"Портреты" - читать интересную книгу автора (Кендал Джулия)1Лондон весной – это сады, расцветающие всеми красками; тщательно подстриженные и ухоженные безграничные пространства парков; деревья, пенящиеся шапками цветов и распускающейся листвы, – словом, великолепная, радующая глаз картина. Но во второй половине того апрельского дня все было по-другому. Небо казалось свинцовым, нарциссы и тюльпаны совсем прибило дождем, который лил без остановки целую неделю. Такси я, разумеется, не нашла, а от станции метро «Бонд-стрит» до ресторана надо было пройти целых три квартала; к тому же я забыла зонтик и потому явилась туда насквозь мокрая и несчастная. – Ты похожа на мышь, едва вырвавшуюся из лап кота, – приободрила меня моя сестрица, пока я усаживалась. Она-то выглядела безупречно – умело подкрашенное лицо обрамляли темные, как всегда уложенные в изящную прическу волосы. – Ну, не у всех же имеется возможность разъезжать в удобных «Роллс-Ройсах», всегда сохраняя прекрасный вид, – съязвила я. – Признаться, я опаздываю. Вот эта акварель должна быть у Джорджа уже два часа назад. – Солнышко, разве ты хоть раз в жизни сделала что-нибудь вовремя? – Честно говоря, не припомню, – ответила я и налила себе кофе из стоявшего на столе кофейника. Пег – моя любимая сестра, она на пять лет меня старше и считается в семье красавицей. Она вышла замуж за состоятельного британского промышленника и владельца множества домов, разбросанных по всему миру. Да, он сумел сделать ее очень счастливой, о чем свидетельствовало ее сияющее лицо. Надо отдать должное Пег, – в ней было какое-то особое очарование, в то время как все мы росли как самые обычные дети. – Ну как ты, Пег? Мы с тобой не виделись целую вечность! – А мы и не виделись. Я провела в Париже целых два месяца, но ты, наверное, этого даже не заметила, совсем зарылась в свои холсты. Ну расскажи, как проходит твоя выставка? Стоящее оказалось дело? – Пожалуй, да. У меня ощущение, что я провела годы в заточении, пока готовилась к ней. 3ато, без ложной скромности могу сказать, что пока все отзывы, пусть и не очень подробные, но положительные. – Не сомневаюсь. Я заглянула в галерею перед тем, как ехать сюда. По-моему, ты сделала первоклассную работу. Тебе удалось перенести на полотна суть французской жизни, а от портрета мальчика я просто в восторге. Кажется, что он вот-вот оживет. Настоящее «Воплощение детства», правда, в нем немного чувствуется грусть. – Ты в самом деле так думаешь? Честно говоря, это моя любимая работа, я ужасно привязана к Гастону. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я бы хотела, чтобы он был похож на него, хотя, знаешь, иногда он бывает ужасно утомительным, или, точнее сказать, несносным. – Мне ты можешь не объяснять, у меня же их двое, я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Мы еще немного поболтали о семейных делах, и Пег посвятила меня в последние проделки своих двойняшек-сорванцов, которых я обожаю. Они как раз должны были приехать на пасхальные каникулы, и Пег, хотя и не без трепета, их очень ждала. Меня не удивляло, что она отправляет их на большую часть года в закрытую школу, которой по их вине уже не раз угрожала серьезная опасность. Как выяснилось, последние неприятности произошли из-за фейерверка в школьном туалете. – Сказать откровенно, Пег, я не понимаю, почему именно ты произвела на свет двух таких озорников. И самое ужасное, что с виду они – чистые ангелы! – Ничего удивительного. Льюис в их возрасте был точно таким же, а погляди на него сейчас. Теперь он – сама респектабельность, так что я не беспокоюсь. Между прочим, раз уж мы об этом заговорили, – я знаю, ты терпеть не можешь расспросов, – но как насчет тебя, Клэр? Я не хочу быть назойливой, но не думаешь ли ты, что пора всерьез задуматься о семейной жизни? Тебе ведь двадцать восемь... – Понимаю, Пег, и спасибо за заботу. Но все не так просто. Ведь не бывает, чтобы человек вдруг решил, что настало время обзавестись семьей, и начал производить на свет детей как конвейер. Сначала необходимо найти человека... – Насколько мне известно, у тебя он был. – Она вопросительно приподняла изящно очерченную бровь, а я уже знала, что последует дальше. – Я совершенно не понимаю, почему ты ни с того ни с сего прогнала Найджела. – О, ну не надо, Пег, ты отлично знаешь, что у нас с ним все равно ничего бы не получилось. Найджел так же не способен понять художника, как я ученого. Я была бы ужасной женой для университетского профессора, а кроме того у меня нет ни малейшего желания быть накрепко привязанной к стране, в которой отвратительная погода считается совершенно нормальной. – Ты прожила здесь треть жизни и пока не умерла от сырости. Разве ты найдешь мужа, если будешь и дальше по полгода прятаться в своей французской глуши? – Но мне там хорошо, – ответила я, пытаясь защититься, – к тому же именно там есть мужчина, способный доставить мне истинное наслаждение, а поскольку ему всего десять лет, то у меня с ним нет никаких проблем. Кроме того, ты же видишь, каков результат моего отшельничества – у меня, наконец, персональная выставка, и это именно то, в чем я нуждаюсь – полнейшее удовлетворение без примеси романтики. – А я тебе не верю. Ты – самая безнадежная мечтательница из всех, но только скрываешь это от всего мира! Я засмеялась. – Ты думаешь? Интересно, почему ты так решила. Уж ты-то отлично знаешь, что все романтические истории, едва начавшись, начинают меня раздражать. – Да ты ничего не пробовала. Вечно витаешь в облаках, пока какой-нибудь несчастный идиот выбивается из сил, чтобы тебе понравиться. Ты никого не подпускаешь к себе! Кто же может успеть произвести на тебя хорошее впечатление? – Я еще ни разу не встретила мужчины, который мог бы меня всерьез заинтересовать. – Просто тебя еще не настигла стрела Купидона, стремительная и неотвратимая. – Надежда на стрелу Купидона оставила меня, – со вздохом ответила я. – Честно говоря, желание выйти замуж не слишком меня одолевает. В конце концов не всем же это удается, можно и обойтись. – Ты, вероятно, шутишь! Ты обожаешь детей, а они обожают тебя. В общем, я считаю, что нечего тянуть. – Я тебя знаю, Пег. Ты мечтаешь, чтобы кто-нибудь прибрал меня к рукам. А мне и так хорошо, мне нравится быть одной. И потом, кто захочет иметь со мной дело, да еще и терпеть мой странный образ жизни? – Никто, если ты сама не даешь никому возможности попробовать. – Кажется, ты все еще продолжаешь верить в Волшебного Принца! – Ты права, только в наше время принцы являются предварительно все обдумав и подготовив брачный контракт. – Пег! – воскликнула я с притворным ужасом, – уж не хочешь ли ты уверить меня, что Льюис... – Да нет же, – засмеялась она, – у нас как раз исключительный случай – немеркнущая любовь. В семействе Гамильтонов такая традиция, и мне она по душе. Я была бы счастлива, если бы у Льюиса был младший брат. – Благодарю, но я никогда не была поклонницей непотизма. Я уж сама поищу свою немеркнущую любовь. Кстати, пока я тут рассуждаю, меня вполне может разлюбить Джордж, я должна сейчас же ехать к нему с этой картиной. Она мне не очень нравится, но она похожа на ту, что он продал, и он хочет заполнить пустое место. Типичный Джордж. Спасибо за кофе, давай поскорее встретимся опять, ладно? – Я снова влезла в промокшее пальто и взяла отсыревший пакет. – Как только захочешь. Помахав сестре на прощанье, я поспешила к выходу. До галереи Джорджа Беннета было не очень далеко от центра, и, что мне особенно нравилось, у него была большая стеклянная стена, сквозь которую сейчас виднелись мои картины. Еще прямо с улицы можно было разглядеть лысый затылок самого Джорджа и прижатую к уху телефонную трубку. Он говорил с большим воодушевлением. Впрочем, Джордж все и всегда делал с воодушевлением, и я понимала, как мне повезло, что он остановил свой выбор на мне, потому что он не жалел сил, чтобы его художники получили известность. Я открыла дверь и вошла. – Клэр! Ну куда же ты запропастилась, милочка? Я жду тебя уже сутки! – Он на секунду снова вспомнил о телефоне. – Нет, нет, мы обязательно к этому вернемся. Самое позднее – завтра. До свиданья, дорогой. – Телефонная трубка с грохотом упала на рычажки. – Принесла акварель? – Да. Вот она, Джордж. Прости, что опоздала, мне пришлось... – Ничего, ничего, – он понизил голос, у меня сейчас человек, который очень хочет познакомиться с тобой. И я не стану скрывать, милочка, что это не кто иной, как Макс Лейтон, – подхватив меня под локоть, он уже тащил меня в соседнюю комнату, – сам Макс Лейтон! До тебя дошло? – О, Боже, Джордж – что он здесь делает? – я почувствовала одновременно радость и страх. – Он давно ждет? – Всего сорок пять минут, но, как мне кажется, он от этого не в восторге. Будь добра, постарайся быть очаровательной, детка, если не хочешь, чтобы тебя зажарили живьем. Тебе ведь известна его репутация. – Джордж снова заговорил громко. – А, вот вы где, мистер Лейтон... Человек, стоявший напротив портрета Гастона, обернулся так резко, будто наше появление вывело его из глубочайшей задумчивости. Я отчего-то представляла себе, что он старше, но Лейтон оказался весьма привлекательным мужчиной лет тридцати пяти. По привычке я взглянула на него взглядом художника. Он был не особенно высокого роста, но хорошо сложен и широкоплеч, а потому казался выше. Черты лица у него были приятные и правильные, рот крупный и красиво очерченный, волосы волнистые и очень темные. Главным в его лице были – Клэр Вентворт, а это мистер Лейтон, – произнес Джордж, будто он был хозяином небольшой вечеринки, знакомившим гостей, а не владельцем галереи, представлявшим перепуганную, никому не известную художницу искусствоведу с мировым именем. – Добрый день, мистер Лейтон, – волнуясь, выговорила я. – Добрый день, мисс Вентворт, – он протянул руку, и я почувствовала, что рукопожатие у него крепкое. – Надеюсь, я не заставила вас ждать слишком долго. – Ничуть, и, кроме того, мы ведь не договаривались о встрече. – Нет. – От волнения я проглотила язык и совершенно не знала, о чем говорить дальше. С ужасом представила себе, до чего жалкое зрелище я сейчас собой являю. – Я впервые вижу ваши работы. – Да, но вы тут ни при чем, вам негде было их увидеть. Разве что на нескольких небольших выставках вместе с другими художниками или ежегодной демонстрации в академии. – Правда? Скажите, где вы учились? Ваша техника кажется мне очень интересной. – Он принялся ходить по галерее, а я следовала за ним, чувствуя себя весьма неуютно, кем-то вроде спаниеля, послушавшегося команды «к ноге». – Я... три года я провела в Париже... – Где именно? – перебил он нетерпеливо. – В высшей школе искусств, а потом вернулась сюда и занималась у Пола Максдорфа еще три года, потом работала сама... – Я заметила, что Джордж тактично выскользнул из комнаты. – Понимаю. Голодающий художник в мансарде? – Он улыбнулся, довольный своей шуткой. – Не совсем, – ответила я, начиная чувствовать раздражение, – до сих пор мне удавалось не страдать ни душой, ни телом. – Рад за вас. Значит, вам удавалось постоянно работать? – Последние два года я работала над тем, что вы видите. Как, по-вашему, этого достаточно? К моему удивлению, он расхохотался. – Поделом мне, но скажите, мисс Вентворт, вы всегда так легко обижаетесь? – Только если мне кажется, что кто-то наступает на мое драгоценное самолюбие. – Постараюсь не заниматься этим чересчур усердно. Скажите, в каком уголке Франции вы писали эту серию? – Я... я бы не хотела говорить. – Не хотели бы? – Нет, – твердо сказала я, думая про себя, что в это мгновенье прощаюсь с надеждами на рецензию, уже не говоря о карьере. – А можно узнать почему? – По личной причине. – Понимаю. В таком случае, разрешите ли вы мне узнать хотя бы кое-что о «Портрете мальчика»? Он представляется мне особенно интересным. – Да, конечно. – Мы подошли ближе к картине и остановились. Портрет у меня получился большой – шесть на четыре фута. Гастон смотрел на нас со своего луга, и его взгляд был устремлен вдаль. Он был очень задумчив – маленький мальчик, совсем одинокий, оглядывал мир и лишь ему одному было ведомо, что он о нем думает. – Вы знаете, что это лучшее, что вам пока удалось сделать? Я удивленно взглянула на Лейтона. – Да. – Отлично. Полное отсутствие излишней скромности. Мне это нравится. Чтобы добиться успеха, надо твердо знать, что хорошо, а что плохо. Я уже сказал, – это ваша лучшая работа. Интересно, о чем вы думали, когда писали ее? – О Маленьком принце, – ответила я тихо, скорее сама себе, чем ему. Теперь настала его очередь удивиться. Он помолчал, потом тоже тихо произнес: – Понимаю. Я до сих пор так и не знаю, что произошло в то мгновенье, но я неожиданно стала воспринимать этого человека совсем по-другому. Я поняла, что он и в самом деле правильно видит. – Мисс Вентворт, мне бы очень хотелось поговорить с вами еще о вашей работе, но уже поздно и, насколько я понимаю, галерея сейчас закроется. Я хотел вас спросить... не выберете ли вы времени, чтобы пообедать со мной? Вопрос был настолько неожиданным, что я глупо уставилась на него и с трудом заставила себя собраться с мыслями. – Мистер Лейтон, вы отлично знаете, что подобная возможность представляется раз в жизни, и я бы наверное согласилась не попасть на собственную свадьбу ради того, чтобы пообедать с вами. Он высоко запрокинул голову и рассмеялся. – Нет, вы все же голодающая художница. Ну что ж, мне нравится ваша прямота, хотя, должен сказать, более странного ответа мне еще не доводилось слышать. – Я хочу вас предупредить, что я ужасающе прямолинейна. Это настоящее проклятье, так же как и полнейшая неспособность приходить вовремя. – Я понимаю и постараюсь об этом вспомнить, если мне придется ждать вас, стоя у алтаря. – Будем надеяться, что ни того, ни другого не случится. – Чего именно? Я никогда не буду вас ждать или вы не опоздаете? – Вы отлично знаете, что я имела в виду. – Да, думаю, знаю. В восемь вам удобно? – Это будет чудесно, – с достоинством ответила я. – А в какой именно мансарде я вас найду? – спросил он с довольной улыбкой. – Бошом-Плейс, тридцать три. – Неплохая, должна быть мансарда. Я заеду за вами в восемь. Я постаралась добраться до дому побыстрей, несмотря на то, что метро в этот час было переполнено, приняла душ и переоделась. 3вонок в дверь раздался как раз, когда я причесывалась, злясь из-за того, что волосы отказываются слушаться, упорно желая по привычке свободно падать мне на плечи. Поняв, что мне все равно не удастся их по-модному уложить, и сердито проворчав: «Черти непослушные», я снова расчесала их на прямой пробор, бросила расческу и кинулась к двери. – А, вы готовы? Вы что же меня разыгрывали? – Лейтон как ни в чем не бывало вошел в дверь, держа в руке книгу. – Видите – я приготовился ждать. – Мистер Лейтон... – О, я вижу, мне надо с вами серьезно поговорить. Вы должны называть меня по имени, иначе мы не сможем как следует пообедать. – Почему? – Потому что мне кусок не полезет в горло. Когда молодая красивая дама называет меня «мистер Лейтон», я начинаю чувствовать себя благородным отцом, а это вредно для психики и еще вреднее для пищеварения. – Ясно, – я весело кивнула. – А я думала, у нас будет деловой обед. – Вы правы. Я всегда даю своим жертвам выговориться, прежде чем выношу окончательный приговор. Но перейдем к делу. Столик заказан и будет накрыт через полчаса видите, я не безнадежный пессимист – так что мы вполне можем ехать. Не найдя, что ответить, я надела пальто, взяла сумку, и мы вышли. Макс довольно улыбался. Это был маленький французский ресторанчик, в котором раньше мне никогда не приходилось бывать. Пожалуй, в таком месте я вполне могла бы встретить Пег. Нас провели к столику, расположенному в глубине зала, и, после того как мы сделали заказ, который принял официант, несомненно прошедший курс галантного обхождения в Париже, Макс откинулся на спинку стула и пытливо посмотрел на меня глазами цвета полночного моря. – Итак, не хотите ли вы поведать мне о терниях и невзгодах, которые не дают покоя стремящемуся к славе художнику в доме тридцать три на Бошом-Плейс? Я подумал, что вам для начала захочется поговорить именно об этом. – О, Господи, а я-то надеялась, что вы не станете расспрашивать. Только представьте себе, что значит прозябать в безвестности! Что-то вроде этого: «А чем же вы занимаетесь, детка? Рисуете? А, ну да, маленькие картиночки. Как мило. Не замужем, говорите? Понимаю... В ваши годы... Ну-ну, не стоит огорчаться, вы еще молодая, не поздно...» Ужасно противно. Макс улыбался. – Неожиданный поворот, я бы' сказал. И какие перспективы? – Боюсь, кроме вас – никаких. Теперь он расхохотался. – Благодарю за откровенность, мадемуазель. – Ой, я не то хотела – я онемела от смущения, почувствовав себя полнейшей идиоткой. – Я вас неправильно поняла. – Я знаю. Ну так что, есть у вас на горизонте выгодные мужья? – Нет, пока ничего не светит, но я не испытываю ни малейшего беспокойства поэтому поводу, так что в выражении сочувствия не нуждаюсь. – Не буду, ни в коем случае, клянусь, – он резко переменил тему. – Расскажите, что заставило вас взяться за французскую серию? Принесли бутылку белого вина «Мерсо». Я молча наблюдала за спектаклем, который устроил официант, разливая его, и только потом заговорила. – Просто захотелось и все. Мне полюбился этот уголок земного шара, и я, не удержавшись, купила там дом два года назад. На первый взгляд там нет ничего особенного, но для меня – в общем я там сразу начала писать и не могла остановиться, пока не сделала эту серию. – Да, в ней заметно развитие. В людях меня всегда восхищает, что они к чему-то стремятся, и не важно, на пользу это или наоборот. Вы знаете, что я собираюсь писать о ваших работах? Я набрала побольше воздуха. Он, конечно, повернул разговор так, как было удобней ему. – Нет, откуда мне знать, какие у вас планы. Но, если можно, я хотела бы спросить, почему обо мне? Я не слишком заметная фигура. – Мне попались на глаза кое-какие отзывы о вашей выставке. К тому же у Джорджа Беннета хороший вкус, и потому я решил зайти и посмотреть, с чем он возится на этот раз. Он не часто устраивает вернисажи вроде этого неизвестным художникам. Ему случалось и прогорать, вы, вероятно, слышали, и я не мог отказать себе в удовольствии посмотреть работы, ради которых идет на риск владелец галереи. Кстати, звучные имена не всегда меня привлекают. Я пишу о том, что мне интересно, и о хорошем, и о плохом. – Макс, – я опустила глаза. – Да? – А зачем этот обед? – я попыталась заглянуть в его глаза и заметила, что они смеются. – Что вы имеете в виду, мисс Вентворт? – Послушайте, мне не хотелось бы, чтобы вы писали обо мне только потому, что я согласилась с вами пообедать. Я хочу, чтобы вы оценили мои работы, как они того заслуживают. – Бог ты мой, Клэр, неужели вы всерьез думаете, что мне так трудно найти с кем пообедать, что я вынужден прибегать к подкупу? Поверьте, в той профессиональной среде, к которой я причастен – юных, привлекательных, и, прошу меня извинить, не обремененных семьей художников соответствующего пола хоть отбавляй. – Макс, вы шутите, но я-то отлично знаю, что в ваших силах как сделать художнику имя, так и испортить репутацию, а я... в общем, я хочу быть уверена, что вам понравились мои работы, а не я, – выпалила я скороговоркой. – Вы – умнейшая собеседница. – Что? – Я пригласил вас пообедать со мной, потому что обожаю умных собеседников. Я не смогла удержаться от смеха. – А вы всегда столь обходительны? – Вообще-то, обходительным меня мало кто находит. Я считаюсь неприятным человеком, и притом не только в кругу художников. – Я слышала. Когда я узнала, что в галерею явился Макс Лейтон, которого я к тому же заставила ждать, то чуть не умерла от страха. – Правда? – спросил явно довольный Макс. – А вид у вас вовсе не был испуганный. – Я забыла, что мне положено волноваться. Вы меня разозлили. – Ах, вот как. Я это заметил. Возможно, я пригласил вас пообедать еще и поэтому. Нам принесли две порции чудесного супа. На его гладкой белой поверхности виднелись крохотные кусочки лука. – И отлично сделали, что пригласили. Я обожаю такой суп и просто дрожу при виде утиной грудки, а уж картофельные крокеты... – Теперь в вас точно заговорил голодающий художник. Как давно вы последний раз ели? – спросил Макс, с удивлением наблюдая, как я наслаждаюсь супом. – Насколько я помню, торопясь доставить Джорджу картину, я забыла про ланч. Знаете, у меня совсем нет времени. Джордж не любит пустот, и я едва успеваю закончить для него очередную картину. – Что? – Макс аккуратно положил ложку на стол. – Ой, вы знаете, у него все должно выглядеть идеально, и он совершенно не выносит, если картина продана и его симметрия нарушается. Бывает, конечно, картина остается у него до закрытия выставки, с такой хорошенькой красной наклеечкой, но одна очаровательная югославская пара, – они собирались уехать в тот же день, и очень беспокоились, что по почте картина не дойдет, – короче говоря, я ничего не смогла с собой поделать и убедила их взять ее с собой. Я хочу сказать, она им действительно очень понравилась, а это ведь, пожалуй, самое важное, да? Джордж до того огорчился, что я пообещала ему сразу принести другую, но мне надо было еще как следует доделать раму и вот я опоздала. – Теперь ясно, – кивнул Макс и снова взялся за суп. После утки (Макс взял себе телятину в каком-то особенном темном соусе) и шоколадного суфле мы перешли к кофе. Хотя я немного волновалась, мне было легко с ним разговаривать, и, узнав то, что ему было необходимо о моей работе, Макс незаметно перешел на обычные темы. К моему удовольствию, он совершенно не старался произвести на меня впечатления, и с ним не надо было пускаться в умствования. – Будете коньяк, Клэр? – спросил он, когда возле его локтя снова застыл в почтительной позе чопорный официант. – С наслаждением. – Тогда два «Реми Мартэна», и, если хотите, пойдем в соседний зал. – Он отодвинул мой стул и помог мне подняться, и мы отправились в небольшую гостиную с удобными низкими диванами и мягким приглушенным светом. – Извините, Клэр, могу я спросить, откуда вы родом? Я никак не могу определить, какой у вас акцент. – Из Америки. Во всяком случае мои родители – американцы. Правда, они таскали нас за собой повсюду, где бы ни работали по контрактам. Мы недолго жили в Нью-Йорке, затем в Париже, а вот теперь – в Лондоне, пожалуй, уже почти девять лет. Думаю, мама и папа решили осесть здесь окончательно, когда купили дом на Бошом-Плейс, а сейчас они преподают в Оксфорде, и потому разрешают мне жить у них. Я плачу совсем мало, а в доме есть комната, которая очень подходит для мастерской, с чудесным освещением. Они приезжают в Лондон достаточно часто, и нам всегда очень хорошо вместе, так что дом нужен всем. Только мама иногда приходит в ужас, когда видит, в каком состоянии музыкальная комната. Правда сказать, туда я большую часть года не заглядываю. Макс с вниманием все это выслушал, а потом поинтересовался: – А чем именно они занимаются? – Папа флейтист, а мама – пианистка. Они играют вместе, и у них это обычно неплохо получается. – Могу себе представить. Вероятно, мама приходит в ужас, увидев, что ее великолепный «Стэнвей» заляпан красками. – Ничего подобного, – возмутилась я, к тому же это «Бехштейн», и я слежу, чтобы он всегда был аккуратно зачехлен. Я хоть и ужасно люблю опаздывать, но вовсе не неряха. – Как я догадываюсь, вы у родителей не единственная? – Ну теперь-то уже не у родителей, но вообще-то – да, у меня есть старшая сестра Пег, у нее меццо-сопрано, но теперь она естественно замужем, ни в чем не нуждается и поет, насколько я знаю, только в ванной. А еще у нас есть Томас, он преподает музыку в Джиярде, и Люсинда. Она самая младшая, и захотела учиться на флейте, чем ужасно угодила отцу, который счел это более чем справедливым, после того как Томас выбрал пианино. – 3начит, вы одна не как все – исключение. – Ох, если бы вы только знали! Я не просто всегда желала иметь дело с кистью вместо скрипки, но мне к тому же наступил на ухо медведь! Папа говорит, что я подкидыш – с моим цветом волос, глазами и полным отсутствием слуха. – Разве с вашими волосами и глазами что-то не то? Мне они очень нравятся. По-моему, все в порядке. – Да, но в семье ни с той ни с другой стороны уже много поколений не рождались голубоглазые блондины. Все как один – темноволосые и кареглазые. Так что моя расцветка, как вы понимаете, всегда была поводом для шуток. Но мне повезло: родители превыше всего ценят индивидуальность, и это утвердило меня в намерении заняться живописью. Представляете, что было бы, если бы моими предками были фермеры из Канзаса? – Честно говоря, нет. Полагаю, вы бы доставили им множество огорчений, впрочем, я очень мало знаю о канзасских фермерах. – Я тоже, но вы же поняли, что я имею в виду. А вы? Какая у вас семья? – У меня есть дед, которого я очень люблю, но он старый и больной, и двоюродный брат Роберт, вот и все. – Макс! Но это же ужасно! Что случилось с вашими родителями? О, простите, я лезу не в свое дело. – Я прикусила губу, проклиная себя за бестактность. – Все нормально, Клэр, ради Бога, не смущайтесь. Они погибли в авиакатастрофе вместе с моим младшим братом. – Господи помилуй, Макс... – Прошло много лет, это старая история. С тех пор было еще много чего... – Да, но вы один? Так ведь? Я имею в виду, у вас нет ни жены, ни детей? – Нет. – Он сделал глоток коньяку, потом взглянул на меня и усмехнулся. – Клэр, детка, не надо жалеть меня, будто я бездомная собака. Мне всего тридцать семь, и я в состоянии отлично сам о себе позаботиться. Вы что, склонны принимать на себя все заботы обо всех сиротах? – Вовсе нет, – ответила я, – разве что о собаках и детях. – И вероятно, ваш французский мальчик – один из них? – Пока что – один-единственный. Макс рассмеялся. – Не удивительно, что портрет вам удался, коли вы так сострадаете одиноким сердцам. – Нет, тут дело совсем не в том, то есть, может быть, отчасти вы и правы, но не в главном. – Вы ведь очень любите этого мальчика, правда? – Да. Он ужасно забавный. Живет словно на другой планете – или зарывается в книжки, или сам сочиняет маленькие забавные истории. Задает тысячи вопросов и очень внимательно выслушивает ответы, а иногда мне кажется, что он смотрит на меня и не слышит. Он еще совсем маленький, но немного не от мира сего, что ли. – Думаю, я понимаю. Как Маленький принц. – Вот именно. – Я отвела взгляд от его слишком проницательных глаз. Он довольно долго молчал, а потом спросил: – Клэр, но почему вы так упорно стараетесь держать все это в секрете? Я настороженно посмотрела на него. Обычно я не склонна откровенничать, тем более с первым встречным. Но, похоже, Макс Лейтон решил взять приступом все мои прочно выстроенные укрепления, и его, как и Гастона, было не так просто обвести вокруг пальца. Наконец я решилась: – Мой дом во Франции – место особенно для меня дорогое. Как бы это объяснить, – моя жизнь будто разделена на две половины, и они не соприкасаются. – Почему? – Ну... – я никогда прежде не пыталась выразить это ощущение словами. – Я думаю, потому что то, что во Франции, – целиком принадлежит мне одной. Там со мной что-то происходит... нет, не знаю, как рассказать. Это воздух, свет, атмосфера деревни и даже мелкие, каждодневные заботы. Там не надо делать вид, вести... – я запнулась, неожиданно смутившись. – Умные разговоры? – договорил за меня Макс. Меня поразило то, как он точно угадывает мои мысли. – Да. Может быть, то, что я сейчас скажу некрасиво, но, когда все время варишься здесь и ведешь все эти разговоры, умные, но лишенные простоты, только ради того, чтобы поговорить, обесценивается все, что действительно имеет значение. Это все равно как покрыть полотно Рембрандта блестящим лаком. Макс странно посмотрел на меня. – О, Боже, я не могу толково объяснить! – Напротив. Я отлично понял. Иногда и мне кажется, что я рехнусь, когда я слушаю претенциозную болтовню. – Правда? Я ужасно рада это слышать. – А почему? – О, это долго рассказывать, – поежившись, ответила я. – Но я никуда не спешу. – Ну что ж. Видите ли, я два года встречалась с человеком, который больше всего преуспел по части умных разговоров. Ой, я стала ужасно злющей... – Ни капельки. В откровенности нет ничего дурного. Продолжайте. Он закурил сигарету и откинулся на спинку дивана. – Хорошо. Найджел как раз один из именно таких блестящих интеллектуалов, чья жизнь протекает в академических кругах. Он филолог, – пояснила я. – В общем, он и его друзья просто упивались всеми этими невыносимыми рассуждениями, из которых я почти ничего не могла понять. А мне нельзя было произнести ни одной фразы, без того, чтобы меня не поправили и не подвергли критике. Конечно, Найджелу тоже досталось, когда я соприкоснулась с миром искусства. Не думаю, что он принимал всерьез мои занятия живописью. Он считал, что это отличное увлечение, но когда я купила дом и стала сидеть там месяцами, он не проявил достаточного терпения. Если честно, должна сказать, что и я не принимала его особенно всерьез, так что мы были квиты. А чем все кончилось угадать не трудно. – Да, особого воображения не требуется. Итак, вы окончательно пропали во французской глухомани, откуда и явились с новой серией картин. – Не совсем. Я вернулась поздней осенью и принялась как сумасшедшая доделывать работы почти не вылезая на свет божий. Потом Джордж взялся устроить мне выставку, и вот я здесь. – И вот вы здесь, – машинально повторил за мной Макс. – А что же дальше? – А теперь, как только выставка закроется, я снова уеду в свою деревню. – Понимаю, нельзя слишком долго вкушать плоды цивилизации. – Макс, а я думала вы меня поняли. – Как ни странно, я почувствовала себя уязвленной. – Я понял, моя дорогая Персефона, и очень хорошо. Вы сумели продержаться несколько долгих месяцев в беспросветной тьме, чтобы при первой же возможности снова убежать высоко в горы. И вы готовы оберегать вашу обожаемую деревню, чтобы никому в этом бренном мире не пришло в голову принизить ее, скажем, упомянув ее название в газете: «Сент-тра-та-та, или что-нибудь в этом роде, своеобразная маленькая деревенька, которую так очаровательно пишет мисс Вентворт». Я обиженно надулась. – Вы что, смеетесь надо мной? – Почему вы так решили? – спросил он с довольной улыбкой. – О, простите, мистер Лейтон, – ответила я резко, – но, если вы прикрываетесь цинизмом, как только речь заходит о чем-то настоящем, – это ваше дело. Но я не позволю вам также обращаться со мной. Он в изумлении приподнял бровь и затушил сигарету. Я насторожилась, приготовившись услышать очередное ехидное замечание, но он только сказал: – Вы, безусловно, правы. Но я же предупреждал вас о своем мерзком нраве. Можете сравнить меня с Гадесом, если хотите, и тогда вам будет легче смириться. – Мне это совершенно ни к чему, и вообще нечего вам на это сказать. – Я, сама того не ожидая, со стуком поставила рюмку на стол. – Насколько я помню, Персефоне тоже нечего было сказать в подобных обстоятельствах. Гадес похитил ее и утащил в свое царство вовсе не спрашивая ее согласия. Но если вы хотите избежать опасностей, подстерегающих вас в подземном мире, то лучше не блуждайте в поисках цветущих нарциссов. – Я намерена блуждать там, где мне нравится, – ответила я, начиная злиться всерьез. – А, ну да, это как раз очень типично для богини весны. Что-то подсказывает мне, что вы сами подобны цветку нарцисса. И должен сказать, очень красивому. – В уголках его рта заиграла едва заметная улыбка. Я удивленно взглянула на него, чувствуя, что краснею и перестаю сердиться так же быстро, как начала. – Это, по всей вероятности, должно означать, что вы просите прощения? – По-моему, да. Я действительно не очень приятный человек, Клэр, и вы имели возможность достаточно быстро в этом убедиться. – Вполне приятный, – пробурчала я, и мы поднялись. Макс отвез меня домой. |
||
|