"История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Белецкая Екатерина)СилыВ тот день в тиме всё было, как всегда. Рабочие методично перетаскивали ящики, Юра сидел на стуле у двери в верхней части зала, решая кроссворд и иногда для порядка покрикивая на них, хотя в этом не было особой нужды – тим был новый и рабочие в нем пока ещё почти не требовали поощрения плеткой. Исключением, пожалуй, были только Пятый и Лин. К началу активного действия Лин находился неподалёку от Юры, Пятый с несколькими рабочими поднимал тележку наверх. Когда события начали разворачиваться, он был довольно далеко, и ничего поначалу не заметил. Заметил Лин. Он на секунду остановился перевести дух и тут увидел, что стена за Юриной спиной прямо на глазах меняет свою структуру и становиться подвижной. По ней пошли сокращения, волны, серый бетон её словно бы кто-то надувал изнутри. Лин расширившимися глазами следил за происходящим, не в силах вымолвить ни слова. Внезапно произошло следующее. Стену будто ударили изнутри кулаком, она ложноножкой ринулась вперед и буквально подмяла под себя одного из рабочих, тот не успел даже вскрикнуть. Удивительно, но Юра всё ещё не заметил, что происходит и него за спиной, он продолжал в полной тишине листать страницы журнала. Оживший кусок стены отодвинулся немного в сторону и Лин в смятение увидел, что от рабочего не осталось ничего, совсем ничего – ни крови, ни костей. Ложноножка снова взметнулась в воздух, нащупывая следующую жертву, и Лин словно очнулся от ступора. Юра немного качнулся на стуле, и тем самым стал самой удобной для ложноножки мишенью. – Стой! – заорал Лин и, сбросив ящик со спины и бегом кинулся к ещё ничего не понявшему Юре. Очутившись рядом с ним Лин что есть мочи дернул Юру на себя, не замечая того, что часть стены пришла в соприкосновение с его правой рукой. По ней словно полоснули раскалённые ножи, на мгновение бетон жадно вобрал в себя почти всю руку. Из последних сил Лин рванулся, освобождаясь из цепкой хватки и упал на пол рядом с Юрой, в метре от опасности. И тут он заметил Пятого. Тот уже стоял напротив стены. Гаснущим взором Лин увидел, как вокруг поднятых вверх рук Пятого начинает меняться и как бы размазываться пространство. Стена стала корчиться, словно в судорогах, на ней появлялись то вздутия, то провалы, она как могла, сопротивлялась тому потоку энергии, который направлял на неё Пятый. Глаза его остекленели, он оскалился, вены у него на лбу вздулись в узлы, руки словно вросли в невидимую преграду, от напряжения воздух вокруг, казалось, завибрировал. Сотни крохотных звенящих иголочек впивались в мозг, той пугающей тишины больше не существовало, лавина звуков заполнила зал. Рабочие валились на пол, некоторые молча, некоторые тихо поскуливая, словно раненые животные. Лин ещё успел перед тем, как мир вокруг него заполонила адская боль, понять, что происходит. Но наблюдать дальше он уже не смог. Наконец, всё было кончено. Пятый в изнеможение повалился на пол. Его била дрожь, он с трудом осознавал произошедшее. Через полминуты он нашел в себе силы встать и первым делом бросился к стене. Всё было в порядке. Стена стала тем, чем ей и полагалось быть – статичным, неподвижным и мертвым бетоном. Пятый для очистки совести провёл по ней рукой. – Пятый… – неуверенно позвал его Юра, поднимаясь на ноги. – Иди сюда! – Подожди, – отозвался тот, – сейчас… – Что это было?… – ошарашено спросил Юра. – Лучше тебе не знать. На полу, слабо пошевелившись, застонал Лин. – Живой… – прошептал Юра. – Я то уж думал… Пятый, да иди же скорей! – Что… – начал было тот, подходя, но, увидев Лина, осёкся, – …о, Боже! – он опустился на колени рядом с Лином, – ну не надо, дружок… ну тихо… всё будет в порядке… – Пятый, объясни, что произошло! – взорвался Юра. – Эта… штука… она что… – Не время, – Пятый поднял голову, – Юрик, иди за Валентиной, и поскорее. У него рука сломана в трёх местах. Да не стой ты столбом! – А эта штука… она что, и меня бы… убила? – оторопело спросил Юра. – Нет, водку пить тебя позвать хотела! – огрызнулся Пятый. – Ты сегодня приведёшь Валентину? – Я его отнесу, только подержи ему руку. Господи, да что же это было?… – Вместе понесём, – сказал Пятый, – ему будет удобней. Лин, ты сесть можешь? – Я… – Лин попробовал, было приподняться, но тут же закричал от нестерпимой боли. Правая рука его выглядела так, словно побывала в мясорубке – целыми были лишь плечо и кисть. С поверхности местами была содрана кожа, в двух местах из руки торчали осколки кости, из разорванных вен хлестала кровь. Лин кричал теперь почти не переставая, и, пока его несли наверх, из других тимов повыходили надсмотрщики, спрашивая, что произошло. – Всё будет в порядке, не волнуйтесь, – говорил Пятый, – не так всё плохо, как кажется… Лин, не ори, пожалуйста, ты и так уже всех сюда собрал… Сейчас до Валентины дойдём, она поможет… Валентина при виде Линовой руки пришла в негодование. – Юра, ну как же ты мог! – чуть не закричала она. – Какая же ты сволочь! Просто слов нет, ей Богу! – Валентина Николаевна, – вмешался Пятый, – это не он, вы ошибаетесь. – Не он? – удивилась Валентина. Она и Лена уже обрабатывали Лину руку. Он, не смотря на все уговоры, продолжал стонать, то тише, то громче. Его трясло, как в лихорадке. – Лена, обколи новокаином по кругу, надо получше обезболить… – Сейчас, Валентина Николаевна. Лин, не надо так вырываться, пожалуйста! Да полежи ты спокойно хоть минуту, а! Ты же иглу сейчас сломаешь! Ну подержите его, кто-нибудь… – Держу, делай скорее, – попросил Пятый, – спокойно, рыжий… Не смотри, не надо… – Лин пытался взглянуть на то, что сталось с его правой рукой, но Пятый проворно прикрыл её краем одеяла, на котором тот лежал. – Так кто же тогда это сделал? – снова спросила Валентина. – Соизволь объяснить, Юра, пока мы собираемся… Иначе мы будем лишены возможности послушать, что у вас там произошло. – Я с вами, – с испугом быстро сказал Юра, – и Пятого возьмём. Ещё не известно, сколько надо будет торчать в больнице, а он лучше нас всех умеет справляться с Лином. – …Ну, как? – полушепотом спросил Гаяровский, осторожно просовывая в палату голову. – Не лучше? – Пока нет, – откликнулся Пятый, не поворачиваясь, – посмотрим… Лин метался в жару на узкой больничной кровати, и, не будь его здоровая рука и ноги привязаны фиксажем к спинкам, натворил бы дел. Он учащенно дышал, словно от быстрого бега, на лице его непрерывно сменяли друг друга выражения боли и страха. На скулах горел нездоровый румянец. Он был укрыт простыней примерно до пояса, но постоянно как-то умудрялся сбрасывать её на пол. Утром его прооперировали, руку загипсовали, и теперь он отходил от наркоза. Поначалу хотели делать под местным, но Лин вёл себя настолько непредсказуемо, что пришлось давать общий – иначе инструмент летел на пол, врачи потирали ушибленные руки и дело вообще не сдвигалось с мёртвой точки. В палате было душно и очень жарко. Она помещалась на десятом этаже нового больничного корпуса. За окном в тяжелом мареве плавилось июльское почти что белое небо, на котором не было видно ни облачка. Занавески, плотно задернутые предусмотрительным Пятым, висели совершенно неподвижно, не смотря на настежь распахнутое окно. Пятый сидел рядом с Лином и время от времени протирал ему лицо и грудь марлевой салфеткой, смоченной холодной водой из-под крана. На горячечный лоб друга он положил вафельное полотенце, с которого тоже капала вода. Полотенце постоянно приходилось мочить заново – оно нагревалось очень быстро, температура у Лина была под сорок. Пятый проверил капельницу, придержал Лину руку, когда тому вздумалось дернуться, и подошел к окну. Далеко внизу он увидел стоянку машин и несколько чахлых деревьев, обреченных погибать в огромном городе, который, казалось, не принимал в себя ничего живого… За его спиной протяжно застонал Лин. Пятый отвернулся от окна. – Иду, – со вздохом сказал он, – чего опять такое? Он подошел к кровати, сел рядом и осторожно стал поправлять Лину мокрые от пота и разметавшиеся по подушке волосы. Лин на секунду приоткрыл мутные глаза и, явно не узнавая Пятого, пробормотал: “Стой…”. Дыхание его снова участилось, он опять застонал. – Нет, так нельзя, – сказал Пятый, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот только хватит ли меня?… А, где наша не пропадала, рискну. Он снял у Лина с головы полотенце и осторожно положил свои ладони ему на виски, легко прижимая разгоряченную голову к подушке. Он сосредоточился и несколько секунд оставался совершенно неподвижным. Внезапно Лин вскрикнул, словно от боли, резко с шумом выдохнул и затих. На лице его проступило, вместо прежнего отчаяния, выражение крайне полного расслабления, рот безвольно открылся, тело обмякло и стало как тряпичное. Лина прошиб пот, он в мгновение ока стал весь мокрый. Пятый приподнял рыжему веко и увидел лишь белок закатившегося под лоб глаза. Тот явно был в глубоком обмороке, но дыхание уже выравнивалось, становилось глубже и размереннее. Пятый снова намочил марлю и обтёр ею Лину лицо и грудь. Тот даже не пошевелился. – Это надо же! – искренне удивился Пятый. – Не думал, что получиться, однако… ну всё, к вечеру очнётся уже в более ли менее нормальном виде. Пятый взял полотенце и осторожно положил его Лину на лоб. Вода, лениво стекавшая с него, нехотя чертила на простыне прямые дорожки и, признав своё поражение перед жарой, медленно испарялась. Лин лежал неподвижно, как мёртвый. Голова его бессильно склонилась к плечу, в уголке рта появилась, подгоняемая неспешным дыханием, ниточка прозрачной слюны, и Пятый промокнул её марлей. Из гипса, скрывавшего правую руку, виднелись лишь кончики пальцев. Сама рука лежала на возвышение, сделанном из двух подушек. Лин теперь был просто бледен, лихорадочный румянец исчез. “Нервы, всё нервы, – подумал Пятый и горестно покачал головой, – что же делать?” Он понимал, что это нынешнее состояние не является целиком и полностью следствием раны, нет. Всё было куда серьёзнее и хуже. В просторечии это называется “психануть” и рыжий в этот чёртов день психанул по полной программе. На этот раз Пятому удалось снять нервное напряжение, завладевшее другом и пожиравшее того изнутри. А если так случиться, когда его не будет рядом? Или просто не будет сил на то, чтобы немного вправить Лину мозги? Что тогда? Вдруг тот сойдёт с ума? Пятый ещё по Дому знал, что Лин очень импульсивен, неустойчив, но ведь тогда им ничего не угрожало, поэтому импульсивность не несла в себе никакой конкретной опасности. Пятый осторожно и ласково погладил Лина по здоровому плечу. – Я здесь, рыжий, – прошептал он, – не бойся, я что ни будь придумаю, обещаю. Пока я жив, я постараюсь позаботиться о тебе, милый… И прости, что так сегодня вышло… это всё я, дурак, виноват… В палату, неслышно ступая, вошел Гаяровский. Он подошел к кровати и сел в ногах. – Как дела? – спросил он. – Уже лучше, – откликнулся Пятый, – к вечеру должен очнуться. – Температуру мерил? – Тридцать восемь, немного упала. Они говорили вполголоса, чтобы не потревожить спящего. – Позволь, – попросил Гаяровский. Пятый уступил ему своё место, тот сел рядом с Лином, взял его за запястье и стал считать пульс, – да, стабильнее, чем утром. И всё же я предлагаю начать антибиотики, сейчас жарко, раны плохие, как бы момент не упустить. Смотри, начнется сепсис, что тогда? Мне такие ситуации не нравятся. – Это нервный срыв, а не заражение крови, – спокойно сказал Пятый, – я сейчас снял это состояние, он проспит до вечера, а там уже будет видна истинная картина. Сейчас её просто не возможно было выделить, всё перекрывал психоз. – Тогда подождём, – согласился Гаяровский, – кстати, ты будешь ужинать? С обедом мы проштрафились, но с ужином… – С удовольствием, – ответил Пятый, – и ему надо или сок или чай… ну, что будет, дать. Я мог бы и сейчас его уговорить принять таблетку аспирина, ему стало бы полегче. – Пока не надо, и так еле кровь остановили, – Гаяровский поднялся, поправил простыню и пошел к двери. На пороге он остановился, – если что, я у себя, в ординаторской, найдёшь. Он вышел, прикрыв за собой дверь. Пятый снова подсел к Лину и задумался. Нет, он не думал о том, как всё могло бы быть, не попади они сюда. Он не искал в своих мыслях причины происшедшего сегодня. Он только горько сожалел о том, что стал таким нерасторопным и не успел вовремя оказаться на месте. Он переживал за Лина, ругал себя и немного, совсем немного, думал о том, что их ждёт дальше. А через два часа очнулся Лин и Пятому стало не до размышлений. – Душно… – слабо, едва слышно, прошептал рыжий. Пятый в это время опять стоял у окна и не расслышал. – Пятый… Ну Пятый же… душно… Пятый быстро подошел к нему и сел рядом. – Что такое? – спросил он. – Что… у меня… на голове… такое?… – не смотря на слабость в голосе Лина уже звучал сарказм. – Полотенце, – объяснил Пятый, – у тебя температура. – Сними… – попросил Лин, – я… менингит так… заработаю… А где… мы?… – В больнице. Ты дешево отделался, радуйся. – Пятый осторожно снял полотенце и положил его в раковину. – Но как тебе могло придти в голову отталкивать эту тварь локтем?… – Рефлекторно… – Лин тяжело быстро дышал в перерывах между словами, – Пятый… руку… отняли?… – На месте твоя рука, – успокоил его Пятый, хотя сердце его сжалось, – я сейчас что-нибудь придумаю, потерпи минутку, хорошо? Тебе дышать трудно? – Да… – Лин попытался облизать пересохшие губы, но язык тоже высох, как порох, – и попить… принеси… – Сейчас, – повторил Пятый и вышел. Ординаторскую он нашел почти сразу, она располагалась на том же этаже, дальше по коридору. – Вадим Алексеевич, – позвал он, – можно вас на минутку? – Иду, – откликнулся тот, – что случилось? – Он очнулся. Вы не посмотрите? – Конечно. Подожди пока здесь, ладно? Пятый присел на стул у стены, подпер голову руками и снова задумался. Так он просидел около получаса. Наконец из палаты вышел Гаяровский. – Всё хорошо, – успокаивающе сказал он, – пойдём, покурим. – Только не долго, я сейчас должен вернуться обратно… Как он? – Напоили, положили в кислородную палатку – и заснул. Ты, наверное, прав, можно и без антибиотиков спокойно обойтись. Он и так оправится. Кстати, а как ты себя чувствуешь? Вопрос застал Пятого врасплох. До этого момента он совсем не думал о себе, и тут вдруг разом осознал, что от жары и духоты у него раскалывается голова, волнами накатывала голодная дурнота, что ноги подкашиваются от усталости… – Когда ты последний раз на себя смотрел? – немного раздраженно произнёс Гаяровский. Они шли по прохладному полутемному коридору, Гаяровский немного впереди. – До чего вы себя доводите, говорить противно… Вон, гляди, – он, резко остановившись, взял Пятого за плечи и развернул лицом к висящему в простенке мутному зеркалу, – страшней войны, ей Богу! Из зеркала на Пятого выплыло изможденное, бледное до прозрачности лицо, с огромными, обведенными синими тенями, глазами, в обрамление полуседых встрёпанных волос, с заострившимся носом и впалыми щеками. Чёрно-красная фланелевая рубашка висела на исхудавших ссутулившихся плечах, как на вешалке, воротник выглядел нелепым хомутом, а руки-щепки свободно болтались в рукавах… Он уставился в глубину стекла, словно зачарованный, голова вдруг сильно закружилась, его качнуло и он даже не заметил того момента, когда пол вдруг выбила у него из-под ног странная чужая сила… Очнулся он в ординаторской. Он полулежал в глубоком кресле, обтянутом коричневым кожзаменителем, а Гаяровский, склонившись над ним, растирал его виски спиртом. Какая-то женщина только что померила ему давление, она уже убирала тонометр, рядом с ней на столе лежал стетоскоп. – Давление низкое, – констатировала она, – что делать будем, Вадим Алексеевич? – Скорую вызовем, – ответил Гаяровский. Женщина усмехнулась. Заметив, что Пятый стал потихоньку приходить в себя, Гаяровский снова склонился к нему и сказал, – дыши глубже. Глубже, я сказал!… Вот так… Зоя, будь другом, сходи на пост и принеси сульфокамфакаин и кислородную подушку. – Хорошо, Вадим Алексеевич, – женщина вышла. Пятый начал снова терять сознание. Увидев это, Гаяровский схватил ватку со спиртом и сунул её Пятому под нос. Тот вдохнул, сморщился, приоткрыл смежившиеся было веки и тихо застонал. – Ну не надо, – на лице Гаяровского Пятый вдруг с удивлением заметил то встревоженное и озабоченное выражение, которое не покидало его собственное лицо на протяжении последних нескольких часов, – соберись немного. Ты долго не ел, что ли? – Долго… – эхом откликнулся Пятый. – Сколько? – Гаяровский помог ему сесть повыше и пристроил под голову маленькую подушку. – Сколько ты не ел? – Дней шесть… я… не помню… – Пятый говорил с усилием, невнятно. – Я… забыл… – Подожди секунду, – Гаяровский отошел от кресла и Пятый, пользуясь этим, снова закрыл глаза. Из забытья его вывело легкое похлопывание по щеке. Он немного очнулся и увидел, что Вадим Алексеевич протягивает ему огромных размеров кружку, полную кофе с молоком. Пятый издал какой-то нечленораздельный звук, схватил кружку обеими руками, приник к ней и начал пить. Кофе стекал по подбородку на грудь, заливал рубашку, а он всё никак не мог остановиться. Сам он нипочём ни удержал бы тяжелой кружки, но Гаяровский вовремя спохватился и поддержал ёё под донышко. Только когда в кружке не осталось ни капли, Пятый, наконец, оторвался, поднял враз осоловевший взор и вдруг увидел женщину, ту самую Зою, которую Гаяровский послал за лекарствами. Она стояла в дверях, держа в руках кислородную подушку и неподвижно смотрела на него. – Я не знала, – всхлипнув, прошептала она, – я не знала, что так бывает… Я только в кино видела, чтобы от голода… – Не стоит, Зоенька. Принесла? – он забрал и женщины ампулы и подушку. – Не расстраивайся, не надо. Это ещё не самое худшее, что может произойти с человеком. Пятый, ещё налить? Пятый слабо кивнул. Зоя пошла наливать кофе, Гаяровский сделал ему укол и дал подышать кислородом. Пятому стало немного легче, дурнота слегка отступила. И хотя мир не приобрёл прежнюю ясность, Пятому стало стыдно за такое проявление слабости. Глаза закрывались сами собой, но он понимал, что это – не сон, а очередное предобморочное состояние и поэтому, стиснув зубы, сдерживался изо всех сил. Заметив это, Гаяровский предложил: – Может, на диванчике полежишь? На тебя смотреть страшно… Зоя, померь ещё раз давление, мне кажется, он как был бледный, так и остался. Женщина снова вынула тонометр. Пятый, заметив это, прошептал: – Может, не надо?… – Надо, надо, – заверил его Гаяровский, – и ты хорош, и я тоже хорош, старый дурак! Не сообразил, уж прости ты меня. Ведь можно было догадаться, в каком ты виде приедешь. Не так уж это трудно… Зоенька, ну что там? – То же, что и было. Я сейчас ещё три кубика сделаю, – она легко отломила наконечник ампулы и набрала в шприц прозрачную жидкость, – потерпи, ладно? Голова Пятого бессильно упала, глаза закрылись. Гаяровский поднял его на руки и перенёс на диван, стоявший в углу ординаторской. Он пристроил Пятому под ноги свёрнутую в несколько раз куртку и спросил: – Зоя, сколько у тебя там кубов? – Три, – откликнулась та. – Добавь ещё два. С другом он весь день сидел, понимаешь ли! Рыжего этого нахала от самого себя стерег… – сердито добавил он. – А что там случилось? – Да, тройной перелом, несчастный случай. Привезли в шоке, и пока тот отходил, этот с ним дежурил, про себя забывши. А результат ты сейчас видишь. Гаяровский закатал Пятому рукав выше локтя и быстро сделал укол в предплечье. – Колоть некуда, – пожаловался он, – одни кости. Зоя, сейчас кислород ему подавай немного, может, подышит – и очнётся. А не получиться – будем дальше решать… – Из-за чего всё это? – спросила женщина. – Кто это, откуда вы их знаете? – Ах, откуда я их знаю? – прищурился Гаяровский. Он подошел к двери, закрыл её на ключ, а ключ положил себе в карман. – Милая моя, всегда думай, прежде, чем задавать подобные вопросы! Всегда! – он отошел от двери, сел на диван рядом с Пятыми, надел стетоскоп и принялся слушать. – Ещё три кубика, кислород и нашатырь. Попробую, должен очнуться. Кстати, у нас тут еды нет, случайно? – Вы свои бутерброды положили на стол, а я их убрала в холодильник. Сыр уже плавиться начал… Подойдёт? – Ещё как, – Гаяровский тяжело вздохнул и вдруг, без всякого предисловия, начал, – около двух лет назад ко мне в больницу приехала моя старая знакомая, Валентина, вы её сегодня видели. Она была в истерике и привезла с собой труп. То есть, я сначала решил, что это труп. Три проникающих ранения грудной клетки, плюс к тому он замерз так, что потерял пластичность, ни сердцебиения, ни дыхания не было, да и быть не могло. Собственно, это было замороженное окровавленное бревно, о чем я Валентине и сказал. Но для очистки своей и её совести решили всё же попробовать. Был у меня в своё время друг, он хвастался, что сумел создать какую-то схему прогрева… Положили в теплую воду и, ни на что особо не надеясь, стали греть по его методе. На шестом часу он начал дышать, горлом пошла кровь, это было невероятно, но он ожил. Я потом долго ругал себя за то, что раньше времени сделал выводы, что схалтурил, не закрыл раны – в них попала вода, а видеть человека, захлёбывающегося своей кровью напополам с водой… человека, которого ты счёл мёртвым… – Гаяровский покачал головой и осторожно расстегнул на Пятом рубашку, – вот они, эти швы. Видите? Он два месяца пролежал у меня, из них один – в реанимации. После того, как его забрали, ко мне приехали несколько людей… странного толка. О чём мы с ними беседовали, и что я был вынужден подписать, чтобы не сесть в тюрьму – это, простите, моё дело. Через несколько месяцев его привезли снова – на этот раз не одного, с другом. Он снова был ранен, правда, немного легче, чем тот, второй. У Лина был пропорот живот, и этот дурак не подпускал к себе никого до тех пор, пока не истёк кровью. У Пятого было сотрясение мозга, причем весьма серьёзное. Я захотел немного разобраться в ситуации, в которую меня втравили. Но мне дали понять, что, начни я разбираться – окажусь там, где раки зимуют, или ещё где похуже. В следующий раз его привезли с пневмонией, он умирал. Вытащили, с огромным трудом, но вытащили. Потом меня иногда стали вызвать туда, где происходит всё это безобразие. Видите эти швы? Несчастный случай. Он опять едва выжил. Интересные случаи, правда? Ранения почти все пулевые, и вы посмотрите, сколько! Несколько раз их привозили ко мне домой. Примерно столько же раз я оперировал, как военный полевой хирург, чуть ли не на полу. Учтите, это только то, что застал я, а шрамов, причем очень старых, гораздо больше, чем известных мне инцидентов. За этот год он попадал ко мне дважды, и оба раза я думал, что теперь это точно конец. Лин здесь уже четвертый раз в этом году, но тут случаи были не такие тяжелые, хотя… как сказать. Вот сейчас, к примеру. Где человек может измочалить себе руку от ключицы до кисти, но саму кисть оставить совершенно целой? – Не знаю, – ошарашено отозвалась женщина. – Я тоже… Ладно. И впредь ничего про них не спрашивайте. Для вашего же блага… Ну-ка давай, дружок, – позвал он Пятого, – давай, мой хороший, хватит нам на сегодня обмороков… Зоя, дай спирт… вот молодец, дыши, ты же всё можешь, если постараешься… полежи, отдохни немного… Зоя, подушка там близко? – Кислородная? – Да. – Держите… Пятый, ты пить хочешь? – участливо спросила она. – Можно, я сяду?… – пошептал Пятый. – А то я снова… отключусь… – Пока не надо, лежи. Подыши немного, станет лучше. Только сознание больше не теряй, не пугай нас, хорошо? И, будь добр, не говори Валентине про это всё, а не то она нам снова устроит скандал, – Гаяровский повернулся к женщине, – Зоя, сходи, проверь, как там дела, всё ли в порядке. Женщина вышла. – Я, кстати, вас хотел о том же попросить, – невнятно проговорил Пятый, – и рыжему тоже не говорите… – Хорошо, – Гаяровский вздохнул, – слушай, пока её нет, объясни толком, что сегодня случилось? У меня такое ощущение, что Лин сунул руку в мясорубку… – Вы не далеки от истинны, – Пятый, опираясь на локоть, попробовал сесть, но Гаяровский его удержал, – помните, я ещё год назад говорил про энергетические субстанции-паразиты, активизирующиеся при определенных условиях? Про то, что существует прямая зависимость между ними и деятельностью наших предприятий? Про полную некомпетентность надсмотрщиков и руководства в вопросах, связанных с уничтожением подобных субстанций? Про опасность для персонала и рабочих? Я предупреждал, но меня никто и не думал слушать… – Что-то такое было… Лежи, я тебе сказал! – Ладно… Так вот, одна эта штука возникла сегодня прямо в стене зала и, прежде чем я успел её остановить, угробила рабочего и покалечила Лина. И едва не убила Юру. Если бы не Лин, который, в отличие от меня, сориентировался достаточно быстро, Юры не было бы в живых. Лин подставил под удар себя, у него просто не нашлось иного выхода… – Ах вот в чём дело! – Гаяровский взволновано заходил по комнате. – А я, дурак, его ругал… стыдно… – Я тоже, – со вздохом признался Пятый, – и его, и себя… Так всё по-идиотски получилось, передать невозможно… Вадим Алексеевич, помогите мне сесть, я опять… плохо… очень много сил потратил на эту тварь… – По-моему, это не тварь. По-моему, это передоз сердечного. У тебя глаза красные, давление, наверно, подскочило. Сейчас я тебе спирта на сахар накапаю, на тебя он ведь как понижающее действовал? – Пятый кивнул. – Клади в рот и рассасывай, сразу голова проясниться. – Спасибо, и вправду, – через минуту Пятый сел, глубоко вздохнул, прочищая лёгкие, и сказал, – всегда найдется на свете что-то, что проймёт. Ну что, сходим покурим? – Ополоумел? Сядь, поешь хоть хлеба с сыром, чокнутый! Я же тебя едва поймал. Стоит себе человек, всё вроде ничего – и вдруг, как дерево на лесоповале, начинает падать. Хорошо, в коридоре никого не было. Я тебя на руки – и бегом сюда. А здесь, как на грех, Зоя. Врач она прекрасный, но болтушка, каких мало. Пришлось слегка напугать её тобой, авось пронесёт, а то ведь растреплет по всей больнице… Ты уж постарайся впредь по людным местам передвигаться на своих двоих, не падай больше. Пока побудь тут, поешь, отдохни, а я схожу, проверю Лина. Что-то Зои долго нет… Он вышел. Пятый перебрался за стол и с упоением принялся за бутерброды. После спирта голова была кристально ясная, дурнота пошла совершенно, остался лишь зверский голод. Немного насытившись, он почувствовал себя совсем хорошо. Кофе он приберег напоследок. Когда он допивал вторую чашку, дверь открылась и вошел Гаяровский, а вслед за ним – Валентина. – Я же тебе сказал, Валя, мы здесь кофе пьём, – объяснил Вадим Алексеевич, – а ты не веришь… – Ага, не верю. Привет, Пятый. Ну, как кофе? Внутривенно или, на этот раз, внутримышечно? – поинтересовалась она, подходя к Пятому и в мгновение ока поднимая ему рукав. – Так, здесь чисто… а это? Вадь, что было? Давай, рассказывай. Не морочь голову. Пятый пожал плечами. Гаяровский беспомощно развёл руки в стороны. Они посмотрели друг на друга и Гаяровский сказал: – Кого мы хотели обмануть? Она же мысли читает!… Давление падало, от усталости два раза терял сознание, но сейчас уже оправился, по-моему. – Я в полном порядке, – поддержал Гаяровского Пятый, – вы к Лину заходили? – В первую очередь. Спит, как убитый. – Гаяровский подошел к столу и, взяв пачку сигарет, принялся рассеянно вертеть её в руках. – Мы сейчас придём, ты пока полежи. – Я не хочу, лучше уж с вами. Кстати, Валентина Николаевна, что с Юрой? Где он? – поинтересовался Пятый, пока они шли по коридору по направлению к курилке. – Исчез, – ответила Валентина. – Ни дома нет, ни на работе, я звонила, пыталась его найти, но пока безуспешно. Скорее всего где-то запивает происшедшее, до завтра не появиться. – Во сколько он уехал? – спросил Пятый. – Как привез нас сюда, так сразу и смотался. Ничего не объяснил, только твердил, как помешанный, про какую-то штуку из стены. Мне сегодня кто-нибудь расскажет, что случилось? Пятый принялся рассказывать ей то же, что и Гаяровскому и Валентина вспомнила, как около года назад к ней пришли Пятый с Лином и попросили ни много, ни мало, вызвать на предприятие начальство, причём срочно. На следующий день приехал шеф со свитой, закрылся с Пятым и Лином в комнате и просидел там с ними целых два часа. О чём шла беседа, ей, конечно, не доложили, но Пятый, кода выходил после этого разговора из комнаты, был бледен от бешенства. Лин выглядел не лучше, в довершение ко всему он ещё и ругался, как сапожник. На вопрос “Что происходит?” Лин, сплюнув сквозь зубы, процедил: “Ничего хорошего. Будьте осторожны, Валентина Николаевна”. На этом тема оказалась тогда полностью исчерпана. И вот только теперь она получила столь неожиданное продолжение. “Зачем я про это вспомнил? – с раздражением подумал Гаяровский. Он ехал домой, ночная дорога была пустынна, а свет неоновых фонарей придавал ей какой-то нереальный фантастический вид. Двигатель ровно шумел, словно стараясь успокоить Гаяровского своей незамысловатой песенкой. – Хотел Зою напугать, а в результате напугал себя…” Он опять, помимо своей воли, представил то тёмное и холодное зимнее утро. Он только что заступил на дежурство и оно не обещало ничего дурного. До того проклятого момента, когда в маленький кабинет не ворвалась его давняя знакомая, Валентина. Увидев её, Вадим оторопел. Она была совершенно не похожа на себя, словно подменили. Вадим знал её ещё с института, который она бросила на третьем курсе, чтобы укатить на Север с каким-то хмырём. Пропав на несколько лет, она потом таки вновь возникла на горизонте – с деньгами, машиной, квартирой и новым мужем. Изредка они встречались на чьих-то днях Рождения, перезванивались и того реже и уже начали постепенно забывать о существование друг друга. Валентина во время их нечастых встреч была элегантна, остроумна, всегда хорошо одета во всё импортное и неизменно весела. Поэтому, увидев на пороге кабинета нечто в лыжной куртке, шапочке “петушок” и спортивных штанах, он слегка растерялся. – Валя? – ошарашено спросил он. – Это ты? – Вадим, мне нужна твоя помощь! – выпалила она, даже не поздоровавшись. – Что такое? Да ты входи, расскажи толком, – он заметил, что Валентина как-то подозрительно хлюпает носом, а глаза у неё красные и опухшие от слёз. – Вадим… Пошли. – Куда? – Это здесь, они пропустили машину, она у крыльца стоит… Вадим, прости, но мне больше не к кому было обратиться… – Хорошо, иду… Да что случилось, наконец? Валентина вытащила его за собой из приемного покоя на мороз. В темноте раннего утра не было видно ни зги, они спотыкались, скользили на льду, холодный ветер нещадно рвал с плеч Гаяровского халат. Валентина подвела его к “Уазу”, стоящему немного в стороне от других машин, и распахнув настежь задние двери, повторила: – Мне не к кому больше обратиться. – Что… что за чертовщина? – Вадим всё ещё ничего не видел. Валентина зажгла в машине свет и Вадим разглядел на полу кузова что-то, завернутое в брезент защитного цвета и по очертаниям похожее на человеческое тело. Валентина откинула край брезента и он, наконец, понял причину её истерики. Перед ним лежал труп, промерзший, как магазинное мясо, волосы покрывал слой инея, широко открытые глаза невидяще уставились в потолок машины, лицо, покрытое коркой льда было совершенно белым. На рубашке, или, вернее, на том, что от неё осталось, виднелось очень много замерзшей крови, смешанной со снегом. Гаяровский несколько секунд смотрел на всё это, а потом снова закрыл тело задубевшей от мороза жесткой тканью. – Так что ты от меня хочешь, Валя? – в полном недоумение спросил он. – Вадим, сделай хоть что-нибудь… – простонала Валентина. – Валя, он мертв. Когда это произошло? – Сутки назад… Вадим… – Валентина умоляюще прижала кулаки к груди. – Валя, это уже не человек. Это замороженное окровавленное бревно. Тут не только я, тут сам Господь Бог не поможет. – Ну, пожалуйста, Вадим… может, можно хоть как-то его отогреть… Может, он ещё… – Нет, Валя. Нет. Тут одна дорога – в морг. Кто это был? – Вадим… я не имею права… ну, попробуй, ну что тебе стоит?… – Валентина уже плакала навзрыд. – Неужели тебе жалко?… Тебе же… Дмитрий Андреевич… тогда рассказывал… про… – Дима врун, каких мало, – жестко сказал Гаяровский, – но… хорошо. Закрепи получше брезент, я пойду за каталкой. Только учти – нигде на стороне об этих… экспериментах… ни слова. И постарайся не рыдать в коридоре. Не стоит привлекать к себе внимание. Через пять минут Гаяровский вернулся. Вдвоём с Валентиной они уложили тело на привезенную им каталку и потащились к корпусу. На их счастье в коридоре приемной почти не было людей и они без лишних разговоров доставили свой груз туда, куда хотели. Помещение, в котором они находились, предназначалось вовсе не для больных. Фактически, это была подсобка, в которой иногда мыли особенно грязных пациентов травматологии. Например, пьяных. Потому, что там стояла ванна. Закрыв дверь на ключ, Вадим проворно сбросил брезент на пол и приказал: – Валентина, срезай одежду. Поживей, меня люди ждут, – он открыл краны и в ванну хлынули бурлящие струи воды. Вадим опустил в воду градусник и, в ожидании, пока наполниться ванна, принялся осматривать лежащего на каталке. Казалось, что человек этот умер в момент неимоверного физического напряжения, страшно худое, тщедушное тело его выгнулось дугой, на обнаженной искалеченной груди можно было легко сосчитать ребра, голова запрокинулась назад, кулаки были судорожно сжаты. На груди оказалось целых три пулевых раны. Выходных отверстий не было. Гаяровский тихо свистнул. – Это что, собака покусала? – ехидно спросил он, но ответа не получил. – Брюки снять не можешь?… Хрен с ними, воду в ванну я налил, кладём прямо так, оттает немного – стащишь. Значит, по словам нашего вруна, схема такая – сейчас вода примерно около восемнадцати. Каждые полчаса увеличивать температуру в среднем на два градуса. Это первые три часа. Дальше – по четыре, до тридцати шести. При появление трупных пятен процедуру прекратить. Градусник я оставил. Вот дерьмо, вот ложка. Я буду заглядывать, но ты пойми, мне же работать надо. Ладно, понесли. Или давай я сам… надо же, какой лёгкий… всё, я пошел, Валя. – Голову ему держать надо? – спросила Валентина. Когда тело опустили в воду, кровь начала постепенно окрашивать её в розовый цвет. Иней на волосах уже растаял, и Гаяровский заметил, что вовсе не из-за него волосы выглядели седыми. Они были седыми сами по себе. – Не стоит, Валя, – сказал он и, подумав секунду, добавил, – руки отморозишь. Он вышел. Заглянуть в следующий раз получилось только часа через три. Вадим застал Валентину рядом с ванной, она поливала из сложенных лодочкой ладоней плечи лежащего. Тело уже обмякло, стало пластичным и теперь создавалось странное впечатление – толи кто-то принимает полусидя розовую ванну, толи кто-то порезал себе в ванной вены. Вадим подошел ближе. – Давай посмотрим, Валя, – сказал он, – помоги мне его вынуть. – Вадим, ты меня напугал, – жалким голосом, вздрогнув, ответила она. Вдвоём они переложили тело на кушетку. Вадим надел стетоскоп и принялся слушать. Сердце, конечно, молчало. – Глухо, как в танке, – констатировал Вадим Алексеевич, – может, хватит? – Вадик, ты же говорил – шесть часов… ну подожди ещё немного… Вдруг получиться? “Да уж, получиться! – подумал Вадим, мрачно созерцая тело. – Даже без гипотермии вот эти две дыры в груди отправили бы его на тот свет…”. – Ладно, Валя, давай продолжим. Но через три часа я сам прослежу за тем, чтобы тело отвезли в морг. И не спорь со мной. Ты, видно, хочешь дождаться, пока оно начнет гнить… – он резко повернулся и вышел прочь, мысленно обругав себя за то, что имел неосторожность связаться с этой истеричкой. Настроение было ни к черту, он был зол на себя и на Валентину, орал на санитаров, грубил больным и с нетерпением поглядывал на часы. Оставалось уже, слава Богу, меньше часа. И тут события вдруг закружились, как безумная карусель. В приемную вбежала Валентина и крикнула: – Вадим, быстрее! – Что?… – Быстрее же! Почуяв неладное, он бегом ринулся вслед за ней по коридору. То, что он увидел, добежав, его поразило. Тело, которое ещё несколько секунд назад он считал необратимо мертвым, сотрясали конвульсии. Человек в ванне бился, пытаясь дышать, но у него ничего не получалось – при вдохе через раны на груди всасывалась вода, при выдохе она же, окрашенная кровью, потоком выхлёстывала изо рта, из носа, из ран… Пол вокруг был залит водой и кровью. Конвульсии ослабевали с каждой секундой, и Гаяровский вдруг отчётливо понял, что человек этот ожил только для того, чтобы сразу умереть заново. – Валя, бегом в реанимацию за бригадой! Позови Игоря, поняла? Бегом! Валентина умчалась. Вадим выдернул человека из воды и бросил его грудью себе на колено. Несколько раз сильно надавил на спину. Когда поток воды из лёгких немного иссяк, Гаяровский положил его на пол и приник ухом к груди. Тот уже не дышал, биение сердца едва прослушивалось. Гаяровский попробовал было сделать вдох ему в рот, но ничего не вышло – в лёгких еще оставалась вода. Коридор огласил топот ног, в комнату влетела Валентина, а следом за ней – дежурная бригада реаниматоров с Игорем во главе. – Вадим… это ещё что такое? Господи, помилуй! – Игорь без лишних вопросов опустился на колени рядом с Гаяровским и принялся помогать. Через полминуты он сказал: – Он почти не дышит, ты видишь? – В зал? – Обалдел, что ли? На стол, срочно. Что ещё, кроме того, что я вижу? – Переохлаждение. Всё, потащили. Там в коридоре каталки есть? – Что-то было… ага, ребята уже везут… какталка… не наша… взяли… У меня операционная свободна, так что ко мне… Валя, помоги его подготовить, пока мы замываемся, ладно? – Игорь, там изо рта кровь льёт… прямо ручьём, – сказал один из ассистентов, пока лифт вез их на третий этаж. – А ты как хочешь? – ехидно спросил кто-то. – Чтобы можно было регулировать? – Заткнитесь, вы! Бегом за кровью. Валя, какая группа? – Третья, отрицательный резус. Вадим, я же тебе говорила, а ты не верил… – Верил, не верил… чай, не в ромашку играли… Игорь, что там? – Тахикардия. Пульс сухой, под двести… Где вы это выловили? Не в Москве-реке, случаем? Лифт остановился и бригада, расталкивая коридорный люд, чуть не бегом устремилась к операционным. С поста, им в след, закричали: – Вы в какой будете? И документы где? – Мы во второй. А писанину свою можешь за… ой! Игорь Сергеевич, ну за что вы щиплетесь? Больно же попу… – молодая темноволосая медсестра изобразила на лице обиду, грозящую перерасти в легкий флирт, но Игорь Сергеевич оборвал её, строго сказав: – Много треплешься, Татьяна. На пороге операционной врачи остановили каталку и Игорь сказал, секунду помедлив: – Вадь, а стоит? По-моему, он холодный, как лёд, уже сейчас… – Давай рискнём. Будет что потом внукам рассказать. – Мои будущие внуки обойдутся сказками Андерсена… Когда, наспех замывшись, они быстро вошли в операционную, их встретил прежде всего анестезиолог по кличке Серый, человек весьма неординарный и со странностями. Об этих странностях ходили по больнице самые разные слухи, но это не мешало Серому, бывшему врачу из четвертого управления, оставаться одним из лучших. Хотя работать с ним могли не многие – стиль работы у Серого был экстравагантен, как и вся его жизнь. И своим стилем он мешал работать другим. – Приготовили? – спросил Игорь. – Если вы про бутерброды, то мне с сыром, – добавил Серый. – Здравствуй, Сергей, – сказал Гаяровский, – давайте начинать. – Расширитель… где-то он у меня тут был… трубочка… ишь ты, какие дырочки! Можно посмотреть?… Это мышки прогрызли, да? – Мышки, мышки… трубку ввёл? – А то! Ты только посмотри, как! – Отстань. Продезинфицируйте поле. – Вадим поглядел на Игоря и спросил. – С чего начнём? – Ноль на мониторе, сердце встало, – доложила сестра. – Ни с чего, – констатировал Серый. – Адреналин и внутрисердечную иглу, – приказал Гаяровский. – Вадим, не надо, – попросил Игорь. – Надо. Что? – По-прежнему ноль. – Разрядник. – Вадим, это уже… – Ты что, глухой?! Разрядник давай! – Волновые сокращения. – Повтори, скорее! – Тахикардия. – Вадим, вскрывай грудную клетку, может, прямым массажем… – Скальпель… зажим… Несколько долгих секунд в помещение висела тишина, нарушаемая лишь сопением хирургов под масками да лязганьем инструментов. – Расширитель, – приказал Игорь, – уж лучше я грудину расколю, мне привычней… – Рефрактор, – сказал Вадим. Серый сделал вид, что зажимает уши. Медсестра хихикнула. Игорь цыкнул на неё, но она захихикала ещё сильнее. – Поехали. Тань, ты ржать будешь или работать? – Та… та… тахикардия, как была… ох… Ребра протестующе хрустнули. – Скальпель. – Ребята, кровь в трубке, – удивленно сказал Серый, – причём много. Я, конечно, ничего не имею против того, чтобы вы её перекачивали на мою сторону, но предупреждать же надо… – Игорь, продолжи. Я посмотрю. – Сердце нормально пошло. – Куда пошло? – спросил Серый. – Иди ты в жопу! Что у тебя там?… – Гаяровский бросил беглый взгляд на трубку, да так и застыл. – Опять… это вода с кровью. У него же полные легкие воды до сих пор! Игорь, попроси Таньку поднять стол, если он работает! Отсос дайте! – Не дышит, – заметил Серый, – а знаешь, почему? – Не знаю и знать не хочу! Снимай трубку! – Не дышит, по тому, что ты – дурак. – Скальпель. – Вадь, ты что хочешь сделать? – поинтересовался Игорь. – Трахеотомию. – Зачем? – Чтоб он дышал сегодня, наконец! – разозлился Гаяровский. – Канюлю давай, Татьяна. Нет, не эту, подлиннее. – Трубку снял. И что? – Переставь на канюлю. Вода выходит? – Ну не то, чтоб фонтаном, но есть. Слушай, Вадик, ты гений. Смотри, задышал. До меня бы в жизни не доперло. – Как прикажите работать при поднятом столе? – раздраженно спросил Игорь. – Закрой поле, подожди пару минут. – Булькает? – радостно спросил Серый. – Прекрати комедию, – попросил Гаяровский, – ребята, послушайте меня все. Похоже, нас втравили в очень большие неприятности. – В смысле? – спросил Серый. – Понимаете ли, эти дырочки… – Вадим, здесь не совсем дураки собрались. Мы и так видим, что это пулевые ранения. Думаю, я о них имею гораздо более глубокое представление, чем ты. Но я не совсем понимаю, к чему ты клонишь? – настороженно спросил Игорь. Он отошел от стола и повернулся к Гаяровскому. – Ладно, пока у нас есть немного времени. То, что у нас сейчас на столе, привезла утром одна моя приятельница… – начал тот. – Ну, Валька, её тут почти все знают, – откликнулся Игорь. – Постой, как – утром?! – изумился он. – Во сколько?! – В полвосьмого, а то и раньше. – И где ты его прятал до двух часов дня? – Я его размораживал. Это был труп, понимаете? Смерзшийся труп. Он был безнадежный, потом, кому интересно, может посмотреть, там, в карте, моей рукой записано буквально следующее: “гипотермия с летальным исходом”. – Вадим в отчаяние сокрушенно покачал головой. – Валентина уговорила меня попробовать что-нибудь сделать. Мы с ней положили его в воду, стали согревать… Да Господи, я бы его хоть в печку сунул, лишь бы от неё отвязаться! А он на шестом часу ожил. – Вадим беспомощно развёл руки. – Ну откуда я мог знать?! Естественно, при пневмотораксе в раны попала вода, её теперь в лёгких наверное столько, что троим утонуть можно… Но это не главное. Кто в нашем великом государстве носит оружие? Или военные, или милиция. Далее. Тряпки, которые на нем были, имели казенный вид. Далее. Валентина приехала на “Уазике”, номера похожи на военные, это можно потом проверить, машина стоит под окном. Отсюда напрашивается неутешительный вывод – Валя нам привезла… этого… не знаю кого… после расстрела. – Ого! – Серый присвистнул. – Ты круто берешь, Вадим. Не торопись с такими выводами. Всё, поехали дальше, воды почти нет, а если появиться – дадите отсос. Пока не важно – расстреливали его или нет, важно попробовать спасти ему жизнь… – Чего вы раньше-то про гипотермию молчали? – удивленно спросила Танька. – Я тогда кровь и глюкозу согрею, трудно что ли… – Если боишься за себя, то мы можем сказать, что тебя тут не было, – твердым, не допускающим возражений голосом сказал Серый. Вадим посмотрел на Серого, словно видел его впервые. – За себя я не боюсь. А вот про тебя, Игорь, мы так и скажем. У тебя – Котя и Толик, тебе не нужны больше приключения. Хватит и Афганистана. – Ладно… Всё. Тема пока закрыта. Тань, освободи поле. – Сию минуту. – Скальпель. Вскоре Игорь произнёс: – …Вадь, одну вижу. Пинцет. Слабо звякнуло. – Шей. Несколько минут тишины. – Игорь, вот ещё одна. Сейчас… – Стой! – вдруг сказал Игорь. – Дай я посмотрю. Оба хирурга склонились над разрезом. – Это ещё что такое? – внезапно севшим голосом произнёс Вадим. – Спокойно. Это похоже на аорту. – Здесь? Игорь поднял глаза. Их взгляды встретились. “Молчи! – говорили глаза Игоря. – Только молчи!” – Не трогай пулю, вскрой по длине. То, что они увидели, раздвинув окружающие ткани, не поддавалось пониманию. Они просто молча созерцали. – Иномарка. Шесть цилиндров, – прошептал Вадим. – У “Москвича” четыре, а у неё шесть… – Вы там про что болтаете? – вмешался Серый. – Машины обсуждаем. Если два выйдут из строя, остальные четыре ведь работать не будут? – спросил Игорь. – Будут, но плохо, – ответил Вадим. – Вижу последнюю. Мне всё ясно. Это гиблое дело, Вадь. Перед ними в разрезе лежало второе сердце, размером в треть обычного, двухкамерное. Оно присоединялось к простому около главных сосудов, но эти соединения были повреждены – сверху раздавлены пулей, снизу пережаты осколком ребра. Сердце не билось. – Зажим, – приказал Игорь. – Что сделаем? – Попробуем промыть от тромбов и вколем ударную дозу адреналина. Может, пойдёт. Скальпель. – Физиологический раствор сто кубов и внутрисердечную иглу… Пережми, тромбы, по-моему, локализуются здесь… Вводи раствор… – Отсос… пошли тромбы… Вадим, прогони несколько раз рукой… – Добавь раствор… Шей, Игорь. Если будет воздушный… – Знаю. Кетгут. – Скоро? – Всё. Очень интересно… Адреналин. – Наполнение? – Есть. Пошло. – Что у вас там? У меня монитор взбесился… – пожаловалась Таня. Несколько минут сердца работали вразнобой, но потом их ритм полностью синхронизировался. Хирурги снова переглянулись. – Никогда не делал и больше никогда не буду делать операции на сосудах, – сказал Игорь. – Дайте мне старый добрый аппендикс. – Давление поднялось, шестьдесят на семьдесят, – отрапортовала Таня. – Кровь в моче. – Давно? – Раньше и мочи-то не было. – Немного подожди. – Вадим глубоко вздохнул. – Игорь, шьём грудную клетку, минуту отдыхаем и вскрываем брюшную полость. Сейчас я тебе дам аппендикс, ты сам попросил. – Может, пока положить в зал на пару суток? – спросила Таня. – А то вы тут промучаетесь, а он умрет. И все зазря будет… – Молчи, женщина, – отрезал Вадим, – отрежу язык. По Домострою. Когда швы были наложены, хирурги отошли от стола. – Таня, этот инструментарий – в автоклав, приготовь другой комплект. Обработай поле. И что там на мониторе? – По сравнению с тем, что было – очень ничего. – А по сравнению с нормой? – Хреново. Еле-еле. Уж не знаю, чем вам аукнется ваша затея. – Посмотрим… – Вадим поднял глаза и Игорь заметил, не смотря на маску, что у него на лице очень странное выражение. Нехорошее выражение. – Я не думаю, что это стоящая идея, Вадим, – очень тихо, чтобы не слышали остальные, сказал он. – Мы этим не добьёмся нужного результата. Он будет только одним – наша совесть на всю жизнь останется загажена. Я могу и сам закончить. Если у человека появляются подобные мысли, ему лучше не подходить к столу на пушечный выстрел. – Не говори белиберды. Всё. Начали… – …Зажим. Таня, приготовь тампоны, кровит. Ага, спасибо… Игорь, ты был прав, в брюшной полости кровь. – Захожу… Вадь, по-моему, его очень сильно били… – Я так и понял… – Отсос. – Давление падает. – Зажим. – Мне кажется, отбиты почки. – Всё может быть. Да, и вправду… – Разрыв нашел, и не так страшен оказался черт, как его малевали. – Чего там? – Ткани, удар скользящий, или пережало чем-то. Странно, но это похоже… словно мышцы разорвали изнутри… крови много, но это не опасно. Может и отойдет, внутренности-то целы. – На первый взгляд. Если хоть несколько дней проживёт, сделаем рентген и посмотрим, что там и как. Всё, шьём – и в зал. Через полчаса они наложили последний шов. – Счастлив наш Бог, – вздохнул Игорь, когда всё закончилось. Пациента увезли и они, наконец, остались один на один, – по-моему, мы все сделали, как надо, – он стащил маску и направился к раковине – сполоснуть руки и сделать пару глотков воды. – Уж не знаю, – с сомнением покачал головой Гаяровский. – Пока у меня есть время отвлекать нашего цербера, советую тебе сматываться отсюда, чем быстрее, тем лучше. Я пойду в зал, проверю, как там дела, я же Вале обещал… – Встретимся на улице минут через двадцать, – попросил Игорь, – кое-что надо обсудить… – У входа? – Нет, у морга. Там народу поменьше. – Хорошо. Гаяровский вышел и неторопливо прошествовал к реанимационному залу. В зале он не застал уже никого – определив поступившего, все разбрелись по своим делам. Вадим подошел к койке и с интересом принялся рассматривать лежащего на ней человека. Это лицо, не смотря на трубки и аппараты, не смотря на белый казенный кафель стен и неприятное искусственное освещение, почему-то вызывало у Гаяровского странные реминисценции. Оно что-то поразительно напоминало. Вадим вгляделся внимательно. Высокий лоб, ровно очерченные брови, высокие скулы, глубоко посаженые глаза, ровный нос… Немного странные пропорции, но ничего экстраординарного. Лицо аккуратное, правильной формы, удлиненное, но страшно исхудавшее, очень молодое, вернее, кажется молодым, поправил сам себя любивший точность Гаяровский. Запавшие щеки, едва заметная складка между бровями, а главное – полуседые, густые, длинной ниже плеч, волосы, вот что скрадывало первое ощущение. “Лет тридцать… нет, моложе… двадцать семь, двадцать восемь… хотя на первый взгляд меньше… Кто бы это ни был, лицо у него очень нестандартное, прямо скажем, странноватое… Но на бандита или убийцу он совсем не похож…”. Гаяровский вытащил из кармана крошечный блокнотик, нашел чистую страничку и принялся торопливо делать набросок – в своё время он неплохо рисовал и надеялся, что руки помогут вспомнить то, что не помнит голова. Через несколько минут набросок был готов и Гаяровский стал рассматривать уже его, а не натуру. Немного подумав, он поместил портрет в рамку, пририсовал некое подобие нимба, неясный полукруг над головой, с тенью креста, вписанного в него, и, раздраженно дернув плечом, захлопнул блокнот. Этого ещё не хватало! Если пациенты начинают напоминать святых на старинных иконах – значит, точно, пора уже лечиться самому. Он быстро сунул блокнот обратно в карман и прислушался. В направление зала кто-то шел. Гаяровский сделал вид, что заинтересован показаниями приборов, при чем так, что даже не обращает внимания – кто бы это мог быть? – Смотрите? – он мгновенно узнал этот голос. Эта баба ещё ничего, тут есть экземпляры и похлеще. – Да… зашел посмотреть… Сами знаете, сложный случай… – Вы, Вадим, всё это проделали зря. Работа, конечно, была ювелирная, но он слишком сильно истощен, чтобы выжить. Дадим ему немного времени… – Вы подождите с выводами, – попросил Гаяровский. Женщина с сомнением покачала головой, – я вот поторопился, а теперь раскаиваюсь. Кстати, я же трахеотомию делал… вы канюлю почему решили снять?… – Не нужна стала, вот и сняли. Воды больше нет, хотя хрипы всё еще есть. Температура низкая… анализы взяли, лаборатория была… посмотрим. Такой слабый, прикоснуться страшно, не то что бы… – А вдруг? Давайте всё же попробуем… может, выйдет? – Хорошо, попробуем. Раз уж он выдержал операцию, думаю, что шанс у него есть. Гаяровский попрощался и вышел из зала. Отойдя в сторонку, он залез в карман халата и, покопавшись там, выудил на свет странного вида удостоверение и принялся его внимательно разглядывать. Эту корочку выронила Валентина в самом начале событий и у Гаяровского не было пока времени понять, что же лежит у него в кармане. Удостоверение было в стандартной темно-синей обложке, но на этом сходство с другими, виденными Гаяровским подобного рода документами, заканчивалось. В нём помещалась не черно-белая, как обычно, а цветная фотография, потом шли все Валентинины данные – от места прописки и номера паспорта, до роста, веса и размера обуви. Далее помещалось название спец проекта, в котором работала Валентина. Название привело его в замешательство. “Сизиф”, вот что было написано в отдельной графе. И допуски. Уровни с первого по восьмой – везде. Не понятно… Государственные учреждения – везде. Социальные службы – везде. Правоохранительные органы – везде. Военные базы… “Так вот почему её пропустили на этой машине прямо к подъезду больницы, – подумал он, – это ведь пропуск в приемную к самому Господу Богу… Они не имели права её задержать…”. Гаяровский сунул пропуск в карман и пошел по коридору в сторону лифта. Валентина дожидалась его на первом этаже. Валентина неподвижно сидела на лавочке в углу коридора. Она уже не плакала. Глаза её были сухими и воспаленными, на лице было написано такое глубокое отчаяние, что Вадим ужаснулся. Она поднялась ему на встречу. – Умер? – чужим голосом спросила она. Вадим отрицательно покачал головой. – Нет. Не умер, Валя. В реанимации. Мы попробуем его спасти, он вполне может выжить. Очень сложная была операция, и если бы не Игорь… – Спасибо, Вадим… прости, что я так… сплоховала… я очень волновалась, ей Богу, ты пойми… – Валя, не стоит. Ну, зачем ты так… Лучше давай отойдем в сторонку, надо поговорить… – Они прошли по полутемному коридору к лестнице, и Гаяровский тихо произнёс, – Скажи мне, что вообще происходит? Кто это? И откуда? Его что, хотели расстрелять? Только умоляю, скажи правду! Отвечать-то ведь мне… – Это был несчастный случай… Вадим, его никто не расстреливал, поверь мне, в него попали случайно. Меня не было в городе, мы с Олегом только сегодня в шесть утра приехали домой. Мы на горных лыжах катались… ладно… это не про то… Не успели мы войти – звонок, с работы… Мне велели приехать… Вот я и приехала… а он… мертвый… Валентина тихо заплакала, Вадим обнял её за плечи. – Валя, ну зачем так… Он жив. Мы всё делаем, чтобы его спасти… – Пятый, он очень… ну, он и до нашего отъезда был болен… а уж сейчас… Ну, я приехала… темно… ничего не видно, они меня к забору потащили… оказывается, в него стреляла охрана периметра… спутали… не могу назвать, права не имею, извини, Вадим… его оставили на морозе… бросили умирать… никто даже не подошел к нему… скоты! – Валя, его что – били? – спросил Гаяровский. – Его не били, Вадим, его убивали! Он это понял и только поэтому решил бежать… он всегда дожидался меня, никогда не пытался выбраться оттуда, если меня не было… это же опасно, они про охрану лучше меня всё знают… И он, и Лин… они пока в своём уме… – Кстати, ты тут кое-что уронила, вот, возьми. А то ты на свою работу не попадешь. – Вадим протянул ей корочку и Валентина спрятала её в карман. – Спасибо, Вадь… – Валентина утерла глаза насквозь мокрым платочком. – Я уж думала, что в этой кутерьме совсем его потеряла. Хотя эта бумажонка теперь почти ничего не значит, у нас ввели новую систему. Мы теперь по карточкам ходим. По магнитным. И внешнюю охрану у нас снимают… – Ты мне потом расскажешь, как это всё происходит. Сейчас не надо, людей много, не стоит лишний раз рисковать. – Хорошо… Вадь, можно я домой позвоню? А то Олег с ума сойдет, он всегда за меня так волнуется… Вадь, скажи, что там? Как он? – Если хочешь правду, то вот что я тебе скажу. Он очень слабый. Показатели – так себе, записали как критическое. Если у тебя есть возможность достать кое-какие препараты – привези, ты ему этим поможешь. Сидеть здесь сегодня тебе совсем не обязательно, тут полно врачей. Поезжай домой и не о чём не волнуйся. Всё будет хорошо, Валя. И смена у нас сегодня прекрасная, люди ответственные, не подведут. Так что звони из ординаторской и езжай с чистой совестью. И вот ещё что. Если можешь, немного поторопись с лекарствами. Тут время дорого, сама понимаешь… – Вадим… ещё раз прошу, прости меня, если сможешь… я не хотела тебя подводить, но ситуация такова, – Валентина запнулась, но продолжила, – что ты можешь… ну, иметь некоторые неприятности… но я постараюсь, чтобы такого не произошло… – Валя, я подъеду к тебе, и мы спокойно поговорим. Поезжай домой и жди меня, хорошо? – Во сколько ты приедешь? – поинтересовалась Валентина. Они медленно шли в сторону ординаторской, Вадим немного впереди. – Я хоть приготовлю что-нибудь, а то неудобно получается – ты тут столько времени с ним провозился… – Ничего не нужно, Валя. Всё, иди звонить и езжай домой. В ординаторской, на их счастье, никого не было. Вадим закурил и присел в шаткое кресло, а Валентина принялась накручивать свой домашний номер. Ответили ей почти сразу и Вадим стал машинально прислушиваться к разговору. – Олежка… да, это я… из больницы… нет, он жив… что?! Как – приехал?! Он что, там? У нас дома?… что происходит?… дай ему трубку… Лин, это я, привет… как ты там оказался?… как – не помнишь?… Ну не молчи, не надо… ах, вот что… нет, Лин, он не умер, он жив… я не вру… могу позвать хирурга к телефону… который оперировал… – она прикрыла трубку рукой и прошептала, – Вадим, скажи пару слов, человек с ума сходит… – О чем? – Ну, о том, что всё нормально… пожалуйста, Вадим… – Хорошо, – Вадим отобрал у неё трубку и произнес, – аллё, здравствуйте. Простите, не знаю вашего имени… – он специально сделал паузу, но в трубке слышалось лишь тяжелое прерывистое дыхание, словно человек на другом конце провода прилагал все усилия, чтобы не разрыдаться. – Я оперировал вашего друга и сейчас могу сказать, что у него есть хороший шанс выжить. Думаю, мы сегодня увидимся и смогу рассказать вам всё подробней, если вам угодно. Человек не произнёс не звука. Гаяровский пожал плечами и передал трубку обратно Валентине. – Я пошел, Валя. У меня дела. Ты ещё будешь говорить? – спросил он. – Да, – она прикрыла трубку ладонью и сказала, – я на счёт лекарств позвоню и поеду. Ты во сколько приедешь? – Часа через три, не раньше. Счастливо, Валя. – Вадим, меня пустят в зал? – на лице Валентины появилось жалобное вопросительное выражение. – Я хочу на него посмотреть, попрощаться, если можно… – Не знаю, стоит ли, но я распоряжусь, чтобы тебя впустили. Пока, Валя. Гаяровский быстро оделся и вышел на улицу. Холодный ветер, что дул утром, немного унялся, выглянуло солнце. Он прошел вдоль корпуса и свернул на дорожку, посыпанную песком, ведущую к стоящему в отдаление зданию морга. Игорь уже ждал его, приплясывая на чистом белом снегу. Крупный добродушный человек, волею судьбы занесенный в своё время в Афганские горы, изведавший все ужасы войны, попробовавший горе в полной мере, научившийся состраданию и сочувствию не по книгам и фильмам, а самой жизнью своей постигший все эти истины, Игорь сумел не озлобиться. Не опустился на самое дно, а заново, по крохам, по кусочкам, создал свою нынешнюю жизнь. Великолепный военный хирург, он предпочёл работе в элитном госпитале честную службу в простой рядовой больнице только потому, что здесь его никто не трогал, ни что не угрожало той размеренной и спокойной жизни, которую он вёл и хотел вести впредь. Дома его ждали жена и маленький сын, которых он любил до безумия, ради которых столько выстрадал и перенёс. А теперь этому годами выстраиваемому спокойствию угрожали несколько маленьких кусочков свинца, извлеченных из груди того странного человека, что привезла Валентина сегодня утром… – Принес? – сразу спросил Игорь, как только Гаяровский подошел. – Принес, – ответил Вадим, доставая из кармана пули и передавая их Игорю, – и дальше-то что? – Не знаю, – честно признался Игорь, – что сказала Валя? Расстрел? – Нет, несчастный случай. По-моему, она врет. – Вполне вероятно, – согласился Игорь. – Как думаешь, выживет парень, или нет? – Если честно, то я думаю, что нет. Кстати, пули от Калашникова, я такие не раз видел. Ладно, время покажет, Вадь. Ты, кстати, заметил, до какой степени он истощен? Я и не знал, что в жизни своей такое увижу. До того, как в него стреляли, его ещё и избивали, видимо долго. Его и без ран, которые мы шили, можно было класть в зал, просто чтобы вывести из кризиса, это же дистрофик… Нет, Вадим, это труп, по-моему… Да ещё и вода в лёгких… пневмония ему обеспечена… – Я, кретин, добавил… – Вадим сжал ладонями виски. – Согрел, понимаешь, беднягу. Додумался, придурок… – Не стал бы ты его греть, он бы и не ожил. Не стоит переживать, Вадим, всё, что Бог не делает, всё к лучшему. Я сейчас подумал – авось выкрутимся, где наша не пропадала. И парня этого спасём, не таких выхаживали… – Игорь, мы решили тебя не подставлять, – твердо сказал Вадим, – ты молчи, не признавайся, а мы уж, как ни будь устроим тебе алиби. Всё, езжай домой, и скажи Котьке… ну, расскажи, что тут было… вы были вместе, понял? – Понял, понял… Бывай, Вадим. Ни пуха! – К чёрту, – Вадим проводил глазами широкую Игореву спину и почти бегом припустил обратно в корпус. Валентину он не застал, лишь увидел мелькнувший за воротами зеленый, армейского образца, “Уаз”, стремительно набирающий скорость. Вадим на секунду задержался на крыльце, бросил рассеянный взгляд на заметенный снегом двор больницы и поспешно прошел внутрь, в тепло. В ординаторской на столе он обнаружил записку: “Вадим, препараты они привезут в семь вечера и передадут тебе прямо из рук в руки. Выйди на крыльцо, там встретишь курьера. У него будет такой же пропуск, как мой. Я жду тебя дома, обязательно приезжай, нам надо поговорить, это очень важно. Ещё одна просьба, захвати с собой что-нибудь успокоительное, пожалуйста. Желательно посильнее”. Вадим сунул бумажку в карман и направился в столовую. По дороге его поймала та врач реаниматолог, с которой он беседовал в зале. – Вадим Алексеевич, подождите секунду, – позвала она, – я хотела кое-что уточнить… – Я весь внимание, Вера Павловна, – откликнулся тот, замедляя шаг и поворачиваясь к ней. – Тот парень, ну этот ваш… уникум сегодняшний… – Что, умер? – спросил Гаяровский. – Да нет, пока живет. Я хотела спросить, карту-то на него заводить надо, а не имени, ни отчества… его вроде ваша знакомая привезла? – Да, но она тоже не знала, – нашелся Гаяровский, – она его подобрала, он и тогда был без сознания… может, если очнется, сам скажет… – Это вряд ли, – покачала головой Вера Павловна, – ладно, пока он у нас пойдет, как неопознанный, потом разберемся. И так документация в ужасающем состояние, а тут ещё тип с пулевыми ранениями… а вдруг проверка… – Кстати, насчет типа. Вы смотрели его? Что нового? – Вадим, вы же понимаете… совсем плохой, хуже некуда. Шов кровить начал, пробуем как-то помочь, а чем поможешь? Сердце еле тянет, анализы – сплошной кошмар. Гемоглобин низкий, свертываемость тоже, лейкоциты высокие, девятнадцать… а что вы хотели? Это же вам не старички, которые живут, сколько хочешь, пока за них машина дышит. Ранения, шок, голод, переохлаждение, операция… – женщина махнула рукой. – Вадим, если он выживет, я специально пойду в церковь и поставлю свечку, поелику уверую в то, что Бог есть. Но пока, за двадцать лет практики, у меня не было случая, чтобы такие выживали. – Схожу-ка и я в зал, гляну, как дела. Понимаете ли, Вера Павловна, у меня к этому парню сложилось немного странное отношение… и ещё, я же совершил огромную ошибку, которую, похоже, вы сейчас повторяете. – Это какую же? – прищурилась врач. – Я тоже поначалу решил, что он или уже мертв, или скоро умрет. А он выжил. И, по-моему, мы рано его хороним. – Дай Бог, Вадим Алексеевич, чтоб вы оказались правы. Вадим вернулся в реанимационный зал. Около его пациента стояли две медсестры и дежурный врач. – Ничего не понимаю, – пожаловался тот, когда Гаяровский подошел к ним, – кровит, и всё тут. – Сильно? – Гаяровский отодвинул одну из медсестер в сторону и стал осматривать шов. – А почему глюкозу поставили? Зачем? Кровь ставьте, он же теряет… а шов… посмотрим, подождем. Он же не так, чтобы ручьем, это пока не страшно. Может, если здоровой крови прибавиться, она и свертываться станет получше. Гаяровский отпустил врача и медсестер и снова склонился над больным. Странно, но он ощущал нечто совершенно ему не свойственное, а именно – жгучую жалость. Этот абсолютно не знакомый ему человек пробудил в нем, черством больничном сухаре, привычном к чужым страданиям, и научившемся их не замечать, странное чувство. “Не зря же Валентина над ним так рыдала, может, он и не преступник вовсе? И не расстреливал его никто? И не врёт Валентина, а просто я, старый дурак, во всём ищу подвоха? Как ему, должно быть, было страшно! Умирать от холода и потери крови… А как больно, это же, наверное, очень больно, когда в тебя попадает пуля…” Гаяровский присмотрелся к человеку внимательней. На секунду ему показалось, что веки того дрогнули, но это явно было обманом – тот оставался совершенно неподвижным. Запрокинутая безвольно голова, бледное восковое лицо, синие губы, плотно прикрытые веки. Черные, с сильной проседью, волосы в беспорядке разметались по простыне. Грудная клетка с выпирающими ребрами, местами посиневшая от гематом, валик под худыми плечами, тонкие руки, провалившийся до позвоночника впалый живот, ноги, как палки, коленные суставы не давали сомкнуться бедрам… Для постороннего – весьма тяжелое зрелище. Не для слабонервных. Гаяровский нахмурился. Нет, Валентина всё же ответит ему сегодня, откуда этот парень взялся и что всё это значит. Он посмотрел на часы и заторопился вниз – встречать курьера, до семи оставалось всего ничего. Курьером оказался молодой, простецкого вида, мужчина, одетый в форму внутренних войск. Он без колебаний направился по вестибюлю прямо к Гаяровскому, ничего не говоря, показал ему удостоверение, протянул коробку с лекарствами, козырнул и пошел к выходу. – Постойте! – окликнул его Вадим. – А откуда вы знаете, что… – Подумаешь, фокус, – пренебрежительно усмехнулся тот, – мы ещё и не такое про вас знаем… Курьер удалился. Гаяровский обречено вздохнул и отправился к залу – отдать лекарства дежурному врачу и распорядиться на счет больного. Уехать он смог лишь в восемь вечера. По дороге к Валентининому дому его обуревали невеселые мысли. Он совершено откровенно боялся. Он всё бы отдал только за то, чтобы оказаться как можно дальше от всех этих событий и людей, но нет – его, конечно, затягивало в самую глубь. По его выходило, что теперь он, ни много, ни мало, под колпаком у КГБ или у кого похуже, впрочем, худшего он и представить себе не мог. Валентина ждала его, он понял это сразу, как только переступил порог её квартиры. Во-первых её муж, этот бессловесный и бесхарактерный слизняк, даже не вышел в прихожую, а ведь открывать дверь всегда несся именно он. Во-вторых, на Валентине, ранее одетой для лыжной прогулки, теперь было надето что-то, гораздо более подходящее для делового разговора в домашней обстановке. А в-третьих, она уже успела привести себя в порядок – ни следа слёз, спокойный взгляд, аккуратная прическа и даже косметика на лице. Вряд ли она стала бы наводить марафет в вечернее время только ради мужа. – Здравствуй, Валя, – произнёс Гаяровский. – Проходи, Вадим, раздевайся… давай пальто, я повешу… как доехал? – На метро, – едко ответил тот, – как ещё? – Прости, я не подумала… – А о чём ты думала, когда приволокла этого несчастного ко мне, а? – взъелся Гаяровский. – О чём? Что теперь со мной будет? А с Алой? Если меня посадят… – Никто тебя не собирается сажать! – закричала на него Валентина. – Ты можешь не орать, а хоть раз в жизни сначала нормально послушать?! – Хорошо, я слушаю, – сдался Гаяровский, – что мне ещё остается делать?… – Проект “Сизиф”, – начала Валентина, – занимается практической проверкой результатов теоретических разработок НИИ “Савино-4”… – И что мне от этого? – Это не военные разработки, они, конечно, тоже засекреченные, но тут совсем другая область. Эксперименты в области биоинженерии… – …относятся к области научной фантастики, – закончил за неё Гаяровский. – Давно проводятся в нашей великой стране. А я работаю на одном из предприятий, которое занимается тестированием подопытных образцов… – Образцов чего? – в голосе Гаяровского звучал сарказм. – Искусственных людей. Модель 6/11… – Я пошел, Валя. Всего хорошего. – Вадим, я не вру! Как ты думаешь, где ещё у нас платят по семьсот рублей в месяц? Вадим, я врала раньше, но мы же подписку даём… документов горы, анкет целые простыни приходится заполнять… всех знакомых и родственников проверяют… система закрытая… я же туда не со стороны попала… мне, когда оттуда впервые позвонили, они… они лучше, чем я сама всё про меня знали! А до того, как меня перевели на третье предприятие, с восьмым уровнем допуска, я два с лишним года отпахала фельдшером на первом, оно у них только для проверок и существует, чтоб научить сотрудников не болтать лишнего… два года идет проверка, не меньше! А я уже больше пяти лет в этой системе… – Ладно, так и быть, – Гаяровский был сбит с толку её напором, – ты хочешь сказать, что привезла ко мне… одного из… ну… образец? – Нет, Вадим. Это не рабочие, это, вроде бы… пленники нашего шефа. Есть большое подозрение, что они… не совсем отсюда… от них что-то хотят узнать, поэтому… им устраивают… пытки… это хуже, чем концлагерь… но убивать их пока никто не приказывал, они… а, черт возьми! Что-то они такое знают, что очень нужно нашему начальству… но они молчат… идиоты… партизаны хреновы… А условия у нас там такие, что с ума сойти можно – надсмотрщики звери, избивают так, что живым не будешь… хотя им тоже приказ дан – из этих двоих вытянуть информацию, но не убивать… а Пятого они спьяну начали бить так, что он понял – убьют. Он и попробовал бежать, что ему ещё оставалось делать? Охрана периметра принялась палить. Остальное ты знаешь… – Валя, ты говорила – двое. Что, есть и второй? – Есть. Лин, пойди сюда! – позвала она и, понизив голос, сказала, – будь с ним осторожен, он немного не в себе, у него с нервами хреново в последнее время. Гаяровский кивнул. Дверь кухни открылась, и в прихожей показался человек, при взгляде на которого у Гаяровского перехватило дыхание – до того он был похож на его странного пациента. Столь же худой и тщедушный. Одет в такую же точно одежду, какая была на том. Только волосы не черные с проседью, а медно-рыжие, и тоже с сильной с проседью. И, Господи, да сколько же отчаяния может поместиться в одни глаза! Отчаяния и обреченности… – Вадим, познакомься, это Лин. Рыжий, это Вадим Алексеевич, он и есть тот самый хирург, который оперировал Пятого. Лин молча кивнул. Вадим посмотрел на него внимательней и заметил, что рубашка того вся перепачкана засохшей кровью. Кое-где ткань была порвана. – Ты не будешь возражать, если я тебя немного посмотрю? – спокойно и по возможности дружелюбно произнес Гаяровский. – По-моему, с тобой не всё в порядке. – Что с Пятым? – голос Лина звучал хрипло, с оттяжкой, словно тот только что проснулся. – Мне не интересно, что со мной, скажите, как он? – Не хочется тебя обманывать, да я и не собирался. Пока что неважно. Он в реанимации и, вероятно, пролежит там ещё долго… – Он жить будет? – Не знаю, – признался Гаяровский, – но всё, что от нас зависит, мы сделаем. Лин промолчал. Вадим заметил, что он едва стоит на ногах, что пальцы его, намертво впившиеся в дверной косяк, побелели от напряжения. Гаяровский сказал: – Пойдемте на кухню, я всё же хочу посмотреть, в чем тут дело. – Пойдемте, – согласилась Валентина, – идем, Лин. Тот наконец отпустил косяк и на нетвердых ногах проследовал за Гаяровским и Валентиной. Она попыталась поддержать его под локоть, но он раздраженно высвободил руку. – Снимай рубашку и садись, – приказал Гаяровский, – рассказывай, что с тобой случилось. – Что случилось… – повторил Лин, – жизнь случилась. Не на что там смотреть… – Мне видней, – уклончиво сказал Вадим, – сними рубашку. Лин отвернулся. Валентина подошла к нему и принялась что-то шептать ему на ухо. Лин отрицательно покачал головой. Гаяровский тоже подошел поближе и участливо заглянул рыжему в лицо. И отшатнулся, как ошпаренный, увидев вблизи глаза Лина. Удивительные глаза – человеческие, но с кошачьим зрачком. Такого он не ожидал. Валентина заметила его удивление и со вздохом сказала: – Прости, Вадим, забыла тебя предупредить… впрочем, меня тоже никто не предупредил… Вадим, пойдем, принесем лекарства, я ему хоть сердечное сделаю, – позвала она. Вадим вышел вслед за ней в прихожую. – Ты то, что я просила, привез? – шепотом спросила она. Гаяровский кивнул. – Двойную дозу ему вкати, а через полчаса посмотрим, что с ним сделали… просто так он нас к себе сейчас и близко не подпустит. А ему скажем, что это сердечное… – Тебе лучше знать, Валя. Он мне со шприцем к себе подойти-то даст? – Я сама. Давай, что привез. Валентина действительно справилась с несговорчивым Лином. Примерно через полчаса он заснул, сидя за столом и уронив голову на руки. Валентина скоренько сняла с него рубашку и они с Вадимом принялись осматривать покалеченную спину рыжего. Лин так и не проснулся, когда его положили на пол. Он был жестоко избит. Кто-то основательно постарался, вволю помахав плеткой. Валентина промыла ссадины, смазала йодом ушибы и надела на Лина чистую майку. Он никак не реагировал на её действия – то ли от снотворного, которым его накачали, то ли просто от усталости. Валентина усадила его в кресло, стоявшее в уголке кухни и принялась мыть руки. – Так, Вадим. С этим всё. – В её голосе звучала усталость. – Теперь рассказывай, что у тебя там. Привезли лекарства? – Да, был курьер. Валя, там всё пока очень плохо. Боюсь, что он не выживет. – Вадим, погоди одну минутку, я раскладушку для рыжего поставлю, не дело ему сидя спать… Не торопись ты с выводами. Может… – Валя, ты его не видела… да, кстати, ты приедешь завтра в больницу? – спросил Гаяровский помогая Валентине переложить Лина на раскладушку. – Конечно, – ответила та, – Лин тоже поедет, я не смогу его удержать. Кстати, судя по его словам, он доехал до города на попутках и порядочно промерз по дороге. Идиот, ей Богу… – Валя, проколи курс антибиотиков. И постарайся быть с ним максимально осторожной – он вполне может быть опасным, – предостерег Гаяровский. – Вадим, что мне делать с рыжим я знаю. Хотела бы попросить тебя немного посидеть здесь, со мной… Я отвезу тебя домой, не волнуйся. Я хотела рассказать тебе о том, что сейчас происходит… успокоить на счёт твоих сомнений относительно моей честности… показать кое какие документы… останешься? – Останусь, Валя. Я, собственно, за этим приехал, если помнишь. Валентина и Лин приезжали в больницу каждый день. Они по очереди сидели с Пятым, в реанимации к ним успели привыкнуть. Лин всё время молчал, он явно был страшно подавлен происходящим. Минул почти месяц после того, как Валентина привезла Пятого, почти месяц с тех пор, как его прооперировали, а он всё не приходил в себя. Раны немного поджили, но опасность ещё не миновала. Он никак не мог выйти из комы, и кроме того, существовало великое множество угроз, дамокловым мечом висящих над его жизнью. Но в один прекрасный день всё изменилось. Как-то утром в ординаторскую со всех ног вбежал Лин и с порога чуть не закричал: – Вадим Алексеевич!… Вадим Алексеевич, идемте скорее, он очнулся!… Гаяровский, удивившись сегодняшней словоохотливости Лина, пошел вслед за ним к залу. Там он застал Валентину, присевшую на стул рядом с койкой и осторожно отодвигавшей Пятому волосы со лба. – Ну, как вы тут? – спросил Гаяровский. – Оживаете? – Вадим, по-моему, ему лучше… Пятый, проснись, пожалуйста… Тот и вправду немного приоткрыл глаза, и Гаяровский смог разглядеть тот же длинный кошачий зрачок, что он видел у Лина. Взгляд был мутным, больным, но в нем читалось облегчение – словно Пятый понял, что всё кончилось, что всё хорошо. Он выглядел удивительно спокойным для человека, столько всего перенесшего. Гаяровский присел на краешек кровати. – Завтра переводим, – заключил он, – незачем в реанимации просто так койку занимать. Валя, привези кое какие вещички ему, ну… рубашку, что найдешь… И поесть тоже вези. Понял, друг? – спросил он Пятого. – Лафа закончилась, начинается жизнь. Готовься морально, а я пошел. Радовались все – и Лин, и Валентина, и Вадим. Через день Пятого сняли с аппаратов и перевели в терапию. Не смотря на все прежние опасения, Гаяровского не трогали – никто не приезжал за ним, никто не интересовался, никто не звонил ни домой, ни на работу. Вадим постепенно успокаивался. Временами ему начинало даже казаться, что пронесло, что всё будет в порядке. Он немного приободрился. Наблюдая за Пятым, Гаяровский поражался этому человеку до глубины души – после таких ранений тот, не прибегая ни к чьей помощи, старался всё делать сам, не подавая и вида, что ему трудно. На предложение помочь дойти до столовой, к примеру, Пятый всегда отвечал отказом, хотя Гаяровский видел, каких усилий ему стоила даже короткая прогулка. Он изо всех сил старался показать, что помощь ему не нужна, что он отлично справляется, что не стоит обращать внимания на иногда происходящие досадные заминки… Однажды Гаяровский заглянул днем в палату, во время тихого часа. Пятый не спал. Он полулежал на кровати и перелистывал толстенный том, лежащий на одеяле. – Что смотришь? – спросил Гаяровский. – Голсуорси. “Сага о Форсайтах”, – ответил тот, закрывая книгу. – Вообще-то, я её перечитываю… Красивая вещь… – Перечитываешь? – удивился Гаяровский. – Так ты сейчас… читал? Не перелистывал?… а… как? Ты так читаешь?! – Ну да, – Пятый поднял на Гаяровского удивленный взгляд, – читаю. Причем позорно медленно. – А ты… ты можешь… рассказать, о чем ты читал сейчас? Пятый протянул Вадиму книгу. – Страница двести восемь. Проверяйте. Он процитировал несколько строчек, Гаяровский проверил. – Невероятно, – проговорил он, – как тебе это удается? – Да тут нет ничего особенного, немного тренировки… – Ладно, на досуге разъяснишь. А теперь – спать, ясно? Режим придумали не для того, чтобы его нарушать. – Хорошо. Там… в общем, дают спать не больше четырех часов в сутки. Поэтому я очень благодарен вам за то, что вы мне напомнили… – Брось. Оставь эти китайские церемонии для тех, кто в них действительно нуждается, – отмахнулся Гаяровский, – ты не читал так быстро до того, как это всё с тобой произошло? – Быстрее, – Пятый сел на койке, секунду помолчал, а затем неуверенно спросил, – извините, а у вас не найдется сигареты? Очень хочется курить, а Валентина Николаевна… – Я бы тоже не позволил, на самом деле. Только уж если очень хочется, – сжалился Гаяровский, – Бог с тобою. Одевайся и пойдем. До лестницы доберешься? – Не знаю, – признался Пятый, – я так далеко ещё не пробовал. – Давай я тебя провожу, что ли. На лестнице они закурили, и Пятый вдруг негромко, но уверенно произнес: – По-моему, вы зря боитесь. Вас никто не тронет, я в этом больше, чем уверен. – Ты о чем? – нахмурился Гаяровский, внутренне поражаясь – откуда он узнал? – О том самом. Учтите, пока вы меня ни о чем не спрашиваете – вы в полной безопасности. Если, не дай Бог, конечно, я при вас не начну говорить – а я не собираюсь этого делать, ни в коем случае. Готовьтесь к лучшему, вам в этой лотерее достался выигрышный билет. Вас они не тронут, по крайней мере в моей честности у них пока не было повода сомневаться, так что я не подставлю вас, а то, что произошло со мной может оказать вам большую услугу. Шантажируйте их, вытряхивайте из них всё, что вам нужно – вам не откажут. – Из кого? Кто эти “они”? Что вытряхивать? Говори яснее, я не понял ровным счетом ничего… – Со временем поймете, – заверил его Пятый, – только не бойтесь. Эти люди того не стоят. – Он с удовольствием затянулся и продолжил. – Жаль, что Игорь Сергеевич не согласился принять участие в этой, с вашего позволения, афере. Думаю, что дополнительные деньги его семье не помешали бы… – Не высоко же ты ценишь собственную жизнь, – с удивлением приподняв брови заметил Гаяровский, – или, может, ты и не хотел, чтобы тебя спасали? – Сложно сказать. – Пятый пожал плечами. – Мне очень жаль, что я стал причиной вашего беспокойства. Всем было бы гораздо легче, если бы вы нормально и спокойно жили дальше, не отягощая себя, а я… что я? Вполне допускаю, что моя жизнь не стоит и десятой части потраченного на меня времени и нервов. – Мне нечего сказать, – Гаяровский потушил сигарету, щелчком отправил бычок в консервную банку, служившую пепельницей, и произнес, – пошли, смертник. – Пошли, – легко согласился Пятый, – мне же ещё на процедуру. Гаяровский внимательно посмотрел на него. Пятый выглядел, по сравнению с тем, что было раньше, очень даже неплохо. Самым интересным являлось то, что он оказался не в пример сильнее очень многих, гораздо более здоровых людей. Он не жаловался, не ныл, не старался как-то привлечь к себе внимание. Вокруг него всегда словно бы находилась аура удивительного спокойствия, уверенности и силы. Выдержке его могли бы позавидовать очень многие, да и сам Гаяровский в частности. За примерами далеко ходить было не нужно. Ими изобиловала жизнь третьей хирургии, в которой лежал Пятый. В одной палате с ним помещался некий Саманов, вроде бы военный или гебист в отставке, попавший в больницу после неудачного перелома бедра. Этот Саманов не давал прохода ни одному обитателю палаты, каждому и всякому подробно и чуть не в лицах рассказывая о своих (и не своих) проблемах, которые, по его мнению, были чрезвычайно важны не только для него, но и для всего прогрессивного человечества в целом. Любой, не пожелавший слушать подобный бред, немедленно попадал в разряд смертельных врагов. А с врагами Саманов не церемонился. Любой враг подвергался нападкам непрерывно, причем упоминалось всё – от родословной до внешних признаков деградации. И всё бы ничего, но Саманову были не чужды и физические методы воздействия – он мог, к примеру, в клочья изрезать или изорвать журнал, лежащий на вражеской тумбочке, бросить недругу в чай волосы с расчески, испачкать простыню землей и прочее, и прочее, и прочее… Поговаривали, что у себя дома он пошвыривает из окошка бутылки, стараясь попасть по окнам и крышам припаркованых на ночь машин и поливает грязной водичкой окна соседей, имеющих несчастье жить под его квартирой, на нижних этажах. Сладу с этим Самановым не было никакого. До тех пор, пока в палате не появился Пятый. В первый же день Саманов, вдохновленный присутствием нового объекта для преследования, вылил ему на тумбочку половину пузырька неизвестно где добытого канцелярского клея. Заметив это, Пятый подошел к Самановской койке и тихо произнес: – Убери. – Да ты что себе позволяешь, щенок! – мгновенно, с пол-оборота, завелся тот. – Сам нагадил, а я ему тут ещё убирать что-то должен! – Зря стараешься, – заметил Пятый, – мне твои угрозы по фигу, ясно?… А даже если бы они что-то значили, терпеть гадюку рядом с собой я не стал бы. Так что убери, и учти на будущее – ещё одно подобное повториться – можешь пенять на себя. Ты всё понял? Саманов промолчал. Остальные больные, присутствующие при сем историческом прецеденте, тоже притихли, выжидая. Пятый, пристально глядя на Саманова, повторил: – Понял? В палате, казалось, запахло озоном, как при грозе. – Понял, – процедил сквозь зубы Саманов. – Тогда учти, сплю я очень чутко, не вздумай что-либо попробовать сотворить ночью. – И что же ты со мой сделаешь? – прищурился Саманов, на что Пятый ответил: – Могу обещать со стопроцентной гарантией – сидеть не сможешь неделю, а то и больше. С тех пор в палате воцарились тишина и покой. Как и любой наглец и хам, в душе Саманов был обыкновенным трусом и любую угрозу в свой адрес он воспринимал с необыкновенной серьезностью. А так как за шкуру свою он боялся в первую очередь, слова Пятого мгновенно возымели своё действие. Пятого благодарили все обитатели палаты, да и из соседних тоже люди захаживали – их Саманов тоже порядком доводил. Но теперь мирное и спокойное существование обитателям третьей хирургии было обеспечено. Тем более, что Саманов, не выдержав такого с собой обращения, вскоре выписался. Весь персонал вздохнул с облегчением – ведь прекратился непрерывный поток анонимок, которые шли начальству в течение всего времени, пока Саманов занимал в отделение койку. – Слава Богу, хоть один смелый нашелся! – вздохнул тогда с облегчением заведующий отделением. Пятый с Валентиной с удобством расположились в Линовой палате. Наступил вечер. Лину стало гораздо лучше, кислородную палатку сняли. Теперь все трое заканчивали поздний ужин и оживленно беседовали. Лин, по своему обыкновению, начал травить шуточки, Валентине его, как умела, в этом поддерживала, Пятый изредка вставлял в беседу короткие едкие фразы. – Что за дрянь болтается у меня в стакане? – возмутился Лин, рассматривая на свет мутную больничную посуду. – Твой волос, – парировал Пятый, – можешь смело пить. – Лин, давай я тебе налью нормального чая, индийского, – встряла Валентина, – а этот выльем. – Он в любом чае обнаружит массу недостатков. Обойдется. А вот мне хорошего чая можно. Я в него волосы кидать не буду, не сомневайтесь. – Он точно волосы не будет кидать. Он туда пустит соплю. Причем чужую, – заметил Лин, – свою он на это дело пожалеет. – Лин, ты точно от наркоза отошел? – ехидно поинтересовался Пятый. – А то я могу дежурного психиатра позвать… Фразу он не закончил. Дверь в палату отворилась и на пороге возник… Юра. Вся честная компания ошарашено уставилась на него. Во-первых, Юра был трезвее трезвого, что само по себе было удивительно. Во-вторых, на Юрином лице проступало виноватое, просительное выражение, что было для него настолько не характерно, как не характерна улыбка для гиппопотама. А в-третьих в Юриных руках помещались две здоровенные переполненные сумки. – Ну, это, – начал он, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, – здравствуйте. – Здравствуй, Юрик, – осторожно начала Валентина, – ты какими судьбами-то к нам? – Я, это… Я извиниться приехал. За всё! – единым духом выпалил Юра. – За что? – спросил Пятый, слегка нахмурившись. – Ну, за то, что бил. За то, что гонял, как собак. За все мои скотства. Лин, Пятый! Вы же могли меня бросить к шуту, а не бросили… жизнь мне спасли, можно сказать! Я тоже человек, я тут подумал… весь день думал, как проклятый. По городу ездил и думал… – Сколько же ты ездил? – спросила Валентина. – Весь день и ездил… Я вот что понял! Если кто до вас пальцем дотронется, со мной будет иметь дело, понятно?! Чтоб над людьми такое зверство творить? Да не позволю! – Оставляешь прерогативу за собой? – усмехнулся Лин. – Да не прикалывайся ты, рыжий! Я же серьезно, – взмолился Юра, – я не хочу, чтобы вам было плохо. Я теперь вообще не хочу, чтобы кому-нибудь было плохо. – Юр, ты головой, часом, не ударился? – настороженно вопросил Пятый. – Ты же работу за такие речи можешь потерять. – Не потеряю. – Юра беспечно махнул рукой. – Я тут по дороге на рынок заскочил, кое-чего привез… Юра вознамерился впихнуть необъятные сумки в руки Валентине. – Где ты ночью рынок нашел? – поинтересовалась та. – Так это я ещё днем. Тут вкусные штуки всякие, я прикупил… |
|
|