"Нашествие Даньчжинов" - читать интересную книгу автора (Маципуло Эдуард)ПАСТЬОгромные массы раскисшей земли, камней, измочаленных деревьев, лохмотьев крепчайшего дерна неумолимо надвигались на террасные поля, приближаясь к стенам чхубанга. Ожила та беда, с которой боролись многие поколения крестьян и монахов. Чем беспощадней вырубались леса на склонах Сияющей Опоры Неба, тем грузней становилось тело Большого Оползня, тем многочисленней – его малые дети, сползающие в долины и ущелья. И вот пережато русло бурной Ярамы, появился новый водоем, прибавляющий в размерах с каждым часом, с каждой минутой… Дамоклов меч, занесенный над лысой головой Нашествия. Говинд, потрясенный сознанием своего могущества, уходил прочь от беды. Под ногами захрустела ботва – здесь было монастырское поле репы, сгнившей по причине дождей, так и не успев созреть. Еще вчера здесь невозможно было дышать от горькой вони, а теперь – почти свежий воздух. Говинд оглянулся: оползень поглотил большую часть поля вместе с вонью! Жадная грязь, очищающая мир… Говинд увидел в этом глубокий мистический смысл. Нужны преступления и преступники! Само провидение желает даньчжинской крови, которая станет черной запекшейся грязью. Плодородной грязью. Из нее полезут новые ростки. Или все те же? И душу «героя» обожгло состраданием к нелепому миру духкхи. Он шел и шел, погруженный в думы, хотя нужно было убегать со всех сил, чтобы опередить прорыв воды сквозь тело Оползня. И неожиданно увидел горстку перемазанных грязью людей, которые тащили, надрываясь, огромного каменного идола, уложенного на деревянные полозья лицом вверх. – Герой, помоги! – донесся жалобный голос. – Не будем тебя ловить! Несколько низших монахов, пяток совершенных старцев и два-три оскопленных «героя» сплотились в отчаянной попытке остановить Большой Оползень. Если воздвигнуть на его пути статую Небесного Учителя из черного камня, разве Оползень не усмирится? Говинд в замешательстве смотрел на них. Как даньчжин, послушный сын своих даньчжинских родителей, он не мог остаться в стороне, когда тут такое дело. И в то же время ему не хотелось, чтобы статуя бога остановила Большой Оползень. Он должен быть вместе с Природой против людей! «Волонтеры Природы» – где-то слышал он, и это самое то! Это о нем! Толстый грязный старик, в котором трудно было узнать Верховного Хранителя Подвалов, подошел к Говинду. – Народ в беде, – задыхаясь, проговорил он. – Ты еще сможешь снова стать даньчжином, если правильно поступишь… Сейчас… Волны грязи наползали на ноги людей, на статую, охватывая их со всех сторон. Горечь, тоска и ощущение своего всесилия раздирали душу Говинда. – Но я не хочу быть даньчжином! Ты разве не понял, монах? – Это твой бог лежит в грязи, смотри… – тихий, прерывистый шепот. – Как я вас ненавижу! – взревел «герой», отбрасывая котомку. И вот он вместе со всеми в одной упряжке. Канатная лямка впивается в его грудь, пытаясь достать до сердца. И каменный покойник с равнодушным лицом медленно ползет вверх по склону навстречу сгусткам грязи. Измученный Джузеппе тем временем бродил неподалеку – в зарослях вокруг чхубанга. Никакой тут случайности нет, просто бытие заповедного мирка сжалось до узкой канавы, в которую старалось уместиться все-все-все. В шуме дождя звучал его надорванный сиплый голос: – Я здесь, Желтый! Я не буду сопротивляться! Он страстно желал умереть, и непременно в жаркой пасти людоеда. Его внутренние установки были умело возбуждены монахами, раздуты в пожар, сжигающий душу. Теперь он точно знал, что его сущность могла проявиться только в тигровой пасти. Все сходится: ведь Джузеппе постоянно испытывал мистическую тягу к королевским горным, и в то же время – позывы к самоубийству… Опытные в душевных делах и дотошные старцы разобрались, все поняли, разложили по полочкам, а где чего-то не смогли, подсказала Машина. – Ты можешь быть очень хорошим даньчжином в трудное для народа время, – сказали ему на Совете Совершенных. – Надо только спасти народ. Ты накормишь своей сущностью людоеда, как это сделал когда-то Небесный Учитель. Вот для чего ты, брат Джузеппе, создан богами. Вот почему тебе было плохо в хорошее для всех время. Теперь тебе будет хорошо. Его начинили молитвами и чудодейственными заклинаниями, усмиряющими зло, научили правильным мыслям и вывели под руки в джунгли. Уткнувшись головой в мшистый ствол, он тискал ладонями живот, похожий на мешок, наполненный болью. Внутренности его были сожжены ядом, не принимали никакой пищи, тем не менее его то и дело выворачивало наизнанку. Он стал похож на скелет с прилипшими остатками одежды и плоти – точь-в-точь как дух Черной Заразы в храмовых барельефах. Не выдержав мучений, зарыдал: – Ну сколько мне еще жить? Желтый! Он повалился в сплошной журчащий поток, начал пить мутную воду. Боль слегка затихла, и тотчас подкатила ужасная трезвая мысль: Желтого здесь нет! Ушел за Пхунгом и тэу! Или уже убит, если два таких охотника взялись за дело. Так что смерть святого мученика Джузеппе будет обыкновенной – глупой. Такой вывод добавил страданий. И благая начинка не выдержала, затрещала по всем швам. Джузеппе расхотелось спасать даньчжинский народ. А дальше – больше. Джузеппе начал убеждать себя, что он лучший в мире спец по хищным кошкам. Несколько дней назад убеждать его в этом было не нужно. Невыносимая жалость к себе породила новые стоны. – И этот мозг пропадает! О, бестолковщина… Почему меня довели до такой смерти? Я достоин совсем другой смерти! Достоин другой жизни! Все вы… олигофрены, кретины, неспособные на свое мнение! Уродующие чужое! Изуродовали и меня. Зачем я носил хомуты? Зачем? Все равно – боль и глупая смерть. Все равно! С пронзительной яростью он понял, отчего всегда в нем были сильные позывы к самоубийству. Они возникали всякий раз, когда он пытался выбраться на новый уровень знаний, когда подстегивал и высвобождал из пут бытия свою гениальность. – Меня запрограммировали! – зарыдал он без слез. – Примитивными инстинктами! Меня приговорили монахи, молитвы, священные камни – конкретика! Меня выпускают только в смерть… И он возненавидел всех людей вместе с даньчжинами. Схватив камень, облепленный мертвой травой, побежал творить зло. Все как будто логично: Дикая Природа нуждается в волонтерах, и она их создает. Говинд, Джузеппе, Гэрри Снайдер[8] – они уже появились, а дальше их будет все больше. Новые монстры-мизантропы? Но, согласитесь, – очень симпатичные мизантропы. Симпатичными их делают страдания. Так уж мы устроены: в мучениках видим святых, суперменов духа. Или по-другому: гениальный дух проявляется только в муках… Наконец человеконенавистнику повезло. Он услышал треск поднимаемых зарослей, всплеск взбудораженных потоков и бросился навстречу звукам. Стена из обвислых листьев вздрагивала, не желая кого-то пропустить, с нее срывались дождевые ручьи… Джузеппе увидел двоих, пробирающихся через заросли с тяжелой поклажей на плечах. Наткнувшись на Джузеппе, они обалдело уставились на него. Потом, уронив в воду забренчавшие мешки, бросились бежать. Злой дух преследовал их. – Подождите! Ну, стойте! – стонал, умолял, угрожал. – Все равно никуда не уйдете. …В верховьях реки что-то глухо заворочалось, охнуло, и весь даньчжинский мир содрогнулся. Дождевая вода выплеснулась из луж и водоемов, из глазниц каменного бога. Девяностолетний Главный Интендант запел подходящую молитву, и все испуганно подхватили: Святые мощи не увянут, Святые камни не станут песком, Потому что зло боится святости… Мир духкхи сжался от боли и страха под воздействием благостного пения мужчин. И вдруг выплюнул осколки зла – из джунглей вырвались двое с хриплыми воплями, не похожими на пение молитв: – Дух Черной Заразы! Гонится! Все продолжали петь и везти салазки с божественным покойником. Только Говинд, бывший впереди всех, оглянулся. – Впрягайтесь и вы! Правильно. Зло боится святости любого вида. И Чжанг торопливо схватил конец свободной лямки, волочившейсяв грязи. А Дундунг, бедненький, отвлекся – высунув бледный большой язык, ловил дождевые капли. Чжанг бросил в него грязью. – Не стой без дела, убогий! Ман Умпф поливал меня соком манго из шланга и, довольный, приговаривал: – Нравится? Вижу, что нравится. Поднимается настроение, жизненный тонус. Ведь ты буквально купаешься в тех витаминах и микроэлементах, в которых нуждается твой организм. Для алкоголика нет большего счастья, чем искупаться в ванне с шампанским. Или с виски. Не в силах увернуться от струи, бьющей в лицо, я отплевывался, кашлял, глотал литрами уже забродивший, пузырящийся сок. В пещере были солидные запасы провианта. – Видишь, Пхунг, как я стараюсь для тебя. А ты не ценишь. Забудем старое, Пхунг. Все будет хорошо. Это я тебе говорю. А мое слово, ты убедился, крепкое. Как сказал, так и будет. Сок медленно густел на моей коже, пощипывало глаза, и запах манго уже вызывал тошноту. Монстр уселся на решетку, вытирая ветошью руки. – Могу порадовать тебя, Пхунг. Мне позволили дать тебе кое-что из нашего учения. Разумеется, только то, что ты можешь понять. – Кто позволил? Кто вы такие? Начнем с того, что… – Монстр задумался, потом резко мотнул головой. – Нет, с того, что… короче говоря, на Земле появился разум и взял на себя ответственность за дальнейшие процессы на планете – биологические, исторические, геологические… Плохой из меня популяризатор, Пхунг, еще никому не приходилось вправлять мозги таким способом. – Он вздохнул. – Ну ладно. Ты должен понять самое простое. Наука нуждается в господине, сама по себе она – ничто. Все ее претензии лопнули. Знания не могут спасти человечество. Все эти культурные, социальные, технические революции и твои любимые эпохи просвещения не принесли и не принесут человеку счастья. И прежние религии и системы власти тоже выдохлись. Все вы стремились не избавить мир от зла, а убеждали в том, что надо полюбить зло, потому что от него нет спасения. – Смотря что считать злом… – пробормотал я. – Зло всеобще, эпифеноменально. Тебе трудно понять без подготовки, пойми вот что: только мы знаем, как можно привести человечество к процветанию, к истинному счастью, о котором, кстати, человечество все время мечтает. Путь не очень простой, ты поймешь. Нужен один командный пункт, откуда управляют настоящие, от бога, командиры. Все остальные должны быть солдатами. Я молчал, он пытливо всматривался в меня. – Это и есть в упрощенном изложении суть решения всех проблем. При условии, конечно, что командиры знают свое дело и обладают силой, внушающей страх. Ведь ты не будешь оспаривать, что страх – лучший из всепланетных законов, он известен всем, обладающим мозгами. Страх – основа единственно возможного счастливого общества во Вселенной. Такова природа людей. Неужели ты не понял, Пхунг? Когда мы шли сюда, я управлял вами с помощью страха. Я молчал. – Вот величайшие истины, которые не нравятся таким, как ты, из-за запаха крови. Жизнь всегда пахнет кровью. А когда перестает так пахнуть – значит, в ней что-то сломалось, непорядок, нарушение законов природы. – Которую вы уничтожаете, – прохрипел я. – Зачем? – Ты до сих пор ничего не понял или корчишь из себя кретина? Природа – потребляемый ресурс. Так было и будет. Сейчас большая часть энергии природы тратится впустую, на поддержание многообразия. Принеся в жертву многообразие видов, мы получим рациональное всепланетное хозяйство. Без революций и катаклизмов. – Земной рай? – пробормотал я. – Называется иначе, но суть та же, Пхунг. Ты это верно схватил. Кстати, инстинкт борьбы с многообразием заложен в основание разума. Природу начинают уничтожать еще с пеленок. Дети выдирают с корнем траву и ломают ветви – просто так, не для потребления. Вот указующий перст Невидимых Отцов, или, как раньше говорили, Провидения. Многообразие вредно! Многообразие – слепое расточительство ресурсов! Многообразие – мировое зло. – Почему именно… тех животных… и королевских горных надо уничтожить? – Это тебе пока не следует знать, Пхунг. Нужна определенная подготовка. Он говорил и говорил, начиняя меня мощью своих догматов. А я слушал его и представлял себе благообразных, неудержимо располневших старичков с трудноуловимыми следами воинской выправки. Кто-то когда-то их унасекомил… Впрочем, понятно кто. Невидимые Отцы – это, наверное, воинское звание, следует сразу за генералиссимусом. В той армии, где я бунтовал, чинами и орденами награждалось истинное рабство, и до высот военной иерархии добирались ископаемые подонки, как сейчас понимаю, с полным рабским комплексом. В других армиях дело обстоит не намного лучше, судя по тем рассказам заключенных, которые я услышал в «межармейском тюремном изоляторе». Так что во главе целеустремленных, вышколенных, вооруженных до зубов манов умпфов – унасекомленные армией люди с предельной выслугой лет? И вот теперь они могут создавать свой идеал – всепланетную казарму, и попробуй оказаться у них на пути… – Ман Умпф – это не имя? – прохрипел я. Монстр осекся. Я понял: не имя. Титул, должность, псевдоним диверсанта, воинское звание? И их непонятный язык, конечно, – военный код, составленный на шифровальных машинах при каком-то штабе. Код, ставший родным языком. – О чем ты еще хочешь спросить? – проговорил он настороженно. – Надо подумать… – прошептал я, чувствуя, что ему захотелось убить меня. – Я жду. Спрашивай. – Ты можешь… точно сформулировать вашу цель? – Я же сказал тебе – всеобщее счастье! – Это учение для всех. Но в каждой религии есть скрытое знание. Так что давай по существу. Главное. – Я тебе приоткрыл главное! Другого нет! – Или другое ты не знаешь. Тебе не позволяется знать. Можно проверить. – Как? – Ответь, почему ты убиваешь именно королевских горных тигров, а не бенгальских, допустим. – Их популяция локальна, малочисленна. Легче перебить. – Перебили. И что? Тигры других популяций остались же на земле! Но в перечне на экране… всегда одна строка с тигром, и она желтая, последняя стадия перед покраснением… – Хватит, Пхунг! Здесь тайный обряд… о котором я не могу тебе сказать. О нем может знать только член братства. Меня трясло от возбуждения, я перестал чувствовать боль. – Существует какая-то общность всего лучшего, Ман Умпф! Вы это поняли… выдавили из чьих-то гениальных мозгов… И превратили новое знание в мистический обряд… В религиях, мистике, суевериях всегда можно обнаружить элементы точных знаний… – Продолжай, Пхунг. Мне интересно. – Религии всегда и везде… сгребали под себя самое ценное, до чего могли дотянуться. И в то же время вырубали все, что стимулирует в людях качество мышления, самость. – С какой стати? Мы не против качества мышления. – Против! Каждая религия как выделенная сущность стремится к максимуму, к мировому господству, уничтожая самосознание народов… Оставляет жизнь только сломленным и рабам, и еще лукавым, ищущим в любой силе корысть для себя… И теперь твое братство, Ман Умпф, делает то же самое, только разбег у вас подлинней и оснастка посолидней… Гениальность – ваш враг, вы это поняли, это было легко понять, ибо самосознание – начало гениальности. И вы принялись искоренять гениальность на планете с помощью науки и черной магии. Вы задумали разрушить фундамент жизни – многообразие… Знал ты об этом, Ман Умпф? Или тебя не поставили в известность? Хочешь еще? – Хочу. Контраст – это жизнь; эволюция контрастирует бытие, создавая Качество, – таков постулат научной монст-рологии. Энтропия уничтожает контраст, превращает все в однородный хаос. Это мы называем смертью. Существуют только две вселенские тенденции, определяющие все и вся, – эволюция и энтропия, то есть жизнь и смерть. Не знать эти классические истины твои божественные командиры не могли. Значит, выбор – смерть – сделан осознанно. Всеобщая смерть, Ман Умпф, а не всеобщее счастье. Ради чего сделан такой выбор? Попробуй понять, ответить себе честно, если можешь. И тебе откроется лицо твоих командиров. И твое лицо, Ман Умпф, о котором ты, наверное, не подозревал. И характер твоего братства. – Ты к чему ведешь? – Сам, сам попробуй! Только тогда будет толк. Мне ты можешь не поверить… – Не будем играть в прятки, Пхунг. Говори. Я и так потратил много времени на тебя. – Хорошо, скажу… Счастье для человечества как целевая установка божественных командиров отпадает. Так? Тогда что может быть взамен? Немного. Жажда власти, жажда известности, жажда богатства. Ради какой-то из этих «жажд» – готовность низвести человечество до состояния однородной бессамости. Только над такой массой можно стать всемогущими богами. Выходит, психическая доминанта божественных – низменная цель. – Дальше! Я пока слушаю, Пхунг! – Теперь о принципе сгребания. Это вовсе не гениальное изобретение – питаться чужими достижениями. Это древний инстинкт доличности. Созидание как принцип выживания трехступенчато: заимствование, подражание, собственное творчество. В вашей доктрине преобладает заимствование. Собственное творчество на таком фоне всегда выглядит крамолой, потому что это уже чуждый заимствованию тип мышления. Заимствование в чистом виде – паразитизм. Он не терпит коррекции нравственным чувствам. Паразитизм на любой силе, на любом качестве. Заимствование – доминанта низкоорганизованного существа, не способного ни на что другое. Грабительские войны – это отсюда. – Все? Ты торопишься. Я бы мог еще сказать об одномыслии и сиюминутности мышления создателей доктрины Невидимых Отцов. Об отсутствии малейших следов нравственных импульсов. О безадресной враждебности ко всему, что есть на свете, этом глубинном инстинкте всех, не имеющих своего мнения. И все для того, чтобы ты сам сделал вывод об уровне сознания твоих командиров. – Ну? Какой уровень? Быстро! – Доличностный. Одномерное мышление. Неспособное на самость. Программированное первичными желаниями, физиологией. Раньше о таких людях говорили – презренные рабы, а теперь – унасекомленные, тип неинтеллектуального сознания… Можно даже представить, откуда начинались «инопланетяне». – Ты знаешь об «инопланетянах»? Прохвост! Ну, ну, и откуда начались? – В некой армейской среде, где идеально осуществлялся принцип бездумного повиновения, наверх выбились самые унасекомленные и, как водится, получили доступ к секретным арсеналам и к новейшей научной информации. Ведь на войну до сих пор работают лучшие интеллектуальные силы наций… Эти господа обрели свободу от любых обратных связей – и в силу своих высоких званий, заслуг, преклонности лет, или просто вышли в отставку, на генеральскую пенсию, лишившись сдерживающего влияния уставов и казарменного распорядка. Но их никто не научил жить среди людей, не одетых в военную форму. Они не сдавали экзаменов на право и умение жить в гуще разнообразия и многомерности, потому что таких экзаменов не существует. Великий опыт древних инициации исчез. В условиях многообразия царят трудности, недоступные пониманию этих господ. Поэтому такие люди до гробовой доски возбуждают вокруг себя трудности первого рода, первобытную борьбу за жизнь. Только в обстановке таких трудностей они ощущают душевный комфорт и желание долго жить. Ман Умпф молчал. Его чистое, без прыщей и морщин лицо было мрачно непроницаемым. Руки жили отдельной жизнью – сжимались в кулаки и разжимались. – Широко известный тип, – продолжал я. – Малейший успех – и они уже уверены в собственной исключительности, раздувают свои куцые доминанты до космических масштабов. Внешне тусклое, серое, безобидное существо, а в душе притаился монстр… Дай ему маленькую, пусть символическую власть – и он начинает проявляться. – Вывод, Пхунг! – Вывод… Эволюция создает гениев как высшее качество бытия, энтропия создает монстров как предельное некачество. На пути монстризма – самосознание народов и отдельного человека, суть гениальности. Гений вырастает только из множества. Вот почему твои командиры ведут войну против многообразия жизни. «Инопланетяне» – религия монстров, где все по правилам максимализма. Наказывать – так с предельной жестокостью. Власть – так всемирная. Повиноваться – так до безумия. – Важен результат! – Ман Умпф желчно рассмеялся. – А какими способами он достигается, интересует только слабонервных. Цель! У нас великая цель. Все, о чем ты говоришь в своих проповедях и что тебя так пугает, – лишь тактический маневр, военная хитрость. Мы используем великую силу энтропии для объединения человечества в одно целое. Ты понял? А потом поведем куда надо. – Вот и до тебя дошли, Ман Умпф. Ты не знаешь ни жалости, ни сомнений. Никакие доводы не действуют на тебя. Твой мозг интересует лишь то, что необходимо для достижения вбитой в тебя цели. Ты создан в казармах «Инопланетян» для выполнения любых команд. Поэтому ваши цели представляешь себе слабо, в общих чертах, в дозволенных стереотипах. Ты не должен разбираться в нюансах учения. Тебе привито ощущение великой цели, и этого достаточно. Ощущение величия цели – более сильная ипостась цели. Суть цели может быть самой идиотской, но ощущение – заряжает невероятной энергией таких, как ты. Еще хочешь? – Давай! – процедил он сквозь зубы. – Я заметил. Ты прекрасно обходишься без музыки. Ты, наверное, не видишь снов. Тебя не интересуют ни цветы, ни животные, кроме тигров. Тебе, по-видимому, недоступно ощущение жизненной силы, исходящей от всего живого. Любовь тебе, по-видимому, недоступна, и неизвестно, что ты делаешь с госпожой Чхэн. В тебе я не обнаружил и зачатков совести. Взамен всего этого ты наделен силой воли и компьютерной изворотливостью, умением использовать любые подручные средства для выполнения приказа. В тебе нечеловеческая поза превосходства над всем живым. Ты, по-видимому, – высшее достижение одномерности. Ты – искусственный человек, Ман Умпф. Твоими руками какое-то насекомое переделывает мир под свои желания. – Какой будет вывод? – Ты кончишься с достижением цели, которую поставили перед тобой. Ты живешь только на пути к цели. – Мне надоели твои проповеди! Ты обнаглел, Пхунг! Я больше не намерен тратить на тебя время. – Все верно, Ман Умпф. Ты должен с ненавистью и раздражением встретить правду о себе. Она – вопреки программе, заложенной в твой мозг. Но у тебя есть время выделить эту программу – пока не убит Желтый Раджа. Чхина шла по дну Ярамы и грезила наяву. Грезы – хороший способ отрешиться от страхов и трудностей. Ей виделось, что она идет по чистым тротуарам Чужого Времени в чудесных туфлях на высоких каблуках – и не падает! И еще ведет за руку очаровательного пухлого мальчугана. Это ее сын, и он родился в любви, при счастливом сочетании звезд и сразу совершенным восьмой ступени. Она оступилась, едва не упав, и подумала, что это Мантра обещает ей хорошее будущее, несмотря на плохие предчувствия. Неожиданно она услышала далекий рев тигра и замерла на месте. Вот и еще… Странный рев – будто Желтому зажимают пасть. И, забыв об усталости, побежала на звук. Она продиралась сквозь заросли, увитые лианами, проползала на животе в грязи под упавшими деревьями-великанами… и снова вышла на берег Ярамы. Река, наткнувшись на Красные Скалы, делала крутой изгиб. С высокого каменистого берега Чхина разглядела острым зрением бесформенную груду какой-то массы, в которой завяз и бился полосатый зверь. В этой же полупрозрачной глыбе неестественно согнутый, неподвижный силуэт. Человек! Женщина! Ман Умпф в черном дождевике, блестевшем под дождем, ходил вокруг этой странной ловушки и с деловым видом поправлял цепи. Потом сел в машину, похожую на джип Говинда, только без колес, и машина потащила ноздреватую глыбу, лязгая цепями и сдирая с поверхности земли траву, кусты и каменную мелочь. Чхина следила за ними, пока они не скрылись в узком ущелье среди бурых скал. Она побежала по их следам. У развешанных на бамбуках скелетах обезьян остановилась, внимательно осмотрелась. Трудно было понять, что тут такое; интуиция кричала об опасности. – Но они же прошли! – в сердцах воскликнула Чхина. Она принялась бросать камни в грязь пригоршнями в ту сторону, где должна быть опасность. Потом приволокла большую корягу и пошла по борозде, толкая корягу впереди себя. Резкая вспышка ослепила ее, она упала на спину. Куски коряги, подброшенные вверх непонятной силой, посыпались на нее. Не видя ничего, Чхина вскочила, побежала и тут же провалилась в болотце. Потом шептала заклинание против глазных недугов. – Как же я к Пхунгу… слепая? Да лучше не жить… Когда сквозь черноту в глазах начали проступать силуэты деревьев на фоне серого неба, она обрадовалась, засмеялась. Потом зрение восстановилось, правда, боль в глазах осталась. Но это можно было терпеть! Неожиданно боги послали ей в голову интересную мысль: есть же неприступные скалы с северной стороны! На них не должно быть таинственных заборов с мертвыми обезьянами! И пошла искать самую отвесную и гладкую, на которую не взобрался бы ни один турист-альпинист из Чужого Времени со всеми своими штучками. Скальная стена и на самом деле оказалась – не дай бог увидеть еще такую. Вырастала из болотных зарослей и уходила неизвестно насколько в густые, шевелящиеся облака, похожие на дым от плохого костра. Буро-красная поверхность камня тускло блестела под дождем. Многочисленные ручьи отвесно падали в болото и зелень. Упругое тисовое деревце бесконечно встряхивало ветвями, борясь с водопадом. Ему бы отойти в сторону… Я услышал упругие шаги. Решетка с ямы отлетела прочь – больше не нужна?! Заскрипел, сминаясь, влажный поролон. – Ну вот и все, Пхунг. Теперь сосредоточься. Направь все мысли на то, как тебе выжить в ситуации, где никто не выжил. Сквозь непринужденный голос Мана Умпфа пробились стоны зверя. Кровавая капля из фистулы в опавшем боку. – Каналья, – прошептал я. – Из него высасываешь жизненную силу… А из меня что? Какие знания? Скажи! Хотя я и сам уже понял. Жидкость из полости тела знаменитого тигра – это же предел мечтаний восточных владык, получивших от жизни все, кроме бессмертия. Желтый – экстракт долголетия! Ну а я – что-нибудь посолиднее. Им нужно, чтобы кто-нибудь выдержал третью инъекцию, а там и четвертую, и пятую – пока не появится достоверное знание о механизме бессмертия. Хотят вытащить из будущего эту информацию! С помощью чужих разбухших мозгов… Все логично. – Дурачье, – сказал я. – Мне вас жаль. – Ты должен не жалеть, а ненавидеть, Пхунг! Ты должен мечтать о моей смерти, чтобы возбудить в себе желание жить и думать. Ты должен рисовать в своем распаленном воображении страшные муки, которые я буду испытывать перед смертью. – Да, конечно, Ман Умпф… Ты создан для ненависти. Когда тебя ненавидят, тебе хорошо, ты испытываешь душевный комфорт… Твой рецепт жизнестойкости… Но вынужден тебя огорчить. Во мне нет звериной ненависти… Разве ты виноват, что тебя зачали в пробирке или слепили из трупов солдат? Разве твоя вина в том, что тебе указали путь – его ты не выбрал бы сам никогда. – Выходит, я ангел? Ты сумасшедший, Пхунг! – Ты не пытаешься увидеть суть своей религии, и вообще… Это я поставил бы тебе в вину на Страшном Суде. – Не верю ни одному твоему слову, Пхунг! Ты не можешь быть размазней! Сейчас! Когда моя программа завершена и все прекрасно, вопреки твоим идиотским пророчествам. Подумай о себе, о том, что нужно от тебя. Третья инъекция будет тебе пропуском в новую замечательную жизнь. – Не выдержу, – сказал я, глядя ему в глаза. Господи! Он тоже рыжий, голубоглазый и веснушчатый, как шекспировский горбун. Он сидел возле меня на корточках. Горба ему не хватало! Он был уродлив без огромного горба! – Твои идеи не зарядили меня духовной силой, – прошептал я. – Не знаю, какой болван сможет зарядиться от них… Идеологическое оскорбление, но Ман Умпф пропустил мимо ушей. В его руках появился знакомый уже цилиндр, отсвечивающий никелем или хромом. – Подожди… Еще минутку… Когда ты окажешься на моем месте – а такое случится обязательно, я знаю… У тебя будет шанс… Он склонился и захохотал мне в лицо. Радость-то вымученная! Он возбуждал в себе праздничное настроение. Он ведь, в сущности, достиг цели, и жизнь его сразу потускнела, начала терять смысл. – У тебя гипертрофированы волевые центры, – сказал я. – Используй силу воли. Переломи себя. Попытайся воскресить в себе какую-нибудь красивую мелодию. Неужели ты не знаешь ни одной нормальной песни? Запой во весь голос, сбей мозговые запоры. Заглуши боль пением. Это общеизвестный способ – Монстр приставил к моему сердцу холодящий кожу металл. Он еще ниже склонился, чтобы не промахнуться, ударить точно в сердце. Но мой мозг – уже чудесная антенна. Я улавливаю всплески жизненной энергии, разлитой всюду. По макушки обоих горбов я наполняюсь светлой силой. Я, урод, – но и частица космической гармонии. Вот моя техника выживания. И стоит моего врага включить в эту систему, он кончен. И монстр в последнее мгновение заколебался. Его лицо покрылось потом, глаза широко раскрылись. Он в точке бифуркации, его мозг разориентирован, он путает меня с собой… В мимолетном затмении рассудка он прижимает цилиндр к моей груди, точно у сердца, и вздрагивает при выстреле инъекции. Предмет вываливается из его рук на грязный поролон. Ман Умпф смотрит на него испуганно и непонимающе. – Что это? – шепчет он. – Что случилось? – То, что я предсказывал, – ответил я. – У тебя остались какие-то мгновения. Его дикий взгляд придавил меня к стене. – Ты надеешься жить, грязная свинья… Он почувствовал приближение боли и схватил меня за одежду. – У меня нет любимых песен! Понимаешь? Не было никогда! Я другой! Совсем не похож на вас, свиней… Ты пой! Самую лучшую… Твою! – Она тебе не понравится… Первый удар боли заставил его съежиться. – Убью-у-у! – застонал он. – Пой! Странная, конечно, картина, если посмотреть со стороны: красивый монстр бьется в конвульсиях, а отвратительный урод-монстролог вопит-поет хриплым истошным голосом антивоенный рок: Ман Умпф умирал, но хватался за последнюю соломинку надежды. – Пой! – По-о-ой!! Он умер. Что-то не так я сделал… Я стоял, как мог, то есть по-паучьи, вдавив голову в грудь, возле остывающего тела врага и не чувствовал в себе победной радости. Я думал о силе воли Мана Умпфа, о его способности достигать цели неимоверным напряжением сил. А его феноменальная изворотливость, работоспособность, умение использовать все, что подвернется под руку? Его профессия – смотреть в лицо смерти. А это всегда впечатляет. Героический флер, закутавший хищника. Человекозверь далекого прошлого, который вдруг ощутил в себе невероятную мощь и объявил войну всему живому. И до сих пор воюет… Другие бы ему условия, и был бы он, наверное, знаменитым спортсменом. Или полицейским, не знающим страха. Или астронавтом, неуязвимым для любой случайности. Или пусть солдатом, но защищающим людей от монстров на полях сражений… Только у могильных холмиков начинаем догадываться, кого похоронили… Неужели в каждом негодяе, творце зла – несостоявшийся спаситель человечества? Может, не имея возможности раскрыть себя, они находят выход в преступлениях? Джузеппе, Билли, Ман Умпф – такие разные, но одинаковые в одном – все делали, чтобы потерять право быть среди людей. Тоже вариант унасекомления. Вот моя антидрийа… Пытаюсь разглядеть в людях то, чего в них еще нет? Или мое главное дело в жизни – оговорить унасекомленных, на что они могли бы быть способны? Гении, разбросанные по всему свету, спящие в многослойных непрошибаемых панцирях, отученные и думать, что они изначально все-все-все – гении! И лишь трудности все еще первобытной борьбы за жизнь не позволяют проявиться подавляющему большинству способностей. Ведь за всю историю человечества было всего пятьсот гениев. Умереть можно от тоски и досады – всего пятьсот! Так что моя судьба – даже в монстре видеть человека. Даже в убийце и садисте Мане Умпфе! Но как жить без, ненависти в мире ненависти? Это же – остаться без оружия, без почвы под ногами. Я застонал от тяжести, свалившейся на меня. Тропа богов, глубокая, как рифтовая трещина. Множество судеб вливалось в нее во все времена, как в дренажную канаву, давая ей силу рока. Из зарослей и диких скал выползали раскиданные бедой люди: то чудом уцелевший солдат-загонщик, то немощный анахорет, выгнанный грязью из отшельничьей норы. Позже всех появились двое с безумными от страха глазами. И теперь все эти люди привязаны к каменному богу, к главному делу даньчжинского разума на данный момент. Каменный бог их тащит, а не они его. И впереди всех – разрезанный от усердия лямкой пополам Говинд: поет-хрипит, зажмурив глаза. Он тоже не знает, где будет остановка и когда божество поднимется на грубо вырубленные ноги, чтобы усмирить Грязь. Впрочем, никто из них, наверное, уже не в силах помнить или заново познать, зачем они здесь. Просто надо делать какое-то святое дело – и они его делают. Злой дух с камнем в руке ползет следом за ними, напрягает все жилы, стараясь догнать. И вот повезло: наткнулся на полумертвого старца, который даже петь был уже не в состоянии. И лопнул совершенный череп, будто обыкновенный глиняный сосуд. Злой дух, обезумев от радости-боли, бьет и бьет любимым камнем, перемешивая мозг с грязью. Потом злой дух сидит на грузном теле жертвы, отдыхает, тупо смотрит, как через не успевающую остыть преграду медленно перетекает грязевой поток. И вновь содрогнулась земля. Плотный воздух с ревом и шипением ударил в лица и ноздри поющим. Говинд остановился, открыл глаза. Грязь выросла до небес и стремительно приближалась, расшвыривая низкие облака. Натолкнулась на груду скал – взорвалась фонтанами черных брызг. – Вот и все, – сказал Говинд с каким-то облегчением и сбросил с себя лямку. Полозья с богом продолжали ползти вверх. Злой дух, скорчившись от боли, подбирался к новой жертве. Я носил камни из ущелья и закладывал тело Мана Умпфа в его последнем убежище. С точки зрения здравого смысла я не должен был это делать… Над миром даньчжинов царствовала ночь, усугубленная крепким нескончаемым ливнем. Я брал посильные мне камни из хлюпающих луж, зажимал под мышками и, кряхтя как старик, карабкался по крутой лестнице на террасу, освещенную тусклой дежурной лампочкой. Да и в самой пещере действовало лишь дежурное аккумуляторное освещение: в желто-масляном полумраке плавали металлические ящики и контейнеры – в них были упрятаны пожитки тэуранов, их умопомрачительная техника. Тигр неподвижно лежал в полутемной металлической клетке и стонал. Не как человек, но стонал. И с ним надо что-то делать… Я подошел было к клетке, но исхудалый зверь вдруг с оглушительным рыком бросился на меня, ударился о загудевшие прутья решетки. Я резво отпрыгнул – совершенно без участия разума, – когтистая лапа едва не достала меня. Прыжок спалил мои силы, и я прилег на пол отдохнуть. Людоед из кожи лез, пытаясь дотянуться до меня, и плохо затянутые гайки на креплениях металлического пола сотрясались и дребезжали от его злобного рева. Кудлатая шерсть на нем была залита кровью и сукровицей, местами была вылизана, а в опавшей брюшине зияло черное отверстие – вырвал, наверное, зубами фистулу. Я попытался укротить его взглядом, ведь человеческий взгляд действует на многих зверей подавляюще. Но я ощутил встречный поток безумной энергии, сминающий мысли. Да, это был невероятный генератор жизненной силы. Недаром говорят, у кошки девять жизней… – Почему ты меня ненавидишь? За мое уродство? Но ты же мог чуять суть человека. Ведь мы друзья по несчастью и вообще… Он продолжал реветь, уставая, а я вдруг понял, что все люди теперь для него одинаковы – стадо свиней, которое надо пасти. Те наметки Светлого Пятна, которые сделали его гением среди зверей, теперь разрушены болью. Монстризм пожирает гениальность в любом виде… Я опять спустился с террасы. Что-то со зрением… Боль в глазах, видения… Или вижу это разбуженными нейронами, внутренней антенной? Крепкие мясистые стебли торчат повсюду из луж – вижу, несмотря на темноту. Наверное, это мне положено видеть сейчас по каким-то законам… Стебли лезут из-под камней, протыкают плотные зонты чертополохов и бегоний, раздирают упругой силой ростков гнилые доски, металл, любую преграду. Омброфилы[10], любящие влагу и тень, я узнал их. Как воспрянули, как возбудились непогодой! И вижу шевелящиеся комья гусениц в дуплах, щелях, под камнями. С их щетинок струится фиолетовая прана. Они теперь хищники навсегда, не станут бабочками, обожающими нектар… В природе что-то сломалось! Я стоял под дождем, окутанный паром от жарких горбов, потрясенный приближением чего-то нового. И разглядел Чхину, смертельно усталую, но нервно возбужденную. Она шла ко мне по лужам, перепрыгивая через барьеры из жиреющих под ливнями трав. Она была чудом среди ночи, желанной и близкой. Я любил ее сильней, чем прежде. – Эй! Ты ведь человек? – ее осторожный взволнованный голос. – Не злой дух? Не демон Мара, похожий на тебя горбом? Не знаю, что отдал бы, лишь бы не видеть и не слышать ее сейчас. Мне было стыдно! – Да, конечно, не дух… – пробормотал я. – Надо камни поднять… туда… – Но там тэуран! Пу Чжал! – Он умер. Она стояла, замерев. Я даже угадывал смену мимики на ее измученном лице. Теперь на нем было что-то похожее на радостное изумление. Опять послышались протяжные стоны, и Чхина с криком „Пхунг!“ бросилась вверх по лестнице. Я побежал следом за ней. – Не подходи к клетке! Уже среди ящиков, залитых тусклым светом умирающих аккумуляторов, она схватила меня за руку. – Где Пхунг? Ты почему не говоришь, где Пхунг?! – И развернув меня лицом к фонарю: – О боги… Пхунг! И зарыдала. Впервые в жизни. Из слезных нетренированных желез вырвались жалкие капли. Но это были настоящие слезы. Ее отчаяние передалось мне, я покрылся волдырями, как от ожогов. – Но ведь есть Мантра! – истерически выкрикнула она. И торопливо: – Я принесла тебе Мантру Запредельной Мудрости! И сейчас все изменится, да? Я передам тебе Мантру, и все изменится? Она целовала мои вялые ладони, прижимала их к своим щекам. Она то пела слова Мантры, то снова принималась рыдать, то с безумной нежностью целовала меня в бугристый лоб и в морщинистое темя. Вот оно, сокровенное знание совершенных, убийственное для незрелого ума. Наверное, в дни великих бедствий древние осознали, какой останавливающей силой обладают привычные знания, что такое предел мысли, суть зла. Мантра лишь подтверждала правоту крамольных мыслей самостного человека. Она – разрешение на выход разума за пределы „вечной духкхи“. Такой завет – и почти из стадного состояния! Какие же муки породили его? А теперь – всего лишь магическая формула для избранных старичков, лишенная логики и смысла. Бессамостный восторг уходящих в небытие. И я раздвоился, расщепился, как тростинка под лезвием ножа. Одно мое „я“ шептало Чхине: „Освобожу тебя от любви, я смогу“. Другое продолжало потрошить Вселенную, добывая последние крупицы запредельной истины. Ради нее все вокруг живет, ликует, страдает – в этом уже не было сомнений. Другая ступень грядет, и я выхожу на нее… – Значит, все было зря… – потухший голос Чхины. – Освобожу от любви… – шепчут куда-то в прошлое мои губы. – Только помоги, и я сумею… – Нет, Пхунг… Не хочу быть без любви. А такого тебя – не надо… Теперь я знаю, почему даньчжинский бог велел отдать себя голодному зверю, – чтобы стать частицей людоеда, чтобы хотя бы так сопротивляться толпе, превратившей его в „неизвестного проповедника из Сусхара“ с маской монстра на лице. – Нам нужно умереть, Пхунг! – Чхина загорается великолепной мыслью. – Открою клетку – и все… Это будет хорошая смерть! Так и Небесный Учитель умер, ты же знаешь. – Подожди, Чхина! – хотя бесполезно ее удерживать. Она порывисто идет к клетке – рослая, стройная, прекрасная, переполненная безумным желанием. Со змеями мокрых волос, облепившими плечи и грудь. Людоед обрывает стоны. Запор на клетке очень простой, и ребенок справится. …Я вижу старенького тщедушного Ганди в конце его пути. Он чем-то похож на Небесного Учителя. Нетвердой рукой на тетрадном листке выписывает горькие слова, обескураживающие многих: „Я боюсь большинства. Мне опротивело поклонение МАССЫ, НЕ ИМЕЮЩЕЙ СВОЕГО МНЕНИЯ. Я бы чувствовал более твердую опору под ногами, если бы она оплевала меня“. И оплевала – свинцом. …Лязг запора – липкая шерсть на загривке Желтого поднимается дыбом. Он рывками пробует раскрыть за – твердевшую в коростах пасть. Сломанные клыки, разорванные губы. Сухая пасть без слюны. Чхина прижимает мои ладони к своему лицу. – Не мешай ему, Пхунг! Не надо… Ее глаза блестят за решеткой моих изуродованных пальцев. Она умоляет. Ее чуткое сердце поняло: я что-то могу… Монстр сжимается в комок для прыжка. Его светлые глаза горят ненавистью к свиньям. Они причинили ему боль, изуродовали его тело. Значит, месть без границ! …Это не инвязион, не чудовищная вспышка размножения моносущества, несвободного разумом. Это куда страшнее. Это МАССОВЫЙ НЕВЫХОД НА СЛЕДУЮЩИЙ УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ. Прекращение эволюции. Множество людей на планете пребывает в стадии реликтовой психики, доисторического человека. …Монстр прыгает с тяжелым смрадным рыком. И я слышу радостный вскрик женщины. |
|
|