденток молча вышвырнули их вон.

— Как они смели! — возмущалась первая дама, потирая задницу с ярким оттиском сапога. — Этого я им никогда не забуду! Ну, Григорий, погоди!

— Сами виноваты, — вздыхала вторая дама, поправляя сбившийся набок платочек.

— Хорошо еще легко отделались, — оптимистично возразила своим подругам третья. — Ладно, пошли искать вход в подземелье. Времени-то уже в обрез.

Князь Григорий обедал прямо у себя в кабинете, а барон Альберт, почтительно склонившись, докладывал о последних событиях:

— Ваша Светлость, у меня для вас две новости: одна хорошая, а другая — не очень. С какой прикажете начать?

Князь Григорий отодвинул тарелку с обглоданными костями и придвинул кубок не то с вином, похожим на кровь, не то наоборот:

— Начни с хорошей. Плохих у нас и так уже выше крыши.

Альберт извлек из-за пазухи несколько бумажек:

— Вот только что поступили донесения, что сегодня утром на родовом кладбище Pозенкранцев были преданы земле бренные останки боярина Василия.

— Так, — Григорий с удовольствием отхлебнул из кубка, — ну а что же Беовульф и Грендель?

— Беовульф на похоронах не присутствовал, так как занемог и остался дома, а Грендель куда-то исчез.

— Нехорошо, — нахмурился князь, — его надо непременно взять под наблюдение, и как можно скорее. Одна радость — нет больше этого боярина Василия.

— Жаль его все же, — притворно вздохнул барон Альберт. — Умер на чужбине, и чужие люди его хоронят…

— Кстати, не забудьте послать мои, хм, искренние соболезнования царю Дормидонту и королю Александру, — добавил князь. — Ну так что же у тебя за плохая новость?

— Дело в том, Ваша Светлость… — замялся Альберт и, решившись, выпалил одним духом: — Чумичка исчез!

— Что-о?!! — Князь Григорий резко встал из-за стола, и увесистый кубок полетел в барона, так что тот едва успел увернуться.

— Князь, извольте выслушать…

— Ничего не желаю слушать, — процедил князь. — Да я тебя самого засажу в темницу на место Чумички, и будешь ты там сидеть с крысами и тараканами, пока мы его не найдем!.. — И, немного успокоившись, князь Григорий угрюмо спросил: — Когда и как это произошло?

— Да только что, — поспешно залепетал начальник тайного приказа. -Его охранник на миг отвернулся, а потом глядит — Чумички уж и след простыл.

— Все ясно, колдовство, — злобно прошипел князь. — Что толку, что боярин Василий мертв, когда Чумичка и Грендель могли и без него столковаться. Да как на грех и тот и другой незнамо где. И почему я, дурак, не послушался Каширского!.. Значит, так, — быстро и решительно заговорил князь. — Принять все меры разыскания и безопасности. И если что еще случится — ты, лично ты за все своей дурной башкой ответишь. Понятно?

— По-понятно, — совсем сник барон.

— Тогда ступай!

Альберт на негнущихся ногах вышел из княжеского кабинета, бормоча себе под нос:

— Уж сто лет без малого при князе состою, а таким его ни разу не видал. И чего ему этот дурак Грендель дался вместе с Чумичкой?..

— Ну что же, через ворота в замок проникнуть не удалось, значит, будем искать подземный ход, — деловито сказал Василий. Он, Беовульф и Грендель расположились прямо на ковре опавших листьев в небольшой рощице и закусывали прихваченными с собой яствами, запивая прохладной водичкой из ручья, отделяющего рощу от сжатого поля. Вдали на фоне холодного осеннего неба чернели башни и стены Григорьевского замка.

— Этого я им не забуду! — кипятился Беовульф, потирая зад. — Меня, доблестного рыцаря в двадцать пятом поколении, вышвырнуть, как последнюю потаскуху!

— Так ведь тебя именно в таком качестве и вышвырнули, — усмехнулся Грендель, но тут же добавил: — Да и не тебя одного, нам с боярином Василием тоже досталось.

— Что ж, правда, — немного подумав, согласился Беовульф. — По этому случаю неплохо бы с горя выпить. — Доблестный рыцарь порылся у себя в бездонной суме и выудил оттуда огромную плетеную бутыль. — Не желаете, господа?

— Только немного, чисто символически, — сказал Василий. — Да и вы не особенно увлекайтесь — ночью мы должны быть в лучшей форме.

— Чисто символически! — захохотал на весь перелесок Беовульф и, приложившись к горлышку бутыли, сделал несколько могучих глотков. — Так где же, боярин Василий, искать ход в подземелье? — спросил он, пуская бутыль по кругу.

Дубов отпил совсем немного:

— Сейчас в замке находится Чумичка, он мне вчера прислал весточку. Как я понял, передал с какой-то знакомой русалкой, и она по болотным канавкам доставила ее в корчму. В общем, потайной ход ведет через конюшню, и Чумичка будет всю ночь держать его открытым. Но вот где этот ход выходит наружу, даже ему узнать не удалось.

— А как же мы его найдем? — Грендель тоже отпил чуть-чуть вина. Чисто символически, чтобы не обижать своего «заклятого друга».

— Думаю, что это вполне возможно, — с деланным энтузиазмом откликнулся Дубов, прожевывая кусок копченой говядины. — Конюшня находится возле северной стены замка, значит, и второй выход следует искать где-то в той стороне. — Василий небрежно махнул рукой, определяя общее направление поисков. — Хотя, конечно, это отнюдь не стопроцентно…

— Я, конечно, не знаю, — неуверенно заговорил Грендель, — но часто в рыцарских сказаниях говорится, что… — Поэт-оборотень прикрыл глаза и начал медленно, с наслаждением, читать отрывок из какой-то баллады, возможно, даже собственного сочинения:

— То есть, как я понял, подземные ходы обычно заканчиваются возле реки, — перебил Василий, почувствовав, что Грендель может читать до вечера. А разомлевший от вина Беовульф умиленно слушать.

— Ну да, это я и хотел сказать, — вздохнул Грендель.

— Откуда здесь река! — с досадой махнул рукой Беовульф. — Тут до ближайшей реки сотня верст, а по этим ручейкам только игрушечные кораблики пускать.

— Да уж, тут на лодке не уплывешь, — согласился Василий и вдруг хлопнул себя по лбу: — Постойте! Ведь этому ходу, как и замку, около двухсот лет!

— Да, ну и что? — удивились его спутники.

— А то, что раньше тут были густые леса, которые Григорий вырубил, так что осталось одно название — Белая Пуща. И здесь вполне могла протекать речка, пускай и не слишком широкая, но все же пригодная для малого судоходства.

— Может, и была, — прогудел Беовульф, — да как леса вырубили, так вся и пересохла.

— А что если этот ручеек, откуда мы пьем воду — это и есть бывшая река? — в радостном возбуждении потер руки Василий.

— А ведь точно! — воскликнул Грендель. — Я еще обратил внимание, что сам ручеек узкий и мелкий, а пойма широкая.

— Ну что же, друзья мои, — подытожил Дубов. — стало быть, наша ближайшая задача — исследовать тот берег ручья, что ближе к замку. Не скажу, что уверен в успехе, однако пока что это наш единственный шанс!

Князь Григорий сидел за столом у себя в кабинете с обернутой вокруг головы тряпкой, которую он время от времени промокал в кастрюле с горячей водой. Но это не очень помогало — боль в голове с каждым часом становилась все сильнее. И так было каждый год в этот самый день — князь знал, что ему предстоит долгая бессонная ночь, и только к утру боль пройдет.

Князь даже обрадовался, когда дверь приоткрылась и к нему в кабинет вкрадчивой походкой втек барон Альберт — оставаться наедине с болью становилось все нестерпимей.

Князь Григорий с трудом выдавил из себя ухмылку:

— Ну, что новенького?

— Все меры предосторожности принимаются, — бодро заговорил глава тайного приказа. — Так что не извольте беспокоиться, Ваша Светлость, никто вас ни днем, ни ночью не потревожит.

— Рад слышать, — поморщился князь. — А скажи мне, что это за толпа баб собралась нынче у ворот? Они там так галдели, что даже у меня слышно было.

— А, так это соискательницы мест в гареме Его Величества Султана, -расплылся в сладкой улыбочке барон. — Такие девушки…

— Погоди, какие еще девушки? — перебил князь Григорий. — Я же просил десять штук, а их там, наверно, чуть не сотня?

— Двести тридцать две, — заглянул к себе в записи Альберт. — Но мы отобрали из них двадцать восемь достойнейших, дабы уже из их числа выбрать десять самых лучших.

— И откуда их столько? — удивился князь.

— Сами набежали, едва прослышали о гареме! — радостно подхватил барон. — Извините, Ваша Светлость, если у вас ко мне нет других дел, то я побегу.

— Куда это ты так торопишься? — передернулся князь Григорий.

— Да я ж вам объяснял — второй черед состязаний. Прошедшие отборочную часть двадцать восемь девушек будут без верхней одежды исполнять белопущенские народные пляски. Не желаете ли поглядеть на них лично?

— Нет, не желаю, — отрезал князь. — Ну ладно, ступай. Или нет, погоди. Сколько, ты сказал, было соискательниц?

— Двести тридцать две, — снова глянул в записи Альберт.

— Одного не пойму, — вздохнул князь Григорий. — Ну кажется, я создал для своих подданных самолучшие условия — радоваться надо, а они готовы отправиться наложницами к султану, лишь бы подальше от Белой Пущи. Ну скажи, существует ли после этого человеческая благодарность?

— Жизнь у народа трудная, — осторожно заметил барон.

— Я уже объяснял, что это временные трудности, — на минуту забыв о боли, вдохновенно заговорил князь Григорий, — вызванные кознями наших унутренних врагов и унешних недоброжелателей. И я обещал, что наш народ будет жить плохо, но недолго. Зато завтрашний день будет наш!.. — Не договорив, князь стиснул клыки, чтобы не застонать от накатившего приступа. И, справившись с болью, продолжал: — И нашлось двести тридцать две бабы…

— Двести двадцать пять, — уточнил Альберт. — Три бабы на проверку оказались мужиками.

— Еще того лучше, — проскрипел князь. — Уже и мужики всякий стыд потеряли. Да, подраспустили вы мой народ, подраспустили. Ну ничего, завтра я самолично займусь его воспитанием… Так что же вы сделали с теми тремя лже-девками?

— Прогнали взашей, — хмыкнул барон. — А чего с ними возиться!

— Ну и дураки, — прикрыв глаза, ответил князь Григорий. — Ладно, беги, не буду тебя задерживать. — И когда Альберт выскользнул из кабинета, задумчиво повторил: — Дураки…

Боярин Василий, рыцарь Беовульф и поэт-оборотень Грендель медленно продвигались вдоль ручья и внимательно осматривали его ближайшие окрестности, обращая внимание на всякую мелочь, могущую навести на следы потайного хода.

— А был ли он, в природе, этот подземный ход? — спросил, наконец Беовульф.

— Ну конечно, был, — уверенно заявил Грендель. — Я сам столько раз о нем слышал!

— Если есть вход в конюшню, то должен быть и выход, — добавил Василий. Он то и дело поглядывал на солнце, которое неумолимо клонилось к закату. — Но, по имеющимся сведениям, уже несколько десятилетий никто этим ходом не пользовался.

— Ну, тогда уж точно не найдем! — безнадежно прогромыхал Беовульф. -Такие дела с наскоку не делаются.

— Поищем хотя бы до заката, а тогда уж придется отправляться восвояси, — вздохнул Грендель.

— В таком случае у нас будет еще целый год на поиски, — оптимистично заметил Василий. — Привлечем науку, а то и колдовство… Жаль, Кузьку с собой не прихватили. С его чутьем было бы больше шансов что-нибудь найти.

— А давайте передохнем, — предложил Беовульф. — Тут полянка что надо!

— Но ненадолго, — сказал Дубов, бросая мимолетный взор на все опускающееся солнце.

— Красивое место, — окинул Грендель полянку взглядом художника. — И эта рощица вдали… Роняет роща желтый свой убор…

— Ну, начинается, — хохотнул Беовульф. — Тебе бы к нашему королю Александру, на его поэтические ристалища!

Но Грендель ничего не слышал — на него накатило вдохновение:

— О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми камнями?..

— Какими еще камнями? — вполголоса обратился Василий к Беовульфу. -Или это тоже поэтическая метафора?

— Ну, одна каменюка-то здесь есть, — Беовульф указал на булыжник посреди поляны, неподалеку от того места, где они расположились. — Очень кстати, поставим на него бутыль, чтоб не падала.

Беовульф опустил на траву мешок с остатками провизии, Василий подхватил полупустую бутыль и подошел к булыжнику — он был большой, чуть не в половину человеческого роста.

— А я хотел бы, чтобы на моей могиле стоял такой камень, — задумчиво произнес Грендель, подойдя к Василию. — И чтоб не заросла к нему тропа…

— Как вы сказали? — подскочил на месте Дубов. — Не заросла тропа?!

— А что? — удивился Грендель. — Это ж обычный поэтический образ.

— А ну тебя с твоими поэтическими образами, — проворчал Беовульф. -Давайте лучше подкрепимся.

— А и правда, подкрепиться нам не помешает, — вдруг успокоился Василий. — — Непременно нужно подкрепиться, чтобы своротить этот булыжник!

— Зачем? — изумился Грендель. — Насчет могилы это ж я так, для поэзии, понимаете ли…

— Ну что вы, дорогой Грендель, — рассмеялся Василий, — я надеюсь, что этот камень в качестве могильного вам не понадобится еще долго-долго. Но под камнем скрывается подземный ход.

— Как? Почему? — чуть не в один голос воскликнули оба рыцаря.

— На отгадку меня натолкнули ваши вдохновенные строки, господин Грендель, — сказал Дубов.

— Какие — «Я видел чудное виденье»?

— Нет-нет, самые последние. Насчет памятника, к которому не зарастет народная тропа. А протоптанные тропинки имеют привычку очень долго не зарастать, даже если по ним никто не ходит. Вот, гляньте сюда.

Действительно, если внимательно приглядеться, то в пожелтевшей траве можно было заметить извилистую ложбинку, заросшую менее густо, чем вся поляна, и не столько обычной травой, сколько подорожником. Ложбинка начиналась возле булыжника и вела в сторону ручья, теряясь в прибрежном ивняке.

— Ну, вы, боярин Василий, даете! — выдохнул Беовульф.

— Просто я детектив, — скромно ответил Дубов. — В смысле, частный сыщик. Моя работа — все примечать и делать выводы.

— Ну так за работу! — взревел Беовульф и принялся засучивать рукава.

— Погодите, дождемся сумерек, — остановил его Василий. — Если нас заметят, то все пропало.

— Ах, как это поэтично! — мечтательно вздохнул Грендель. — Если вернемся, то я непременно выкопаю себе из хижины какой-нибудь подземный ход.

Надя хотела еще раз встретиться и поговорить с Александром, но тот будто сквозь землю провалился. Лишь королевский ключник мог сообщить, что Его Величество изволил выйти прогуляться.

— Как, по болоту?! — изумилась Надя. — Но для чего?

— По своим делам, — загадочно ответил ключник.

Чаликова поняла, что тот кое-что знает о «своих делах» короля, но рассказывать о них отнюдь не желает.

Лишь ближе к вечеру, когда солнце уже клонилось к болоту, к Наде в комнату явился Теофил с известием, что король возвратился и просит Перси пожаловать к себе.

Его Величество принял Чаликову в стареньком, но уютном домашнем халате, а над камином с потрескавшимися изразцами была на веревках аккуратно развешана верхняя одежда.

— Вот проверял, не сошла ли вода, — пояснил Александр.

— Ну и как?

— Все в порядке. Так что можете ехать спокойно.

— Куда? — несколько удивилась Надя.

— Ну, вы же не останетесь в одном доме с людоедом, — также несколько удивился Александр. — Я вам дам лошадей и письмо… да хоть к Беовульфу, там-то вы будете в безопасности.

— Увы, — покачала головой Чаликова, — я никуда не должна отсюда отлучаться. Если все пройдет благополучно, то завтра Василий… то есть боярин Василий должен будет заехать за мной, и мы вместе отправимся в Царь-Город.

— И вы сознательно подвергаете себя опасности быть съеденной?

— Мне почему-то кажется, что людоед здесь не останется. Да и людоедством он занимался больше от скуки, не имея возможности отсюда выбраться.

— Не думаю, — покачал головой король. — А впрочем, как знаете.

— Да, я тоже в этом не уверена, — кивнула Чаликова, — и более того, у меня есть предчувствие, что именно нынешней ночью нас ждет весьма драматическая развязка всей этой истории.

— Возможно, — улыбнулся король.

— Ваше Величество нынче как-то очень веселы и оживленны, — заметила Надя. — Такими я вас в первый раз вижу.

— Ну, это от того что наконец-то сошли воды и восстановилась связь, -немного смутился король. — У нас тут не так много причин для веселья, вот и радуемся всяким, на первый взгляд, мелочам.

— Да, конечно, Ваше Величество, — с пониманием покивала Надя, а про себя подумала: «Нет, здесь что-то иное…»

Однако развивать эту тему Надя не стала, а заговорила совсем о другом, что ее также немало занимало:

— Ваше Величество, вот тут мне показались довольно необычными имена ваших подопечных. Они что, все «косят» под известных поэтов и мыслителей?

— Я не совсем понял, Наденька, что вы подразумеваете под словом «косят», но они это делают безо всяких злых умыслов, — ответил Александр. — Подозреваю, что их собственные имена звучат, по их мнению, недостаточно благозвучно для столь одаренных личностей, вот поэтому…

— Ну, Диогена я знаю, — стала Надя загибать пальцы, — Сафо знаю, Данте знаю, а вот кто такая была донна Клара?

— Как, вы не слышали о ней? — изумился Александр. — Это же прославленная испанская поэтесса Клара де Гонсалес, которую Святая Инквизиция сначала чуть было не сожгла на костре как ведьму, а спустя сто лет канонизировала как святую.

— Увы, до нашей глухомани ее имя еще не дошло, — с сожалением вздохнула Чаликова. — Да и я вообще-то специализируюсь на более древней словесности.

Это, было, конечно же, не совсем так — Надя неплохо разбиралась и в словесности не столь древней, но с одним уточнением: в словесности своего мира. Раздвоение реальностей (или, по гипотезе доктора Серапионыча -расщепление Земли на две «параллельных») произошло где-то в XII — XIII веке, и поначалу обе действительности были тесно связаны между собою. Но затем эти связи стали понемногу ослабевать, и Горохово Городище близ Кислоярска (иначе — Холм Демонов близ Царь-Города) оставалось одним из немногих, если не единственным местом на Земле, где еще можно было «перепрыгнуть» из одного мира в другой. К таким выводам пришла историк Хелен фон Ачкасофф, участвовавшая в самой первой экспедиции в параллельный мир, где она исследовала Царь-Городские архивы и установила, что там содержатся сведения об именах и событиях весьма древних, а чем ближе к нашему времени, тем их становилось меньше. Так что не удивительно, что в замке Александра были в ходу такие имена как Сафо, Диоген или Данте.

— Вы о чем-то задумались, Надя? — оторвал журналистку от ее размышлений голос Александра.

— Да-да, Ваше Величество, — встрепенулась Надя. — Все это очень интересно. Удивительно, что я даже и не слыхивала о донне Кларе де Гонсалес. А когда она жила?

— Ну, лет двести-двести пятьдесят тому обратно, — припомнил король.

— А этот, как его, господин Ал-Каши? — назвала Надя имя одного из поэтов, который во время поэтических чтений обычно сидел где-то в сторонке, мало ел, почти ничего не пил и больше слушал других, чем говорил сам.

— А, ну Ал-Каши — это был такой восточный поэт семнадцатого столетия, — охотно пояснил король, — последователь знаменитого Омара Хайяма.

— Омара Хайяма знаю, — радостно закивала Надя, — так что теперь обязательно познакомлюсь и с творчеством Ал-Каши.

А про себя Надя подумала, что напрасно приняла в качестве псевдонима имя Перси — звучное и красивое само по себе, но совершенно неуместное для слуги царь-городского боярина Василия. Прослышав о нравах при дворе Александра, они с Василием решили, что Надя там будет находиться под именем, взятым в честь английского поэта Шелли, весьма известного и популярного в том мире, откуда они прибыли, но о котором вряд ли кто-то слышал в параллельной действительности.

Поскольку результаты акции по похищению белопущенских девушек для султанского гарема превзошли самые смелые ожидания, то Петровича за ее успешное проведение щедро наградили — дали временное освобождение от работ на конюшне. Бывший лиходей и душегуб отлеживался от побоев ведрами и коромыслами в своей каморке, где его и застал князь Длиннорукий, реабилитированный от подозрений в самозванстве.

— Ну, здравствуй, Соловей, — радостно приветствовал князь Длиннорукий Петровича, опуская на грязный пол какой-то мешок. — Давненько я тебя изловить хотел, да не вышло. Вот и встренулись!

— Вчера уже видались, — буркнул Петрович и отвернулся от гостя на второй бок.

— То был не я, — ответил Длиннорукий. Петрович вновь повернулся на первый бок и изумленно уставился на князя. — Да-да, вчера к тебе приходил самозванец. Он беззастенчиво присвоил не только мое княжеское звание, но даже лицо. Но мы вывели его на чистую воду!

— A хрен вас разберет, — проворчал Петрович, — кто настоящий, а кто нет. Все вы угнетатели трудового народа и бедного люда!

— Да я всегда стоял за бедный люд! — с чувством стукнул себя в грудь Длиннорукий. — За то и претерпел от злобных наветчиков, засадивших меня в сырую темницу!

— Врешь ты, князь, — покачал головой Петрович, с кряхтением поднимаясь со своего топчана. — Ну, зачем пожаловал? Ежели по делу, то говори, а ежели нет, так не обессудь — не с руки мне теперь с тобою растабарывать.

— По делу, еще как по делу! — с жаром подхватил Длиннорукий. — Нынче хорошенько отоспись, а завтра мы с тобой должны будем отправиться в Новую Ютландию ко двору короля Александра.

— A это еще зачем? — с подозрением прищурился на Длиннорукого Петрович. — Нет уж, лучше оставьте меня тут, при лошадином дерьме…

— Оставайся, пожалуй, — не стал особо настаивать Длиннорукий, — да только скоро тебя самого невозможно будет отличить от того, что ты убираешь.

— Больно уж ты, князь, мудрено говоришь, — пробурчал Петрович.

— Могу и не мудрено, — бросил бывший градоначальник. — Покамест ты тут гребешь дерьмо лопатой, мухоморский народ стонет под гнетом противонародного короля, и неужели ты откажешься помочь ему сбросить тяжкие оковы? — Князь утер вспотевшую лысину и выжидательно уставился на Петровича.

— A-а-а, грабить будем! — наконец дошло до того. — Ну, это я завсегда согласен. — И, спохватившись, торопливо добавил: — Токмо справедливости для.

— Ну вот и договорились. — Князь развязал мешок и принялся вытаскивать оттуда какие-то поношенные шмотки. — Давай поищем для тебя чего-нибудь. A то, знаешь ли, у посланника князя Григория не должно быть в помощниках такого оборванца.

Потирая пострадавшие места, Петрович слез с топчана и принялся разглядывать одежду — старые кафтаны, дырявые штаны, стоптанные сапоги и потертые шапки.

— A, ну вот, кажется, что-то более-менее подходящее, — обрадовался Длиннорукий и извлек из кучи изрядно протертые, но на вид еще достаточно крепкие штаны ядовито-малиновой окраски. — Примерь-ка, а потом княжеские швецы подошьют.

— Дрянь какая-то, — скривился Петрович.

— Ну, одежка, конечно же, со второй ноги, — вздохнул князь, — но все лучше, чем твои отрепья.

Петрович отвернулся и нехотя стянул с себя многократно стиранные, но все равно весьма дурно пахнущие портки. Затем он взялся было за малиновые штаны, но в этот миг услышал позади себя странный звук, будто что-то упало. Петрович обернулся и увидел лежащего на нечистом полу князя Длиннорукого.

— Эй, князь, чего с тобой! — всполошился душегуб. — Ну вот, не было печали, так черти прислали…

Но тут, к своему облегчению, Петрович увидел, что Длиннорукий открыл глаза.

— Слава те господи, не помер, — пробормотал Петрович. — A то возись тут с покойником…

— От счастья не умирают, — слабым голосом произнес князь. — Нынче я обрел брата, которого потерял почти полвека тому обратно…

— Чего ты бредишь? — раздраженно бросил Петрович, помогая князю подняться с пола. — Какого еще брата?

— Тебя, — кратко ответил Длиннорукий и, пошатнувшись, вынужден был присесть на топчан. Тот скрипнул, но выдержал.

«Все, с ума князь спятил», подумал Петрович и на всякий случай отошел подальше, насколько позволяли невеликие размеры каморки.

A Длиннорукий наконец-то оправился и приступил к объяснениям:

— Я это понял, когда ты снял штаны, чтобы переодеться, и я увидал у тебя на заднице родимое пятно. Да-да, то самое, похожее на скрещенные косу и кувалду.

— Ну и что? — толком еще ничего не понимая, спросил Петрович и машинально натянул на себя новые старые штаны.

— A дело вот в чем, — начал свой рассказ князь Длиннорукий, -когда-то, почти пятьдесят лет назад, по большой дороге на телеге ехала одна семья — муж, жена и двое детей. И тут на них напали какие-то лиходеи. Не найдя ничего сколько-то ценного, они убили родителей, но старший из мальчиков успел убежать и видел из-за придорожных кустов, как… — Князь содрогнулся от нахлынувших воспоминаний. — В общем, как погибли его отец и мать и как его брата, совсем еще маленького, злодеи унесли куда-то в лес. A я так бы и пропал на дороге, если бы не проезжавший в карете князь Михаил Длиннорукий. Он подобрал меня и усыновил и воспитывал, ничем не выделяя среди собственных детей. Но я-то всегда помнил о том, что я не настоящий, урожденный князь Длиннорукий, и стремился всего достичь собственным трудом и упорством, не уповая на одну только знатность происхождения. И вот когда я достиг немалых степеней, то всячески старался изловить Соловья и узнать, что он сделал с моим братом…

— Он умер, — вздохнул Петрович. — Вот уж двенадцать годов как. Значит, мой батька, покойный Соловей-разбойник, на самом деле никакой не батька? Вообще-то я слыхивал от своих стариков-разбойников, что будто бы он был бездетным и усыновил меня, чтобы оставить после себя наследника, но решил, что это они просто выдумывают. Ну, чтобы оспорить мои права предводителя. A выходит — так оно все и было… Брат мой! — нечеловеческим голосом взвизгнул Петрович и бросился к Длиннорукому.

— Наконец-то я нашел тебя! — со слезами в голосе воскликнул беглый градоначальник и раскрыл объятия своему новообретенному брату.

— Ну, что там за шум? — с этими словами на пороге каморки возник княжеский конюшенный. Однако, увидев Петровича и Длиннорукого, все понял и тихо удалился. Если бы кто-то пригляделся в эту минуту к конюшенному, то не поверил бы — по заросшим густой бородой щекам этого хама и грубияна катилась слеза умиления.

Едва стемнело, из рощи выскользнули три человека, еле различимые в сумерках. Прошелестев по траве, они остановились посреди полянки, возле огромного валуна. Самый здоровенный из них, в золотой цепи, поблескивающей в тусклом свете луны, принялся деловито обходить вокруг камня, примеряясь к нему в различных позах. Двое других молча наблюдали за своим сообщником. Наконец, первый опустился на колени и, издав дикий рев, попытался сдвинуть глыбу с места.

— Тише, не ори, — сказал один из его сообщников, — ты же там всех перебудишь. — Эти слова относились к замку князя Григория, мощные башни и могучие стены которого чернели вдали.

— Ну так сами его и сковыривайте, — пробурчал носитель цепи. — Я вам не камнеломщик, а доблестный рыцарь Беовульф!.. И вообще, неплохо бы подкрепиться.

Беовульф извлек из сумы бутыль с остатками вина и вылил их себе в глотку:

— Вот теперь другое дело. На помощь, друзья мои!

Беовульф вновь опустился на траву перед камнем, Дубов и Грендель пристроились рядом, и на сей раз общие усилия увенчались успехом: глыба сначала медленно сдвинулась с мертвой точки, где стояла, наверное, уже лет сто, а затем с грохотом опрокинулась на пожухшую траву, обнаружив под собой зияющую дыру.

— Только бы не заметили, — опасливо покачал головой боярин Василий. — Иначе не сносить нам головы.

— Пустяки, главное — вход открыли! — загоготал Беовульф и первым отважно опустил ногу в разверзшуюся яму.

Едва спутники ступили в подземный ход, как на них пахнуло мертвящей затхлостью. Василий зажег предусмотрительно захваченную масляную лампу, и очень вовремя: они опускались в мрачное подземелье по каменной лестнице, ступеньки которой были вроде бы целы, но настолько склизки от поросших на них мхов и плесени, что ноги легко соскальзывали по ним.

— Идите осторожно, чтобы не сломать шею, — сказал Василий и невольно содрогнулся от своего голоса, отразившегося в низких каменных сводах.

Вскоре опасный спуск закончился, и благородные мстители гуськом двинулись по узкому каменному коридору. Гренделю приходилось сильно нагибаться, а Беовульф вообще рисковал застрять — проход явно был ему тесноват в плечах.

— Душновато здесь, — прохрипел Беовульф. — Не задохнуться бы в этой каменной западне.

— Ничего, скоро выберемся, — оптимистично откликнулся Дубов. Однако и он, будто выброшенная на берег рыба, хватал ртом затхлый воздух подземелья.

Вдруг коридор разделился на два совершенно одинаковых — только один забирал немного влево, а другой чуть вправо.

— Ну, что делать будем? — задался вопросом Василий.

— Наше дело правое! — заявил Беовульф. — Предлагаю повернуть вправо.

— Надо бы отметить это место, — тихо сказал Грендель.

Беовульф оторвал от камзола позолоченную пуговицу и положил ее на выступ в стене.

«Только бы не заблудиться, — с опаской подумал Василий. — Я думал, тут обычный подземный ход, а как бы не вляпаться в настоящий лабиринт…»

Но не прошли они и сотни шагов, как коридор резко повернул, и спутники уткнулись в препятствие — несколько ржавых металлических палок, вделанных одним концом в пол, а другим в потолок.

— Вот и приехали, — разочарованно пробурчал Беовульф.

— Перекрыто, — вздохнул Грендель. — Этого следовало ожидать.

— Не думаю, — уверенно возразил Дубов. — Если бы они хотели перекрыть тоннель, то прежде всего ликвидировали бы оба выхода — на конюшне и под камнем. Это было бы и проще, и надежней.

— A зачем же тогда здесь эта решетка? — резонно спросил Беовульф.

Василий на миг задумался:

— Ну, видимо, подземный ход имеет несколько выходов и в замке, и вне его. Я так полагаю, что слишком многие узнали о нем и стали пользоваться, а когда проходов много, то их труднее контролировать. Вот лишние и перекрыли. Так что возвратимся до развилки и попытаем счастья в левом проходе.

Вскоре золотая пуговица вновь блеснула в трепещущем свете масляной лампы, и троица двинулась навстречу неизвестности теперь уже по левому коридору.

— Чувствую, мы на верном пути! — оптимистически воскликнул Беовульф.

Но верный путь привел их в тупик — и впереди, и справа, и слева зеленела каменная стена.

— Что за черт! — выругался Беовульф, который обо что-то споткнулся.

— Кости! — вскричал Грендель.

Василий опустил лампу ближе к полу и увидел человеческий скелет, причем череп валялся отдельно от остальных костей.

Не говоря ни слова, друзья бросились прочь из страшного тупика, где много десятилетий назад разыгралась кровавая драма.

— Но решетку нам не сломать, — отдышавшись, сказал Беовульф, когда они вернулись на развилку.

— Ничего, в следующий раз придем с динамитом, — невесело усмехнулся Василий и пояснил: — Это такое чудо-средство, чтобы разнести любую решетку и любую стену к чертовой матери.

— A сейчас назад? — со вздохом облегчения спросил Грендель.

— Да, пожалуй, — с сожалением кивнул Василий. — Хотя погодите. Я не верю, что никакого выхода нет. Давайте еще раз пройдем по доступной нам части подземелья и внимательно рассмотрим пол, стены и потолки. — И, не дожидаясь возражений своих спутников, вновь вступил в «правый» коридор.

Предчувствия детектива оправдались довольно скоро: справа в стене обнаружилась дверь, которую в первый раз спутники не заметили, что и не удивительно при скудном освещении.

— Я так и думал, — удовлетворенно пробормотал Дубов.

— A это не может быть ловушкой? — предположил Грендель. — Откроем, а нас топором по голове, как того беднягу…

— Прежде нужно ее отворить, — пробурчал Беовульф. Он сначала попытался толкнуть дверь, затем потянуть на себя небольшое ржавое кольцо, но дверь не поддавалась.

— Ничего, ее сломать попроще будет, чем ту железную решетку, -заметил Дубов.

— Я — доблестный рыцарь, а не взломщик чужих дверей! — патетически стукнул себя в грудь Беовульф. — Я, бившийся в честном бою с легионом врагов, сражавшийся с драконами, бросавший златые перстни, — тут он малость погрустнел, — к ножкам Прекрасных Дам, не опущусь до подобного бесчестья!

Грендель хоть и молчал, но видно было, что в этом вопросе он полностью солидарен со своим извечным соперником.

— Ну хорошо, стало быть, мне придется взять грех на себя, — сказал Дубов.

— Но ведь вы же славный царь-городский боярин! — изумился Беовульф. — Это почти столь же высокое звание, как доблестный рыцарь.

— Знали бы вы наших царь-городских бояр, — ухмыльнулся Василий. -Для них что замок сломать, что яду в медовуху подлить, что в чужой карман залезть — пара пустяков.

— До чего же упали нравы, — сокрушенно покачал головой Грендель.

— Ну нет! — решительно взревел Беовульф. — Дорогой боярин Василий, я не допущу, чтобы вы, мой друг и брат, порочили свое честное имя. Я сам взломаю эту треклятую дверь, и будь что будет, пускай меня даже лишат рыцарского звания, пусть я умру бесчестным и запятнанным изгоем, лишенным доступа в благородное общество… — Не договорив, Беовульф даже пустил сентиментальную слезу, умилившись собственному самопожертвованию.

Слегка тронутый этой речью, Василий извлек из сумки какой-то хитрый металлический предмет.

— A это еще за что такое? — утерся рукавом славный рыцарь.

— Ключ, — ответил Дубов, не уточняя, впрочем, какого рода этот ключ. — Посветите мне, пожалуйста. Если подойдет, то мы с вами отопрем дверь, не жертвуя своей благородной честью… Черт, не идет. Заржавело выше всякой крайности. — Василий не без труда выдернул отмычку из дверного замка и кинул ее в сумку.

— Проклятая дверь! — загромыхал Беовульф и в сердцах стукнул по ней своим огромным кулачищем. — Что за черт!

Это восклицание относилось все к той же двери — она настолько прогнила, что кулак Беовульфа легко прошел насквозь, пробив дырку. Еще немного — и путники оказались в другом коридоре, столь же узком и затхлом, который начинался сразу же за дверью.

— Ну, будем надеяться, что это последний сюрприз, — пробормотал Василий, освещая затхлые своды нового прохода. Теперь наши искатели приключений шли не столь быстро, а Василий постоянно светил лампой по стенам — нет ли каких дверей или чего-то еще, что могло бы навести на верный путь либо, наоборот, увести куда-то в сторону. Однако лампа высвечивала лишь стены, поросшие мхом и плесенью, да грибы, похожие на шампиньоны, кое-где пробившиеся сквозь камни.

— Эти подземелья Григорий вполне мог бы использовать для разведения грибов, — хозяйственно заметил Василий.

— O, а ведь это мысль! — подхватил Беовульф. — У меня у самого в подвале полно всякого хлама, надо будет все повыкидывать и насадить грибов. Соленые грибки да под старое доброе винцо — во какая закусь!

— A мне больше нравится если поджарить, — высказал свое мнение и Грендель. — Мяса я не употребляю, а грибы, говорят, его вполне заменяют…

За столь мирными и приятными разговорами спутники прошли еще несколько сот шагов, пока проход не устремился вверх лестницей со столь же склизкими ступеньками, как в начале пути.

— Ну вот мы и у цели, — скромно развел руками Василий, когда они стояли на площадке перед небольшой дверью. — Добро пожаловать на конюшню.

— Постойте, — вновь засомневался Грендель. — Вы же, боярин Василий, предполагали, что из подземелья могут быть несколько входов в замок. Вдруг мы сейчас откроем дверь и вместо конюшни угодим прямо в лапы Григорьевских стражников?

— Это еще вопрос, кто в чьи лапы угодит! — громогласно заявил Беовульф. — Открывайте скорее, а то я уже задохся в этом вонючем подвале!

— Да нет, все в порядке — уверенно ответил Василий, поднеся светильник ближе к двери. — Видите, на пыли нарисован крест — это знак, что дверь та самая, так мне Чумичка писал. Да сейчас вы сами с ним познакомитесь.

Дубов осторожно толкнул дверь — она приоткрылась, но чуть-чуть.

— Странно, — пожал плечами детектив, — дверь не закрыта, но как будто что-то лежит на пороге.

— Сейчас выясним, — с этими словами Беовульф резким движением распахнул дверь. Из-за нее раздался заспанный, но в то же время весьма визгливый голос:

— Да убрал я дерьмо, дайте же поспать!

Спутники протиснулись через дверь и оказались в тесной комнатушке, пропахшей конским навозом, однако после затхлого подземелья этот запах показался им чем-то вроде целебного воздуха густых кислоярских лесов.

Возле старой попоны, прикрывавшей дверь, на старом тряпье, брошенном прямо на пол, храпел какой-то плюгавый мужичок, одетый в столь же ветхое отрепье.

— Ба, да это же Соловей-разбойник, — стараясь умерить голос, радостно воскликнул Беовульф, когда Василий поднес лампу к лицу спящего. — Помнится, когда я ездил в Царь-Город, он как-то пытался меня грабить и убивать…

— И как, удачно? — спросил Грендель. Беовульф лишь самодовольно хмыкнул.

— Это и есть Чумичка, — шепотом пояснил Дубов. — Просто для конспирации он принял облик Соловья-разбойника. Чумичка, просыпайся, это мы, свои!

— Щас буду грабить, — спросонок забормотал мужичок, — грабить и убивать. — И он вновь впал в забытье.

— Здорово же он вошел в образ, — заметил Грендель. — Как человек творчества я его прекрасно понимаю…

— Да нет, похоже, что это действительно Соловей, — только теперь дошло до Василия.

— A где же ваш Чумичка? — удивился Беовульф.

— Странно, — пожал плечами Василий. — Но как бы там ни было, надо выбираться отсюда. И потише, чтобы его не разбудить.

Осторожно, на цыпочках, Василий и его спутники покинули коморку Петровича и вступили на незнакомую и враждебную территорию Белопущенского замка.

— A дальше что? — уныло прошептал Грендель. Действительно, по двору ходили вооруженные до зубов княжеские охранники, и проскочить мимо них не представлялось никакой возможности. Спутникам ничего не оставалось, как поспешно ретироваться на конюшню.

— Ну, что будем делать? — спросил Беовульф.

— Видимо, придется возвращаться, — вздохнул Василий. — Обидно, конечно, но что поделаешь — не лезть же в пасть к волку… Извините, уважаемый Грендель, вас я в виду не имел.

— A чего уж там, — не без облегчения отозвался Грендель. — Значит, не судьба.

И они, напоследок вдохнув относительно свежего воздуха, осторожно переступили через Петровича и скрылись за дверцей.

За ужином в королевской трапезной народу было значительно меньше, чем за обедом — часть гостей, пользуясь «прорывом водной блокады», покинула замок. Оставшиеся украдкой поглядывали друг на друга с весьма смешанными чувствами — всем хотелось надеяться, что людоеда среди них более нет, но далеко не все были в этом уверены.

Паж Перси, как обычно, прислуживал королю, не забывая при этом внимательно наблюдать за гостями.

— Господа, а не почитать ли нам стихи? — предложил Александр. -Конечно, слушателей стало меньше, но разве это имеет значение? В узком, но приятном кругу истинных ценителей высокого искусства… Может быть, вы, госпожа Сафо, порадуете нас плодами своего вдохновения?

Как Наде показалось, госпожа Сафо совсем не горела желанием читать стихи, но ослушаться своего покровителя она не решилась. Поэтесса грузно поднялась из-за стола и принялась декламировать с драматическими придыханиями, все более увлекаясь чтением:

Чаликова слушала стихи не очень внимательно — ее мысли были заняты другим: «Интересно, отчего людоед пренебрег столь аппетитной поэтессой, а предпочел ей не очень-то подходящую с кулинарной точки зрения донну Клару? Неужели он действительно подослан князем Григорием, чтобы расправиться с беглянкой, а остальных съел, так сказать, за компанию?»

Тем временем госпожа Сафо закончила чтение, и после приличествующих сдержанных аплодисментов Александр, проницательно оглядев сотрапезников, остановил взор на заморском госте:

— Иоганн Вольфгангович, предчувствие мне подсказывает, что и вы подготовили для нас что-то очень высокохудожественное, но просто из скромности не говорите об этом.

— О, я, я, натюрлих, — радостно осклабился Иоганн Вольфгангович, поднимаясь из-за стола. — Правда, тут заслуга не так моя, как переводчика, который перевел это стихотворение на ваш язык. — И поэт, извлеча из-под салфетки листок бумаги, торжественно зачитал:

Иоганн Вольфгангович немного замялся, стараясь прочесть неясно написанное слово:

— Подохнешь… Нет, тут что-то другое.

— Отдохнешь и ты, — неожиданно для самого себя подсказал Перси. Иоганн Вольфгангович глянул на пажа с благодарностью:

— О, да-да-да, так и написано: «Отдохнешь и ты». Просто я не есть смог разобрать.

— По-моему, стихи удивительные, — высказал суждение король Александр. — Давно я не получал такого поэтического наслаждения. Жаль, что мы должны довольствоваться переводом и не можем в полной мере насладиться подлинником… Кстати сказать, я давно не слышал новых творений нашего уважаемого друга господина Ал-Каши. — Король отыскал взглядом поэта, который по обыкновению сидел в отдаленном углу стола, куда почти не достигал свет канделябров.

Ал-Каши послушно поднялся и без предисловий зачитал:

Прочтя это четверостишие, последователь Омара Хайяма смущенно опустился на место. Король радовался, как дитя:

— Ну вот видите, друзья мои, какой у нас получился замечательный поэтический вечер! Все так хорошо, красиво и без взаимного «поедания»…

А Надя думала о том, что что-то тут не так. Это было то неприятное состояние, какое бывает у человека, который, выходя из дома, чувствует, что забыл что-то очень необходимое, но никак не может вспомнить, что же именно. И, как правило, вспоминает об этом весьма далеко от дома, когда вернуться уже нет возможности.

Вот с этим-то ощущением Чаликова и отправилась к себе в комнату, когда поэтический ужин наконец-то завершился.

Дубов, Беовульф и Грендель кружили по мрачным коридорам и все больше поддавались отчаянию — огонек в масляной лампе становился все тоньше и грозил вскоре совсем погаснуть, оставив путников в кромешной тьме затхлого каменного подземелья.

— Погодите, друзья мои, — сказал Василий, остановившись у очередной развилки, — давайте немного подумаем, а то мы просто бегаем по кругу безо всякого толка. Кажется, в этом месте мы уже в третий раз. A может, и не в этом…

— Пропадем, — безнадежно махнул рукой Грендель.

— Выкарабкаемся, — оптимистично возразил Беовульф, хотя прежней самоуверенности в его голосе не чувствовалось.

— Я так полагаю, что во всем виновата развилка, которой мы не заметили, когда пробирались на конюшню, — вслух размышлял Дубов. — Другой проход как бы вливался в тот, по которому мы шли, и тогда мы просто не обратили на него внимания. То же самое обратно — должно быть, мы освещали только одну стену и сами не заметили, как попали в другой тоннель. A потом, когда начались все эти ходы-переходы, то вместо того чтобы сразу вернуться назад, принялись по ним плутать. Вот и заблудились окончательно.

— И что же нам делать? — отчаянно провыл Грендель.

— Думать, разумеется! — заявил Василий. — Судя по всему, далеко уйти мы не могли — где-то здесь должны быть другие выходы в кремль.

— Только этого еще не хватало! — прогудел Беовульф. — Вы же видели, что там творится. В кремле то есть.

— A иначе мы тут просто задохнемся, — тихо промолвил Грендель.

— Уверен, что все эти ходы-переходы здесь не просто так, для красоты, — продолжал Дубов, — но каждый ведет в какую-то часть замка. Наверняка большинство ходов перекрыто, но, может быть, не все. Значит, нам нужно внимательно наблюдать, даже ощупывать стены — нет ли где какой двери или подъема наверх.

— Легко сказать, — безнадежно махнул рукой Беовульф.

— Делать надо! — неожиданно оживился Грендель.

— Ну так вперед, друзья мои! — Василий поднял светильник, будто боевой стяг, и двинулся вглубь очередного тоннеля.

Но не пройдя и десятка шагов, детектив споткнулся и чуть не упал.

— Лестница! — радостно крикнул Василий, и все трое стали осторожно подниматься вверх.

Лестница заканчивалась такою же площадкой, что у «конюшенного» входа, но никакой двери здесь не оказалось. Василий водил вдоль стены лампой, уже почти не дававшей света, и повсюду его взор натыкался на влажные камни, поросшие мохом и плесенью.

— Замуровали-таки, — с досадой проворчал Беовульф. — Гады ползучие, чтоб их…

— Стало быть, надо идти дальше, — с деланной бодростью сказал Василий. — Поищем другую лестницу.

Но тут силы оставили Гренделя. Он сел на верхнюю ступеньку:

— Идите без меня. A я останусь тут, и будь что будет.

— То есть как это останусь! — возмутился Беовульф. — Вместе пришли, вместе и уйдем. И потом, кто же князя Григория грызть будет — я, что ли, или боярин Василий? A ну пошли!

— Не могу, — прошептал Грендель. — Там, в хижине, остались мои стихи, передайте их королю Александру… — Поэт замолк и в измождении откинулся спиной к влажной стене. И тут слух Дубова, обостренный мертвящей тишиной подземелья, уловил какой-то еле слышный скрип. Детектив встал рядом с Гренделем и намеренно облокотился на стену — скрип послышался уже гораздо явственней.

— Господин Беовульф, подсобите, — попросил Дубов.

— Чего подсобите? — не понял доблестный рыцарь.

— Попробуйте подтолкнуть эту стену.

— A, ну так бы сразу и сказали. — Беовульф встал рядом с Дубовым, и они со свей силы налегли на стену. Раздался явственный скрежет, и стена подалась вперед. Еще усилие — и путники через открывшееся отверстие впали в некое темное помещение.

Надя бесцельно бродила по своей комнате, то присаживаясь на кровать, то подходя к окну и вглядываясь в сгущающуюся тьму ночи Мысли ее путались и перескакивали с одного на другое:

«Как там Вася? Жив ли? A я опять так и не успела сказать ему самого главного. Нет, все-таки я должна была быть там, рядом с ним. A здесь от меня никакой пользы. Я должна была узнать, кто в королевском замке работает на князя Григория — и не узнала. И даже не смогла вычислить людоеда, не говоря уж о том чтобы его обезвредить. И потом, куда нынче исчезал Александр -как-то не верится, что он просто выяснял, сошла ли вода. Королевское ли это дело? A может, и его исчезновение тоже как-то связано со всем остальным? Такое впечатление, что со мною здесь кто-то играет в кошки-мышки, и я в этой игре отнюдь не кошка, а скорее наоборот. И моя участь зависит лишь от того, в какой момент кошка сочтет нужным съесть именно меня. Только бы не нынешней ночью… A завтра приедет Вася, и мы отправимся домой. И уж тогда я скажу ему то, что до сих пор не могла решиться…»

Надя вздрогнула — ей показалось, что в гнетущей тишине что-то заскреблось за дверью.

— Мышка, — пробормотала Чаликова. — Или… или кошка?! — На всякий случай Надя зажгла свечи на старинном канделябре, стоявшем на полке камина с потрескавшимися изразцами, подошла к двери и повернула ключ еще на один оборот. — Ну ладно, пора укладываться. Как говорится, утро вечера мудренее.

Журналистка встала перед огромным зеркалом, занимавшим чуть ли не половину стены, и стала неспеша расстегивать свой «пажеский» камзол. Три свечки канделябра отражались в давно не мытом стекле, будто три далеких, неведомо откуда взявшихся огонька на болоте.

Но тут со стороны двери явственно раздался неприятный скрип, и Надя увидела, что медная дверная ручка, сделанная в виде лапы какой-то хищной птицы, медленно поворачивается.

«Кто бы это мог быть? — удивленно подумала Надя. — Хорошо, что я дверь заперла».

Вдруг она к еще большему удивлению заметила, что дверь столь же медленно открывается.

«Значит, я ее не заперла, а наоборот, открыла, — пронеслось в голове у журналистки. — Нельзя быть такой рассеянной».

Надя поспешно застегнула пуговку на камзоле и бросилась к двери, но увы — было уже поздно.

Помещение, в котором столь неожиданно очутились Василий и его спутники, было далеко не столь затхлым, как подземелье, но очень пыльным, так что Беовульф громогласно чихнул.

— На здоровье, — по привычке ответил Дубов.

В этот момент за его спиной вновь что-то заскрипело, заскрежетало, и детектив почувствовал, что стена возвращается на прежнее место. Он протянул руку, чтобы ее удержать, однако давно заржавевший, но все еще действующий механизм сработал, и проем захлопнулся. Рука Василия вместо ровной стены нащупала некие ровные предметы, плотно сдвинутые один к другому. A поднеся поближе лампу, он явственно увидел полки с длинными рядами книг.

— Наверняка здесь есть особая кнопка или рычажок, которым можно открыть дверь, — со знанием дела произнес Василий, — но чтобы его найти, придется выгружать все книги. Так что на всякий случай постарайтесь точно запомнить, через какую полку мы сюда попали.

— O, так это же прославленное книгохранилище, основанное еще Шушками! — воскликнул оправившийся от потрясения Грендель. — A мракобес Григорий и сам книг не читает, и другим не дает. — C этими словами он схватил лампу и медленным шагом отправился вдоль длинных стеллажей, благоговейно разглядывая кожаные, сафьяновые и даже позолоченные корешки старинных фолиантов. -Салюстий… Боэций… Светоний… — бормотал он себе под нос, как правоверный молитву.

— Насколько мне известно, — продолжал Дубов, не обращая внимания на зачарованного оборотня, — вон за той дверью — тронный зал. А из него в коридор налево, и там спальня Григория.

— Ну так пошли, — подвел черту Беовульф.

Дубов решительно открыл массивную, окованную железными полосами дверь и… застыл от неожиданности на месте. Тронная зала была ярко освещена множеством факелов, и посреди нее стояло с десяток воинов, вооруженных узкими кривыми саблями. А на троне, вцепившись в подлокотники тонкими пальцами, как стервятник когтями, сидел сам князь Григорий.

— Добро пожаловать в преисподнюю, — проскрежетал он.

От этой незатейливой шутки сердце Дубова оборвалось. И ноги застыли на месте, как каменные. В воздухе повисло зловещее молчание. И только злобный выкрик князя взорвал тишину:

— Взять их!

И эхо разнесло под гулкими каменными сводами:

— Их-их-их…

Стражники неспешно, деловито двинулись к Василию. Их клинки зловеще поблескивали в свете факелов. Но тут крепкая рука втянула Дубова за шиворот обратно в библиотеку.

— Надо рвать когти, — мрачно прогудел Беовульф, захлопывая дверь перед самым носом стражников.

Дубов, казалось, продолжал пребывать в ступоре, но его мозг уже лихорадочно продолжал искать выход из вроде бы безвыходного положения. А в дверь уже начали ломиться, и глухие удары отдавались в библиотеке.

— Что там за шум? — задумчиво спросил Грендель, не отрывая взора от книги, которую держал в руках, поставив уже почти погасший светильник на старинный тяжеловесный стол.

— Стражники Григория, — коротко бросил Беовульф. — И вооружены до зубов.

— До зубов? — все также рассеянно переспросил Грендель, но тут книга выпала из его рук. — Стражники! — закричал он. — Где они? Это ловушка! Надо бежать! — И тут же, сорвавшись с места, Грендель понесся по небольшой лестнице, ведущей на внутренний балкон, опоясывающий всю библиотеку и тоже заставленный книгами.

— Куда?! Стой! — закричали в один голос Беовульф с Дубовым и рванули вдогонку за ополоумевшим от страха оборотнем.

Первым его настиг Беовульф и, облапив своими здоровенными ручищами, стал успокаивать:

— Их там немного — не больше дюжины.

— Они нас изрубят на куски! — взвыл Грендель. — Отпустите меня, надо бежать!

Дубов же, посмотрев на часы, пробормотал:

— У нас осталось всего три минуты.

— А потом нас убью-у-ут, — еще истошней завыл Грендель.

— Да, боярин Василий, — мрачно отозвался Беовульф, продолжавший нежно сжимать дергающегося, как в конвульсиях, оборотня. — Надо бежать. Сейчас они дверь высадят, и тогда…

— Да вот какая-то дверь, — оглянулся Дубов. — Других здесь нет, так что пошли.

И троица, подгоняемая треском высаживаемой внизу двери, вылетела на другой внутренний балкон, только опоясывающий, как галерея, тронную залу.

— Болваны! — тут же выкрикнул Григорий обращаясь к своим воякам, застрявшим в проломленных дверях. — Вон они, наверху!

— Кажется, нас заметили, — загробным голосом произнес Грендель и лишился чувств.

— Прыгаем вниз! — внезапно для самого себя решил Дубов и, перемахнув через перила, свалился на голову одного из стражников.

Недолго думая Беовульф с Гренделем под мышкой тоже сиганул вниз. И началась совершенно безумная свалка. Воины теперь по одному пытались ворваться в залу из библиотеки, но тут их ждал Беовульф, размахивавший здоровенным двуручным мечом, который он позаимствовал у железного истукана в нише. Похоже, паника, которой он поддался на некоторое время, теперь улетучилась, и славный рыцарь весело орал, подбадривая солдат:

— Ну что, испугались? Подходите, подходите, Беовульф вам всем головы поотрывает!

А Дубов, бестолково размахивая саблей, взятой у оглушенного им стражника, гонялся вокруг трона за бароном Альбертом. Альберт же истошно вопил, не сбавляя скорости:

— Пощадите! Я свой! Он меня заставил! Я не хотел!..

Князь Григорий, взобравшись на трон с ногами, тоже кричал, только непонятно было, к кому он обращался:

— Убейте их! Убейте их усех!

Но вот Альберт, удиравший от Дубова, внезапно бросился к багровому гобелену и ловко, как обезьяна, взобрался по нему на галерею.

— Ушел! — раздосадовано топнул ногой Дубов.

— И черт с ним, — пророкотал за его спиной Беовульф, так что Василий от неожиданности даже вздрогнул. — Зато я остальных уложил отдыхать.

Тут только Дубов, придя в себя, оглядел поле боя, усеянное стражниками Григория. А сам князь так и продолжал стоять на троне, с явным страхом глядя на своих противников.

— Вон отсюда! — внезапно выкрикнул он. Видимо, это было все, что ему пришло в голову в столь критическую минуту.

— Я те ща покажу «вон»! — взревел Беовульф, и его грозный меч взметнулся над головой князя. И только когда он уже начал опускаться, Василий закричал:

— Не надо! — и меч Беовульфа в самый последний момент повернулся горизонтально и опустился плашмя на голову Григория. Князь как подкошенный рухнул вниз к ногам победителей, которые толком и не знали, что делать со своей победой. А на башне часы уже начали отбивать полночь.

— Что же делать? — с досадой проговорил Дубов, задумчиво пиная бесчувственное тело князя. — Сейчас самое время Гренделю его загрызать, а он тоже в отключке.

Но хотя Грендель и находился в беспамятстве, тем не менее он, как по расписанию, начал превращаться в огромного тощего волка.

— А что там думать — грызть надо! — выкрикнул Беовульф и, будто котенка, подтащил волчищу к Григорию. Деловито приложил волчью пасть к горлу князя и со всей силы сдавил челюсти оборотня, так что аж клыки лязгнули, как запоры на вратах ада. И как раз в этот момент часы пробили последний, двенадцатый раз.

Тело Григория дернулось, как от удара током, и стало извиваться, словно мертвая змея, отвратительно дергая руками и ногами. Мертвые глаза князя вращались, вылезая из орбит, и вдруг он вспыхнул, охваченный адским пламенем. Дубов с Беовульфом отпрянули назад, оттащив Гренделя за задние лапы. Вонючий серный дым пополз по зале, застилая свет факелов.

— И после смерти он еще смердит, — мрачно пошутил Беовульф и похлопал Гренделя по волчьей морде. — Эй, Грендель, ты как? Живой? Очухивайся, все кончилось!

— Я его загрыз? — тихо прошептал приходящий в себя волк человеческим голосом.

— Ты его загрыз, гада, — торжественно отвечал Беовульф. — Ну, правда, я тебе немножечко помог.

— Мы его загрызли, — блаженно оскалился Грендель и снова лишился чувств.

— Все это замечательно, а теперь-то нам что делать? — вздохнул Василий. — Как отсюда выбраться?

— Ничего, прорвемся! — Опьяненному победой над князем Беовульфу теперь, казалось, и море было по колено.

И вдруг кто-то окликнул Дубова:

— Василий!

Голос был знакомый, но детектив поначалу не мог сообразить, чей. Однако в нем звучали радость вместе с удивлением. Василий оглянулся, но никого не увидел, кроме своих спутников, да воинов, живописно лежащих на поле боя.

Оклик повторился. Дубов посмотрел в ту сторону, откуда кричали, и увидел, как прямо в воздухе возникает силуэт высокого и чуть сутуловатого человека с огромным свертком в руках.

— Чумичка! — вскричал Василий. — Друзья мои, мы спасены!

— Вот это да! — только и смог вымолвить Беовульф. — Ну вы, в природе, даете!

— Объяснения потом, — быстро проговорил Чумичка, раскатывая по полу сверток, оказавшийся обширным, хотя и сильно потертым ковром.

Сразу все сообразив, Дубов кинулся к огромному витражному окну с подвигами князя Григория, и решительно распахнул его. В залу ворвался свежий студеный воздух — ветер грядущих перемен, мелькнуло в голове Василия. Беовульф же тем временем прямо за хвост втащил бесчувственного Гренделя на ковер.

Когда все четверо разместились на ковре, Чумичка проговорил несколько тарабарских слов, и персидский летательный аппарат медленно поднялся в воздух. Оказавшись на уровне окна, он резко набрал скорость и вылетел на улицу. Бросив последний взгляд в тронную залу, Василий увидел, что она наполняется княжескими стражниками и стрельцами. Несколько воинов кинулись к открытому окну, однако беглецы уже находились вне их досягаемости: ковер резко взмыл вверх и, все убыстряя ход, полетел над внутренними постройками замка и высокими зловещими башнями. Вскоре вурдалачий кремль остался где-то позади, в прошлом, а в настоящем — только земля, темнеющая далеко внизу, да яркие звезды прямо над головой.

Дверь медленно раскрылась, и Надя, к немалому своему удивлению, увидела стоящего на пороге Иоганна Вольфганговича. Он был в своем обычном фраке с жабо, а вытянутое узкое лицо заморского поэта, как всегда, источало саму любезность.

— Может быть, вы дозволите мне войти вовнутрь, мейн юнге фреуде? -как ни в чем ни бывало осведомился припозднившийся гость.

— Да-да, пожалуйста, — посторонилась Надя. — Чем обязан столь позднему визиту?

— Поговорить о поэзии, — расплылся в обаятельной улыбке Иоганн Вольфгангович. — Не пригласите ли, как это, заседайть?

— Да, пожалуйста, — Надя указала гостю на табуретку, а сама присела на кровать. — Вообще-то я не настолько хорошо разбираюсь в высокой поэзии, чтобы стать достойным собеседником для такого замечательного стихотворца, как вы…

Чаликова старалась говорить как можно более непринужденно, однако ей этот визит показался весьма странным.

— Ваш художественный вкус я имел счастье оценить в нынешний вечер, когда вы так точно подсказаль мне слова из моего стихотворения, — со столь же любезным выражением продолжал Иоганн Вольфгангович.

— Какие слова? — не поняла Надя.

— «Отдохнешь и ты», — напомнил поэт. — Или вы их тоже, как это, запамьятовать?

И тут Надя все поняла: «Боже мой, как же я забыла! Я настолько машинально подсказала слова из „Ночной песни путника“, или как она там называется, что даже сама этого не заметила».

Чаликова поняла, что это был провал. Самый настоящий провал. Ведь стихотворение, строчку из которого она так неосторожно подсказала, принадлежало перу Лермонтова. Так что же, выходит, Иоганн Вольфгангович банально присвоил себе чужие стихи, выдав их за перевод своих? Да, но ведь и «Горные вершины…» — вольный перевод из Гете. A Гете…

«Стало быть, этот представительный иностранец — не тот, за кого себя выдает, — наконец-то дошло до Нади. — A выдает он себя не больше не меньше как за Иоганна Вольфганга Гете…»

— Ну что же, кажется, вы все поняли, — после недолгого молчания заговорил ночной гость. — Так что лишние объяснения не будут понадобятся, мой дорогой юный друг. — И, изобразив на лице радостную улыбку, добавил: -Или, вернее сказать, дорогая фройляйн.

— Да, — тихо произнесла Надя. — Я позволила себя провести, как наивная дурочка.

— Я чувствовал, что кто-то здесь, в замке, из другого мира, который вы называйт параллельным, — продолжал Иоганн Вольфгангович, — и специально, чтобы узнать, кто это, я стал читать известный стихотворений. И вот вы попались! — Лже-поэт противно захихикал.

— Кто вы такой и что вам от меня нужно? — резко подалась вперед Чаликова.

— O, вот это уже деловой разговор, — радостно осклабился Иоганн Вольфгангович. — Разрешите представиться: барон фон Херклафф, большой друг князя Григория и почетный бюргер славного города Рига.

— Какой Риги? — переспросила Надя. — Столицы Ливонии или Латвийской Республики?

— A вы, мадам, умнее, чем я ожидаль, — уважительно хмыкнул барон. -Разумеется, столицы Ливонии. Но и в «вашей» Риге я тоже, как это сказать, не последний херр. В смысле, господин. Или кунгс, как там теперь говорят.

— И вы тоже путешествуете туда-сюда через столбы на Гороховом городище? — спросила Надя.

— Ну нет, я путешествую не настолько примитивным образом, — поправил жабо господин Херклафф. — У меня есть другие способы передвижения из одного мира в другой.

— И вы столь откровенно говорите мне об этом? — слегка удивилась Чаликова.

— O я, я! — радостно закивал барон. — C вами, фройляйн, я могу быть — как вы сказали? — откровенным. Ведь это ваш последний разговор!

— В каком смысле? — нахмурилась Надя.

— В том самом, — заявил Херклафф. — Я буду вас кушать.

— Что? — вскрикнула Чаликова.

— Ням-ням, — уточнил барон. — Но поверьте, фройляйн, вы самая интересная собеседница, каковую я встречал за последние… ну так сто пятьдесят лет, и я буду очень радостен с вами побалакать. В смысле, перед ням-ням. Приятная беседа есть полезно для аппетит.

— Я буду кричать, — упавшим голосом проговорила Надя.

— Кричите на здоровье, — расплылся в ухмылке Херклафф. — Вам это не поможет, а только ускорит начало процесса. Так сказать, процесс пошел, хе-хе-хе.

— Извините, вы говорили что-то насчет ста пятидесяти лет назад, -немного успокоившись, заговорила Надя. Она уже отчасти смирилась с мыслью о том, что будет съедена, однако ее журналистское, да и чисто женское любопытство брали свое. — Неужели вы так давно живете на свете?

— O, да-да, очень давно, — подхватил Херклафф, — много давнее, чем вам кажется. — И, проницательно глянув на собеседницу, спросил: — Ведь вы интересовались судьбой княжны Марфы, не правда ли? — Надя кивнула. — Ее заколдовал я. И тех несчастных, которые находятся в образе этого, как его…

— Змея Горыныча?

— Да-да, Змей Горынича. И их тоже я. И так высококвалифицированно, что его, то есть их теперь никто не сможет расколдовайть.

— Даже вы?

— Ха, фройляйн, а вот этого я не говорил. Однако херр князь Григорий остался достаточно доволен. Ведь я настоящий чародей, а не какой-нибудь авантюрист и дилетант Каширский с его фройляйн Аннет Сергеевна!

— Вы и с ними знакомы, — покачала головой Надя.

— Ну да, знаком, — пренебрежительно хмыкнул барон, — однако особой приятности от этого знакомства не поимел… то есть не получил. Вот знакомство с вами для меня много-много приятней.

— Благодарю вас, Иоганн Вольфгангович… или как вас там зовут по-настоящему.

— Если хотите, то можете называть Иоганн Вольфганговичем. Но вообще-то меня зовут Эдуард Фридрихович.

— Тоже язык сломаешь, — вздохнула Чаликова.

— A разрешите узнать ваше настоящее имя? — полюбопытствовал Херклафф. — Все-таки нехорошо кушать человека и даже не узнать, как его зовут.

— Ну, меня-то величать куда проще — Надя.

— Красивое имя. Если честно говорить, до мне даже как-то жаль кушать такую либе фройляйн, как вы.

— Ну так не кушайте! — подхватила Надя.

— Увы, — притворно вздохнул Херклафф. — Вы, фройляйн Надя, встали на моем пути, и я просто обязательно должен вас кушать. Уж такой орднунг.

И с этими словами колдун по призванию и людоед по душевному влечению демонстративно достал из одного кармана вилку и столовый нож, а из другого — белоснежную салфетку, каковую принялся аккуратно заправлять за столь же белоснежное жабо.

— Что, уже? — опечалилась Надя. — A я так хотела задать вам несколько вопросов…

— A-а, небольшое интервью? — хихикнул господин Херклафф. — Это пожалуйста. Так сказать, последнее пожелание перед ням-ням. Спрашивайте ваши вопросы, цайт еще достаточно.

— И я могу надеяться на откровенные ответы? — пристально глянула журналистка на своего собеседника.

— Ну конечно! — плотоядно осклабился Херклафф. — Все равно из этой комната наш разговор никуда не уйдет.

Надя медленно поднялась с кровати. Херклафф напрягся на стуле:

— И не думайте бежать, фройляйн! Дас ист совершенно бесполезно.

— Да нет, я просто хотела бы закурить. — Вообще-то Надя не была подвержена этой дурной привычке, но пачку сигарет на всякий случай при себе держала. Она подошла к громоздкому шкафу, где хранила немногочисленный багаж, и извлекла из своего узелка пачку «Мальборо», а заодно нажала кнопку диктофона, который всегда держала наготове. «Может быть, откровения людоеда пригодятся моим друзьям, — подумала Надя. — Это единственное, чем я еще смогу им помочь».

Чаликова вынырнула из шкафа, но запирать его не стала, а лишь прикрыла, оставив довольно широкий зазор:

— Не желаете?

— O найн, — решительно отказался господин Херклафф. — И вам не советую. Именно благодаря здоровому образу жизни и вегетарианской диете я при своем изрядно достопочтенном возрасте так хорошо выгляжу.

— A я с вашего позволения. — Чаликова прикурила прямо от свечки и вернулась на прежнее место.

— Ну что же, я к вашим услугам, — небрежно закинув ногу за ногу, сказал людоед.

Надя на миг задумалась — нужно было построить разговор так, чтобы за сорок минут, на которые была рассчитана кассета, узнать как можно больше.

Едва долгие осенние сумерки перешли в ночь, на родовом погосте Розенштернов неизвестно откуда появились две темных личности с лопатами.

— Вот здесь, что ли, — вполголоса сказал один злоумышленник, указывая на свежую могилу.

— Да не шепчи ты так, — весело ответил второй, — покойнички спят себе спокойненько, а живые сюда по ночам не ходят.

— Ты думаешь? — с сомнением покачал головой первый. — Ну ладно, начнем.

Они вонзили лопаты в холмик, аккуратно украшенный болотными цветами и скромными венками, и принялись раскапывать могилу. Судя по тому, как быстро дело продвигалось, им это занятие было и знакомо, и привычно.

— И чего им еще надо? — говорил первый, аккуратно откидывая мокрую болотную землю к подножию огромного замшелого камня. — Похоронили ведь честь по чести, какие могут быть сомнения?

— В нашем деле без сомнений никак не обойтись, — возразил второй и отряхнул землю со своего черного плаща. — Да по правде сказать, я бы и сам усумнился. Больно уж эти похороны были какими-то, уж не знаю, как лучше сказать, нарочитыми что ли.

— Ничего такого я не заметил.

— А я заметил. Все как будто нарочно старались убедить нас, что в гробу именно боярин Василий, однако крышку не открывали, даже когда читали прощальные речи. И потом, почему на похоронах не было хозяина?

— Ну, ты же слышал — захворал, мол.

— Не верю! — пристукнул заступом первый. — И еще, ежели покойник действительно царь-городский боярин, то могли бы уж найти возможность отправить его домой, а не хоронить тут, пускай даже на таком родовитом кладбище.

За раскопками и беседой злоумышленники не заметили, что они на погосте уже не одни. А когда спохватились, то было поздно: вокруг полураскопанной могилы стояли несколько весьма странных субъектов, и каждый держал в левой руке свечку.

— Мертвяки! — в ужасе вскрикнул второй гробокопатель и заметался по полуразрытой яме. Первый что-то бормотал и мелко крестился.

— А ну-ка, вылезайте! — выкрикнул маленький человечек, стоявший на самом краю могилы. То был домовой Кузька, а его спутниками были уже знакомые нам водяной, леший и две кикиморы.

Осквернители мелко дрожали и явно не желали вылезать наружу. Вернее, они бы и не смогли этого сделать, охваченные ужасом.

— Закопаем их здесь, и дело с концами, — предложил леший и, зачерпнув прямо в ладони горсть земли, швырнул в могилу. Этого хватило, чтобы оба гробокопателя, побросав свои заступы, выскочили наверх, где их тут же приняла в свои цепкие объятия доблестная нечисть.

— Стало быть, могилками промышляем? — придушенно-сладким голоском вопросил водяной. — Покойничков, стало быть, раздеваем?

— Некрофилы-археологи, — щегольнул домовой Кузька мудреным словечком, слышанным от «покойного боярина Василия».

— Чего? — наконец-то обрел дар речи один из гробокопателей. — Мы просто проверить хотели, на месте ли покойник… — Он осекся, почувствовав, как сообщник изловчившись лягнул его ногой. Но было уже поздно.

— Проверить, значит? — голосом, ничего хорошего не предвещавшим, проговорил леший. — И чего же вы хотели проверить? Покойнички по ночам не гуляют. В отличие от некоторых живых… Нет, все-таки напрасно мы выгнали вас из могилы, надо было вас там закопать.

— А еще не поздно, — хихикнула одна из кикимор.

— Не губите, родимые! — чуть не хором заголосили злоумышленники, бросившись на колени. — Не по своей воле мы тут, но по приказанию князя Григория…

— Это какого-такого князя Григория? — проскрипел леший. — Это того вурдалака поганого, что леса повырубил, всю честную нечисть с веками насиженного места согнал, а своим упырям волю дал?

— Давайте решать, что с ними делать, — прервал излияния корчмаря практичный Кузька.

— Они всего лишь люди служивые, — вздохнул водяной. — Что с таких возьмешь?

— Но проучить не мешало бы, — предложил леший. — В назидание князю Григорию.

— Защекочем! — радостно взвизгнули кикиморы и придвинулись ближе к гробокопателям.

— Да, пожалуй, это будет им самым подходящим наказанием, — согласился Кузька. Так как остальные не возражали, то кикиморы набросились на своих жертв. Над смиренным кладбищем раздались дикие вопли, перемежаемые истерическим хохотом.

В конце концов злоумышленники все-таки вырвались и с неимоверной скоростью побежали прочь со злополучного кладбища. Никто их не преследовал.

— Надо бы могилку-то закопать, — пробурчал леший. — А то непорядок все-таки. — Он нагнулся и вытащил из ямы обе лопаты. — Ух ты, что за хреновина! — вырвалось у корчмаря, когда он копнул рыхлую влажную землю и прямо под лопатой в тусклом свечном освещении что-то блеснуло.

— О, да это же золотое яблочко! — воскликнул Кузька, бережно отряхивая круглый блестящий предмет. — Мне Чумичка сказывал, что это колдовская вещь — по ней можно видеть, что происходит на каком угодно отдалении.

— А как она работает? — залюбопытничали кикиморы.

— Точно не знаю, — признался Кузька. — Надо будет показать боярину Василию, он мужик умный, разберется что к чему.

— Ясно одно, — подытожил леший. — Теперь мы знаем, каким образом все, что происходит здесь, тут же становится ведомо в Белой Пуще.

Ковер-самолет неспеша летел над ночными полями Белой Пущи, а его пассажиры вели столь же неспешную беседу.

— Когда я услышал, что боярин Василий убит в корчме, то решил, что поход по черную душу князя Григория отменяется, и потому не стал ждать вас на конюшне, — рассказывал Чумичка. — Разве ж я мог знать, что это неправда?

— Меня действительно пытались убить, — отвечал Дубов. — И тогда я воспользовался случаем и предпринял все необходимое, чтобы меня и впрямь числили среди мертвых.

— Ну вот, а я уже собирался было уходить, — продолжал колдун. — У них имеется особливый амбар, да ты, Василий, его знаешь, там хранится всякая колдовская утварь. Едва я прибыл в Белую Пущу под видом князя Длиннорукого, то в первую же ночь туда наведался и прихватил парочку шапок-невидимок. Такая шапка мне пригодилась, когда в Пуще неожиданно появился настоящий Длиннорукий, а меня заточили в темницу. Сегодня же я мог бы уйти и из кремля, но решил еще задержаться.

— И очень кстати, — подхватил Василий, — иначе бы нам нипочем оттуда не выбраться.

— Холодновато здесь, однако же, — поежился Беовульф. — Я-то всегда думал, что в небе чем выше, тем теплее — поближе к солнышку.

— Так ведь сейчас нет солнышка, — дельно возразил Чумичка. — Видишь, месяц один да звездочки?

— Жаль, одежки потеплее с собой не прихватили, — проворчал доблестный рыцарь, и тут его взор упал на Гренделя, который в волчьем облике продолжал бесчувственно лежать на ковре. — A вот им покамест и укутаюсь, зачем зря добру пропадать. Эй, Грендель! — принялся Беовульф тормошить своего заклятого приятеля, однако тот не подавал никаких признаков жизни. — Да что ты там, помер, что ли?

— A и вправду, — забеспокоился и Дубов, — что-то уж долго он в сознание не приходит.

— Отравился, — мрачно пробурчал Беовульф. — Князем Григорием. — И сам же громогласно захохотал.

Чумичка наклонился к Гренделю:

— Дышит. Сейчас приведем его в чувство. — C этими словами колдун извлек из-за пазухи небольшую скляночку («Прямо как старина Серапионыч», подумал Василий) и побрызгал из нее на волка. И тот на глазах своих спутников превратился обратно в Гренделя.

— Где это я? — пробормотал он, приоткрыв глаза. — A, понимаю, нас зарубили, и мы на том свете. — И, немного помолчав, вполголоса продекламировал:

— Улетели мы в райские кущи

На коврах на крылатых своих…

— Должен вас огорчить, дорогой друг, — усмехнулся Дубов, — но до райских кущ нам еще ох как далеко. — И, как бы передразнивая Гренделя, нараспев прочитал:

— A помирать нам рановато,

Есть у нас еще дома дела!

— O, боярин Василий, да вы тоже поэт! — восхитился Грендель. — Ну а что до райских кущ, то мне их вовеки не увидать. Ведь я же оборотень…

— Отныне ты уже не оборотень! — торжественно провозгласил Чумичка. -Ты исполнил свое предназначение, и с тебя снято заклятие.

Грендель ничего не ответил и в изнеможении закрыл глаза. Зато Беовульф страшно воодушевился:

— Господа, такое событие всенепременнейше нужно отпраздновать! Полетели ко мне в замок, я выставлю свое лучшее вино, вековой выдержки. Еще мой дедушка говаривал, указывая на этот бочонок: «Внучек, а его ты откроешь в самый знаменательный день своей жизни». И вот этот день наступил! Вернее, ночь, но это уже не суть важно…

— Нет-нет, — возразил Дубов, — вы как хотите, а я должен лететь в замок к Его Величеству Александру. Вернее, к Наде. A утром, еще затемно -домой.

— Вы уж не в первый раз называете ее имя, — хмыкнул Беовульф. -Глянуть бы хоть одним глазком, что это за Надя такая.

— Да хоть обоими, — рассмеялся Василий. C этими словами он достал из внутреннего кармана своего боярского кафтана цветную фотокарточку, где Надя в венке из ромашек и васильков бежала по зеленому лугу.

Беовульф повернул карточку так, чтобы на нее падал лунный свет:

— Красивая девушка. И как нарисована! Боярин Василий, когда увидите художника, то скажите, что я ему хорошо заплачу за свое изображение. C мечом и в золотой цепи.

— Позвольте мне. — Чумичка принял от Беовульфа карточку и провел над нею ладонью. Даже при тусклом свете ущербной луны стало заметно, что краски поблекли, а лицо Нади как бы погрустнело. — Слушай, Василий, — понизил голос Чумичка, — не хочу тебя пугать, но Надежда действительно в опасности.

— Что?! — вскричал Дубов.

— Ей грозит страшная смерть, — продолжал Чумичка. — И не когда-то вообще, а прямо сейчас. И если мы не вмешаемся, то будет поздно.

— Ну так полетели быстрее! — взревел Беовульф. — Эй, дружище Грендель, просыпайся, нас опять ждут великие дела!

Чумичка тем временем бормотал какие-то новые заклинания, отчего ковер-самолет резко ускорил ход. И вскоре на смену бескрайним полям Белопущенского княжества путникам предстали столь же бескрайние болота Новой Ютландии, перемежающиеся перелесками и озерцами. То тут, то там в едва занимающейся заре темнели рыцарские замки, хотя большинство из них на самом деле представляли собой обычный дом с одной-двумя башенками — как бы замок Беовульфа в миниатюре.

— Что поделаешь, — пояснил по этому поводу Беовульф, — так уж повелось у нас в Мухоморье: доблестных рыцарей что собак нерезаных, а замков на всех не хватает. Да и мне посчастливилось только потому, что мой предок был приближенным королевича Георга. Но вы не подумайте, наши рыцари хоть и небогатые, но самые всамделишние!

— Я в этом не сомневаюсь, — невпопад ответил Василий. Он не слишком внимательно слушал разглагольствования Беовульфа — его мысли были заняты совсем другим.

И вскоре ковер по команде Чумички стал снижаться — впереди показались смутные очертания королевского замка.

В кабинете покойного князя Григория шло чрезвычайное ночное совещание. За столом восседал глава тайного приказа барон Альберт, рядом с ним примостился старший воевода Селифан, остальные приближенные Григория разместились кто где на принесенных с собой стульях. Здесь же, стараясь особо не привлекать к себе внимания, находились и Каширский с Анной Сергеевной. Вид у всех присутствующих был более чем встревоженный, один лишь Альберт, насколько удавалось, старался держаться бодро и уверенно.

— Господа, я пригласил вас, дабы сообщить прискорбную весть: князь Григорий скоропостижно скончался, — негромко, но прочувствованно сказал барон. — А вернее, был злодейски убит.

— Кем? — истерично выкрикнул кто-то из дальнего угла.

На лице барона отразилось искреннее горе и возмущение:

— Князеубийцы — это так называемые доблестные рыцари Грендель и Беовульф, а также некто боярин Василий, — барон сделал паузу, как бы потрясенный наглостью злодеев. — Первые двое негодяев — подданные Ново-Ютландского короля Александра, а Василий хоть и прибыл из Царь-Города, но, насколько нам ведомо, сей поганец пользуется королевским расположением.

— Надеюсь, они схвачены живыми? — плотоядно оскалившись, спросил пожилой упырь, постельничий князя Григория.

— Увы, — горестно вздохнул барон Альберт, — им всем удалось бежать, так же как и их проклятому сообщнику, колдуну Чумичке. Я тоже дрался, не щадя живота своего, — барон выдержал эффектную паузу, чтобы все запомнили его героизм, — но что я мог сделать один против троих злодеев? И в этом явная недоработка, досадная оплошность нашей стражи и тайных служб.

— Мы должны объявить войну Мухоморью! — загалдели упыри. -Злодейство должно быть смыто кровью!

— Полностью согласен, — твердо сказал барон, когда шум смолк, — но в настоящее время перед нами стоят более насущные задачи. Что же до этого мерзкого Мухоморья и его жалкого короля Александра, то здесь своих целей мы добьемся иными средствами. Нынче же утром туда отправится известный вам князь Длиннорукий, а следом за ним… Ну, впрочем, это уже мелочи. Но главное, могу вас только заверить, господа, что и Александр, и его рыцари еще горько пожалеют о своих деяниях. — Барон вновь сделал многозначительную паузу, изобразив на своем челе великие заботы о судьбах государства. — Меня же сейчас гораздо более тревожит то, как будет продолжаться жизнь у нас, в княжестве Белая Пуща.

— А что, — удивился воевода Селифан, никогда не блиставший дальновидностью, — у нас-то все тихо да спокойно. А ежели чего, так войско на что? И ваш тайный приказ?

Барон, похоже, ждал подобного заявления.

— Боюсь, господа, что вы недооцениваете всей сложности положения, -грустно покачал головой Альберт. — Тишь да покой в нашем княжестве держались лишь благодаря железной воле князя Григория. — Оглядев притихших соратников, барон спросил: — А что дальше будет? Вы же знаете наших людишек — им только волю дай… Да и упыри-вурдалаки на местах того гляди распоясаются. Кто может быть уверен, что нас с вами они станут слушаться так же, как князя Григория?

Собрание примолкло — умом каждый понимал правоту слов барона, хотя и согласиться с ними было нелегко. Тем более что если не все, то многие были бы не прочь занять место покойного князя, но получалось, что барон уже всех обскакал.

— Для того чтобы удержать власть, мы должны быть заедино, — будто прочитав их мысли, примирительно продолжал Альберт. — Все наши разномыслия не должны выходить за стены кремля. Вы согласны?

— Согласны! Заодно держаться надо! — раздались несколько голосов. Возможно, не очень искренних, но барону пока и этого было довольно. И за выкриками никто не услышал, как Анна Сергеевна тихо, но презрительно процедила:

— Бараны…

— Для того чтобы сохранить главное, иногда приходится поступиться малым, — уже вполне уверенно продолжал Альберт. — Мне кажется, покойный князь Григорий очень уж пережимал в некоторых вопросах, где следовало бы действовать более гибко. Знаю, что многие со мною не согласятся, но я считаю, что со временем нужно будет вновь разрешить службы в православных храмах…

Последние слова барона потонули в возмущенных выкриках:

— Как же это!.. Сколько мы с этой заразой боролись!.. Может, еще и кресты на куполах поставить?!.. Не бывать тому!..

Выждав, пока эмоции улеглись, Альберт терпеливо заговорил вновь:

— А мне, вы думаете, легко такое предлагать? Я такой же упырь как все вы, вид крестов и запах ладана мне так же ненавистны. Но даже Григорий за двести лет не смог искоренить их дурацкую веру. Мне уж сколько раз доносили, что многие наши подданные тайно собираются и отправляют православные обряды, во время которых предают анафеме князя Григория. Ну а если мы разрешим богослужения, разумеется, в строго очерченных пределах… — Поняв, что его аргументы не очень-то убеждают господ упырей и вурдалаков, барон обратился за помощью к Каширскому: — Давайте послушаем, что об этом говорит наука.

Каширский встал, откашлялся и с важностью заговорил:

— Христианство как религиозная идея весьма способствует сохранению в обществе душевного здоровья и препятствует распространению антиправительственных взглядов. Если бы вы мне доверили процесс подготовки священнослужителей, то я дал бы им соответствующие установки, каковые они бы и доносили до своей паствы — установки на лояльность существующему порядку и восприятию его как некоей богоданности…

— Ну хорошо, — перебил Альберт, почувствовав, что Каширский может разглагольствовать до утра, — все это мы обговорим позже. А пока что, господин Каширский, вам через несколько дней предстоит отправиться в Мухоморье. И вам, дорогая Анна Сергеевна, тоже.

— Прекрасно, — плотоядно прошипела Глухарева. — Уж тогда я рассчитаюсь за все с этими негодяями Беовульфом и Гренделем.

— Именно для того мы вас туда и посылаем, — удовлетворенно кивнул Альберт. — И хотелось бы надеяться, что теперь вы доведете дело до конца, а не так, как это было с боярином Василием.

— Уж не беспокойтесь, доведу непременно, — презрительно выдавила из себя Анна Сергеевна.

— И еще один вопрос, весьма болезненный, — уже вполне уверенно и деловито продолжал Альберт, — но решать его все равно придется, раньше или позже. Поскольку князь Григорий скончался, не оставив наследника, то опять может подняться вопрос о законной власти.

— Выберем достойнейшего, — выкрикнул кто-то из упырей. — Али мы не вправе?!

— Вправе-то может и вправе, — с сомнением почесал плешь барон Альберт, — да не все так просто. Григорий стал главой Белой Пущи как супруг покойной княжны Ольги, дочери Ивана Шушка, да и то его поначалу соседи не больно-то жаловали. А мы кто? Просто упыри и вурдалаки. Зато моя тайная служба многократно доносила, что в народе до сих пор бытуют зловредные слухи, якобы княжна Марфа, ближайшая сродственница последних Шушков, была не убиенна, а заколдована, и с тех пор живет на болотах Новой Ютландии в облике лягушки, и что вот-вот расколдуется и прогонит Григория и его вурдалаков. То есть нас с вами.

— Брехня! Пустые слухи! — загомонило почтенное собрание.

— Совершенно согласен, — устало кивнул Альберт, — но на всякий роток не накинешь платок. И дабы положить конец сией крамоле, нужно будет отыскать кости Марфы и погрести их со всеми княжескими почестями.

— Да где ж мы их возьмем, кости-то? — удивился воевода.

— Было бы желание, а кости найдутся, — ухмыльнулся Альберт. — Ну ладно, друзья мои, все эти вопросы мы обговорим завтра, на свежую голову. А теперь — спать, спать…

Многие расходились недовольные и даже бурча что-то себе под нос, но, по крайней мере пока, открыто спорить с бароном не отваживались. А тому и этого было довольно. Тоже — пока. И когда княжеский кабинет почти опустел и в нем остались только Альберт и Селифан, то воевода, придвинувшись поближе к главе тайного приказа, тихо сказал:

— Я все понимаю, Альберт. Что-то делать нужно. Одного не пойму -почему ты самых толковых людей решил отправить в Мухоморье — и Длиннорукого, и Анну Сергеевну, и Каширского…

— И еще лиходея Соловья, — подхватил Альберт, — и еще тех наемников, что в походе на Царь-Город так осрамились, а теперь зазря наш хлеб едят. У меня на них особые виды. Если они провернут то, что мы с покойником задумали, то вся польза нам. А ежели нет — так мы и не при чем, ведь среди них ни одного Белопущенского подданного. — Это была правда, но не вся. И барон не собирался говорить туповатому воеводе, что отсылает самых хитрых и ушлых подручных покойного князя еще и для того чтобы они не плели козней против самого Альберта. — Ну ладно, воевода, пора на боковую. А завтра -снова в бой.

— Ну что же, фройляйн, — барон Херклафф глянул в окно, где уже начала рассеиваться ночная мгла, — я так думаю, что нашу приятную беседу пора заканчивать.

— Увы, — печально вздохнула Надя.

— К тому же, — Херклафф искоса глянул на свою собеседницу, — пленка на кассете давно закрутилась… то есть открутилась.

— Какая пленка? — деланно удивилась Чаликова. — Что за кассета?

— На вашем диктофоне, дорогая фройляйн Надя. — Херклафф сделал небрежный жест левой рукой. — Все, теперь информация стерта. Так что приступимте. — Людоед поправил салфетку и взял вилку.

— Погодите, Эдуард Фридрихович, у меня последний вопрос, — остановила его Чаликова. — Не для протокола, а единственно любопытства ради.

— Ну? — Херклафф с явным неудовольствием отложил вилку.

— Скажите, как вам удалось съесть донну Клару и оставить ее в комнате с закрытыми окнами и запертой изнутри дверью?

Барон плотоядно рассмеялся:

— O, это есть очень хороший вопрос! Но он просит долгого объяснения, а времени больше нет. Все, хватит пустые разговоры, пора завтракать.

Людоед неспеша поднялся с табуретки и, взяв вилку и нож, двинулся в Надину сторону. Чаликова, обхватив голову руками, продолжала сидеть на кровати. Она понимала, что сопротивление бесполезно, а помощи ждать неоткуда. Оставалось уповать только на чудо.

И чудо не замедлило свершиться. Едва Херклафф занес над Чаликовой столовые предметы, как в коридоре заслышались тяжелые шаги, а следом за ними — настойчивый стук в дверь.

— Ну что там такое? — недовольно пробурчал людоед и обернулся к двери, которая уже сотрясалась от сильных ударов, грозя в любой момент сорваться с петель.

Поняв, что спасение близко и нужно только еще немного продержаться, Надя щелкнула пальцами, и небольшой огненный шар полетел в Херклаффа — это было единственное колдовство, коему ее сумел обучить Чумичка. Людоед ловко увернулся, и молния угодила в дверной косяк. И как раз в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился сам Чумичка. Отбив молнию ладонью, словно теннисный мячик, в угол комнаты, он устремил на людоеда огненный взор.

— Вот мы и встретились, господин Херклафф, — произнес он голосом, не сулившим барону ничего хорошего.

Херклафф уже приготовился «выстрелить» в Чумичку набором самых страшных своих заклинаний и магических жестов, но понял, что силы неравны: вслед за Чумичкой в комнате появились сначала боярин Василий, а следом за ним два незнакомых господина — то есть Грендель и Беовульф.

Господин Беовульф недвусмысленно поигрывал мечом и был, судя по всему, настроен весьма решительно.

— Ну, вражья сила, теперь я тебя в капусту изрублю! — прорычал доблестный рыцарь и, отодвинув в сторону Чумичку, двинулся прямо на Херклаффа.

— Живым берите его, живым! — отчаянно закричал Василий, но тут Херклафф черной молнией метнулся в дальний неосвещенный угол комнаты.

— Врешь, не уйдешь! — пуще прежнего взревел Беовульф и отшвырнув меч в сторону, кинулся следом за злодеем. Василий и Грендель бросились ему на помощь, но Дубов при этом задел канделябр, который, кувыркнувшись в воздухе, упал, и в комнате стало совсем темно. Из угла в полутьме раздавались звуки отчаянной борьбы.

Чумичка вздохнул, поднял с пола канделябр и, вернув его на каминную полку, щелкнул пальцами. Свечи вновь загорелись, и Надя увидела троих человек, барахтающихся на полу в дальнем углу комнаты.

— Опять сбежал! — в сердцах топнул ногой Чумичка.

Теперь уже и Беовульф, Грендель и Дубов увидели что борются между собой, а Херклаффа словно след простыл.

— Да черт с ним, — вздохнул Василий. — Главное, Наденька, что вы живы!

Дубов вскочил с пола, на ходу отряхивая кафтан, и подошел к Наде. Та попыталась приподняться с кровати, но не удержалась на ногах — кажется, только теперь она по-настоящему осознала, что находилась на волосок от гибели. Василий опустился рядом с Чаликовой.

— Ах, Вася, — всхлипнула Надя, уткнувшись лицом в плечо детектива, -я так много должна вам сказать…

— Ничего не говорите, — Василий обнял Надю. — Потом, потом…

— Любопытно, куда он все-таки, в природе, исчез? — громогласно вопросил Беовульф. Сей славный рыцарь тоже поднялся с пола и, первым долгом найдя свое оружие, теперь монументально возвышался возле шкафа, опершись на двуручный меч, словно на тросточку.

— Колдовство, — коротко ответил Чумичка. Он, все так же стоя посреди комнаты, пристально разглядывал ее скромную обстановку, будто пытаясь сообразить, куда и каким образом улизнул Херклафф.

Видимо, больше полагаясь на свой волчий нюх, Грендель продолжал шарить в темном углу комнаты, будто что-то разыскивая. И его усилия таки увенчались успехом — вскоре он наткнулся на какой-то небольшой предмет. Грендель осторожно поднял его и поднес к свету. Таинственный предмет оказался цельным куском некоего прозрачного материала, который можно было принять за стекло или горный хрусталь. Большая часть его поверхности состояла из множества мелких граней, весело поблескивавших, когда на них падало пламя свечи. Но с другой стороны эта дивная вещица была как бы обрезана, представляя собой одну большую ровную грань.

Чумичка, насторожившись, как кот, завидевший мышь, осторожно подошел поближе.

— Это же колдовское стекло, — сказал он, понизив голос.

— Иначе говоря, магический кристалл? — радостно переспросил Грендель. — Я уже давно о нем слышал, а вот и увидел воочию. — И, подумав, добавил: — Во всей его самости…

— Бабкины сказки, — пренебрежительно хмыкнул Беовульф. -Обыкновенная побрякушка, у меня таких полный сундук!

Чумичка открыл было рот, чтобы объяснить невежественному рыцарю, что это за побрякушка, но тут раздался глухой грохот, и из камина прямо на пол вывалилось какое-то маленькое существо, перепачканное сажей.

— Ба, да это же наш Кузька! — радостно воскликнул Василий, чуть отстранившись от Нади.

— Кузьма Иваныч, — солидно поправил домовой, с кряхтением вставая с пола. — Что за бесхозяйственный король этот Александр — дымоходы сто годов не чищены…

Тут в дверях заслышалось легкое покашливание. Все дружно обернулись -в проеме дверей стоял собственной персоной Его Величество король Александр. На нем были его обычный домашний халат и стоптанные шлепанцы. Те, кто лежал или сидел, поспешно вскочили, а кто стоял, склонились в почтительном поклоне.

— Стало быть, я — бесхозяйственный король? — с усмешкой спросил Александр. Кузька предпочел спрятаться за выступ камина. — О, все знакомые лица, — продолжал король, оглядывая присутствующих. — Мы тут услышали грохот и решили самолично глянуть, в чем дело.

— Ваше Величество, — выступила вперед Чаликова, — мои друзья спасли меня от лютой гибели. Можно сказать, вырвали из зубов людоеда.

— Людоеда! — вскричал Александр. — Так, значит, он остался в замке…

— Да, и им оказался достопочтеннейший Иоганн Вольфгангович, -объяснила Надя и как бы между прочим добавила: — С рекомендациями от ливонского рыцаря Йохана Юргенса.

— Не может быть! — опечалился король. — Поэт, создатель столь замечательных стихов — и людоед.

— Да какой он поэт! — вступил в беседу боярин Василий. — Это же злой колдун, как его…

— Херклафф, — подсказала Чаликова.

— Вот оно что, — протянул Александр. — Немало я наслышан о злых делах сего чародея, но уж не как не думал, что он способен на такое кощунство — днем читать прекрасные стихи, а по ночам… И где же он?

— Удрал, Ваше Величество, — с досадой прогудел Беовульф. — У, вражья сила, попадись он мне!

— Может быть, здесь есть какой-то потайной ход? — предположил Грендель.

— Насколько мне ведомо, нету, — не очень уверенно сказал король.

— Испарился, что ли, — пробурчал Чумичка. Он по-прежнему стоял возле камина и разглядывал многочисленные грани «волшебного стекла».

— Разве посмотреть за зеркалом, — предположил Дубов. — Вдруг там что-то есть.

— Да, его можно будет снять со стены, — кивнул Александр, — заодно пыль вытрем. — И, подумав, добавил: — А вот с дымоходами сложнее будет. Ну нет у нас трубочиста. Разве что вы, боярин Василий, замолвите словечко брату Дормидонту, чтобы прислал…

— Не надо, Ваше Величество, — отважно выступил из-за камина Кузька. — Дайте мне щетку, я вам все дымоходы прочищу. Вот, помню, у бабки в избе…

— Ну хорошо, — подытожил Александр. — Уже поздняя ночь… Или нет, раннее утро. Давайте отправимся на покой, слуги укажут вам горницы, а утром поговорим обстоятельней.

— Ну, я-то, пожалуй, отправлюсь восвояси, — засобирался Беовульф. -Если позволите, Ваше Величество?

— Я тоже, — добавил Грендель. — Пожалуй.

— Нет-нет, прошу вас, останьтесь хотя бы до утра, — Александр поглубже запахнул полы халата. — Вдруг вернется людоед, и тогда ваша помощь будет необходима.

— Ну ладно, до утра так до утра, — примирительно пробурчал Беовульф. — Но я бы ему возвращаться сюда не советовал. Убью, душу вытрясу!

— В этом я не сомневаюсь, — усмехнулся король. — Ну что же, господа, пойдемте. — И, глянув на Надю, с хитрецой добавил: — Думаю, Перси, тебе будет о чем поведать своему хозяину. Не так ли, дорогой боярин Василий?

И лишь благодаря скудному освещению ни Александр, ни все остальные не заметили румянца смущения, выступившего на щеках Василия и Надежды.