Эдвард М. Форстер Сирена

Я в жизни не видел ничего красивее моей записной книжки с «Опровержением деизма», когда она опускалась в воды Средиземного моря. Она пошла на дно, словно кусок черного сланца, но вскоре раскрылась, распустив листы бледно-зеленого цвета, отливавшего синим. Вот она пропала, вот показалась снова, растянулась, как но волшебству, устремясь к бесконечности, а вот опять стала книгой, но на этот раз она была больше самой Книги Познания. Она сделалась еще более нереальной, достигнув дна, где навстречу ей взметнулось облачко песка и скрыло ее от моего взгляда. Но она появилась опять, целая и невредимая, хотя слегка трепещущая; она лежала, любезно раскрывшись, и невидимые пальцы перебирали ее страницы.

– Какая жалость, что ты не закончил свою работу раньше, еще в отеле, – сказала моя тетка, – сейчас ты бы мог спокойно отдыхать, и ничего бы не случилось.

– Не пропадет, но станет новой, необычайной, незнакомой, – пропел капеллан.

А сестра его сказала:

– Смотрите-ка, она утонула.

Что же касается лодочников, то один засмеялся, а другой, не говоря ни слова, встал и начал раздеваться.

– Пророк Моисей! – закричал полковник. – С ума он, что ли, сошел?

– Пожалуйста, поблагодари его, милый, – сказала тетка, – скажи, что он очень любезен, но лучше как-нибудь в другой раз.

– Но мне, как-никак, нужна книжка, – жалобно сказал я, – без нее я не могу писать диссертацию. К другому разу от нее не много останется.

– Я вот что предлагаю, – сказала одна из дам, укрывшись за зонтиком, – оставим здесь это дитя природы, пусть себе ныряет за книгой, пока мы осматриваем другой грот. Высадим его вот на эту скалу или на уступ внутри грота, а к нашему возвращению всё уже кончится.

Мысль показалась удачной. Я усовершенствовал ее, предложив высадить также и меня, чтобы заодно разгрузить лодку.

Итак, нас с лодочником оставили на огромной, залитой солнцем скале у входа в маленький грот, где таилась Гармония. Назовем Гармонию голубой, хотя она скорее воплощает в себе чистоту – но не в обыденпом, а в самом возвышенном смысле этого слова – чистоту моря, собранную воедино и излучающую свет. Голубой грот на Капри вмещает просто больше голубой воды, но она не более голубая. Такой цвет и такая чистота царят во всех гротах Средиземного моря, в которые заливается вода и заглядывает солнце.

Лодка отъехала, и тут я сразу понял, как неосторожно было довериться покатой скале и незнакомому сицилийцу. Он встрепенулся, схватил меня за руку и сказал:

– Пойдемте в тот конец грота, я вам покажу что-то очень красивое.

Он заставил меня перепрыгнуть со скалы на уступ через расщелину, в которой сверкало море. Он увлекал меня всё дальше от света, пока я не очутился в дальнем конце грота, на узенькой песчаной полоске, выступавшей из воды, словно островок из бирюзовой пыли. Там он оставил меня стеречь его одежду и быстро взбежал на скалу у входа. Мгновение он стоял обнаженный под ослепительным солнцем, глядя вниз, туда, где лежала книжка. Затем перекрестился, поднял руки над головой и нырнул.

Книжка под водой была изумительна, но красоту человека под водой и вовсе невозможно описать. Он казался ожившим в глубине моря серебряным изваянием, – жизнь трепетала в нем голубыми и зелеными бликами. Он являл собою нечто бесконечно счастливое, бесконечно мудрое, – казалось невероятным, что сейчас это нечто возникнет на поверхности, загорелое и мокрое, с книжкой в зубах.

Ныряльщики обычно рассчитывают на вознаграждение. Я был уверен, что, сколько ни предложу ему, он спросит еще, а я не был склонен к препирательствам в месте столь прекрасном, но и столь уединенном. Как же мне было приятно, когда он сказал доверительно:

– В таком месте можно увидеть Сирену.

Я был восхищен тем, как верно он проникся настроением, царившим вокруг. Мы были с ним вдвоем в волшебном мире, вдали от всего банального, что зовется реальностью, в голубом мире, где вода была полом, а стенами и крышей – скала, на которой дрожали отсветы моря. Только нереальное было здесь уместно, и, зачарованный, я тихо повторил его слова:

– Можно увидеть Сирену…

Одеваясь, он с любопытством поглядывал на меня. Сидя на песке, я разнимал слипшиеся страницы.

– Вы, наверное, читали ту книжку, – сказал он наконец, – которая вышла в прошлом году? Кто бы мог подумать, что наша Сирена понравится иностранцам?

(Я прочел эту книгу позже. Описание в ней, разумеется, неполное, несмотря на то что к книге приложена гравюра, изображающая упомянутую молодую особу, а также текст ее песни.)

– Она выходит из моря, не правда ли? – предположил я. – Она сидит на скале у входа в грот и расчесывает волосы.

Мне хотелось вызвать его на разговор, так как меня заинтересовала его внезапная серьезность; к тому же в последних его словах проскользнула ирония, озадачившая меня.

– Вы когда-нибудь видели ее? – спросил он

– Много-много раз.

– А я ни разу.

– Но ты слышал, как она поет под водой?

Он натянул куртку и с раздражением сказал:

– Разве она может петь под водой? Этого никто не может. Она пробует иногда запеть, но ничего не получается, одни пузыри.

– Но она всё-таки забирается на скалу.

– Как она туда заберется?! – закричал он, совсем рассердившись. – Священники благословили воздух – и она не может дышать. Они благословили скалы – и она не может сидеть на них. Но море благословить нельзя, потому что оно слишком большое и всё время меняется. Вот она и живет в море.

Я молчал.

Тогда выражение его лица смягчилось. Он посмотрел на меня, словно хотел что-то сказать, и, подойдя к выходу из грота, стал вглядываться в синеву внешнего мира. Потом, вернувшись в наш полумрак, сказал:

– Обычно только хорошие люди видят Сирену.

Я не проронил ни слова. Наступило молчание, потом он продолжал:

– Странное дело. Даже священники не могут объяснить, отчего так получается. Ведь она плохая, – это каждому ясно. И опасность увидеть ее грозит не только тем, кто постится и ходит к мессе, а вообще всем хорошим людям. В нашей деревне ее не видели ни отцы, ни деды. И я не удивляюсь. Мы крестимся перед тем, как войти в воду, да зря, могли бы и не креститься. Джузеппе мы считали в полной безопасности. Мы его любили, и он любил многих из нас, но Это совсем не то, что быть хорошим.

Я спросил, кто такой Джузеппе.

– Мне тогда было семнадцать лет, а моему брату двадцать; он был гораздо сильнее меня. В тот год в деревню приехали первые туристы, и тогда у нас пошли большие перемены и жить все стали лучше. Приехала одна англичанка, очень знатная, и написала о наших местах книгу; из-за этого образовалась Компания по благоустройству, и теперь они собираются провести фуникулер от вокзала к отелям.

– Не рассказывай сейчас об этом, не надо, – попросил я.

– В тог день мы повезли англичанку и ее друзей смотреть гроты. Когда лодка проплывала под отвесной скалой, я протянул руку – вот так – и поймал маленького краба. Я оторвал ему клешни и отдал иностранцам как диковину. Дамы заохали, но одному из джентльменов краб понравился, и он предложил мне денег. Я не знал, что делать, и не взял деньги. «Я доставил вам удовольствие, – сказал я, – мне больше ничего не надо». Джузеппе – он сидел на веслах позади меня – очень рассердился и со всего размаху ударил меня по лицу и разбил мне губу в кровь. Я хотел дать ему сдачи, но он такой увертливый, – не успел я размахнуться, как он больно стукнул меня по руке, я даже перестал грести. Дамы подняли ужасный шум; потом я узнал, что они сговаривались увезти меня от брата и выучить на лакея. Но, как видите, из этого ничего не вышло.

Когда мы доплыли до грота – не до этого, а до другого, побольше, – тому джентльмену вдруг захотелось, чтобы я или брат нырнули за монетой, и дамы согласились, – они иногда соглашаются. Джузеппе знал уже, что иностранцам очень нравится смотреть, как мы ныряем, и сказал, что прыгнет только за серебряной монетой. Тогда джентльмен бросил в воду монету в две лиры. Перед тем как прыгнуть, брат посмотрел на меня: я прижимал руку кразбитой губе и плакал, так мне было больно. Он засмеялся и сказал: «Ну, сегодня мне ни за что не увидеть Сирену!» – и бросился в воду, даже не перекрестившись. Но он ее увидел.

Тут рассказчик внезапно замолчал и взял предложенную мной сигарету. Я созерцал золотую скалу у входа, струящиеся стены и волшебную воду, в которой беспрестанно подымались кверху пузырьки.

Наконец он стряхнул пепел в мелкую зыбь и, отвернувшись от меня, сказал:

– Он вынырнул без монеты. Мы едва втащили его в лодку: он стал такой тяжелый и большой, что занял всю лодку, и такой мокрый, что мы никак не могли одеть его. Я в жизни не видел такого мокрого человека. Мы с тем джентльменом сели на весла, а Джузеппе накрыли мешковиной и пристроили на корме.

– Так что же, он умер? – тихо спросил я, предполагая, что именно в этом была суть.

– Да нет! – сердито вскричал он. – Говорю вам, он увидел Сирену.

Я умолк.

– Мы уложили его в кровать, хотя он не был болен. Пришел доктор, мы ему заплатили. Пришел священник и окропил его святой водой. Но это не помогло. Уж слишком он распух, стал большой – прямо как морское чудище. Он поцеловал косточки пальцев Святого Биаджо, – и мощи высохли только к вечеру.

– А как он выглядел? – отважился я.

– Как всякий, кто видел Сирену. Если вы видели ее «много-много раз», как вы можете этого не знать? На него напала тоска – тоска, потому что он всё узнал. Всякое живое существо наводило на него тоску: Джузеппе знал, что оно умрет. Он хотел только одного – спать.

Я склонился над записной книжкой.

– Он не работал, он забывал поесть, не помнил, одет он или нет. Вся работа легла на меня, а сестре пришлось идти в услужение. Мы пробовали приучить его просить милостыню, но у него был чересчур здоровый вид, и его никто не жалел, а на слабоумного он тоже не был похож: глаза у него были не те. Он, бывало, стоял на дороге и смотрел на проходящих, и, чем дольше он на них смотрел, тем ему становилось тоскливее. Если у кого-нибудь рождался ребенок, Джузеппе закрывал лицо руками. Если кто-нибудь венчался, он становился как одержимый и пугал новобрачных, когда они выходили из церкви. Кто мог подумать, что он тоже женится?! И виной этому был я, я сам. Я читал вслух газету, там писали про девушку из Рагузы, которая сошла с ума, выкупавшись в море. Джузеппе встал и ушел, а через неделю вернулся уже с этой девушкой.

Он никогда не рассказывал мне, но говорили, что он отправился прямо в дом, где она жила, ворвался к ней в комнату и увел с собой. Отец у нее был богатый, у него были свои шахты, – представляете, как мы перепугались? Отец приехал и привез ученого адвоката, но они тоже ничего не добились. Они спорили, угрожали, но в конце концов им пришлось убраться восвояси, и мы на этом ничего не потеряли, я хочу сказать – не потеряли денег. Мы отвели Джузеппе и Марию в церковь и обвенчали их. Ох и свадьба это была!… После венчания священник ни разу даже не пошутил, а когда мы вышли на улицу, дети стали кидать в нас камнями… Я бы, кажется, согласился умереть, если б это принесло ей счастье, но знаете, как бывает: я ничем не мог помочь.

– Так что же, они и вдвоем были несчастливы?

– Они любили друг друга, но любовь и счастье не одно и то же. Любовь найти нетрудно. Но она ничего не стоит… Теперь мне пришлось работать за них обоих. Они во всем были похожи, даже говорили одинаково. Пришлось мне продать нашу лодку и наняться к тому дрянному старику, который вас сегодня возил. Хуже всего было то, что люди возненавидели нас. Сначала дети, – с них всегда начинается, – потом женщины, а после и мужчины. И причиной всех несчастий… Вы меня не выдадите?

Я дал честное слово, и он немедленно разразился неистовыми. богохульствами, как человек, вырвавшийся из-под строгой) надзора. Он проклинал священников, разбивших его жизнь.

– Нас надувают! – выкрикнул он. Он вскочил и стал бить ногой по лазурной воде, пока не замутил ее, подняв со дна тучу песка.

Я тоже был взволнован. В истории Джузеппе, нелепой и полной суеверий, было больше жизненной правды, чем во всем, что я знал раньше. Не знаю почему, но эта история вселила в меня желание помогать ближним – самое, как мне кажется, возвышенное и самое бесплодное из наших желаний. Оно скоро прошло.

– Она ожидала ребенка. Это был конец всему. Люди спрашивали меня: «Когда же родится твой племянничек? И веселый же сын будет у таких родителей». Я им спокойно отвечал: «Почему бы и нет? Счастье родится от печали». Есть у нас такая поговорка. Мой ответ очень их напугал, они рассказали о нем священникам, и те тоже испугались. Разнесся слух, что ребенок будет антихристом… Но вы не бойтесь, – он не родился. Одна старая вещунья принялась пророчить, и никто ее не остановил. «Джузеппе и девушка, – говорила она, – одержимы тихими бесами, которые не причиняют большого вреда. Но ребенок будет всегда болтать без умолку, хохотать и смущать людей, а потом спустится в море и выведет из него Сирену, и все увидят ее и услышат ее пенье. Как только она запоет, вскроются Семь сосудов, [1] папа римский умрет, Монджибелло начнет извергаться и покров Святой Агаты сгорит. И тогда мальчик и Сирена поженятся и навеки воцарятся над миром».

Вся деревня была в страхе, хозяева отелей переполошились, потому что как раз начинался туристский сезон. Они поговорили друг с другом и решили отправить Джузеппе и девушку в глубь страны, пока не родится ребенок, и даже собрали на это деньги. Вечером накануне отъезда светила полная луна, ветер дул с востока, море разбивалось о скалы, и брызги висели над берегом, как серебряные облака. Это было очень красиво. Мария сказала, что хочет посмотреть на море в последний раз.

«Не ходи, – сказал я, – мимо нас на берег недавно прошел священник и с ним кто-то чужой. Владельцы отелей не хотят, чтобы тебя кто-нибудь видел. Если они рассердятся, мы умрем с голоду».

«Я хочу пойти, – ответила она. – Море сегодня бурное, мне будет так не хватать его».

«Он прав, – сказал и Джузеппе, – не ходи. Или пусть лучше кто-нибудь из нас пойдет с тобой».

«Я хочу пойти одна», – сказала Мария. И ушла одна.

Я увязал их веши в одеяло, а потом вдруг подумал, что мы разлучаемся, и мне стало так грустно, что я сел рядом с братом и обнял его за шею, а он обнял меня, чего не делал уже больше года. И мы с ним сидели, не помню уж, сколько времени. Вдруг дверь распахнулась, в дом ворвался лунный свет и ветер, и детский голос со смехом сказал:

«Ее столкнули в море с утеса».

Я бросился к ящику, где держал ножи.

«Сядь на место», – сказал Джузеппе. Подумать только, Джузеппе сказал такие слова: «Если умерла она, это не значит, что должны умирать другие…»!

«Я знаю, кто это сделал! – закричал я. – Я убью его!»

Я не успел выбежать за дверь: он догнал меня, повалил на пол, прижал коленом, схватил за руки и вывернул мне кисти – сперва правую, потом левую. Никто, кроме Джузеппе, не додумался бы до такого. Я даже не представлял, что это так больно. Я потерял сознание. Когда я очнулся, Джузеппе исчез, и я его больше не видел.

Я не мог скрыть своего отвращения к Джузеппе.

– Я же говорил вам, что он был дурной человек, – сказал он. – Никто не ожидал, что как раз он увидит Сирену.

– Почему вы думаете, что он видел Сирену?

– Потому что он видел ее не «много-много раз», а всего один.

– Как же ты можешь любить его, если он такой плохой?

В первый раз за всё время он рассмеялся. Это было единственным его ответом.

– Это всё? – спросил я.

– Я так и не отомстил ее убийце: к тому времени, как у меня прошли руки, он был уже в Америке, а священников убивать грех. Джузеппе же объехал весь мир, всё пытался найти кого-нибудь еще, кому довелось увидеть Сирену, – мужчину или еще лучше женщину, потому что тогда мог всё-таки родиться ребенок. Напоследок он приехал в Ливерпуль, – есть такое место? – и там он начал кашлять и кашлял кровью, пока не умер.

Не думаю, чтобы сейчас кто-нибудь еще на свете видел Сирену. Таких приходится не больше одного на поколение. Мне уже не увидеть мужчину или женщину, от которых родится ребенок, выведет Сирену из моря, уничтожит молчание и спасет мир.

– Спасет мир? – воскликнул я. – Разве так кончалось пророчество?

Он прислонился к скале, тяжело дыша. Сквозь сине-зеленые отблески, мелькавшие по его лицу, было видно, что он покраснел. Тихо и медленно он произнес:

– Молчание и одиночество не вечны. Пройдет сто лет, может быть, даже тысяча, море ведь живет долго, и когда-нибудь она выйдет из моря и заноет.

Я расспросил бы его еще, но в этот миг в пещере потемнело, – в узком проходе появилась возвращавшаяся лодка.