Ефимов Е Румянцев ВДва года из жизни Андрея Ромашова

Е. ЕФИМОВ, В. РУМЯНЦЕВ

ДВА ГОДА ИЗ ЖИЗНИ АНДРЕЯ РОМАШОВА

Повесть-хроника

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Глава 1. ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Глава 2. ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДЧИК

Глава 3. ПОМОЩНИК УПОЛНОМОЧЕННОГО

Глава 4. КОНЕЦ ШТАБС-КАПИТАНА ЛОГАЧЕВА

Глава 5. НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Глава 6. В ЛОГОВЕ

Глава 7. ПУТЬ ПРЕДСТОИТ ДОЛГИЙ

________________________________________________________________

В основе хроники "Два года из жизни Андрея Ромашова" лежат действительные события, происходившие в городе Симбирске (теперь Ульяновск) в трудные первые годы становления Советской власти и гражданской войны. Один из авторов повести - непосредственный очевидец и участник этих событий.

Глава 1

ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

Летние сумерки медленно опускались на Симбирск. Угнетающая июльская духота отступала, уходила куда-то за речку Свиягу. Изнуренные жарой горожане привычно потянулись на Новый Венец. Здесь, в тенистой аллее, на высоком холме над Волгой, ветерок слегка шевелил листья деревьев и приносил хоть какую-то прохладу. Несмотря на тревожные времена, на стрельбу по ночам, на страшные слухи о бандитах, о наступающих белочехах, аллея наверху была заполнена гуляющими.

Проплывали светлые платья барышень из "порядочных" семей, сопровождаемых студентами в куртках внакидку, гимназистами в лихо заломленных форменных фуражках. У одной из скамеек столпились девушки в цветастых ситцевых кофточках - портнихи с первой в городе государственной швейной фабрики. Устало шаркая огромными пыльными сапогами, прошел высокий длиннобородый дядька в косоворотке и плотном, темном, несмотря на жару, пиджаке. За ним парни с гармошкой, в военных гимнастерках, в пиджаках, подпоясанных ремнями, - рабочие заволжского завода, добровольцы красных отрядов. Под руку с женой важно прошествовал известный в городе врач Николай Николаевич Сазонов...

На всю эту публику рассеянно посматривал белобрысый паренек, одиноко сидевший на скамейке невдалеке от повисшей над крутым обрывом беседки.

Время от времени он приподнимался, высматривая кого-то в аллее. Во всей его фигуре чувствовалось напряжение. Не увидев, кого ждал, он снова садился на скамейку и равнодушно переводил взгляд с толпы на раскинувшуюся внизу величественную панораму, освещенную последними лучами заходящего солнца, - на Волгу с переброшенным через нее мостом, на зеленый Попов остров, на темнеющие вдали дома большого села.

Вскоре стало почти темно.

- Молодой человек, разрешите присесть рядом с вами, - услышал он вдруг над собой мужской голос.

Паренек с досадой взглянул на подошедшего: невысокий, рыжеволосый, в темной накидке. Словно не заметив недоброжелательного взгляда, мужчина спокойно уселся рядом и стал обмахиваться соломенной шляпой:

- Ф-фу! Ну и жарища! Вечер, а никакого облегчения...

Паренек не проявил желания поддерживать беседу. Но незнакомца это нисколько не смутило.

- А я вас знаю, - заявил он вдруг, внимательно оглядывая соседа сверху вниз, словно его очень заинтересовали его рубашка и защитные галифе, туго перехваченные внизу короткими зелеными обмотками.

- Я с вами не знаком! - отрезал паренек и, приподнявшись, снова нетерпеливо посмотрел поверх голов гуляющих в конец аллеи.

- Ну-ну, молодой человек! Нельзя так грубо, я же старше! И напрасно вы сердитесь, я вас действительно знаю. Вы Андрей Ромашов, курьер из ЧК. Так ведь?

Парень взглянул на незнакомца, на этот раз с изумлением. Кто такой? Кажется, он раньше где-то видел этого рыжеволосого человека. Но где, когда? Что ему надо?..

- Вот видите, - продолжал тот, усмехаясь. - Наконец-то вы обратили свое благосклонное внимание на мою скромную особу. А между тем у меня есть к вам интересное дело. Весьма...

- Нет уж, - поднимаясь, ответил Андрей. - Вы меня извините, но мне надо идти. К тому же... Не знаю я вас...

- Напрасно вы так. Мы ведь с вами действительно знакомы, правда, заочно.

- Это как же? - спросил Андрей, снова опускаясь на скамейку. Может, стоит еще подождать Наташу? К тому же занятно: где же они с этим человеком встречались?

- Да вот так! Вы ведь хотите стать актером? А я режиссер. Недавно приехал из Самары. Может, слышали? Собираюсь тут театр организовать. Губисполком уже дал разрешение. А когда я стал расспрашивать о способных для нашего дела людях, мне вас назвали и даже издали показали... Внешние данные у вас есть...

Гм, режиссер, тот самый... Может, и правда где-то он его видел, и, кажется, не раз... В исполкоме, наверно? А вдруг этот человек - его судьба и осуществится давняя мечта играть в театре! Интересно, надо с ним поговорить. Но как же Наташка, что с ней случилось?..

- Вы, очевидно, кого-то ждете? - словно угадав смятение Андрея, снова нарушил молчание незнакомец. - Смотрите, стемнело уже. Видно, не явится ваша пассия... Женщины - народ неверный, легкомысленный! - Он помолчал. А мне почему-то кажется, я даже уверен в этом, что мы с вами подружимся, заговорил он снова. - Кстати, у меня есть к вам, так сказать, просьба личного характера. Да что мы? Народу здесь многовато, побеседовать нам как следует не дадут. Может, спустимся пониже? О, вы, я вижу, струсили, юный Нат Пинкертон? - воскликнул он, заметив колебание парня.

- Ну вот еще, чего мне трусить! - пробасил Андрей, поднимаясь.

Он еще раз осмотрелся: нет, не видно Наташи... Теперь-то уж наверняка не придет - действительно совсем стемнело.

- Пойдемте. - И он решительно, не оглядываясь, зашагал вниз.

Когда они ступили на пустынную, обсаженную кустарником дорожку, снова раздался хрипловатый голос режиссера:

- Вот сюда, мой юный друг, сюда. Здесь удобная скамеечка, прямо прелесть...

Андрей почувствовал, как его мягко, но настойчиво тянет вниз рука незнакомца, и опустился на невидимую в темной пахучей влаге густого кустарника низкую скамейку. И тут его вдруг охватила тревога. Черт-те что! Какой-то странный тип, утверждает, что режиссер, и знает его, даже знает, где Андрей работает, а он-то и размяк и, как баран, идет за ним в темноту, в безлюдное место. Еще кокнет его тут - сколько уже раз было с другими... Андрей машинально нащупал в кармане наган.

- Да не бойтесь вы, ради бога! - воскликнул, заметив его движение, незнакомец. - Ничего я вам не сделаю. Говорю же, что хотел бы потолковать с вами об одном сугубо личном деле.

Режиссер вдруг перешел на негромкий шепот, но речь его по-прежнему текла свободно, без запинки. "Как хороший докладчик на митинге", - подумал Андрей.

- ...Театр, знаете, теперь, в такие-то времена, дело крайне сложное. Но я добьюсь своего обязательно. Театр - мое призвание! Мне, как и вам, наверное, без искусства жизни нет! Положитесь на меня, если у вас есть актерские способности, я открою перед вами путь в святой храм искусства. Вы даже представить себе не можете, какое наслаждение творчеством ждет вас. А успех? А слава? У вас будет все! У вас будут деньги! Вы еще очень молоды и не представляете себе, какую власть дают человеку деньги. А я умудрен опытом, я знаю... Это же тот самый рычаг, которым Архимед собирался перевернуть мир. Человек с деньгами - князь, царь, бог! Вы мне сразу понравились, Андрей, и я хочу дать вам немного этой власти. Так сказать, авансом под ваш талант. Смотрите: у меня здесь две тысячи... Сверкнул фонарик, и Андрей увидел на коленях режиссера внушительную пачку кредиток. - Две тысячи! Берите! На обзаведение театральным гардеробом. Я, знаете ли, человек широкий. Правда, мне бы хотелось, чтобы и вы оказали мне в благодарность пустяковую услугу... - Он помолчал. - Если бы вы могли, Андрей, добыть для меня пять - десять штучек чистых бланков губернской чрезвычайной комиссии с круглой гербовой печатью в левом нижнем углу, я был бы вам очень признателен. У вашего начальника в столе наверняка много таких лежит, он и не заметит, что нескольких не хватает, а меня бы вы очень одолжили...

Андрей молчал, ошеломленный. Вот гад! Схватить его за горло?.. Но ведь Андрей тут один, а режиссер - дядька сильный, это видно, да и в кустах, может, еще кто-нибудь сидит, его помощнички... Ну, идиот! Полный, круглый идиот, куда полез-то!

- Знаю, знаю... Вы, наверно, решили, что я какая-то контра крупная, заговорил, не дождавшись ответа, незнакомец. - Нет, нет! Я, мой юный друг, действительно режиссер, обыкновенный режиссер, и нам с вами предстоит еще хорошо поработать вместе в театре. Просто сейчас я оказался в несколько затруднительных обстоятельствах: дело в том, что мой родной брат недавно арестован за мелкую спекуляцию, и я очень боюсь, что вдруг его в суматохе расстреляют, ведь белые подступают к Симбирску - скоро здесь такая будет заварушка!

Андрей продолжал молчать.

- Ну как? Может, мало за такую услугу я вам дал? Извольте - добавлю пятьсот.

Андрей сидел как парализованный - ни двинуться, ни слова сказать.

- Ну, три тысячи? Хорошо?.. Пять! Подумайте только, какие деньги - и за пустяк! Берите! - С этими словами он положил на колени Андрея увесистую пачку и встал. - Теперь договоримся конкретно, - сказал он жестким, не похожим на прежний - заискивающий - голосом, - завтра, не позже полудня, принесете бланки в Колючий садик. Там около будочки - помните, где раньше торговали шипучкой, - есть дуплистая липа. Чтобы вы не ошиблись, - на одном из ее сучков будет висеть бечевка. Положите бумажки в дупло, и мы квиты. И вот еще что: не вздумайте финтить или доложить там своему начальству. Я, знаете ли, ужасно не люблю, когда со мной такие шутки играют! Надеюсь, вы понимаете? Ну пока, желаю успеха... - И с этими словами он исчез, словно растворился во тьме.

Андрей продолжал сидеть в каком-то оцепенении. Все произошло так неожиданно, что он не мог прийти в себя. Рука механически нащупала плотный пакет. Деньги! Значит, он, начинающий чекист, принял деньги - взятку?.. Та-ак! Теперь никто не поверит ему, скажут: "Продался, гад, контре".

Он тихонько вытащил из кармана спички, прислушался - никого. Зажег одну. Да, деньги, настоящие деньги! И все - сторублевые бумажки. Андрею вдруг стало холодно. Никогда, никогда еще за всю его шестнадцатилетнюю жизнь не было у него в руках такой суммы. А хорошо бы братьям и сестрам всем одежду и обувь купить. И себе галифе, красные, суконные, и сапоги хромовые... Вот бы девчонки смотрели!.. А Наташка уж прибегала бы на свидание как миленькая. Не то что сегодня... Андрей с ужасом спохватился: о чем он думает? Это же взятка! Самая настоящая взятка! Чекисты - стражи революции. Так ему Лесов еще при первом знакомстве сказал. А он-то, хоть и курьером, но в ЧК!.. Какой же он страж? Деньги взял и эту контру не задержал!..

Режиссер? Врал, наверное. Да и зачем ему бланки? Про брата чего-то, спекулянта, плел. У, вражина!.. Как же быть? Пойти домой, с отцом-матерью посоветоваться? Нет! Отец и так косится: "В Чеке работаешь, а кто позволил?" И бабка с дедом сразу же на батину сторону станут. Ничего они в его работе не понимают. Мать? Ей, бедной, и без того худо: ребята мал мала, полна куча, а она еще теперь красным директором на швейной фабрике стала. Батя и на это сердится: неграмотная почти, а в начальство лезет. Да еще бабка все твердит, что большевикам скоро каюк и всю семью за мать да за Андрюшкину Чеку постреляют. Нет, домой нельзя!..

А может, выкинуть или спрятать эту проклятую пачку - и, мол, ничего слыхом не слыхал, видом не видал? Не-ет! Тот, рыжий, не напрасно сказал: "Ужасно не люблю, когда со мной такие шутки играют". Как же теперь объяснить все товарищу Лесову? Что с деньгами делать?..

Вопросы, вопросы, а ответов нет. Кто их подскажет? И тут в памяти всплыло спокойное бородатое лицо. Широков! Дядя Петя, Наташкин отец. Он большевик, в губкоме работает и давно знает Андрея. Вот он-то уж наверняка поверит, что не взятка это, а случай. И посоветует, как быть. Недаром же Петр Андреевич два месяца назад рекомендовал его на работу в ЧК.

Андрей решительно поднялся со скамьи...

* * *

Жаркое и тревожное лето 1918 года. Молодую Советскую Республику со всех сторон сжимало тесное кольцо фронтов. В Поволжье бушевал мятеж белочехов. В Симбирске и губернии было введено чрезвычайное положение. Белые совсем близко: захватили Ставрополь, Сызрань, Бугульму и рвались к Симбирску. Молодые, только что сформированные красные отряды с трудом сдерживали натиск хорошо вооруженных белочехов, отборных белогвардейских офицерских частей и казаков Каппеля.

А в самом губернском городе этим событиям предшествовали не менее драматические. Только-только удалось чекистам обезвредить контрреволюционную подпольную организацию "Союз защиты", как вспыхнул левоэсеровский мятеж под руководством самого главкома Восточного фронта изменника Муравьева. Лишь решительные самоотверженные действия местных большевиков и командующего Первой армией Михаила Николаевича Тухачевского спасли тогда положение. Но, к сожалению, ненадолго.

...В большом, уставленном швейными машинами зале старинного двухэтажного кирпичного здания, где разместилась швейная фабрика, собрались все работницы. Несмотря на раскрытые окна, было очень душно. Под сводчатым потолком тускло горели пыльные электрические лампочки.

- Товарищи! - негромко говорил коренастый широкоплечий человек в распахнутой тужурке - комиссар из отдела военных заготовок Стежкин. - Я пришел сюда, чтобы откровенно рассказать вам о текущем моменте. Белые близко и через день-два могут прорваться в Симбирск. Нашим отрядам придется временно отступить. Положение тяжелое. Транспорта не хватает, и мы не имеем сейчас никакой возможности вывезти все сшитое вами для наших красных бойцов обмундирование. А еще у вас тут есть большие запасы шинельного сукна. Это дорогое военное имущество, очень нужное нам, революции. Не можем мы его белым оставлять. Подскажите, товарищи, что делать?

- Да чего там, - послышался голос сидевшей за столом, рядом с директором Ромашовой, председателя фабкома Осиной, - раздайте нам, и дело с концом! А возвратятся наши - работницы все принесут назад, до ниточки...

- Дельное предложение, - одобрительно кивнул Стежкин. - Как думаете, Евдокия Борисовна? - обратился он к Ромашовой.

- Да, конечно! Давайте сейчас же и раздадим - времени-то особо думать нет. И выхода другого не вижу.

- Все согласны? - спросил Стежкин. - Тогда приступайте к раздаче, товарищ Ромашова.

У стола быстро выстроилась длинная очередь. Кладовщица выдавала пачки готового обмундирования и тяжелые рулоны сукна.

- А вам, Евдокия Борисовна, надо уезжать. Оставаться тут никак нельзя, - тихо сказал Стежкин, отведя Ромашову в сторонку. - Машины и моторы фабрики тоже не сегодня завтра снимем и спрячем. Когда вернетесь, все наладите.

- Не могу я уехать, семья у меня, сами знаете - мал мала меньше. Как их оставишь?

- Ничего, с родственниками побудут. Недолго ведь. Вы не медлите уходите, а то беляки вспомнят, что вы красный директор, несдобровать вам...

- Евдокия Борисовна! - прервала разговор подошедшая к ним кладовщица Катя Кедрова. - Сукна еще много осталось, да и обмундирования тоже, а раздавать больше некому. Что будем делать?

- Я знаю, Борисовна, где спрятать, - вмешался вдруг стоявший неподалеку сторож фабрики Асафьев. Старик осмотрелся и поманил их за собой в угол: - Идите-ка сюда. Береженого и бог бережет, а то как услышит кто неподходящий. Да, так вот. Служил я еще при старом режиме у одной очень богатой помещицы. Может, знаете: госпожа Френч?..

- Знаем, Кузьмич, знаем. Не тяни ты душу, бога ради! Говори дело, нетерпеливо воскликнула молодая черноглазая Катя.

- А ты не спеши, торопыга... Значит, как началась заварушка ета, она и отъехала в Англию, к родственникам каким-то там, што ли. А домина у ей на Московской улице остался преогромный, пустой совсем. Никто в ем не живет. И под ним - подвал, весь хламом заваленный. Так што, ежели сукна там схоронить и той рухлядью завалить, то никто и не догадается.

- А может, и правда? - сказала директор. - Но если прятать, то надо везти сейчас же, пока темно. Лошадь с телегой есть - как раз дрова привезли.

- Только возчик-то нам здесь ни к чему, - опять вмешался сторож. - Вы тихонько погрузите, а я отвезу и схороню.

- Я отошлю возчика, это наш транспорт, воензаговский, - сказал Стежкин. - Скажу: не стоит, мол, тащиться так поздно в конюшню. Лошадь и здесь постоит, а он пусть завтра за ней придет.

Работницы разошлись, таща на плечах тяжелые пачки. А Евдокия Борисовна, Стежкин, кладовщица и сторож принялись за погрузку.

- Ну и запасли сукон-то! - ворчливо заметил старик, когда после двух его ездок вместе со Стежкиным они снова начали накладывать на телегу тяжелые рулоны.

- Последние, Кузьмич, остатки. Вишь, светлеть начало, побыстрей бы управиться, - ответила Ромашова.

Серый сумрак рассвета уже заливал город, когда Евдокия Борисовна возвращалась по пустынным улицам домой. "С утра надо будет приняться за машины, - думала она. - Тут без мужиков не обойдешься. Попрошу помощи у военных..."

* * *

Андрей быстро шагал по Московской улице. "Вот незадача-то - проспал. Надо бы спозаранку, но, как назло, никто не разбудил. Что Лесов теперь скажет?" - думал он, почти переходя на бег.

Вчера вечером, когда он, запыхавшийся, взволнованный, пришел к Широковым, Петр Андреевич что-то писал, сидя за круглым столом под большой керосиновой лампой. А Наташа с матерью зашивали прямо на полу посреди комнаты большие узлы.

- Андрюша, мы уезжаем, - бросилась к нему девушка. - Завтра пароходом в Казань, к папиной сестре.

- Как же так?

Широков оторвался от своих бумаг:

- Не завтра послезавтра нам придется оставить город - Каппель прорвался с юга. Там, в Казани, им поспокойней будет. А я воевать ухожу...

Наташа стояла опустив руки и как-то жалостливо смотрела на Андрея.

- А у меня к вам срочное дело, Петр Андреевич, - сказал Андрей, стараясь не глядеть на нее.

- Ну что ж, пойдем в сад, а то здесь духотища - дышать нечем.

Когда они уселись в крохотной беседке, Широков внимательно, не перебивая, выслушал подробный рассказ Андрея о происшествии на Венце.

- Покажи деньги, - попросил он, когда паренек кончил. - Да, настоящие, без обмана. И сумма крупная. Тут что-то есть...

- Сунул мне, гад, а я его не задержал. Получается, купил он меня... Что теперь ребята в ЧК скажут? Продался! А Лесов, наверное, в расход велит пустить?

- Эх, молодо-зелено! - Широков засмеялся. - Да тут дело, очевидно, посерьезнее, чем простая взятка. И вполне может быть, ты хорошо сделал, что взял деньги и не отказался от предложения.

- Это почему же?

- Думаю, хотят они перед самым нашим уходом освободить кого-то своего из тюрьмы. Говоришь, брата? Постой, постой! Ведь он у тебя просил несколько бланков. На каждого арестованного нужен свой, отдельный бланк. Значит, стараются вытащить нескольких гадов. Да, да, так и есть. Молодец...

- Что так и есть? - Андрей ничего не понимал.

- Молодец, - продолжал Широков, - все правильно. Значит, так: утром увижу Лесова на губкоме и скажу ему. А ты с утра прямо в ЧК и тоже доложи ему, да поподробнее. Только ни в коем случае не проговорись нигде.

- А я, дядя Петя, в Красную Армию хочу записаться. Уж сейчас-то меня наверняка примут.

- Ну, тут ты, брат, не совсем еще уразумел, где и какое дело важнее. Понятно? Кстати, как мать? Ей, да и тебе тоже, надо уходить из города. Вас каппелевцы по головке тут гладить не будут.

- Все равно воевать пойду. Я в ЧК только бумажки по канцеляриям таскаю. И без меня найдется кому их носить. А мама, наверное, уедет. Младших вот жаль только...

- Ничего, и с бабкой поживут. Голову сохранить важнее. Ну, я пойду, у меня дела, а ты поступай, как договорились.

Широков быстро вышел из беседки, а вместо него тут же появилась Наташа.

- Не сердись - меня мама не пустила, - начала Наташа, усаживаясь рядом с Андреем на скамейку, - велела помогать ей вещи укладывать. Потому и не пришла.

- А я и не сержусь.

- Проводишь нас завтра на пристань? Мне ужасно не хочется уезжать. Папа говорит, белые вот-вот придут в Симбирск и нас из-за него сразу же арестуют. А я-то думала поступить здесь на работу. Знаешь, недавно я познакомилась с двумя замечательными девочками. Они члены Союза III Интернационала и меня к себе зовут.

- И у нас в ЧК уже есть три парня из соцмолодежи. Говорят, ячейку организуем. Эх, Наташка, как мне не хочется, чтобы ты уезжала! Все так замечательно шло, и на тебе... - Он слегка притронулся к пепельной косе девушки. - Помнишь, как вы у нас на квартире жили? Я на тебя тогда ну никакого внимания... Знаешь, если бы не беляки, я бы на артиста пошел учиться. Вот разгоним всю контру, обязательно поеду в Питер или в Москву. Конечно, неплохо быть и сыщиком, как там Нат Пинкертон или Ник Картер... Но мне и театр нравится очень. Помнишь, как я в Булычевский театр ходил? Там мальчик играл, сын артиста. Один раз он заболел, так я его заменил на сцену выходил.

- Наташа! - послышался из окна голос матери, Веры Константиновны.

- Сейчас, мама. Андрюша, ты проводишь нас? И обещай, что без меня в Москву не поедешь. Я тоже хочу там учиться.

- Обязательно! - с жаром воскликнул Андрей. - Я тебя очень буду ждать. Вот завтра запишусь добровольцем в 1-й Симбирский полк, разобьем беляков, а там вы приедете - и опять вместе будем.

- Я тебя тоже ждать буду, - тихо сказала девушка и добавила уже совсем шепотом: - Только тебя...

...И вот сегодня, вспомнив по пути все это, Андрей радостно улыбнулся и прибавил шаг. Интересно, успел Петр Андреевич все рассказать Лесову? Что-то он скажет сейчас?

Кивнув знакомому красноармейцу-часовому у входа, он быстро взлетел по лестнице, проскочил пустую приемную и приоткрыл тяжелую дверь. Лесова в кабинете не было... Андрей устало опустился на стул. Может, Широков неправильно понял его вчера? А что, если все не так?

В комнату заглянул оперуполномоченный Никита Золотухин.

- Ты что как на похоронах своих сидишь? - заметил он. - Не выспался? Или натворил чего и исповедоваться к начальству пришел?

- А ты уж больно веселый, как я погляжу, - сердито буркнул Андрей. Радоваться-то чему? Беляки на носу...

Вид у Золотухина был действительно бодрый: кожаная фуражка на затылке, старая, потрескавшаяся, пожелтевшая кожанка распахнута, а под ней - сине-белые полосы матросской тельняшки. Сверкает ярко начищенная бляха на матросском поясе, и болтается на длинных ремешках чуть ли не до колена наган в черной кобуре. И вся крепко сбитая невысокая фигура, смуглое, скуластое лицо оперуполномоченного выражают непреодолимую энергию, а от узких черных глаз остались, казалось, одни щелочки.

- Чего унывать-то? Я вон сегодня ночью одну такую операцию провел куда там! А беляков погоним, не бойся.

Бывший матрос-балтиец за эти два месяца стал буквально кумиром Андрея. Золотухин ведь быстрее и лучше всех раскрывает самые запутанные дела. Бандиты боятся одного его имени. Андрей мечтал вместе с Никитой участвовать в его рискованных операциях. "Освойся да подрасти и подучись", - отвечал на его просьбы Лесов.

В приемную быстро вошел высокий худой человек с папиросой под пожелтевшими от частого курения пышными усами - наконец-то товарищ Лесов. Председатель губчека что-то говорил, размахивая правой рукой, как рубил, своему заместителю Крайнову - плотному, коренастому, немолодому рабочему заволжского завода.

- А-а, Ромашов, заходи. Что скажешь?

Андрей покосился нерешительно на зашедших вместе с ним в кабинет Крайнова и Золотухина, но, увидев ободряющий кивок Лесова, быстро вытащил из кармана пачку сторублевых кредиток и осторожно положил на стол:

- Во-от... Здесь точно пять тысяч, я считал.

- Знаю, знаю, мне Широков сказал. Ну-ка, сынок, давай подробнее. Садитесь, вы тоже нужны, - сказал Лесов сотрудникам.

Он внимательно выслушал рассказ Андрея и, задав еще несколько вопросов, коротко заключил:

- Ну что ж, получилось у тебя в основном как надо - если, конечно, учесть, что чекист ты начинающий. В общем, будет время - тебе Золотухин объяснит, что и как в таких положениях следует делать. - Затем, обратившись к товарищам, председатель губчека добавил: - Привыкли получать за деньги все и думают, что купили парнишку. Поняли, в чем дело?..

Крайнов и Золотухин молча кивнули.

- Значит, вот тебе, Ромашов, пятнадцать бланков. - Вынув их из стола и отсчитав нужное количество, Лесов стал ставить на них печать. - Отнесешь и положишь, куда условились.

- Но как же, Григорий Ефимович?.. - недоуменно начал Андрей.

- Так надо, ясно? - прервал Лесов. - А потом вернешься сюда и пойдешь на операцию вместе с Золотухиным.

- Ясно, товарищ председатель! - вытянулся, расплывшись в улыбке, Андрей и, схватив пачку бланков, вылетел из кабинета.

- Заверни их. И аккуратно там, незаметно! - крикнул ему вдогонку Лесов.

- А ты, Борис Васильевич, - обратился он к Крайнову, - сейчас же поезжай к начальнику тюрьмы, скажешь, что мои белые бланки отменяются, а вместо них вводятся розовые. Тут, на наше счастье, у типографии как раз белой бумаги не было, так они мне часть бланков на розовой отшлепали. А если кто явится якобы от меня с приказом на белом бланке об освобождении заключенных, пусть потянет минут двадцать - полчаса, подготовит свою охрану, тех задержит и мне сообщит. Потом сразу катай сюда - надо готовиться к эвакуации.

Крайнов молча встал и вышел из кабинета.

- Никита, - повернулся Лесов к Золотухину, - тебе предстоит еще одно дельце - возможно, со стрельбой. Приготовь взвод охраны, и пулемет захватите... Эх, если бы нам не отходить... Они же, ясно как день, тех эсеровских деятелей спасти хотят.

* * *

В Колючем садике не было ни души. Обыватели, напуганные гулом усилившейся артиллерийской канонады, боялись высунуть нос из наглухо закрытых калиток и ворот. Еще раз оглядевшись, Андрей осторожно прошел по пустынной аллейке к заколоченной досками зеленой будке. Где же эта чертова липа? Ага, вон болтается какая-то тесемка. Он пролез через кусты. Фф-у! Вот и дупло. Сунув туда сверток, он снова оглянулся и с независимым видом зашагал к выходу.

Ну и жарища! Зато как быстро все получилось! Еще есть время - может, забежать на минутку к Наташе? Ноги сами собой повернули на Мало-Казанскую. Сердце Андрея тревожно забилось. Неужели уехали? Но на стук раздались шаги, дверь осторожно приоткрыла Вера Константиновна.

- Здравствуйте. А я было подумал, вы раньше времени уехали, - все закрыто.

- Нет, мы сегодня часов в десять-одиннадцать вечера уезжаем. Заходи, Андрюша. Ты нас проводишь? Петр Андреевич не сумеет.

- Конечно, обязательно. А где Наташа?

- Пошла к твоей матери, на фабрику, хочет уговорить ее поехать с нами. Нельзя Евдокии Борисовне здесь оставаться.

- Нельзя. Но боюсь, не поедет она.

- Да ведь каппелевцы убьют ее!

- Вот и я ей говорил. Не знаю уж, что и будет... Ну, я побежал, привет Наташе. Вечером обязательно приду.

Издалека грозно, как приближающиеся раскаты грома, доносились артиллерийские залпы. "Беляки совсем близко", - подумал Андрей, направляясь обратно на Московскую. Что же это будет с матерью? С братьями, сестрами, отцом?.. Перед его мысленным взором замелькали картины их жизни.

...Вернувшись с фронта, отец никак не мог найти себе постоянного дела. Все по мелочам работал - кому комод сделает, кому дом подремонтирует - или на пристань нанимался. Зарабатывал мало. Мать по-прежнему шила, но теперь уже обмундирование и белье для красногвардейцев. Однажды она пришла с фабрики растерянная какая-то, будто даже виноватая. "Ну вот, Василий Петрович, - сказала отцу, - избрали меня, хоть и отбивалась, да избрали..." - "Это куда же?" - спросил батя. "Да заведующей, понимаешь, красным директором нашей фабрики! - почти с отчаянием выкрикнула мать. "Эх, дура ты глупая! - Василий Петрович только махнул рукой. - Ты же малограмотная. Небось Широков посоветовал согласиться?" - "Он!" - кивнула Евдокия Борисовна...

Теперь мать уходит на свою 1-ю фабрику Губодежды чуть свет, а возвращается за полночь. Ходить поздно вечером ох и страшно! На улицах стреляют, грабят. Андрей вместе с отцом встречают ее. А бабка всем недовольна - ворчит и молится, молится и ворчит. Больше, конечно, от нее деду достается, но тот отмалчивается...

И чего ей быть недовольной - непонятно. Власть теперь своя, семья их рабочая. И дед, и отец, и мать, да и бабка всю жизнь спину не разгибали, а поесть досыта не могли. Бабка твердит: большаки, мол, теперь дом отберут. Ерунда! Дед с отцом дом этот своими руками по бревнышку, по досочке собирали, прилаживали.

Нет, Советская власть - она за всех, кто сам трудится. Андрей это сразу почувствовал сердцем, хотя и не все еще понимал тогда, в семнадцатом. Потому и бегал на митинги, и листовки разносил, добровольцем записывался, и к Широкову за советом пошел - куда определиться.

И еще зачастил в Народный дом. Там собирались молодые рабочие, солдаты, студенты, гимназисты. И Наташа приходила... Пели песни, читали стихи. И спорили, спорили без конца: какая будет жизнь, какое теперь нужно искусство народу, какие пьесы ставить... Он слушал, слушал, готов был сидеть здесь вечно.

Андрей остановился: вот штука-то, даже не заметил, как у самых дверей губчека оказался.

* * *

У городской тюрьмы в этот душный послеполуденный час не было ни души. Лишь одинокий часовой тоскливо маячил у входа, на самом солнцепеке, но и он время от времени скрывался в двери - видно, отдохнуть от нестерпимо горячих лучей.

Лежать в густом бурьяне не жарко, но Андрею то и дело хочется встать, перевернуться, почесаться. Вот, кажется, муравей пополз по руке. Ой, как щекотно!.. Надоедливые мухи так и вьются вокруг, а шевелиться нельзя Золотухин строго-настрого запретил.

Когда, наконец, гады эти появятся? Нельзя же целую вечность здесь лежать! А может, и не будет никого? Андрей скосил глаза влево. Никита снял свою неизменную кожаную шоферскую фуражку и прикрыл голову огромным лопухом. Дремлет? Нет, глаза открыты, смотрят на дорогу. И как у него терпения хватает?

Сбоку послышался громкий шорох - кто-то из красноармейцев не выдержал.

- Н-ну, вы что там? Как маленькие! - строго зашептал Золотухин.

- Да никакого ж терпения нет, - ответил за красноармейца Андрей. Лежишь как привязанный, и никого...

- А ты что думал: у нас только стычки, драки да погони с револьвером... В ЧК работа, брат, потруднее и потоньше. Бывает, сутками ждать приходится, да не в прохладе теплой, как сейчас, - в болоте, под дождем, а то еще в мороз лютый... Ну-ка, ша!

Опять томительно, нудно потянулись минуты. Ужасно хочется спать! Сколько событий за сутки... А беляки совсем близко стреляют. Наверное, бронепоезд. Нет, ни в какие артисты он не пойдет. Сегодня же - нет, сегодня не успеет, - завтра с самого утра пойдет и запишется добровольцем. Прибавит себе года два-три - и все в порядке. К тому же ЧК все равно уедет. Лесов сам сегодня на совещании объявил. Правда, сказал, что людей надо сохранить, дел им предстоит еще немало, особенно когда вернутся. Но его-то отпустят - хотя бы до освобождения Симбирска. Можно уговорить...

А как же тогда Наташа? Уезжает... Вот уж никогда бы не думал, что у него с Наташкой будет любовь. Любовь? Ничего такого они друг другу не говорили. Она сказала, правда, вчера: будет ждать его, только его. И он, он тоже будет ждать ее...

А мама, как же мама? Что она на это скажет? Перед глазами всплыло круглое, доброе лицо матери с темными, такими родными глазами. Нет, она будет только рада. Вот отец - тут дело потруднее... Ну, да Андрей все равно не уступит ни бабке, ни отцу. Пусть себе сидят в своем пятистенном дому и хвастают, что своими руками его по бревнышку собирали. Пусть дрожат за него! А он пойдет воевать за мировую революцию. И мама его поддержит, и Наташка...

Эх, жаль только из города уходить. Город-то какой! Говорят, сам Ленин здесь родился и рос, учился, ходил по улицам, гулял, верно, на Венце. Повидать бы Ленина! Вот поедет он в Москву...

- Едет кто-то, приготовиться! - прервал размышления Андрея громкий шепот Золотухина.

Красноармейцы тихонько зашевелились, защелкали затворами винтовок. Андрей сжал рукоятку нагана, приподнял голову. С нижнего конца улицы послышался шум мотора, вскоре из облака пыли выплыл грузовик. В кузове его, поблескивая штыками, сидело человек шесть или семь красноармейцев.

- Это ж свои, - прошептал Андрей.

- Не спеши, сейчас узнаем. - Золотухин напряженно всматривался в машину.

Автомобиль подъехал к тюрьме и остановился. Из кабины выскочил военный в перехваченной ремнями гимнастерке и молодецки заломленной фуражке. Из-под нее выбивался клок огненно-красного чуба. Из кузова соскочил еще один с винтовкой. Вдвоем они подошли к часовому.

- Рыжий!.. - зашептал, задыхаясь от волнения, Андрей. - Тот самый, вчерашний...

- Спокойно. - Золотухин положил ему руку на плечо. - Точно он?

- Точно!

Между тем двое, перекинувшись несколькими словами с часовым, вместе с ним скрылись в темном проеме двери. Остальные продолжали сидеть в кузове, только шофер вышел и толкал ногой колеса.

- Вот что, - Золотухин посмотрел на Андрея, - к ним надо подойти, пока их начальники внутри. Там их задержат... Мы с тобой тут одни в гражданском. - Он надел фуражку, посмотрел зачем-то в дуло нагана и сунул его в карман, затем перевернулся на спину и стал застегивать кожанку на все пуговицы. - Передай по цепи: как взмахну рукой - пусть стреляют. Первый залп в воздух. Ясно? Надеюсь, его достаточно будет. Ну, поехали, Андрюха...

Золотухин ловко скатился вниз, в сухую канаву, и, согнувшись, побежал куда-то в сторону, Андрей - за ним. Ужом проползли под изгородями, продрались через кустарник. Пот заливал глаза, едкая пыль набилась в нос. И когда Андрей почувствовал, что больше уж не сможет сделать ни шагу, Никита вдруг остановился:

- Ну вот, давай отдышимся маленько. И почисть брюки. Да наган, черт-те возьми, наган спрячь!

Только теперь Андрей заметил, что бежал все время, сжимая рукоятку нагана.

Отряхнувшись и осмотрев придирчиво себя и Андрея, Золотухин вышел из-за кустарника в глухой переулочек. Вблизи залаяла собака. Не обращая на нее внимания, они медленно пошли посредине мостовой к повороту.

- Свободней, свободней!.. Будто что рассказываешь мне, - шептал Золотухин. - И улыбайся. Подойдем - заходи назад, и наган наготове. Понял?

Вот и улица с крутым подъемом, тюремная стена, пыльная дорога, грузовик у входа... Поблескивают на солнце штыки в кузове. Сознание отмечает все это как-то автоматически. Андрею кажется, проходит вечность, пока они шагают. Он изо всех сил жестикулирует и сквозь зубы читает Никите какое-то стихотворение, тот улыбается и кивает. А рука сама, непроизвольно, тянется к карману - туда, где наган.

Дальше все помчалось, как в приключенческом кинематографе, который так любил смотреть Андрей.

Грузовик уже совсем близко. Золотухин толкает спутника в бок, Андрей замолкает, смотрит на сидящих наверху. Самые обыкновенные солдатские лица, звездочки на фуражках. Дымят самокрутки, спокойно смотрят вокруг. Наши? Но тот, рыжий, что внутри...

Поравнялись с шофером. Золотухин снова быстро толкнул Андрея локтем мол, давай заходи сзади - и выхватил из одного кармана наган, из другого "лимонку". Мгновение - и он на подножке, дуло нагана у груди побледневшего шофера, рука с "лимонкой" поднята. А Андрей позади машины, тоже с наганом. В кузове - секундное смятение, и сразу же он ощетинился винтовками.

- Сдавайтесь, вы окружены! - хрипло закричал Золотухин. - Смотрите! Он взмахнул рукой с "лимонкой".

Солдаты инстинктивно пригнулись. Тут же раздался залп. Мгновенная тишина, и винтовки полетели на землю, вслед из кузова прыгали люди, а из бурьяна выбегали красноармейцы...

- Так-то оно лучше, - блеснул зубами побледневший Никита, - без кровопролитий...

В это мгновение от входа в тюрьму послышался выстрел, за ним другой. Тяжелая дверь в глухой стене распахнулась, и выскочили те двое. Они стреляли куда-то внутрь.

- Стой, гады! - кинулся к ним Золотухин, размахивая наганом.

Рыжий, уже без фуражки, обернулся, поднял наган, но из двери снова раздался выстрел. Как шмель, прожужжала пуля. Рыжий моментально метнулся вбок, его спутник - в другую сторону. Андрей из-за грузовика бросился ему наперерез, успел поставить ногу. Тот упал. И только Андрей наклонился к нему, как беглец вдруг изо всей силы ударил его сапогом в живот и быстро вскочил...

Когда он очнулся, прямо над ним склонилось красное, потное лицо Золотухина без фуражки.

- Очухался? Здорово он тебя! Ну, ничего, вон стоит, контрик! А другой, рыжий твой, убежал, гад. Ладно, я до него еще доберусь!

Андрей приподнялся, и перед глазами сразу все поплыло. Опираясь на плечо Золотухина, он с трудом встал. Красноармейцы обыскивали задержанных.

- Иди домой, отлежись. Хватит с тебя на сегодня. Проводить?

- Сам дойду.

Андрей попробовал улыбнуться, сделал несколько шагов. Чертова слабость! Вдруг вспомнил: сегодня уезжает Наташа с матерью. Их ведь проводить надо! Ускоряя шаг, Андрей на ходу обернулся и махнул рукой Золотухину:

- До завтра!..

* * *

Никогда еще за всю историю Волжско-Камского пароходства у симбирских пристаней не причаливало столько пароходов, буксиров, барж и катеров, как в эти тревожные июльские дни 1918 года. В душных сумерках по булыжным мостовым Подгорья то и дело грохотали тяжело груженные телеги, иногда проносились грузовики с ящиками и мешками, сопровождаемые вооруженными людьми. Губисполком увозил банковские ценности, военные материалы и другое имущество.

В маленьких деревянных лавчонках, рассыпанных около невысокого забора, отделяющего пристань, уже зажгли тусклые керосиновые лампы. Здесь бойко торговали махоркой, свежими огурцами, кременевской малиной, немудреной снедью. Вокруг толпились красноармейцы, матросы с пароходов, моряки. Пестро одетые босоногие цыганки не давали им проходу, прося позолотить ручку за предсказание судьбы... Шныряли какие-то юркие личности с кошелками, будто разыскивая кого в толпе. Иногда они останавливали кого-нибудь и отходили с ним в сторонку - туда, где потемнее. И тогда из кошелок извлекались бутылки с самогоном...

У подгорного яхт-клуба ярко пылал костер. Над ним в большом черном ведре что-то кипело и булькало. Вокруг расположились, отдыхая, усталые крючники.

А выше, на пригорке, сидели двое - коренастый рыжеволосый красноармеец лет сорока с рукой на перевязи и тощий взлохмаченный крючник.

- Видите, сколько пароходов согнали? - сказал крючник. - Собираются давать тягу господа большевички. Эх, из-за сегодняшей вашей промашки мы и ударить тут не сможем. А то бы как дали им с тыла...

- Д-да, чекисты всполошились, - виновато кивнул раненый. - Мне уже сообщили: успели и в городе арестовать кое-кого из наших. Ну, ничего, не все еще пропало. Вот оружие захватим в интендантских складах...

- Вечно вы, Николай Антонович, фантазируете, - ворчливо заметил "крючник". - То с бланками вам эта история понадобилась, то еще оружие захватить. Люди у нас есть, оружия тоже не так уж мало. На тюрьму надо было прямо идти. А то, видите ли, сами им козыри в руки дали. Так ударили бы по ним - пух и перья полетели бы! Наши-то совсем близко, слышали - в Белом Ключе? Верст десять всего будет.

- Да поймите же вы! Если мы эти склады не захватим, они оружие шантрапе своей раздадут. Вот тогда и дерись с ними. А с бланками действительно дал я маху, поверил этому змеенышу. Ну, я еще доберусь до него... Постойте, постойте... - "Красноармеец" даже приподнялся, опираясь на плечо "крючника". - Видите, пролетка остановилась у пристани, видите?

- Ну, да, да! А чего там?

- Вон из нее высокий светлый парень узел тащит. Это же тот самый ублюдок! Вот бы попался он мне сейчас...

- Так за чем же дело стало? - "крючник" сунул руку в карман.

- Вы что, Алексей Григорьевич, забыли, где вы? - жестом остановил его "красноармеец". - Или вас ненависть к большевикам до такого безрассудства довела, что вам и умереть сразу охота? Не велика цаца, чтобы нам с вами из-за него пропадать. И так от нас не уйдет...

- Видишь, сколько пароходов, - говорил в это время Андрей Наташе. - И все кверху идут, в Казань, в Нижний... В Самаре уже беляки.

Они стояли у самого края пристани. Быстро темнело. Чуть слышно плескалась внизу совсем черная вода. На мачтах зажигались сигнальные огни. Прямо над ними возвышалась двухпалубная громада парохода.

Над самой головой раздался очень громкий басовитый гудок. Они вздрогнули от неожиданности.

- Пора мне, Андрюша. Мама там уже беспокоится. - Наташа на мгновение прижалась к нему. - До свидания. И помни: я тебя жду, очень!..

Долго, словно в каком-то оцепенении, Андрей провожал глазами огни удалявшегося от пристани парохода. В раздумье он даже не заметил, что стоит на самом краю неогороженной носовой части огромной, как лабаз, плавучей пристани. Кругом не было ни души.

Увидятся ли они? Завтра он уйдет воевать. Обязательно уйдет! Как-то все обернется? Нет, все будет в порядке: беляков разобьют, Наташа приедет обратно, и их дружба... Дружба? Нет, он ведь любит Наташу. Любит!.. Какое слово!.. Так и не успел ей сказать его. Никогда не знал, что это так трудно - расставаться. "Жду тебя!.."

Вдруг Андрея будто что-то толкнуло. Инстинктивно он быстро обернулся и вздрогнул: прямо перед ним, шагах в двух, затаился в узком проходе между горами тюков высокий худой мужчина. Вот он шевельнулся, и в руке его что-то блеснуло в отсвете слабых огней.

"Нож!" - мелькнуло у Андрея.

Незнакомец еще шевельнулся. Андрей попятился назад, совсем забыв, что стоит почти на самом краю пристани.

- Молись богу, паскуда, - процедил сквозь зубы незнакомец.

Еще шаг назад, и Андрей потерял палубу под ногами - полетел в черную бездну. Раздался лишь короткий вскрик, затем плеск...

- Туда тебе и дорога... - Оглянувшись, "крючник" воровато шмыгнул за тюки...

* * *

- Я, как светать начнет, уеду, Вася, - говорила Евдокия Борисовна, сидя тем же поздним вечером с мужем на неосвещенной терраске. - Приходится так. Ты уж не обижайся, побудь сам с детьми. А мне никак тут оставаться нельзя.

- Эх, Дуня, Дуня! И что наделала, чего добилась? А если они надолго, навсегда, как быть-то? И зачем тебя в красные директоры понесло!..

- Не надолго они, временно. До седых волос дожил, а все не понимаешь, что власть-то Советская - наша с тобой власть, народная. Мы теперь хозяева жизни, а не они. Хватит, погнули на них спину.

- Да мы-то неграмотные, воевать как - не знаем даже толком. А у них господа офицеры сызмальства к военному делу приучены. Вон они Симбирск берут. И Самару прихлопнули... И Казань вот-вот, говорят, заграбастают. А красные твои сопляков, вроде нашего Андрюшки, набрали с заволжского завода да думают побить настоящее войско. Ерунда это!..

- Так войска и у них-то настоящего мало. Сами господа офицеры и воюют за солдат. А которых они мобилизовали, те скоро поймут, что супротив себя идут...

- Тебя не переговоришь, - с неудовольствием прервал жену Василий Петрович. - Да и не поможешь теперь ничем. Все равно тебе надо от них схорониться. Может, и правда ненадолго это. А куда ж ты теперь уедешь? Последние пароходы уж, верно, сейчас уходят.

- Нет, не последние. Да и на лошадях можно с обозниками уйти. Пока не знаю, куда-нибудь схоронюсь. Будет возможность - весточку пришлю. Не беспокойся, главное - детей береги. - Евдокия Борисовна не выдержала негромко всхлипнула в темноте.

- Ладно, не плачь. Думаю, обойдется все, - примирительно сказал муж. - Вот только с Андреем как быть?

- И где же он сегодня пропадает? - сокрушенно вздохнула Евдокия Борисовна. - Не попрощаешься даже. Он тоже должен уходить, Петрович, обязательно должен. Ему ведь еще опаснее, чем мне.

* * *

Сильно ударившись о воду, Андрей погрузился в нее с головой. В ушах зашумело, все тело охватила страшная слабость. В его сознании мелькнуло: "Тону? Ну нет, у самой пристани - и утонуть! Не-ет!.." Он сильно взмахнул руками и оказался на поверхности. Кругом, куда ни взглянешь, возвышались борта пароходов и барж. Как в колодце - не выберешься. Закричать? А если тот бандит следит? Еще пальнет. Нет, лучше потихоньку самому...

Быстрое течение бурлило у судов, затягивало под борт. Одежда и ботинки намокли, тянули вниз, мешали плыть, карман тяжело хлопал по ноге. "Казенный наган, - вспомнил Андрей. - Еще потеряю". Он вытащил револьвер, зажал дуло зубами и энергичнее заработал руками и ногами. Но прохода к берегу не было видно: везде, казалось, сплошной стеной темнели суда. Куда же плыть? Андрей уже совсем было начал терять надежду выбраться отсюда живым, когда сбоку появился просвет. Вскоре ноги коснулись дна.

Он свалился на еще теплый прибрежный песок. Сколько лежал - не помнил. Когда поднялся, весь дрожа в мокрой одежде, над Волгой уже брезжил сероватый рассвет, подул легкий предутренний ветерок, а у пристани опять загрохотали по булыжной мостовой телеги.

"Ну, подождите же! - Андрей медленно поднимался по бесконечно длинной лестнице в город. - Мы с вами еще расправимся".

Добравшись до дому, он с наслаждением сбросил в своей каморке прямо на пол мокрую одежду и мгновенно заснул.

* * *

- Вы сначала испытайте меня, а тогда уж гоните, - с обидой говорил Андрей Ромашов, стоя перед начальником штаба 1-го Симбирского полка. - Я же не какой-нибудь там буржуйский маменькин сынок, а рабочий. С двенадцати лет в типографии. Работать не мал был, а вы теперь: "Не дорос!"

Андрею так и не удалось прибавить себе годы - потребовали документы. Пришлось показать единственное, что у него с собой было, - похвальный лист об окончании церковноприходской школы. И вот теперь его отказывались записывать в полк.

- Вижу, что не барчук, - возразил начальник штаба, до которого добрался упрямый парень, - а все же молод очень. Ну что это - шестнадцать, хоть и рослый ты.

- А в ЧК с бандюгами воевать - не молод?

- Ну ладно, ладно. Видно, уж больно хочешь повоевать за революцию. Зачислим! Только, если труса сыграешь, выгоню и собственноручно по шее надаю. - Начальник штаба что-то написал на клочке бумаги. - Вот найдешь командира третьей роты товарища Мельникова и отдашь ему. Ясно?

- Так точно! - по-военному щелкнув каблуками, радостно воскликнул Андрей и вылетел из комнаты.

Однако все это оказалось легким разведывательным боем по сравнению с тем, что пришлось выдержать Андрею, когда он уговаривал Лесова. Битый час просидел он в кабинете у председателя губчека. Лесову было совсем не до Андрея. То и дело приходили сотрудники, беспрерывно звонили два телефона. Где-то на улицах стреляли - подняли голову при приближении своих скрывавшиеся раньше враги. Надо было обеспечить порядок, эвакуацию людей, имущества... Но несмотря на все это, Лесов успевал в промежутках между решением очередного вопроса говорить со своим курьером:

- Нет, нет, братец! Поедешь в Алатырь.

Хотя и с превеликим трудом, но Андрей все же настоял на своем.

- Видно, ничего с тобой не поделаешь, - сдался наконец Лесов, пожимая ему на прощание руку. - Иди уж, скажи там, чтобы тебе документ выписали о работе у нас. И помни: как вернемся в Симбирск, мы тебя обратно заберем. Нам такие ребята нужны...

Командир роты Мельников, маленький, толстый, со сбитой на затылок фуражкой, сидел в насквозь прокуренной комнате, с почему-то наглухо, несмотря на жару, закрытыми окнами. Он медленно прочитал направление из штаба полка и критически оглядел Андрея:

- Еще один молокосос!.. Когда же настоящих солдат пришлют? Давай-ка иди в цейхгауз, вот записка. Получишь обмундирование. Только ботинок нет, в своих будешь ходить. А потом найдешь комвзвода Корнеева, он тебе винтовку выдаст. С оружием-то умеешь обращаться?

- Как-нибудь управлюсь, не впервой!

- Да, документик у тебя что надо!

Часа через полтора Андрей уже стоял с винтовкой на посту у склада во дворе Ленкоранских казарм.

Темнело. Длинное одноэтажное каменное здание склада, раскинувшееся в самом конце огромного пустынного двора, у спуска с горы, казалось от этого еще угрюмее. Маленькие слепые его окошки с железными решетками мрачно уставились на одинокого часового.

Держа винтовку наперевес, Андрей прохаживался взад-вперед, стараясь не уходить далеко от двери, куда привел его разводящий. Когда совсем стемнело, он подошел к ней еще ближе и даже ощупал рукой огромный замок с пломбой. Где-то выстрелили. "Смотри в оба, Ромашов, - предупредил разводящий, - прошляпишь или заснешь - так по законам военного времени знаешь что?"

Андрей изо всех сил всматривался во тьму, прислушивался к каждому шороху. Зловещую ночь вдруг разрезал гулко понесшийся над городом пароходный гудок. Заправский волжанин, Андрей сразу определил "голос" "Кавказа и Меркурия". Гудит что надо! Наверное, последний. На этом уехали и работники ЧК. Лесов говорил: уйдем из Симбирска с последним пароходом. "Значит, в городе теперь из наших только военные остались, да еще вооруженные рабочие отряды".

Мысли его прервал какой-то шорох. Андрей встрепенулся и, взяв винтовку на изготовку, тихонько подошел к двери, еще раз пощупал пломбу. Все как будто на месте. Прислушался - ничего... Но что это? Опять шебуршит, и как будто из склада слышится. Что там хранится? Может, взрывчатка? Разводящий ничего про это не сказал. А если кто забрался туда, чтобы взорвать? Полетят тогда в воздух казармы и все вокруг... Но как забрался, откуда? По спине забегали мурашки.

- Кто там?! - дрогнувшим голосом выкрикнул он и, не дожидаясь ответа, выстрелил вверх, затем еще раз... Изнутри раздался лай. Черт-те что, собака как-то забралась! Вот позор-то!..

- Что случилось? - появились в конце огромного двора несколько красноармейцев. - Чего палишь?

- В складе кто-то шебуршит! - крикнул в ответ Андрей. - Я выстрелил, а там собака лает.

- Да бросай ты этот склад! Сейчас его вывозить будут. Уходим мы...

И как бы в подтверждение этих слов, послышался стук колес, появились телеги, какие-то люди с фонарем и факелами.

- Назад! Не пущу без разводящего. Не подходи - стрелять буду! Андрей снова взял винтовку на изготовку.

- Ну-ну! Ты что, очумел - в своих стрелять!..

- Не очумел, а молодец, - прервал подошедший сбоку разводящий. - Хоть и молод, а солдат, видно, получается стоящий. Не то что вы - кули мучные. Что, не знаете: без разводящего караул не снимают!

Светало, когда Андрей вместе со своей ротой покидал казармы, направляясь к Казанскому тракту. В сером предутреннем сумраке перед ним проплывали пустынные улицы родного города. Маленькие домишки в зелени садов, ставни наглухо закрыты, ворота на запорах. Как вымерло все. Но нет, жизнь тут есть еще: кричат петухи, лают глухо во дворах собаки. А с Волги, со стороны моста, слышится частая стрельба. Видно, наши напоследок от беляков отбиваются. Но мы еще вернемся сюда, обязательно вернемся. Андрей поправил на плече ремень винтовки и прибавил шаг, догоняя передних...

Глава 2

ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДЧИК

Полная луна стояла высоко в небе, освещая своим бледным призрачным сиянием широкую Волгу, желтеющие поля, луга, темные леса и спящие села. Мир, казалось, замер, спокойствие разлилось вокруг, и нет нигде ни войны, ни жарких, кровопролитных битв.

Но так только казалось. Жестокий, беспощадный враг обложил молодую Советскую Республику со всех сторон, захватил огромные территории страны. Особенно увеличивало опасность падение Симбирска и Казани. "Сейчас вся судьба революции, - писал в те дни В. И. Ленин, - стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань - Урал - Самара. Все зависит от этого". Тысячи большевиков уходили на Восточный фронт. Рабочие и крестьянская беднота брались за оружие - вливались в крепнущую регулярную Красную Армию. Все делалось для разгрома врага на Волге.

Давно уже беспокойные деревенские петухи прокукарекали полночь, а в небольшой мазанке на восточной окраине села еще светилось одинокое окошко. Здесь, склонившись над столом при свете коптилки, сидел плотный военный с обветренным красным лицом. Он то что-то помечал синим карандашом на лежавшей перед ним большой географической карте Казанской губернии, то о чем-то напряженно думал, попыхивая едким махорочным дымком из прокуренной трубки.

Вдруг во дворе залаяла собака, и тут же раздался оклик часового, а потом в окно сильно постучали.

- Кто там? - Военный встал и распахнул дверь. При свете луны во дворе виднелись всхрапывающие лошади, около них - часовой и какие-то люди.

- Вот говорят, товарищ командир, из штаба приехали.

- Давайте сюда.

В низенькую дверь, чуть пригнувшись, вошел высокий человек в защитном френче, перетянутом ремнем.

- Товарищ Мельников?

- Да.

- Ну, насилу вас разыскали, чуть было к белякам не угодили. Широков Петр Андреевич из Первой армии. Вот мандат.

- Наконец-то, - прочитав бумагу, улыбнулся Мельников. - Я к вам уже двух гонцов посылал. Понимаешь, в трудном мы положении очутились. От соседей нас отрезали, справа и слева чехи вклинились. Связь со штабом липовая - почти никакая. А отходить нельзя: Казань-то тут близко, можно сказать, прямо под боком, жалко такую позицию терять.

- Потому и прислали меня. Выясним обстановку, уточним расположение противника. Подкрепления подойдут, начнем наступать. Указание самого Ленина.

- Вот здорово! А то все отступаем да отступаем.

- Вот-вот. Под Симбирском Первая армия перестраивается, здесь, под Казанью, скоро Пятая армия будет создана. Уже есть Реввоенсовет Восточного фронта. А с запада к нам новые части перебрасывают, да еще направляются сюда рабочие отряды из Питера, Москвы и других городов. На месте тут тоже мобилизацию проводим - бедняков в первую очередь.

- Понятно! Есть хотите?

- Неплохо бы с дороги, но, как говорится, дело прежде всего. Времени у нас мало. Надо решить, как поскорее разведчиков к белякам заслать уточнить их силы, расположение...

- У нас неплохая группа разведки. Ее командир - бывший прапорщик под видом каппелевца прямо верхом у беляков по тылам разъезжал, самогон с офицерами пил даже. И еще есть у нас паренек один, совсем мальчишка. Но молодец! Отличный разведчик. Под мелкого торговца работает. Много ценных сведений добыл.

- Надо бы в Казань людей послать - пощупать, чем там беляки дышат, сказал Широков.

Мельников задумался:

- Неплохо бы, конечно, но опасно уж очень. В самое логово ведь идти... Тут опытные разведчики нужны. А впрочем... Вчера мне один местный татарин сказал: в Казани контры что-то встревожены сильно, мечутся, как крысы в горящем амбаре, грузят на пароходы имущество, ценности. Может, и правда попытаться? Разведчики у меня ребята толковые...

- Надо! - сказал Широков. - А знаешь, у меня в Казани сестра. И жена с дочкой у нее живут. У них наш разведчик мог бы остановиться.

- Это хорошо. Тогда что ж тянуть? Позовем ребят, обсудим... Парфенов! - крикнул Мельников в дверь. - Пошли-ка сюда Ромашова!

- Ромашо-о-ва? - протянул Широков. - Это кто же такой будет?

- Я же тебе говорил - разведчик, боевой парень.

Минут через пятнадцать дверь отворилась, и на пороге показался высокий, худой, белобрысый парень без фуражки, в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, в ботинках с обмотками.

- Андрей! - вскочил со скамейки Широков. - Так я и думал, что это ты, то есть... догадывался... Ну, здравствуй, здравствуй. Покажись, какой стал. Ничего, подрос, повзрослел. - Он повернулся к Мельникову. - Я же его знаю вот с таких, - показал ладонь невысоко от пола. - Этому можно верить. Вот Наташка-то обрадуется!..

- Наташка!.. - оживился ошеломленный неожиданной встречей Андрей.

- Его одного посылать нельзя, - прервал их Мельников. - Туда надо татарина еще, обязательно татарина. И чтобы хорошо знал город. Ты же симбирский, правда? - спросил он Андрея.

Тот кивнул.

- ...Вот я и думаю, - продолжал Мельников, - пусть вдвоем идут. Есть у меня один казанский - Еникеев Садык, командир взвода. Большевик, член РКП(б), за власть Советов жизни не пожалеет. Пусть идут вместе.

- Дело говоришь. Давай и того сюда. - Широков потянул Андрея за руку: - Садись пока, рассказывай, как сюда попал, где был...

Вскоре в мазанку вошел смуглый, черноволосый парень лет двадцати двух в ловко пригнанном обмундировании и мягких сапогах.

- Еникеев явился, товарищ командир отряда!

- Садись, Садык, разговор есть. - Мельников посмотрел на Широкова. Сам скажешь?

- Давай я. Так вот, друзья, предстоит опасная операция. Поэтому заранее предупреждаю: приказом вас посылать не будем. Дело добровольное: хотите пойдете, не хотите - нет.

Ромашов и Еникеев оба подались вперед, жадно слушая.

- Надо пробраться в Казань, выяснить, какие части там стоят, почему белые грузят имущество на пароходы, какие настроения у жителей. В общем, надо провести глубокую детальную разведку. Дело опасное еще и потому, что до Казани придется добираться через фронт, да и контрразведчики там опытнейшие, звери. К ним попадешься - пощады не жди. Помните это! Явок в Казани подпольных дать вам не можем - у нас их нет. Но там, ты знаешь, Андрей, живет моя сестра, а у нее сейчас и Наташа с матерью. Пойдете к ним... Если согласитесь, конечно. Подумайте, прежде чем давать ответ...

- Чего думать, я согласен, - нетерпеливо прервал Широкова Андрей.

- Решено, товарищ командир, иду! - коротко отозвался Еникеев. - И правда, думать нечего.

- Тогда уточним подробности, - вмешался Мельников. - Но прежде поедим, наконец: гость с дороги, - кивнул он на Широкова. - Парфенов, закусить ты нам дашь? Готово там у тебя или нет еще?

С аппетитом уплетая горячую картошку и запивая ее чаем из большой жестяной кружки, Широков расспрашивал Еникеева о Казани:

- Так, говоришь, родственники у тебя там и жена? А не опасно это, не узнают тебя?

- Казань большая. Как ни хочется повидать жену, к ней не пойду. А родственники - дальние, семь лет не виделись.

- Смотри... А ты, Андрей, как думаешь там обосноваться?

- Думаю, Петр Андреевич, лоточником на эти дни стать. Помните, когда я в типографии учеником был, то еще газеты, конверты да лубочные книжки с лотка продавал. Тогда матери помогать надо было. И недавно вот так же в разведку ходил. Дадите деньги - заведу и в Казани лоток.

- Ну, что ж, дельно. А вот с документами как? Еникееву мы добудем от муллы какого-нибудь бумажку, но с тобой-то как быть? Свидетельство о рождении есть?

- Нету у меня с собой никаких документов. Только похвальный лист об окончании церковноприходской школы сохранился.

Мельников взял у Андрея туго сложенную в несколько раз плотную бумагу.

- Что же ты ее так скомкал?

- А в кармане вот ношу.

Командир отряда развернул лист, просмотрел, потом передал Широкову:

- По-моему, подходит.

- Что ж, и это там может послужить документом для "коммерсанта". Даже очень неплохо, - улыбнулся тот, возвращая лист Андрею. - Ну вот что! Утром займемся подготовкой к экспедиции, а сейчас отдыхайте, путь предстоит нелегкий.

* * *

В предрассветном сумраке у околицы небольшой татарской деревушки, верстах в двадцати от села, в котором расположилась часть Мельникова, медленно брели по дороге два оборванца-татарина с котомками за спиной.

В согнутом татарине с порванной круглой шапочкой на бритой наголо голове едва-едва можно было узнать молодцеватого, веселого Садыка Еникеева. Да и чумазый татарский паренек рядом с ним никак не напоминал светловолосого Андрея Ромашова.

- Жена у меня саратовская, русская, - тихо рассказывал Садык. - Я с ней познакомился, когда служил в солдатах. Она горничной была у фабриканта. Грамотная, телефонисткой сейчас работает. Вот бы повидать! Да нельзя. У тебя есть девушка?

- Есть, - покраснел Андрей. - И тоже в Казани.

- Разъезд! - прервал Садык. - Вот шайтан, прямо на самых отъявленных каппелевцев, видно, наткнулись.

Навстречу, не торопясь, легкой рысью ехали на сытых конях пять всадников, у одного слегка блеснуло золото погона.

- Офицеры, - дрогнувшим голосом прошептал Андрей, - ну и влипли мы!..

- Держись, помни, как договаривались.

- Эй, кто такие? - подъехали всадники. Кони горячились, наезжали прямо на остановившихся путников.

- Татар мы, господин, - ответил Еникеев, низко кланяясь, - татар. Вон с той село.

- Куда идете, зачем? - спросил старший, с погонами штабс-капитана. Остальные молча разглядывали оборванцев.

- В Казан идем с братом меньшим. С братом беда. К профессор идем. Стрелял у нас пушка, брат совсем говорит перестала. Немой, и все... Сказали, профессор поможет.

- Нужен ты профессору со своим братом, татарская морда. Чего несешь? Посмотрите, Алексей Николаевич, - обратился он к щеголеватому подпоручику.

Тот нехотя, медленно слез с лошади, подошел, помахивая легким стеком.

- Что здесь? - брезгливо сморщившись, ткнул он в котомку Еникеева.

- Профессор за лечение, - с готовностью снял и раскрыл тот котомку. Вот яйца, баран, кура и... это, - он брезгливо сморщился, - самогон... Говорят, для профессор очень всегда надо - лэчит чтоб.

- Господа, смотрите, - засмеялся подпоручик, - этот кретин вместо спирта самогон медикам тащит. И где ты его достал, вы же, магометане, я слышал, непьющие?

- Это лучше спырт, - обиженно затараторил Еникеев, - лучше. Я сам у русский мужик, когда покупал, видел: горит лучше спырт.

- Гм, светлая, первач? - Подпоручик еще раз взглянул на две соблазнительные бутылки, затем на офицеров. - А ну пробуй, болван.

- Ой, нельзя мне, господин полковник, нельзя. Аллах сердит будет.

- Пей, говорю. Вот идиот! Да не из бутылки, ты что, ошалел? Вон кружка у тебя, только немножко, смотри...

Еникеев, морщась и всем своим видом выражая крайнюю степень отвращения, несколько раз быстро глотнул из жестяной кружки. Затем упал на колени и стал что-то шептать по-татарски, ударяя себя в грудь кулаками и кланяясь до самой земли. Офицеры загоготали.

- Не нравится татарам русский первач, - усмехнулся штабс-капитан. Возьмите-ка бутылки, подпоручик. А что, не перекусить ли нам, господа? С самого рассвета болтаемся...

Раздались одобрительные возгласы. Подпоручик быстро сунул бутылки в свои седельные сумки и вскочил в седло.

- А это, - ткнул он стеком в сторону распотрошенной котомки, - можешь забирать к своему профессору. И проваливайте отсюда, живо - пока целы!

Разъезд повернулся и на рысях направился к деревне.

- Ф-фу, пронесло, - облегченно вздохнул Садык. - Пошли скорей, Казань совсем близко.

* * *

Бойцы армии революции оставляли Симбирск под жестоким натиском значительно превосходившего по силам врага. До последнего патрона сражались отряды молодой Красной Армии. Бронепоезд под командованием Полупанова стал у входа на огромный мост через Волгу и своей единственной пушкой долго сдерживал белогвардейцев, пока были снаряды. Затем его команда взорвала бронепоезд. А оборонявшийся тут же, у моста, отряд симбирских коммунистов погиб целиком. Враги уже подняли мятеж и в самом городе. Успев захватить в интендантских складах оружие, они открыли стрельбу на улицах.

Часам к десяти утра 22 июля перестрелка почти утихла. С юго-запада в город вступили сытые, хорошо обмундированные, вымуштрованные отряды каппелевцев, проносились на рысях белоказаки, громыхала артиллерия. Снизу, с Волги, поднимались белочехи. Всех их радостно встречали на улицах те, кто прятался от большевиков. Церкви гремели праздничным перезвоном, светились тысячами свечей торжественных молебнов. Но ни приветственные крики, ни церковный звон не могли заглушить выстрелов и стонов. Зверски расправлялись белые с коммунистами, рабочими, красноармейцами, не успевшими уйти из города...

- А железнодорожник тот знакомый уже второй день застреленный на улице валяется, - рассказывал сторож швейной фабрики Федор Кузьмич Асафьев своей заведующей Евдокии Борисовне Ромашовой. - И убирать его не дозволяют. Убили-то его прямо на жениных глазах. И все ходят и ходят по домам - ищут советских.

Евдокия Борисовна слушала, замирая от ужаса. Как там ее дети, муж, родители? Сама она решила не уходить из города и после долгих раздумий спряталась у Федора Кузьмича. Старик жил один в небольшом домике на Бутырках, буквально в нескольких саженях от реки Свияги. В этот глухой угол редко кто заглядывал, только женатый сын Асафьева - Семен, помощник железнодорожного машиниста, когда не бывал в поездках.

Длинно, нудно тянулись для нее эти жаркие летние дни. Она почти не выходила днем из дому, вымыла стены и полы, почистила Кузьмичу его нехитрое кухонное хозяйство, готовила обед, но голову все время сверлили одни и те же навязчивые мысли: как дети и муж? Что с Андреем? Уцелело ли спрятанное солдатское сукно? Когда вернутся наши? Ответов нет и нет, а дни тянутся, тянутся...

Первое время сторож тоже отсиживался дома - ладил лодку, рыболовные снасти. А потом зачастил в центр и стал приносить новости.

- А на городской управе плакат повесили, - рассказывал он после очередного посещения центра, - большое полотнище, через всю домину. И написали на ем: "Вся власть учредительному собранию". Тоже мне, думают, мы - простые, так ничего не поймем. Видали мы ихнюю учредилку - вон сколько народу погубили. Еще больше, сказывают, сидит в арестантских ротах. И бьют там их, и мучают. А ночами выводят на Стрижев овраг знаешь, где свалка, - и стреляют, стреляют. Вот что их учредительная власть с простым народом-то делает! Ты уж сиди, Борисовна, не рыпайся.

Как-то Федор Кузьмич пришел веселый, возбужденный.

- Встретил сиводни одну нашу фабричную, помнишь Анну, такую черномазую? Фамилию-то запамятовал... Она говорит: все обмундирование у них по домам припрятано надежно. И нихто не выдал, не донес пока што. И знаешь, я после встречи с ней сходил на Московскую, к дому Френчихи, прошелся мимо. В дому, видно, кто-то из важных поселился - часовой стоит. А подвал пустыми окнами светит. Так что не беспокойся: белые наши сукна с часовым охраняют и слыхом не знают, какое добро у них под полом.

- Кузьмич, а Кузьмич, - попросила однажды Евдокия Борисовна, - может, сходил бы к моим, узнал, как там?

- Ты что? Эх, бабье сердце - не выдюжила! Да ведь я пойду - мне-то, старику, ничего. А как за твоими следят, да за мной пойдут? Пропадешь ведь.

- Ничего, ничего. Им не до слежки за моим домом, и так у них дел хватает. Да и поуспокоились, может. Ведь десятый день уж, как они в городе. Сходи, терпения больше нет моего.

Федор Кузьмич только крякнул и стал свертывать самокрутку. Но через день он как-то молча тихонько зашел в дом, осторожно прикрыл дверь и долго смотрел в окно на улицу, потом обернулся к Евдокии Борисовне:

- На Полевой, у твоих, побывал. Хорошо ты схоронилась, а то приходили за тобой да за Андреем аж два раза. Супруга твоего, Василия Петровича, да отца, Бориса Максимовича, вызывали к им. Как это теперь жандармерию зовут? А, контрразведка!.. Ну, значит, вызывали их туды, допрашивали. Там один рыжий очень лютует, сказывал мне Василий Петрович. Бил его плеткой по лицу, кричал, что найдет тебя, а большевистскому отродью - значит, Андрею - не жить на свете. И обыск у вас делали.

- А где же он, Андрюша?

- Ушел в Красную Армию, отступил с ними. Остальные дети здоровы все, мать твоя - тоже. Она в церковь в Куликовскую теперь по два раза на день ходит. Говорит, грехи ваши отмаливает и за вас господа бога просит.

- А что искали?

- Не известно это никому. Ну, не нашли, чего искали, и то ладно. Зато ты теперь за своих спокойна: живы...

Однако вскоре старик принес неприятную весть: Катю Кедрову, кладовщицу фабрики, арестовали. Видно, что-то узнали про шинельное сукно. На всякий случай Кузьмич снова сходил на Московскую улицу, к заветному подвалу. Там вроде все было в порядке. Да и то, что Катя сидит еще в арестантских ротах, свидетельствовало о том, что она ничего не сказала.

Евдокия Борисовна немного успокоилась, однако дни потянулись для нее еще медленнее, а тоска по детям не давала ни спать, ни есть. Уже две недели, как она здесь. Сколько же можно так сидеть? Наверное, все уже утихло совсем. И к ним в дом теперь, после обыска и допросов, никто не придет. Убедились ведь, что ее нет. Значит, можно уйти к своим? Только не выходить во двор днем, чтобы соседи не увидели. Вот так, все передумав и, как ей казалось, взвесив, она однажды вечером, когда Федор Кузьмич был на рыбалке, собралась, оставила ему записку и ушла домой.

Но радость свидания с семьей оказалась непродолжительной. Два дня сидела Ромашова в комнате, даже к окну не подходила, а все же каким-то образом контрразведчики узнали, что она прячется дома. Ранним утром в дверь сильно постучали. Оттолкнув бледного Василия Петровича, в комнату ворвались солдаты во главе с рыжим плотным офицером.

- А-а, мадам Ромашова! - ехидно заговорил он, увидев укрывшуюся одеялом до подбородка Евдокию Борисовну. - Ну вот, наконец-то изволили прибыть. Мы-то вас так ждали, так ждали, дождаться не могли. Ну-ка собирайся, да побыстрей, черт возьми! - резко сменил он вдруг тон. Некогда тут цацкаться с тобой, красная директорша.

Евдокию Борисовну привезли прямо на допрос. Допрашивал ее рыжий почти целый день - упорно, то угрожая, то переходя на ласковый, уговаривающий тон. Ему, видно, во что бы то ни стало хотелось выяснить, куда спрятаны запасы шинельного сукна.

- Не знаю, ничего не знаю, - неизменно отвечала Ромашова. - Я уехала раньше, а без меня, наверное, увезли его красные, если на фабричном складе его нет.

Дважды во время допроса заходил высокий плечистый офицер со страшным лицом - почти без носа. Он молча слушал, постукивал короткой палочкой с ременной петлей на конце по блестящим прямым голенищам высоких сапог, затем так же молча, усмехаясь, уходил. В третий раз он зашел, когда рыжий, потеряв всякое терпение, бил ее изо всех сил по щекам и кричал:

- Долго будешь притворяться, стерва? Я тебя уничтожу, с землей смешаю. Где сукно, спрашиваю?

- Хватит, Николай Антонович, - негромко сказал безносый. - Отдохни. Поехали со мной. А эту... - он, казалось, несильно, но резко стукнул Евдокию Борисовну своей палочкой по голове. От удара у нее все поплыло перед глазами, и она свалилась с табуретки на пол. - Эту отошли в арестантские. Пусть посидит, может, одумается. От нас ведь никуда не уйдет...

Первое, что увидела Евдокия Борисовна, когда ее втолкнули в камеру, было бледное, изможденное лицо Кати Кедровой.

- Ой, неужели и вас захватили? - бросилась к ней Катя. - Как же так, вы ж уехали? О сукнах спрашивали?..

Ромашова кивнула.

- А я им ничего, ничего не сказала, - перешла на шепот Катя. - Им сукно очень нужно, до зарезу. Я сама слышала, когда сидела в коридоре ждала допроса. Дверь была приоткрыта, и тот рыжий говорил с безносым. Безносый - наш симбирской помещик, полковник Баньковский. Его тут многие раньше знали. Теперь он главный палач, начальник контрразведки ихней. А рыжий - его заместитель, Логачев. Самый страшный здесь человек: мучит жуть, до смерти людей забивает... Так вот они говорили, что мобилизуют сейчас крестьян и их срочно одеть нужно. А еще они говорили, что на этой операции можно хорошо заработать. Как я поняла, они хотят это сукно забрать и продать своим же.

- Ничего, Катя, мы хоть умрем, да ничего им не скажем. Правда?

* * *

В небольшой мазанке на окраине села было тесно и накурено. Командиры только что прослушали доклад Широкова о текущем моменте. Шел восьмой день с того времени, когда разведчики отправились в Казань. "Как там дела?" - с беспокойством думал Петр Андреевич, складывая свои бумаги. Ни на минуту не оставляла его эта тревожная мысль.

Сколько близких, дорогих ему людей замешано в этой операции - дочь, жена, сестра, Андрей... А если провалятся?.. Нет, невозможно, нельзя просто... Что же принесут ребята? Срочно нужны подробные сведения о белых тылах, особенно о Казани. Там, говорят, враги захватили золотой запас молодой Республики Советов. Неужели они его вывезли? Вполне возможно. Недаром же рассказывают, белые грузят что-то на пароходы. Да, а силы какие у них там? Вот-вот начнется большое наступление. Уже создана крепкая регулярная Красная Армия. Теперь мы вполне можем потягаться с вами, господа. Недолго вам осталось гулять по Волге...

Комната давно уже опустела, все вышли покурить на свежем вечернем воздухе, а Широков сидел, задумавшись.

- Пришел, явился! - прервал вдруг его раздумья Мельников.

- Кто, кто явился? - встрепенулся Широков. Из-за плотной фигуры командира отряда выглядывало побледневшее, обросшее бородой лицо Еникеева.

- А Андрей где, Андрей Ромашов? И Вера, Наташа?..

- Погиб Андрей, убили его гады, а жена ваша и дочка в порядке.

- Как же так, как случилось?

- Я, я виноват! - На глазах Еникеева выступили слезы. - Дайте закурить.

- Ну-ну, успокойся, садись и говори по порядку, - вмешался Мельников.

- Значит, когда мы ушли от офицерского патруля, - рассказывал Садык, жадно затягиваясь второй самокруткой, - добрались мы до Казани уже без происшествий. Город, вы знаете, торговый. Телеги с товаром, много народу, торгашей всяких - и на базарах, и на улицах шумно везде. Тут уж нам с Андреем хорошо: никто на нас никакого внимания. Ну, нашли мы домик, тот, на Арском поле. Вот нам обрадовались! Все про вас спрашивали, - обратился он к Широкову, - как себя чувствуете, как выглядите, даже что едите. А потом Андрей с Наташей пошли покупать лоток и всякую ерунду для него. А я отправился на базар - послушать, что говорят мои земляки, как им живется. Очень недовольны татары белыми, притесняют их сильно. Ну а Андрюша накупил всяких книг про сыщиков да любовь, конверты, карты игральные, еще там что-то...

На следующий день вышел он, значит, уже торговать. А я рядом крутился. Ох и ловкий он парень! Взял еще в типографии пачку свежих газет, и вовсю его торговля пошла. Так мы и бродили с ним целыми днями по улицам. Больше около штаба ходили, он даже в казармы попадал. Рассмотрели как следует этих народармейцев. Воюют они якши только с женщинами и водкой, а с нами не очень-то рвутся драться.

Офицеры тоже все больше по ресторанам. Поют там, танцуют, клянутся, что скоро начисто разделаются с большевиками. И все своими полками да вооружением хвастают громко. Ну, мы тут тоже запомнить старались названия всяких частей и сколько у них сил. Я на память много помню. Сами понимаете...

- Потом, позже об этом подробно доложишь. Начальника штаба позовем, отметим на карте. С Андреем что? - поторопил Широков.

- Дня четыре так бродили, разнюхивали все. А затем я смотрю - вроде легкая паника у беляков: офицеры беспокойные, как на плите горячей сидят. А еще их грузовики все возят на пристань тюки да ящики. Пристань в Казани, знаете, далеко, верст пять или шесть будет. И патрулей там, на этой дороге, много - прохожих всех проверяют, документы смотрят. В общем, опасно туда ходить. Но мы подумали, подумали и решились - пошли. Андрей с лотком, а мы с Наташей вырядились, вроде гуляю я с барышней. Нас и не останавливали почти. Один было раз, да у Наташи документы в порядке, а у меня татарские, от муллы. Нас сразу же отпустили, только сказали, что нечего нам делать на пристани. Я и объяснил, что мать моя там торгует, ларек у нее. А Андрюшку раз пять задерживали. Я один раз видел, как он свое свидетельство вытащил, офицер посмотрел и отпустил его. Молодец он парень... - Еникеев запнулся на секунду, - был... Жалко его очень. Как только пришел на базарчик у пристани, так во все горло и закричит: "А ну давай, налетай! Налетай! Только у меня вы сможете купить игральные карты да узнать свежие новости из газет". И что вы думаете - покупали, и еще как!

А дело под вечер было, теплый вечер, хотя и начало сентября. Небо чистое, солнце за Волгой красиво так заходит. Народу полно. Пароходов там собралось! Стоят плотно друг возле друга. Походили мы с Наташей около них, а тут Андрей к нам вроде случайно подошел. "Попробую-ка на самую пристань пробраться, - говорит. - Гуляйте здесь пока".

Мы сели на травку, ждем, а его все нет и нет. Совсем стемнело, огни зажглись, а Андрея не видно. Я уже думал сам туда пойти - выяснить, в чем дело, хотя и опасно это. Только встал - смотрю, он появляется, веселый такой, и тихо говорит: "Ну, ребята, много я интересного узнал. Знаете, я на пароходах был, по каютам даже ходил. Господам очень карты мои нужны. А один мне вот что подарил, - и показал нам японского сукна гимнастерку с какими-то темными пятнами. - Только кровь на ней: видно, убили кого из наших. Мне неудобно было отказаться - еще заподозрят чего".

Потом он стал рассказывать мне, какие части на пароходах и куда их везут. Раза два повторил, чтобы я запомнил. А я ему, шайтан меня за язык дернул, и говорю: "Ты гимнастерку спрячь где-нибудь, а то на ней кровь и носить ее с собой опасно. Подкинь, - говорю, - под какой-нибудь торговый ларь, они уже закрыты все".

Он и пошел прятать. Вдруг крик, шум. Оказывается, хозяин, торгаш, у того ларя был, ночевал там, что ли? Он и схватил Андрея - думал, грабить лезет. Ну, и гимнастерку ту заметили. Тут сразу же и повели его в контрразведку. Мы все ходили, ждали - никак я не мог допустить, чтобы такой ловкий, умный парень пропал из-за пустяка. Думал: ведь докажет же он, что офицер подарил.

Ну, значит, ходим вокруг и ждем, ходим и ждем. Наташа извелась прямо вся. Часа два прошло. И нам уже ходить стало опасно. Только вдруг какие-то выстрелы. Подошли ближе, слышим, кричат: "Вон там ловите! Не уйдет!" А в это самое время с Волги как затарахтит пулемет, да пушка ударила. Снаряды где-то позади нас рвутся. Мы упали на траву, лежим. Среди белых паника, огни все на пароходах погасли, стрельба идет вовсю. Потом мы слышали: наши красные катера - видно, из Маркинской флотилии - налетели.

А когда все кончилось, опять темнота сплошная. Так и остались мы там Андрея до утра ждать, замерзли очень. С рассветом пошли на базар. Ну и узнали: один татарин рассказывал всем, что после допроса хотели того парня - Андрея, значит, - в городскую тюрьму отвести, а он перемахнул через барьер - да в воду. По нему, конечно, стреляли и попали...

Я спросил татарина, откуда он знает, что попали. Он мне объяснил: мол, утром сегодня ниже по берегу нашли убитого. "Сильно, - сказал, - его обезобразили. Много раз, видно, в голову попали".

Пошли мы тогда обратно в город, Наташа очень плакала дорогой и дома потом тоже. И все я! Не сказал бы ему прятать ту гимнастерку, обошлось бы...

- Нет, Еникеев, ты действовал правильно, - вздохнул Широков. Случай! Ничего не поделаешь - война. Ну что ж, давай теперь твои сведения.

* * *

Евдокия Борисовна и Катя изнемогали от ежедневных допросов, побоев и голода. Рыжий штабс-капитан оказался действительно лютым и дотошным. Он даже сумел найти у каких-то двух-трех работниц фабрики пачки готового обмундирования. К счастью, видно, на этом у него дело опять приостановилось. Работницы клялись, что утащили обмундирование, когда красные отступали, и ничего больше ведать не ведают. Тогда Логачев перенес всю свою злость на заведующую фабрикой и кладовщицу. Их вызывали из арестантских рот почти каждую ночь, допрашивали с пристрастием, избивали и отводили обратно.

Камеры в арестантских ротах были так переполнены, что люди могли только сидеть. Каждую ночь приводили новых арестованных, вызывали старых, уводили куда-то. Многие не возвращались. Ужасное положение еще больше усугублялось слухами, передававшимися из уст в уста: "Слышали - говорят, Ленина на днях в Москве убили. Что же теперь-то будет?"

Услышав такое, Евдокия Борисовна буквально окаменела. Что же это? Ленина? Не может быть, нет, нет!

- Не может этого быть! - уже вслух твердо сказала она. - Они нарочно такую сплетню пустили, чтобы нам тяжелее было.

Ее твердая уверенность убеждала многих лучше всяких доказательств. Из камеры в камеру летели сигналы: "Ленина не убили. Это провокация, ложь".

Но положение арестованных становилось все труднее. Их почти перестали кормить. Из камер уводили на расстрелы теперь не одиночек, а целые группы. Ромашова и Кедрова каждую минуту ждали, что вызовут и их.

- Наши-то наступают, вот-вот сюда придут, - сообщила недавно приведенная в камеру женщина.

- Потому и лютуют напоследок, - заключила Евдокия Борисовна. А у самой не выходила из головы мысль: неужели не дождется освобождения, не увидит больше своих детей?..

* * *

По пустынному Казанскому тракту в сумерках осторожно двигался, опираясь на сук, какой-то оборванец. Время от времени он садился отдыхать на обочину, затем с трудом подымался и опять, прихрамывая, упорно шагал к Симбирску. Было уже за полночь, когда бродяга, сопровождаемый лаем собак, добрался до небольшого деревянного домика в Бутырках, на самом берегу Свияги. Оглянувшись, он наклонился и постучал в окошко.

Федор Кузьмич уже давным-давно спал, когда его разбудил тихий стук. С минуту старик полежал, прислушиваясь. Стук повторился. Кто бы это? Сын, Семка? Он же еще позавчера сказал, что будет два дня в поездке. А может, полиция или бандиты? Нет, они так тихо стучать не будут.

В окно снова застучали, на этот раз хотя и тихо, но продолжительно. Видно, не терпится человеку. Старик, кряхтя, поднялся, посмотрел на едва видневшееся во тьме окошко и двинулся к сеням. По дороге нащупал на лавке топор, крепко ухватил за ручку - мало ли чего...

- Кто там?

- Открой, Кузьмич, открой скорей. Это я, Андрей, Андрей Ромашов. Помнишь - сын заведующей.

- Чего не помнить-то. Заходи. Откуда взялся?

- В разведке был, в тылу у белых. Ранили меня - вот я сюда и добрался. Хотел к своим идти - опасно, к Мишке Камышову - людно там очень. И вспомнил: рыбу с тобой около дома вашего когда-то ловили, глухо тут, тихо. Вот и пришел...

- Как же, как же, хорошо, что пришел, - говорил старик. - Вот засвечу коптилочку, поесть дам, уха у меня в печке. Вчера рыбки наловил, хороший улов. - Он тихо суетился у печки, долго выбивал искру огнивом, а когда зажег огонь и оглянулся, то увидел, что на лавке, неудобно привалившись к стенке, спит оборванный, грязный бродяга с забинтованной рукой и обмотанными тряпками ногами.

- Как умаялся парень! Ну, давай поспи, утром поешь.

Солнце еще только вставало, когда Андрей, будто его подтолкнуло, быстро поднялся и сел на лавке. Ну и спал - как провалился в глубокий колодец! Где это он? Ага, у Кузьмича... Он, кажется, что-то насчет еды ночью говорил? Андрей почувствовал резкий голод. За последние три дня он съел маленький кусочек хлеба да два яблока. Шел ночами, остерегался белых патрулей.

- Ну что, парень, выспался? - раздался с порога голос Федора Кузьмича. - Я только тебе ушицы дать хотел, а ты и заснул сразу. Сейчас подогрею - поешь. Может, сперва помоешься да рубашку другую наденешь?

Когда Андрей, умытый, в чистой сатиновой рубахе, доедал вторую миску ухи, старик, сидевший за столом и куривший неизменную самокрутку из крепчайшей махорки, сказал:

- И мать твоя здесь же, у меня, хоронилась. Да не усидела, к детям пошла. Там ее и взяли...

- К-куда?.. - поперхнулся Андрей. Он весь подался вперед, на глаза навернулись слезы.

- В арестантские роты. До сих пор держат. Мне верные люди говорили: на допросы каждую ночь водют. Ее и Катьку Кедрову, кладовщицу. Знаешь?

- А отец, дети как? - В прерывающемся голосе Андрея слышались и надежда и страх.

- Живы они. Давно не был у них. Но тоже горя хлебнули.

- Эх, мама, мама! Как же она оплошала? Ведь говорили ей: уходи из города. Что же теперь делать будем?

- Да она бы и здесь, у меня, пересидела, если бы потерпела немного. Вон, сказывали, наши-то верстах в двадцати пяти всего...

Стук в дверь прервал старика. Он вышел и через минуту вернулся с высоким светлым парнем в железнодорожной фуражке.

- Не бойся, это сын мой, Семка, помощником машиниста на паровозе работает. Он все понимает, может, присоветует, что делать-то. А это, обратился Федор Кузьмич к сыну, - Андрей, сын нашей заведующей Евдокии Борисовны, ты знаешь. Разведчиком был у наших.

Парень с любопытством посмотрел на Андрея.

- Как сюда попал?

- Целая история получилась. Я, понимаешь, в Казань по заданию был послан, в глубокую разведку. Мы уже почти все сделали - еще один товарищ со мной был. А тут меня беляки и схватили. Хорошо, сведения я своему напарнику передать успел. Ну, когда меня в тюрьму-то повели, я и думаю: "Каюк, расстреляют!" Темно на пристани было, я в воду и сиганул. Что тут поднялось: стрельба страшная, прожектора. Уж не пойму - по мне ли все так стреляли или еще что было? Только задели меня по руке, вот тут. Но я до баржи какой-то добрался, никого на ней нет, и скобки железные к воде. Залез я по ним наверх, а она - палубная. Я в трюм и забрался, за какие-то ящики лег. Рубашку порвал, руку перевязал - крови потерял много. А потом незаметно уснул.

Проснулся - день уже, и плывем, вода журчит за бортом. А по палубе ходят, разговаривают, смеются - может, солдаты белые. Так я и сидел в трюме трое суток, пока плыли, пить хотелось ужасно. У меня сухарей в кармане немного было, размокли все - как каша. На третью ночь остановились. Я на палубу выглянул - никого, потом в воду тихонько спустился, до берега недалеко оказалось, хотя и холодно было.

Вылез я, дрожу весь. Избы стоят - ни огонька, собаки лают. Я поскорее подальше от берега пошел. На самой окраине забрался в сарай какой-то, до света в соломе продрожал. А утром мужичонка пришел. Я вылез когда, он испугался, бежать хотел. Едва уговорил, что не бандит и не дьявол я. Оказывается, завезла меня баржа аж в Тетюши.

Ну, принес мне тот мужик поесть и говорит: "Удирай поскорее: офицеров да казаков в село полным-полно наехало". Я ушел сразу, кустарником к лесу добрался. До ночи прятался, думал, куда идти. К своим, в полк, никак не доберешься: далеко очень и фронт там, нарваться можно. Вот и решил - в Симбирск, подождать своих. А тут, оказывается, мать у беляков сидит...

- Верно ты решил. Недолго, видно, ждать нам осталось, - откликнулся Семен. - Наши близко уже. Я вот этой ночью на собрании секретном был... Он на мгновение запнулся, потом махнул рукой: - Да чего там, все свои... Так, значит, решили мы в Верхней Часовне партизанский отряд создать и ударить с тылу по белякам. Прямо на город идет красная Железная дивизия. Командир ее - фамилия вроде Гай. Ох, и жмут они контру! Говорят, поклялись отомстить за раны товарища Ленина.

- А что с ним? - в один голос воскликнули Андрей и Федор Кузьмич.

- Говорят, убить его хотели контрики, но только ранили. Жив, значит, Ленин!

- А можно мне с вами? - спросил Андрей.

- Ты же раненый.

- Да задело только, уже присохло все. Вот, смотри...

* * *

В эту ночь заключенные арестантских рот не сомкнули глаз. В камеры доносились глухие орудийные залпы, иногда совсем близко слышалась ружейная перестрелка. Тюремщики не показывались еще с вечера. Но вот на рассвете раздался топот, звон ключей.

- Выходи! - распахнулась дверь камеры, где сидели Ромашова и Катя Кедрова. - Все до единого выходи!

Женщины потянулись к двери. В тускло освещенном коридоре поблескивали штыки конвойных. Размахивая маузером, бегал от двери к двери рыжий штабс-капитан:

- Скорее, скорее! Некогда с вами тут валандаться.

В последние несколько дней рыжий, казалось, забыл о Евдокии Борисовне и Кате Кедровой. Это сперва обеспокоило Евдокию Борисовну. "Неужели нашли сукна?" - тревожно думала она. А затем, когда в тюрьму дошли слухи о наступлении красных и о том, что они совсем близко от города, она успокоилась: просто не до этого сейчас контрразведчикам.

...Зябко поеживаясь от предутреннего ветерка, заключенные сбились у выхода на улицу.

- Ну, торопись, по четыре человека становись, - пинал ногами людей у ворот безносый полковник.

Наконец тюремщикам удалось выстроить всех в колонну.

- Стрелять ведут, - шепнула Евдокия Борисовна Кате, глядя на лица и винтовки окруживших их охранников. - Наши подходят, вот они и...

- Пошли, пошли!

И в тот же миг рядом раздались выстрелы, над головами прожужжали пули. Женщины завизжали, длинная колонна испуганно подалась назад. Охранники, отстреливаясь, разбегались кто-куда. С одного конца улицы мчались, размахивая шашками, кавалеристы с красными звездами на шапках, с другого бежали вооруженные железнодорожники.

Заключенные бросались к железнодорожникам, обнимали их. Конники гнали охранников дальше.

- Андрюша! - вдруг встрепенулась Евдокия Борисовна. - Андрюшка, родной!

К ним подбежал Андрей, пиджак перепоясан лентой с патронами, винтовка наперевес.

- Мама! Я уж думал, не успеем.

- Как ты, как дома? - плача и целуя его, спрашивала Евдокия Борисовна.

- Все в порядке. Некогда, мам. Наши уже, видишь, в городе. Ты домой иди, а мы еще им добавим...

Прямо на плечах отступавших в беспорядке белых на улицы Симбирска ворвался Московский полк. Другой полк красных отрезал врагу путь на мост. В Подгорье шла частая стрельба. Сбрасывая снаряжение, белые в панике хватали лодки, пытались перебраться через Волгу...

Вечером того же дня возбужденный, веселый Андрей стоял на митинге в огромной толпе бойцов и горожан.

- Читаю телеграмму Ленину! - слышался над притихшей площадью голос человека с трибуны. - Слушайте, товарищи: "Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города - это ответ на Вашу одну рану, а за вторую будет Самара!"

- Ура, ур-ра! - разнеслось далеко вокруг.

А вскоре телеграфисты Первой армии, освободившей город, приняли ответную депешу из Москвы:

- "Взятие Симбирска - моего родного города - есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы".

Глава 3

ПОМОЩНИК УПОЛНОМОЧЕННОГО

На Новый Венец то и дело налетали холодные злые ветры, по-хозяйски мели опавшие листья на пустынных дорожках, нагоняли из-за Свияги низкие свинцово-серые тучи, сеявшие мелкими, как сквозь сито, нудными дождями. Печально обвисли ветки на деревьях, липы уныло шумели пожелтевшими кронами, роняя на землю мокрые, крутящиеся в воздухе листья. И только солнце еще никак не хотело сдаваться: временами оно прорывалось сквозь густой облачный заслон и посылало вниз такие неожиданно яркие и теплые лучи, что мгновение казалось: лето вот-вот вновь возвратится. И тогда долетали на высокий симбирский берег из-за Волги пряные запахи мокрой земли, осенних лесов, прелой соломы с полей и... дыма.

Дым?.. Андрей остановился. Такой знакомый, приевшийся за последние недели запах. Опять где-то горит... Где? Ведь так тихо стало вокруг. Впервые за сколько дней? Фронт наконец-то откатился далеко от города, перестали рваться снаряды на улицах, отгорели домишки в Подгорье, а запах дыма все еще чувствуется в воздухе.

Он еще раз посмотрел на быстро скрывающиеся за туманной дымкой заволжские поля и глубоко вдохнул холодноватый сырой воздух. Как все же хорошо, когда так вот тихо вокруг - не слышно ни винтовочной трескотни, ни уханья пушек, ни визга снарядов. Хорошо! Он специально пошел сегодня через Венец, чтобы взглянуть вниз, на Волгу, еще раз почувствовать, послушать эту тишину. И ни души кругом... Словно вымерли все. Вон как плотно закрыты ставнями, занавешены окна, заперты калитки и ворота в глухих заборах. Даже собаки и те не тявкают из-под подворотен. Спрятались обыватели, затихли.

А ведь среди этих запершихся есть и люди, которым Советская власть своя, родная. Только не понимают они этого. Вот как его бабка с дедом да отец! Сидят тоже взаперти в доме и мать никуда от себя не отпускают. Лишь бабка Аграфена Ивановна каждый день в церковь бегает - грехи дочки и внука замаливать. И с попом Константином советоваться: мол, как теперь дальше жить?

Еще три дня назад рабочий коммунистический отряд Андрея участвовал в одном горячем деле - группа беляков прорвалась... А сегодня вон тихо стало как. Неужели это уже насовсем? Он снова взглянул на Заволжье. Хоть и осень, а хорошо как! Но надо идти. Золотухин, верно, ждет уже...

Андрей пересек площадь, свернул на пустынную улицу и прибавил шаг, перепрыгивая на ходу через лужи, оскальзываясь на мокрых листьях. Что он теперь будет делать? Ведь тишина обманчива, где-то там, на востоке, не так уж далеко от города, идут бои с белыми. И на западе Советская Республика из последних сил отбивается от врагов, и на юге... А он вот здесь идет к товарищу Золотухину, вместо того чтобы ехать на фронт, как его друг Санька Смышляев или Семен, сын сторожа Кузьмича. Нет, не так, совсем не так представляет Андрей свое участие в революции. Вот бы мчаться на боевом коне с шашкой в руке впереди эскадрона лихих конников!..

* * *

За день до этого в казарме, где разместился их отряд, вдруг появился Никита Золотухин. Андрей не видел его целый век - с тех пор, как ушел добровольцем в Симбирский полк. Никита ничуть не изменился: по-прежнему выдавались его круглые, докрасна загорелые скулы, весело блестели черные цыганские глаза. И фуражка та же - кожаная, шоферская, и вылинявшая тельняшка пестрит полосками в расстегнутом вороте рыжей кожаной куртки. И кобура черная по-морскому болтается сбоку на длинном ремешке, почти до колена.

Увидев Андрея, Никита обрадовался:

- Жив, значит, парень? Воюешь? Молодец, хорошо, очень даже здорово! А ты вроде подрос немного. - Он энергично похлопал Андрея по плечу и, не замечая, как тот сморщился от боли, продолжал: - Боец отряда? Ага, это хорошо. А мы с Лесовым тебя уже искать собрались. Зачем? Нужен, значит. Ну да об этом потом. Ты мне, браток, сейчас канцелярию вашу покажи. Тут? Бывай, увидимся...

Ночью их подняли по тревоге. Когда строились во дворе, Андрей в сумраке разглядел рядом с командиром Золотухина.

- Задача, товарищи, у нас сегодня непростая, - сказал Никита перед строем. - Мы получили сведения: в город пробралась вражеская банда. Хотят поджечь мельницы на северной окраине. Если им это удастся, симбирские трудящиеся и воинские части останутся без хлеба. Ясно? Так вот: надо скрытно, без шума, подойти к мельницам и плотненько оцепить их. А там неплохо бы захватить контру живьем... Главное не допустить пожаров...

Андрея с первой группой привезли на грузовике, высадили на пустынной улице. Золотухин вместе с командиром разводил их по местам, усаживал по два-три человека в засаду возле мучных лабазов.

- Лежать не двигаясь, - строго наказывал он шепотом. Стрелять, только когда увидите ракету. Ясно?

Андрею вместе с немолодым усатым рабочим досталось место у забора, около угла лабаза. Каменная громада еще больше сгущала темноту осенней ночи. Струйки мелкого дождика затекали за шиворот, холодили спину. Ни звука, ни шороха кругом, только от Волги доносится редкая ружейная перестрелка да изредка ухает разрыв снаряда.

До боли в глазах вглядываясь снизу в беспросветную тьму, Андрей постепенно стал различать контуры огромного мучного склада на чуть сереющем фоне неба. Немного дальше виднелось еще одно темное пятно. "Мельница", - догадался Андрей.

Усатый сосед пошевелился, разминая затекшую руку, повел плечом.

- Зябко, едят тя черти, - прошептал он. - Покурить бы... А может, и напрасная тревога - не придут они?..

Слушая едва слышный шепот соседа, Андрей как-то упустил мгновение, когда над темными крышами не спеша выплыла яркая звездочка ракеты. Только хлопок ракетницы привлек его внимание. В быстро меркнущем свете он успел заметить две пригнувшиеся фигуры и тут же рванулся вперед.

- Сдавайся, гады!..

Рядом слышались топот и тяжелое дыхание напарника, кругом раздавались выстрелы, вскрики, стоны. Пробежав шагов двадцать, Андрей споткнулся о лежащего человека, чуть не упал. Наклонился:

- Ты кто?

Тот неожиданно сильно дернул Андрея за ногу. Андрей выронил винтовку, и они покатились по траве, сдавив друг друга. И в это мгновение вспыхнуло яркое пламя. "Подожгли все же!" - мелькнуло у юноши. Собрав последние силы, он рванулся, приподнялся и ударил врага по голове. Тот дернулся, руки его ослабели. Тяжело отдуваясь, Андрей встал.

Казалось, прошла вечность - не секунды. Лабаз по-прежнему спокойно темнел несокрушимой глыбой, а сбоку весело потрескивало пламя костров, бросая беспокойные отблески на каменную стену и забор. Чуть подальше, у мельницы, стояло несколько фигур с поднятыми руками и металась, поблескивала в свете костра кожанка Никиты.

"Молодец Золотухин, костры приготовил, - подумал Андрей. - Но где же винтовка?" Сделал шаг, два... Черт, в таком бурьяне и оружие потеряешь.

Наконец ткнулся ногой в приклад. Поднял винтовку, стер землю с затвора, передернул его и огляделся. Далеко же они по земле прокатились. Только теперь Андрей осознал, как близко был от смерти. Но где же тот? В неверном пламени костров человека на земле не было видно. Где он? Ведь оглушен вроде был. Вдруг у самого забора, там, где они совсем недавно лежали в засаде, заметил: как-то странно качаются высохшие стебли колючек. Уходит!..

- Стой, стой, застрелю!

Когда почти добежал, с земли поднялся невысокий, плотный человек в солдатской гимнастерке и без шапки. В черных спутанных волосах торчали сухие травинки. Андрей подошел поближе, уперся штыком ему в грудь.

- Руки!

Тот, молча сверкнув глазами, нехотя поднял руки. "Где-то я его видел? - подумал Андрей. - Знакомое очень лицо". И тут же приказал:

- Давай шагай туда, - чуть качнул винтовкой в сторону мельницы.

На миг, только на короткий миг штык отклонился от груди. И этого было достаточно, чтобы задержанный схватил ствол винтовки, изо всех сил дернул его и тут же отпустил. Андрей крепко держал оружие, но рывок был такой неожиданный, что юноша упал. Когда он вскочил, бандит уже сидел на заборе.

- Стой!.. - Андрей выстрелил, человек исчез за забором. На помощь бежали красногвардейцы.

- Там он, я, кажется, подстрелил...

Несколько человек перемахнули через высокий забор, но беглец исчез как провалился...

- Эх ты! - с сожалением произнес Никита, выслушав бессвязный рассказ Андрея. - Смотреть надо...

Обида захлестнула Андрея: разве он виноват? Костры раньше зажигать надо было. Но тут же чувство справедливости подсказало: нет, виноват! Все думает, что здесь, мол, не фронт - ерунда, детские игрушки. Оказывается, и в тылу враг встречается лютый.

Бандиты уже были построены по два и окружены плотным кольцом отрядников с факелами. И первый, кого Андрей увидел, когда подошел, был "крючник". Тот самый - с пристани.

Юноша тогда видел лицо "крючника" буквально одно мгновение. Но на всю жизнь запомнил копной взлохмаченные волосы, как бы проваленные в глубокие ямы глаза с крутыми надбровьями. И сейчас, когда он подходил, его прямо ожгло этим горящим ненавистью взглядом. Андрей вздрогнул, остановился и внимательно взглянул на арестованного. Ну конечно же, он - тот самый!.. Дальше руки, ноги, язык Андрея начали действовать сами по себе. Возбужденный, взволнованный только что пережитым, он уже больше не в состоянии был контролировать себя...

Едва-едва Золотухин и еще два отрядника удержали его.

- Ты что, соображаешь! - на ходу, по дороге в ЧК, сердито выговаривал ему Никита. - Знаешь, как это называется - со штыком на пленного? Самосуд! Мы не бандиты какие-то, а блюстители закона. Ясно?

- Закона? Это какого же? Убийцу, гада белого беречь?

- Революционного закона, установленного Советской властью. И она никаких тебе самосудов не позволяет. За это трибунал!..

- Слушай, - вдруг прервал его Андрей, - а ведь я, знаешь, вспомнил, где того убежавшего видел.

- Где?

- Это рыжий! "Режиссер"! Помнишь тюрьму? Тот самый! Только он сегодня не рыжий был. Волосы у него черные, а я его все равно узнал!

- Рыжий тот, говоришь? - Никита остановился, задумчиво взглянул на Андрея. - Вот что, иди-ка сейчас домой - отоспись, а завтра утром прямо к нам. Ясно?..

* * *

Как в тумане, прошел перед Евдокией Борисовной день освобождения. Такого счастья она уже и не ждала, не надеялась больше ни на что. Думала только о детях да о том, как бы подостойнее принять смерть. И вдруг сразу: и свобода, и сын старший дома, и свои в городе. Сердце ее не выдержало такого. Едва-едва помнит она, как Андрюша с товарищем довели ее до дому, как плача встретила ее мать, как муж с отцом укладывали в постель. И забылась в беспамятстве, в горячке...

Лишь через несколько дней сознание вернулось к ней. Желтая, исхудавшая, приподнялась на постели:

- Где белые? Наши в городе?

И, получив утвердительный ответ, тут же заторопилась вставать. Надо немедленно идти в губсовнархоз, в губисполком, надо собрать розданный работницам материал, откапывать сукно и машины.

- Да ты что - совсем рехнулась? - рассердилась мать. - Едва на ногах стоишь, детей даже не посмотрела как следует. Белые совсем близко - в Заволжье, по городу из пушек палят.

Чуть ли не силой Аграфена Ивановна снова уложила дочь в постель. Евдокия Борисовна лежала обессиленная, а беспокойные мысли продолжали одолевать: "Не пропало бы шинельное сукно! Такая ценность - и лежит в земле без присмотра, под кучей старого хлама, в подвале пустого дома. Мать говорила, что здание уцелело и при белых никого там не было. Поскорее бы пойти туда, все посмотреть самой, попросить охрану. А может, уже и фабрику можно открывать? Беляков прогнали из города, а обмундирование красноармейцам позарез нужно. Машины вот еще поглядеть бы - пылятся, ржавеют в подвалах фабрики; прятали впопыхах, даже смазать их не успели".

Думала, засыпала, просыпалась - все тело болело от недавних побоев, опять проваливалась в тяжелый сон. Вдруг села на постели - стены дома дрожали, слышалась сильная стрельба, ухали разрывы снарядов. Догадалась: бой идет на берегу Волги. Вскоре стрельба затихла. Ходившая по воду мать слышала у колодца - красные начали наступление.

Евдокия Борисовна решительно встала с постели, оделась, разыскала в глубине буфета мандат красного директора и, несмотря на протесты матери, вышла из дома.

Она побывала в губисполкоме, в совнархозе, в губодежде. Получив различные полномочия, указания, денежные документы, она уже в сумерках, еле передвигая ноги от усталости, возвращалась домой.

"Дай-ка хоть взгляну на фабрику, - подумала она, - а уж завтра объявление вывешу, что фабрика открывается, обойду работниц, у которых материал спрятан, найду Катю. Встречу охрану - обещали прислать. Рабочие должны прийти, перенесут швейные машины из подвала, соберут, установят, наладят. Дел невпроворот!"

Вот и знакомое кирпичное здание. Железные ворота на запоре, кругом тишина, только собаки лают из подворотен. Подошла, тронула огромный висячий замок. Он тихо лязгнул о металл ворот.

Из-за угла вышел какой-то человек и, прихрамывая, быстро направился к ней. В сумерках не видно было его лица.

Евдокия Борисовна вдруг поняла, что уже почти темно, улица безлюдна и она стоит одна у пустынного запертого дома. "Не бандит ли какой? мелькнуло беспокойно. - Их, говорят, сейчас полно ночью по улицам шастает. Грабят, убивают!" Она прижалась спиной к холодному железу.

Человек приближался. И тут Евдокия Борисовна его узнала. Не узнала скорее, почувствовала: Кузьмич! Сторож Федор Кузьмич!

- Вот встреча-то! - кинулась она к нему, как к родному.

- Здравствуй, здравствуй, Борисовна, - протянул ей руку сторож. Выздоровела, значит? Это хорошо. А я к тебе домой заходил, мать сказывала: побежала ты по нашим делам. Вот я и поджидаю тебя здесь. Знал: все равно не утерпишь, придешь к фабрике. Заодно и присмотреть тут надо за порядком, такое уж мое дело - сторожевое...

- Как там сукно-то, Кузьмич? - нетерпеливо прервала его Евдокия Борисовна. - Не наведывался?

Кузьмич замялся:

- Да вот, знаешь, Борисовна, сегодня заглянул я туда - не пондравилось мне чтой-то...

- Что, что?

- Говорю, не пондравилось!.. Рухлядь, что мы навалили сверху, вроде бы на месте, а и не на месте, если присмотреться.

- А ты копнуть пробовал?

- Да нет, неудобно было одному-то, без тебя.

- Идем! - Евдокия Борисовна сразу забыла про свои страхи, про усталось и решительно зашагала на Московскую. Прихрамывающий сторож семенил за ней.

Приблизившись к мрачному заброшенному особняку, заведующая фабрикой невольно замедлила шаги. В полутьме быстро надвигающейся осенней ночи дом с пустыми глазницами выбитых окон на пустынной улице мог напугать и вооруженного мужчину. Подошел запыхавшийся от быстрой ходьбы Федор Кузьмич.

- У меня вот свечка есть, - деловито сообщил он, - а за дверью лопата спрятана. Сейчас все и осмотрим...

Внизу Федор Кузьмич поставил свечу на земляной пол, разыскал первым делом в темном углу какое-то тряпье и плотно завесил два маленьких окошка, выходящих на улицу. Сдвинув в сторону ломаные стулья, рваные тюфяки, старые книги, он внимательно осмотрел пол.

- Тут, кажись... Ох, не ндравится мне ето, - бормотал он, примеряясь, где лучше начинать копать.

- Что не нравится, Кузьмич?

- Да, понимаешь, когда мы сукно-то закопали, я сверху землю сперва трухой соломенной из матраса присыпал, чтобы, значит, не видно было свежего раскопа. А уж потом барахло ето навалил сверху. Ну так вот... - Он остановился, вытащил кисет и стал задумчиво скручивать "козью ножку".

- Да не тяни ты душу! - воскликнула Евдокия Борисовна. - Потом покуришь! Что там?

- Ну, нет, значит, той трухи, земля свежая - заровнена, а трухи нет. Я ето еще днем приметил.

- Тогда давай копать скорей! - Она схватилась за лопату.

- Сейчас, сейчас. Надо же место точно отметить. - Сторож отобрал лопату и принялся что-то отмерять ее ручкой от одной стенки, затем - от другой. - Здесь, ето уж точно. - Наметив квадрат, он принялся копать.

Когда все было изрыто и перекопано, он разогнулся и вытер рукавом вспотевший лоб.

- Нет ничего! Видно, ухватил кто-то наше сукно, Борисовна!..

- Как это нет? Не может быть! Ты, наверно, не там копаешь! - Евдокия Борисовна схватила валявшийся тут же железный прут от старой кровати и принялась с силой втыкать его в пол. Прут легко входил в рыхлую землю, ни на что не наталкиваясь.

- Но кто выкопал, кто? Ведь знали только четверо!

- Да, в этом еще разбираться надо. - Сторож присел на ящик и закурил. - Вот что я тебе скажу: заявляй в Чеку. Они там для таких дел поставлены.

* * *

Вот и знакомый дом - бывший пивзаводчика Скачкова. Будто вчера отсюда ушел. Те же стены, та же мебель в большой сумрачной прихожей перед кабинетом Лесова. А сколько событий прошло за три месяца, что он здесь не был! У стола печатает на машинке какая-то незнакомая девушка, да у окна стоит, скучая, паренек в длиннополой шинели. Может, это новый курьер вместо него?

- Ромашов? - переспросила девушка. - К Лесову? Подождите, он занят. Сейчас освободится.

Дверь кабинета председателя губчека открылась, и вышел Золотухин, в расстегнутой тужурке, раскрасневшийся, веселый, будто и не было у него никакой бессонной ночи.

- О, Андрей! Погоди, я сейчас. - Он скрылся в соседней с кабинетом двери и буквально через мгновение показался снова. "Как чертик из коробки в детской игрушке", - подумал Андрей и улыбнулся. От веселого сравнения стало легче. Нет, не будут его ругать за то, что он вчера упустил бандита.

- К Лесову иди, я тоже сейчас зайду.

Андрей прошел в кабинет и нерешительно остановился у двери.

- А, Ромашов! Здравствуй, здравствуй! Проходи, - вышел из-за стола к нему навстречу председатель губчека. - Давно не виделись, давно. Можно сказать, целую историческую эпоху. Садись, рассказывай!

Андрей смущенно пожал протянутую руку. Присев на кончик стула, он только теперь заметил сидящего сбоку у стола улыбающегося Крайнова.

- Вы, товарищ Лесов, простите уж меня, - начал Андрей, - но я и сам не знаю, как того гада упустил... Думал, пристукнул его, а он вот ожил...

- Ты о чем? - прервал его Лесов. - А, о вчерашнем? Знаю уже, Золотухин доложил. Я тебя о жизни твоей спрашиваю.

- Так что жизнь! Повоевал с контрой совсем чуть-чуть. Не повезло. А теперь вот никак на фронт отсюда не выберусь.

- Ну, это ты, браток, брось! Фронт революции сейчас везде. И здесь тоже! Что у тебя вчера не бой разве был? Да еще рукопашный!

- Бой, только...

- Никаких "только"! Знаешь, какой враг здесь - коварный, жестокий, из-за угла, втихую действует, пощады не жди. Вчера небось сам почувствовал?

- Почувствовал...

- Вот-вот, и я говорю: ты парень понимающий. Мы тебя хорошо знаем - и происхождение твое, и образование, и преданность делу революции. А порыв твой - повоевать с врагами... У нас сколько угодно для этого условий есть. Ну как, пойдешь к нам?

- А куда - опять курьером?

- Да нет. Подрос ты, опыт кой-какой накопил. Будешь помощником у Золотухина. Он уже за тебя просил. Подучишься у него - настоящим чекистом станешь. Помни: не просто это. Знаешь главную заповедь чекиста?

- Нет.

- В ЧК можно работать только с чистыми руками и горячим, до конца преданным революции сердцем.

- Понятно...

- Да, кстати, и ты Золотухину кое в чем поможешь. Парень ты грамотный, начитанный. А у него с грамотностью дела неважно обстоят - два класса церковноприходской школы. Как напишет протокол допроса, так сам разобраться в нем не может. Вот и обогащайте друг друга знаниями. Будет польза и делу и вам обоим. Борис Васильевич, - обратился Лесов к Крайнову, - значит, с сегодняшнего дня зачислить Ромашова в штат СимбгубЧК помощником уполномоченного. Оформи ему все документы и перевод из отряда сюда. Ну вот, желаю успеха...

В это время в комнату вошла девушка, которая печатала на машинке, быстро подошла к Лесову и что-то зашептала ему на ухо.

- Ромашова? - громко спросил тот. - Пригласи-ка ее сюда.

Андрей весь напрягся, даже подался вперед на стуле. Мать?.. А в кабинет уже входили Евдокия Борисовна и Федор Кузьмич. Вслед за ними вошел Золотухин. Лесов внимательно, не перебивая, выслушал рассказ заведующей швейной фабрикой, затем спросил:

- Кто еще, кроме вас двоих, знал о запрятанном сукне?

- Катя Кедрова, кладовщица, - ответила Евдокия Борисовна. - Но она человек надежный, со мной вместе в тюрьме за тот материал страдала. А сейчас, после этого, вот сразу и свалилась - сыпняк... Да еще товарищ Стежкин из воензага. Но он как ушел тогда на фронт, так и воюет где-то по сей день.

- Как вы думаете, почему белые так охотились за сукном?

- Да Катя как-то случайно услышала перед допросом: те двое полковник безносый и заместитель его, рыжий, - хотели на этом сукне у своих же заработать...

- Рыжий? - вскочил, прервав мать, Андрей. - Так это ж, верно, тот самый! - И, тут же сообразив, что вмешался не в свое дело и перебил важную беседу, густо покраснел и опустился на стул.

- Тот самый, говоришь? - спросил Лесов. - Это становится интересным. Оче-ень... - Он взглянул на Золотухина. - Соображаешь? Ну ладно, потом поговорим. А вы, товарищи, не беспокойтесь, вы сделали все, что велел вам революционный долг. Поищем вашу пропажу. - Он вышел из-за стола и пожал руки Евдокии Борисовне и Федору Кузьмичу.

Когда посетители ушли, Лесов сказал Андрею:

- Ну вот, товарищ помощник уполномоченного, не успел ты приступить к исполнению своих обязанностей, а уж первое серьезное дело тебе подворачивается. Будешь искать сукно вместе с Золотухиным. Не возражаешь, Золотухин?

- Нет, конечно, товарищ Лесов! Я же его сам просил себе в помощники, - весело ответил Никита.

- Ну вот и хорошо! - отозвался Лесов. - А теперь, товарищи, давайте-ка подведем предварительный итог по "делу" рыжего.

Лесов снова уселся на свой стул, взял карандаш и стал что-то чертить на лежащем перед ним листе бумаги.

- Значит, так. Перед нашим отступлением из города какой-то человек рыжеволосый - предлагал Ромашову крупную взятку за бланки губчека. Затем тот же рыжий пытался с их помощью освободить из тюрьмы заключенных там руководителей левоэсеровского мятежа. Помните, Андрей тогда узнал его? Потом вдруг появился в городе рыжеволосый заместитель начальника белогвардейской контрразведки - палач, каких мало. Тот ли самый, надо еще установить.

Теперь дальше. Белые отступили, а мы в городе столкнулись с целым рядом диверсий. Чувствуется чья-то опытная рука: весьма точная корректировка огня белой артиллерии, поджоги продовольственного склада и казарм, наконец, вчерашняя попытка взорвать мельницы. И вот что интересно: Ромашов считает, что человек, сбежавший от него, - тот самый рыжеволосый. Похож, мол, очень, только волосы черные. Так я говорю, Андрей? У тебя, видно, память на лица хорошая.

Давайте рассуждать дальше. Ромашова после неудачной операции с тюрьмой пытались убить на пристани, хотя он всего-навсего был курьером в ЧК. Значит, месть за провал. А вчера тот убийца - "крючник" - попался нам на мельницах, Ромашов узнал его. И опять обратите внимание: там и тут участвовал твой старый знакомец, Андрей. Как фамилия заместителя начальника контрразведки белых, Борис Васильевич? - обратился к Крайнову Лесов.

- Логачев, штабс-капитан.

- Итак, и тут Логачев, и там Логачев - везде. Даже в деле с шинельным сукном он замешан. Любопытно, не правда ли? Ну так вот. Дело о штабс-капитане Логачеве поручаю вам, товарищ Золотухин. В помощь - товарищ Ромашов. Общее руководство за тобой, Борис Васильевич. Мне регулярно докладывать о ходе расследования.

* * *

...Андрей был крайне раздражен. Третий час допрашивает он эту старуху, а толку все нет: то плачет, то начинает нести какую-то несусветную чепуху про спасение души да про отца Константина, который ей уж наверняка обеспечит царство небесное. Какое отношение может иметь поп к его вопросам? Знает он этого отца Константина года два - поп как поп, служит в их церкви, на Куликовке. Бабка Аграфена Ивановна только к нему на исповедь и ходит. Днюет и ночует в этой церкви. Видно, всех старух в округе околдовал попик. Ну да ни к чему это для дела, просто никак не вяжется с тем, что у этой старухи на квартире проживал "крючник". Путает бабка. Кто же все-таки привел его к ней, поставил на квартиру? Третий раз ее вызывает Андрей, и все бабка не отвечает толком.

Он прикрыл глаза. Устал до чертиков - опять целую ночь на облаве провел. Людей в ЧК не хватает, все на фронте. Два месяца промелькнули, как один день, а они почти ничего так и не выяснили в деле рыжего. Сам-то он, видно, скрылся из Симбирска - больше с ним никто из чекистов не встречался. "Крючник" на допросах то молчит намертво, то начинает нести околесицу: он, мол, сын бедного крестьянина, безграмотный, контуженный на фронте еще в войну с немцем и к диверсантам попал случайно, по пьяной лавочке. Как же - крестьянин! Руки одни чего стоят - барские, холеные...

С трудом удалось узнать - да и то не у этого "крестьянина", - где он живет. А теперь вот домохозяйка его что-то путает... Другие диверсанты, правда, кое-что рассказали. Но они о белом симбирском подполье ничего не знают - их через фронт всех переправили. И о штабс-капитане Логачеве не слыхали, в один голос утверждают, что руководителем операции у них был какой-то Никитич, который успел убежать.

Задумавшись, Андрей так и сидел, прикрыв глаза. Старуха, которая, уставившись в пол, бормотала что-то о царстве божием на земле, вдруг посмотрела на следователя и умолкла. Затем, повернувшись лицом в угол, опустилась на колени, стала быстро креститься и отбивать поклоны. Открыв глаза, Андрей с минуту смотрел на кланяющуюся фигуру перед его столом, не поняв сразу после короткого сна, где он и кто это.

- Долго молиться будете? - вскочил он. - Здесь не церковь! Да знаете ли, что вам будет за отпирательство? - Старуха продолжала кланяться, и Андрей незаметно для себя перешел на крик: - Хватит, слышите, что я говорю, хватит притворяться! Вот отправлю в тюрьму, тогда поймете, что к чему!..

Дверь открылась, и в комнату вошел Золотухин. В первое мгновение он буквально застыл - настолько удивительная картина открылась ему: стоящая на коленях спиной к столу старуха, беспрерывно отбивающая поклоны, и возвышающийся над ней Андрей, красный, беспомощный. Никита быстро подошел, склонился над старухой.

- Вставайте, бабуся, вставайте. - Усадив ее на стул, налил в кружку воды из графина. - Вот выпейте и идите себе тихонько домой. Там и помолитесь спокойно. Идите, бабуся, идите...

Проводив старуху в коридор, он вернулся к ошарашенному Андрею.

- Ну, товарищ помуполномоченного, опять не тем методом работаете? Никита усмехнулся. - Сколько раз я тебе говорил, что чекист никогда не должен на допросах повышать голоса даже с врагом. Спокойствие и уверенность - знаешь, как этого контра боится? А тут ты даже не с врагом дело имеешь, с рабочим человеком...

- Как же - с рабочим, - буркнул Андрей. - Она саботажница настоящая. Так и не говорит, кто к ней того типа привел.

- Нет, она наш, пролетарский человек. Только темный, забитый жизнью и религией. Это понимать нужно, чекисту особенно. Надо отличать настоящего врага от человека, который заблудился по неразумению, но нутром наш. Понял? А то так мы можем знаешь каких дров наломать! Нам Советская власть доверила большие права, и мы должны ими пользоваться осторожно, с умом.

- Уж когда дрова рубят, щепки обязательно бывают...

- Как это щепки, какие щепки! - не на шутку рассердился Никита. - Да ты соображаешь, что говоришь? Ишь какой - щепки!.. С людьми ведь дело имеем, с живыми. И к каждому нужно подходить очень осторожно. Добрым тоже нельзя быть, но это когда мы до конца уверены, что перед нами настоящая контра. Я считаю, чекисты и есть те люди, которым рабочий класс доверил отделять правых от виноватых. И не только беспощадно бороться с врагом мы должны, но и видеть, кто просто ошибся, воспитывать их. А ошибиться сейчас ох как легко - вишь катавасия какая кругом! Тут многие, кто послабее, голову теряют, только смотри... На кого ты кричал-то? На старушку, вдову портного. Может, ты ее так своим криком запугал, что она со страху все и позабыла, ведь ей небось уж за семьдесят. А может, и другой кто ее раньше припугнул... Не знаешь? Вот-вот... Что-то не усвоил ты того урока как следует. Помнишь еще хоть?..

Андрей опустил голову. Никита напомнил ему об одном из его первых шагов в ЧК.

Буквально через неделю после того, как он стал помощником уполномоченного, его и Золотухина срочно вызвал Лесов.

- На станции Брендино из трех вагонов исчезло зерно, предназначенное для отправки пролетариям Петрограда, - сказал председатель губчека. - О значении хлеба для революции говорить не буду - и так все понимаете. Возьмете у железнодорожников дрезину и срочно туда...

За двое суток они с несколькими красноармейцами облазили станцию и ее окрестности, опросили всех, начиная с начальника станции и кончая стрелочниками и обходчиками. Пустые вагоны стояли в тупике, сиротливо зияя раскрытыми дверями, - часовой, стоявший около них, был убит. Железнодорожники в один голос утверждали, что ничего не видели и не слышали, даже, мол, не знали, хлеб ли в этих вагонах или что другое.

- Ну уж, что хлеб там, наверняка знали, - твердо заявил Никита после допроса. - Крутят граждане что-то.

- А я думаю, надо вызвать начальника станции и его помощника и припугнуть: дать два часа на раздумье, а если не скажут, расстрел, сказал Андрей.

- Крут ты, братишка, больно. Знаешь, как это называется? Самоуправство! Ведь если они ничего не знают, а ты их кокнешь, то, во-первых, невинные люди пострадают, а во-вторых, ты все равно дело не сдвинешь.

- Ну а если скажут с испугу? К тому ж я ведь только пригрозить хотел расстрелом.

- Пригрозить расстрелом - тоже не метод. И почему именно начальнику и его помощнику? А остальные как же - дежурные, сцепщики, стрелочники?.. А может, и вправду железнодорожники здесь вовсе ни при чем? Нет, конечно, кто-то из станционных обязательно замешан - иначе откуда же те неизвестные нам грабители узнали, что в вагонах зерно? Правда... - Никита задумался на мгновение. - Слушай, а почему ты именно начальника и его помощника предлагаешь?

- У этого начальника уж больно вид буржуйский: толстый, в шинели с пуговицами - вон какой! Такой обязательно Советской власти навредить постарается, уж будьте уверены.

- Уверенным-то быть особо нечего. Он же начальник, на виду. Так что, даже если и захочет, остережется вредить, знает: его первого и потянут. Да, а по внешнему виду ты людей не суди. Иной на вид буржуй буржуем, а наш. Вон я Луначарского, народного комиссара, недавно портрет видел в книжке. Так он, знаешь, даже в галстуке и в жилетке. Во как! А ты говоришь!.. А помощник, помощник-то чего тебе не понравился? Вид у него вполне рабочий, и тощий он...

- Он, знаешь, как-то глазами сильно косил, когда мы их допрашивали.

- Вот те на, тоже признак нашел! Так всех перестрелять можно. Но... В общем-то, доверимся твоему пролетарскому чутью - поспрашиваем их еще. Только безо всяких там "расстреляем", понял? Зови!..

И опять двухчасовая беседа с начальником станции и его помощником ничего не дала. Когда они ушли, Золотухин сказал:

- Так я и думал: не тот метод. Но и мне что-то в них не нравится. Что - не пойму... Ладно, ты оставайся здесь, продолжай поиски, поспрашивай еще женщин, детишек, а я катану на денек в Симбирск, посмотрю, может, там в управлении этих двух знают, документы их есть. Ясно?

Никита уехал, а Андрей прилег на лавку в вокзале и незаметно крепко уснул. Проснулся он вечером. В зале тускло горела керосиновая лампа. На соседней лавке, привалившись друг к другу, сидя похрапывали, обхватив винтовки, два красноармейца из батальона ЧК. Третий поодаль пил кипяток из котелка. Все тут как будто спокойно, тихо. А где же хлеб, кто убил часового? Нет, надо действовать, и решительно! Андрей встал, разбудил красноармейцев:

- Зовите сюда начальника станции и помощника, побыстрее...

В кабинете начальника станции Андрей важно прошелся перед бледными, встревоженными тем, что их подняли ночью с постели, железнодорожниками.

- Вот что, граждане, - торжественно начал он. - Нам уже известно, кто убил часового и утащил хлеб из вагонов, знаем мы и кто из вас тем бандитам помогал. Сейчас мы хотим просто вас последний раз спросить об этом. Кто честно признается, тому помилование - трибунал учтет, а не признается расстрел. Даю вам пятнадцать минут на размышление. - Он быстро вышел из комнаты.

Признаются или нет? Ох и влетит от Золотухина за эту штуку! А если выйдет! Что ж, победителей не судят... Он нервно прохаживался по коридору, жадно потягивал едкую махорочную цигарку. Пятнадцать минут! Где бы посмотреть на часы? Откуда они здесь! Он как-то слышал: когда ждешь, каждая минута кажется часом. Вот и сейчас... Нет, хватит, надо идти!

- Ну! - раскрыл он дверь. - Надумали, граждане?

- Разрешите, товарищ чекист, - подался вперед высокий худой помощник в засаленной потрепанной железнодорожной шинельке. - Я слыхал... Ну, знаю... В общем... я это сказал им насчет хлеба...

- Кому им?

- Да этим - ну, бандитам. Приходили тут двое ко мне домой ночью несколько раз, убить грозились. А у меня жена, детей трое. Они и их обещали порешить в случае чего. Вот я и... Струсил, в общем, и сказал, в какие вагоны хлеб погрузили и какая там охрана.

- А хлеб-то, хлеб куда они дели, увезли?

- Не-ет, они его спрятали там, в овражке.

- Пошли!

Хлеб оказался спрятанным в старой землянке, вырытой в откосе глубокой выемки невдалеке от тупика, где стояли вагоны. Подъехать на телеге туда было невозможно, и Андрей оставил там до утра усиленную охрану. А через несколько часов приехавший на дрезине Никита Золотухин с удивлением смотрел, как предводительствуемые возбужденным, раскрасневшимся Андреем рабочие и красноармейцы в сером сумраке осеннего утра карабкались по крутому откосу с тугими мешками на плечах и сваливали их в вагоны.

- Как нашел? - коротко спросил Никита подбежавшего Андрея и, выслушав его сбивчивый рассказ, заключил: - Ну что ж, за инициативу хвалю. - Он сунул руку за пазуху: - Вот тебе за это часы, мои фамильные. Будешь теперь точно время знать.

Перед самым носом Андрея на короткой толстой цепочке болтались большие карманные серебряные часы с крышкой - заветная мечта каждого подростка в городе. Часы! Но ведь они Никитины, семейные. Нет, нет!

- Бери и не смей отказываться, - продолжал Золотухин. - Это тебе награда за первую твою удачную операцию. Ясно? Ну а за самоуправство тебя наказать следует. Ведь говорил я тебе перед отъездом: расстрелом грозить нельзя! Говорил. А ты что?.. Как приедем, доложу рапортом Лесову свое мнение и попрошу дать тебе несколько суток губы. Это для того, чтобы ты лучше запомнил главные правила работы чекиста. Ясно?

...Так и отсидел тогда Андрей на гарнизонной гауптвахте пять суток. Об этом-то напомнил ему сегодня Никита. Да, Золотухин, конечно, прав. Как всегда! Сорвался с этой старухой. Нет, видно, не подходит он для следственной работы - не хватает у него выдержки, нервы не те.

- Ладно, не унывай, - похлопал его по плечу Золотухин. - Бывает, и я тоже не выдерживаю. Так ведь кто об этом скажет, если не мы сами. Эх, Андрюха, учиться нам еще и учиться, чтобы стать настоящими чекистами. Лесов как-то на партсобрании про Дзержинского говорил нам. Какой человек! Выдержка железная, смелость. А знаний сколько!.. Вот кончится война, пойду учиться в университет - юристом стать хочу. А ты?

- Я бы, знаешь, в театр пошел. На актера учиться. Очень я театр люблю.

- Ну, это и сейчас можно. Комсомольцы что-то там шумят насчет театра рабочей молодежи. Я не вникал, но узнать можно. А кстати, как твои комсомольские дела?

- Скоро рассматривать должны мое заявление. Мне Губарев говорил, что тогда позовут на заседание городской ячейки КСМ.

- Поторопить бы их. С тобой у нас, в ЧК, уже три комсомольца будет, ячейку создадим...

* * *

В большой комнате бывшего особняка известного в городе владельца фотографии Петрова собралась невиданная здесь в довоенные времена публика. В синем махорочном дыму толпились и сидели на разнокалиберных стульях и табуретках парни в обмотках, валенках, растоптанных сапогах, в кожанках, шинелях, в гимназической форме, коротко остриженные девушки в красных косынках, гимнастерках и телогрейках. Андрей с трудом протолкался в угол и уселся на подлокотник огромного дивана.

- Здравствуй, Андрюша. И ты здесь?

Андрей оглянулся. Оля Капустина, невысокая, сероглазая девушка, подруга Гены Смышляева, его товарища, ушедшего на фронт.

- Здравствуй. Тебя сегодня тоже в комсомол принимают?

- Нет, я уже три месяца как комсомолка. Нас насчет ТРАМа позвали. Не знаешь? Это театр рабочей молодежи. Мы его организуем. Приходи к нам, ты же когда-то даже в Булычевском театре выступал.

- Ну уж выступал! Один раз, случайно...

- И режиссер у нас есть, из самарского театра. Старцев Евгений Александрович. Знаешь?

- Да нет, откуда...

Вот бы в этот театр попасть! Мечта... Андрей вспомнил, как летом на Венце рыжий представился ему режиссером. Откуда он узнал о его любви к театру? Да нет, сейчас не до театров - мировую революцию делать надо.

Послушай, Андрей, а где Наташа Широкова? Ты ведь с ней дружил.

Андрей слегка смутился: оказывается, знают, что он дружил с Наташей. Он поднял глаза на девушку:

- Исчезла куда-то Наташа. Они с матерью тогда, летом, в Казань от каппелевцев уехали. Мне пришлось у них побывать. Потом я писал, писал ей, а ответа до сих пор нет...

- Товарищи, товарищи! - раздался голос от окна. - Прошу побыстрее рассаживаться. Начинаем заседание нашей ячейки Российского Коммунистического Союза Молодежи.

Сквозь туман табачного дыма Андрей рассмотрел высокого курчавого паренька в военной форме.

- Сегодня на повестке, - продолжал тот, - у нас двенадцать неотложных вопросов. Первый - прием в члены РКСМ, второй - об организации театра рабочей молодежи, третий - мобилизация комсомольцев на фронт, четвертый мобилизация девушек в симбирские госпитали и больницы, пятый...

Андрей задумался, и голос оратора куда-то исчез. Вот сейчас его будут принимать в Российский Коммунистический Союз Молодежи. Коммунистический!.. А что он для мировой революции успел сделать? Считай, что ничего. В разведке раз побывал да хлеб украденный нашел. Мало, очень мало. Ну, еще перестрелки там всякие, обыски и погони за бандитами. Но это же не он один, а все товарищи-чекисты. Нет, не примут его сегодня, скажут: "Не достоин". И поделом. Учил его Золотухин, учил, а толку пока маловато: сукно шинельное до сих пор не найдено, рыжий где-то гуляет на свободе, "крючник" молчит... И вообще не везет ему в последнее время. Вчера шестое письмо Наташе в Казань отправил. Куда она могла исчезнуть? Вот будет навигация, он хоть на лодке, а доберется до Казани...

- Кошелев Алексей здесь? - донеслось до Андрея. - Товарищ Кошелев, подойдите к столу.

К длинному, застланному кумачом столу пробрался невысокий краснощекий паренек в расстегнутой телогрейке и огромных валенках.

- Товарищ Кошелев в своем заявлении о приеме в РКСМ пишет, что хочет вместе с рабочим классом воевать за мировую революцию. Какие будут вопросы к нему?

- Пусть расскажет свою жизнь, про отца-мать! - крикнул вихрастый парень в матросском бушлате.

- У меня нет ни отца ни матери, - ответил Кошелев. - Я воспитывался у дяди, крестьянина-бедняка. А сейчас работаю на почте.

- Брось ты, Кошель, заливать! - снова поднялся вихрастый. - Я тебя специально спросил. Обманом в комсомольцы хочешь пролезть! Я, товарищи, сам сенгилеевский и дядю его хорошо знаю. На весь уезд мельницы этого Кошелева известны, кулак он, мироед...

У окна кто-то громко свистнул. Со всех сторон раздавались выкрики:

- Ишь гад! Обмануть хотел!

- Давай-ка отчаливай на легком катере!

- Видали, какой бедняк? В ЧК его для проверки!

Под свист и крики Кошелев быстро исчез из комнаты.

- Ромашов Андрей Васильевич, - раздалось от стола.

Андрей встал, чувствуя, как краска заливает лицо. Он плохо помнил, что говорил, как отвечал на вопросы. И только когда секретарь ячейки сказал: "Кто хочет высказаться", он взглянул на сидящих. Молодые лица, горящие глаза, сурово сжатые или улыбающиеся губы. Да это же свои все ребята - точно как его друзья детства, с которыми гонял в лапту, купался в Волге, таскал яблоки в подгорных садах, учился в церковноприходской...

- Я хочу сказать, - поднялся в темном углу человек в кожанке.

Андрей вздрогнул: Никита! Ну, сейчас начнет перечислять его проступки.

- Знаю я товарища Ромашова, - продолжал Золотухин, - недавно сравнительно - около года. Он у нас в ЧК до прихода Каппеля курьером работал, потом в Красной Армии воевал, а сейчас на оперативной. В общем, жизни для революции не жалеет. Мать - швея, Советской властью назначена заведующей фабрикой губодежды, отец - столяр. Парень-то наш, пролетарский до мозга костей. Как член большевистской партии могу ручаться за него вполне...

Когда Андрей возвратился на свое место, Оля Капустина с удивлением посмотрела на него:

- Давно с тобой знакома, а не знала, что ты такой.

- Какой?

- Да геройский. Обязательно напишу Генке, пусть тоже знает...

- Борчунов Вадим, - раздалось от стола.

С дивана не спеша поднялся высокий красавец, с тщательно, на пробор причесанной шевелюрой.

- Мне девятнадцать лет, - начал он. - Я родился в Самаре, в семье служащего. Учился в гимназии. Отец работает в железкоме Волго-Бугульминской железной дороги, а я второй год там же телеграфистом.

- Зачем вступаешь в комсомол?

- Чтобы вместе со всеми бороться за победу мировой революции, - так же медленно ответил Борчунов, - чтобы помочь уничтожить всех буржуев и контриков...

- Какие еще будут вопросы?

Вопросы сыпались со всех сторон: почему такая фамилия - Борчунов, не от барчука ли? Верует ли он в бога? Что слышал о вождях мирового пролетариата? Состоит ли членом профсоюза... Борчунов отвечал спокойно и обстоятельно, но члены ячейки минут десять спорили между собой, стоит ли его принимать сейчас или подождать, проверить на деле. Наконец решили принять - большинством в один голос.

- Переходим ко второму вопросу, - объявил председательствующий. - Кто хочет из вновь принятых товарищей, может остаться.

Только было Андрей решил, что остается, как его толкнул в плечо Золотухин:

- Пошли, дело есть.

Глава 4

КОНЕЦ ШТАБС-КАПИТАНА ЛОГАЧЕВА

Почернели и осели сугробы, задули порывистые сырые западные и теплые южные ветры, ослабли крепкие симбирские морозы. Весна стремительно приближалась к городу. А жизнь становилась все тревожней и тревожней. Снова над молодой Советской Республикой нависла опасность. С востока надвигались полчища белогвардейских армий Колчака. В начале марта 1919 года они развернули общее наступление. Симбирск опять стал жить под угрозой удара контрреволюции.

Колчаковцы забросили в Поволжье большую группу своих агентов. И вспыхнули в Симбирской губернии кулацкие мятежи - "чапанки". Сенгилеевский, Сызранский, Мелекесский, Ставропольский уезды - где только не побывал Андрей с чекистскими отрядами в течение февраля - марта; сколько повидал истерзанных большевиков, замученных бандитами их жен и детей, сожженного хлеба, взорванных домов!

В сизом дыме лица председателя губчека почти не было видно. Опять Андрея после бессонной ночи сильно клонило ко сну. Он совсем замотался. Даже дома после двухнедельной отлучки не успел еще побывать. Как там все, как мать? И дела-то его следственные из-за этих восстаний приостановились; сукна он не нашел, рыжего штабс-капитана тоже, а "крючник"-то уж, верно, решил, что о нем забыли совсем.

- Положение в Сенгилее еще тяжкое, - говорил Лесин. - Хотя основные очаги восстания уничтожены, разбитые бандиты рассеялись по уезду. Особенно свирепствует банда Никиты Ухначева. Два наших кавалерийских отряда зажали было ее у села Беклемишево, а бандиты как сквозь землю провалились. Видно, помогает им местное кулачье. И еще... - Председатель на мгновение остановился, внимательно посмотрел на присутствующих. - Есть сведения, что руководители Сенгилеевского ЧК - пособники бандитов. Об исключительной опасности такого предательства говорить не буду...

- Ясно! - раздались голоса. - Все понятно!

- Что понятно - то хорошо. Надо немедленно это проверить и в случае подтверждения оперативных данных ликвидировать опасность. В Сенгилей сегодня же отправляются все здесь присутствующие. Руководить операцией будут товарищи Крайнов и Золотухин. В помощь им для разгрома банд придаются два кавалерийских отряда, рота из батальона губчека и местные отряды сенгилеевских коммунистов и бедняков. О том, что каждый из вас будет делать конкретно, скажу каждому особо. Имейте в виду: это не недоверие, а простая мера предосторожности. Мало ли что бывает! Вдруг кто-то попал к врагу и там - во сне или еще как - проговорился. Поэтому сейчас прошу всех выйти и заходить ко мне поодиночке.

Когда Андрея снова позвали из приемной к Лесову, он увидел, что лицо председателя губчека совсем посерело от усталости. Потягивал неизменную махорочную самокрутку Борис Васильевич Крайнов. Рядом стоял Никита, как-то по-особому собранный.

- Вот что, Ромашов, - вынул папироску изо рта Крайнов. - Тебе в этом деле предстоит трудная роль. Мы тут решили, что больше некому...

- Что некому?

- Да вот, понимаешь, председатель и заместитель Сенгилеевской ЧК всех нас хорошо знают... А ты человек у нас новый, тебя они не видели. И в Сенгилее ты не бывал. Так что там тебя, считай, никто вообще не знает. Поэтому пойдешь к ним в ЧК под видом связного от карсунских бандитов. У нас для этого есть пароль. Мол, карсунские повстанцы хотят объединиться с сенгилеевскими и снова ударить по Советам. Понял?

- Понять-то понял, а вдруг они не предатели и задержат меня как врага Советской власти? Что тогда?

- Никита с отрядом будет в лесу наготове. Если не явишься в условное время - постарается выручить. Но риск, конечно, есть, и немалый. На то мы и чекисты...

- Я на это всегда готов, Борис Васильевич...

- Вот, вот, - вмешался Лесов, - я тоже говорил, что парень ты боевой. И бывал уже в разведке. А другого выхода у нас просто нет. Надо выяснить все до конца. Понимаешь, если правда насчет этих сенгилеевских "чекистов", то мы одним ударом разрубим все бандитские связи.

Андрей кивнул.

- Тогда, товарищ Ромашов, иди готовься: переодевайся, получи явки, выучи пароль, легенду - что говорить там будешь... В общем, Золотухин тебя подробно проинструктирует. Помни только: люди они умные, проницательные, а заместитель председателя - у того просто нюх какой-то на всякую опасность. Обдумайте с Никитой каждую деталь, каждую лазейку и доложите нам.

Через два часа, когда приемная председателя губчека совсем опустела, в кабинет Лесова зашли Золотухин и высокий, складный деревенский парень в синем чапане и добротных смазанных сапогах.

- Готов, товарищ председатель, - четко щелкнув каблуками, доложил Никита.

И тут Андрей вдруг оказался под перекрестным допросом: Лесов и Крайнов наперебой стали спрашивать, как его зовут, откуда он родом, кто родители, кого знает из руководителей карсунских бандитов, где базар в Карсуне, какие есть села в окрестностях, какие явки ему известны... Вопросы так и сыпались один за другим. Наконец они умолкли, посмотрели друг на друга.

- Как думаешь, Борис Васильевич?

Крайнов кивнул:

- Пойдет, парень подходящий.

* * *

Сухонькая сгорбленная старушка в телогрейке, темном платке и длинной ситцевой юбке опасливо обходила по узкой кромке у забора огромную лужу, перегораживающую изрытую, незамощенную улицу.

- Откуда, Аграфена Ивановна? - Высокая, полная старуха в плюшевом жакете поджидала ее на другой стороне лужи.

- Со службы, матушка, с нее. А вас чего же я севодни не видела? Воскресение ведь.

- Не была, не была, правда, грех большой. Невестка занемогла, а внуки малые совсем. Вот и провозилась до сего часа. Придется у отца Константина отпущение просить, отмолить...

- А какую он проповедь сказал - все плакали!

- О чем же это?

- Да о том, какие времена тяжкие для православных настали. Из Откровения Иоанна Кронштадтского, святого человека. "Поздравляю, говорит, вас, братья и сестры, с новым небом и новой землею". А дальше вопрошает: "Неужто нашему миру скоро конец придет, неужто светопреставление скоро наступит? Люди мрут, как тараканы".

- Истинно так...

- Конечно, истинно! Недаром же все в слезы. Погибаем прямо от голода и холода. Дров нет, хлеба едва-едва, тиф кругом косит народ. Отец Константин говорил: знамение было в селе одном... Запамятовала по старости, в каком... Явился Николай-угодник народу хрестьянскому и изрек: "Вы зачем Николая изничтожили? Погибнете без него". А его спрашивают: "Какого Николая, отец святой?" Он и ответил: "Которого все знаете. Боритесь за него, а то кара божия постигнет вас".

- Говорят, вон в Сенгилее все церкви большаки закрыли - конюшни да склады там устроили. Грех-то какой - храмы божии испоганили! Вот и насылает господь на нас сыпняк да мор.

- Истинно так. Недаром отец Константин говорил, что скоро постигнет кара нечестивцев всех, божие воинство огнем и мечом изничтожит их. А еще сказал, что истинные православные в сей тяжкий час должны помогать церкви.

- Вот видишь, Ивановна. А дочь-то твоя совсем к им в услуги пошла. И внук твой, Андрюшка, - вся улица говорит, - прямо в антихристы записался. Покарает их господь!..

- Я сколько твердила им - не слушают. Уж я и отмаливаю за них троекратно, к отцу Константину каждую неделю, а то и по два раза исповедоваться хожу, за них все. Батюшка говорит: они сами не ведают, что творят, а господь узнает и простит.

- Может, и простит, а может, и нет. Ты бы прикрикнула на них как следовает. Чай, ты мать и старшая в семье. Да еще мужиков своих настрополила бы.

- Нет, не слушают они меня старую. А старик мой с зятем Василием Петровичем в отход ушли - в Большие Ключиши, избы мужичкам подправляют. Хлеб-то надо зарабатывать. Ладно уж, прощай, Анна Александровна, внуки некормленые ждут. Ох, грехи наши тяжкие!..

Весеннее мартовское солнце заливало улицу, веселый ручеек что-то бормотал сбоку, нахально чирикали воробьи, роясь в навозе. На пустыре слышались ребячьи голоса, смех. Но мирная весенняя картина совсем не радовала старушку. Огорченная разговором с приятельницей, она мрачно перебирала в уме события последних месяцев.

Когда она ходила к отцу Константину насчет Дуняшиной пропажи советоваться, никак не могла вспомнить, как то учреждение называется, что сукно искать будет. Батюшка сам догадался, когда сказала, что Андрей там служит. Хороший все же поп им в приходе попался, душевный! И когда Дуня из бегов вернулась при белых, Аграфена Ивановна к нему сразу побежала молебен заказывать благодарственный. Он тогда по-настоящему обрадовался вместе с нею, что дочка вернулась, что жива. С чувством, благостно отслужил. Правда, тогда же ночью Дуню забрали. Но если бы не материнские молитвы да не молебны отца Константина, наверняка расстреляли бы ее, а так господь помиловал...

Аграфена Ивановна остановилась у своих ворот, долго смотрела на играющих у дома, на подсохшем пятачке земли, внуков, вздохнула. Да, в тяжкое время растут. И без родительского присмотра. Что она одна на старости лет с такой оравой поделать может, как воспитать? Дай бог хоть накормить их...

- Марш домой, пострелята! - деланно сердито крикнула она. - Щи хлебать... Небось проголодались?

* * *

- Был сегодня у председателя, - шептал в темноте двора в щель забора Андрей. - Вроде признал пароль, но явно виду, что есть связи с бандитами, не подал.

- Что сказал?.. - послышался шепот Золотухина.

Андрей добрался до Сенгилея только к вечеру и прямо пошел к председателю ЧК на квартиру. Тот принял его по паролю, но говорил крайне сдержанно. Сказал только, что завтра они с Андреем поедут в Буераки - там сейчас его заместитель находится - и во всем разберутся. А сегодня пусть посланец переночует в одном доме на окраине... Хозяин оказался крайне подозрительным стариком: при каждом шорохе вскакивал и зажигал фонарь. С большим трудом Андрею удалось выскользнуть - якобы по нужде - во двор, где по ту сторону забора сидел уже основательно продрогший после двухчасового ожидания Никита.

- В Буераки, говоришь? - Золотухин на секунду задумался. - Верст пять отсюда. Всем отрядом там будем, в оврагах схоронимся. Держись. Мы рядом. Помни, о чем уговорились. Бывай...

Под недовольными косыми взглядами хозяина Андрей возвратился в дом, улегся на лежанку и сразу же как в яму темную провалился - уснул. Казалось, через мгновение его разбудили снова.

- Вставай, - толкал в бок жесткой ладонью старик, - вставай, ехать пора.

Когда Андрей, поеживаясь и позевывая, вышел на крылечко, хозяин в тулупе запрягал в сани небольшую пузатую лошадку.

"Ишь живоглот, хоть бы пожевать чего-нибудь дал", - подумал Андрей, с ненавистью взглянув на скуластое лицо, обрамленное благообразной седой бородой.

- Садись, садись, некогда мешкать. - Старик пошел отворять тяжелые ворота.

У крыльца стояла тощая старуха с лицом, наполовину закрытым черным платком. Ее Андрей заметил, только когда сани выезжали уже на улицу. Она провожала их тяжелым, неподвижным взглядом.

- Начальство где? - спросил он старика.

- Ась? - приставил тот ладонь к уху.

Черт возьми! Он же ночью от шороха тараканьего вскакивал.

- Начальство где, говорю!

Возница неопределенно махнул рукой и уселся поудобнее на охапке соломы. А что, если слышали его ночную беседу с Золотухиным?.. Только без паники, спокойнее... Андрей пощупал в кармане браунинг. Нет, главное, спокойствие! Никита предупреждал: могут проверять, нельзя поддаваться на провокации.

Вот и дома какого-то села. Буераки? Действительно, недалеко. Тогда легче. Если бы подозревали и захотели убрать, увезли бы подальше...

Сани подкатили к большой пятистенке на кирпичном фундаменте. Старик постучал кнутовищем в крайнее окошко, у калитки. Белая занавеска колыхнулась, показалось чье-то лицо, исчезло. "Богатый дом", - подумал Андрей. Все происходящее он отмечал как-то механически, неподвижно лежа на боку в сене.

Ворота отворил высокий парень в чапане, очень похожем на чапан Андрея. Когда они въехали, от амбара подошли еще два молодца. Без оружия, но... руки в карманах. На крытом крылечке, украшенном витыми столбиками, показалась высокая сухощавая фигура в бекеше. Председатель! Андрей даже обрадовался.

- Подождите пока, я позову вас. - Председатель Сенгилеевской ЧК скрылся за дверью.

Парни молча стояли у саней, поглядывая на Андрея.

В просторной горнице между тем происходил разговор:

- Связной из Карсуна, господа, - говорил председатель, стоя посреди комнаты в расстегнутой бекеше. - Сомнения у меня не вызвал - пароль знает и на вопросы правильно ответил. Надеюсь, все, здесь присутствующие, прекрасно понимают, как нам важно наладить такую связь.

- Думаешь, не провокация? - поинтересовался его заместитель.

- Стал бы он лезть к черту в самое пекло! Ведь верная смерть.

В ответ с лавок послышалось:

- Ладно, давай его сюда.

- Чем мы рискуем!

- Предлагаю остаться только штабу, - сказал председатель. - Остальным перейти в соседнюю комнату. На всякий случай, - добавил он, усмехаясь.

Когда Андрея ввели в горницу, там сидело человек семь. В полусумрачном низком помещении с завешенными окнами едва белели их лица, было душно и накурено.

Из сумрака выплыло продолговатое, носатое лицо председателя:

- Вот рекомендую. Связной от карсунского освободительного движения. Полномочия проверены. Вопросы есть?

- У меня вопрос! - раздалось из темного угла. - Я сейчас, погодите...

Послышалось какое-то перезвякивание, и перед Андреем возник плотный коренастый человек лет сорока, во френче и скрипучих сапогах.

- Полномочия проверены, говорите? - Он приблизил лицо к Андрею, взглянул ему прямо в глаза.

Андрей вздрогнул: рыжий! Рыжий!.. Перекрашенный, но он, точно!.. Все пропало!.. Бежать? Некуда. Там, в сенях, дюжие парни. Окна? Нет, не выбраться. Значит, погиб, погиб Андрей Ромашов в самом начале своей жизни во славу мировой пролетарской революции. Рука инстинктивно дернулась к карману, но его уже держали, заворачивали локти назад.

- Проверили? - ехидно продолжал между тем рыжий. - Ничего вы не проверяли. Мы с этим, - от ткнул кулаком в лицо Андрея, у того из носа показалась кровь, - мы с этим большевистским щенком давно знакомы. И с мамашей его достойной тоже. - Он сорвался на крик: - Знаете, кто это? Чекист, шпион красный! Теперь, все, все пропало, простофили! Убить его, придушить немедленно!..

- Логачев, тише, - поднялся заместитель. - Тише, говорю, без истерики! Сейчас разберемся, может, ты ошибаешься?

- Я ошибаюсь? Да я из-за этого змееныша чуть два раза не погиб!

- Успокойте его, - невозмутимо продолжал заместитель. - Если это чекист, тоже не столь уж страшно. Он ведь вчера только приехал. Так? обернулся он к председателю. Тот, бледный, кивнул. - Ночевал где, у Кирьянова? Ну что ж, человек надежный, глаз с него наверняка не сводил. Значит, ни с кем связаться он не успел. Кроме того, по нашим сведениям, в уезде никаких чекистских отрядов из губернии нет...

- Я ему вчера ничего по существу не сказал, - вставил председатель. Только предупредил, что поедем в Буераки.

- Вот видите. Убрать его успеем, сейчас надо допросить. - Заместитель повернулся к рыжему: - Вы, господин Логачев, кажется, большой специалист по допросам? Вот и займитесь...

* * *

День у Евдокии Борисовны выдался очень уж хлопотный. С самого раннего утра бегала по учреждениям. Надо было срочно сдавать партию обмундирования для фронта, а ниток не хватило. Потрясая добрым полудесятком мандатов, охрипнув от крика, она все же добилась, казалось бы, невозможного достала ниток столько, что должно было хватить и на белье для отрядов, отправляющихся на подавление "чапанок" - кулацких восстаний в уездах.

При упоминании о восстаниях сердце ее тревожно сжималось. Как там Андрей? Которую уж ночь не ночует дома. Материнская душа чувствовала: он в самом опасном месте, всегда ведь лезет на рожон. Но за делами и заботами она отвлекалась от мрачных мыслей. А тут еще ждала ее нечаянная радость... Когда зашла в свой закуток с громким названием "Кабинет заведующей", навстречу ей поднялась худая, бледная до желтизны женщина с головой, низко, по самые глаза, повязанной платком.

- Вам кого? - Евдокия Борисовна остановилась на пороге и окинула посетительницу взглядом. - На работу наниматься? - И тут же бросилась вперед, будто кто толкнул ее: - Катя? Жива, Катюша!.. А я уж не чаяла... Жива-а!

Женщины, плача и смеясь, обнимались, на мгновение отстранялись, смотрели друг на друга и снова обнимались.

- Я думала все! - говорила Евдокия Борисовна, когда они уселись у заваленного какими-то бумажками и образцами тканей шаткого стола. - Искала тебя. Я тоже после тюрьмы-то свалилась. А ты как в прорубь провалилась. Нету, и все...

- Сыпняк...

- Знаю. Уж не упомню, кто мне сказал, но я в тифозные бараки даже ходила...

- А меня в Инзу вывезли. Тут тогда фронт близко был, нас и отправили подальше...

- Ну ничего, главное, жива. - Евдокия Борисовна сияющими глазами осматривала, казалось, ощупывала подругу. - Подкормить бы тебя, да вот как? Может, паек тебе какой повышенный удастся выхлопотать.

- Ничего, теперь все позади... А с едой... Так муж мой в Симбирск вернулся.

- Он ведь в армии был?

- И сейчас военный. Новобранцев тут учит.

- Это хорошо. А ты? Рассказывай, что же ты... Работать-то у нас будешь?

- Буду, буду! А у вас тут как дела, с материалом тем все в порядке? Сколько из-за него муки вытерпели!

- Да не совсем...

Горестно вздохнув, Евдокия Борисовна стала рассказывать о пропаже сукна, о том, как ходила в ЧК и что ведут это дело Золотухин и Андрей, да вот прошло несколько месяцев, а толку пока нет.

- Ничего, Адрюша парень бедовый, - утешила Катя, - найдут. Помните, как он нас освобождал? - Она задумалась на минуту. - Да, досталось нам за это сукно... А знаете, Евдокия Борисовна, тот рыжий-то - он родом из-под Симбирска. Из поповской семьи...

- Да что ты, откуда тебе известно?

- Я, когда выздоравливать начала, с одной женщиной рядом лежала. Ну, рассказывала ей свои приключения. Она и спрашивает меня: "Он рыжий, плотный такой, невысокий?" В общем, тот самый оказался, Логачев. Эта женщина его с детства хорошо знает. Отец у него в Сызрани настоятелем собора был. И два сына у него, старший одно время там же в городе жандармским офицером служил. Говорит, лютовал при царе, людей бил смертным боем. А этот, младший, в гимназии учился, потом на фронт ушел, офицером, даже вроде гвардейским стал. А отец их в начале той войны овдовел, монашество принял и где-то в архиереи вышел. Богатые были - ужас. Несколько домов у них, хутор...

- Сгинул тот рыжий. Видно, ушел с белыми тогда... Так что теперь все это безразлично.

- Да, действительно... Ну а мне когда же на работу можно выйти?

- Хоть сейчас...

Довольная Евдокия Борисовна поспешила на заседание городского Совета. Наконец-то у нее появилась надежная помощница.

Зал Дома свободы был переполнен. В президиуме председатель губкома РКП(б) Варейкис, председатель губисполкома Гимов и другие знакомые и незнакомые Ромашовой люди. Она опоздала и, с трудом протискиваясь в проходе, разыскивала свободное место.

- В связи с докладом товарища Гимова должен сказать городскому Совету, - говорил с трибуны высокий худой человек ("Председатель ЧК, Андрея начальник", узнала Евдокия Борисовна), - что в последнее время у нас в городе появилось много каких-то довольно странных спортивных обществ, всякие там вроде культурнические организации - "Труд и Свет" и другие, а главное, множество различных религиозных сект и общин: община евангелистов, баптисты, марковцы, сторонники какой-то живой церкви, братство верующих славян... При этом вовсю идет служба в православных церквах. Вам известно, товарищи, что по декрету Советского правительства церковь у нас отделена от государства. Это значит, что кто верит в бога, тот пусть себе молится ему, мы не вмешиваемся. Но только чтобы церковь тоже не мешалась в дела пролетарского государства, не занималась политикой. А вы знаете, сколько попов помогает белым, участвует в "чапанках", открыто призывает к контрреволюции? С такими диктатура пролетариата борется беспощадно... Но что мы имеем сейчас? По городу ползут провокационные слухи, будоражат людей, возбуждают нездоровые настроения. Причем многие из таких слушков идут из церквей и молельных домов. Я хотел бы обратиться к вам, товарищи, с призывом активнее помогать нам бороться с контрреволюционной пропагандой, решительно пресекать ее.

Когда Лесов сошел с трибуны, Евдокия Борисовна вновь подумала об Андрее. Тяжело им, чекистам, приходится. Вон сколько врагов у республики и на фронтах, и здесь. Ох как трудно!..

* * *

- Шагай, шагай! - лениво толкал прикладом в спину Андрея худой мужик в огромных растоптанных валенках. Они промокли, видно, насквозь на потемневшем, набухшем водой снегу, но Андрей не мог оторвать от них взгляда. Каждый шаг его израненных босых ног по твердой, проваливающейся снеговой корке отдавался острой болью в груди и затылке.

Он взглянул вверх - ни облачка. Март, а солнце как в апреле. Увидит ли он когда-нибудь еще это небо и деревья? Вон на том конце поляны, у могучего дуба, стоят люди в чапанах и полушубках. И петлю, гады, уже приготовили. Болтается пока пустая веревка на крепком суку, а внизу поленница. Видно, заготовил дровишки какой-то хозяйственный мужичок на полянке, да вывезти к снегу не поспел, а они вот и пригодились для такого дела...

Ноги все уже в крови, не идут совсем, а голова ясная, глаза каждую деталь замечают.

- Шагай, шагай давай!

Вчера на допросе с "пристрастием" он потерял сознание и ничего не помнит, что было дальше. Очнулся в том же подвале, весь мокрый. Темно, на земляном полу хлюпает. Поливали, верно, водой. Пошевельнулся и опять провалился во мглу. Открыл глаза от света лампы и тут же прижмурил. Чей-то голос спросил:

- Ну, господин большевистский шпион, надумали сказать, кто вас послал и с каким заданием?

Заместитель, его голос. Андрей едва поднял руку, сложил кукиш - и снова тьма, небытие...

В третий раз очнулся от острой боли во всем теле, когда его вытаскивали из подполья. Как бревно, связанного, с кляпом во рту уложили в сани, забросали соломой и повезли. Вон, оказывается, куда - в лес, вешать... Его, Андрея Васильевича Ромашова, семнадцатилетнего чекиста, комсомольца... ждет смерть! А они там, под дубом, ухмыляются, гады, сытые и в сапогах все. В сапогах удобно ходить по такому снегу.

Усмехаются? Он им покажет, как умирают чекисты... Выпрямиться, грудь вперед! Хорошо бы развернуть плечи, взмахнуть руками, да связаны крепко сзади, веревки впились в запястья. Больно - плевать! Никита вам, гады, выдаст еще. И революция наша все равно победит. Победит!..

Вот и дуб. Рыжий, конечно, впереди всех. Ишь какой важный, индюк прямо.

- Ну-с, товарищ Ромашов... Говорил я тебе, щенок паршивый, что мы еще рассчитаемся? То-то же!

Над ухом что-то прожужжало. Рыжий пригнулся и ухватился за деревянную кобуру маузера, болтавшуюся у него сбоку. Андрей удивленно оглянулся. Стреляют? Почему он не услышал сразу? По густому перелеску вдоль поляны как будто прошелся великан с большой трещоткой, люди у дуба попадали в снег, ощетинясь обрезами... Андрея будто что-то сильно толкнуло в плечо. Он упал. Последнее, что увидел: со всех сторон выскакивают конники в краснозвездных шлемах и с шашками наголо...

Когда он опять очнулся, услышал голос:

- Осторожнее, укройте получше и побыстрее в Сенгилей. Да не растрясите.

Никита! Пришел друг на выручку! Недаром он так верил ему.

- Никита, подожди-ка...

На слабый зов к саням подошел Золотухин, еще разгоряченный боем, в сбитой на затылок шапке.

- Очухался?

- Там рыжий...

- Где "там"?..

- Близко!.. Скорее, а то сбежит опять...

- Уже не сбежит - все до одного побиты контры, - ответил Никита, и тут же его осенила догадка: - Это он тебя признал?

- Да... Он такой толстый, с маузером...

Когда сани с Андреем скрылись за деревьями, Никита подошел к лежащему навзничь с маузером в руке убитому бандиту. Так вот вы какой, штабс-капитан Николай Антонович Логачев? Взять бы его живьем! Много ниточек в городе, видно, связано с этой матерой контрой.

* * *

После заседания Совета Евдокия Борисовна зашла на фабрику, до дома добралась поздно. Мать еще не спала, сидела в кухне у коптящей лампы и вязала.

- Опять, Дуня, затемно приходишь. Я уж вся извелась, дожидаючись. На улице бандиты лютуют. И как ты не боишься?

- А кому я, мама, нужна? Ни одежды у меня богатой, ни молодости нет. - Евдокия Борисовна быстро разделась, достала из печки чугун, налила в тарелку щей и присела к столу.

- Как дети?

- Вот доработалась ты на свою Совецку власть - даже детей родных сутками не видишь. И какое же спасибо тебе за это говорять? Может, нам особняк на Московской по талонам выдадут али имение какое?

- Что это ты, мама, все недовольна Советской властью? Не пойму я никак почему. Власть-то наша, бедных защищает, а ты рассуждаешь, будто буржуйка какая. Я вон при белых в тюрьме сидела, чуть не расстреляли...

- А это потому, что не в свои дела полезла. Я ж тебе говорила... А власть-то? Так какая же она наша, когда детям есть нечего. Когда же такое было?

- Да всегда было при царе. Что ты, мама, не помнишь, как мы из-за корки хлеба сутками спину гнули? Забыла? А сейчас еще враги со всех сторон на нас лезут, задушить хотят пролетарскую власть. Вот и трудно приходится.

- Не будет нам и опосля облегчения никакого. Отец Константин в проповеди сказал, что чем дальше, тем тяжельше. Конец мира скоро из-за этих большаков будет, светопреставление.

- Кто, кто сказал?

- Отец Константин, говорю. Уж до чего дошло - попа приходского и того забыла, безбожница. Поп-то знает, что говорит. Рассказывал, знамение недавно было: если, мол, царя не будет, погибнут все християне.

- И что ты веришь такой болтовне...

- "Болтовне, болтовне"! Всегда все отрицаешь... Я из церкви шла, встретила Анну Александровну. Знаешь, она мне такие страсти порассказала, просто ужасть. Говорит, скоро офицеры сюда придут, большакам конец. Значит, опять тебе хорониться придется. А если они уже навсегда, тогда что?

- Ерунда все это, мама, контрреволюционные слухи. Специально враги распускают, чтобы испугать народ. Сегодня в Совете об этом говорили.

- Вот видишь, опять ничему не веришь. Как тогда, когда Каппель приходил. Я ж тебе сказала: поп Константин, человек святой, и тот твердит это, а ты все свое долдонишь. Нет моих сил больше с тобой спорить. Сама погибнешь и нас погубишь, прости меня, господи!

Окончательно рассердившись, старушка поднялась и ушла в свою горницу, что-то шепча и крестясь. А Евдокия Борисовна еще долго сидела у стола, задумавшись.

Только сегодня говорили о злостных слухах, распускаемых врагами, и вот тут столкнулась с ними прямо у себя дома. Как это ее мать, такая добрая, умная, не может понять, что все неправда? Она вспомнила отца Константина - невысокий, худощавый, с добрым морщинистым лицом и умными глазами. С каждым здоровается, останавливается поговорить. Вроде ничего поп. Почему же он слухи такие распускает?

Может, сходить в ЧК? Лесов просил помочь в борьбе со слухами. Да нет, ничего такого страшного как будто и нет, чтобы беспокоить людей. Вот Андрюшка приедет, она с ним поговорит. Он-то уж разбирается в таких делах лучше ее. Да, да, надо подождать сына...

* * *

Андрей сидел на подоконнике и тоскливо смотрел на озорных воробьев, прыгающих и дерущихся на черной раскисшей дороге. Весна в полном разгаре, а он все торчит в этой больнице, и доктор даже не говорит, когда можно будет выйти отсюда.

- Ну что, поправляешься? - Невысокий военный со свертком под мышкой заглянул в комнату. - Как плечо?

- Борис Васильевич, - спрыгнул на пол Андрей, - товарищ Крайнов! А я думал, забыли меня совсем...

- Дела, дружище, сам должен понимать. К тому же Сенгилей - не Симбирск: далековато к тебе добираться. Плечо-то как? Никита очень тобой интересуется, привет передавал. Он мотается с отрядами по губернии, бандитов ловит.

- Спасибо. Плечо поджило: ранение легкое оказалось.

- Вот это тебе ребята наши прислали, кое-какая еда. Поправляйся скорее.

- Да вроде бы уже поправился. Хоть сегодня уезжай. Надоело - жуть, три недели!..

- Доктор говорит, еще с недельку лечиться надо. Ты уж тут дисциплину соблюдай, не маленький. А вернешься - дел тебе еще хватит. Колчак-то слышал? - опять наступает. У нас в Симбирске почитай все члены партии почти на фронт ушли. А в тылу контры зашевелились вовсю. Вот мы, чекисты, и остаемся. Здесь ведь тоже нелегко!..

- А как там сенгилеевские "чекисты"?

- Неужели Золотухин не рассказывал? Расстреляли их - по решению военного трибунала.

- А рыжий?

- Убит твой рыжий, когда тебя Золотухин выручал...

Глава 5

НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Андрей стоял у борта и печально смотрел, как медленно удаляется грязная казанская пристань. Сколько сил пришлось потратить, чтобы добраться сюда, а что получилось? И жить не хочется после такого...

Приехав в Казань, он, горя от нетерпения поскорее увидеть Наташу, почти бежал на Арское поле. Вот и знакомый двухэтажный деревянный дом. Открыл невысокий черноглазый парень, подозрительно посмотрел на худощавого, в военном, юношу:

- Вам кого?

- Наташу, Наташу Широкову.

- Какую еще Наташу?

За плечами парня показалась пожилая женщина.

- О, это ты, верно, про прежних жильцов спрашиваешь? Съехали они. Как красные пришли, так и съехали.

- Куда?

- Откуда мне знать? - пожала плечами женщина.

- А девушка, Наташа?..

- Замуж твоя Наташа вышла - за командира красного.

- Как так замуж?..

- Да вот так, получилось. Точно, вышла и уехала с ним...

Долго бродил он по пыльным улочкам Казани. Неужели правда вышла замуж? А дядя Петя где? Вопросы, вопросы... А ответов не было. Горе сдавило грудь. Нет Наташи, исчезла в безбрежном море гражданской войны. Что делать?.. Потерял, потерял Наташу...

Измученный происшедшим, усталый, разбитый, еле дотащился он до пристани. Ее осаждала бесчисленная толпа. Андрей едва пробился к военному коменданту и, потрясая мандатом, получил разрешение на посадку. Да какое! - В двухместную каюту второго класса. Должно же было ему хоть немного повезти в такой невезучей поездке...

Он отошел от борта и, переступая через лежащих на палубе людей, отправился искать свою двенадцатую каюту. Маленькая, полутемная от закрытых жалюзи, она оказалась загроможденной узлами, чемоданами, ящиками. Мужчина лет сорока пяти торопливо распихивал все это добро под диваны.

- Вы сюда? - спросил он.

- Да, это мое место, вот билет.

- Сейчас освобожу. В спешке навалили все. Посадка, сами знаете, какая была, через борт бросали.

Андрей пробрался к окну, поднял жалюзи. Ничего себе барахла!.. Его попутчик протянул руку:

- Давайте знакомиться. Коренастов Филипп Антонович.

Андрей взглянул на него и слегка вздрогнул. Рыжий! Нет, не он... И в то же время будто он... Такие же маленькие, узко поставленные, пронзительные глазки, тот же приплюснутый нос и вздернутый подбородок. Но ростом повыше, и волосы черные, густые, с проседью. Нет, не он, похож только очень. Да и убит ведь тот...

- Агент Симбирского губпроса, - представился его спутник. - Ездил вот по поручению начальства в Казань. Намучился страсть как... А вы симбирский?

- Симбирский. - Андрей на минуту запнулся. - В Симбгубодежде работаю. Андрей... Андрей Лосев...

Почему он вдруг сказал так новому знакомцу, он и сам в тот момент не смог бы объяснить.

Смеркалось. Пароход, наполненный гулом машины, плеском воды на плицах, людскими разговорами, руганью, плачем детей, мерно подрагивая, устремлялся к Симбирску. "Неплохо бы поесть", - подумал Андрей и потянулся к своему мешку, в котором лежали кусок хлеба, вареная картошка, огурцы да лук.

- Давайте поужинаем, - как бы угадав его мысли, предложил Коренастов. - Я, знаете ли, человек компанейский, не люблю один за столом сидеть. Время, правда, сейчас такое, что насчет нормальной еды не разгонишься, не то что разносолов всяких там, но я тут кое-что припас. Он открыл небольшой чемодан и поставил на столик у окна два синих стаканчика, бутылку с какой-то жидкостью и буханку хлеба.

- А это вот стерлядка жареная, - продолжал он, - и еще сальца кусочек есть.

- Неудобно, знаете ли, - попытался возразить Андрей, чувствуя, как рот его наполняется липкой слюной.

- Что вы, что вы! Мы же соседи, в одной каюте едем. И никакого убытку мне нет от этого, уверяю вас. Одно удовольствие. - Он ловко нарезал хлеб, разлил в стаканчики жидкость.

- Ну, за встречу и, так сказать, приятное путешествие. Самогончик смак, первач. Прошу!..

Отказываться дальше показалось неудобным. Андрей быстро вытащил свою провизию и присоединил к уже лежавшей на столике. Коренастов ел жадно, быстро, самогон опрокидывал в себя сразу, одним глотком. Оглянуться не успели, как он уже полез в чемодан за второй бутылкой.

- Хорош первач? - Лицо его покраснело, глаза заблестели. - Я в ваши годы, правда, получше напитки пробовал - коньячок там шустовский, спиртик чистенький еще любил, но и это неплохо. Ну-с, еще по одной...

Посмотрев на окосевшего соседа, Андрей быстро плеснул самогон под диван.

- В наше время, знаете, зевать нельзя, - рассуждал тот заплетающимся языком. - Вот ты говоришь - Симбгубодежда. Тьфу, слово-то какое! Если не ловчишь там, помрешь с голоду. С одним мешочком вот из Казани едешь. А я, знаешь, - он оглянулся, - знаешь? Мыльца и соли с собой прихватил. Тут дешевле, а в Симбирске - чистая прибыль. Вот тебе! - Он довольно щелкнул пальцами и захохотал.

"Спекулянт, сволочь! - возмутился Андрей. - Прихвачу тебя на пристани в ЧК, будешь знать, как на бедах наших наживаться".

- Если с умом жить, - продолжал между тем Коренастов, - то такие дела можно провернуть, ах, какие дела!.. У меня вот связи, связи... - Он вдруг как-то дернулся и быстро взглянул на Андрея. - Ты что? Кто сказал про связи?..

- Какие такие связи? - быстро сориентировался Андрей, притворившись совершенно пьяным. - Ни с кем я не связан. Я в губсимб, нет в симбгуб, в губодежде - вот, связей не держу...

- Что ты мелешь? - Глаза спутника теперь были совсем трезвые, колючие, злые.

- Я не мельник, чтобы молоть...

- Давайте-ка лучше спать. Видно, перебрали мы с вами - вон и вторая бутылка уж пустая...

"Нет, брать его сразу на пристани нельзя, - думал Андрей, лежа на диване. - У него, видно, какие-то связи есть, может, целая группа таких спекулянтов. Не упустить бы только. - И, уже совсем задремав, вдруг весело подумал: - А ты, Андрей Васильевич, настоящим чекистом становишься. Вот и в этом спекулянта почуял с ходу. Никита сказал бы: "Чутье чекистское пробудилось".

* * *

В небольшой полутемной комнате библиотеки Губпрофсовета собрались несколько парней и девушек. Сидели тихо, переглядывались, будто виделись впервые. Несмотря на теплый июльский вечер, окна были закрыты, и все изнывали от духоты. Но вот в комнату быстро вошла Оля Смышляева в сопровождении какого-то незнакомца.

- Товарищи, - начала Оля, подождав, пока шум утихнет, - сегодня мы собрались вот тут - будущие актеры Драмтеатра рабочей молодежи. Занятия с нами будет вести Евгений Александрович Старцев. Он выступал в Самарском драматическом театре под фамилией Арканов. Итак, передаю слово товарищу Старцеву.

- Прежде всего давайте знакомиться, - поднялся со стула худощавый, длинноволосый человек. - Сначала о себе. Как я стал актером? Зачем? Да затем же, что и вы. Я вижу: вы к театру-то приобщаетесь впервые. И вижу еще: в душах ваших смятение - годитесь ли в актеры? Между тем талант артиста рождается вместе с нами. Я сам из дворян; отец, акцизный чиновник, мечтал сделать из меня юриста. А я мечтал о театре. Но уступил отцу начал учиться на юридическом факультете, в Казани. Однако храм Мельпомены звал меня так сильно, так настойчиво, что я бросил университет и пошел в театр на разовые, бессловесные роли. Постепенно пробился, стал выступать на первых ролях. Если бы у меня не было артистических способностей и такого влечения к театру, я никогда бы не стал артистом. Вот почему нашу встречу я хочу начать с того, что тем, у кого нет неодолимого, властного влечения к театру, лучше сразу уйти, сейчас же!..

Все молчали. Затем поднялся невысокий, коренастый паренек:

- Товарищи, это же неправильно! Тут гражданин артист проповедует буржуазные идейки насчет того, что в театре только избранные, всякие там дворянчики и купеческие сынки могут быть, с гимназиями да с талантами. А как же трудящиеся люди? Выходит, если у меня три класса и я не знаю, сидит во мне артист или не сидит, значит, и не суйся? Неправильно же это, товарищи!

- Ничего ты, Болтянкин, не понял. Как всегда! - вскочила Оля. Товарищ Старцев сказал только о том, что настоящий артист должен иметь талант и стремление к театру, а ты уже оргвыводы...

Шум, выкрики прервали девушку. Все повскакали с мест, кричали, размахивали руками. Старцев несколько минут, молча улыбаясь, наблюдал эту сцену, затем поднял руку:

- Товарищи! Товарищи! Прошу тишины... Вот так. Раз уж мне доверили руководить вашим театром, позвольте взять все бразды правления в свои руки. О том, что такое талант артиста, веками спорили лучшие умы человечества. И мы сегодня ни до чего здесь не договоримся. Давайте-ка лучше начнем занятия по актерскому мастерству и в ходе их выясним, кто на что пригоден. Хорошо? Тогда познакомимся. - Он заглянул в длинный серый лист бумаги. - У меня тут список желающих играть. Прошу вставать и рассказывать о себе. Первая - Абакумова Лидия.

Темноволосая, стройная девушка поднялась со стула.

- Работаю на телеграфе, но мечтала стать портнихой, - негромко начала она. - Подруги твердят, что в моей внешности есть что-то артистическое. Вот и пришла в ТРАМ.

- Ясно, прошу следующего. Басов Александр...

- Безумно люблю театр, давно мечтаю о нем, - взволнованно говорил высокий парень лет шестнадцати. - Работаю делопроизводителем в Совнархозе.

- Борчунов Вадим.

- Это я буду. Уже играл в театре. - Высокий красавец самоуверенно улыбнулся, показав белоснежные зубы. - В театре Вовки Корытина - знаете? вместе с Зоей Сазоновой. - Он остановил взгляд на миловидной девушке с пепельными косами, заложенными вокруг головы. - Но нам там не понравилось, вот мы и решили перекочевать к вам...

- Киреев Николай...

Круглолицый, среднего роста паренек смущенно мял в руках фуражку:

- Вообще-то я мечтаю стать красным командиром. Но меня пока не принимают. Работаю слесарем в железнодорожных мастерских. Мой дружок Андрей Ромашов уговорил меня попытать счастья в актерах. Он сам даже выступал раз в Булычевском театре, а сегодня вот не пришел...

- Где же этот Ромашов? - обратился Старцев к Оле.

- Не знаю, - пожала она плечами. - Он очень хотел в ТРАМ попасть. Может, уехал куда - он ведь в ЧК работает. Я с ним давно знакома. Парень болеет театром, даже пьесы и стихи сам пишет.

- Пьесы?

- Ну да. Он говорил, что хочет написать пьесу про революцию в нашем городе.

- О, это уже интересно, весьма... Когда он появится, вы его ко мне обязательно приведите. Хорошо, Оля?

* * *

Едва пробившись через толпу, рвущуюся к пароходу, Андрей вышел на полную сутолоки площадь у пристани. В голове шумело, перед глазами плыло: он же пьян и как вообще-то еще соображает, на ногах держится? Сосед по каюте буквально не просыхал всю дорогу: чемоданчик его оказался прямо-таки бездонной бочкой самогона. Не любит этот Филипп Антонович пить один... А Андрей решил, что раз нужно выяснить связи спекулянта, то отказываться от его компании не стоит. Но Коренастов держался и ни о каких связях больше не заговаривал. Как только пароход причалил, в дверях каюты показался благообразный бродатый мужик.

- О, Иван Иванович! - обрадовался Коренастов. - Начальство прислало? Наш возчик, губпросовский, - объявил он Андрею, - заботятся обо мне начальнички, чтобы с грузом не возился.

Черт бы тебя побрал с твоими заботливыми друзьями! Надо поскорее выбираться на пристань: может, там знакомые чекисты или милиционеры найдутся, помогут. Андрей быстро попрощался и вышел. Однако в страшной толкотне на пристани нечего было думать кого-нибудь разыскать. Несколько красноармейцев с трудом сдерживали натиск толпы. Один из них на вопрос, где комендант, только крепко выругался.

Кто-то тронул его за плечо. Филипп Антонович! Милости просим - легки на помине...

- В город? - Коренастов покачивался, видно, еще хлебнул с возчиком.

Андрей кивнул.

- Значит, вместе? Возьмем извозчика?

В руках у Коренастова был только его небольшой "самогонный" чемодан. Где же многочисленные тюки и ящики? "Эх, дурак ты, простофиля! - выругал себя Андрей. - Не надо было уходить из каюты. Ладно, поеду с этим".

Когда пролетка выехала наверх, Коренастова совсем разморило.

- Какая же это Гончаровская? - говорил он, заплетаясь, Андрею. Главная улица, а дома без стекол. Раньше тут что было - благочиние, чистота, витрины. А теперь вон - тьфу!.. Знаешь, поедем подальше от этой мерзости. К моей сестричке, на Северный Выгон. Там у меня еще самогончик есть, а?

Андрей кивнул.

- А сестренка моя, Симочка, знаешь? - Коренастов пьяно громко захохотал. - И еще там сестры Христа. Вот это цветничок!..

- Какие сестры Христа?

- "Какие, какие"! Говорю - христовы сестры. Увидишь...

Добротная пятистенка, выкрашенная зеленой краской, стояла на пустыре, окруженная сзади высоким забором с торчащими гвоздями.

"Мрачное место", - подумал Андрей, когда они выходили из пролетки перед крылечком с резными столбиками. Северный Выгон издавна славился в городе как прибежище воров. Еще до войны тут сгорели казармы и теперь высокая кирпичная труба от них одиноко высилась посреди пепелища. А неподалеку распространяла свои запахи городская свалка, по которой бродили стаи голодных одичавших собак.

- Да у вас, никак, пир? - сказал Андрей, когда Филипп Антонович, открыв своим ключом парадную дверь, ввел его в прихожую. - Вон как шумно...

В раскрытые двери была видна небольшая квадратная комната. При свете подвесной пятилинейной лампы вокруг стола, заставленного бутылями с самогоном, вареной картошкой, огурцами, жареной рыбой и еще чем-то, сидело несколько сильно накрашенных девиц - одна с гитарой - и два парня лет двадцати.

- А чего же? - ответил Коренастов. - Симочка моя - известная в городе хиромантка. Знаешь, как по руке гадает! Достатки у нее есть, отчего не повеселиться? А эти, - он махнул рукой в сторону девушек, - они и есть сестры христовы. Половину дома у нас снимают.

Навстречу им поднялась полная брюнетка лет двадцати восьми, в светло-голубом шелковом платье.

- Знакомьтесь, - сказал Коренастов. - Серафима Ивановна Ковригина. А это - друг мой, Андрей Лосев, хороший парень, прошу любить и жаловать. Давай, Андрей, с дорожки-то тяпнем по маленькой.

Шагая поздним вечером домой по совершенно безлюдной улице, Андрей инстинктивно сжимал в кармане рукоятку браунинга. Ну и места! Нападут бандиты - хоть кричи, хоть вопи, никто даже не покажется, не то чтобы на помощь прийти. А дом, куда он попал? Уж не притон ли какой бандитский? И сестры Христа - веселые. А хиромантка, гадалка эта, как кокетливо посматривала на него. Коренастов - тот сразу свалился совсем. Нет, не сестра она ему вовсе, врал он. Так с сестрами не разговаривают... И отчество у нее другое. Зато теперь точно известно, где этот спекулянт обитает... С утра к Никите - рассказать ему.

Вот поездка-то какая получилась! К Андрею вернулись грустные мысли. Неужели Наташа его разлюбила и вправду вышла замуж? Если б любила, обязательно написала бы, хоть матери его, а написала бы. А может, погибла?..

* * *

- Интересно, кто же такой этот Коренастов? - задумчиво говорил Никита. Он сидел на подоконнике и время от времени посматривал на улицу.

- Спекулянт, кто же еще, - отозвался от своего стола Андрей. - Я ж говорю: мешки у него там были, узлы...

- Я про эту хиромантку уже слышал. Говорят, здорово гадает.

- Вот у нее и погадай, кто такой Коренастов. Да что думать! Я который раз твержу: надо туда с обыском и брать их всех разом.

- А я тебе, Андрюха, который раз твержу: в нашем деле такая спешка годится только при ловле блох. - Никита рассердился, соскочил с подоконника и зашагал взад и вперед по комнате. - Ну, возьмем его, а что дальше? Сам говорил: сплавил свой багаж куда-то. Значит, от всего отопрется, даже если что было. Так, братишка, работать нельзя.

- Но я точно чувствую: контра. А еще связи какие-то, помнишь?..

- Это все слова, а нам факты нужны, факты, дорогой товарищ! И еще вещественные доказательства, вещественные! Ясно? Так что вот как поступим. Пойдешь в губпрос, выяснишь, кто такой этот тип, откуда. И наведайся еще к нему в гости. Я, знаешь, чем дольше в ЧК работаю, тем больше убеждаюсь: с маху рубить надо, когда вполне ясно, что контра. Да еще когда бандиты там, в лесу, кулачье... Так что учись, братишка, и не спеши. Понял?

- Понять-то понял, а только чует мое сердце: можем упустить этого. Андрей встал, махнул рукой. - Что тогда - будем слезы лить? И почему ты чутью моему не доверяешь?

- Плохо еще чуешь. Да не вздумай-ка самодеятельностью заниматься, как тогда... И со старухой - помнишь? - наколбасил. Я вот поговорил с ней по-человечески и выяснил: постояльца-то ей рекомендовал куликовский поп.

- Отец Константин? Не может быть! Бабушка моя все твердит: душевнее этого батюшки не встречала. А как ты узнал?

- "Как, как"! Пришел к бабке домой, в гости. Сахар принес, чай с ней пил. Ну и рассказал ей, значит, зачем это нам нужно, объяснил, что, мол, к ней, трудящей бабке, никаких претензий от пролетарской власти нет, а она должна помочь нам выяснить личность врага революции. Подход нужен к человеку, тем более, люди-то свои.

- Отец Константин? - задумчиво повторил Андрей. - Значит, арестуем его?

- Это зачем же опять так сразу? Может, и поп не виноват вовсе ни в чем. Вполне возможно, и его кто-то попросил за "крючника". Ты вон сам говоришь - добрый батюшка. Правда, я слышал, проповеди у него больно скользкие. Да кто из попов сегодня за Советскую власть молится? В общем, и здесь надо дальше тянуть эту ниточку. Возьми-ка и попа твоего куликовского на заметку.

- А как? Он же знает, верно, что я в ЧК работаю.

- Поговори с бабкой своей, с ее знакомыми, которые в церковь эту ходят. Узнай толком, что он там за проповеди произносит, у кого бывает, кто к нему ходит. А я попробую личность его выяснить. Надо сегодня же доложить Лесову об этих делах. Но вот если он спросит про сукно, то что ответить, не знаю...

- Мы же все время на "чапанках", - вставил Андрей, - по губернии мотались. И ранен я был. Что, Лесову не известно, что ли? А тут еще рыжий убит.

- Никто с нас этого задания не снимал пока, так что отвечаем за него полностью. И что рыжий убит, тоже не оправданье. - Никита остановился, посмотрел внимательно на Андрея. - Ты вот что: поговори-ка с матерью своей, спроси, когда я с ней повидаться смогу. Да так, чтобы не дома и не здесь.

- Может, у Кузьмича?

- У сторожа? Можно, он человек надежный, и сын у него геройский парень, я его знаю. Действуй!..

* * *

"Ночь-то какая, - думал Андрей, спотыкаясь на выбоинах тротуара, тьма-тьмущая, ни зги не видать". Они сегодня засиделись на заседании комсомольской ячейки, а когда вышли, Оля Смышляева крепко ухватила его за руку:

- Как хочешь, Ромашов, ты должен проводить меня. Одна боюсь.

- Ладно уж, - ответил Андрей, - только с условием: без дискуссий. А то у меня голова от них сегодня распухла. Я ведь на ячейку прямо после работы, и целый день не евши.

- Хорошо, хорошо, - рассмеялась девушка, - не буду. Лучше скажи, почему ты на занятия в ТРАМ не приходишь? Знаешь, как интересно актерским мастерством заниматься! Этот Старцев - молодец. Мы ему паек даже повышенный выхлопотали.

- Занят я очень, Оля!

- А мы уже рассказали о тебе Евгению Александровичу...

- Кому, кому?

- Да Старцеву же, режиссеру нашему! И про то, что ты в настоящем театре играл, и что стихи писал и пьесу собираешься сочинить. Он ждет тебя: пьеса нам нужна.

- Ну уж там - играл, писал, - пробормотал польщенный Андрей. - Пока ничего путного не написал, работаю день и ночь.

- Приходи, Андрюша. Мы по воскресеньям теперь в Нардоме собираемся.

- Приду как-нибудь. Вот освобожусь немного. Сейчас прямо ни минутки, сплю и то урывками...

Так незаметно за разговором дошли они до бывшей гимназии Якубовича, в которой теперь помещался интернат имени Карла Маркса.

- Пока, Оля, - попрощался Андрей.

Он подождал, пока девушка скрылась за дверью, скрутил махорочную самокрутку и быстро направился к Дворцовой улице, но тут же остановился. Черт! Совсем забыл, что дамба, соединявшая центральную часть города с западной, рухнула. Придется идти в обход - по Кирпичной. А может, лучше через Курмышок?.. И вот теперь бредет он по улице в такой тьме, что собственную руку протяни - не увидишь. Раньше, когда на Курмышке толкучка была да цирк, тут вечерами не так глухо было. А теперь огонька из домов не видно, не то что фонарь какой-нибудь горел бы. Вот бандюгам раздолье...

Андрей остановился. Ни звука, даже собаки не лают. Двинулся дальше. Где-то слева пугающей чернотой зиял глубокий Марышкинский овраг. Справа чуть светлее, там пустырь, заросший бурьяном. Еще раз остановился. Из оврага раздалось рычание, затем собачий вой - бродячие псы... Андрей вытащил из кармана револьвер. Вот дьявол, понесло его сюда!..

- Помогите!.. Караул, помоги-и-ите! - вдруг явственно услышал он.

Крик был приглушенный, будто кому-то зажимали рот, и разом оборвался. Андрей остановился как вкопанный.

- Помоги-и-и-и... - снова донеслось до него.

Надо идти на помощь. А если там их целая банда? Да что это он чекист, комсомолец... Крик женский, определенно... А он еще раздумывает. Из оврага кричат, где-то у мостика. "Ну что ж, пошли, Андрей Васильевич!"

Осторожно, стараясь не шуметь, он стал спускаться по крутому откосу. Совсем близко послышалось журчание. Ручеек... Значит, он уже на дне оврага. Пригнувшись, двинулся вперед, то и дело спотыкаясь на бугорках, проваливаясь в какие-то ямки.

- Ну что ты орешь, паскуда? - услышал он вдруг совсем близко и тут же замер, прилег на землю.

- Тебя же живой хотят оставить, - гнусаво сказал кто-то другой, - а ты тявкаешь. - Еще слово - придушу, как блоху!..

- Сбежал твой кавалер - и следа нет, - вставил еще один бандит.

"Третий, - отметил Андрей. - Сколько же их?"

Дальше медлить было нельзя. Андрей быстро вскочил, затопал ногами по сухим веткам, закричал:

- Давай, Николай, заходи справа! Ты, Золотухин, к мостику, к мостику. Сдавайся!..

Он выстрелил два раза во тьму, остановился, прислушался. Бегут! Только топот раздавался вдоль оврага, а кто-то из бандюг с испугу ломился прямо вверх по крутому склону. Андрей снова выстрелил. Бандит на склоне притих на мгновение, а потом с новой силой стал продираться через кусты. Не прошло и минуты, как все стихло. Андрей усмехнулся. Ну и драпанули... Не ожидали небось, что здесь кто-то окажется, а тут на тебе - так смазали пятки, что и на самокате не догонишь. Но где же женщина?

Еще несколько шагов вдоль ручья. Вот и мостик чернеет над оврагом. Где же она? Молчит. Испугалась до смерти и молчит, а темень такая...

- Эй! - крикнул он. - Где вы там, отзовитесь!..

Молчание... Вот еще забота, черт возьми! Будто вымерло после стрельбы все вокруг. Шаг, еще шаг... Чуть не упал - споткнулся обо что-то. Да это же тело, человек... Неужели успели убить? Он присел, зажег спичку. Девушка, бедняжка, лежит, одежда растерзана, глаза закрыты... Спичка догорела, обожгла палец. Мертвая? Андрей торопливо зажег вторую спичку, дотронулся до ее глаз. Веки чуть дрогнули. Жива!.. Побежал к ручейку, обмакнул носовой платок в воду, снова к ней - приложил ко лбу. Послышался долгий вздох.

- Пожалуйста, - чуть слышно прошептала она, - берите все-все, только не убивайте...

- Ничего мне не надо, - ответил Андрей. - Убежали бандиты, не бойтесь...

- А вы кто?

- Андрей я... Да вы вставайте, накиньте плащ. Вот вам. - Он быстро снял свой видавший виды брезентовый балахон. - Я вас провожу домой.

- Спасибо, я живу на Старом Венце. - Все еще дрожа, она встала, взяла плащ. - Спасибо!

- И как вы тут оказались в такой час? - спросил Андрей, когда они выбрались на дорогу.

- У меня жених, Вадим, на Курмышке живет. Мы у него засиделись, потом он провожал меня домой. А тут на мостике эти... Вадим убежал, они меня и схватили.

- Убежал? Хорош жених! Невесту, значит, бросил и убежал?

- Что он мог поделать один против троих! Вы не думайте, он даже крикнул, что за помощью пойдет. Я слышала, точно. А бандиты только засвистели ему вслед.

- То-то они сразу побежали от меня - видно, решили, что уже пришла эта помощь. - Андрей чуть поддерживал свою спутницу под локоть, лица ее он не видел. - Ну а кто же такой ваш жених?

- Вадим, я же сказала, Вадим Борчунов, телеграфист. А вас как зовут?

- Ромашов, Андрей...

- Ромашов... Ромашов?.. Я эту фамилию вроде уже слышала... Где же? А, в ТРАМе, кажется. Вы на занятия туда ходите?

- Нет, не хожу. Пока... Времени все не хватает.

- А чего же о вас там будто говорили? Постойте-ка, постойте... Евгений Александрович сказал, что вы пьесу для нас сочиняете. Правда?

- И пьесы еще никакой не сочиняю. Хотел только, а кто-то уже раззвонил об этом на весь город. Наверно, Оля Смышляева наговорила. Я ведь с этим Старцевым не знаком даже. А вы что, в артистки пошли?

- Теперь в ТРАМе занимаюсь, а раньше мы с Вадимом в театре Вовки Корытина были... Ну, вот и мой дом...

Они остановились у двери двухэтажного деревянного особняка.

- Вы подождите, я переоденусь и верну вам плащ.

Когда тяжелая парадная дверь захлопнулась, Андрей поднялся на ступеньки. Буржуйский особняк. Чей, интересно! Он зажег спичку, осветил медную табличку на двери: "Николай Николаевич Сазонов, врач-терапевт. Прием больных ежедневно, кроме воскресенья, с 5 до 7 часов вечера". Известный на весь город доктор. А девица кто же - дочка, племянница ему? Ребята скажут, недорезанную буржуйку спас. Нет, не так, она же вон в Театре рабочей молодежи... Рабочей... И доктор - не обязательно буржуй. Интеллигент... Хотя... Дом-то какой...

Андрей совсем было запутался в своих определениях, когда дверь вновь отворилась и в освещенном проеме показалась его незнакомка с плащом в руках. За ней виднелось заплаканное круглое женское лицо.

- Извините, заставила вас ждать. Хотела познакомить вас с папой и мамой, но они спят. Лучше не беспокоить их сейчас - перепугаются. А это тетя моя. Спасибо вам еще раз, большое спасибо... Приходите к нам завтра. Ладно? Да, меня зовут Зоя, Зоя Сазонова. Вы сегодня спасли меня, вы мой спаситель. - Она быстро обняла Андрея и поцеловала в лоб.

Андрей смущенно отступил на шаг:

- Ну уж и спаситель... Простая случайность.

- Нет, нет! - вмешалась тетка. - Вы вытащили нашу девочку прямо из могилы. Ужас какой! Приходите к нам завтра обязательно. Зоенька, Николай Николаевич, все мы теперь вечные ваши должники...

* * *

Жарким августовским днем по Волге двигалась небольшая двухвесельная лодка. У руля сидела девушка с длинной косой, перекинутой на грудь. Чуть прищурившись от ярких лучей солнца, уже начавшего клониться к закату, она то посматривала вдаль, то на двух гребцов, старательно боровшихся веслами с быстрым течением могучей реки.

Лодка двигалась вперед очень медленно, и девушка, чуть улыбаясь, еще раз взглянула на гребцов:

- Ну что же вы? Силенок у вас не хватает, что ли, против течения выгрести. А еще хвастались: как на катере поплывем!

Парни сильнее заработали веслами. "Ишь как налегли! - насмешливо подумала девушка. - А все же они оба красивые: и тот и другой". Ребята действительно были как на подбор широкоплечие, голубоглазые. У того, что справа, - Вадима - выражение лица надменное, даже слегка высокомерное, губы капризно изогнуты. У Андрея лицо попроще, но добрее, а высокий лоб делает его похожим на какого-то мыслителя или отшельника.

Зоя щурилась на солнечные зайчики, бегущие по воде. Вадима она знает уже больше года. Совсем, недавно думала, была даже уверена, что любит его очень крепко, что лучше его нет на свете. И подруги ей все с завистью твердят: "Ну и везет тебе!" Они даже обручились с Вадимом. Мама очень довольна, ей Вадим нравится - интеллигентный, коммерческое училище окончил, умеет одеваться и держать себя в обществе. А что телеграфист, то это ненадолго: кончится вот скоро власть большевиков - и выйдет в люди. У родителей его двухэтажный каменный дом на Курмышке.

Но то, что случилось три дня назад... Бросил ее бандитам. Говорит, на него тоже напали и он дрался, а потом его чем-то ударили и он упал без сознания. Червячок сомнения точит Зою: уж не струсил ли ее жених - этот надменный красавец? А любит ли он ее так, как говорит?

Да, не подоспей вовремя Андрей, может, и не кататься ей уже никогда в отцовской лодке по реке. Андрей-то выказал себя настоящим храбрецом. Гм, чекист!.. Все их знакомые с ужасом говорят об этих чекистах: мол, они чуть ли не хуже бандитов. Один папа насмешливо улыбается при таких разговорах. И ведь ему бы ужасаться больше всех: два раза его в ЧК забирали, потом отпускали. А он, видишь ли, смеется. Почему?.. Да и Андрей совсем не похож на тех страшных людоедов, какими ей рисовали чекистов. Очень милый юноша...

А как Вадим взбеленился, когда она пригласила сегодня Андрея покататься с ними на лодке! Доктор Сазонов - заядлый рыболов - собрался на рыбалку, она услышала и тут же решила: "И мы поедем с папой все - я, Вадим и Андрей!" Вадим даже вызвал ее в соседнюю комнату. Стоит злой, бледный. "Зачем, - говорит, - ты этого суслика с собой тянешь? Ты же моя невеста, что люди подумают?" - "А что такого? - ответила она. - Андрей мне жизнь спас, когда ты сбежал. Как я могу не пригласить его? Что же, прикажешь уехать с тобой и его тут, дома, оставить?"

Они подвезли отца в Подливенский лес, а сами движутся теперь вверх, пообещав зайти за ним на обратом пути. Хорошо как на реке! Только пустынно очень. Раньше, бывало, когда она с папой каталась по Волге, сколько тут было лодок, барж, плотов. Пароходы, буксиры вверх и вниз, как извозчики на Гончаровской. А теперь? За все время только двух рыбаков на каких-то утлых лодчонках встретили. Война... Хотя нет... Вон буксиришка пыхтит, две баржи громадные вниз тянет. А это что? Пароход от города идет, пассажирский вроде. Ну, сейчас волна будет!..

- Держитесь! - крикнула Зоя гребцам. - Покачаемся!

Пароход быстро поравнялся с баржами, и шлюпка оказалась в середине между ними. Девушка встала на корме во весь рост, помахала людям, переполнявшим верхнюю палубу, и стала раскачивать лодку. Андрей и Вадим приналегли на весла, стараясь развернуться носом к крутой волне, поднятой судами.

Но что это? Только-только на корме возвышалась легкая фигурка Зои в развевающемся на ветру платье. Вадим так и застыл с поднятым над водой веслом. А Андрей мгновенно бултыхнулся через борт, шлюпка резко накренилась, сильно качнулась на другую сторону. Едва Вадим успел схватить второе весло и сделать несколько гребков, а то бы лодка перевернулась. Совсем рядом виднелась голова Андрея. Одной рукой он поддерживал девушку, другой уцепился за борт.

- Давай к берегу!

Когда через несколько минут нос шлюпки был вытолкнут на горячий песок пологой песчаной косы, Зоя подошла к Андрею, взяла его голову в руки и трижды крепко поцеловала в губы.

Вадим стоял бледный, опустив руки, и старался не смотреть на них...

* * *

Опять на улице тьма-тьмущая, городская электростанция работает через два дня на третий. Вот и Новоказанская, через пять минут он будет наконец на своей Верхнеполевой. Андрей остановился, закурил. Сегодня часа четыре дежурил возле дома отца Константина. Они с Золотухиным решили проверить куликовского попа после того, как Евдокия Борисовна рассказала Никите о его родственниках.

Однако ни посещения церкви, ни наблюдения за поповским домом пока ничего не дают. В проповедях своих батюшка вроде политики не касается. Ходит только в церковь и на рынок. В дом к нему за эти две недели ни разу - ни днем ни ночью - никто посторонний не заходил. Вот только субботними вечерами да по воскресеньям в церкви бывает много народу и уследить за всеми, кто говорит с батюшкой, практически невозможно. Но и здесь вездесущий Золотухин установил: ни с какими подозрительными людьми поп вроде не общается. Андрей настаивал на обыске.

- Нельзя это так, без причины, делать, - сказал в ответ председатель губчека. - Сами знаете: каждый непродуманный шаг в отношении духовного лица может вызвать недовольство среди верующих. А нашим врагам только этого и надо. Вспомните, как весной в Сенгилеевском уезде провокаторы специально арестовывали попов, закрывали церкви, устраивали в них склады. К чему это привело? К кулацким "чапанкам" стали примыкать середняки, даже некоторые бедняки. Нам нужны факты, только факты.

"Отец Константин и этот Коренастов - твои дела, - говорил Никита Андрею. - Ты сам все должен с ними выяснить. Не забывай, что именно поп рекомендовал того типа в квартиранты". Из-за этого Андрей все другие дела забросил. Оля Смышляева даже грозится пожаловаться в ячейку: мол, пьесы не пишет, пусть обяжут его, как члена РКСМ. Да ведь ему и самому хочется попасть в ТРАМ...

Занятый своими мыслями, Андрей медленно шагал во тьме мимо полуразрушенного барского особняка, от которого остались одни стены. Слева тянулся пустырь. Не сразу услышал он свист позади. Может, огонек от его папироски увидели? Бросил окурок и быстрее пошел посреди мощенной булыжником мостовой, залитой липкой грязью.

Но вот впереди тоже послышался свист. Бандиты? Сколько же стычек у него было с ними в эти годы! Неужели сейчас за ним охотятся? Проверим! Он остановился, вытащил из карманов револьвер и зажигалку, осторожно присел, зажег огонек. Не успел его погасить, как одновременно с двух сторон снова раздался резкий посвист.

Да, аховое ваше положение, товарищ Ромашов. Сегодня бандиты не защищаются от тебя, а сами нападают. И отступать некуда - они спереди и сзади. Слева - заборы и свирепые цепные псы. Петляя, он побежал вправо. Где-то близко прожужжали как бы два шмеля. Стреляют! И тут же он провалился куда-то. Черт!.. Вода... Канава... Он поднялся и, согнувшись, побежал дальше по воде, по дну узкой траншеи. Над головой снова просвистела пуля. Вдруг споткнулся и упал. Ладно!.. Подходите, встречу, как надо! Шесть пуль вам, седьмую - мне. Он приподнялся, но в это мгновение земля мягко вздрогнула, в грудь упруго толкнула какая-то волна. Небо озарила гигантская вспышка. Оглушенный, он снова присел. И снова взрыв... За ним еще и еще. Что это?..

Андрей встал на колени. Светло как днем. И не стреляют. Убежали? Он вылез из канавы. Да это же пожар! Целое море огня вздыбилось совсем рядом - над длинным уланским манежем, тянувшимся вдоль Верхнеполевой улицы. "Там гараж, - мелькнуло в голове, - машины губтрамота. Погибнут автомобили!"

У манежа опять послышались взрывы - послабее. Андрей вздрогнул и бросился вперед. Громко зазвонил колокол в куликовской церкви. Из деревянных домиков выбегали на улицу полуодетые люди, слышались крики, детский плач, истошный лай собак. А если пламя перекинется на бревенчатые дома Верхнеполевой, что тогда?

Мокрый, грязный стоял Андрей в молчаливой, как бы оцепеневшей от страха толпе. Сильный озноб пронизывал его насквозь. Грозно потрескивало пламя, разгораясь все сильнее. Красные языки, казалось, лизали даже темный небосвод, искры летели во все стороны. Время от времени где-то в глубине слышались взрывы, и тогда пламя вспыхивало с еще большей силой.

- Бензин, - сказал кто-то, - бензин взрывается. Там его - бочки целые, и в автомобилях еще...

Надо было что-то делать, куда-то бежать, тащить воду, тушить, поливать стоящие вблизи строения. Но Андрей чувствовал, что не может сдвинуться с места, - ноги как ватные, голова кружится, в глазах красные пятна.

Послышался шум автомобилей, звон колокола, стук колес конных упряжек по булыжной мостовой. Это подъехали сразу две городские пожарные команды. Вот и свои - чекисты - прибыли. Однако все только останавливались и смотрели. Сделать что-либо было невозможно: бурное пламя перекинулось на огромное деревянное здание стоящего рядом склада и на длинные корпуса уланских казарм. Вскоре вокруг бушевало необъятное море огня. Толпа подалась от жара назад. По крышам близко расположенных домов забегали люди с ведрами - поливали, чтобы не занялось.

К Андрею подошел Никита:

- Ты что? В каком виде?

- Бандюги, св-волочи, стреляли. - Андрей с трудом разлеплял губы, стараясь унять озноб. - В к-канаву в-влете-е-ел... А п-потом эт-то, - он кивнул на пожар.

- Да ты болен, видно, совсем. Иди домой, без тебя тут разберемся.

Андрей с трудом выбрался из толпы и, шатаясь, словно пьяный, побрел к своему дому...

* * *

- Выполнила просьбу - была у твоего спасителя, - говорит Зое тетя Оля, удобно расположившись с папиросой в руке в глубоком кресле. - Даже не ожидала, что у простых мужланов дом может быть такой - просторный, чистый. Вот детей у них, как полагается, целая куча.

- Тетя, тетечка, не отвлекайтесь. Как Андрюша? Я же вас не о доме просила узнать, а о нем. Третья неделя, как исчез.

- Жив твой Андрей. Только болен очень, без сознания лежит. Его мать... Миловидная женщина у него мать, весьма. Лицо круглое, смуглая такая, брюнетка. И моложавая. Не скажешь, что детей у нее столько...

- Что его мать говорила, почему он без сознания?

- Вечно ты прерываешь... Ага, она сказала, что доктор определил воспаление легких. Он где-то промок. Его лечат, но ему становится все хуже...

- Хуже?

- Да, да. Теперь предполагают, что испанка примешалась. Как бы не умер, бедняга...

Доктор Сазонов долго не мог понять, чего от него хочет дочь.

- Его же лечат, зачем я там?

- Но доктор не может определить, что у него. И он умрет...

- Ну вот еще! Неудобно мне самовольно вмешиваться, когда другой врач лечит.

- Удобно! Папа, он мне дважды спасал жизнь. И потом...

- Что потом?

- Я люблю его, понимаешь, люблю!..

- Любишь? А как же Вадим? Ведь вы помолвлены.

- Он подлый трус, бросил меня тогда. И лжец! Мне недавно рассказали: видели его с какой-то девицей, такой, знаешь... И потом он на Северный Выгон зачастил - к гадалке ходит, водку пьет. Что за гадалка, у которой выпивают?..

- Просто парень красивый, вот девицы из зависти и наговаривают.

- Возможно. Но мне и Оля Смышляева говорила. У нее самой жених, что ей завидовать...

Через час Евдокия Борисовна с удивлением открыла дверь самому известному в городе доктору.

- Пока я вымою руки, поставьте ему, пожалуйста, градусник, распоряжался он. Сейчас послушаем вас, молодой человек... Прошу всех покинуть комнату.

Когда Сазонов вышел от Андрея, домочадцы с тревогой ожидали его в большой комнате.

- У юноши двустороннее воспаление легких. Но... - Сазонов сделал паузу и сквозь очки строго посмотрел на всех. - Но положение чрезвычайно осложняется тем, что у него еще сыпной тиф. Не сегодня завтра будет кризис. Я ему сделал укол, нужны еще лекарства. Вот рецепты... Дежурить у его постели следует целые сутки. Понятно? Завтра в это время я приду снова...

Через несколько суток Андрей впервые за две недели пришел в сознание и открыл глаза. А спустя еще неделю он, пошатываясь от слабости, уже бродил по дому и жадно поедал все, что ему подкладывали мать и бабка.

Особенно его поразило известие о том, что к нему приходил несколько раз сам доктор Сазонов.

- Кто его звал?

- Не знаю, - ответила Евдокия Борисовна. - Пришел и сразу тут командовать принялся. Зато вылечил он тебя, спас!

- Это Зоя, она!

- Какая Зоя?

Андрей так и не ответил матери - в комнату вошел Золотухин.

- Никита!..

- Он самый, собственной его величества персоной. Значит, выкарабкался, добрый молодец? Вишь как тебя прихватило - и сыпняк, и воспаление легких, все вместе. Да, а Сазонов, оказывается, мужик правильный, дело свое знает. Я-то его за буржуя недорезанного считал.

- Да нет...

- Знаю, знаю. Ты уж помолчи. Тут ребята тебе кое-что прислали. Небось с разносолами у вас в доме не ахти...

- Никита, а что с манежем?

- Сгорел, братишка, дотла... А почему - только догадываться можем. Думают, сторож бензином хотел спекульнуть и стал его переливать из бочки. То ли он при этом спичку зажег, то ли курил, но, в общем, взрыв получился хороший. А там этого горючего знаешь сколько было!

- Как же он так, сторож-то?

- Именно это пока и неясно. Человек, говорят, был осторожный, спокойный и тихий. На вашей улице жил. Может знаешь? Дом его в том конце. Все в один голос утверждают, что он за версту с огнем к бензину боялся подходить. И выпивал редко, богобоязненный старик был.

- Может, подожгли?

- Вполне возможно. Мне теперь и это дело поручили, завертелся совсем. Лесов и Крайнов в последнее время взяли себе манеру: как что посложнее Золотухину. Хоть смейся, хоть плачь. А тебе вот приказ принес: велено сидеть дома и поправляться. На все время выздоровления выхлопотало тебе начальство усиленный паек. Ясно? То-то же. Спи, отъедайся, жирок нагуливай. Ну, бывай!

Глава 6

В ЛОГОВЕ

23 с е н т я б р я 1919 г о д а. Решил, наконец, вести дневник. Когда болел, начал записывать все подряд - что ел, как ругался с бабушкой, кто приходил ко мне... Потом вышел на работу - и стало не до записей. А позавчера наступила передышка - два дня был на первой губернской комсомольской конференции. Сидели с утра до самой ночи, но после моих походов - отдых. Сегодня конференция закончилась, пришел домой - все спят. Перечитал прежние записи и подумал: ерунда какая-то. И порвал их. А теперь решил: нехорошо бросать начатое дело на середине. Но теперь буду записывать только самое интересное в своей жизни.

Вот, к примеру, сегодня мы выбрали свой первый Симбирский губком комсомола - конечно, важное событие! А еще выбрали делегатов на II Всероссийский съезд Коммунистической молодежи. Я им позавидовал: в Москву ребята отправляются. И решил: тоже поеду туда - учиться, только позже, когда окончательно победит мировой пролетариат. Вот только не знаю еще, кем стать - чекистом или актером...

6 о к т я б р я 1919 г о д а. Опять давно не писал. Занимался пожаром в манеже, допрашивал задержанных. Ничего толком выяснить не удалось. Сказал Золотухину, что сейчас не время так возиться с контрой: Деникин наступает и надо идти на фронт, а контру - в расход, и крышка!.. Но он закатил мне в ответ такую речь - на целый час. Частично с ним согласился: Никита парень все же головастый, прав. Он считает, что в Симбирске действует такой же подпольный "Национальный центр", как и в Москве. Там его наши еще в прошлом месяце ликвиднули, но Никита сказал, что нутром чувствует: у этих гадов есть отделения в других городах.

Решили, что я возобновлю свои встречи с Коренастовым. Это я настоял: очень подозрительный тип, хотя Золотухин и считает его мелким спекулянтом.

Позавчера на Казанке был субботник. Из губчека все свободные ходили. Весело было - выгружали из вагонов дрова, расчищали пути и песни пели. А потом поехали в Чуфарово - вытаскивали из-под насыпи разбитые вагоны. Там поезд чапанники еще весной под откос пустили. Хоть и голодные мы были зверски, а работали дружно.

23 о к т я б р я 1919 г о д а. Вчера многие наши уехали на фронт воевать с Деникиным. А меня опять не отпустили. Вот не везет: из школы Карла Маркса уже второй набор комсомольцев добровольцами ушел, а мне Лесов не разрешает. Ну, я еще своего добьюсь!

Неделю назад был на Северном Выгоне, у Коренастова. Мрачное место: грязь непролазная и ни одного фонаря. А самогонщиков там, ворья, бандитов, спекулянтов!.. Золотухин велел сопровождение взять, а то кокнут. Но я ему доказал, что это может только попортить дело.

Мы уже разузнали, что Коренастов действительно агент по снабжению Симбгубпроса. Раньше в Самаре в приказчиках у какого-то галантерейщика-купца работал. В городе появился месяцев десять тому назад; купил вместе со своей сожительницей Ковригиной Серафимой Ивановной дом.

Вот Симочка - эта оказалась фруктом. Ее мать содержала публичный дом на Буинской улице, а дочь училась в гимназии, потом несколько лет где-то пребывала. Сейчас ей двадцать восемь и она - известная в городе гадалка. Отбою от желающих попытать свою судьбу у нее нет. "Вот это-то и самое трудное для нас, - сказал мне Никита. - К ним под видом посетителей кто угодно ходить может". И еще одно здесь интересно. Коренастов сдает вторую половину дома какой-то женской религиозной общине. А Золотухин узнал: две женщины из этой общины жили раньше в доме у Симочкиной мамаши.

Пришел я к Коренастову под вечер. "Ба, говорит, сколько лет, сколько зим! Где ты пропадал?" Объяснил, что болел сыпняком. А потом я вытащил из карманов две бутылки самогона и он заявил, что я парень хороший, сразу ему понравился, еще на пароходе. Позвал свою "сестрицу"...

Коренастов ничего такого, как на пароходе, не говорил, больше молчал. А Симочка все предлагала мне погадать, а то начинала говорить, какой я симпатичный парень. Она гитару притащила, песни пели. Потом вдруг кто-то постучался. Коренастов ушел открывать, а "сестрица" - она совсем опьянела - и говорит: "Ты мне нравишься. Приходи, когда брата не будет. Он недели через две на целый месяц собирается уехать". Только успела сказать, как хозяин ввел трех парней.

Я взглянул и обомлел: двое незнакомые, а третий - Вадим Борчунов. "Ну, - думаю, - все. Пропал!" Он же за Зою меня теперь ненавидит. Так что вполне может продать, хоть и комсомолец. Пощупал я для успокоения в кармане браунинг, встал и как ни в чем не бывало: "Здравствуйте, меня зовут Андрей", а сам покачиваюсь - вроде пьяный.

Вадим только глянул на меня и так сквозь зубы: "Мы, кажется, знакомы". А я ему: "Ну, конечно. Вы же Зои Сазоновой жених!" Он сразу покраснел, посмотрел на Симочку. Та встала и говорит: "Я сейчас. Мальчики, за дамами на другую половину сбегаю". Вадим улыбнулся: "Давайте ради встречи выпьем" - и вытаскивает из кармана бутылку...

Потом девушки пришли. Даже Коренастов разошелся - плясать стал. И я вдруг понял, что это за община у них такая религиозная - обычный притон. Так и доложил Золотухину и Лесову и еще сказал, что немедленно надо облаву устроить - прикончить это гнездо. А они мне: "Коренастов уедет. Надо пойти туда и попытаться разузнать все получше, а не пробавляться догадками". Такие дела...

* * *

В последнее время Борчунов зачастил к Симочке. Даже Коренастов, обычно встречавший его радушно, начал коситься. Но Вадима неудержимо влекло в этот дом. Началось это месяца три тому назад, после того как Андрей Ромашов спас Зою Сазонову на Волге. Вадим быстро почувствовал, как изменилось к нему отношение девушки. Нет, он вовсе не любил ее до потери памяти - просто она ему нравилась, как и другие хорошенькие девушки. Но он считал, что ему уже пора как-то устраиваться в жизни, приобретать себе положение. А у Зоиного отца - прекрасный особняк, сам он - известный врач и, конечно же, по убеждению Вадима, имеет где-то надежно припрятанный капиталец. Ну чем не партия! В этом взгляде утвердил Вадима и его отец бывший самарский купец, ловко разыгравший еще перед войной банкротство и наживший таким образом немалые деньги. Их семья тогда переехала в Симбирск, где отец купил каменный дом.

Когда Вадиму показалось, что невеста разлюбила его, он решил выяснить свои сомнения у известной в городе гадалки. Симочке очень понравился высокий красавец. Правда, молод, но какое это имеет значение! И знаменитая хиромантка чуть ли не два часа гадала парню... Коренастов, войдя в комнату, быстро оценил положение. Вадима тут же пригласили к столу, напоили, познакомили с девушками из общины. Так он стал ходить на Северный Выгон. И Симочка, особенно когда не бывало "брата", не обделяла его вниманием. Парень в наплыве чувств как-то обещал даже жениться на ней. Вот почему он так смутился, когда Андрей сказал, что знает его как жениха Зои.

Но сегодня за столом не было ни Симочки, ни девушек, встретил его один Коренастов.

- Пошли в церковь, - коротко объяснил он. - А ты, я вижу, расстроен чем-то? Давай-ка тяпнем для хорошего настроения. - Филипп Антонович поставил на стол бутыль самогона и миску квашеной капусты.

Они молча выпили.

- Эх, парень, до чего тебя бабочки довели, - продолжил хозяин. - Вон даже с лица спал. На Зое Сазоновой собираешься жениться? Собираешься - я знаю. И моей сестрице тоже ведь предложение сделал. А она, дуреха, и растаяла вся. Не подумает даже, что старше тебя почти на десять лет. И Женьке рыженькой из общины нашей предлагаешь жениться...

- А это вы откуда знаете? - встрепенулся Вадим.

- Да вот фотография твоя, голубчик, ей даренная. Что на обороте писано? Читай! Не хочешь? То-то же...

- Да что вы, Филипп Антонович! Это просто так... И Симочке тоже вот...

- А что, если Зоя узнает?

- Не узнает. К тому же... К тому же она и так меня бросать собралась. К этому суслику белобрысому из ЧК переметнулась...

- К кому, к кому? - Коренастов наполнил опустевшие стаканчики.

- К Андрюшке Ромашову. Вы ж его знаете - он у вас тут был. Помните, я с приятелями приходил. Вы еще на пароходе с ним познакомились...

- На пароходе? Так он не Лосев?..

- Ромашов, Ромашов! Я его хорошо знаю. Чекист! Меня когда в комсомол принимали, ему такие дифирамбы пели.

- Чекист, говоришь? Точно?

- Еще как точно! В губчека работает. Когда он Зойку от бандитов спас, его мой будущий тесть пригласил к себе. А там как увидел его доктор Суров, сразу признал: он у него в доме обыск делал. Убил бы его за Зойку! Видеть не могу. И зачем он сюда приходил? Я бы дернул еще стаканчик. - Вадим совсем захмелел, язык его заплетался.

- На, пей. И забудь об этом. А то ты все на баб сводишь. Кто о чем, а шелудивый всегда о бане твердит. Пора бы тебе за дело настоящее браться. Одними женитьбами жизнь свою не устроишь. Думаешь, комсомольцем стал - так все образуется. Шиш!.. Они вон еще раскопают, кто твой отец, узнают, как ни ловчи. С ними знаешь как надо? - Коренастов поднял глаза на собеседника и, увидев, что тот уже спит, положив голову на руки, с досадой сильно толкнул его. Мертвецки пьяный парень кулем свалился под стол.

Чекист! Как же теперь быть? Филипп Антонович поднялся, прошелся по комнате. А может, за его домом уже наблюдают? Да нет, глупости! Если бы следили, он заметил бы, опыта достаточно. Однако предпринимать что-то надо... Его размышления прервал осторожный, но настойчивый стук. Что обыск, уже?.. Нет, нет, без паники! Так с обыском не стучат... Он налил в стакан самогон, выпил одним глотком и пошел к двери.

- Кто?

- Скажите, Синегубов Сергей Сергеевич не здесь живет?

- А вы ему кем приходитесь?

- Двоюродным братом, - донеслось снаружи.

- Свой, - с облегчением вздохнул Коренастов и загремел засовами.

В свете керосиновой лампы перед ним возник высокий носатый мужчина в крестьянском чапане и широкополой шляпе.

- Привет, Антоныч! Не узнаешь? - Гнусавый голос незнакомца что-то напоминал хозяину, но он только молча пожал плечами.

- Сейчас узнаешь. - Пришелец сбросил прямо на пол чапан, снял шляпу и... сдернул нос. - Ф-фу, проклятый! И как только актеры эту муру на лицо цепляют! Я прямо измучился. Теперь признаешь? - На Коренастова уставилось уродливое безносое лицо бывшего начальника контрразведки каппелевцев Баньковского.

- О, господин полковник! Как это вы решились пожаловать сюда? Вас же в городе многие знают.

- Для этого нос проклятый и приклеил - чуть не задохнулся. Ну, здорово, давно не виделись.

- С прошлого года. Вы зачем к нам?

- Дела, дружище, дела. Личные и государственные. Как брат поживает?

- Убили его красные. Он у Ухначева начальником штаба был.

- Ай-яй-яй, не знал, не знал. Жаль, хороший офицер был. Сочувствую от души. Может, пригласишь, наконец, в комнату? Или у тебя там есть кто?

- Есть, парень один, спит пьяный. Проходите.

- О, да у вас тут выпивка! Это хорошо. - Баньковский быстро налил себе полный стакан. - Твое здоровье. Времени мало, давай о деле, - он покосился на спящего на полу Вадима.

- Ничего, его пушечным выстрелом не добудишься. Ладно, ладно, я его вытащу. - Коренастов подхватил Вадима за ноги и поволок в спальню Симочки. - Теперь можете совсем не беспокоиться, - сказал он, плотно прикрывая дверь.

- Вам следует срочно получить большую партию боеприпасов и оружия. Там же...

- Трудно очень стало ездить по Волге - чекисты везде шныряют, выглядывают, выискивают.

- Ничего не поделаешь. Вывезти оттуда надо, не медля. Сами знаете, держать там долго невозможно.

- Придется не в город, а прямо в лес доставлять.

- А что, тут вам не надо?

- Здесь уже заполнено все. Хватить должно на всех, в случае если удастся подняться. А вы почему же сами приехали? По почте удобнее и безопаснее.

- Говорю же тебе, личные дела были. Вот заодно и зашел. Так надежнее, чем письмом. Сам знаешь, как они теперь идут. - Баньковский налил себе еще стакан и покосился на капусту. - Чего-нибудь посущественнее нет?

- Сейчас принесу...

- Ну, рассказывай, как в Симбирске жизнь, - благодушно сказал Баньковский, когда они уже вдвоем выпили и закусили, - как большевички тут орудуют. Был я сегодня у своего дома. Поглядел и ахнул: одни стены. Разграбили товарищи, все добро вывезли. А потом прошелся, посмотрел: у Кирпичникова, Заборина, Балакирщикова - везде то же самое. Прямо плакать хочется. Может, и в самом деле господь бог наказывает нас, православных, за грехи наши, а?

- Да какие там грехи! Добренькие слишком с ними были - вот и расплачиваемся. Крепче зажимать надо было. И казней, казней побольше! А то, видите ли, ссылки им...

- Может, ты и прав. Вон твой друг Никита Ухначев как с мужиками расправляется - почище, чем я в контрразведке. Его и боятся, по всей губернии страх нагнал, второй год изничтожить не могут. Так-то... Ты ему оружие-то побыстрее подкинь, понял? А то вы тут в городе все медлите.

- В такой обстановке хочешь не хочешь приходится в союзнички всякую шваль брать - анархистов, эсеров... Вот и либеральничаем.

- Да-да... Ну, ничего, большевиков задавим, с этими быстро расправимся. Давай-ка выпьем. - Баньковский снова поднял полный стакан и взглянул на Коренастова. Тот спал, положив свою большую лохматую голову на руки.

- Ого, хозяин-то, кажется, уже бай-бай, - негромко сказал сам себе полковник. - Что ж, и без него не заскучаем.

Он допил свой стакан. Затем открыл грязный брезентовый портфель, с которым пришел, и стал вытаскивать из него какие-то бумаги. Наконец с самого дна достал объемистый узелок, положил на стол и развязал. Тускло заблестели золотые браслетки, ожерелья, кольца, сверкнули яркими лучиками бриллианты.

Баньковский несколько мгновений молча любовался своим богатством. Да, черт возьми, он все же сумел раздобыть себе кое-что на черный денек! А ведь два состояния когда-то прожил! Ну что ж, господа хорошие, вы здесь себе воюйте с большевиками, а с него хватит. Все равно толку нет и не будет. Теперь бы только пробраться из России за границу. В Париж - вот куда надо ехать...

Углубленный в свои мысли, полковник не слышал, как скрипнула дверь и в столовую вошла молодая женщина в халате, с распущенными волосами. Симочка недавно вернулась - прошла в дом через половину религиозной общины. В спальне увидела на полу спящего пьяного Вадима и поняла, что Коренастов с кем-то еще пьет. Раздевшись и улегшись в огромную двухспальную кровать, она прислушалась к тихой беседе в соседней комнате, однако ничего не могла разобрать. Но вот разговор стих. Ушли?..

Она встала и тихо отворила дверь. Увидев страшного безносого человека, уставившегося в драгоценности на столе, Симочка остолбенела. Первым движением Баньковского было прикрыть свои сокровища, но он тут же понял: поздно, эта женщина все равно их уже увидела.

- Вы кто?

- А вы? Я хозяйка здесь, Серафима Ивановна.

- Ха, а я ведь вас знаю...

- Откуда?

- Да, да! Вы вот такой девочкой были - дочка Анны Федоровны. Где она теперь? А ну-ка давайте выпейте со мной за компанию. Да не бойтесь, не кусаюсь...

Симочка нерешительно подошла к столу и села напротив. Крепко захмелевший полковник не сводил с нее глаз.

- Какая же вы красавица! - вдруг прохрипел он и протянул к ней руки. Испуганная женщина вскочила со стула, подбежала к двери.

- Захотите - все это будет вашим, - Баньковский широким жестом обвел драгоценности. - Все! Поедем с вами в Париж...

Он направился к ней. Симочка побежала в спальню и попыталась запереть дверь, но Баньковский успел подставить в щель ногу. Она вскочила на кровать, забилась в угол, прикрылась одеялом. Вот он уже приближается к ней - страшный, пьяный, с уродливым лицом.

- Помогите!

Нет, никто в этом доме не придет к ней на помощь. Рука инстинктивно пошарила по тумбочке и сжала что-то холодное, тяжелое. Подсвечник! Она подняла его и с силой ударила полковника по виску. Баньковский даже не вскрикнул. Его цепкие длинные пальцы, уже схватившие женщину за руку, разжались, и он упал на крашеный пол.

Убила? Неужели она убила человека!.. Симочка не могла оторвать от него глаз. Дверь скрипнула, и в комнату вошел Коренастов. Он уже видел драгоценности, разбросанные по столу, и теперь сразу все понял.

- Собаке собачья смерть, - спокойно сказал он. - Так ему и надо. Да не бойся ты! Ну что такого? Пристукнула, и все, ерунда! Зато вон сколько добра нам досталось. - Он быстро вышел и тут же вернулся, неся в тряпочке золото полковника. - Давай-ка спрячь пока в комод и иди спать к девушкам. Я сам тут управлюсь...

Когда Симочка ушла, Коренастов с трудом растолкал Вадима.

- Да просыпайся ты, чурбан осиновый! Вон что наделал, а спишь.

Парень долго не мог понять, чего от него хотят.

- Человека ты спьяну убил. Не помнишь, что ли? Поссорились вы, ты его и пристукнул подсвечником, вот этим.

- Не может быть! - Вадим поднялся, увидел лежащего полковника и присел, весь дрожа, на кровать.

- Ничего, ничего страшного. Я никому не скажу... Потом, как говорится, посчитаемся. Вот только мертвяка отсюда тебе надо утащить подальше - на свалку. Понял?

Вадим кивнул...

* * *

6 я н в а р я 1920 г о д а. Не брался за свой дневник уже месяца полтора. В городе на фронт ушли почти все коммунисты и много комсомольцев. Каждое воскресенье ходим на субботники - пилим дрова, грузим в вагоны...

В последнее время вечерами ходим с Зоей на Стрелецкую, в Дом свободы, и еще на Новый Венец, в Дом рабочей культуры. Три раза был на занятиях в ТРАМе. Интересный человек этот Старцев. Вот закончим мировую революцию, пойду учиться на актера! И Зоя пойдет - мы решили. Она сказала, что разочаровалась в Вадиме: серая личность! А вот я, по ее мнению, герой, романтический человек. Что-то тут у нее не так получается. Но Зойка врать не может. Только нет у нее настоящего пролетарского понимания революции. То ей вдруг танцы нравятся, то музыка - какие-то там Моцарт, Бетховен, одни буржуи. А комсомольские песни она не признает. Ее перевоспитывать надо. Человек ведь хочет честно все понять, но еще не может подняться до нашего уровня. Воспитание, что ли? Какое уж там понимание жизни дали ей в гимназии или мамаша ее - типичная барынька! А Зоя все же в ТРАМ пошла служить пролетарскому искусству.

Третьего дня был у меня разговор со Старцевым. Он спросил: "Вы уже два раза к нам на занятия приходите, а о том, что современную пьесу собираетесь писать, молчите". Мне прямо неловко стало - я ведь и сам еще толком не знаю, получится ли что-нибудь. Олька Смышляева разболтала всем, а пьесы-то нет. Я Старцеву все это и объяснил. А он мне в ответ: "Главное - хотеть и иметь способности для такого шага. Пьеса такая ТРАМу очень нужна". Тут я ему показал, что написал.

"Вроде получается, - говорит. - Только вам над речью героев нужно побольше поработать. У каждого из них должен быть свой характер, образование, воспитание. Значит, и говорить они должны по-разному, а у вас все одинаковыми словами..."

И еще он объяснил мне, что пьеса должна быть короткой, с напряженной интригой и иметь не очень много действующих лиц...

* * *

- Хорошо вам успокаивать меня, Филипп Антонович, - говорила, плача, Симочка. - Вы вон ни черта ни ангела не боитесь. А меня, женщину, молодую еще, одну в таком доме оставляете. Да тут меня в первую же ночь зарежут.

- Нечего реветь! Никто и пальцем не посмеет тронуть. Я ручаюсь. Поняла?

- Неужели нельзя кого другого?..

- Хватит! Сказал - и баста! - Коренастов встал и в раздражении зашагал по комнате. - Думаешь, удовольствие большое отправляться в путь в такие-то времена? Да вот видишь: сам же чекиста сюда на свою голову и привел.

- Куда?..

- Ну, это тебе знать незачем. Ты тут себе живи знай: гостей принимай, гадай им. И жди, когда придут и спросят Сергея Сергеевича Синегубова... Запомнила? В ответ скажешь: "А вы кем ему приходитесь?" Если услышишь: "Я его двоюродный брат", примешь, поселишь и мне передашь.

- Как же сообщать, когда я не знаю, куда вы уезжаете?

- Бестолковая ты, я же сказал Лариса Шурыгина приходить к тебе будет.

- Лариса? А остальные девушки?

- Все со мной уедут... И вот еще: когда в доме посторонний кто клиент твой или чекист, уж не знаю там, - ты эту лампу днем на тот вон подоконник ставь, а вечером зажги ее. Поняла? Чтобы мы знали, значит...

- Ой, страшно как!.. И девушки уедут. Нет, я не согласна! А потом чекисты... Вы меня в какие-то темные дела тянете, Филипп Антонович. Боюсь, не согласна...

Коренастов рассвирепел не на шутку:

- Ты что, забыла, как человека недавно пришибла? А если я сообщу куда следует? Будешь делать, как я сказал! Прекрати реветь! И достань-ка из комода то золотишко безносого. - Он взвесил на ладони узелок, который молча подала ему заплаканная Симочка. - Ничего не затаила? Смотри... Да, вот еще. Сюда придет Вадим Борчунов. Не маши рукой. Придет! Он около тебя увивается. Когда спросит, где я, скажешь, уехал срочно. Легонько так помяни, что за ним мокрое дело числится. Он думает - я ему сказал, - это он безносого по пьянке убил...

Симочка сидела на диване у стола, горестно подперев голову руками. Коренастов взглянул на нее, отодвинул стул и сел напротив.

- Ну ладно, ладно, не горюй. Все будет хорошо. Я ж твой лучший друг, Симка, благодетель. Помнишь, когда мамашу твою арестовывали, в каком ты аховом положении очутилась? Если бы не я тогда... И на будущее у нас с тобой кое-что припасено, не только это. Он подвинул по скатерти звякнувший узелок. Кончится заварушка знаешь, как заживем!.. - Коренастов замолк на мгновение. - Да, сюда может еще тот светлый парень наведаться. Ну, Андрей. Помни: он чекист и сюда, видно, не зря шляется. Ты ему ни слова про меня. Спросит скажешь: бросил, мол, и убежал куда-то. Поплачь даже для виду. А с ним полюбезничай, самогончиком его попои, может, и расскажет тебе что-либо. О, я до него еще доберусь!

* * *

5 м а р т а 1920 г о д а. Как только выпадет свободная минута прямо тянет к этому дневнику. Привычка, что ли, появилась?

Очень много событий происходит в моей жизни в последнее время. На днях по заданию Лесова уже третий раз был в доме Филиппа Антоновича Коренастова. Предварительно запасся двумя бутылками самогона. Мне долго не открывали. Потом к двери подошла Серафима Ивановна Ковригина. "Подождите минуточку, - сказала она, - я не одета". Но вместо одной минуты пришлось ждать целых десять. Я уже подумал, что здесь что-то неладно, как за дверью снова послышались шаги...

- У меня день рождения, - заявил я. - Девятнадцатый год пошел. Вот решил зайти к вам по такому случаю. - И вынул из кармана бутылки.

Серафима Ивановна тут же пригласила меня в комнату. Когда я вошел, на столе стояла пустая бутылка из-под самогона и закуски, но никого не было.

- Ого, у вас, оказывается, тоже праздник, - сказал я. - А где ваш брат?

- Уехал он, знаете. Так неожиданно...

- Кто же у вас был? Соседки из общины?

- Две подруги приходили. А община съехала от нас.

- Куда?

- Не знаю. Расплатились со мной, погрузили на подводы свои вещички и все. Эти святоши, знаете, всегда о своих делах молчат, - ответила она.

Тут я заметил, что Серафима Ивановна довольно сильно пьяна.

- А что же мы стоим? - предложила она между тем. - Самогонки вы принесли, закуска есть. Давайте же отметим ваш день рождения.

- Да нет, как-то неудобно, - сказал я. - Брата вашего нет. Лучше пойду...

- Что, испугались? Боитесь остаться наедине с одинокой скучающей дамой? - Она как бы рассердилась. - Вам только Филипп, а я, что же, никому и не нужна?

Мне надо было обязательно поговорить с ней, поэтому я ей возразил:

- Что вы, Серафима Ивановна! Вы сегодня необычайно красивы, вам очень подходит это платье. В нем вы даже и на свои двадцать лет не выглядите.

Она прямо расплылась вся от удовольствия. Усадила меня за стол, принесла жареную рыбу, налила мне и себе по полному стакану, подняла тост за меня и тут же выпила сразу. А я задержался - побоялся опьянеть от такой порции.

- Вы это почему так, ваш же праздник? - спросила она.

Пришлось и мне выпить. Она тут же налила еще и говорит:

- Вы вот сказали, мне двадцать, а ведь уже двадцать девятый. Вадим тоже говорит, что я еще совсем, совсем молодая.

Язык у нее уже сильно заплетался, и мне удалось незаметно выплеснуть свой самогон под стол. Потом я сам налил в стаканы.

- Зовите меня Симочкой, так куда приятнее, - сказала она.

Я еще два раза выплескивал самогон. Она ничего как будто не замечала. Тогда я перевел разговор на Коренастова, чтобы выяснить, куда он уехал.

- Да никуда он не уезжал, - сказала она наконец, - где-то тут, в городе, только не показывается, паршивец, никому, даже мне: чекистов боится. - А потом вдруг посмотрела на меня так внимательно и говорит: Постой, постой, да это же ты и есть чекист, Филя говорил. Правда чекист? Сажать меня будешь?

Тут я понял, что меня кто-то здесь выдал и Коренастов скрылся из-за этого. Но она уже забыла, про что спрашивала, и дальше стала жаловаться на свою несчастную жизнь. А мне никак нельзя было снова спрашивать о Коренастове. И я подумал: "Надо постараться осмотреть дом". Опять налил ей стакан.

- Мне вон Вадюша уж как в любви признавался, - продолжала она.

Я насторожился. Может, Вадим обо мне им и сообщил?

- Борчунов? - спросил я.

- Борчунов, Борчунов! А я - невеста с приданым. Тот, кто благоверным моим окажется, не пожалеет. - Тут она встала и чуть не упала. - Ужасно спать хочу, - говорит, - а сама не дойду... Я вам почему-то доверяю...

Я взял ее под руку, довел до спальни. Она как улеглась, сразу и уснула. Убедившись, что она крепко спит, я вышел из спальни, взял лампу и принялся за осмотр.

В маленькой полутемной комнате, где Симочка гадает клиентам, на столе лежала толстая книга. Я открыл ее, увидел какие-то выпуклые точки и сперва ничего не понял. Полистал книгу, поводил пальцами по точкам и вдруг сообразил: это ж слепецкая грамота - слепые на ощупь, пальцами, такие книги читают. А Ковригина по этой книге гадает, и доверчивые люди считают, что это "черная книга", называемая "хиромантией". Так ее представляет гадалка.

Рядом стояла тарелка, посреди нее - обыкновенный волчок. А под столом я обнаружил небольшой деревянный сундучок. С трудом открыл его. Он оказался наполненным книгами: романы "Желтый билет", "Вавилон наших дней", "Рокамболь"... В одной из книг лежала маленькая записка на желтоватой бумаге:

"Дорогой братец! Береги себя. Я слышала, у Вас сильная эпидемия сыпняка и других смертельно опасных болезней. У нас - то же самое. Ты просил прислать тебе роман Виктора Гюго "Отверженные". Выполняю твою просьбу - высылаю все пять книг с твоим другом. Как прочтешь, верни обратно".

Подписи не было. Не было и самого романа, хотя я перерыл весь сундучок. Я подумал, что записка - шифровка. Еще раз прошелся по комнатам, ощупывал полы, стены, даже запустил руку в печную топку. Потом вышел на кухню. И споткнулся о тело человека, лежавшего почти у самого порога. Я тут же подумал - мертвец. Но когда осветил его лампой, то узнал Вадима Борчунова. От него шел самогонный дух. Пьяный, он спал на полу. Очевидно, это с ним сидела Ковригина и, когда я позвонил, спрятала его на кухне.

Я осмотрел шкафчик, заглянул в русскую печь. В полу был люк. Я открыл его и спустился в подвал. Сначала ничего такого там не нашел - картошка, капуста, кувшины и горшки с едой. Потом на глаза мне попался чугунный котел, стоявший в дальнем углу. В нем лежали пять книг "Отверженных", перевязанные бечевкой...

Поднявшись наверх, я перелистал книги, но ничего особенного не заметил, поэтому решил захватить их с собой.

Книги эти мы еще раз просмотрели в ЧК, но снова ничего не обнаружили. И все же думаю, что в них какой-то шифр...

* * *

Часов в девять утра Симочку с трудом растолкал Вадим, опухший от пьянства, заспанный. Поднявшись и увидев, что спала одетой, она с трудом начала вспоминать, что произошло. Голова трещала, и она так и не смогла сообразить ничего путного. Умывшись, вышла в столовую. Вадим сидел у стола с пустым стаканчиком в руке и закусывал жареной рыбой. Лицо его раскраснелось, глаза блестели.

Симочка почти с ненавистью взглянула в розовое бездумное лицо красавца. Неужели он вчера ее так напоил? Глаза б на него не смотрели! И тут перед ней всплыло другое лицо... Да это же Андрей вчера приходил! Что она ему говорила? Вдруг что-то не так сказала? Убьет ее Коренастов, убьет - и все... Озноб пробежал по коже, она зябко повела плечами.

- Ужасно как все, - сказала она, - ты бы кончал пить и шел домой. Сколько эту гадость хлестать можно.

- А что, прекрасно. - Вадим пьянел снова. - Садись-ка лучше, выпей!

Присев на стул, она вдруг заметила под столом аккуратно сложенную плотную бумажку. Наклонилась, подняла ее.

- Что это? - спросил Вадим, наливая ей стакан.

Молча, не отвечая, развернула: "Дорогой и любимый мой, Андрейка!" Гм, Андрейка! Кому записка, откуда она здесь? И вдруг отчетливо вспомнила! "Ты чекист", - говорит она Ромашову, а он отрицательно мотает головой... Значит, это он потерял писульку от девушки. Интересно! "...Я люблю только тебя. Вчера окончательно поняла: Вадим для меня ничего не значит - пустое место. Когда мы увидимся? Хочу тебя видеть сегодня же. Целую крепко, твоя Зоя".

Ах, вот как! Зоя, та самая! Ну погоди же, порядочная невеста! Сейчас она покажет записку ее жениху. Да, но зачем? Нет, не стоит... Вот как! У других невесты, женихи, а у нее? У нее что? Старый убийца... Как она ненавидит их всех, не-на-ви-дит! И этого красавчика, и того, что вчера приходил и напоил ее. Зачем он это сделал - шпионил? Правду, значит, Филипп говорил: большевистский шпион. Ну, погоди! И этот? Зачем он здесь?

- А ну-ка давай, чунарь, катись отсюда! - набросилась она вдруг на ошеломленного ее неожиданным натиском Вадима. - Выметайся, а то, не ровен час, братец заявится. Да поворачивайся ты!..

- Очумела? Что это вдруг на тебя нашло? На, выпей-ка лучше. - Он протянул ей стакан.

Симочка глотнула залпом, не закусывая, встала, прошлась по комнате. А, все равно, пусть сидит... Жизнь - копейка, судьба - индейка! Подошла к буфету, вытащила полную бутылку.

- Давай еще по одной, Вадюша.

Ладно, потом, позже, покажет Вадиму эту записку. Пусть как следует рассчитается с тем типом, шкуру с него спустит. Да нет, он слабый... А может, Филиппу отдать? Нет, нет, он хитрая бестия и ревнивый. Ладно, сама справится. У нее найдется свой способ для этого. И уж будьте уверены, господа хорошие, такой, что этому Андрею не поздоровится...

Глава 7

ПУТЬ ПРЕДСТОИТ ДОЛГИЙ

6 а п р е л я 1920 г о д а. Весна наконец пришла, а то мне уж казалось, что холода никогда не кончатся. Нелегкие были у нас дела. Мы с Золотухиным даже получили благодарности от коллегии губчека. Сейчас светит солнце, снег сошел, и на душе легче стало. Мы с Зойкой теперь почти каждый день встречаемся. Хорошая она... Прочитал ей пьесу. Зоя говорит, настоящая драма получилась.

Я описал жизнь нашей семьи - отца, матери - и еще вставил по совету Евгения Александровича кое-какие эпизоды из жизни наших чекистов. По-моему, вышло неплохо и не так уж длинно - всего три акта, девять картин. Рассказал сначала, как бедствовали мы в войну, когда отца взяли на фронт, как мать по двадцать часов шила солдатское белье, а я носил по городу листовки. Потом показал революцию и как пришли каппелевцы. А в третьем акте, где борьба с чапанниками, я уж кое-что сам придумал, хотя и здесь взял из жизни. Так уж я устроен: мне обязательно надо, чтобы происходило в действительности, - только тогда смогу описать.

У нас в ЧК недавно произошло большое несчастье - погибла Таня. Замечательная была девушка! Восемнадцать лет, худенькая, кажись, в чем только душа держится, а ходила на самые опасные задания. Где только не побывала! Даже в штабе кулацкого восстания в Сенгилее, с графом Орловым-Давыдовым и другими офицерами, переодетыми в крестьянские чапаны, виделась. И вот погибла, причем не на задании. К опасности я, например, теперь всегда готов; когда идешь чуть не каждый день на облаву или в разведку, понимаешь: могут и убить, даже как-то привыкаешь к такой мысли. Правда, должен честно признаться: вначале каждый раз у меня сосет под ложечкой - страшновато как-то, но потом перестаешь думать об этом...

Бедная Таня... Погибла не в опасном деле, а когда шла одна вечером домой, на Бутырки. Прихватили ее гады бандиты в темном месте. Отбивалась она, видно, отчаянно: гильзы от браунинга рядом валялись...

Я хочу "оживить" Таню в своей пьесе. Она у меня там выступает на крестьянском митинге, когда кулачье старается спровоцировать восстание против Советов. А один из переодетых офицеров узнает красную разведчицу и из толпы стреляет в нее. Стоящий рядом чекист Василий Цветков замечает это, успевает броситься под пулю и падает, раненный. А крестьяне, возмущенные кулацкой провокацией, во главе с Таней разгоняют бандитов. Старцев говорит: концовка эффектная, неплохо придумана. А я и не придумал вовсе: похожий случай был у нас. Только там мужчина выступал, а я девушку поставил.

В общем, с пьесой как будто налаживается. Правда, Евгений Александрович наставил мне "птичек" на всех страницах - не перечесть. Говорит, надо еще раз подправить и переписать...

Он уже пьесу читал в ТРАМе, даже роли хотел раздать. Что тут поднялось - ужас! Один говорит: "Не хочу играть убийцу, дайте мне роль Василия Цветкова", вторая прямо в слезы: "Не буду играть гулящую. А если на спектакль мой кавалер придет, что скажет?"

Евгений Александрович как прикрикнет - все умолкли. "Вы что, говорит, искусству служить или просто развлекаться сюда пришли? Сколько раз я вам твердил: театр требует жертв, безоговорочной любви. Кто-то же должен играть и отрицательных персонажей". Потом сказал: "Я считаю, будет самым справедливым, если мы главную роль поручим сыграть Андрею. Он это заслужил". Тут все зашумели, закричали. Так я стал Василием Цветковым...

* * *

- Заседаете? - спросил Золотухин, стремительно зайдя в комнату, где собралась комсомольская ячейка губчека. - Придется прервать прения отправляемся на срочную операцию. Андрюха, поди-ка сюда на минутку. Ну, братишка, дела! Помогли, оказывается, те книги, - возбужденно говорил он, отведя Андрея в тупик коридора. - Я уж, грешным делом, думал: мура все это. Сколько времени прошло, как нам из Казани расшифровку прислали - и ничего. А сегодня пришла-таки писулька: мол, оружие со склада надо срочно вывезти. И знаешь кому?..

- Кому?

- Поедем - увидишь...

- Вот что, - сказал Золотухин Андрею, когда они вылезли из тряского крытого грузовика, - вы с Колей Рубцовым пригласите туда человек пять понятых. Ты на этой улице живешь, всех знаешь. Постарайся пригласить людей религиозных.

...Отец Константин и попадья сидели у большого стола под яркой подвесной семилинейной лампой. Напротив них - Никита и Крайнов. Понятые степенные, седобородые - столпились у дверей, торопливо крестясь на иконы в углу.

- Проходите, проходите, товарищи, - пригласил их Золотухин, рассаживайтесь. Хочу вам доложить, как представителям народа: есть у нас сведения, что хранится здесь оружие для кулацких банд. Вот вы и должны быть свидетелями обыска.

...Небо на востоке уже засеребрилось полоской приближающегося рассвета, когда усталые чекисты вновь собрались в просторной столовой. Дом был тщательно осмотрен снизу доверху, стены и половицы выстуканы - ничего! Отец Константин все так же безучастно сидел на стуле, уставившись на скатерть. И только попадья время от времени охала и мелко крестилась, видя, как вываливают из шкафов и сундуков добро - шубы, меха, куски материи...

- Значит, по-прежнему от всего отпираетесь, гражданин священник? спросил Крайнов.

- Не от чего и отпираться-то. Ни в чем перед властями предержащими не повинен.

- Хватит, отпустите его. Святой человек. - Невысокий плотный понятой с черной бородой лопаткой поднялся со стула. - Нет же никакого оружия сами видите. Поклеп на батюшку кто-то возвел.

- А почему мы в доме ищем? - шепотом спросил Андрей у Золотухина. - В церкви надо...

- В письме говорится про домовину какую-то. Вот я и решил, что надо искать в доме.

- Слушай, это же неправильно! Домовина - могила. Под церковью склепы есть.

Никита быстро подошел к Крайнову, что-то зашептал ему на ухо.

...Подвалы церкви пахли затхлой сыростью. Неверный свет от свечей и фонарей оставлял на стенах и потолке огромные колеблющиеся тени, а в углах затаилась густая пугающая тьма.

- Тише, братцы, не все разом. - Идущий впереди Золотухин поднял руку, остановился, поднес фонарь к полу и стал тщательно осматривать его, потом стены. - Гм, вот сюда нужны два человека с лопатами, а сюда - один с ломом. Давайте только осторожно, не ломайте все. Вот, видите щели? По ним и вскрывайте.

Когда сделали пролом в стене замурованного наглухо большого склепа, Никита так же уверенно, лишь временами освещая пол, подошел к возвышению, на котором стоял закрытый гроб.

- Его откроем для начала.

- О, господи! - громко вздохнул какой-то понятой. - Прости прегрешения наши. Гроб-то зачем? Покойничка беспокоить.

- Он нас простит за беспокойство, - ответил Никита.

Затрещали проржавевшие гвозди, крышка отвалилась, и глазам присутствующих вместо истлевших костей предстали плотные серые рулоны.

- Сукно шинельное! - первым нарушил молчание Андрей. - То самое, с материнской фабрики...

- Откуда, батюшка, такой покойничек? - спросил Золотухин.

- Не знаю. Хоронили в прошлом году в закрытом гробу - воля покойного...

- Ну-ну, посмотрим еще, - сказал Крайнов. - Давайте продолжим, товарищи!

Не прошло и часа, как площадка перед алтарем была завалена штуками сукна, банками консервов, ящиками патронов и гранат, густо смазанными винтовками. Сбоку, слепо уставившись на иконы тупыми рылами, стояли на колесиках два пулемета.

- Что теперь скажете, отец Константин? - Крайнов смотрел на попа.

- А что ему говорить-то? - отозвался плотный понятой. - Прогневил господа, батюшка, и отвечай за это. Сукна-то будто и без твоего ведома захоронили. А что же в алтаре вон твоем еще три рулона нашли - тоже не знал? Вре-ешь. Вор ты и есть!..

- А оружие как упрятал! - вставил другой. - Нас к милосердию христианскому призывал. Да с этими ружьями бандиты реки крови проливают православной, а ты им помогаешь. Убивец!..

- Никита! - обратился Андрей к другу, когда они уже ехали обратно. Как это ты сразу так уверенно к тому склепу нас повел?

- Я как спустился - глянул на пол. На нем песочек чистенький веничком разглажен. Понимаешь - не подметали просто, а аккуратно так водили. Ну, вроде как в сказках лисичка хвостом след свой заметает. До самой стенки склепа этот замет и виднелся. А в стене той - две щели едва заметные. Потом в склепе тот же веничек к гробу дорожку проложил. В общем, заметать-то заметал хвостом этот лис, - он кивнул на сидевшего в глубине грузовика отца Константина, - да куда ему против наших охотников...

* * *

Где-то вдалеке желтый свет, а от него вокруг - бегающие тени. Это бандиты, он точно знает, охотятся за ним, хотят убить, убить, как Таню. Нет, он им не дастся, будет стрелять!.. Как тяжело!.. Почему нет выстрела? Его уже схватили... Конец, пропал!.. Кто-то сильно сжал его голову - хочет оторвать, другой колотит в грудь...

- Проснешься ты или водой тебя облить?

Он открыл глаза. Младший брат Лешка изо всех сил трясет его, силясь разбудить.

- Ф-фу, наконец-то! Ну и спать здоров! Уже девять, самовар стынет, и тебе бумажку какую-то срочно принесли.

- Дай-ка сюда...

"Товарищ Ромашов, просим сегодня срочно явиться к 10 утра в губкомол, к заведующему агитпропом. Ваша явка обязательна". Прочел еще раз. Что случилось?..

Не прошло и получаса, как Андрей уже поспешно шагал по улицам. Интересно, почему такой срочный вызов? Раньше никогда не бывало. А тут еще проспал - пришел домой в шесть утра. Пришлось им с Золотухиным еще раз пересмотреть вещи и оружие, изъятые у попа, составлять подробное их описание. Никита до того дотошный, прямо невозможно. Каждую детальку записывает, описывает, чуть ли не рисует. Был бы аппарат - фотографировал бы, наверное. И его заставляет, говорит: строгий учет в пролетарском государстве - главное. А в чекистском деле, мол, без этого и жить как будто даже нельзя.

А потом допрашивали батюшку. Он уже не запирался - рассказывал, добавлял всякие подробности, называл имена. И при этом все допытывался: "А что мне будет? Не расстреляют, учтут мое чистосердечное признание?" Никита неизменно сурово отвечал: "Трибунал решает, не мы".

"Как ловко этот поп-контра устроился, - думал Андрей. - Мало того, что при всяком удобном случае хаял Советскую власть, распускал через прихожан злостные слухи, он еще выпытывал у своих старушек всякие сведения". Больше всего из-за него-то их семья и пострадала. Главное, из-за набожности бабки. Уж как только можно будет, Андрей ей все выскажет - и про попа, и про религию. Опиум для народа!

Про то, где сукна спрятаны, батюшка у бабки на исповеди вызнал, когда старушка грехи дочкины пришла замаливать. Она случайно услышала, как Евдокия Борисовна рассказала мужу. Ну, поп тут же и побежал к своему племяннику Логачеву в контрразведку. Вот как бывает: рыжий-то оказался близким родственником отца Константина!

И когда Евдокия Борисовна домой при беляках заявилась, поп тоже постарался. Бабка тогда на радостях побежала молебен заказывать. Батюшка помолился господу богу во здравие Евдокии и сразу же отправился в контрразведку: ему племянничек обещал, если поможет, дать сукно. В алтаре его доля была. А оружие он стал прятать уже позже, когда наши пришли. Опять же, по утверждению отца Константина, тут сукно сыграло свою роль. Как-то к нему пришел "крючник". (Он, как поп объяснил, гвардии подполковник царский, чуть ли не главный среди всех офицеров подпольных в Симбирске.) Явился с письмом от племянника и потребовал предоставить подвалы под склад оружия.

В доме поповском явка была. Оружие доставляли по Волге из Казани, потом переправляли в уезды, в первую очередь в банду Никиты Ухначева.

Но в последнее время транспортировка оружия почти прекратилась. Попу сказали, чтобы он затих и берег склад. Как видно, готовилось вооруженное восстание в самом городе. Батюшка сообщил несколько адресов, и вчера чекисты почти всю ночь провели в облавах, выловили немало офицерни.

На вопрос, знает ли он Коренастова, отец Константин категорически ответил: "Нет!" Видно, Филипп Антонович не имел с ним прямого контакта. А ведь попа раскрыли по шифру, найденному в доме гадалки. Интересно, как же это все связано? Золотухин и теперь решил Симочку пока не трогать посмотреть, что из этого выйдет...

Занятый своими мыслями, Андрей незаметно дошел до губкомола.

- Заходи, заходи, - сказал высокий паренек в военном, - садись.

Андрей увидел в комнате Олю Смышляеву и Старцева. Значит, насчет театра... Что-то с пьесой, наверное?

- Сперва почитай вот это, - завагитпропом протянул ему листок, написанный неровным корявым почерком.

"В губком РКСМ от беспартийной гражданки Ларисы Шурыгиной, проживающей: ст. Бутырки, дом 19. Прошение. В восемнадцатом году страшная эпидемия сыпняка отняла у меня родителей. Мне всего девятнадцать лет, а я уже узнала все превратности жизни. В прошлом году со мной познакомился молодой человек - Андрей Ромашов. Он мне очень понравился, и мы стали с ним жить как муж и жена, хоть и не венчаны. А через год у меня родился сын. А недавно Андрей потерял у меня записку от женщины Зои. Когда я прочла эту бумажку, то поняла, что он подлый обманщик и хочет бросить меня. И таких людей вы допускаете в комсомол. Судите его сами. К сему Л. Шурыгина".

- Вот, Ромашов, и та записка, ее приложили к письму, - добавил завагитпропом. - Что скажешь?

Андрей, ошарашенный, молчал.

- Значит, говорить нечего? Мы товарищей из ТРАМа пригласили, чтобы помогли нам разобраться. Они тут тебя защищали, а это, оказывается, правда...

- Брось демагогию разводить! - вдруг крикнул Андрей. - Кто тебе дал право на такие скороспелые выводы? Это же клевета чистейшей воды!

- Ларису Шурыгину знаешь?

- Первый раз слышу...

- И на Бутырках не был у нее?

- Что за вопрос. Раз не знаю, как же мог быть?

- Гм, странно... А мы уже решили: тебя исключать надо.

- Быстро слишком решили. Можно мне письмо это взять?

- Нет, нет, оно в деле останется. А вы что скажете, товарищи? обратился завагитпропом к Старцеву и Смышляевой.

- Я же говорила - недоразумение, - вскочила со стула Оля. - Вечно ты со своими бюрократическими замашками: раз есть бумажка, хоть какая, значит, все!

- Бумажка? А эта записка от какой-то Зои? Как она попала к Шурыгиной? Записка настоящая?

- Настоящая! - подтвердил Андрей. - Зоя Сазонова мне писала. Ну и что? Я не маленький, чай...

- Какая такая Сазонова?

- У нас в ТРАМе занимается, - вмешался Старцев. - Способная девочка. Но ведь она, кажется, невеста, гм, этого - Вадима Борчунова? Как же вы так, Андрюша?

- Вот видишь, - даже подпрыгнул на стуле завагитпропом, - значит, правду пишет эта, как ее, Лариса: отбиваешь у парня девушку, бабничаешь!..

- Опять ты скороспелые выводы делаешь! - накинулась на него Оля. Разберись сначала. Мы - близкие друзья Ромашова, знаем его. Что же тут такого? Жених прежний. Ты тут старые времена не восстанавливай! Все это сейчас по доброй воле делается. Понял? Андрей вон Зою от бандитов спас...

- Спас? Каким образом?

- Таким самым - отбил! Он же чекист. Ты что, не знаешь?

- Нет, - ответил завагитпропом, - я ведь здесь недавно, после фронта, не познакомился еще...

- Вот что, ты мне письмо Шурыгиной отдай все же, - сказал Андрей уже спокойнее. - Я действительно ее не знаю. Очень странно, как к ней попала записка от Зои. Надо разобраться... И зачем ей понадобилось это писать?

- Не знаю. - Парень задумчиво вертел карандаш. - Может, мы сами проверим... Нельзя доверять проверку такого письма человеку, на которого пишут.

- Послушайте, вы неправы, людям надо доверять, - встал Старцев. Андрея все хорошо знают, он человек очень порядочный. Через три дня у нас будет премьера пьесы, которую он написал, о революционных событиях в Симбирске. Он главную роль в ней играет, и, кстати, Зоя тоже. Я думаю, письмо ему нужно отдать. По-моему, чекисты его лучше проверят, чем вы.

- Что ж, давайте попробуем. На тебе, Ромашов, эти бумажки, разберись с ними, а нам сообщи. Постой, постой, я все же позвоню твоему начальству. На всякий случай...

- Ну и бюрократ же ты! - снова не выдержала Оля.

* * *

Андрей возвратился домой после репетиции усталый, но радостный. Завтра, меньше суток осталось, все увидят его пьесу! Его! Неужели он автор, настоящий писатель? И еще - исполнитель главной роли. Сегодня Евгений Александрович последний лоск, как он выражается, наводил. Костюмы уже готовы, декорации тоже, пригласительные билеты разосланы. А художник Колька Свешников с утра большую афишу у входа повесит... А вдруг провал? Жаль, Золотухин где-то в уезде с Крайновым. Его тоже должны были послать на эту операцию, но Лесов освободил - из-за премьеры. Так и сказал: "Ромашова на два дня освободите, у него дело не менее важное пролетарскую культуру утверждать".

Сон почему-то не приходил. В голове пролетали картины сегодняшней репетиции, слова из роли... А потом вспомнилось имя - Лариса, Лариса Шурыгина...

Кто она? Зачем написала такое письмо, откуда его знает? Был бы здесь Никита, может, и помог бы. А Лесин, когда он ему доложил об этом, только усмехнулся: "Разбирайся сам, некогда с этой ерундой возиться". Где-то он все-таки слышал имя этой девушки. Где?.. Неожиданно перед глазами всплыла картина: большая комната с подвесной керосиновой лампой над столом, уставленным бутылками и закусками. Пьяный Коренастов, он сам с гитарой, вокруг тесно столпились девушки...

Он сел на кровати. Вспомнил, наконец-то вспомнил! Девица-то из общины, что у Коренастова на другой половине жила. Зачем же она пишет такое? Погоди, погоди, Андрей Васильевич, ты же чекист... Какую цель преследовало письмо? Верно, подкузьмить, подорвать к тебе доверие. Значит, кто-то в этом заинтересован. Почему? Ты в тот дом ходил - хозяин сбежал... Так, так... Надо бы проверить на месте. Где девица живет? В Бутырках, дом 19, - сама написала. Жаль, Никита в командировке - действовать надо немедленно. Андрей тихо встал, натянул брюки, рубаху, сапоги.

...Бесконечный кладбищенский забор наконец-то окончился. Андрею почему-то стало не по себе, и он прибавил шаг. Вдруг впереди послышался лай и визг - бродячие собаки... Неприятная встреча. И зачем было тащиться в эти Бутырки немедленно? Утром, что ли, нельзя? Но что-то подсказывало: правильно. Вот и знакомая Бутырская гора. Покосившиеся ветхие лачуги. Домишки то ныряют в овраги, то взбегают вверх.

Наконец Андрей ступил на мост через Свиягу. Он вспомнил, как мальчишкой летом вместе с куликовскими ребятами приходил сюда. Счастливая бездумная пора, тогда самым главным казалось удачно прыгнуть, сделать сальто. Как давно это было!.. Он осторожно закурил, сел на перила. Где искать этот дом No 19? Осмотрелся: сереют в предрассветном сумраке дома. Да, поспешил... Где найдешь! Но что это? Вон справа на пригорке огонек. Пойти спросить? Старая покосившаяся пятистенка, из окна слышатся обрывки слов, смех, пьяное пение. Гуляют? Неудобно как-то врываться.

Обошел дом, заглянул в другое окно, темное, незавешенное, и отпрянул. Через неосвещенную комнату в светлом квадрате двери виднелся кусок стола, а за ним... беседующий с кем-то Коренастов. Сам, собственной персоной. Вот чудеса-то! Андрей непроизвольно оглянулся. Никого не видно, не бережется, значит, Филипп Антонович не боится. Интересно... Подошел к наглухо закрытым воротам с калиткой и скамеечкой рядом. Не залаял бы пес во дворе. Осторожно посмотрел вверх - на жестяный номер, прибитый к воротному столбу. Черт, не видно ничего! Погоди, погоди, ведь, кажется, девятнадцать и есть. Не может быть! Да нет - вон четко видна единица, а вторая - не то восьмерка, не то девятка. Девятка - точно!

Значит, отсюда пришло письмо. Видимо, Коренастов тех девушек сюда увез и сам тут обитает. Ну что ж, посмотрим. Он взобрался на забор, прислушался. Молчит собака, цепью даже не звякает. А может, и нет ее вовсе? Эх, рискнем! Легко спрыгнул в бурьян, постоял немного и зашагал к полосе света, выбивавшегося из-за наполовину задернутой занавески.

Ого, да тут настоящий сабантуй! Любит Филипп Антонович выпивки и компанию; видно, и здесь отказать себе в этом не хочет. На столе две четверти, плошки с какой-то едой. Вокруг - знакомые девушки из общины, накрашенные, с серьгами. А с ними человек пять мужчин, бравых, крепких. Что-то таких он на Северном Выгоне у Коренастова не встречал. Ага, вон и Лариса Шурыгина любезничает с каким-то кавалером и не думает даже, о чем писала.

Один из мужчин встал, поднял стакан и начал что-то говорить, остальные одобрительно кивали, изредка хлопали. Ничего не слышно... Коренастов, видно, совсем не слушает, уставился в стол, опустил голову. Что, невесело, голубчик? Но вот встал, кивнул соседу слева - кряжистому, усатому мужчине и направился к двери. Сюда идет... Андрей спрыгнул с завалинки. Под высоким крыльцом темнел лаз. А если там куры? Шуму будет... В сенях послышались шаги, и Андрей, не раздумывая больше, нырнул под крыльцо.

- Светать скоро начнет, - сказал Филипп Антонович, усаживаясь на верхнюю ступеньку.

- Да, - отозвался густым басом его спутник, - дни сейчас самые длинные пойдут. Хорошо...

- Чего же хорошего? - коротко хохотнул Коренастов ("Видно, пьян", подумал Андрей). - Это когда большевиков не было бы, то хорошо. А сейчас нам ночки нужны подлинней и потемней.

- Для продскладов - конечно...

- Вот-вот. А ты, я вижу, Евстигней Архипыч, размяк совсем.

- Как тебе сказать, Филипп Антонович? Выпил крепко, и приятель ты старый. Вот поговорить-то по душам и охота. Я тебя с какого года знаю? Считай, с 1908-го. Помнишь, тогда тебя к нам в Самарское жандармское управление перевели. Молоденький был, петушок... Но ничего - действовал...

- Мало, мало мы тогда действовали. Вишь до чего докатились... Да если б я знал, что чем обернется, кровью бы все залил!

- Ладно, опять на любимого конька сел. Давай-ка лучше о деле. Значит, я сегодня в Ташкент. А вы тут не медлите - займитесь подгорными складами. Знаешь, сколько там большевики хлеба скопили?

- Хорошо тебе: передал указания центра - и дальше... А мы тут сидеть должны и дрожать, как бы чекисты не прихлопнули. Главное, надежд у нас все меньше да меньше. Вишь, как дела на фронтах оборачиваются... - Коренастов развел руками.

- Да, плоховато. Но сдаваться еще рано. Я же тебе говорил: союзнички новые займы обещают, оружие, войска. И наше с тобой дело здесь - жечь, взрывать, уничтожать. Вон как Ухначев действует - сколько коммунистов в расход списал!

- Списать-то списал, а его сейчас тоже поджали, и крепко. Давеча посыльный от него прибегал: просит срочно оружие и патроны. А откуда я возьму? Чекисты захватили наш склад в церкви. Сколько я туда транспортов из Казани перетаскал - все пропало. Главное, дядю моего, ты его знавал когда-то, отца Константина, посадили. Единственный близкий родственник все же оставался...

- Как единственный, а братец твой? Он же тут где-то орудовал? Евстигней Архипыч поднялся со ступеньки, прошелся по жалобно скрипнувшему крыльцу.

- Убили брата, кокнули. Но ничего, кое-кто заплатит за смерть Николая...

- Да-а, льется наша кровушка. Сто очей их за одно наше око, за смерть - тысячу смертей! Знаешь нашу клятву?

- Все у вас игрушки: клятвы там, подпольные переговоры, субординация, дислокация... Во что же вы играете, господа? Кончать с этим надо! И резать, резать всех - красных и розовых, убивать, вешать, топить, не оглядываться на наших интеллигентских хлюпиков!

- Подполковник жандармерии Филипп Антонович Логачев, прекратить истерику! Ты что - теряешь голову? Так мы ее быстро поможем снять совсем, понял? Нам слишком нервные не нужны. Докладывайте, как готовы к операции!

- После ареста отца Константина, - начал хмуро Коренастов, прихватили и нескольких наших. Очевидно, батя раскололся на допросах. Остальных я собрал сюда - дядя не знал, где я обитаю.

- Сколько их?

- Со мною шесть осталось...

- Маловато. На складах охрана солидная.

- Что поделаешь, постараемся справиться, что-нибудь придумаем... Вон уланский манеж с автомобилями. Мы сначала вообще его трогать не думали. А потом дядя сообщил, что сторож оттуда к нему захаживает, богобоязненный таркой старикан. Ну, мы его с батюшкой и напоили как следует, а потом уговорили: мол, срочно нужна банка бензину. Пока он выпивал, я ключи у него вытащил и сбегал в манеж - все затычки от бочек и пробки от бензобаков в машинах пооткрывал. Старик туда пьяный с цигаркой и попер. Такой фейерверк получился, прелесть...

- В подгорных складах бензина нет, а охрана военизированная.

- В том-то и дело, что "военизированная", - всяких туда понабрали. Есть там разводящий один - за четверть самогону мать родную продаст.

- На какое время наметили?

- Завтра часов в десять вечера. Самая удобная пора - воскресенье, товарищи гулянье какое-то затеяли на Венце с музыкой, потом пьесу у них там ставят...

- Слушай, я давно хотел тебя спросить: зачем ты девок этих с собой таскаешь? Один шум от них, внимание привлекают.

- Опытный ты человек, Евстигней Архипыч, а тут не понимаешь. Шум внимания не привлекает, а, наоборот, отвлекает. Для постороннего глаза община религиозная. Знаешь, сколько их в городе таких развелось? А девки-то у меня вот так в кулаке сидят, все, что скажу, делают. И слушок нужный пустят, и человека завербуют, и связными работают. А потом еще на жизнь и мне и себе зарабатывают. Вот ты бы меня ввек не нашел, если б не Лариска Шурыгина. Я, знаешь, сплоховал: привел сам, какое-то затмение на меня нашло, чекиста в тот дом. Ну, когда узнал - смылся, а Симку оставил на случай, если кто придет. Лариса у меня с ней связь и держит, тебя вот привела. А ты говоришь - зачем?

- Но ведь опасно сейчас, накануне такой операции, выдать могут...

- Это я и сам понимаю. Сегодня погуляют еще, а завтра вечером всех их спокойненько так, без шума, в штаб к генералу Духонину, как говорят товарищи, и отправим. Сами после складов уйдем, как договорились...

- Здесь-то никого для связи не оставляешь?

- Есть на примете один человек, только колеблется еще. Вот я его заставлю одно дельце провернуть, тогда ему деваться некуда будет. А вообще парень подходящий - комсомолец и в коммунисты пролезть сможет...

- Не продаст?

- Не думаю. Но я Симку на всякий случай за ним приставлю наблюдать, тем более он к ней неравнодушен и часто захаживает. А его - за ней. Пусть следят друг за другом.

- Добро. Давай прощаться, Филипп Антонович, пора мне. Кажется, обо всем переговорили.

- Наверное. Пойдем, мешок свой возьмешь...

Когда тяжелые шаги наверху затихли и скрипнула притворенная дверь, Андрей выскочил из-под крыльца. Скорее! Срочно в ЧК за помощью.

Так вот кто такой, оказывается, Коренастов... Взбудораженные мысли вихрем метались в голове Андрея, когда он, не разбирая дороги, мчался в губчека.

* * *

Проводив связного из центра, Коренастов постоял немного на крыльце, с наслаждением сильно затягиваясь папиросой. Задумчиво глядя на все еще светлеющую полоску неба, Филипп Антонович открыл дверь в дом:

- Лариса, поди-ка сюда!

- Чего вам? - быстро появилась девушка.

- Буди своего кавалера и тащи сюда.

Через несколько минут Лариса вытолкнула на крыльцо бледного, помятого Вадима Борчунова.

- Многовато самогонки сразу хватаешь, - наставительно сказал Коренастов, - вот и развезло тебя. Ты иди, Лариса, мы немного пройдемся с ним по свежему воздуху... У меня к тебе серьезный разговор, - тихо сказал Филипп Антонович, когда они вышли за ворота на серую безлюдную дорогу. Слушай и на ус мотай. Зойка-то твоя тю-тю...

- Как это?

- Да так, с Андрюшкой Ромашовым хороводится, замуж, говорят, за него собирается.

- Не может этого быть. Я ж ее жених, мы помолвлены. Как она смеет!

- Вот так и смеет. Теперь Советская власть им все, что хочешь, позволяет. А этот новый ее жених - чекист, власть.

- Горло ему перегрызу, убью!

- И в тюрьму попадешь, а то еще расстреляют тебя.

- Что же делать? - Вадим безвольно опустил голову.

- Слушать настоящих друзей. Понял? Сделаем так, чтобы этот Ромашов был устранен, а ты здесь будешь ни при чем. Тогда Зойка к тебе сама в руки со всем своим приданым свалится, как яблочко спелое.

- Каким же образом?

- Помнишь, ты мне на днях про пьесу рассказывал. Ну, ту, что вы в ТРАМе ставите. Я ведь тебя недаром так подробно о ней расспрашивал. В последнем акте там у вас стрельба открывается. Да? И первый выстрел - по главному герою. Его Ромашов играет, так? Оружие вы просили настоящее в штабе ВОХР, что бы все как в жизни выглядело. Ну что ж, молодцы! Тебе остается только вот эту обойму с боевыми патронами в винтовку тому, кто по Ромашову стреляет, заложить. - Коренастов остановился, вынул из кармана обойму и поднес к самому носу Вадима. - Кто там должен стрелять первым?

- Колька Мартынов...

- Ему и подложи незаметно.

- Как же, Филипп Антонович, а вдруг увидят? Потом, это ж убийство... Я не могу...

- Ишь запел как, голубчик, интеллигентик сопливый... А Зою свою хочешь сохранить? Да знаешь ли ты, что Андрей к тебе давно подбирается, он был у Симочки, когда ты в том доме пьяный валялся. Думаешь, мне не известно это. И что в мой дом бегаешь да пьянствуешь, он знает... - Увидев полную растерянность Вадима, Коренастов немного смягчился. - Вообще-то чем ты рискуешь? Никто не узнает. Не ты ведь выстрелишь!

Вадим машинально взял обойму, сунул в карман. В свете нарождающегося утра Коренастов внимательно всмотрелся в лицо парня. Не подведет ли? Как будто решился...

- Я приду вечером, погляжу на эту пьесу, - сказал он. - Получим с тобой полное удовольствие. А после ты иди прямо к Симке. И я туда попозже загляну, поговорим кое о чем. Но смотри, не вздумай бить отбой. Иначе ты даже представить себе не можешь, что тебя ждет! Пока...

Коренастов круто повернулся и пошел обратно. Вадим некоторое время растерянно смотрел ему вслед. Вдруг со стороны дома No 19 послышался выстрел, за ним - другой... Филипп Антонович оглянулся на Вадима, махнул рукой и тяжело побежал туда. Не доходя до дома, нырнул в овраг. Осторожно пролез через кустарник на другой склон, выглянул на дорогу. У калитки его дома - грузовой автомобиль, люди с винтовками подсаживают девушек в кузов. Двое в кожанках вытащили мужчину со связанными руками, за ним второго... Облава! Откуда чекисты узнали про этот дом?

Во дворе вдруг снова начали стрелять, затем раздался взрыв. "Граната", - определил Коренастов. Ярко вспыхнул сарай, языки пламени взметнулись в рассветное небо. В их отблеске стал отчетливо виден высокий парень без фуражки, мелькнули светлые волосы. Андрей Ромашов! Опять он... Через двор провели еще одного человека, он хромал. Значит, двое убиты, остальные арестованы. Вот тебе и поджог складов! Провал полный...

До этого момента Коренастов как-то бесстрастно фиксировал происходящее. Но тут почти физически, всем телом, почувствовал, осознал, что сам-то избежал опасности. Его даже пронизал озноб. Это же просто чудо, что его там не было, ушел всего на полчаса - и на вот тебе! Он жив, жив, господа товарищи! И еще покажет вам, чего стоит. В первую очередь расправится с этим гаденышем. Да, да, в нем заключен какой-то злой рок для их семьи - сначала брат, потом дядя. Но на Филиппе Логачеве он сломается навсегда, не на того напал! Приходите, господа, на спектакль полюбуйтесь!

* * *

Там, где аллеи Нового Венца отделял от Владимирского сада спуск вниз, возвышалось двухэтажное кирпичное здание бывшего Коммерческого клуба. Давно уже убрались отсюда купцы и коммерсанты. Теперь здесь другие хозяева и иное название - Дворец рабочей культуры.

Сегодня сбоку его входа - большой щит: "...Силами Театра рабочей молодежи Симбгубпрофсовета будет дано представление пьесы симбирского драматурга А. Ромашова "Наша юность". В спектакле принимает участие труппа ТРАМа и красноармейцы подшефной части. Главный режиссер и постановщик Е. А. Старцев. Декорации художника ДРК Н. Свешникова. Играет духовой оркестр 13-й бригады войск ВОХР. Начало в семь часов вечера..."

Андрей уже, наверное, в пятый раз выбегал из дверей, чтобы почитать эту афишу. И Зою с собой тащил. "Симбирский драматург А. Ромашов"!

- Смотри, сколько народу идет, - толкнула его в бок Зоя. - Пошли гримироваться.

- Успеем, дай посмотреть.

- Товарищи, товарищи, - обратился к ним невысокий старичок с бородкой клинышком - Павел Степанович, помощник режиссера и суфлер. - Что же вы бегаете, я вас ищу везде. Евгений Александрович зовет. Пора переодеваться...

Зал за занавесом гудел. Андрей поглядел в дырочку - полный. Сердце заколотилось, казалось, ушло куда-то вниз...

- Идите отсюда, нечего смотреть, - взял его за плечи Старцев, только страх на себя нагоняете. По своему опыту знаю. Давайте первый звонок, Павел Степанович...

- Успех, Андрюша, это настоящий успех, - быстро говорил, стоя за кулисой, Евгений Александрович после второго акта, когда в зале шумели аплодисменты и трамовцев третий раз вызывали на сцену.

Андрей только хотел ответить, как на него вихрем налетела Зоя:

- Какой ты молодец, я люблю тебя! - Она крепко обняла его и поцеловала.

Смущенный, красный Андрей неловко высвободился, оглянулся. Евгений Александрович улыбается, ребята хлопают в ладоши. Только Вадим стоит в сторонке, не смотрит на них.

- Товарищи, через двадцать минут - последний акт, прошу всех сюда, громко объявил Старцев. Он оглядел возбужденные лица трамовцев. - Надо закончить на таком же подъеме, как начали. И еще хочу предупредить. По ходу действия - стрельба. Нам одолжили несколько карабинов. У меня всегда душа не спокойна, когда имею дело с настоящим оружием. Правда, патронов нет, стрелять будут за сценой, но очень прошу вас направлять эти ружья куда-нибудь в сторону, не прямо на людей.

- Павел Степанович, - обратился он к помрежу, - проверьте оружие. Уже осмотрели? Хорошо, тогда прошу на сцену.

...Шумит сельская площадь. Кулаки мутят воду, стремясь убедить крестьян не давать хлеба большевикам. Один за другим выходят на трибуну у церкви ораторы.

"Хватит вам судачить! - кричит один из комбедовцев. - Дайте дорогу уполномоченному губернии".

Речь уполномоченного то и дело прерывается выкриками из толпы. Особенно усердствует группа в углу. Вдруг на трибуну выскакивает молодая круглолицая женщина. Это разведчица Таня. "Товарищи, тут среди нас офицеры! Они хотят поднять восстание против Советской власти". - "Ты откуда знаешь?" - раздается из толпы. "Сама слышала - была у них. Смотрите, вон стоит наш симбирский помещик, граф Орлов-Давыдов. Его отец драл с вас три шкуры, и сын того же хочет... А вон..." - "Ишь ты! Сейчас я тебя", - злобно шипит один из офицеров, выдергивая из-под чапана обрез. Это замечает товарищ Тани чекист Василий Цветков и успевает заслонить девушку. В тот же момент раздается выстрел, и Василий падает...

Все происходило в точном соответствии с авторским и режиссерским замыслом. Даже когда Андрей с окровавленным лицом приподнялся на локте и отчаянно крикнул: "Я умираю, товарищи! Меня убили!", публика, восхищенная настоящей игрой, бурно аплодировала. Старцев, стоя сбоку, за кулисами, шептал: "Молодец! Талант, настоящий актер выйдет". И только Коля Мартынов бросил свою винтовку и стоял потрясенный: неужели она и вправду выстрелила? Не может быть! Но ведь была отдача...

Первой опомнилась Зоя. Она близко видела лицо Андрея. Он же весь в крови, откуда, почему?..

- Его убили! - вскочила она. - Застрелили по-настоящему!

- Закрывай занавес! - крикнул Старцев, выбегая вперед.

Зрители кинулись к сцене и начали на нее карабкаться.

- Куда! - раскинул руки им навстречу Павел Степанович. - Куда? Нельзя!..

Лишь спустя полчаса, когда был наконец наведен порядок и окровавленного Андрея в сопровождении матери и Зои увезли на извозчике в больницу, зрители стали расходиться, обсуждая происшедшее. В толпе вместе со всеми медленно, не спеша шествовал пожилой усатый человек в очках. Свернув на боковую пустынную улицу, он вынул портсигар и закурил. К нему тут же подошел высокий, худощавый, в военной фуражке.

- Ну как, Филипп Антонович?

- Порядок. Разыщи-ка сейчас там Борчунова, ко мне его приведешь часа через полтора. Я пока тут еще одно дельце проверну.

- А дальше что?

- Сидите, ждите меня. Да не бойся ты, никто твою конуру не найдет. Как побеседую с Борчуновым, мы с тобой и отправимся в дорогу. Так что подготовься. - Коренастов махнул рукой и скрылся за углом.

Так же не спеша добрался он до Куликовки и вышел на Верхнеполевую улицу. Где же тут третий дом от угла? Ага, вон он. И окошко еще светится. Неплохой домик, над парадным причудливый навес, наличники резные. А на улице ни души... Он влез на завалинку, заглянул в окошко. В кухне у лампы старушка, нацепив на нос перевязанные тряпочками очки, читала какую-то толстую книгу, шевеля губами. Видно, бабка ихняя. Библию читает. Как там в священном писании сказано? "Весь твой род погибнет до седьмого колена". Внука изничтожили, теперь ваша очередь...

Оглянувшись, Коренастов вытащил из кармана бутылку, полил двери и окна, затем подошел к забору - вылил и на него остатки керосина. Потом дернул за ручку проволочного звонка.

- Кто там? - послышался дребезжащий старческий голос.

- Мне бы бабушку Андрея Ромашова.

- А что вам нужно? - спросила из-за двери Аграфена Ивановна.

- Да вот послали сообщить ей: только что в театре, прямо на сцене, убили ее внука и изувечили дочку...

Он не докончил. Из-за двери донесся звук упавшей лампы, а затем глухой звук падения на пол чего-то грузного. Чиркнув зажигалкой, Коренастов зажег клочок бумаги и сунул его под дверь. По облитому керосином дереву побежали слабые синеватые огоньки.

Ну что ж, можно считать, он этим отплатил за все. Остается главное Советская власть. С ней у него счеты покрупнее. Ох, как он их всех ненавидит! И они это еще почувствуют...

* * *

- Ну и пробиться сюда! - говорил Золотухин, сидя у кровати Андрея, неподвижно лежащего на спине, лицо - в бинтах. - Говорят, бегать скоро начнешь? И почему же только доктора не пускают к тебе...

- Что у вас там нового? - прошелестел сквозь бинты Андрей.

- Да что может быть? В порядке.

- А этих поймали, что в меня стреляли?

- Слушай, Мартынов-то ведь и не знал, что у него в винтовке патроны. Их ему Борчунов подложил по наущению Коренастова. Мы этого Вадима у гадалки нашли. Он сразу все и выложил, говорит, ревновал к тебе Зою. Но тут дело оказалось посерьезней: Коренастов его и Симочку для связи в городе оставлял.

- А его взяли?

- Коренастова? Нет еще, но найдем, обязательно... Думаем, он в Ташкент подался. Помнишь, их связной туда поехал. Да, знаешь, откуда эта история с Зоиной запиской? Ты записку, когда у Симочки был, выронил, она и решила устроить тебе "страшную" месть. И уговорила Ларису написать. А та по дурости адрес в ней свой сообщила. Вот как в нашем деле бывает. Если б не этот случай, устроил бы нам Коренастов знатный фейерверк...

- А родителей когда ко мне пустят, не знаешь?

Никита мгновение помолчал. Нельзя же сказать ему, что дом их сгорел, бабка погибла, а Евдокия Борисовна, которая поспела во время пожара прийти домой, вся обгорела, спасая детей, и сейчас лежит в этой же больнице. Говорят, бабушка упала на лестнице с лампой - оттого и пожар был. Не верит этому Золотухин.

- Пустят, но не раньше чем недели через две, - быстро нашелся он. Тебе надо подлечиться как следует. Это я сумел прорваться. Ну, пошел... Слово давал доктору, что не больше десяти минут... Поправляйся...

Прямо из палаты Никита направился в кабинет главного врача.

- Что вы можете сказать о состоянии Ромашовых?

- Мать еще очень тяжелая больная, - ответил пожилой доктор, поправляя пенсне. - Ожоги, знаете, долго не заживают, а у нее вон их сколько.

- А Андрей?

- Парень ваш молодец - пять глазных операций выдержал, сложнейших, и не пикнул даже. Герой...

- А видеть он будет?

- Понимаете, его счастье: пуля мимо прошла. Но выстрел был очень близко. Глаза контужены сильно. Честно говоря, мы уже совсем было решили, что парень ослепнет. Однако доктор Гинзбург решился еще на одну операцию... И теперь появилась надежда, даже не надежда - почти уверенность.

Когда Золотухин вышел на больничное крыльцо, солнце уже клонилось к закату. В безоблачном майском небе носились быстрые стрижи, в кустах палисадника нахально переругивались воробьи. Никита полной грудью вдохнул воздух, настоенный на запахах цветущих яблонь. Какая красота! Андрей должен все это видеть, нет, наверняка увидит! И жить долго будет. Как это доктор сказал: путь ему предстоит долгий? Правильно!