Екимов БорисНа распутье

Борис Екимов

На распутье

Думаю, многим памятен кремлевский "пир победителей" в конце 1993-го, после выборов в Думу. Назначали его загодя, в твердой уверенности, что победу одержит и обретет большинство "Выбор России" и те, кто рядом. Все шло по-намеченному: дармовое шампанское, музыка, сияющий светом зал. Не хватало только результатов выборов. Их ждали с минуты на минуту. И наконец объявили. Победили, как оказалось, не те.

Тогда и произнес в негодованье ли, в неудоменье один из участников пира:

- Россия... Ты одурела!

Сказано это было на весь мир. И долгим эхом повторялось и повторяется во всех концах: "Россия одурела... Одурела..." Одурела - и весь сказ. Для одних это - радость, для других - боль, для третьих - просто отгадка. Что ж, не впервой такие слова, еще и довольно мягкие.

Россия велика и поныне: тысячи и тысячи верст из конца в конец - путь долгий, тем более если мерить его дорогами полевыми, от селенья к селенью.

Мой путь - короче: он - в родных краях. Но это - тоже великая Россия, нынче - край ее.

В Волгограде, в палящей июньской жаре, в бегах да в делах, захотелось пить. Подошел к одному киоску, к другому: бутылку бы минеральной "Волгоградской", "Ергенинской" или какой другой. Нашлась лишь вода австрийская, в пластмассовой бутылке. Спасибо ей, утолила жажду. Но когда пил, среди городской жары, раскаленного камня и асфальта, вдруг вспомнил о наших родниках в Задонье: Калинов-колодец, Фомин-колодец, родник у кургана Хорошего, у Маяка, на Мордвинкином поле... Немало их - ключей, родников, колодцев. Но было больше.

Такое вот вспомнилось в жарком городе, когда пил я австрийскую воду. И тогда решил: надо ехать к Белому ключу.

В Калаче-на-Дону, в моем городке районном, в редакции тамошней газеты, сговариваясь о поездке, встретил знакомого. Тот поведал мне радостно, что здесь уже целую неделю гостит американский миллиардер. Визит его - деловой: объезжает калачевские земли, осматривает, а потом пришлет группу специалистов.

- Цель? - спросил я.

- Составить план, по которому мы должны выйти из нынешнего развала в сельском хозяйстве, - ответили мне.

- Дай Бог, дай Бог...

А что еще сказать? Бизнес-планы да бизнес-проекты, желательно с привлечением иностранного капитала. Протоколы о намерениях... Умные разговоры под русскую водочку или без оной. Сколько их...

Назавтра была дорога, довольно тяжкая. Асфальтом, а потом дорогой полевою выбрались к Осиновскому стану. Когда-то был хутор Осиновский, потом разошелся. Разобрали часовню, в которой молились, школу, в которой учились. Но бывшую школу привезли сюда, сладили из нее помещение для жилья механизаторов. Назывался - Осиновский полевой стан. Рядом ток. Потом и полевой стан забросили, выломав окна, полы и двери.

Но нынче подъехали мы, а полевой стан - живой. Навешены новые двери, еще не крашенные. Окна - целые. Под крышей, в комнатах, - застеленные кровати. А людей не видать. Живого человека наконец углядели в стороне, он полол мотыгою заросшую арбузную бахчу.

Тимофей Константинович Пономарев, семидесяти лет от роду. Росту, стати, сложению его можно позавидовать и теперь. Могучий уродился казак на хуторе Тепленький в 1924 году. В свою пору он отвоевал с 1942-го по 1945-й. А потом жил и работал на хуторе Осиновском шофером, трактористом, бригадиром тракторно-полеводческой бригады. Хутора уже нет, но осталась просторная усадьба Пономаревых: задичавший сад, колодец, остатки фундамента.

Тимофей Константинович в 1984 году ушел на пенсию и перебрался в райцентр. Одолели приезжие: чеченцы, иные кавказцы. У них законы другие: скот пасем на хлебах, темная ночь год кормит. А непривычному к таким порядкам бригадиру на непрестанные укоры его ответ ясный: "Договоришься... Научим жить".

Пономарев вышел на пенсию и уехал, как и другие его земляки. Хутор остался во власти пришлых.

Теперь - год 1995-й, кончается жаркий месяц июнь. День-другой - и начнется уборка хлебов. Но есть ли что убирать?

Стоим, озираем округу. Она - просторная. С холма на многие версты видно. И лишь три малых лоскута бронзовеющих пшеничных полей. Справа - поле Пономаревых, прямо, за балкой, - поле Карасевича, поле Каледина. Вот и все.

Пономарев и бывший агроном отделения на память знают окрестные поля, называя их: "370... 120... 112... 136..." Это было когда-то: 370 гектаров да 136 гектаров пшеницы ли, ячменя. А теперь все брошено: не пахано и не сеяно. Вон там огромное, на 500 гектаров, поле Таловое, одно из самых лучших полей округи - каштановые почвы. Только что были на нем, букеты собирали: ромашка, осот, молочай - весь ботанический атлас. Только хлебного колоса нет.

- Раньше здесь на току семь полотен хлеба насыпали, - вспоминает Пономарев.

Семь полотен - это семь хлебных "бунтов" на семи подготовленных площадках. Так было когда-то.

В 1984 году Тимофей Константинович переехал с семьей в районный центр, а вернулся сюда, когда начали давать землю. В ту пору его сыновья - Анатолий и Владимир Тимофеевичи, - оба механики по сельхозмашинам, работали в райцентре. Но начались перемены, нелады с зарплатой, неуверенность в дне завтрашнем. Решили взять землю на родине, возле хутора Осиновский. Теперь хозяйствуют. Семьи - в райцентре, в Калаче. А работа здесь. Здесь 300 гектаров земли, а теперь еще 100 прибавили. С нынешней весны выпросили у "Голубинского" бывшего совхоза, ныне коллективного хозяйства - вот этот полевой стан, хозяйству уже ненужный и разбитый. С ранней весны Тимофей Константинович, хозяйничая топором да пилой, новые двери навесил, настелил полы - словом, навел порядок. Теперь здесь можно жить, трудясь на своей земле.

- Как живем и работаем... - отвечает на мой вопрос Пономарев-старший. Особо нечем хвалиться. Один у нас трактор ДТ. А как в семье одно дите - не дите, так и один трактор - не трактор. В две смены на нем работаем. Передых ему - лишь в обед. Тогда я рукава засучаю, смазку ему, кое-чего подтяну, подделаю. И снова в борозду. Кричи, а нужен другой трактор. Но где его взять? Комбайн один на пятерых хозяев. Культиватор - чужой. Хромаем на обе ноги. Как не хромать, если со всех сторон за зебры ухватили и душат. Спасибо, у сынов жены терпеливые, своими зарплатами их держат. А то бы вовсе конец. Землю получили запущенную, сплошной осот. Два года ее чистили. Нынче думали хороший урожай озимки взять. Посеяли числа двадцатого, в августе. И через день дождь пошел. Духом воспряли. А теперь вот такая сушь стоит .

Добавлю к рассказу Тимофея Константиновича, что "озимка" его в краях голубинских, по словам специалистов, самая лучшая. И хоть долгая жара ее "подсушила", но по 15 центнеров с гектара должна дать.

Но и нынче Пономаревы не разбогатеют, даже если вовремя уберут свои 200 гектаров озимой пшеницы. Долго они думали, но заключили контракт с корпорацией, взяли кредит и купили комбайн. Иначе вся их пшеница могла остаться неубранной.

- От земли не станешь богатый, а будешь горбатый, - говорит Пономарев. Работаем все. Внуки уже помогают, за рулем, за штурвалом. Но богатства не видно. И все здесь такие хозяева, тутошние фермеры.

Беседуем с Тимофеем Константиновичем, а внизу, под бугром, в зелени балки, льется сияющая под солнцем струя Белого ключа. Прежде ключ был обделан камнем. Сейчас торчит железная труба, льется вода. Вкус у нее - особенный. Говорят, что она - серебряная, целебная. Пьешь - не напьешься.

Вспомнил другие ключи, которых теперь уже нет. Тут нет загадок. Земля смыкает уста, еще вчера цедившие влагу, чувствуя, что эта вода уже не нужна пастуху, косарю, пахарю, просто путнику. В Задонье их все меньше и меньше.

Но еще остались у земли работники. Вот он, передо мной. Рослый, большерукий, в замасленном картузе и такой же спецовке. Четыре года отвоевал, а все остальное время на земле работал. Ему семьдесят лет. Чего ему надо? Богатства великого? Он точно знает, что его не будет. Сейчас вот мотыгою арбузы пропалывает. Завтра - горячая пора уборки. Он и помрет когда-нибудь здесь, ткнувшись головой в пашню или жнивье. И не надо гадать, почему этот семидесятилетний ветеран, пенсионер не сидит в райцентре на скамеечке, в карты не играет, водочку не пьет, не ходит по начальственным кабинетам, выбивая себе "ветеранские льготы".

И если бы государство поступало по-доброму, с далеким заглядом, с мудрым экономическим расчетом, обеспечив кредитом для покупки техники ту же семью Пономаревых, то они бы и 1000 гектаров потянули. Конечно, кредит не под 213 процентов и не на два-три года, а на пятьдесят, на сто лет. Под залог ли земли, по-иному ли. Придумывать тут не надо, существует мировой опыт, в том числе и наш, российский, например времен Столыпина.

Но у нас, сверху и снизу, какая-то надежда на чудо. Вот американский миллиардер в Калач-на-Дону приехал. Как много нынче надежд на американских миллиардеров! Есть ли время о Пономаревых думать, помочь им? Да и запросы у Пономаревых не масштабные. Разуверившись в помощи значительной, просят они три сотки земли возле Осиновского полевого стана. Здесь их техника, здесь их жилье. Два года лежит разобранный склад-ангар. Негде его поставить. Но земля принадлежит коллективному хозяйству. "Дашь им клочок - они потом все оттяпают, - боится правление. - Отказать!" Склад поставить негде, а значит, некуда зерно ссыпать. Кто поможет? Государственные мужи заняты великим: референдумы, выборы, новые партии, блоки, кремлевские свары и ко всему еще и война. До пахарей ли...

- В фермерство в первые годы пошли многие лучшие люди села, можно сказать, элита, - поделился как-то со мной своими выводами опытный сельский руководитель, прошедший школу председателя колхоза. - Пошли агрономы, инженеры, экономисты, которым надоели плохая работа, вранье, показуха. Они поверили государству, которое их обмануло.

Не только инженеры и агрономы, добавлю я, но и часть лучших механизаторов - таких, как Пономарев. И свои двести ли, триста ли гектаров земли они бы всегда обработали, с доброй помощью в начале пути.

Во времена прежние, когда в крестьянской России делились семьи, отец сыну не только клочок земли давал, но и тягло, инвентарь, семена. Чтобы не по миру сынок пошел, а сразу в работу. Нынче - иное. На словах высокая власть ратовала за фермерство: "Наше будущее! Наш завтрашний день!" А что кроме слов? Лишь обман за обманом.

Они ведь не только хотят, они умеют на земле работать. Пономарев, Дубовов, Каледин. Они не чета тем "фермерам" - лодырям и пьяницам, которые землю брали, чтобы... бурьян разводить гуще, чем в совхозе. Вот они, их поля, по колено в осоте. Хлебных же полей, повторю, лишь четыре: Пономаревых, Каледина, Карасевича да совсем малое - Дубовова. Четыре клочка, словно четыре родника в жаркой пустыне.

Нет, не приезду американского миллиардера надо радоваться, а тому, что живет и работает возле Белого ключа русский пахарь Тимофей Константинович Пономарев с сыновьями и внуками. Дай ему Бог здоровья и долгих лет. Без него пересохнет тот невеликий ручеек, который течет год от года.

* * *

Было время, когда здесь, возле хутора Большой Набатов, на донских берегах, в летнюю пору - не протолкнуться: машина - возле машины, палатка - возле палатки. Отдохнуть, покупаться в Дону, рыбки отведать, арбузов и прочих овощей да фруктов съезжались москвичи и ленинградцы, волгоградцы и ростовчане, украинские шахтеры и тюменские нефтяники. Нынче же - тишина и безлюдье. Лишь наша машина ночевала на донском берегу.

Тихое утро. Поднимаюсь на высокий прибрежный курган. С него далеко видать. Для подмоги - бинокль. Предо мною в ложбине, в устье речки с милым названием Голубая, лежит хутор. Вокруг него - курчавая зелень займищного леса, зеленые поляны, луга.

Хутор дремлет в утренней тишине. В огородах кое-где копошатся люди. Старый Вьючнов поливает из шланга картошку. Огород у него просторный. А годы немалые - за восемьдесят. Вижу, как по пустынной улице идет от дома бригадир, направляясь к машинному двору. Хотя "машинный двор" понятие для этого хутора условное. На выгоне грудится техника, ломаная и гожая. Там же - цистерна для топлива. Пустая. Может, лишь на донышке - неприкосновенный запас, "для крайнего случая". Там же крохотная, полуразваленная мастерская - кузня, как их раньше называли.

Время - месяц июль, позднее погожее утро. Хлеба поспели: бронзовеет пшеница, серебрится ячмень. С горы все поля видны: набатовские, евлампиевские. Тишина и покой. Зелень, желтизна поспевших хлебов, синева тихого Дона.

На хлебных полях, у колхозной скотины, возле кузни - никого. Бригадир, один-одинешенек, сидит, ждет.

Вчера мы с ним долго разговаривали. Он - здешний, хуторской. Считай, всю жизнь прожил в Большом Набатове. Тракторист, комбайнер, теперь - бригадир.

- Как жить... Как работать... - вздыхал он. - У нас один комбайн. Начал сегодня молотить, комбайн сломался. Чиним. А чем ремонтировать? За два года ни одной запчасти не получили. А теперь и вовсе: за долги электричество в машинно-тракторной мастерской, на центральной усадьбе, отключили. Пора уборки.

Во время нашего разговора вдали поднялся столб дорожной пыли. Это гусеничный трактор катил, с культиватором.

- С поля? - спросил я. - Солнце вон где. Пять часов времени, еще работать и работать.

- Наработались, - ответил мне бригадир. - Вон и другой работник пылит. В четвертом часу выехали.

- Рано, - сказал я. - По холодку.

- В четвертом часу дня, - уточнил бригадир, - еле выгнал их. Уже наработались. А сколько наработали? Спросите их. Сейчас подкатят "орлы".

Подкатили и вправду "орлы" - молодые ребята.

- Чего приехали? - спросил их бригадир.

- Шестой час. Конец рабочего дня.

- Да он у вас и не начинался, рабочий день.

- Мы ремонтировались.

- Ну так и работали бы. Чего ездили зря?

- Конец рабочего дня. Надо, сам поезжай... А мы...

Пошли речи известные.

За два дня двумя тракторами "орлы" прокультивировали 37 гектаров паров. Норма же на смену одной машиной - 40 гектаров.

- Как работать, как жить... - сокрушался бригадир. - Ведь мы же от результатов работы и получать будем. А что получать? Завтра не пущу их на поле. Пусть стоят. Тракторы будут целей и горючее, чем такая работа.

Это было вчера. Нынче - воскресный день. Пора уборки. В полях - ни души.

В этом коллективном хозяйстве с января по день нынешний, июльский, работникам платили один раз по 30 тысяч рублей, к празднику. И - все. В прошлом, 1994 году осенью расплачивались овцами да коровами. Денег не было. Одни долги.

В начале года договорились платить каждой бригаде по результатам сделанного. Собрал урожай - получи 10 процентов от него. Вырастил скот получи 10 процентов от привеса и от полученных телят.

Плохо ли, хорошо, но что-то посеяли. Теперь пришла пора убирать урожай. Жаркое лето. Плохие хлеба, но поспели они, и других не будет. Девять часов утра, а в поле - тишь. Но я привык мерить все старыми мерками: хлеб поспел, дни жаркие, ни ячмень, ни пшеница долго стоять не будут, осыпятся. Какие тут могут быть воскресенья!

Потом, во второй половине дня, я возвращался в Калач. Пятьдесят километров пути. Ни одного комбайна не увидел. Ни одна машина с хлебом мне не встретилась. Поистине глухая пора уборки.

По дороге попадались лишь легковушки. Это селяне возвращались с райцентровского базара. Кто-то продавал там мясо, кто-то - творог, сметану, яйца. Жить-то надо. Повторю: за шесть месяцев лишь единожды получили они по 30 тысяч рублей.

* * *

На хутор Павловский, в Алексеевский район, к давнему знакомцу Николаю Милованову нынче прибыл я ко двору вместе с сеном. Но если в прошлом году я с радостью помогал ставить скирд ли, стог, то теперь за вилы браться не хотелось. То ли сено, то ли дрова? Будылья осота чуть ли не в руку толщиной, седые головки пуха-семян. Поднимешь навильник, по ветру - туман. Летит пух.

- Такое сено лишь козам класть, - говорит Николай. - Чего-то обгрызут, остальное - в печь. Тем более что угля на топку второй год не покупаем, денег нет. Двести тысяч рублей с лишним за тонну просят. Мне нужно на зиму три тонны. Значит, шестьсот тысяч. Это как раз столько, сколько я заработал за два года: девяносто четвертый и девяносто пятый. Но денег этих я не видел, лишь обещают отдать. Вот и приходится топить, как в старые годы, кизяками.

Итак, два года здесь не платят зарплату, записывая ее на бумажках в колхозной бухгалтерии. Порой в счет этой "зарплаты" дают постное масло или килограмм-другой колбасы (в колхозе пустили свой колбасный цех).

Денег в колхозной кассе давным-давно нет. А когда они и появляются, то идут на нужды первоочередные: горючее для техники, запчасти. Но всего этого внатяг. И потому хорошо, если треть колхозной пашни кое-как, но обрабатывается. На остальной - не первый уже год растет всякий бурьян. К зиме - кормов нет. Покупать не на что. Придется, видимо, свиноферму закрыть. Того же колхоза когда-то огромный свинокомплекс в соседнем хуторе уже закрыт, помещения и оборудование растаскиваются. Остаются коровы и молодняк. Для них кое-какие корма на зиму запасают. Но жить они будут явно впроголодь.

Грядущая бескормица для скота - беда не только этого колхоза. Во всей округе и во всей области поголовье крупного рогатого скота и нынче значительно уменьшится. Нет кормов. И если прежде, при засухе, везли солому не только из Ставрополья и Краснодара, но даже из Прибалтики, то нынче помощи ждать неоткуда. Крупный рогатый скот, коров, маточное поголовье, будут вырезать. В сентябре - октябре сдать скот на мясокомбинат будет очень трудно. И потому уже сейчас, загодя, дальновидные хозяева начнут забой.

Такая вот жизнь. Не больно укладывается она в привычные понятия: два года зарплату не выдают людям, а ведь зарплата не та, что у шахтеров, нефтяников, железнодорожников. За два года лишь 800 тысяч "набежало" у свинаря Милованова. Не отдают их. А это значит, что работал и работает он бесплатно, как и другие здешние колхозники.

На хуторе Павловский живут не только колхозники, но и фермеры. Два ли, три года назад, когда фермерство лишь начиналось, прикидывали мы с председателем здешнего колхоза: кто может работать самостоятельно? Таких было немного. Братья Березневы, Иванов с товарищами. Прошло время. И оказалось, что даже они не смогли. Почти все снова вернулись в нищий колхоз... Не от хорошей жизни!

* * *

Название села - Громославка. Но особо громкой славы оно не обрело. Лишь в последние годы приходилось слышать: "...в Громославке колхоз разошелся", "...в Громославке весь скот перерезали...".

И вот она, Громославка Октябрьского района. Обычное наше степное селение: в низине, над речкой, в зелени садов. На самом въезде - пекарня и запах свежего хлеба, людская толчея. Тут же, под одной крышей, - хлебный магазин. Подъезжают, подходят. Не "четвертушками" да "половинками" берут, а две, три, четыре буханки. Как и обычно на селе.

Слава Богу, хлеб есть. Хотя пекарня и магазин при ней уже не колхозные, а частные. Три года, как нет колхоза в Громославке.

Но жизнь продолжается. В школьном дворе ребячий галдеж - последние дни учебы. На улице, возле магазинов и помещения сельской администрации - тоже народ. Утренние заботы.

А поодаль стоит двухэтажное здание бывшего правления колхоза. Возле него пусто. Лишь забытый стенд с заголовком: "Колхоз "Дружба" в 12-й пятилетке".

В 1929 году был создан колхоз "Дружба". В 1989 году он отпраздновал свое шестидесятилетие. Работали в колхозе около 500 человек. Пахали землю, сеяли хлеб. Овец было 12 тысяч голов, крупного рогатого скота - до трех тысяч, свиноферма, птицеферма - все как положено. Урожаи, надои, привесы были средние. Но вот вопрос, который задал мне П. И. Дубровченко, бывший чабан, скотник, учетчик, колхозник с 1953 года:

- Откуда возьмет страна то мясо, молоко, шерсть, которое давал наш колхоз? Из-за границы?

Вопрос резонный. Потому что овец в Громославке практически не осталось. А было, напомню, 12 тысяч. Свиноферма, птицеферма, молочнотоварная ферма - все ушло, ничего нет.

На выезде из Громославки, возле дороги, - остатки одной из кошар, где размещались овцы. Капитальную кошару кирпичной кладки поделили бывшие колхозники на погонные метры и развезли по домам.

Вот один из новых хозяев долбит ломом, разбивая свой кусок стены, - три или пять метров кладки ему досталось. Разбивает, разбивает по кирпичику, кидает в кузов грузовика, говорит: "Дома сгодится. Не пропадать же добру". Шиферную крышу тоже поделили. Но больше, говорят, побили.

Собеседник мой - шофер, механизатор, тоже бывший колхозник:

- Разошлись... Да не разошлись, разогнали нас. Приехало начальство из района, говорит: расходитесь, колхозной кассы больше не будет, живите сами. Вот мы и разошлись. Говорят, сбивайтесь кучками. Нас сбилось двенадцать человек, земли около девятисот гектаров. Но при дележе имущества техники нам, считай, не досталось. Нечем землю обрабатывать. Ходим, у людей просим: "Дай вспахать..." Ждем, пока они свое посеют, потом нам дадут. А сроки прошли, сорняк поднялся, все забил. За два года мы ничего не заработали и разбежались. Сейчас у меня паи лишь жены, сестры, матери. Семьдесят пять гектаров. Долгов шесть с половиной миллионов рублей. Брал кредиты на горючее и запчасти. Плачу проценты, а зерно, будет или не будет, - лишь летом девяносто шестого года. Сейчас у меня пары. О чем говорить, чего с колхозом сравнивать? Я - хозяин? Чего хозяин? Долгов или трех метров кирпичной стены, которую я колупаю? А ведь строили... И была тут животина. А начали дележ - передохла, разворовали, ничего не осталось.

Колхоз "Дружба" разваливался по сценарию, для тех лет обычному. Действие первое: из колхоза выходит какой-нибудь главный специалист, но не один, а с группой лучших механизаторов. В 1990 году ушел из "Дружбы" экономист В. М. Комлев, с ним семь механизаторов. Земля есть, техника есть. И нет колхозной обузы - "социалки" (школа, медпункт, детские ясли, водопровод и т. д.), которая забирает уйму денег, нет животноводства, которое убыточно, нет кучи управленцев, нет лодырей и пьяниц. И потому "выходцы" в первый же год если не "Жигули" да "Волги" покупают, то явно выделяются своими доходами. На хуторе ли, в селе - все это как на ладони. На следующий год, вдохновленная их примером, уходит из колхоза новая группа людей, притом не худших. Так было и в "Дружбе". В 1991 году второй волной ушли шоферы, механизаторы . И колхозу пришел конец.

- Лично мы стали жить лучше, - говорит молодая женщина, жена механизатора. - И другие тоже. Люди машины купили. Но пенсионерам, конечно, хуже. И всему селу хуже стало. Были все вместе, а теперь каждый за себя. Друг у друга воруют.. .

Еще один собеседник, тоже механизатор с солидным стажем:

- Работать сейчас мне намного легче. Даже сравнить нельзя. Нас четверо, обрабатываем девятьсот гектаров земли, техники хватает, купили в свое время комбайн, "Беларусь". В долги не лезем и о завтрашнем дне думаем, наперед запасаем горючее, запчасти. Если бы с нами нормально рассчитывались за хлеб, то жаловаться грех.

В ночь перед моим приездом украли изгородь из металлической сетки - возле мастерских по ремонту техники. Не метр, не десять, а добрые сотни метров сняли и увезли. В мастерской разломали "пускатель" точила в эту же ночь.

- Хозяина не стало в селе, - говорит один. - Делим, ломаем, разваливаем все подряд.

- Сколько труда, сколько лет! - сетует другой. - А теперь тащат, ломают. Да хоть бы на дело, а то - на пропой. Украл - пропил, украл - пропил...

Неподалеку от разломанной кошары - огромный комплекс молочнотоварной фермы с капитальными помещениями, с выгульными базами, родильным отделением, кормоцехом. Бывший комплекс. Теперь здесь не коровий мык, а воробьиное чириканье да великий разор. Вынутые двери и рамы, разобранные и рухнувшие крыши, выломанные стены, пустые силосные траншеи. Пронесся здесь смерч разорения.

Откуда же возьмет страна мясо и молоко, повторю я тот же вопрос, если нет теперь в Громославке 12 тысяч овец, 3 тысяч крупного рогатого скота, тысячи свиней? И за год-два все это не восстановишь. Потому что разгром продолжается.

Колхоз был один - "Дружба". Потом поделились сначала на 11 "колхозов", а сейчас их - 110. Это - дело естественное. Сверху приказов нет. Хочу - работаю с Иваном, а хочу - с Петром. А поругаюсь - сам буду хозяйствовать, а может, разорюсь.

"Двадцать человек в селе будут жить хорошо, а остальные - горе мыкать", такой я услышал прогноз.

- Кто нахапал, тому хорошо! А нам с бабкой куда?! - гневно вопрошал пенсионер. - Я в колхозе жизнь отработал, колхоз мне помогал. А нынче кто мне поможет?

О чем еще поведать? О детском садике, в котором прогнили полы, не работает водопровод? О висячем мостике, по которому дети ходили в школу и который сломался, а теперь некому его починить?

Зачем собирать горькое... Зачем об этом писать, зачем тревожить чужую боль?..

Потому что боль эта - общая, как и забота.

Великая крестьянская Россия двинулась в новый поход. И если в 1929 и 1930 годах повели или погнали ее в коллективизацию не ведавшие сомнений "двадцатипятитысячники", то теперь и вести некому - спасайтесь сами.

Но почему новая жизнь должна начинаться с "красного петуха"? С закрытой пекарни, с разгромленного детского садика, с растащенной столярной мастерской, спаленного склада запчастей, с зияющих черными глазницами клуба, медпункта? Почему нужно по кирпичику растаскивать молочнотоварную ферму, кошару?

Неужели не больно? Ведь не помещичье - свое. Не заморский дядя подарил, а от скудного трудодня отделяли, сбивая копейку к копейке. Не в год и не в два, за десятилетия, но построили клуб, медпункт, детский сад; теплые кошары да фермы, где не течет и не дует; вместо прокопченной кузни - ремонтные мастерские со станками, кран-балкой; купили автобус, чтобы ребят в школу не в тракторной тележке возить; радовались новой пекарне, кондитерскому цеху, парикмахерской, где можно кудри завить, и собственной "швейной"; водопровод вели, газ... Своими руками и для себя, чтобы жить и работать "как люди".

А теперь своими руками разрушить, потому что пришла новая жизнь. Но пришла ли она?

"Не суди в три дни, а суди в три года", - говорят у нас старые люди. Пять лет назад были обнародованы первые правительственные указы и постановления о реорганизации сельского хозяйства, от колхозно-совхозного - к частному, к фермерскому, как назвали его, это название прижилось. Первые указы - и первые смельчаки, уходящие в новую жизнь. Братья Епифановы, братья Гришины, братья Двужиловы... Все они - воистину двужильные. Приходилось им очень несладко: лбом прошибали стену, которая мощней Берлинской и даже Великой Китайской. Старую привычную жизнь прошибали, спаянную воедино от хутора Мартыновского до кабинетов Москвы. "Какие-то они... - говорил мне глава районной администрации. - Больные, что ли... Чуть что, они аж трясутся и на губах - пена". А как не запениться... Осень 1991 года. Двужиловы вырастили хороший подсолнух, а убирать его нечем. Своего комбайна нет. В колхозах окрестных не дают, да еще и смеются: "Вы же - хозяева..." В райцентре и области лишь пожимают плечами. Весь урожай погиб. Тут не запенишься, тут с ума сойдешь.

Но все это теперь позади. Двенадцать тысяч фермеров было в нашей области на январь 1995-го, 1 млн. гектаров земли, пятая ли, шестая часть всей площади. Это, конечно, впечатляет. Но... На каждого фермера приходится 0,5 трактора, 0,5 автомобиля, 0,2 комбайна, одна корова, одна свинья. Урожайность у фермеров в среднем ниже, чем в колхозах. А главное, по подсчетам специалистов и по жизненной практике, для того чтобы заниматься зерном в наших краях (а фермеры наши пока занимаются только зерном), нужно иметь в хозяйстве не менее 400 гектаров земли. На январь 1995 года лишь 318 хозяев из 12 тысяч имели надел свыше 300 гектаров.

Появление свободных от колхоза крестьян - это несомненный факт. Вот он, Ляпин из села Мариновка, живет без колхоза пятый год. Не помер и даже не похудел. Такие Ляпины ли, Двужиловы, Вьюнниковы есть почти на каждом хуторе. Но появление новых Ляпиных сейчас практически невозможно. Во-первых, потому, что первопроходцы выходили в начале 90-х, когда у нас в области, не дожидаясь законов общероссийских, власти силой отняли у колхозов 10 процентов земель и отдали их новым хозяевам. Каждый получал от 100 до 400 гектаров, на семью даже больше. Потом появился указ о "справедливом" дележе. Поделили. Теперь земли нет. Возможны лишь хитрости, просьбы и прочее. Просит Пономарев 0,03 га, чтобы амбар поставить. Колхоз дружно который уже год отвечает: "Накось выкуси".

Договорился было В. И. Штепо взять у пенсионеров в Тихоновке их земельные паи. Штепо - лучший хозяин в районе, земля была бы в надежных руках. Но как только об этом прослышало руководство колхоза, приняли энергичные меры: пенсионеры дружно отказались от своих обещаний.

Значит, первое - земли нет. Причина вторая: первые выходцы получали от колхоза имущественный пай в виде тракторов ли, комбайнов, плугов, сеялок, семян, а от государства - денежный кредит на льготных условиях, чтобы докупить необходимую технику и обустроиться. Правительственное постановление от 25.09.1993 года льготные кредиты отменило. А теперь их и вовсе нет. С имущественными паями - тоже проблема. Сам председатель облагропрома во всеуслышание заявил: "Паев нет". Великая подмога хранителям колхозного добра! И вот уже отвечает председатель колхоза выходцу, просящему свои паи: "Забирай кровати со склада, там их пятьсот". - "Мне бы трактор, пахать надо". "Трактор не дам. Бери кровати и портреты членов Политбюро, целых три комплекта. Ха-ха-ха-ха!"

Нет земли, нет денег, а третье - уже названный живой пример. Если на хуторе Павловский братья Березневы и другие вернулись из фермерства в колхоз, который два года зарплату не выдает, значит, не больно сладко и на воле.

Земля. Вопрос первостепенный. Где земля? В чьих она оказалась руках? У нас будто и много земли, но скажи сейчас хорошему колхозному механизатору, который работает, но год зарплаты не видит: "Чего ты ждешь? Берись сам хозяйствовать. Выходи из колхоза". - "С чем? - спросит он. - Земли-то нет. Пай в шестнадцать гектаров? А надо в десять, в двадцать раз больше". Он прав. Еще в первых своих очерках, когда все лишь начиналось, писал я о том, что делим мы землю по-справедливому, по-социалистически, но не по-хозяйски: сельскому почтальону, сельскому милиционеру, учителю, продавцу, пенсионеру, крепкому рукастому механизатору, агроному, парикмахеру, инженеру - всем одинаковый пай, 16 ли, 20 гектаров. Учитель, милиционер да пенсионер какую-то копеечку, но от своей профессии имеют, они живут на нее. А полученный земельный пай лишь головная боль: куда бы его получше пристроить? А вот для механизатора, агронома земля хлеб насущный. Но получил он ее с гулькин нос. Что ему делать? С вилами идти на тех, кто как собака на сене на своем пае сидит?

Теперь, во всяком случае в нашей области, это поняли (хотя еще вчера на всех собраниях призывали: "Не обижайте пенсионеров, учителей и т. д. Выделяйте им паи!"). Понять-то поняли, но снова забирать землю и вновь делить ее безумие. И вот появляется документ, пока характера рекомендательного:

"3. При формировании вновь создаваемых коллективов в них могут не включаться земельные паи работников социальной сферы, пенсионеров и других, которые не будут работать в сельскохозяйственном производстве...

5. Пенсионерам, работникам хозяйств и социальной сферы, которых не возьмут во вновь созданные сельхозпредприятия, будет предложено продать свои земельные паи или сдать в аренду с правом последующего выкупа".

Раздали - теперь прикидываем: как отобрать?

Но все это пока лишь теоретические поиски, причем не до, а после драки, после дележа земли. При нынешнем же порядке: отсутствие земли, полное отсутствие каких-либо кредитов на обзаведение для начинающих (за первое полугодие 1995-го фермеры области не получили ни копейки), неприемлемые для начинающего хозяина цены на сельскохозяйственную технику, а также вновь восстановленный приоритет коллективного способа хозяйствования: "Фермеры страну не накормят!" - все это делает невозможным дальнейший рост жизнеспособных фермерских хозяйств. Вдогон этой мысли цитата из доклада одного руководителя области: "Позвольте также обратиться к присутствующим в этом зале представителям органов правосудия и прокуратуры с просьбой подойти очень внимательно при принятии решений о выделении стоимости имущественных паев членам, выходящим из коллективных хозяйств. Дело в том, что... все имущество хозяйств заложено под централизованные государственные кредиты и фактически его нет, то есть нет и самих имущественных паев. Из чего же их тогда выплачивать?"

Указание прямое. Правда, и признание страшное. К смыслу его мы еще вернемся.

А теперь, чтобы закончить с разговором о фермерстве на селе, вспомним о братьях Гришиных. Они хозяйствуют пять лет, у них 800 гектаров хорошей земли. Начинали они во времена, когда фермерство поднимали на щит. Но главное в том, что много помогал им в первые годы их отец - бывший секретарь обкома КПСС по сельскому хозяйству. С его энергии, знаний, связей все и началось. А сыновья, тоже специалисты с высшим образованием, оказались земледельцами умелыми.

В хозяйстве Гришиных весь набор техники, подведено электричество, построены склады-ангары. Урожайность "озимки" в 1993 году - 41,5 центнера, в 1994-м - 43 центнера. Подсолнечник, гречиха - тоже высокие урожаи. В нашей области братья Гришины если не лучшие, то в первой пятерке лучших самостоятельных хозяев-земледельцев. Но даже они говорят: "Перспектива туманна. В России в целом не отработана система фермерства. Кабальна налоговая политика. Теперешние начинающие фермеры - это смертники. Нам в 1990 году начинать было легче . Но много, очень много проблем. В этом году исполняется пять лет нашему фермерству. Этот юбилей прибавляет к налогам, которые платили, еще два - подоходный, на землю. Наверное, подсчитаем - прослезимся".

А если уж Гришины "прослезятся", то какими слезами плакать всем остальным фермерам?

Нынешний фермер, для того чтобы продержаться, должен кроме земли иметь какой-то заработок на стороне. Один открывает киоск с ходовым товаром: спиртное, жвачка, сигареты. Другой едет за дешевым углем в Донбасс, а привезет, продаст - вот и барыш.

Реально на фермеров можно рассчитывать лишь в будущем. Фермерство пока лишь пятилетний ребенок-сирота, который для всех обуза. На мой взгляд, его просто терпят как знак перемен.

* * *

Итак, на сегодняшний день главный производитель, а точнее, единственный производитель сельхозпродукции - все тот же колхоз. Порою сменивший вывеску, но тот же по сути, что и десять, и двадцать, и пятьдесят лет назад. С той же организацией: председатель, главные специалисты, бригадиры, учетчики, рядовые труженики; и с той же заинтересованностью: "Не мое!" В районном центре районное управление сельского хозяйства (оно каждый месяц меняет название, вывески писать не успевают), там - тоже "спецы", 15 ли, 20 легковых автомобилей, все при деле.

Захожу в районное сельхозуправление, спрашиваю:

- Как дела?

- Давим... руки выкручиваем, но чтобы пары в каждом хозяйстве не менее... Потому что пары - это...

- Давим... Чтобы сеяли и сеяли... Чтобы подсолнух... Чтобы горчицу... Чтобы просо...

Снова захожу. Опять без дела не сидят. Руководителей "Голубинского" уму-разуму учат: председателя, главного агронома, экономиста.

- Заводите коров. Корова - это молоко, это...

- Заводите свиней. Свинья - это...

- Заводите птицу...

- Не думайте, спокойной жизни вам не будет. Будем давить и давить.

Ухожу, вздыхая. Милые мои "давильщики", дорогие учителя... Разве вы давите? Это лишь так, слова. До вас были давильщики посерьезней: отбирали партбилеты, лепили за "вредительство" сроки. А проку? Чего ж о нынешнем дне говорить...

В областном центре - в пять этажей управление. И там тоже без дела не сидят. В Москве и вовсе умных голов хватает. Оттуда руководить труднее, но справляются: проводят "выезд на место", "встречи с тружениками полей и ферм", всероссийские селекторные совещания-"накачки". На одном из таких "селекторных" то ли министр, то ли вице-премьер потребовал: "Надо работать так, чтобы у людей появился блеск в глазах". Смеялись собравшиеся на "узле связи" руководители хозяйств и "спецы" дружно. А потом, при встрече, приветствовали друг друга: "Как с блеском в глазах?"

Пишу об этом вовсе не для того, чтобы посмеяться, позлорадствовать. С уважением отношусь ко многим и многим сельским руководителям, специалистам, которые делают все, что могут, и так, как научены: образованием, опытом работы и жизни. Многие из них - искренни, некоторые - самоотверженны. Вот только проку от всего этого мало.

Колхоз, как уже говорилось, остался прежним "колхозом", порою только сменил вывеску. И законы в нем те же, вековечные: огород - мой, значит, в нем - "все как цветик стоит", растет и пышет, ухоженное, политое; дом - мой, значит, он побелен, покрашен, забор - крепкий; корова - моя, значит, она напоена и накормлена; и в любую засуху в доску расшибется хозяин, ночей спать не будет, в кровавых мозолях будут даже крестьянские, привычные руки, но стог сена будет стоять на подворье. Потому что это - мое.

А вот это - в двух шагах, рядом, но колхозное. Колхозное - не мое. Это было, и это осталось.

То, что рассказываю я о коллективных хозяйствах, - не злонамеренный отбор "негатива" для создания устрашающей картины. Вернусь к словам начальника Главного управления сельского хозяйства и продовольствия нашей области. Сказаны они были в марте 1995-го не с глазу на глаз, а с трибуны:

"На сегодняшний день практически все имущество хозяйств (речь о коллективных хозяйствах области. - Б. Е.) заложено под централизованные государственные кредиты и фактически его нет"...

Признание исчерпывающее. Ведь "имущество хозяйств" - это тракторы, комбайны, автомобили, производственные помещения всех видов: молочнотоварные фермы, машинно-тракторные мастерские со всем оборудованием; это - весь скот: коровы, свиньи, овцы.

Когда в прошлых своих заметках я писал: дело кончится тем, что, выдавая кредиты, возврата которых не будет, государство окажется владельцем колхозного имущества, то не думал, что этот процесс произойдет так скоро. Но вот он финал. Все, что нажито трудом нескольких поколений за полвека, - пропало, исчезло, "его нет".

Для людей, далеких не только от села, но и от простой экономики, объясню, что называется, "на пальцах". Представьте себе, что имели вы дом, автомобиль, мебель, посуду. Случилась нужда, стали в банке брать деньги, естественно, под залог этого имущества, потому что "за красивые глаза" деньги дают лишь известным дамам. Брали за миллионом миллион, истратили, к сроку вернуть не можете. Что вас ждет? Конфискация имущества за долги.

В таком вот положении оказалось все наше коллективное сельское хозяйство. Признание было сделано в марте. Потом были новые долги: на проведение весеннего сева, на проведение уборочной. Год выдался засушливый. Урожай никакой. С него не только с долгами не расплатишься, а в новые влезешь: проводить сев озимых, осеннюю пахоту, зимовку скота, ремонт техники, весенний сев и т. д.

Мне скажут: засуха - стихийное бедствие. А я отвечу: засуха - дело естественное, она в наших степных краях была и будет. Но ведь семь лет, один за другим, погода нас баловала: вовремя - дожди, вовремя - вёдро. Годы были на удивление. Недаром говорили: "Бог перестройке помогает". И что же за эти годы припасли, насколько разбогатели? Весной было сказано: "Имущества фактически нет". А значит, не засуха нас разорила, не слепая безжалостная природа, разорены мы тем же самым традиционным для нас социалистическим методом хозяйствования, умноженным ли, усугубленным безграмотным проведением реорганизации в сельском хозяйстве.

В предыдущих своих заметках писал я: "Долгов своих колхозы не отдадут и к трехтысячному году, их придется списывать".

Что называется, чернила не успели просохнуть, пошло списывание: сначала в августе, более масштабное - в конце года. Списывали набежавшие проценты на долги, а потом и сами долги, давали долговременную отсрочку, которая не что иное, как списывание долгов. Когда нынче, несколько смутившись тем, что все колхозное имущество уходит за долги и его фактически нет, не желая в это поверить, оставил я свои письмена и пошел в районное управление сельского хозяйства к тамошнему главному экономисту, тот мои резоны с ходу отверг. "Глупости все это , - сказал он. - Ничего мы не должны... Ну, почти не должны. Рассчитались". - "Как не должны? - не сдавался я. - Здесь два миллиарда кредита, здесь - три. А у тебя прочерки?" - "Это все списано". - "Это не списано, а лишь отсрочено. Позднее, пусть через десять лет, но нужно будет платить".

Мудрый экономист, по прозвищу Гайдар, наставительно сказал мне: "Раз отсрочено - значит, списано. Мы про эти долги уже забыли". - "Тогда, конечно, все в порядке", - согласился я. "Конечно: все в порядке. Это вы все шумите: черная дыра да черная дыра..."

Конечно, не так все просто, и не дай нынче Бог никому руководить колхозом. Добыть деньги, даже свои, кровные, за произведенное молоко ли, мясо, овощи, ох как не просто! И потребитель по копейке отдает. Если отдает. И государство "доить" трудно. Привычной стала картина просящего председателя колхоза: "Горючего - ни капли. Тракторы в борозде стоят. Мазута - ни грамма. Школу и больницу закрывать, что ли..." Все это - картина уже привычная. Не от хорошей ведь жизни людям по два года зарплату не платят. Привыкаем к попрошайничеству, к нищете, к тому, что бесплатно работаешь, за бесплатно продукцию свою отдаешь, а потом тебе что-то "выделяют", а потом - "списывают", в забвение всех и всяких, самых элементарных, экономических правил, на которых зиждется человеческая жизнь. И зачем работать? Зачем добиваться, чтобы хозяйство крепло? Выгодней поскулить, поплакаться, чтобы щедрей была милостыня-дотация. А потом все спишется и всем простится.

Такая "экономическая" политика - это развращение работников сильных и развал всего сельскохозяйственного производства страны. Это принцип: "После нас - хоть потоп". Потому что нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них.

Во-первых, они губят землю, выводят ее из хозяйственного оборота. Из 6 млн. гектаров в нашей области, где еще вчера колосилась пшеница, уже около 1 млн. гектаров просто брошено. Не по силам обработать. Но и оставшиеся 5 млн. гектаров в плачевном состоянии. Идет интенсивное истощение земли. В последние годы пашня практически перестала получать минеральные удобрения, так как они дороги, не по карману нищим колхозам и фермерам. Даже навоз от колхозных ферм, как это было всегда, на поля уже не вывозится: дорого горючее и техники нет.

Идет интенсивное засорение полей сорняками. Использование гербицидов для борьбы с ними полностью прекратилось: нет денег. Культивация на парах сведена до минимума. Приведу пример показательный: взяв землю еще пять лет назад, те же Гришины, чтобы очистить ее от сорняка, проводили до пятнадцати культиваций за сезон, да еще и гербициды применяли. В колхозах нынче проводят одну-две культивации. Зеленый сорняковый потоп - ныне картина обычная.

Потому и скатываемся мы сегодня к урожайности послевоенных времен. Это - в полеводстве. В животноводстве положение гораздо серьезнее. Если зерноводство все последние годы было рентабельным, то есть приносило доход, то животноводство оказалось убыточным, особенно у хозяев не больно радивых . Каждый литр молока приносил хозяйствам не прибыль, а убыток. Переработка была в чужих руках, и ее хозяева диктовали свои цены. А торговать на стороне не сразу научились, да и государство не позволяло.

Вспоминаю хутор Бобры, тамошний колхоз имени Свердлова. Есть молоко, есть спрос на него в райцентре, который рядом и где цены дают хорошие. Но районное начальство торговать не велит. Сдавай на молочный завод, они без тебя продадут. И без тебя положат деньги в свой карман. А колхоз опять останется без копейки. То же самое происходило и с мясом: отдай его за бесценок переработчикам, мясокомбинатам, да еще жди месяц ли, два, а то и год, а бывало, и больше, когда тебе заплатят. За месяцы ожидания инфляция "съедала" заработанные рубли, превращая их в копейки. Началось массовое обвальное вырезание молочного скота, мясного - свиней, овец. В нашем, Калачевском, районе в лучшие годы поголовье крупного рогатого скота доходило до 50 тысяч, сегодня - в два раза меньше; овец было до 100 тысяч, а сегодня в шесть раз меньше; свинью мы практически потеряли. И все это - за какие-то пять лет неразберихи. По всей области "результаты" примерно такие же. По количеству скота мы теперь ниже уровня 1916 года.

Есть у нашей читающей публики один успокоительный довод, который в газетах живет уже долго: не лейте, мол, слезы о колхозных буренках да хавроньях, нас не они кормят, мол, основное количество молока, мяса и овощей поступает с личного подворья крестьян, а оно, нынче раскрепощенное, расширяется. Вот цифры нашей областной статистики: с личных подворий поступает 52 процента мяса, 37 процентов молока, 100 процентов яиц. Но и без всякой статистики, без подсказки ее, живя летом в Калаче, иду я за мясом, молоком, сметаной, яйцами на базар. Впрочем, и зимой, в Волгограде, тоже... на Центральный рынок. Но так же точно я знаю, что на хуторе Камыши хозяева держат на подворье от двух до шести коров только потому, что еще жив родной колхоз "Нива". Без его тракторов и комбайнов, без горючего и запчастей, без колхозных полей, без его сена, соломы, зерна, силоса 5 коров, 20 свиней, 100 кур да уток не прокормишь. Личное подворье колхозника, личная скотина содержатся за счет колхоза. Вот он - колхоз. В нем два хутора, две молочнотоварные фермы. В Ильевке за пять месяцев надоили по 1120 килограммов на корову, в Камышах - 650, в два раза меньше. Почему? Потому что в Камышах издавна, с тех пор как появился базар ли, рынок, держат в два-три раза больше личных коров. Вот и вся простая отгадка.

Знакомый мой, в нашем же районе, будучи колхозником, содержал более десяти голов крупного рогатого скота, но как только ушел в фермеры, уже на другой год всех перерезал. Нечем кормить. Так что не будем обманываться: личное подворье крестьянина содержит колхоз.

Уничтожение животноводства в стране - процесс пока продолжающийся. Вырезали скот - за недолгие годы. А ведь восстанавливать все равно придется! Думаю, что десятилетиями. Во-первых, уничтожено маточное поголовье, зачастую элитное. В свое время везли породистых телок, быков, свиней, овец из Англии, Дании, Голландии, занимались собственным элитным воспроизводством. А теперь? Нынче простая коровка стоит около трех миллионов рублей, поросенок - 150 - 200 тысяч. Откуда такие деньги нынешние колхозы возьмут?

А если вдруг чудесным образом деньги найдутся, то некуда будет эту скотину поставить. Как только вчера ли, позавчера коровник ли, свинарник опустел, его тут же начали растаскивать и разламывать, снося под самый фундамент.

Рассказывал я о Громославке, где на погонные метры поделили кирпичную кладку стен, разбили и развезли по дворам. Так было и в Попереченке, и в других местах, где колхоз распался. Но и там, где не распался, а просто помещение опустело, - картина та же.

Уничтожаются не только животноводческие помещения, но и вся производственная структура. Какие были полевые станы... Не убогие вагончики на колесах - капитальные помещения с кухнями, столовыми, душевыми, комнатами отдыха. Где они теперь? В той же Громославке ворота машинно-тракторной мастерской вывернул новый земледелец, притащил на подворье и порубил на дрова. "Мне тепло будет, а там нехай думают", - сказал он.

Но кому, скажите, будет "тепло", когда закрывают и сразу до основания разносят и разбивают котельную, которая отапливала весь поселок, когда сравнивают с землей вчера еще работавший клуб, фельдшерский пункт, магазин, детский сад, школу? Хутора Вихляевский и Клейменовский, Большой Набатов и... Счету им нет.

На день сегодняшний в жизнеспособном состоянии еще сохраняются коллективные хозяйства, во главе которых умные, волевые, что называется, "крепкие" руководители. Но таких немного. Большинство плывет по течению, ругая власти и время, выбивая дотации, зная, что спишут их, и ожидая новых времен, когда придут "наши" и "реанимируют" село. Кто эти "наши", они порой и сами толком не знают: коммунисты ли, аграрии. Лишь бы "пришли", "повернулись лицом к деревне", то есть дали денег, просто дали, а дальше "мы сами с усами", не успеете, мол, оглянуться, как потекут молочные реки и в высоких хлебных да мясных берегах. Забыто все: как при достаточном финансировании ревели некормленые коровы, десанты "доярок" привозили из райцентра, десанты механизаторов - из центра областного, десятилетиями не повышалась урожайность, - все забыто или отложено в далекую память, осталось одно: дайте денег! А в этом ожидании год от года трудовые коллективы, без руля и ветрил, без зарплаты, постепенно превращаются в кучу людей с одним лишь твердым убеждением: он должен, хоть кое-как, для видимости, работать в колхозе, чтобы иметь право взять ли, украсть зерно, силос, дробленку, лист шифера, две доски - все, что нужно для жизни, а иным - для пропоя. Пьянства становится все больше, и оно - откровеннее, наглее, потому что нечем его остановить. Воровство уже не считается воровством. Человек просто "берет", потому что ему не платят, а жить надо.

Деградация трудового коллектива и деградация крестьянина - страшнее деградации почвы. А она - налицо.

С таким коллективом порой ничего не может сделать и неглупый руководитель. Свалить его - пара пустяков. Справедливости ради надо отметить, что, стараясь как-то поддержать нынешние колхозы, руководители и сельхозначальники всех рангов, особенно "внизу", спасают село от окончательного развала. Если сейчас мы потеряли более половины животноводства, то без их усилий могли бы потерять все. Если сейчас на селе еще живы детские сады, школы, больницы, фельдшерские пункты, то могли бы рухнуть и последние. Потому что наше "реформирование села" начало проводиться новыми большевиками чисто по-большевистски: "...разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим: кто бы ничем, тот станет всем".

И ведь, знаете, получилось. Среди моих "сельских" бумаг - набросков, заметок, статей - в этой же папке лежит фотография Акулины Арьковой, престарелой пенсионерки с хутора Большой Набатов. Снимок обычный: хатка-мазанка, ветхий забор, опершись на него, стоит старая женщина. Она осталась одна. Знаю ее давно. И прежде если не навещал, то справлялся: "Как там бабка Акуля?" - "Мы ей помогаем", - отвечали мне. А нынче летом приехал, спросил тоже, а мне в ответ: "Чего ей не жить? Миллионерша. Пенсию получает".

Вот так и получилось на пятом году реформы, что бабка Акуля с грошовой пенсией стала самой богатой на хуторе Большой Набатов и ей завидуют молодые, работящие, умелые ее земляки.

Реального реформирования бывших колхозов, конечно же, не было, потому что его начало - в главном вопросе: "Кому принадлежит земля?"

"Конституция уже все определила, - время от времени сообщают сверху. Крестьянин просто не понимает, что он уже давным-давно владелец своей земли". Опять мужик виноват: "не понимает".

Статья 36 Конституции: "Граждане... вправе иметь в частной собственности землю". Но... "если это... не нарушает прав и законных интересов иных лиц. 3. Условия и порядок пользования землей определяются на основе федерального закона".

Думаю, напротив: все прекрасно понимает мужик. Что это за "собственность", которую нельзя продать, заложить, подарить? Это не собственность, а лишь красивые слова. Недаром бумажки "на право владения" (лишь "на право") стопами лежат в районном земотделе. Не спешат за ними "хозяева земли". Федерального закона ведь по-прежнему нет. В нашу областную Думу областная же администрация внесла два проекта закона: "О залоге земель" (ипотека), "О порядке прекращения прав на землю". Оба закона были немедленно, в первом же чтении, отвергнуты. Судьба российского "Закона о земле" известна всем. Одна из главных причин ожидание: "Может, наши придут".

Вопрос другой в том, что нынешние колхозы, их производственные базы создавались в расчете не на одного-двух работников, а на большие коллективы и мощное производство: не коровник, а комплекс на три тысячи голов, не свинарник, а свинокомплекс на десять тысяч, не птичник, а птицефабрика. Как все это поделить, применяясь к одной крестьянской семье? Не разнести на куски: тебе - шифер с крыши, мне - полы, а поделить для работы? Кто подскажет? Пока помочь не может никто. В "Рассвет" Ленинского района приезжали специалисты из Москвы, помнится из Института экономики сельского хозяйства. В беседах личных они признавались честно, что проку от их рекомендаций быть не может, но им приказали ехать. Результат дележа - свезенный на бойню скот, разрушенные фермы. Так делить можно и без Института экономики.

Настоящее реформирование - дело тяжкое. Если начнутся настоящие реформы, то более половины селян останутся без привычной работы. Когда будет своя земля и придут настоящие хозяева, то вместо десяти механизаторов за глаза хватит трех, но работящих, непьющих. То же будет и в животноводстве. А уж кладовщики, учетчики, бригадиры, конторская служба и вовсе никому не будут нужны. Перелом жизни, перелом судьбы. Теперь пусть плохо, но живем, на завтра надеемся. А уйдет привычное, куда податься?

Понятно, что селу понадобятся, они и теперь нужны, парикмахер и сапожник, мастер по ремонту бытовой техники, портной. Небольшой ресторанчик непременная деталь всякой европейской деревни. Наконец, уже сейчас нужен сезонный наемный работник - на пахоту ли, на сев, на сбор овощей, для ремонта техники. Строители нужны. А в общем, хорошие трудовые руки.

Но ведь это - целая программа социального переустройства нашей деревни, без которой все равно не обойтись, но заниматься этим правительство не хочет или не может, видимо уповая, что все само собой утрясется, потому что селяне не шахтеры, слава Богу, молчат.

Тем более со всех сторон уверяют нас, успокаивая: "спад остановлен", "налицо стабилизация", "рубль крепнет". "Оснований для паники нет".

Успокаивает правительство. Успокаивают мудрые ученые люди. Институт экономики Российской академии наук, сектор макроэкономической стратегии (стратегии!), устами своего заведующего, доктора экономических наук А. Френкеля в "Известиях", не просто в заметке, а в "прогнозе развития российской экономики на 1995 год", заявляет: "...на ситуацию, складывающуюся в растениеводстве, можно смотреть с большим оптимизмом, чем это делается в средствах массовой информации. Возможен рост производства растениеводческой продукции по сравнению с 1994 годом. Так зерна в 1995 году будет произведено 85 млн. т, что составит 105 процентов к уровню 1994 года" . Это говорится 27 июля, когда было ясно: засуха погубила урожай. И двумя днями раньше "Российская газета" написала: "Засуха охватила 25 территорий Центрального, Центрально-Черноземного, Поволжского и Уральского районов... Погибло около 2 млн. га озимых... "

Коли не веришь средствам массовой информации, которые "вечно" врут, просто выйди на волю. Ведь и в Москве стояла жара редкостная.

Нет, это - не дикий непрофессионализм. Это - очень точное профессиональное угадывание "зорь" и "вершин" теперь уже капитализма в местах и сроках, указанных начальством, которое платит.

На той же газетной полосе "Лаборатория аграрной политики ИЭППП" (расшифровать сие затрудняюсь) сообщает: "...тяжелое финансовое положение сельского хозяйства прошлого года не оказало предсказываемого самими аграриями депрессивного воздействия на весенне-полевые работы".

Неправда, мои хорошие. И к тому же бездоказательно. Цифр нет, хотя бы необязательных. По данным же нашего областного АККОРа, более тысячи фермеров в этом году ничего не сеяли весной и не пахали, потому что не было обещанных кредитов на горючее и семена. О положении в коллективных хозяйствах я уже много говорил. Добавлю, что и сегодня, в сентябре 1995-го, ясно, что пахота и осенний сев в полном объеме не проведены. Засеяли по области лишь половину озимого клина, зяби вспахали - тоже половину. Причина - не только погода. Хлеб убрали и вывезли на хлебозаготовительные пункты в июле, денег за него нет. А значит, нет горючего, запчастей. Сроки сева ушли. Какого урожая ждать в 1996 году?

Листаю записи, вспоминая год проходящий, встречи с людьми:

- Если еще год не придет власть, значит - конец.

- В Ельцине разочаровались все, а коммунистов не допустят другие страны.

- За кого же голосовать будете?

- Кто ее знает... Это вы все делали, там, на съездах, разваливали, а теперь... (Хутор Вихляевский, июль 1995-го.)

- Как бы сделать по-старому? Чтобы порядок был. (Хутор Дурновский, июль 1995-го.)

- А чего вам Жириновский даст?

- Хуже нынешнего все равно не будет. (Станица Голубинская, февраль 1995-го.)

От такой вот несладкой жизни, когда разваливается колхоз, нет работы, нет зарплаты и завтра, по всему видно, будет еще хуже, тут не только за Жириновского - тут за черта лысого проголосуешь. И не надо лукавить: не дешевой водкой этих людей покупают. Вы слышите, чего они просят? Порядка.

* * *

Сегодняшняя наша деревня, ее люди, их работа и жизнь - это сплошная боль. А когда день ото дня не легче, когда в глазах темнеет от боли, тогда и вправду дуреешь. Тогда уж не ведаешь, куда податься: к врачам ли, к знахарям, к Пантелеймону-шаману с Чукотки, возлюбившему наши края, - к любому, кто руку протянет и скажет: "Исцелю".

Грядут новые выборы, наши беды и боль остались теми же. И значит, снова кто-нибудь возгласит на весь мир: "Россия, ты одурела!" Винить мужика, который прячется, не желая своих генералов кормить, - такая ли уж это новость...

Крестьянская Россия, теряя последние силы, который уже год топчется на распутье. Перед ней - две дороги. Но старого камня стерлись письмена. Кто напишет их вновь понятными для мужика словами: "Налево пойдешь... Направо пойдешь..." Видно, перевелись на Руси грамотеи. А ругать нас - все великие мастера. На это большого ума не надо.

Калач-на-Дону.

Сентябрь 1995 года.