"Фаворитки" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Глава 9

Террор охватил Англию. Никто не был застрахован от нападок Тита Отса. Сама королева находилась в опасности. Что касается Луизы, то сатирические памфлеты о ней, распространявшиеся вигами по всем кофейням, сменились требованиями либо судить ее, либо выслать обратно во Францию.

Король, ненавидевший всякие неприятности и сознававший лучше многих других, что Тит Отс — негодяй и обманщик, всеми способами старался держаться в стороне от неприятностей. Он не решался на разоблачение Тита, он не решался даже пытаться предотвратить начавшиеся жестокие расправы, так как чувствовал в воздухе революционные веяния. Он понимал, что оказался в таком же опасном положении, как его отец, перед тем, как положил голову на плаху.

Луизу теперь называли не иначе, как «католической шлюхой». Не было такого греха, в котором бы ее не обвиняли. Она дрожала в своих апартаментах и лелеяла идею бросить все, ради чего она столько времени трудилась, и ускользнуть обратно во Францию.

Нелл же, напротив, не чувствовала никакой опасности. Король, казалось, относился к ней лучше, чем когда-либо раньше. Но время от времени ей приходилось всплакнуть раз-другой, потому что лорд Боклерк был во Франции и из-за этого счастье ее не могло быть полным. После рождения детей все ее мысли были заняты только ими, и ничем другим. Нелл хотелось, чтобы король и ее сыновья всегда были с ней, как в любой хорошей семье, тогда она была бы счастлива. Вокруг нее бурлили заговоры, но она почти не сознавала этого. Ее так называемая приятельница, леди Харви, недавно пыталась обратить внимание короля на миловидную девушку по имени Дженни Миддлтон. Леди Харви, подстрекаемая своим братом Монтегю, просила Нелл помочь обратить внимание короля на эту девушку, и Нелл, чьи мысли были заняты переживаниями по поводу отсутствия милорда Боклерка и получением герцогского титула милордом Бер-фордом, не сразу поняла намерение леди Харви обратить внимание короля на особу, которая отвлечет его от самой Нелл.

Афера Миддлтон оборвалась неожиданно, когда Монтегю, о котором говорили, что он был отцом Дженни Миддлтон, был отозван в Англию. Он глубоко себя опозорил тем, что соблазнил Анну, герцогиню Сассекскую (младшую дочь короля и Барбары), когда они оба находились во Франции. Так как Монтегю до этого был любовником Барбары, то Барбара, разгневавшись на эту пару и не теряя времени, поведала королю о проступке Монтегю. Последовавшее затем наказание Монтегю отбросило тень на всех близких ему людей, поэтому Миддлтоны посчитали необходимым спешно покинуть королевский двор — и Нелл была спасена. Одна она оставалась в наивном неведении относительно опасности, которая миновала ее.

Она причисляла себя к партии вигов, потому что все ее друзья были виги. Бекингем и Рочестер были к ней добры, а Нелл была не из тех, кто забывает своих друзей. Ей нравился Монмут, потому что он напоминал ей маленького Карла и был сводным братом ее детей. Она постоянно ловила себя на мысли, что ей хочется взлохматить его черные волосы и сказать этому принцу Задавало, чтобы он просто наслаждался жизнью и не слишком тревожился о том, унаследует он королевский венец или нет. Он, казалось, забывал о том, что, если бы он когда-нибудь и получил бы корону, то это могло бы произойти лишь по смерти того, кто, как считала Нелл, должен был быть любим сыном так же, как любим ею, — короля Карла, бывшего источником всего их благополучия.

Она от души наслаждалась жизнью, если не считать тоски по отсутствующему маленькому Иакову. Пятого ноября у дверей ее дома на Пел Мел был зажжен большой костер, и на нем она организовала сожжение папы римского с таким огромным красным носом, какого не было ни у одного папы в Лондоне. Люди вокруг ликовали и называли ее «протестантской шлюхой». Она была одной из тех немногих людей при королевском дворе, кто не опасался Тита Отса.

Маленький Карл возбужденно подбежал к матери от костра. Он запускал фейерверки невиданной красоты.

— Поглядите-ка, люди добрые, — воскликнула Нелл. — Милорд Берфорд бросит еще несколько хлопушек.

После этого лорд Берфорд выпустил последний фейерверк, а трубки швырнул прямо в длинный красный нос горящего папы римского, и все люди, бывшие у дверей дома Нелл, радовались ее положению при дворе. Они хорошо знали, что у Нелл Гвин не было нужды дважды просить о помощи бедным. «Да здравствует Нелли!»— кричали люди.

В тот вечер Нелл вернулась к себе в дом после окончания торжеств, и когда она сама смывала копоть с лица маленького графа, тот заметил, что она плачет, редко можно было видеть Нелл плачущей.

Он обнял ее и спросил:

— Мама, почему вы плачете?

Он прижала его к себе и ответила ему:

— Сегодня был прекрасный день, не так ли, милорд граф? А я все думала, что поделывает наш милорд Боклерк в прекрасной французской столице. И плакала я потому, что его не было с нами.

Маленький лорд Берфорд смахнул со щек матери слезы.

— Я никогда не уеду, — сказал он. — Никогда-никогда. Я никогда не поеду во Францию!..

Страсти накалялись, а Карл лавировал. Он шел на уступки и делал все, что мог, чтобы спасти Данби, но был вынужден согласиться с его заточением в Тауэр. Он счел необходимым освободить герцога Йоркского от всех обязанностей и послать его во временную ссылку в Брюссель. Луиза, страдавшая душой и телом, никак не могла решить, остаться ей или уехать во Францию. Гортензия продолжала играть в карты и забавляться с любовником. Народ понял, что Гортензия никогда не даст им повода для волнений. Кто был настоящим врагом государства, так это Луиза, шпионка католической Франции.

Ходили разговоры о попытке королевы отравить короля. В этом случае Карл в ход дел вмешался с характерной для него галантностью и спас королеве жизнь, хотя он и не отказался бы от новой жены и возможности приобрести законного сына, что, как он понимал, решило бы многие его насущные проблемы.

Нелл продолжала принимать вигов у себя в доме. Ее встречали приветствиями, куда бы она ни шла. Люди толпились у лавки ювелира, изготавливавшего очень богатый сервиз, любовались посудой и были весьма довольны, так как считали, что он будет подарен Нелл. Когда они узнали, что он предназначен для Портсмут, они стали проклинать герцогиню и заплевали тарелки.

Нелл совершенно погрузилась в семейные дела. После гибели Джона Кассельса Роза снова вышла замуж. На этот раз ее мужем стал Гай Форстер, и Нелл много хлопотала, чтобы Роза и ее муж получили большее содержание.

Во время пребывания Нелл в Виндзоре пришла весть о несчастном случае с ее матерью.

Мадам Гвин переселилась в поместье Сэндфорд-Мэнор, где в конце сада протекал ручей, разделявший Фулем и Челси. Однажды она вышла в свой сад, предварительно утешившись своим любимым напитком, поскользнулась и свалилась в ручей. Поток был неглубоким, но она упала в него прямо лицом и утонула, будучи не в состоянии подняться из-за того, что была чрезвычайно пьяна.

Нелл поспешила в Лондон, где ее ждала Роза. Они обнялись и всплакнули.

— Не то, — сказала Нелл, — чтобы она была нам хорошей матерью, но она была нашей единственной матерью.

Нелл устроила старой даме прекрасные похороны, и на улицы вышло много людей посмотреть на проходящую похоронную процессию. Мадам Гвин похоронили в церкви Святого Мартина, и Нелл заказала памятник.

На улицах собирались виги и тори. Виги призывали обратить внимание на добродетели Нелл, тори отпускали по этому поводу язвительные замечания. Появился новый выпуск памфлетов тори о воспитании Нелл в публичном доме ее матери.

Нелл наплевать было на все эти пересуды, и она вернулась в Виндзор к королю.

Карл понимал, что переживает самый опасный период своей жизни. Будучи в изгнании, ему страстно хотелось вернуть свое королевство, но тогда он был молод и полон сил. Теперь — стареет; почти двадцать лет Карл обладал этим королевством, но он понимал, что, если не будет поступать предельно осторожно, то может потерять его снова; и его занимала мысль о том, достанет ли сил снова вернуть, если сейчас потеряет его?

Он пытался жить своей привычной жизнью — гулял в своих парках с неотстававшими от него болонками, кормил уток, обмениваясь на ходу остроумными замечаниями с окружающими его придворными. Многие часы провел он, рыбача на берегах реки в Виндзоре. Ему бы хотелось быть в состоянии отсрочить заседания парламента и предотвратить возможность его будущих заседаний. Если бы у него было достаточно денег для ведения государственных дел, он мог бы спокойно править, и положить конец этому террору в стране. Он бы потребовал для всех свободомыслия в религиозных вопросах. Он знал, что не будет мира в той стране, где существует религиозный конфликт. Ему хотелось бы заявить во всеуслышание: «Думайте сами об этих вещах что вам угодно и позвольте другим идти своим путем». Сам он никогда не связал бы себя никакой религией, он всего лишь стремился дать в этом смысле свободу всем своим подданным.

Ему хотелось мира, но до тех пор, пока виги будут набрасываться на тори и наоборот, — мира не звать. Пусть правит страной любитель удовольствий, подобный ему самому; дайте народу возможность получать от жизни удовольствия, подобно ему; дайте ему достаточно денег, чтобы оснастить военно-морской флот, который не позволит никаким врагам приблизиться к его берегам, — и страна будет жить в мире и благоденствии.

Но безумие охватило всю страну, и он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить его. Он был бессилен против парламента, ему приходится ладить и с вигами, и с тори, и с протестантами, и с католиками.

Иаков упрекнул его за то, что он слишком свободно гуляет в парках один.

— Разве эти крошечные болонки спасут вас от пули. Меня ни за что не убьют — хотя бы потому, чтобы не сделать королем вас.

Он сказал это смеясь, но на душе у него было неспокойно. Он боялся за Иакова. Он очень боялся за Иакова.

«Ах, Иаков, — думал он снова и снова, — если бы вы оставили своих святых отцов, если бы вы признали себя протестантом!.. Тогда Англия согласилась бы, чтобы вы стали моим преемником, а молодой Джемми остался бы с носом. Все эти волнения утихли бы, потому что они проистекают из проклятия, лежащего на этом времени, — из бессмыслицы религиозных конфликтов и из проклятия королей — их неспособности иметь сыновей…»

Он отправился к Нелл, чтобы успокоиться.

Молодой Карл — милорд Берфорд, подумал король, едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться, — выбежал ему навстречу, чтобы поздороваться с ним.

—  — Вы так давно не приходили повидать меня, папа! — сказал Карл.

— Всего несколько дней.

— А кажется, что гораздо больше, — заметил мальчик.

Карл взъерошил волосы мальчика, так похожие на его собственные в его бытность малышом, резвящимся в загородной королевской усадьбе Хэмптон-Корт или отдыхающим на берегах реки в Гринвиче и следящим за проплывающими судами.

— Я поступил плохо.

— Вы должны понести наказание за свои грехи, отец.

— Какого рода наказание ты мне назначишь?

— Живи здесь все время!

— Ах, сын мой, это было бы мне в радость. А ведь наказания не должны радовать грешника, знаешь ли. Ты вместе со мной едешь в Портсмут смотреть спуск одного из моих кораблей на воду, не против?

Карл высоко подпрыгнул.

— Нет, папа! Когда же?.. Когда?..

— Очень скоро… очень скоро… Я скажу тебе кое-что еще. У кораблей бывают имена, знаешь ли. Как у мальчиков. Как мы назовем этот корабль?

Молодой Карл робко и выжидательно смотрел на отца.

— «Карл»? — предложил он.

— Карлов уже так много!.. Кто в них разберется? Нет, мы назовем его «Берфорд».

— Значит, это будет мой корабль?

— О нет, сын мой. Не все, названное нашими именами, непременно принадлежит нам. Но честь — ваша, милорд. Всему свету будет видно, как высоко ценю я своего сына Берфорда. Твоя мама, я не сомневаюсь, узнав об этом, спляшет веселую джигу.

— Так скажем ей сейчас? — спросил младший Карл со смехом.

— Идет! Скажем ей сейчас же…

И, взявшись за руки, они пошли искать Нелл.

Карл, приняв решение не отступать как можно дольше от привычного образа жизни, сохранил для себя практически все свои радости. Он был не в состоянии прекратить казни осужденных, но королеву ему спасти удалось. Толпа позволила ему это сделать, ибо так велико было его обаяние, что стоило ему только появиться перед этими людьми, как злоба их пропадала, он лично отправился во дворец Сомерсет-Хаус, чтобы забрать ее в Уайтхоллский дворец, — именно в то время, когда бесновавшаяся вокруг чернь требовала ее крови. Но других ему спасти не удалось, потому что Тит Отс, казалось, был в те дни террора королем Лондона.

Итак, он гулял, рыбачил и развлекался, как прежде. Он забыл, что ему уже пятьдесят лет, его здоровье никогда не доставляло ему огорчений, и он уверовал, что так будет всегда.

Поиграв изрядно в теннис и возвращаясь по берегу реки, он снял парик и жакет, чтобы остыть.

Он быстро остыл и приободрился, но вечером, уже в постели, у него начался бред, и поспешившие к нему дежурные офицеры нашли, что у него сильный жар.

Шафтсбери, Бекингем и весь парламент были в ужасе. Если бы Карл умер теперь, гражданской войны не избежать. Иаков ни за что не отступится от своих прав, а у Монмута хотя и были сторонники, но многие согласились бы лучше умереть, чем позволить незаконнорожденному сыну занять престол.

Друзья Иакова послали к нему в Брюссель гонца со словами, что король при смерти и ему следует немедленно возвращаться. Иаков тотчас покинул Брюссель, оставив там Марию-Беатрису и взяв с собой лишь нескольких самых преданных друзей — лорда Питерборо, Джона Черчилля, полковника Легге и брадобрея.

Он оделся в простую темную одежду и надел черный парик, чтобы никто не узнал его по прибытии в Англию. Это было необходимо, так как если, как он считал, его брат умирает, то жизни его грозит опасность, попади он в руки своих врагов. Иаков считал, что его ждет большое испытание и ему следует, как сказал ему Джон Черчилль, находиться поблизости, когда умрет его брат, чтобы быть провозглашенным королем прежде, чем Монмуту помогут занять престол. Иаков был очень огорчен. Он был мягким человеком и любил всех своих родных. Казалось чудовищным, что Стюарт должен покинуть свою страну в то время, когда его брат является королем. Снова и снова Карл говорил ему:

«Оставьте свой папизм, Иаков, и все будет хорошо». Но, думал Иаков, мое душевное спокойствие для меня гораздо важнее того, что случится со мной здесь, на Земле.

Он молился и раздумывал о будущем, переправляясь с континента через пролив на французской шлюпке, и когда он прибыл в Дувр, никто не знал, что герцог Йоркский вернулся домой.

По прибытии в Лондон он провел ночь в доме сэра Аллена Эпсли у Сент-Джемского сквера, сэр Аллен сразу же привел к нему его шурина, Гайда, и Сиднея Годолфина.

— Вам необходимо, ваша милость, — сказали они ему, — как можно быстрее ехать в Виндзор, где лежит король. Мы слышали, что ему уже немного лучше. Но, ради Бога, скачите туда, и скачите быстрее. Монмут и его сторонники пока еще ничего не знают о недомогании его величества.

И Иаков направился в Виндзор.

Брадобрей Карла брил его в тот момент, когда ворвался Иаков. Он бросился к брату и упал перед ним на колени.

— Иаков! — воскликнул Карл. — Что вы здесь делаете?

— Вы пришли в себя, брат? До меня дошло, что вы при смерти!..

— Нет, это была всего лишь простуда и небольшая лихорадка. Ветер с реки прохватил меня после тенниса. И, пожалуйста, поднимитесь с колен. Дайте взглянуть на вас. Ах, Иаков, неужели вы подумали, что я уже покойник, а вы король?

— Брат, я счастлив, что это не так.

— Я верю вам, Иаков. Вы не умеете обманывать. А в наше время не мудрено научиться желать этого. Мне страшно подумать, что могло бы случиться, если бы я поступил настолько неосмотрительно, умерев бы теперь. Я оставил бы дела государства в прискорбном состоянии. Вы только представьте себе, брат: англичане преследуют иезуитов, а они спасли мне жизнь и даже, более того, мир в государстве — если можно назвать миром нынешнее правление Тита — при помощи иезуитского порошка хинина. Клянусь, это лекарство меня вылечило.

Он спросил о Марии-Беатрисе и о жизни в Брюсселе.

— Печально, что вы должны быть изгнанником, Иаков, — сказал он. — Может показаться, что наша семья обречена быть изгнанниками. Но, Иаков, если вы будете продолжать действовать так, как вы действовали до сих пор, и займете престол, то удержитесь на нем не более четырех лет — таково мое мнение.

— Я удержу его, — ответил Иаков, — если он будет моим.

— Вам следует покинуть страну, пока не открылось, что вы вернулись.

— Брат, разве это справедливо, позволю себе спросить, что я должен быть в изгнании? Монмут остается здесь. Вы же знаете, что, если бы не Монмут, не было бы всей этой неприятности. Эта ваша болезнь помогла мне понять, как опасно для меня находиться так далеко вдали, когда Монмут остается так близко.

Карл криво улыбнулся. Иаков прав. Нехорошо Монмуту быть в Англии в период разгула антипапского террора. Монмуту следует отправиться в Голландию, где он так отличился в войне против голландцев; а католику Иакову лучше всего поехать в протестантскую Шотландию. Может быть, оба этих человека — оба нежно любимые, но оба, к сожалению, глупые — поймут что-нибудь важное для них обоих, оказавшись во враждебном для них окружении.

Шафтсбери со своими оголтелыми вигами был полон решимости добиться падения герцога Йоркского. Они не хотели, чтобы Монмут оставался за границей дольше, и, будучи уверены в том, что король по-прежнему любит своего старшего сына, тайно привезли его из Голландии.

Монмут вполне охотно на это пошел. Теперь он был уверен, что наденет королевский венец. Правда, его отправили в Голландию, но это было сделано лишь для того, чтобы у короля был предлог избавиться от герцога Йоркского. Ему простили глупые и преступные выходки, совершенные в юности. Он умел умиротворять короля, и Карл никогда долго на него не сердился.

Отмечалась годовщина коронации королевы Елизаветы, и виги использовали это событие как возможность устроить демонстрацию, которая, как они считали, вынудит короля узаконить Монмута и назначить его своим наследником. Было нетрудно взвинтить жителей Лондона и довести до ярости, Тит Отс уже показал им подлость папистов и продолжал утверждать, что зреют новые заговоры. Поэтому люди легко разъярились и вскоре маршировали по улицам с чучелами папы и дьявола в руках, намереваясь сжечь их.

Эти демонстрации продолжались несколько дней кряду, затем их сменило буйное веселье. Карл наблюдал за всем этим из окна Уайтхоллского дворца, он услышал, как зазвонили колокола, и увидел сына, победоносно едущего на лошади впереди процессии и державшегося так, как будто его голову уже украшала корона.

Он остановился перед Уайтхоллским дворцом и послал сказать Карлу, что его любимый сын жаждет аудиенции.

Карл велел передать ему следующее: «Предлагаю вернуться туда, откуда он прибыл. У меня нет желания его видеть. Я лишаю его всех постов, поскольку он нарушил мои повеления, вернувшись в Англию, тогда как ему было приказано оставаться за границей. Скажите ему, что необходимо, чтобы ради собственной безопасности он немедленно покинул страну».

Огорченный Монмут удалился.

Карл слышал, как приветствовали его толпы людей, когда он проезжал. Он печально покачал головой.

— Джемми, Джемми, — прошептал он, — куда ты идешь? Ты выбрал путь, который ведет на эшафот.

Потом он вспоминал давно прошедшие дни в Гааге, когда он беззаботно сделал Люси Уолтер своей любовницей, в результате связи с которой появился этот отпрыск с необычайно развитым честолюбием, которое может оставить кровавый след по всей этой прекрасной стране и ввергнуть ее в пучину такой же ужасной и жестокой гражданской войны, как та, что стоила головы отцу Карла. И все это из-за недолгой страсти к легкомысленной женщине!..

Я во что бы то ни стало должен спасти Джемми, решил Карл.

Нелл целовала милорда Берфорда перед сном, когда ей сказали, что ее хочет видеть посетитель.

Она надеялась, что пришел милорд Рочестер. Ее бы развеяло его веселое общество. Карл загрустил. Это все из-за беспорядков на улицах и бесконечных сжиганий чучел папы и дьявола. Бедный Карл! Как бы ей хотелось, чтобы каждый занялся своим делом и не мешал ему наслаждаться жизнью…

Посетителя провели к ней в гостиную. Он был весь закутан в плащ, который он сбросил лишь тогда, когда они остались одни.

— Да это Задавала! — воскликнула Нелл. — Принц Задавала…

На этот раз он не нахмурился, как хмурился обычно, когда она называла его этим именем.

Вместо этого он наклонился к ее руке и поцеловал ее.

— Нелл, ради всего святого, помогите мне. Король отказался принять меня.

— Эх, Задавала, вы не правильно поступили, что приехали. Вы же знаете, что его величество запретил вам это делать.

— Я должен был приехать, Нелл. Как я могу жить вдалеке? Здесь мой дом. Здесь мое место.

— Но если вас посылают за границу по делу…

— За границу по делу!.. Меня услали за границу, потому что должен был уехать мой дядя.

— Ну а разве это не справедливо, что если уезжает один, то и другой должен уехать?

— Мой дядя уезжает потому, что этого хочет народ. Но вы же видели, что люди хотят, чтобы я был здесь. Разве вы не слышали, как меня приветствовали на улицах?

Нелл покачала головой.

— Все эти неприятности!.. Почему вы все не можете быть добрыми друзьями? Почему вы постоянно тянетесь к королевской короне, если знаете, что ваша матушка была не лучше меня? Я тоже могла бы сделать Задавалу из маленького Берфорда.

— Нелл, моя мать была замужем за королем.

— Черная шкатулка!.. — презрительно фыркнула Нелл.

— Ну а почему не могло быть этой самой черной шкатулки?

— Потому что король говорит, что ее не существует!

— А что, если король говорит не правду?

— Тем не менее он это говорит, а если он говорит: «Никакой черной шкатулки!»— значит, ее и не должно быть!

— Нелли, вы странная женщина.

— Странная, потому что я не воспитываю моего маленького графа так, чтобы он нес чепуху о черной шкатулке с моим свидетельством о браке?

— Не шутите, Нелл. Вы меня укроете здесь? Позволите мне остаться? Это лишь на короткое время. Может быть, вы сможете убедить короля встретиться со мной? Мне некуда идти, Нелл. Нет никого, кому бы я мог довериться.

Нелл посмотрела на него. Темные волосы так похожи на волосы милорда Берфорда. Темные глаза… большие блестящие глаза Стюартов. Ну, в конце концов, они же сводные братья!..

— Вы, должно быть, хотите есть, — сказала Нелл. — И постель для вас здесь будет столько времени, сколько вам понадобится.

Монмут оставался у нее в доме, и об этом знал весь Лондон. Типичным было и то, что король, будучи в курсе дела, молчал. Он был рад, что Нелл приглядывала за мальчиком. Ему нужна мать, он нуждался в хорошо развитом здравом смысле Нелл.

Нелл умоляла Карла встретиться с сыном. — Он совсем побледнел, и лицо у него вытянулось. Боится, что вы, ваше величество, его больше не любите.

— Эти страхи должны пойти ему на пользу, — ответил Карл. — Я не стану с ним встречаться. Предложите ему уехать, Нелл, ради него же самого.

Нелл теперь повсюду знали как «протестантскую шлюху». В этом круговороте событий необходимо было занять чью-либо сторону. Ее шумно приветствовали на улицах; лондонская чернь, вскормленная на выдумках о католических заговорах, считала ее своей сторонницей.

Короля любили, так как все помнили его приветливость, и в это полное тревог время старались обвинить за все, что делалось от его имени, окружающих его людей. Герцогиня Портсмутская была врагом, Нелл была другом народа.

Однажды, когда она возвращалась домой в карете, ее окружила толпа, и, считая, что внутри кареты притаилась Луиза, люди начали швыряться грязью и ругаться, распаляясь все больше и готовясь разнести карету в щепки.

Нелл просунула голову в окно и попросила их остановиться.

— Прошу, люди добрые, уймитесь, — воскликнула она. — Я протестантская шлюха.

— Это Нелли, а не Карвелл, — закричал кто-то из толпы, и все подхватили его возгласы:

«Боже, храни Нелли! Да здравствует малышка Нелл».

Они окружили карету и долго провожали ее по дороге к дому.

Нелл была воодушевлена. Было приятно сознавать, что Косоглазую красотку, которая продолжала пользоваться благосклонностью короля, так не любил народ, а сама она была столь популярна. Нелл продолжала беспомощно барахтаться в политике, хотя и понимала в ней все так же мало. И все же она понимала вполне достаточно для того, чтобы знать свое место, она сознавала, что она не политик, она, сознавала, что король не может обсуждать с ней вопросы политики, как он мог обсуждать их с Луизой. По какому-то случаю она выразилась так: «Я не стремлюсь руководить королем в делах политики. Я всего лишь его подруга».

Тревожная зима сменилась весной, а потом пришел июнь. Нелл никогда не забудет тот июньский день, потому что тогда в ее жизнь вошло горе, и она знала, что бы с ней в дальнейшем ни случилось, она уже никогда не будет полностью счастлива снова.

К ней в дом прибыл посыльный. Ее слуги выглядели поникшими, и она сразу поняла, что случилось что-то недоброе и они боятся ей об этом сказать.

— В чем дело? — спросила она.

— Прибыл посыльный, — ответил ей эконом Граундес. — Из Франции.

— Из Франции, Джемми!

— У милорда Боклерка болела нога.

— Болела нога! Почему же мне об этом не сказали?

— Мадам, все случилось так быстро! Еще накануне малыш счастливо бегал повсюду, а на следующий день…

— Умер, — тупо сказала Нелл.

— Мадам, было сделано все возможное… Нелл бросилась на диван и закрыла лицо руками.

— Это не правда, — рыдала она. — У него все было в порядке. Иногда Джемми кашлял, и все. Почему мне не сказали?.. Мой маленький мальчик… Умереть из-за больной ножки!

— Мадам, он не долго страдал. Он умер тихо, во сне.

— Я не должна была его отпускать! — твердила Нелл. — Мне надо было держать его около себя. Он ведь совсем крошка. Мой малыш…

Ее пытались успокоить, но ничего из этого не получилось. Она отослала всех прочь. На этот раз Нелл хотела остаться одна.

Ее маленький Иаков, лорд Боклерк, для которого она планировала такое великолепное будущее, умер, и она никогда больше не увидит ни этих удивительных темных глаз, глядящих на нее, ни младенческих губок, просящих ее станцевать джигу.

— Это я позволила ему уехать, — говорила она. — Мне ни за что нельзя было его отпускать. Он был совсем крошка. Но я хотела сделать его герцогом, отпустила его. А теперь я его потеряла. Я никогда не увижу снова моего маленького лорда.

К ней послали лорда Берфорда, чтобы он хоть немного успокоил ее. Он вытер ей слезы и обнял ее.

— Я здесь, мама, — сказал он. — Я здесь, с тобой.

Тут она неистово сжала его в объятиях. Ей было безразлично, если он никогда не будет герцогом. Самым главным было то, что она держала его в своих объятиях.

Она никогда и никуда его не отпустит!

Нелл уединилась со своим горем. Жизнь, казалось, потеряла для нее всякий смысл. Она винила себя. Она так хотела, чтобы ребенок был воспитан как лорд. Она благодарила судьбу, что не отпустила из дому одного из своих сыновей.

Она еще оплакивала смерть Иакова, когда ей принесли весть о другой смерти. Умер граф Рочестер. Рочестер был ей добрым другом, он всегда давал ей дельный совет, из-за того, что он был весельчак и озорник и казался ей просто мальчишкой, хотя и был старше нее года на три, она печалилась о нем. Было горестно, что он, прожив всего тридцать три года, должен был умереть из-за своих излишеств. Бедный Рочестер, такой остроумный, такой блестящий — и ничего теперь от него не осталось, кроме нескольких стихотворений!..

Смерть ужасна. Умерла ее мать, но она была стара и Нелл никогда не любила ее. Было просто чудом, что джин не унес ее раньше. Но такие смерти, как маленького Джемми и Рочестера, она переживала тяжело. Она будет смеяться, она будет плясать и петь, но ее никогда уже не покинет сознание, что свершилось непоправимое.

Она была рада, что ничего не знала о той лихорадке, что недавно поразила Карла. Не было нужды волноваться, потому что он поправился до того, как она узнала об этой болезни. Но это может случиться вдруг, и в следующий раз может не быть такого счастливого конца.

Рочестер!.. Джемми!.. Она помнила о них постоянно.

Карлу, разделявшему ее горе из-за потери их сына, хотя он и не переживал его так глубоко, было грустно видеть в ней эту перемену.

Он хотел видеть прежнюю веселую Нелл.

Он повез ее в Виндзор и показал красивый дом неподалеку от замка.

Этот дом будет называться Берфорд-хаус, и это подарок короля Нелл. Усадьба была очаровательной.

— И совсем рядом с замком, — сказал, улыбаясь, король.

Этот дом невозможно было не полюбить. Он казался вполне подходящей резиденцией для милорда Берфорда. И Нелл изъявляла свою благодарность, стараясь прогнать все мысли о своем потерянном ребенке. Интерьер Берфорд-хауса был оформлен Веррио, придворным художником, работавшим в то время в королевском замке в Виндзоре. А Потвен, ее обойщик с Пел Мел, обставил дом по ее вкусу. Сад и огород в южной части усадьбы доставляли удовольствие, и она живо перепланировала их вместе с королем, а милорд Берфорд бегал от одного из них к другому — счастливый оттого, что его мать снова стала походить на себя, и его отец живет вместе с ней в новом доме.

В самый разгар террора виги сделали попытку заставить Карла узаконить Монмута. Только таким образом, уговаривали они, король может защитить свою жизнь и спасти свой народ от католических заговорщиков.

В палате лордов Карл терпеливо доказывал, что то, что они от него требуют, противозаконно. Он их заверил, что намеревается больше заботиться о себе, и своем народе.

Ему указывали на то, что законы, в случае крайней необходимости, всегда могут быть изменены.

— Если ваша совесть допускает такое, — отвечал Карл, — то у нее нет ничего общего с моей совестью. Заверяю вас, что я так люблю свою жизнь, что использую все возможности, чтобы достойно сохранить ее. Но не думаю, что после пятидесяти лет она может представлять собой такую ценность, что ее следует сохранять за счет утраты моей чести, моей совести и законности в этой стране.

В парламенте присутствовал Монмут, и когда Карл отвечал лордам, он наблюдал за этим молодым человеком. Он видел выражение горечи и разочарования на лице Монмута и думал: «Я был глуп, полагая, что он любит меня. Что он еще когда-нибудь любил, кроме моей короны?»

В тот день король одержал победу. Но Шафтсбери не сдавался. Он зашел так далеко, что хода назад уже не было. И он сознавал, что, проявив себя таким непримиримым врагом герцога Йоркского, должен всеми силами помешать его восшествию на престол. Теперь он пытался внести новый законопроект, чтобы заставить Карла развестись с королевой. Карл использовал свой обычный гамбит: он согласен на эту уступку при условии, что парламент будет распущен.

Все это время Луиза постоянно общалась с новым французским послом Барийоном, сменившим Куртэна. Она полагала, что видит возможность вернуть себе прежнее положение в отношениях с Карлом.

За годы террора она успела разобраться во всех хитросплетениях и поворотах сложной политики короля и парламента. Так как Данби оказался ныне узником Тауэра, она обратила свое внимание на лорда Сандерленда, одного из самых влиятельных людей в стране. Чтобы спастись, она прилагала весь свой ум и поняла, что следует использовать даже тех, кто хоть чуть-чуть в чем-то может быть ей полезен. Она помогала вновь утвердиться даже Шафтсбери; она позволила себе несколько дружеских жестов в сторону Монмута, хотя втайне надеялась, что ее сын, герцог Ричмондский, может быть узаконен и объявлен наследником престола; этого она, конечно, Монмуту не говорила.

Луиза собралась с силами и, будучи также и очень хитрой, начала украдкой подбираться к королю, а ее способность умно и проницательно разбираться в любом новом повороте в делах политики заставила его искать ее общества. Он навещал ее каждый день, хотя все ночи проводил только с Нелл. Последнее Луизу не очень заботило, так как она начала понимать, что, если будет вести себя умно, то и Людовик, и Карл придут к заключению, что она им необходима в проведении ими политики. Для Карла она была тем человеком, с кем он мог вести доверительные разговоры о том, что ему желательно получить от короля Франции; для Людовика она была человеком, осуществляющим влияние на короля Англии по его подсказкам.

Вскоре после роспуска парламента она пожелала встретиться с королем; он, увидев, что ей хочется поговорить с ним наедине, отпустил всех окружающих.

Одна из его маленьких болонок прыгнула ему на колени, и он нежно поглаживал ей уши, пока они разговаривали.

— Вот было бы счастье, — сказала Луиза, — если бы больше никогда не надо было собирать парламент!

— Всей душой с вами согласен, — ответил Карл. — Но, увы, вскоре придется собирать его снова.

Она придвинулась к нему поближе.

— А для чего, Карл?

— Из-за денег, — ответил он. — Нужны деньги. Стране нужны деньги. Мне лично нужны деньги. Парламент должен собраться и выделить их мне.

— Карл, а если нашлись бы другие возможности пополнить вашу казну… Тогда вы бы все равно думали, что необходимо созывать парламент?

Он поднял брови и улыбнулся ей, но был настороже.

— Если бы я могла пообещать кое-что Людовику… — начала она.

— Уже было достаточно обещаний.

— Да, а голландский брак и то, что вы до сих пор не объявили себя католиком, рассердило Людовика.

Карл беззаботно пожал плечами.

— Первое я сделал, — сказал он, — по настоянию народа. Что касается второго, то его мой народ не потерпит.

— А вы сами, Карл?

— Я человек нерелигиозный. Я не могу подчиняться, знаете ли. Но я полагаю, что католическая вера, конечно, больше подходит дворянину, чем мрачный протестантизм. Но я повторяю своего деда. Англия стоит принципа, как когда-то он говорил о Париже.

— В Дуврском договоре вы обещали провозгласить себя католиком.

— В подходящее время, — быстро ответил Карл.

— И это будет?..

— Когда мой народ согласится принять короля-католика.

— Вы имеете в виду… никогда, пока вы живы?

— Кто знает? Кто знает?

Какое-то время Луиза молчала. Религия всегда будет для Карла вопросом практической целесообразности, каким она была и для его деда, спасшего Францию от несчастья, к которому толкал страну религиозный конфликт. Ей придется забыть о своем большом желании выполнить эту часть своего долга перед Францией. Но она должна постараться укрепить привязанность Карла к своей родине не только для того, чтобы доставить удовольствие французскому королю, но и для того, чтобы упрочить свое положение.

— Если бы у вас были деньги, — продолжала она, — если бы у вас было, скажем, четыре миллиона ливров в течение трех лет, вы бы смогли решить свои проблемы, не созывая парламента?

— Вы полагаете, что Людовик заплатит…

— На условиях, о которых мы можем договориться…

Карл снял с колен свою болонку и простер к Луизе руку.

— Луиза, мой ангел-хранитель, — сказал он, — давайте поговорим об этих условиях.

До созыва следующего парламента Карл должен был ежегодно получать двести тысяч фунтов за соблюдение нейтралитета по отношению к политике Людовика на Европейском континенте. Карл увидел возможность править без парламента, в котором он нуждался в прошлом лишь для выделения денег, необходимых ему для управления страной.

Когда собрался новый парламент, у короля было непроницаемое выражение лица.

Он обратился к лорду-канцлеру с тем, чтобы тот объявил его предложение, и лорд-канцлер заявил, что парламент распускается.

Карл покинул палату лордов, которые были так ошеломлены, что даже не протестовали. Когда он позвал своего камердинера, чтобы тот помог ему переодеться, Карл смеялся.

— Ваше достоинство возросло по сравнению с тем, каким оно было еще четверть часа тому назад, — заметил он. — Лучше иметь одного короля, чем пятьсот.

Чуть погодя он продолжил начатое рассуждение со свойственным ему добрым юмором:

— Ибо, — говорил он, — я буду жить без парламентов, в крайнем случае созывая его лишь для утверждения каких-либо временных законоположений или новых законов для всеобщего блага страны, так как, слава Богу, дела мои теперь в таком прекрасном состоянии, что мне нет необходимости просить мой парламент утвердить мои доходы.

Вот так Карл, ставший подлинным правителем своей страны с помощью субсидий французского короля, решил не созывать парламент до конца своей жизни. И не созывал.

Вскоре он покончил с террором. Шафтсбери был заключен в Тауэр. Отса арестовали за устную клевету. Монмута тоже арестовали, хотя вскоре освободили. Шафтсбери бежал в Голландию. Жизнь постепенно возвращалась в мирное русло.