"Фаворитки" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Глава 7

В начале того года Нелл немного печалилась. Она видела бесчестие милорда Бекингема, бывшего блестящим украшением королевского двора, и, никогда по-настоящему не задумываясь о политике, знала, что если Луиза и не была инициатором этого бесчестия, то она все же приложила к нему руку. Ей было также известно о растущей дружбе между государственным казначеем, графом Данби, и Луизой. Нелл была твердо убеждена, что до тех пор, пока эти двое сохраняют свое положение, она останется мадам Гвин и ни за что не станет герцогиней, и что было еще важнее, два ее маленьких мальчика так и останутся Карлом и Иаковом Боклерками.

Правда, недавно Карл дал ей пятьсот фунтов на новые портьеры в ее доме, но даже и в этом был повод для грусти. Карл таким образом деликатно извинялся за то, что редко бывает у нее.

Она не считала себя бедной, но осознавала, что в сравнении с устроенностью Барбары в ее лучшую пору и с нынешними апартаментами Луизы ее дом был куда скромнее. Нелл так и не научилась скопидомству, и деньги у нее не задерживались. Она была сверхщедрой и никогда не отказывалась дать в долг или подать милостыню. Она должна была содержать восемь слуг, мать, себя и двоих сыновей. Муж Розы, капитан Кассельс, был убит, сражаясь со своим полком в Голландии, и Розе тоже надо было помогать.

Она оплачивала свой собственный портшез и, конечно, французскую карету; в карету впрягалась шестерка лошадей, и счета за овес и сено для них шли и шли. Ей нравилось присутствие множества людей, и она была хлебосольной хозяйкой.

Мать Нелл нуждалась в лекарствах от ее постоянных недугов, и Нелл без конца платила за разные мази, сердечные капли, противочумную микстуру и клизмы. Детям нужны были леденцы, грудной сироп и пластыри. Карл был здоровым малышом, Иаков был почти таким же здоровяком, но и у них бывали обычные детские недомогания, а Нелл была полна решимости предоставить им возможность дожить до получения таких же громких титулов, какие получили королевские отпрыски Луизы и Барбары.

Нелл всегда любила театр; она часто там бывала, а королевской любовнице следовало занимать одно из лучших мест. В душе она была игроком, и ей нравилось делать ставки на бегах или на петушиных боях. Мистер Граундес увещевал ее, но Нелл отвечала:

— Если я не в состоянии оплатить свои прихоти, отправляйте счета мистеру Чэффинчу.

Ей нравилось разъезжать в своей карете, останавливаться у гостиного двора, хорошенько рассмотреть продававшиеся товары, а ее кучер следовал за ней с готовностью нести ее покупки. Для Карла и Иакова она покупала лишь все самое лучшее.

— У них от рождения герцогская кожица, — говаривала она.

Но и тогда, когда она развлекала своих друзей и тряслась в своей карете, ее не покидало чувство тихой грусти. Прошло уже много времени с тех пор, как Карл навестил ее в последний раз, и, хотя при встречах он относился к ней дружески и всегда улыбался и шутил с Нелли, все ночи он проводил с француженкой. Похоже было на то, что он, как и Луича, считал то фиктивное бракосочетание настоящим и чувствовал необходимость вести себя соответствующим образом.

Лорд Рочестер, вернувшийся к королевскому двору после очередного из многочисленных изгнаний, печально покачивал головой.

— Очень жаль, — говорил он, — что его величество по уши влюблен во француженку.

— Временами я думаю, что Карла околдовали, — сердилась Нелл. — Когда глаза этой женщины не косят, то из них капают слезы, а когда они делают и то и другое, то она шпионит в пользу Франции. Чем мог он плениться в этой плаксивой и косоглазой шпионке?

— Возможно, сыграла роль именно новизна косоглазия, так как, хотя он повидал предостаточно слез и шпионок, косоглазием его величество очарован впервые.

Проходя по Уайтхоллскому дворцу, он думал о Нелл, которая так скучала по королю, и помедлил у дверей, ведущих в апартаменты Луизы, чтобы приколоть к ним одно из тех двустиший, благодаря которым он приобрел известность:

«Французская сука и помазанник Божий

За этой дверью делят ложе».

Луиза была взбешена, как это бывало всегда, когда наносили оскорбление ее достоинству. А так как сомнений в авторстве двустишия ни у кого не было, то она потребовала, чтобы Рочестер был немедленно изгнан со двора.

Король согласился, что благородный лорд позволяет себе слишком много и что его следует выпроводить. Поэтому попытки Рочестера нанести поражение врагу Нелл не увенчались успехом и лишили ее присутствия человека, которого — хотя в своих непристойных стишках он и ее не щадил — она все же считала своим другом.

У Молл Дэвис теперь была дочь, но ее король навещал еще реже, чем Нелл.

Луиза продолжала удерживать внимание короля. Луиза была умной и к тому же осторожной. Она предприняла несколько попыток настроить короля против предполагаемого голландского брака, но вскоре поняла, что будет неразумно проявлять чрезмерную настойчивость. Ее сила заключалась в умении держаться с достоинством: она никогда не должна устраивать сцены, как это делала Барбара, она никогда не должна быть вульгарной, как Нелл. Кроме того, она внимательно наблюдала за королевой Екатериной и по ее внешнему виду заключила, что она долго не проживет. Если бы она смогла занять место королевы, Луизе не пришлось бы больше бояться Людовика. Корона Англии была даже предпочтительнее табурета при Версальском дворе.

Нелл Гвин вызывала в ней раздражение, но она не уронит своего достоинства настолько, чтобы показать, что ревнует короля к девушке, продававшей апельсины в Королевском театре.

Несмотря на легкую тень беспокойства из-за предполагаемого голландского брака, Луиза никогда прежде не была так в себе уверена. И тут вдруг ее и постигло ужасное несчастье.

Впервые Нелл услышала об этом от Рочестера. Вернувшись из ссылки в деревню, где король никогда не разрешал ему слишком долго пребывать, он навестил Нелл и, устроившись в одном из дорогих кресел, вытянув ноги и улыбаясь носкам своих начищенных сапог, сказал: «Нелл, его величество болен».

Нелл в тревоге вскочила, но Рочестер сделал успокаивающий жест своей белой холеной рукой.

— Прошу вас, успокойтесь. Это всего лишь сифилис. Он отнесся к этому спокойно. Виной какая-то потаскушка из тех, которых поставляет Чэффинч. Королевское тело подвергнется обычному лечению. Радуйтесь этому, Нелл. Зло рождает добро. Карл не посещал вас в последнее время. Говорю вам, радуйтесь. Так как, если его величество болен не очень тяжело, то дела французской суки обстоят гораздо хуже. Пройдет много месяцев, прежде чем она снова будет делить ложе с Божьим помазанником.

Нелл громко рассмеялась, неожиданно вспомнив о слабительном, которым она угостила Молл Дэвис.

— Вы уверены в том? — спросила она.

— Клянусь вам. Госпожа герцогиня в бешенстве. Она мечется по своим комнатам, завывая на родном языке. Вот и настало время для удачливой миссис Нелли вернуть себе прежнее положение.

— А Карл?

— Поправится через неделю или две после обычного курса лечения таблетками — и все будет хорошо. Он родился здоровяком и, каким бы испытаниям он ни подвергал свою королевскую персону, так здоровяком и останется. Нелли, враг утратил свою боеготовность, на языке врага — это hors de combat. He забывайте этого! Готовьтесь править безраздельно. До меня дошло, что Людовик XIV прислал ей колье из жемчуга с бриллиантами, так сказать, для поднятия духа. Я также слышал, что она собирается отправиться в Бат и Танбридж-Уэлс в надежде быстро поправить здоровье. Будьте готовы и поздравить его величество с выздоровлением, милая Нелл. И помните, что я вам сказал. Создавайте его величеству хорошее настроение. Дайте ему понять, что с его веселой Нелл ему покойнее и приятнее, чем с косоглазой красоткой. И позднее… только позднее… напомните ему об отпрысках.

— Я буду помнить, что ему надо напомнить, не беспокойтесь! — мрачно пообещала Нелл.

— Не старайтесь, дорогая Нелл, пытаться раньше времени выиграть последнюю битву. Этот путь не ведет к победе.

Вскоре после этого настали для Нелл веселые весна и лето. Она попала прямо в круговорот веселья при дворе. Король был снова здоров — с Луизой дело обстояло иначе, и ее частые поездки в Бат и Танбридж-Уэлс не приносили результатов. Ее единственным утешением стало великолепное колье, присланное ей Людовиком, — напоминание, что она должна быстро поправиться, так как ее ждет работа. Но Луиза знала, что, если ей не удастся удержать Карла, то Людовик не будет ей опорой. И ей ничего не оставалось делать, как следовать советам своего врача и страстно желать как можно скорее снова занять свое место при королевском дворе.

Королевский двор переехал в Виндзор, и там, на зеленых лужайках, устраивались веселые спортивные развлечения. Был организован потешный бой, изображавший осаду Маастрихта. Карлу это было особенно интересно, потому что в этом бою отличился когда-то Монмут.

Он души не чает в этом юноше, думала Нелл. Жаль, что малыши Карл и Иаков Боклерки не внушают ему такой же сильной привязанности. Не то, чтобы он не выражал им величайшую нежность, не то, чтобы ему не нравилось брать их на руки и осыпать ласками, но…

— Ласки! — горько думала Нелл. — Только они не дадут им благополучия.

Однажды ее недоброе отношение к старшему сыну Карла хлынуло наружу.

— А, — обратилась она к идущему навстречу Монмуту, — вот и принц Задавала собирается показать нам всем, как надо выигрывать сражения.

Лицо Монмута вспыхнуло от возмущения.

— Кто вы такая, чтобы так говорить со мной? — спросил он. — Вы забываете, что я сын короля, тогда как вы… ваше место в трущобе.

— Это так, — сказала Нелл весело. — Я и ваша матушка одного поля ягоды — обе мы проститутки и обе ведем свой род из трущоб.

Монмут пошел дальше, проклиная апельсинную девушку, которую так почитает опьяненный ею отец.

Но Нелл не испытывала к Монмуту настоящей ненависти. Она вдруг обнаружила, что это у нее не получается. Она угадывала в нем какое-то сходство со своим маленьким Карлом. Они — сводные братья, думала она. Ей были понятны честолюбивые мечты Монмута — разве она не лелеяла те же мысли в отношении своих мальчиков?

Теперь она стала смотреть на красивого юношу глазами матери. Довольно странно, но он вдруг обнаружил, что его высокомерие несколько поубавилось. Нелл была из низов — никто не будет этого отрицать, но она настоящая чаровница. И юный герцог вдруг понял, что он с чувством удовольствия встречает дерзкий взгляд ее глаз, который, останавливаясь на нем, превращается в нежный и материнский.

Он решил, что, хотя она и позволяет себе делать самые вызывающие замечания и подчас не ощущает их несообразности, эта маленькая апельсинная девушка отнюдь не лишена привлекательности, и он, хоть убейте его, не может себя заставить ненавидеть ее так, как молодому человеку в его положении должно ненавидеть подобное создание.

А Нелл уже снова пользовалась высочайшей благосклонностью. Карл теперь и сам удивлялся, почему он так долго пренебрегал ею. Было чрезвычайно приятно оставить Луизу со всей ее культурой и наслаждаться шумной жизнью в обществе Нелл. Нелл была так безыскусна, кроме того, она была весьма способной ученицей. У нее уже развился вкус к музыке, которая так нравилась королю.

Ему всегда было забавно видеть ее в ее апартаментах — эту великолепную даму, мадам Элинор Гвин. Его печалило, что он все еще ничего не может сделать для мальчиков, но он сам себе пообещал сделать все, как только он почувствует, что это не приведет к неприятностям.

Король, поправившись после болезни, был в хорошем настроении. Он вновь пригласил Рочестера, так как хотя он и не мог безоговорочно принять его как человека, но не знал никого другого, кто был бы способен писать такие остроумные стишки и заставлять его от души смеяться, хотя стихи эти часто бывали направлены в его адрес.

Королевский двор веселился. Карл не позволял государственным делам портить себе настроение. Луиза пребывала в уединении, и, поскольку не было необходимости постоянно чопорно сохранять достоинство, в течение этих месяцев веселье не прекращалось; и Нелл правила безраздельно, как настоящая королева английского двора, она была полна решимости насладиться каждым мгновением до того самого момента, когда Луиза неизбежно займет первое место и оттеснит ее несколько назад.

Однажды, поднявшись утром, король узнал, что на его двери прилеплено четверостишие Рочестера.

Вокруг собрались придворные, чтобы его прочесть.

Карл громко прочел:

«Почиет здесь верховный повелитель,

Обещаний безответственных даритель.

Он глупостей не изрекал.

Но и умно не поступал».

Когда король кончил читать, воцарилась выжидательная тишина. Человек должен действительно иметь живое чувство юмора, чтобы быть способным смеяться над правдой, сказанной о нем самом.

Среди придворных находился и Рочестер, жизнерадостный и отчаянный, не тревожась о том, что своими стихами может заработать себе очередное изгнание с королевского двора. Как он мог, было написано на его лице, удержаться и не написать такие славные и остроумные стишки, если они возникли у него в голове и оказались правдивыми?

Король вдруг громко расхохотался.

— Ну, друзья мои, — сказал он собравшимся, — он говорит правду, но все объясняется очень просто — слова я говорю свои собственные, а действия продиктованы моим кабинетом министров!..

Да, в течение тех месяцев королевский двор по-настоящему веселился.

Нелл устроила в своем изящно обставленном доме музыкальный вечер; все выглядело необыкновенно величественно, так как король, не имея возможности дать титулы, о которых она так мечтала, ее сыновьям, пытался компенсировать это весьма внушительными дорогими подарками.

Нелл, оглядывавшей свою гостиную, самой с трудом верилось, что это ее новый дом. Теперь было нелегко воскресить в памяти ту хижину в Коул-ярде. Но если подняться в комнату, где сейчас спит ее мать и бутылка джина стоит, должно быть, рядом с ней, то это будет не так уж и сложно.

И что это было за зрелище, когда от света множества свечей сияли богатые наряды дам и придворных кавалеров! Нелл взглянула на ее собственные юбки, отделанные серебристым с золотом гипюром, на драгоценные камни, сверкающие на ее пальцах.

Она, малышка Нелл Гвин из Коул-ярда, устраивает вечер, на котором почетными гостями являются король и его брат, герцог Йоркский!

Это был для Нелл особенно счастливый вечер, потому что в течение него у нее будет возможность изменить к лучшему жизнь бедного театрального музыканта. У него был прекрасный голос, у этого молодого Боумана, и ей хотелось, чтобы король услышал его и похвалил, так как после похвалы короля лондонские зрители будут стремиться в театр послушать его. «И это очень приятно, — думала Нелл, — добившись успеха, делать все возможное, чтобы и другие могли пойти по этому же счастливому пути».

Она наблюдала за выражением лица короля, когда он слушал пение. Затем слегка придвинулась к нему.

— Прекрасный исполнитель, Нелл, — сказал он.

— Я рада доставить вашему величеству удовольствие, — ответила она ему. — Я бы хотела представить вам певца, чтобы вы лично могли сказать ему об этом. Это будет так много значить для юноши!..

— Пожалуйста, Нелл, если это вам угодно, — согласился Карл, и, глядя на ее маленькую удаляющуюся фигурку, он с нежностью подумал, что это так похоже на Нелл — не забывать о менее удачливых людях среди ее нынешней роскоши. Он был счастлив с Нелл. Если бы она не надоедала ему постоянно этими разговорами о своих мальчиках, он познал бы с ней полный покой. Но она была, конечно, права, стараясь сделать все возможное для своих сыновей. Ему бы не понравилось, если бы она не заботилась об их благополучии. Когда-нибудь она должна быть вознаграждена. Как только будет возможно, он даст юному Карлу все то, что получили дети Барбары и Луизы.

Нелл подошла с молодым Боуманом, который, волнуясь, остановился перед королем.

— Сердечно признателен вам за ваше исполнение, — тепло сказал Карл. Он не хотел отказать Нелл выразить признательность музыканту, если ей это приятно. Это ему ничего не стоило, и он хотел, чтобы она знала, что, будь на то его воля, он бы исполнял так же все ее просьбы. — Еще и еще раз благодарю.

Нелл стояла рядом.

— Государь, — попросила она, — чтобы подтвердить, что слова ваши не простая вежливость, не могли бы вы сделать исполнителям достойный подарок?

— Несомненно, да, — ответил король и пощупал свои карманы. Лицо его выразило сожаление. Он был без денег. Он обратился к брату.

— Иаков, я прошу вас вознаградить этих прекрасных музыкантов от моего имени.

Иаков обнаружил, что тоже оставил свой кошелек дома.

— У меня с собой ничего нет, государь, — сказал он, — кроме одной или двух гиней.

Нелл стояла подбоченясь, переводя взгляд с короля на герцога.

— Черт побери! — воскликнула она. — В какое общество я попала?

Вокруг раздался смех, и больше всех от души смеялся король.

Нелл была счастлива, наслаждаясь своим прекрасным домом, благорасположением короля и любовью, которую она к нему питала.

И все же она не забыла удостовериться, что музыканты были вознаграждены соответствующим образом.

Это был один из множества успешных вечеров.

Так проходило то благословенное время, пока Луиза восстанавливала свое здоровье.

Но, к сожалению, Луиза все-таки поправилась, и теперь король делил свое время между ней и Нелл. Барбара, герцогиня Кливлендская, хотя и не пользовалась больше благосклонностью короля, продолжала бороться за права тех детей, которых она объявила настолько же его детьми, сколько и ее. Луиза считала, что по какому-то священному праву ее сын должен иметь преимущество перед детьми Барбары. Королю сперва надоедала одна, потом это делала другая. Сыновья Барбары станут герцогами Графтонским и Саутгемптонским; сын Луизы должен был получить титул герцога Ричмондского, который оказался свободным после смерти мужа Фрэнсис Стюарт. Но Карл должен устроить так, чтобы грамоты на пожалование привилегий были утверждены одновременно, иначе не избежать зависти.

А у Карла и Иакова Боклерков все еще не было титулов. Нелл была не в состоянии скрывать свое огорчение. Она не могла удержаться, чтобы при каждом удобном случае не оскорбить Луизу.

— Если она такая важная персона, связанная родством со всей знатью Франции, — спрашивала она, — почему же тогда она согласилась на роль проститутки? Я по профессии шлюха и не претендую быть кем-то еще. Я верна королю и знаю, что он не перестанет оставлять моих мальчиков без внимания.

Но Луизе удалось склонить на свою сторону Данби, а Данби занимал в стране высокое положение. Карл не мог не прислушиваться к нему, потому что его магия в финансовых вопросах значительно улучшила положение дел Карла. Нелл знала, что она и ее сыновья обязаны тем, что лишены почетных титулов, союзу Данби — Портсмут, и ей хватило ума понять, что, пока Данби будет сохранять влияние, ей будет очень сложно получить то признание, которого она так жаждала.

Данби успешно сколачивал придворную партию, будучи ее главой. Ему хотелось дать новую жизнь священному праву королей и абсолютизму, как это было в дни правления Карла I.

Оппозиция, возглавляемая Шафтсбери и Бекингемом в качестве помощника главы партии, ставила своей целью поддерживать парламент. Партия Данби звала партию Шафтсбери «вигами», которыми до сих пор называли лишь шотландских разбойников, совершающих набеги на приграничные селения и грабивших соседей под разными лицемерными предлогами. Шафтсбери отомстил, окрестив партию Данби «тори»— этим термином называли в Ирландии суеверных, кровожадных, невежественных людей, которым нельзя доверять.

Король наблюдал за этим соперничеством с кажущимся безразличием, но был настороже. Он осознавал способности Шафтсбери — самого умного и выдающегося члена оппозиционной партии. Карл с братом Иаковом прозвали его «Маленькая честность». Он был человеком небольшого роста, страдавшим в то время от плохого самочувствия; за последние несколько лет он попеременно занимал то одну, то другую позицию. Когда началась гражданская война, он держался в стороне и вел себя осторожно, неторопливо решал, к кому выгоднее примкнуть. Когда казалось, что победу одерживают роялисты, он поторопился присоединиться к ним, а затем был вынужден их покинуть и так же быстро примкнуть к другой стороне. В войсках Кромвеля он стал фельдмаршалом, но, занимая сторону Кромвеля, он предпринял меры предосторожности, женившись на всякий случай на женщине из роялистской семьи. Она рано умерла, что было к лучшему, так как Кромвель стал лордом-протектором и происхождение этой дамы могло бы теперь мешать честолюбцу. Впоследствии он женился на богатой наследнице. Ему хватило ума не участвовать ни в одной из попыток роялистов вернуться к власти, но он одним из первых явился к королевскому двору Карла в изгнании, чтобы приветствовать его грядущее возвращение в Англию. Он принимал активное участие в низвержении Кларендона, занимавшего пост, которого он сам домогался. Когда он стал распоряжаться большой государственной печатью, он быстро предпринял меры для того, чтобы оппозиция поскорее стала могущественней; у него не было никакого желания бросаться поддерживать то, что могло оказаться проигрышным делом. Но на этот раз он был вынужден занять устойчивую позицию. Его цель была ясна. Он должен сделать парламент главенствующей силой в государстве, так как ясно понимал, что в этом его судьба. Если бы парламент стал силой, тогда Шафтсбери должен был стать его главой.

Он не позволял себе недооценивать короля. Карл был ленив. Как однажды выразился Бекингем, «он бы смог, если бы захотел», и никогда еще Бекингем не был так прав. А вот бедный Иаков Йоркский, следуя определению Бекингема же, «был бы не прочь, если бы смог». Надо было вести себя осторожно в отношениях с ленивым Карлом и домогавшимся власти Иаковом.

— Карл ему как-то сказал:

— Я считаю, что вы самый коварный пес в Англии.

Шафтсбери, язык которого не отставал от его живого ума, тут же ответил резко и остроумно:

— Если вашему величеству нравится иметь такого подданного, то полагаю, что я такой.

Карл никогда не мог устоять против притягательности остроумного перебежчика; он знал, что «Маленькая честность»— человек бессовестный, но в те же время уважал его за сообразительность. В своих постоянных схватках с парламентом он должен быть особенно осторожен с такими людьми, как Шафтсбери.

Нелл, только наблюдавшая со стороны и мало разбиравшаяся в политике, воспринимала Данби как личного врага, потому что он и Луиза были друзьями, Бекингем же друг Шафтсбери, мог обратить на нее внимание короля, поэтому она считала Бекингема своим другом. Отчаянный Рочестер был другом Бекингема и из-за этого склонен был поддерживать партию Шафтсбери. Поэтому эти люди бывали у нее в доме, сидели за ее столом и обсуждали свой планы. В соответствии с одним из таких планов, рождавшимся в живом уме Шафтсбери, Монмута следовало провозгласить законным наследником и после смерти короля посадить на трон в качестве марионетки, послушной его распоряжениям; Шафтсбери и Бекингем были ярыми врагами герцога Йоркского.

Монмут тоже бывал на вечерах у Нелл, и между ними сама собой возникала взаимная симпатия. Нелл продолжала называть гордого молодого человека принцем Задавалой и Претендентом, но Монмут был вынужден смириться с этими наскоками на свое достоинство и просто называл их «словечками Нелл».

Карл знал о приятелях-вигах Нелл, но он знал и Нелл. Как женщина она была абсолютно преданна ему. Она видела в нем не только короля, но каким то образом, что было ее неподражаемым свойством, заставляла его чувствовать себя наполовину ее мужем, а наполовину — сыном. Она была всегда готова отдаться страсти, но и материнский инстинкт никогда не покидал ее, и Карл знал, что Нелл была единственным человеком в королевстве, любившим его абсолютно бескорыстно. Правда, временами она становилась назойливой: требовала то титулы сыновьям, то великолепный титул себе. Но он всегда помнил, что все это началось только после рождения сыновей. Это был тот самый материнский инстинкт, который и теперь заставлял ее вести себя таким образом. Почести необходимы ей для ее сыновей: она хотела, чтобы мальчики не стыдились своей матери.

Он не делал попытки прекратить вечеринки, устраиваемые ею для людей, которые, как он знал, пытались уничтожить догмат о священном праве королей. А Нелл была беззаботна, она не осознавала, что вмешивается в высокую политику. Часто, того не сознавая, она сообщала гостям обрывки полезных сведений. Его любовь к ней, как и ее к нему, не угасала, а продолжала гореть ровным пламенем независимо от того, что он временами чувствовал по отношению к другим женщинам.

Что касается Луизы, то его чувства к ней после их вынужденной разлуки изменились. Она забыла о своих благородных манерах, когда поняла, что заразилась этой болезнью. Она в бешенстве поносила его, оказалось необходимым преподнести ей солидный подарок, чтобы умиротворить рассвирепевшую женщину Она заявила, что ничто не может ее успокоить после потери здоровья и ужасного унижения, переживаемого из-за болезни такого рода, а он был уверен, что ее манера раздражаться, ее гнев и ругань мешали успешному выздоровлению.

Он был бы не так уж и огорчен, если бы Луиза вдруг сообщила ему, что собирается вернуться во Францию. Но сам он, конечно, не мог предложить ей такого. Это бы оскорбило Людовика, и он пока не решался на такой шаг. К тому же, пусть Людовик думает, что у него есть шпионка — под самым боком у короля Англии…

Карл стал использовать в своих отношениях с Луизой обычную для него тактику. Он успокаивал и обещал, но это отнюдь не означало, что он сдержит свои обещания.

Он размышлял обо всех этих вопросах во время посещения скачек в Ньюмаркете и на рыбалке в Виндзоре, или гуляя в Сент-Джемском парке и подкармливая уток — его собачки в это время не отходили от него ни на шаг, — или прогуливаясь с острословами и дамами, которые ему нравились.

До него дошло, что в Руане скончался Кларендон, и это немного его огорчило, так как он никогда не забывал старика, преданно служившего ему в дни его изгнания. Умер также Джон Мильтон, автор «Потерянного рая». Никого это особенно не взволновало. Остроумные и непристойные стишки Рочестера читали больше и охотнее, чем эпическую поэзию Мильтона. Эти напоминания о смерти направили мысли короля на грустные предметы. Он вспомнил о неразумных мечтах Джемми. Если это правда, что Шафтсбери планирует сделать Монмута наследником престола, что тогда станет с Иаковом, герцогом Йоркским? Иаков в душе добрый человек, но его никак нельзя назвать умным. Иаков будет считать своим долгом отстаивать то, что он полагает правильным, и он из рода Стюартов, которые были уверены, что короли правят в соответствии со священным правом и являются Божьими помазанниками.

Все неприятности еще впереди, озабоченно думал король. А заканчивались мысли характерным для него образом:

— Но это только моя смерть подожжет пороховой склад. А когда я умру, какое мне будет до всего этого дело?

Поэтому он ловил рыбу и прогуливался, делил свое время между Луизой и Нелл, смутно желая, чтобы Луиза вернулась обратно во Францию, и смутно надеясь, что он сможет удовлетворить страстное желание Нелл и сделать ее сыновей маленькими лордами, как ей хотелось.

С приходом нового года при королевском дворе кое-что изменилось.

Небольшая группа всадников под цокот копыт проехала по улицам. Во главе кавалькады, в жакете, в шляпе с плюмажем и в парике, ехала Гортензия Манчини, герцогиня Мазарини. Ее огромные глаза казались черными, но вблизи было видно, что они были такими темно-синими, что напоминали цвет фиалок; волосы ее были цвета воронова крыла, черты лица классические, фигура роскошная. В Европе ее знали как самую красивую женщину в мире, и все, кто ее видел, считали, что это справедливо.

Вместе с ней приехали несколько ее личных слуг — пять мужчин и две женщины, а рядом с ней ехал ее маленький чернокожий паж, готовивший для нее кофе.

Она подъехала к дому леди Елизаветы Харви, вышедшей ее встретить и, приветствовав, сказать, что она необычайно рада ее приезду. Горожане Лондона в тот день ее больше не видели. Но, несмотря на колючий, ледяной ветер, они не разошлись по домам, а стояли и говорили друг другу, что эта женщина, будучи такой красивой, при известной всем репутации короля могла приехать в Англию лишь с одной целью.

Теперь им хотелось увидеть неловкое положение мадам Карвел — так горожане звали Луизу со дня ее приезда в Англию. Они отказывались правильно произносить ее фамилию Керуаль. Для них она была Карвел, и никакой благородный английский титул не мог этого изменить. Жителям Лондона будет приятно увидеть отставку той, кого они называли католической шлюхой. Вот и опять иностранка, но эта женщина была по крайней мере красавица, и им будет приятно знать, что их короля разлучили с косоглазой французской шпионкой.

Луиза тревожилась. Она считала, что утратила влияние на короля. Она понимала, что ей удавалось его удерживать главным образом благодаря тому обстоятельству, что ее непросто было соблазнить. И конечно, она дольше не могла противиться; это могло привести к тому, что король бы обнаружил, что не так уж велико его желание обладать ею.

Болезнь, которую она перенесла, не только неблагоприятно сказалась на ее внешности, после нее она стала очень нервной и начала сама себя спрашивать, удастся ли ей когда-нибудь вернуть свое прежнее здоровье. Она растолстела и, хотя король любовно называл ее толстушкой, она чувствовала, что это имя не прибавляет ей достоинства. Она начала думать, что, не будь Карл так терпим и заботлив, он давно бы уже ее оставил.

Луиза считала, что он не сделал и половины того, что обещал, и что она должна была убедить его сделать, как это велел ей французский король через Куртэна, французского посла.

Карл, бывало, смотрел на нее с этой его ироничной и будто бы вялой улыбкой и говорил:

— Значит, вы советуете это сделать, толстушка? А, да, ну конечно, я понимаю.

Она часто слышала раскаты его хохота после некоторых реплик Нелл Гвин, а ведь многие из этих реплик имели целью привести ее в замешательство. А теперь вот еще эта весьма встревожившая ее новость: Гортензия Манчини прибыла в Лондон.

В Англии не было ни одного человека, которому она могла бы довериться полностью. Бекингем, ее враг, потерял былое положение, но надолго ли? Шафтсбери ее ненавидел и хотел бы помешать ее влиянию на короля, потому что он был против католичества и собирался, как доверительно сообщил ей Куртэн, ликвидировать папизм в стране. Очень может быть, что Шафтсбери знал о том секретном положении Дуврского договора относительно намерений короля о вероотступничестве; если это так, то он понимает, что она получила от Людовика инструкции как можно активнее способствовать обращению короля в последователя католицизма, причем обращение полное и общеизвестное.

Она сильно волновалась, так как за время болезни частично утратила свойственное ей самообладание.

Она решила, что в Англии есть лишь один человек, способный ей теперь помочь, и для нее настало время выполнить те уклончивые обещания, которые она ему давала. Она тщательно оделась. Несмотря на ее раздавшееся тело, она умела одеться к лицу, она обладала таким вкусом и умением держаться, какие редко встречались при английском королевском дворе.

Она послала одну из своих приближенных служанок в апартаменты лорда Данби с посланием, которое следовало передать тайно и в котором говорилось, что она вскоре навестит его и надеется, что он сможет принять ее наедине.

Служанка быстро вернулась с известием, что лорд Данби с нетерпением ждет ее прихода.

Он встретил ее с преувеличенным выражением уважения.

— Для меня большая честь принять вашу милость.

— Надеюсь, что, навестив вас для дружеской беседы, я не слишком посягаю на ваше время.

— Всегда приятно провести время в вашем обществе, — ответил Данби. Он угадал причину ее тревоги:

— Я слышал, что к нам прибыла герцогиня-иностранка.

— Это мадам Мазарини… пользующаяся дурной славой при всех королевских дворах Европы.

— Она, вероятно, и к нашему двору прибыла за дурной славой, — лукаво заметил Данби. Луиза вздрогнула.

— Не сомневаюсь в этом. Если вы знаете что-либо… — начала она.

Данби смотрел на свои ногти.

— Думаю, — сказал он, — что она не хочет жить во дворце, как ваша милость.

— Она приехала, потому что бедна, — продолжала Луиза. — Я слышала, что ее сумасшедший муж быстро промотал все состояние, которое досталось ей от ее дяди.

— Это так. Она дала понять его величеству, что нуждается в соответствующих средствах, чтобы поселиться на Уайтхолле.

Луиза подошла к нему ближе. Она ничего не сказала, но ему было понятно, что она хотела сказать: «Посоветуйте королю не предоставлять ей эти средства. Вы, чей финансовый гений дает вам возможность обогащаться и сокращать расходы других людей, вы, кто смог сбалансировать королевский бюджет, сделаете все от вас зависящее, чтобы эта женщина не получила того, что просит. Вы станете на сторону герцогини Портсмутской, а это означает, что вы будете врагом герцогини Мазарини».

«Почему бы нет? — думал возбужденно Данби. — Интрига стимулирует. Разоблачение? Карл никогда не обвинял других за то, что они поддаются искушению, которому он сам не делает попытки сопротивляться…»

Он взял ее руку и поцеловал. Когда она позволила задержать свою руку в его руках, он решился.

— Ваша милость, после болезни вы стали еще красивее, — сказал он; он внутренне ликовал, осознав, что она, считавшаяся самой бесстрастной придворной дамой, предлагала себя в обмен на его протекцию.

Он целовал ее грубо, без нежности и уважения. Он привык получать взятки.

Гортензия приняла короля в доме леди Елизаветы Харви.

Она догадывалась, что, как только он услышит о ее приезде в столицу, сразу же пожелает навестить ее. Это было как раз то, чего хотела Гортензия.

Она устроилась на софе, поджидая его. Она была соблазнительно красива, и, хотя ей было уже тридцать лет и она вела необузданную, полную приключений жизнь, красота ее от этого нисколько не пострадала. Ее безупречно классические черты лица останутся безупречными и классическими до конца ее жизни. Ее густые, цвета воронова крыла волосы локонами ниспадали на ее голые плечи; но больше всего ее красили удивительные фиалковые глаза.

Гортензия была невозмутимо добродушна и ленива, ее темперамент был под стать королевскому, очень чувственная, она приобрела большой опыт любовных приключений. Ей часто говорили, что ей стоило бы посетить Англию, и она много раз собиралась возобновить свое знакомство с Карлом, но всякий раз случалось что-нибудь, что мешало ей это сделать; какой-нибудь новый любовник обманывал ее и заставлял забыть о человеке, который хотел стать ее возлюбленным в дни ее юности. Теперь в Англию ее заставила приехать абсолютная нищета. Абсолютная нищета и тот факт, что в Савойе она затеяла такой скандал, что ее попросили уехать. Последние три скандальных года она провела в обществе Сезара Викара, удалого, осанистого молодого человека, который выдавал себя за настоятеля аббатства Сен-Реал. Когда были обнаружены письма, которыми обменивались герцогиня и мнимый аббат, то они, совершенно лишенные какой бы то ни было сдержанности, так потрясли тех, в чьи руки попали, что герцогиню попросили покинуть Савойю.

Поэтому, обнаружив, что она бедна и нуждается в пристанище, Гортензия прибыла в Англию. Она была бесстрашна. Ей пришлось в разгар зимы с риском для жизни переправиться через пролив и прибыть с несколькими слугами в совершенно чужую страну, ни минуты не сомневаясь, что ее захватывающая красота обеспечит ей положение при королевском дворе.

Карл быстро вошел в комнату, взял ее руку и поцеловал, не спуская глаз с ее лица.

— Гортензия! — воскликнул он. — Но вы та же самая Гортензия, которую я любил много лет тому назад. Нет, не та же самая. Черт побери, я тогда не поверил бы, что кто-то может быть красивее, чем самая молодая из сестер Мазарини. Но теперь я вижу, что есть особа более прелестная — герцогиня Мазарини — выросшая Гортензия.

Она рассмеялась на эти его слова и непринужденным жестом руки пригласила сесть, как будто она была королева, а он ее подданный. Карл принял это как должное. Он чувствовал, что на самом деле должен забыть о своем королевском достоинстве перед такой красавицей.

Длинные ресницы оттеняли смуглую кожу лица. Карл не спускал глаз с красивых волос цвета воронова крыла, рассыпавшихся по голым плечам. Эта томная красавица возбудила в нем такое желание, какое он редко испытывал в последнее время. Он знал, что перенесенная болезнь изменила его, он стал не тем мужчиной, каким был прежде. Но он решил, что Гортензия должна стать его любовницей.

— Вы не должны оставаться здесь, — сказал он. — Вам следует тотчас переехать на Уайтхолл.

— Нет, — ответила она, улыбаясь своей томной улыбкой. — Может быть, позже. Если это можно будет устроить.

— Но это будет устроено!

Она рассмеялась, не считая нужным притворяться. Выросла она при французском королевском дворе. Она обладала всеми привлекательными качествами придворных этого двора и научилась быть практичной.

— Я очень бедна, — сказала она.

— Я слышал, что вы унаследовали все состояние своего дяди.

— Это так и было, — ответила Гортензия. — Арман, мой муж, быстро добрался до него и промотал.

— Как! Все?

— Все. Но какое это имеет значение? Я удрала.

— Мы наслышаны о ваших приключениях, Гортензия. Я удивляюсь, что вы не навестили меня раньше.

— Довольно и того, что я теперь приехала. Карл быстро соображал. Она будет просить пенсию, и, если получит достаточно большую, то переедет в Уайтхоллский дворец. Ему надо быстро увидеться с Данби и устроить все это. Но сейчас все эти дела он с ней обсуждать не будет. Она итальянка по происхождению, воспитывалась во Франции, и поэтому, какой бы томной она ни казалась, она знает, как соблюсти свою выгоду.

Не то чтобы он был не склонен обсуждать денежные вопросы с женщиной, но он боялся, что она потребует слишком много и он не найдет в себе сил отказать ей.

Он ограничился созерцанием этой несравненной красоты и мыслями о том, что в скором времени она будет принадлежать ему.

— Нам следовало бы вступить в брак, — сказал он.

— Ах! Воспоминания, воспоминания. А каким очаровательным мужем вы могли бы быть! Много лучше Армана, от которого я вынуждена была сбежать.

— Ваш дядя и слышать обо мне не хотел. Он не желал отдать свою племянницу скитающемуся принцу без королевства.

— Жаль, что вы не вернули себе королевство раньше.

— Я часто об этом думал… Теперь, увидев вас, я сожалею об этом больше, чем когда бы то ни было, потому что если бы я был королем с королевством, когда просил вашей руки, то не получил бы отказ.

— Мария тоже могла бы быть королевой, — ответила Гортензия. — Но дядя ей не позволил. Подумать только! Мария могла бы стать королевой Франции, а я — королевой Англии, если бы не дядя Мазарини.

Карл смотрел в ее лицо, восхищаясь совершенством черт, а мысли Гортензии были далеко. Она вспоминала французский королевский двор, при котором она выросла вместе со своими четырьмя сестрами — Лаурой, Олимпией, Марией и Марианной. Они все танцевали в балетах, которые ставились для маленького короля и его брата Филиппа; а ее дядя, кардинал Мазарини, и мать Людовика, Анна Австрийская, совместно правили Францией. Все племянницы кардинала славились своей красотой, но многие говорили, что малышка Гортензия была самой миловидной из всех. Как много хорошего усвоили они при этом самом роскошном и изысканном королевском дворе!

Она вспомнила, что Людовик — впечатлительный и мечтательный — первой полюбил Олимпию, а потом гораздо более страстно, более серьезно влюбился в Марию. Ей припомнились неудача Марии, ее слезы, отчаяние. Она представила себе Людовика, такого молодого, решительно настаивавшего на браке с Марией. Бедный Людовик! И бедная Мария!

Именно кардинал разрушил их надежды. Некоторые были бы рады видеть свою племянницу королевой Франции. Но не Мазарини. Он боялся французов. Они его ненавидели и обвиняли во всех своих бедах; он считал, что если он позволит их королю жениться на своей племяннице, то они восстанут против него, и во Франции разразится революция. Он помнил гражданскую войну времен Фронды. Возможно, он поступил мудро. Но какое горе пережили молодые люди! Людовик женился на простоватой маленькой испанской инфанте Марии-Терезе, которую он никогда не любил, и ныне о его любовных историях говорит весь свет. И бедная Мария! Ее поторопились выдать замуж за Лоренцо Колонну, бывшего великим коннетаблем Неаполя, и ему удалось сделать ее такой же несчастной, каким она сделала его и каким, вне всякого сомнения, Мария-Тереза, кроткая и чопорная маленькая испанка, сделала Людовика.

А Карл, увидев юную Гортензию и уже в те дни будучи тонким ценителем красоты, заявил, что он будет счастлив сделать ее своей женой. Ему срочно необходимы были деньги, которые помогли бы ему вернуть престол, а все знали, что богатство кардинала получат его племянницы. Для бедного изгнанника женитьба на изящном и богатом ребенке казалась идеальной партией.

Но кардинал отнесся к предложению Карла неодобрительно. Он считал молодого человека отчаянным развратником, который никогда не вернет себе престол, и не хотел, чтобы его племянница связала свою судьбу с таким человеком.

Так вот кардинал и помешал двум своим племянницам стать королевами. Он разлучил их с двумя очаровательными молодыми людьми, в результате чего браки всех четырех оказались несчастливыми…

— Те дни давно прошли, — сказал Карл. — Предаваться воспоминаниям о прошлом — печальная привычка. Лучше постараться, чтобы настоящее компенсировало разочарования прошлого.

— Что мы и должны делать?

— Что мы и будем делать, — пылко ответил Карл.

— Очень мило с вашей стороны предложить мне здесь приют, — не могла не сказать Гортензия.

— Мило! Это именно то, чего только и ждал от меня свет.

Гортензия рассмеялась своим характерным нежным и музыкальным смехом.

— И от меня тоже.

— Черт побери! Почему вам не пришло в голову приехать раньше?..

По задумчивому выражению глаз Гортензии можно было понять, что она снова вспоминала прошлое. Сезар Викар был восхитительным любовником. Она рассталась с ним не по собственному желанию. Были и другие не менее восхитительные и не менее очаровательные; и почти всех их она покинула по воле обстоятельств.

Но мужа и четырех детей она все же оставила сама. Так что в случае крайней необходимости она была способна преодолеть свою лень.

— Как увлекательно, — сказала она, — попасть в новую страну.

— И встретить старого друга? — пылко спросил он.

— Это было так давно… Так много случилось за это время. Вы, возможно, слышали о моей жизни с Арманом.

— Кое-какие слухи до меня доходили.

— Приходится только удивляться тому, почему мой дядя устроил этот брак, — продолжала она. — Моим мужем мог бы стать Карл-Эммануэль, герцог Савойский. Он был бы лучшим мужем. По крайней мере его звали Карл. Кроме того, были еще Педро, принц Португальский, и маршал Тюренн.

— Последний, мне кажется, был несколько староват для вас.

— Он был на тридцать пять лет старше меня. Но с ним жизнь была бы не хуже, чем с Арманом. Мне делал предложение даже князь де Куртенэ, которого, как я поняла, больше интересовали деньги моего дяди, чем я сама…

— Глупец! — мягко заметил Карл.

— Должна сказать, что едва ли ему удалось бы сделать мою жизнь более невыносимой, чем это сделал Арман.

— Ваш дядя так долго мешкал с вашим замужеством, что, будучи на смертном одре, поторопился, не успев обдумать как следует этот важный вопрос.

— Мне от этого было не легче.

— Так тяжко приходилось?

— Мне было пятнадцать лет, ему — тридцать. Кое-что я могла бы понять. Кое-что я могла бы простить. Вольнодумство… да, я никогда не притворялась святой. У него был великолепный титул:

Арман де Ла Порт, маркиз де Меллере и начальник французской артиллерии. Можно ли было ожидать от такой персоны, что он фанатик… сумасшедший? Но он таким был. Мы были женаты всего несколько месяцев, когда им овладела мысль, что вокруг него все нечистые, и что он должен очистить всех от скверны. Он пытался очищать статуи, картины…

— Святотатство! — заметил Карл.

— И меня.

— Еще большее святотатство! — пробормотал Карл.

Гортензия беззаботно рассмеялась.

— Вы меня осуждаете за то, что я его оставила? Как я могла оставаться? Я терпела такую жизнь семь кошмарных лет. Я видела, как проматывается мое наследство, — совсем не так, как обычно мужья проматывают наследства жен. Он согласился взять имя моего дяди. Дядя думал, что он будет сговорчивым. Мы стали герцогом и герцогиней Мазарини. Дядя был против того, чтобы он использовал «де» перед фамилией. Он сказал: «Моя племянница Гортензия, мое состояние и» де» Мазарини — это слишком много. Гортензия — да, состояние — да, но зовитесь просто герцог Мазарини «.

Карл рассмеялся.

— Это так похоже на старика!

— И мне же достался дворец Мазарини. Вы помните его — он находится на улице де Ришелье, а вместе с ним отель» Тюбеф «, картинная галерея и галерея скульптур, обе построены Мазаром, а также собственность на улице Пти Шан.

— Такие сокровища! Они должны были бы быть не хуже тех, что находились у Людовика в Лувре.

— Действительно, это так и было. Картины были написаны величайшими художниками. Статуи, бесценные книги, мебель… Все перешло ко мне.

— И он — ваш муж — все продал и таким образом растратил ваше наследство?

— Кое-что он продал. Он считал, что женщине не следует украшать себя драгоценностями. Он с самого начала находился на грани безумия. Я помню, как я впервые увидела его перед картиной великого мастера с кистью в руке. Я спросила:

« Арман, что вы делаете? Вы воображаете себя великим художником?»Он выпрямился, указывая кистью на картину, глаза его горели тем огнем, которым, я считаю, могут гореть лишь глаза сумасшедшего. Он сказал:» Эти картины непристойны. Никто не должен смотреть на такую наготу. Все слуги в этом доме будут развращены «. Я всмотрелась в картины и увидела, что он закрасил обнаженные части фигур. Его грубые исправления уничтожили шедевры. И это еще не все. Он взял молоток и вдребезги разбил многие статуи. Страшно подумать, как много он разрушил — бессмысленно и безвозвратно!..

— И с таким человеком вы прожили семь лет!

— Семь лет! Я считала своим долгом жить с ним. О, он был сумасшедшим. Он запрещал служанкам доить коров, так как это, он говорил, может навести их на непристойные мысли. Он хотел выдернуть передние зубы у наших дочерей, потому что они у них были красивыми», а это, он боялся, сделает дочерей тщеславными. Он написал Людовику письмо о том, что получил от архангела Гавриила повеление предупредить короля, что с ним может случиться несчастье, если он немедленно не расстанется с Луизой де Лавальер. Вы же видите, что он был сумасшедшим — совершенно сумасшедшим. Но позднее я была рада, что он написал Людовику такое письмо, потому что, когда я от него сбежала, он просил Людовика настоять на том, чтобы я вернулась к нему, но Людовик ответил, что он уверен, что добрый друг Армана архангел Гавриил, с которым Арман, кажется, находится в прекрасных отношениях, мог бы помочь ему лучше, чем это в состоянии сделать король Франции.

Ее рассказ развеселил Карла.

— Ах, вы правильно поступили, что расстались с этим сумасшедшим. Единственное, на что я мог бы вам попенять, — так это то, что вы слишком долго собирались в Англию.

— Ах, я жила то в одном, то в другом монастыре. И поверьте мне, Карл, в некоторых из этих монастырей жизнь по-настоящему сурова. Я бы охотнее согласилась быть узником Бастилии, чем пребывать в некоторых из них. Я жила в монастыре Дочерей Марии, в Париже, и была несказанно счастлива его покинуть.

— Вам пристало украшать собой королевский двор, а не удостаивать своим присутствием монастырь, — сказал Карл.

Она вздохнула.

— Я себя чувствую здесь так, как будто оказалась дома. Это чужая мне страна, но здесь у меня много добрых друзей. Моя маленькая кузина, Мария-Беатриса, жена вашего брата, живет здесь. Как я жажду ее видеть! И вы здесь, мой дорогой Карл, мой милый друг детства… Как поживает Мария-Беатриса?

— Она все больше привыкает к своему пожилому мужу. Я стал ее другом. Это было неизбежно с самого начала, потому что она мне так напоминает вас!

Она томно улыбнулась.

— Ну и, конечно, здесь находится мой старый друг Сент-Эвремон. Он уже давно настаивал, чтобы я приехала в Англию.

— Благородный Сент-Эвремон! Я всегда любил этого человека… Он здесь счастливо устроился; мне нравится его остроумие.

— Поэтому-то вы и назначили его смотрителем своих уток, я слышала?

— Эта обязанность вполне соответствует его способностям, — сказал Карл, — потому что там нечего особенно делать, надо лишь наблюдать за этими созданиями и изредка бросать им что-нибудь поесть; а чтобы с этим справиться, он должен прогуливаться в парке и беседовать, стоя на берегу озера. Это такое удовольствие — прогуливаться и беседовать с ним!..

— Интересно, скучает ли он по Франции? Не жалеет ли, что столь необдуманно и откровенно критиковал моего дядю во время заключения Пиренейского договора?

— А что он вам говорит?

— Он говорит, что никогда бы не покинул Англию, если бы я была здесь.

— Так, стало быть, он способствовал тому, что вы оказались здесь. Я должен вознаградить моего хранителя уток!..

— Не сомневаюсь, что это всего лишь придворная учтивость.

— Все мужчины невольно начинают говорить с вами с придворной учтивостью, Гортензия!..

— Они со всеми женщинами так говорят.

— Говоря с вами, они искренне верят в то, что говорят.

Она снова рассмеялась.

— Я велю своему мавру приготовить кофе для вашего величества. Уверена, вам никогда не доводилось пробовать такой кофе, какой варит он.

— А беседуя, давайте решим, как нам устроить ваш переезд в Уайтхоллский дворец.

— Нет-нет, я туда не перееду. Я бы предпочла дом… где-нибудь неподалеку. Не думаю, чтобы ее Портсмутская милость желала бы, чтобы я поселилась в Уайтхоллском дворце.

— Но в нем достаточно места. Я его перепланировал, и теперь помещения в нем не так беспорядочны, как были в момент моего возвращения в Англию.

— И тем не менее я бы предпочла быть где-то поблизости, вы меня понимаете, но не совсем рядом.

Карл начал быстро соображать. Он был полон решимости, не теряя времени, пополнить свой гарем этим восхитительным созданием.

Посмеиваясь про себя, он принял кофе у юного раба Гортензии и, попивая его небольшими глотками, сказал:

— Лорд Виндзор, конюший герцогини Йоркской, будет счастлив освободить для вас свой дом. Он находится прямо напротив Сент-Джемского парка и должен вполне подойти вам, не сомневаюсь в этом.

— Похоже, что вы, ваше величество, решили совершенно осчастливить меня в Англии.

— Я примусь за выполнение этой задачи со всеми силами моей души, — ответил Карл, наклоняясь к ее руке и целуя ее.

Прошло несколько месяцев, прежде чем Гортензия переселилась на Уайтхолл. Денежный вопрос оказался деликатным. Карл полностью доверился Данби в этом смысле, так как Данби доказал свои ценные качества в финансовых вопросах.

Данби составил себе полное представление о характере прекрасной Гортензии: чувственная, но ни в коем случае не порочная, вполне светская дама, но совершенно не практичная. Она упустит великолепные возможности не потому, что не увидит их, а потому, что ей претит суета.

Он считал, что она не надолго завладеет безраздельно вниманием короля. Она была прекраснее всех дам короля, этого нельзя было отрицать, но ныне Карлу нужна была не только красота. Гортензия хотела получить солидную пенсию, так как она нуждалась в ней, чтобы вести тот образ жизни, к которому она привыкла. У нее не было желания накопить себе большое богатство, как это делала Луиза. Она не станет требовать почестей, титулов, у нее также не было желания быть при дворе некоронованной королевой. Ей хотелось единственного — спокойно наслаждаться вкусной едой, хорошим вином и любовником, способным удовлетворить все ее желания. Она ни за что не будет интриговать.

Данби решил, что ему выгоднее всего быть на стороне Луизы. Поэтому он удержал короля от намерения обеспечить Гортензии тот большой доход, который она пожелала.

Гортензия, он знал, надеялась, что ее муж выделит ей большее содержание, чем те четыреста фунтов в год, которые он давал ей ныне из всего огромного богатства, составлявшего некогда ее наследство. Данби считал, что, если Гортензия и не получит то, на что она рассчитывает, она все равно станет любовницей Карла — независимо от того, обеспечит он ей доход или нет. Это было в характере Гортензии. Сейчас она просила у Карла четыре тысячи фунтов в год. Но, говорил Данби, этой просьбой она не ограничится.

Гортензии была свойственна экстравагантность. Она рассказала Карлу, как однажды, незадолго до смерти дяди-кардинала, она выбросила из окна дворца Мазарини триста пистолей, потому что ей нравилось смотреть, как слуги из-за них устраивают свалку и колотят друг друга.

— Дядя был скуповат, — сказала Гортензия. — И кое-кто говорит, что мой поступок сократил его жизнь. Однако из-за этого он не лишил меня своего состояния…

О, да, настаивал Данби, если король хочет, чтобы с его казной было все в порядке, следует быть осторожным с такой женщиной.

Но по всей стране шли разговоры о последней королевской любовнице. Сэр Карр Скроуп написал в прологе к пьесе Этериджа «Модник», поставленной в том году в Королевском театре:

«Из иностранок нам зачем нужны лишь худшие,

Когда готовы нас любить свои и лучшие?»

И зрительный зал ревел от восторга по поводу этих строк, хотя большинство народа было того мнения, что пусть будет кто угодно, лишь бы мадам Карвел осталась с носом.

Но Карл терял терпение. Он настоял на том, чтобы ей выплачивалась пенсия, а так как не было никакой надежды, что Гортензии удастся убедить Людовика заставить ее мужа увеличить ей содержание, она приняла предложение Карла и стала его любовницей.

Луиза совсем обезумела. Нелл пожимала плечами. Она начала понимать свое положение при дворе. Она бывала при дворе, когда ее приглашали, всегда готовая развлечь окружающих и повеселиться сама. Она никогда не упрекала Карла за нарушения верности. Она была уверена в своем положении и в том, что никакая временно царствующая красавица не займет ее место. Прежде всего потому, что Карл никогда с ней не расстанется. Во-вторых, она была комедианткой, королевской шутихой, не говоря уж о других причинах.

Битва между Луизой и Гортензией назревала, и все шансы на победу были у Гортензии. Она была так красива, что люди ждали на улицах, чтобы взглянуть на нее, когда она проходила или проезжала мимо. Она была очень чувственной. Луиза по натуре была холодна и вынуждена была притворяться, что разделяет удовольствие, получаемое Карлом во время их любовных свиданий. Гортензии не было нужды притворяться. Луиза постоянно должна была помнить об указаниях из Франции, и король знал это. Гортензии не надо было думать ни о чем постороннем, а только о непосредственном своем удовлетворении. Гортензия никогда не выражала зависти к Луизе, Луиза же постоянно завидовала Гортензии. Гортензия давала не только сексуальное наслаждение, но и покой. В этом смысле она была похожа на Йелл. Но у нее не было материнской самозабвенной любви к детям, свойственной Нелл и присущего Нелл постоянства, хотя в тот период это и не было очевидным.

Эдмунд Уоллер написал небольшой цикл стихов под названием «Поединок трех», в котором изобразил трех главных любовниц, борющихся за первенство. Страну это забавляло, королевский двор тоже. У Карла появилось новое прозвище — петушок Шантеклер, и все следили за тем, как развиваются события. Барбара уехала во Францию, и Карл дал, наконец, ей понять, что хочет прекратить их отношения.

— Единственное, о чем я вас прошу, — сказал он, — это ведите себя как можно тише, а уж кого вы будете любить, мне безразлично.

У Луизы, ожидавшей ребенка, случился выкидыш, и она появилась при дворе похудевшая и больная. Один глаз у нее был болен, и кожа вокруг этого больного глаза потемнела.

— Похоже на то, — сказал Рочестер, — что ее милость, сознавая необыкновенную привлекательность темных глаз мадам Мазарини, хочет стать брюнеткой.

Королевский двор подхватил эту шутку. Все были счастливы повторять колкости в адрес мадам Карвел.

Луиза по-настоящему грустила. Она опасалась, что этот кошмар, когда ей казалось, что она теряет власть над Карлом, становится реальностью. Она жила под страхом, что Гортензия убедит короля отправить ее, Луизу, обратно во Францию и он, будучи не в состоянии отказать своей последней любовнице в ее просьбе, согласится на это. Однако Луизе не стоило волноваться по этому поводу, так как Гортензия никогда не смогла бы себя заставить просить о чем-либо подобном.

Нелл, как всегда оживленная, появилась при дворе в трауре.

— Кого вы оплакиваете? — спросили ее.

— Я скорблю об отставной герцогине и ее погибших мечтах, — объяснила Нелл с недоброй усмешкой.

Король узнал об этом, и его это позабавило. Временами ему действительно хотелось, чтобы Луиза вернулась к себе во Францию, но с Нелл он не собирался расставаться ни при каких обстоятельствах. Ему было приятно помнить, что она всегда рядом и готова, позабыв взаимные упреки, повеселиться.

Луиза посмотрела на короля полными слез глазами. Она так много плакала в последнее время, что ее и без того небольшие глазки, казалось, и вовсе запали. Ее недавний выкидыш и прошлогодняя болезнь значительно подорвали ее здоровье, и Карлу было бы ее очень жаль, если бы она сама не жалела себя до такой степени. Хотя он и был добр, как всегда, Луиза чувствовала, что мысли его далеко, она была уверена, что с Гортензией. И она вообразила, что заметила в его глазах неприязнь к себе.

Ни одна из любовниц Карла — даже Барбара — не была такой стяжательницей, как Луиза, и ныне она утешалась тем, что она и ее сестра Генриетта, которую она привезла в Англию и выдала замуж за развратного графа Пемброка, были очень богаты. И что же — только это и должно быть единственным утешением для той, которая так старалась стать королевой?

— Я служила вашему величеству от всего сердца, — начала Луиза. Она его не понимала. Упреки подавляли в нем жалость.

— Вы являетесь другом королей, — сказал он. Она обратила внимание на то, что он употребил множественное число, — и ее надежды улетучились.

Человек менее добрый назвал бы ее шпионкой Людовика.

Она сказала:

— Я пришла просить ваше величество отпустить меня в Бат. Тамошние воды, я думаю, помогут мне поправить здоровье.

А в глазах ее стояла мольба: «Запретите мне уезжать. Скажите же мне, что вы настаиваете на том, чтобы я была рядом с вами».

Но Карл оживился.

— Дорогая моя толстушка, — сказал он, — непременно поезжайте в Бат. Это один из моих любимых городков. Не сомневаюсь, там вы поправите здоровье. Отправляйтесь, не теряйте время. Луиза печалилась, готовясь к путешествию. Она не знала, что увлечение короля Гортензией значительно уменьшилось. Она была красивой — самой красивой женщиной в королевстве. И он готов был это признать. Но красота — это еще не все. Она поселила в своем доме французского крупье Морэна и научила англичан карточной игре. Король возражал против увлечений азартными играми. Он всегда старался увести своих любовниц от столов, за которыми играли в эти игры. В конце концов дешевле обходилось устраивать для них маскарады и банкеты. Поэтому он был недоволен Гортензией за то, что она познакомила англичан с новой азартной игрой.

Маленькая графиня Сассеская, дочь Барбары, но будто бы и Карла, была совершенно очарована Гортензией. Она постоянно старалась быть рядом с ней, и Гортензия, которой нравилась эта малышка, посвящала большую часть времени играм с ней. Это было очень мило, но часто, когда Карлу хотелось побыть наедине с Гортензией, она никак не могла расстаться с его дочерью.

Это было еще одной из причин, из-за которой отношение Карла к ней изменилось. У нее был любовник. Это был молодой и красивый принц Монако, посетивший Англию. Он приехал, как говорилось, из далекого Монте-Карло специально для того, чтобы сделать Гортензию своей любовницей.

Гортензия не смогла устоять против его миловидности и юности. Молодой человек стал постоянно бывать у нее в доме, так как Гортензия была слишком беспечна, не заботилась о будущем и не скрывала своего увлечения им.

У Барбары бывали возлюбленные; когда она была официальной любовницей короля, но он снова и снова возвращался к Барбаре, однако то были другие времена. Теперь ему перевалило далеко за сорок — он был уже не так молод, и даже его удивительная половая потенция начала снижаться. Похоже, что, излечившись от своей болезни, он утратил способность к деторождению, так как после дочери Молл Дэвис у него не родилось ни одного ребенка.

Он старел, поэтому бурное увлечение Гортензией, вспыхнув так неожиданно, так же непредсказуемо пошло на убыль. Ему хотелось развлечься. Луиза не была в состоянии развлечь его. Она только ноет и перечисляет свои болезни. Поэтому он отправился в дом Нелл на Пел Мел.

Нелл была счастлива, что он пришел. Она всегда была готова играть роль королевской шутихи: да, посмеяться над ним, несчастным возлюбленным, разочаровавшимся в своих любовницах, но и утешить, и среди всех этих насмешек и бравурности обнаружить поистине материнское к нему отношение и показать, что она по-настоящему сердита на Гортензию за то, что та предпочла принца Монако.

В доме у Нелл часто бывал Бекингем. И Монмут тоже. Шафтсбери также заглядывал. «Нелл связалась с вигами», — думал Карл.

Но было приятно, когда Нелл танцевала и пела для них, а когда Карл увидел, как она изображает леди Данби с Бекингемом в роли мужа леди Данби, король обратил внимание на то, что так хохочет, как не хохотал уже несколько недель. Он осознал, что было очень глупо с его стороны пренебрегать таким тонизирующим средством, которое можно получить только у Нелл.

Таким образом, пока Луиза поправлялась в Бате, а Гортензия скатилась к положению рядовой любовницы Карла, Нелл снова заняла главенствующее положение.

Рочестер предупредил ее:

— Это будет продолжаться недолго, Нелл. Не сомневайтесь, Луиза вернется и кинется в схватку. А она дама благородная, тогда как на крошке Нелл все еще кое-где сохранились пылинки из переулочка Коул-ярд. Я не буду пытаться стряхивать их с вас. Молл это не удалось. Но не удивляйтесь, если вы не останетесь навсегда номером первым. Уходите в тень, когда надо, но используйте удобный момент, Нелли. Куйте железо, пока горячо.

Поэтому. Нелл делала все так, что Карл навещал ее не только тогда, когда у нее собиралось вечерами общество, но и днем, чтобы лучше узнать своих двоих сыновей.

Однажды она позвала маленького Карла, чтобы сказать ему, что пришел отец.

— Поди сюда, маленький ублюдок, — позвала она.

— Нелли, — запротестовал король, — не говорите так.

— А почему я не должна так говорить?

— Это звучит некрасиво.

— Как бы это ни звучало, это правда. Как мне еще называть мальчика, если его отец, не давая ему другого титула, представляет его таким образом всему свету?

Король призадумался, и вскоре после этого осуществилось одно из самых заветных мечтаний Нелл.

Ее сын был теперь не просто Карлом Боклерком, он был барон Хедингтон и граф Берфорд.

Нелл танцевала по всему дому на Пел Мел, размахивая документом, подтверждающим титул маленького Карла.

— Идите сюда, милорд Берфорд, — кричала она. — Вас ждет место в палате лордов, любовь моя. Подумать только! Ваш отец — король, и об этом знает весь свет.

Новоиспеченный граф громко смеялся, видя маму такой веселой, а малыш Иаков — милорд Боклерк — присоединился к ним.

Она подхватила их на руки и крепко прижимала к себе. Она позвала слуг, чтобы предоставить их милорду Берфорду и милорду Боклерку.

Весь день только и было слышно, как она кричит:

— Принесите милорду Берфорду грудной сироп. Клянусь, он начинает кашлять. И я не сомневаюсь, что немного сиропа не помешает и милорду Боклерку. О, милорду Берфорду нужен новый шарфик. Я сегодня же поеду в гостиный двор за белой саржей.

Она перещупала все тонкие ткани в магазинах. Она купила детям ботиночки с золотыми шнурками.

— У милорда Берфорда такие нежные ножки… и у его братца, милорда Боклерка, такие же.

Дом звенел от смеха Нелл и ее возбужденного голоса.

Слуги подражали своей госпоже, и казалось, что в любой произнесенной в этом доме фразе должны упоминаться имена милорда графа или милорда Боклерка. Глава 8

Все последующие месяцы Нелл была очень занята. Она считала, что это были самые счастливые месяцы в ее жизни. Карл бывал у них постоянно, он безгранично восхищался милордом Берфордом и милордом Боклерком, малыши не болели, а вечера у Нелл никогда еще не бывали такими веселыми.

Правда, у нее самой титула не было, но Карл обещал ей, что решит этот вопрос, — как только сможет, он сделает ее герцогиней.

Нелл молча согласилась отложить осуществление этой мечты. Маленький Карл стал графом, и уже ничто не сможет изменить это его положение. Сама она готова была ждать.

Гортензия держалась дружелюбно и прислала Нелл письмо с поздравлениями по поводу пожалования титулов ее сыновьям.

Для Нелл не могло быть ничего приятнее.

— Я получила письмо, — сообщила она своему эконому мистеру Граундесу. — Герцогиня Мазарини поздравляет графа Берфорда с титулом.

— Очень мило с ее стороны, мадам.

— Это на самом деле мило, а мадам косоглазой красотке недостало ее хороших манер на что-либо подобное. О, поскольку герцогиня проявила такую любезность по отношению к графу Берфорду, думаю, следует нанести ей визит и поблаго одарить ее.

Поэтому Нелл потребовала подать свой портшез и отправилась к апартаментам герцогини Мазарини, переговариваясь на улицах со встречными друзьями.

— Надеюсь, у вас все хорошо?

И у вас тоже, — был ответ. — А как ваша семья?

— О-о, милорд Берфорд прекрасно. Милорд Боклерк немного покашливает.

После этого она заглядывала к аптекарю.

— У нас кончается грудной сироп, а у милорда Боклерка еще не прошел кашель. Приготовьте нам эту микстуру, потому что, когда кашляет милорд Боклерк, часто случается так, что начинает кашлять и граф, он заражается.

Ей было не очень приятно, когда, войдя в апартаменты герцогини в Сент-Джемском дворце, она застала там прибывшую раньше нее герцогиню Портсмут.

Луиза, разговарившая с французским послом Куртэном, надменно посмотрела на Нелл. Леди Харви, тоже бывшая там, неуверенно улыбнулась. Лишь Гортензия была сама любезность. Но Нелл не нуждалась в помощи, оказавшись в трудной ситуации. Она подошла к Луизе и хлопнула ее по спине.

— Я всегда считала, что те, кто занимаются одним и тем же ремеслом, должны быть добрыми друзьями, — воскликнула она.

Луиза остолбенела, Нелл держалась так, как будто ничего и не случилось. А Гортензия улыбалась своей томной, дружеской улыбкой.

— Вы оказали мне любезность, навестив меня, — сказала она.

— Как же мне не навестить вас, — заявила Нелл. — Мне было так приятно получить ваши поздравления, герцогиня. Милорд Берфорд пришел бы лично поблагодарить вас, но он развлекает милорда Боклерка.

— Вы, должно быть, очень счастливы, — продолжала Гортензия.

— И удовлетворены, — вступила в разговор Луиза, — вам пришлось так много и упорно трудиться для того, чтобы это осуществилось. Вашему сыну по-настоящему повезло с матерью.

— И с отцом тоже, — ответила Нелл. — Ни у кого никогда не было сомнений по поводу того, кто отец милорда Берфорда, чего не скажешь о некоторых других.

Луиза была ошеломлена, хотя она и не могла считать, что выпад был направлен против нее. Она вела образцовую жизнь, если не считать эти странные и какие-то холодные и вялые отношения с Данби.

— То же можно сказать и про милорда Боклерка, — не унималась Нелл.

Луиза наконец обрела свою обычную невозмутимость.

— Рада заметить, что и мой маленький герцог чувствует себя хорошо.

В тот момент Нелл решила, что еще при ее жизни милорд Берфорд должен быть герцогом.

Гортензия торопливо обратилась к Нелл:

— Я слышала, что ваши нижние юбки приводили в восторг всех, кто их видел.

— У меня хорошая белошвейка, — сказала Нелл. Она поднялась и, придерживая юбку платья, начала танцевать, поворачиваясь так, что то и дело выглядывали ее кружевные нижние юбки.

Гортензия рассмеялась.

— Вы так вертитесь, что мы не можем их рассмотреть. Прошу вас, позвольте нам взглянуть на них поближе.

— В Лондоне не найти лучшей работы, — продолжала Нелл. — И эта же мастерица будет делать шелковые капюшончики с шарфиками для милорда Берфорда и милорда Боклерка. — И тут она смекнула, она никогда не могла противиться удовольствию оказать добрую услугу. — Ах, я не сомневаюсь, что эта прекрасная мастерица будет рада выполнить работу и для вас, ваши милости, если вы пожелаете.

Гортензия ответила, что ей бы очень это было кстати, Луиза сказала, что ей, пожалуй, уже надо идти, и ушла, а оставшееся общество разглядывало нижние юбки Нелл.

Тут Нелл обратила внимание на французского посла.

— А вам, сэр, разве не нравятся мои нижние юбки? У Портсмут нет юбок изящнее, несмотря на все подарки, присылаемые ей королем Франции. Да, вы должны сказать вашему королю, сэр, что ему бы лучше слать подарки матери милорда Берфорда, чем этой плакучей иве. Могу заверить вас, сэр, что королю я нравлюсь больше, чем эта толстушка. Да, он, знаете ли, спит со мной почти каждую ночь.

Куртэн не нашелся, что ответить. Он неловко поклонился, пристально глядя на ее нижние юбки. И только после этого сказал:

— Серьезные вопросы следует серьезно обдумать.

Через некоторое время Нелл откланялась и пошла к своему портшезу, по дороге домой она остановилась купить шнурки для ботинок, но лишь ради удовольствия сказать лавочнику в гостином дворе, что она покупает их для того, чтобы украсить ботиночки милорда Берфорда.

В доме Нелл собрались виги. Шафтсбери и Бекингем были возбуждены. Они считали, что их поддерживает вся страна и что если бы они смогли организовать всеобщие выборы, то им бы не составило труда получить большинство.

Данби нервничал. Он понимал, что если партия Шафтсбери придет к власти, то это будет концом его карьеры. Он был полон решимости помешать роспуску парламента любой ценой.

Шафтсбери и Бекингем планировали осуществить роспуск. А Нелл, будучи убеждена, что именно Данби не советует королю пожаловать ей титул герцогини, и зная, что он является другом Луизы, заверила их, что всем сердцем на их стороне. Нелл считала, что, как только Шафтсбери придет к власти, он сделает ее герцогиней.

Она не понимала, что, настаивая на новых выборах, Шафтсбери и Бекингем шли против желаний короля и что заветным желанием Карла было править без парламента, как и должен править король в соответствии со священным правом королей. Ему всегда хотелось, чтобы парламент бездействовал и проявлял активность лишь по его призыву проголосовать за налоги, которые могли бы пополнить государственную казну.

Нелл ждала результатов заседания парламента и готовилась к банкету, который собиралась дать в тот вечер. Она была уверена, что дьявольски умный Шафтсбери и блестящий Бекингем заглянут к ней в дом, чтобы рассказать, как они одержали победу над администрацией Данби и что состоятся новые выборы, которые, несомненно, обеспечат им большинство, в сравнении с партией королевского двора, в обеих палатах парламента.

Вскоре, думала она, меня сделают герцогиней. Карл хочет этого. Лишь Данби не советует ему пожаловать ей титул, чтобы толстуха была довольна.

Пока она ждала гостей, ей доложили, что ее хотят видеть. Это пришла Елизавета Барри, молодая актриса, которой был увлечен милорд Рочестер. Он устроил ее в театр и помогал ей сделать блестящую карьеру. Он просил Нелл сделать все, что она может, для Елизаветы, и Нелл, всегда готовая помочь любой начинающей актрисе, даже если она и не приятельница Рочестера, помогала ей от всего сердца.

Елизавета явно была чем-то напугана.

— Говоря по правде, Нелл, — начала она, — я беременна, и не знаю, что скажет милорд.

— Скажет! Он будет очень доволен этим обстоятельством. Все мужчины думают, что они прекрасны, и поэтому надежда увидеть свою копию наполняет их радостью.

— Милорд ненавидит путы, как вы знаете. И он может подумать, что ребенок свяжет его.

— Нет, доведите эти обстоятельства до его сведения, Бесс. Они обрадуют его.

— Я хорошо его знаю, — сказала Елизавета грустно. — Он любит смеяться. Он говорит, что плачущая женщина напоминает ему дождливый день в деревне. Он ненавидит деревню не меньше, чем ответственность. Я однажды слышала, как он сказал псу, укусившему его: «Желаю тебе жениться и жить в деревне!»

— Он любит играть словами. Он всегда должен сказать что-нибудь умное, но это не значит, что он сам согласен с тем, что говорит. Нет, Елизавета, вам не следует бояться. Он полюбит этого ребенка, а вас еще больше — за то, что мы родили его.

— Мне бы очень хотелось в это верить.

— Я позабочусь, чтобы так и было, — горячо сказала Нелл.

И Елизавета поверила, что она позаботится, и почти успокоилась.

Потом они говорили о детях, и когда Нелл подробно описывала свои чувства и переживания в периоды вынашивания милорда Берфорда и милорда Боклерка, пришел еще один посетитель. Это был Уильям Фэншо, худой и бледный, занимавший какой-то ничтожный пост при дворе. Он был женат на дочери Люси Уолтер, Мэри, о которой немного заботился король, хотя он и отказывался признать ее своим ребенком, так как все окружающие считали, что она не может быть его ребенком.

— Это Уильям Фэншо, — предупредила Нелл. — Он гордится тем, что его жена ждет ребенка. Я не сомневаюсь, что он будет пыжиться и пытаться убедить нас, что Мэри на самом деле дочь короля. Это основная тема его разговоров.

В это время Уильяма Фэншо провели к Нелл.

— О, Уилл, — воскликнула Нелл, — я так рада вас видеть. А как поживает ваша жена? Надеюсь, что хорошо? Она счастлива по поводу своего округлившегося животика?

Фэншо ответил, что его жена надеется, что ребенок будет похож на ее отца-короля.

— Надо надеяться, — сказала Нелл, — что младенец родится без задержки и в срок — не так, как его мать. — Это был намек на тот факт, что дочь Люси Уолтер родилась не через девять месяцев после того, как Карл оставил ее мать, а значительно позже. Но Нелл тут же смягчилась и дала дружеский совет:

— И, Уилл, не тратьте слишком много на крестины, но оставьте немного денег на покупку новых ботинок, которые не будут пачкать мои комнаты, и, может быть, на новый парик, чтобы я не чувствовала дурной запах от вас еще за два этажа.

Уильям принял это без обиды. Ему было приятно находиться вблизи особы, так тесно общающейся с королем.

Но Нелл было ясно, что он пришел не только для того, чтобы поговорить о беременности своей жены, а что он должен сказать ей что-то такое, что не было предназначено для ушей Елизаветы.

Поэтому, распрощавшись с Елизаветой под благовидным предлогом, она приготовилась выслушать новость, принесенную Фэншо.

— Ваши друзья заключены в Тауэр, — сказал он.

— Каких друзей вы имеете в виду? — спросила ошеломленная Нелл.

— Шафтсбери, Бекингема, Сэлисбери и Уартона… руководителей народной партии.

— Почему?

— Согласно приказам короля.

— Стало быть, Данби вынудил его это сделать!

— Они настаивали на том, чтобы парламент не заседал в течение года, а это автоматически привело бы к роспуску парламента. Им надо было бы знать, что его величество с ними не согласится, поскольку его величество очень хочет, чтобы парламент вообще прекратил заседания. Король очень рассердился на всех на них. Он опасается, кажется, что их заявление может подтолкнуть членов парламента принять закон, по которому отсрочка заседаний на год явилась бы законным основанием для роспуска парламента.

— Поэтому… он отправил их в Тауэр!

— Нелл, будьте осторожны. Ваше судно заплыло в опасные воды, и вас сносит на мель. Нелл вскинула голову.

— Милорд Бекингем — мой хороший друг, — сказала она. — Он был мне добрым другом еще тогда, когда я была продавщицей апельсинов. Разве я могу оставить его теперь, когда он стал узником Тауэра?

Король на время отошел от своих дел, связанных с разными трудностями, чтобы немного насладиться радостями домашней жизни с Нелл. Это было счастливое время, потому что видеть умиротворенную Нелл — это было одно удовольствие!

Карлу нравилось обсуждать будущее их сыновей. Ради шутки он подражал привычке Нелл и называл полностью титул сыновей, когда обращался к ним или говорил о них с Нелл.

— Нелл, милорд Берфорд и милорд Боклерк должны получить соответствующие их положению воспитание и образование.

Глаза Нелл сияли от удовольствия.

— Да, действительно. Они должны получить образование. Я бы не хотела видеть, как милорд Берфорд и милорд Боклерк переживают, вроде меня, муку мученическую, когда приходится браться за перо.

— Я обещаю вам, что они будут от этого избавлены. Вы понимаете, что существует одно место, где они могут получить лучшее в мире образование, — это королевский двор Франции.

Нелл изменилась в лице.

— Вы хотите сказать, что их заберут у меня?

— Они всего лишь отправятся во Францию на год или около того. И после этого вернутся к вам обратно. Но они вернутся, наделенные всеми качествами благородных господ, какими вы их и жаждете видеть.

— Но это будут уже не мои мальчики!..

— Я полагал, что вы хотите, чтобы они были лордами и герцогами?..

— Я этого на самом деле хочу, и не забывайте, что вы обещали, что они ими и будут. Но почему бы им не быть со своей матерью?

— Потому что, Нелл, это обычай — воспитывать детей высокого происхождения в придворной среде. Если бы я оставил Джемми с его матерью, он бы никогда не стал тем молодым дворянином, каким вы его теперь знаете.

— Может быть, это было бы лучше и для него и для других. Может, он не вышагивал бы тогда повсюду, как принц Задавала.

— Вы говорите истинную правду. Но не буду настаивать на этом. Это решение вы должны принять сами. Держите их при себе, если хотите. Но если вы хотите, чтобы они заняли подобающее им место в свете рядом с другими юношами такого же происхождения, тогда они должны пройти такой же курс воспитания.

— А почему бы мне не нанять им домашних учителей?

— Последнее слово за вами.

Король покинул Нелл, но она никак не могла успокоиться.

Она нашла мальчиков играющими с миссис Тернер, их гувернанткой. Они бросились к ней, едва она вошла.

— Мама! — восклицали они. — Мама пришла! Мамочка, пожалуйста, спойте и потанцуйте для нас.

Но Нелл была в том редкостном для нее расположении духа, когда ей не хотелось ни петь, ни танцевать.

Она отпустила миссис Тернер и принялась обнимать мальчиков. Они такие красивые, думала она. В их облике так много королевского, что независимо от того, какое воспитание они получат, это поможет им достичь величия. Карл был точной копией своего отца. Мой дорогой, дорогой граф Берфорд, думала Нелл; а маленький Иаков? Нет, у него не совсем такой облик, как у брата. Временами Нелл казалось, что в нем виделось что-то от ее собственной матери. Это уже давно пришло ей в голову. Она поселила мать в доме в Пимлико, где ей очень нравилось. Нелл не хотелось, чтобы ее мать хоть в какой-то мере оказывала влияние на эти две драгоценные жизни.

— Мама, — спросил лорд Берфорд, — вам грустно?

— Нет… нет, мой маленький лорд. Мне не грустно. Как я могу грустить, если у меня есть два таких драгоценных ягненочка? — Она нежно поцеловала их. — Вы бы хотели поехать во Францию? — вдруг спросила она.

— А где Франция? — спросил лорд Боклерк.

— За морем, — ответил его брат. — Это великолепное, красивое место. Папа долго жил там.

— Я хочу там жить, — сказал маленький Иаков.

— А папа поедет с нами? — спросил Карл.

— Нет, — ответила Нелл. — Если вы поедете, то должны будете поехать одни.

— И без вас? — спросил Карл. Она кивнула.

— В таком случае я не поеду, — ответил он надменно; совсем по-королевски, подумала при этом Нелл. Священное право обожаемого ребенка сверкало в его глазах.

Она уже решила, что его воспитателем будет мистер Отвей. Бедняга Том Отвей будет рад иметь кров над головой и пищу каждый день.

А маленький Иаков взял ее руку и сидел, глядя в окно. Он представлял себя во Франции.

Нелл думала: «Лорд Боклерк не будет очень страдать в разлуке. Может быть, ему и следует поехать во Францию. Для младшего сына более важно приобрести манеры дворянина. Ему почести могут доставаться труднее, чем его брату». Нелл вдруг схватила его в объятия и крепко прижала к себе. Не могу его отпустить, говорила она себе. Может быть, он и лорд Боклерк, но он — мое дитя!

Карлу стало легче жить, когда возмутители спокойствия оказались в Тауэре. Жилище у них там было вполне удобное, им разрешили взять туда с собой своих слуг, они могли принимать гостей, по сути, они жили там так, как и подобает жить благородным лордам, они были лишены лишь одного — свободы.

Карл не доверял никому. Он с интересом слушал то, что говорили ему Данби и Луиза, посещая дом Нелл, он весьма дружески разговаривал с ее друзьями-вигами. Но он постоянно вел тайную игру. У него было одно великое желание — управлять страной без помощи парламента. Парламент, с его постоянно враждующими партиями, доставлял ему постоянные беспокойства и неприятности. Виги обливали грязью тори, а тори — вигов. Они больше тратили сил на выражение ненависти друг к другу, чем на доказательство своей любви к собственной стране. Карл любил свою страну (но, как он готов был признать первым, любовь к своей стране равносильна любви к самому себе) и был полон решимости употребить все свои способности — а он при необходимости уже не раз доказывал, что они у него замечательные, — чтобы ему снова не пришлось пуститься странствовать.

Данби он поддерживал потому, что Данби был волшебником, управлявшимся с его финансовыми делами так, как никому раньше этого не удавалось. Он считал, что не может себе позволить остаться без Данби. Впервые после возвращения в Англию он почувствовал, что дела его наладились. Он умиротворял Луизу, потому что она была шпионкой Людовика. Субсидии, получаемые им теперь от Франции за то, что он держится в стороне от войны на континенте, весьма способствуют нынешнему благополучию его страны. Карл всегда понимал, что процветает та страна, которая занимается торговлей и держится в стороне от войны. Поэтому ему было приятно получать субсидии от Людовика за соблюдение нейтралитета, который он намеревался соблюдать в любом случае. Он делал вид, что послушался совета Луизы. Бедная Луиза! Она должна угождать Людовику. Он должен удовлетворять ее в определенном смысле, но, хоть убейте его, он не мог заставить себя навещать ее так же часто, как прежде.

Что касается Нелл, то ее барахтанье в политике настолько его забавляло, что он не мог не посещать ее салон. В политике она разбиралась так же, как жеребец Оулд Раули и козел Оулд Раули, в память о достоинствах которых дали прозвище королю. Вся политика для Нелл заключалась в следующем: я буду за того, кто пожалует герцогский титул милорду Берфорду и сделает мать благородного графа герцогиней. Данби был против поднятия статуса Нелл — из-за Луизы, конечно, — поэтому Нелл была врагом Данби.

Так что Карл, поддерживая дружелюбные отношения с Луизой и партией тори, возглавляемой Данби, и доброжелательно слушая приятелей Нелл , вигов, шел своим путем. И, принимая субсидии от Людовика, он старался ускорить заключение брака между своей племянницей, Марией, и принцем Вильгельмом Оранским.

Иаков искал встречи с братом. Лицо Иакова пылало.

— Карл, вы не можете серьезно желать этого.

Мою дочь Марию выдать замуж за этого человека!

— Постарайтесь отвлечься от того, что он протестант , и правитель голландцев, и тогда вы поймете, какая это прекрасная партия.

— Это не человек, а чудовище! — с негодованием ответил Иаков.

— Принц — бравый солдат, правитель Голландии и наш племянник.

— Моей маленькой девочке совсем мало лет.

— Ваша маленькая девочка — принцесса и поэтому подготовлена к раннему браку.

— Вы забыли, как он себя вел, когда был здесь?

— Это было уже давно, и мы заставили его слишком много выпить. А когда человек напивается, он делает дикие вещи. Поэтому я пью только тогда, когда ощущаю жажду.

— Брат, ради Бога, не отдавайте мою маленькую Марию этому человеку!..

— Но эта женитьба является одним из важных условий поддержания мира между нашими странами.

— Человек, который разбивал окна, чтобы попасть к фрейлинам! Он развратник! Он соблазнитель.

— Ну-ну… не больше, чем все мы. Иаков ушел в свои покои. Он отправился к своей маленькой дочери и с серьезным выражением лица взял ее на руки.

— Папа, — спросила Мария, — что вас беспокоит?

— Моя малышка… моя малышка, — вздыхал Иаков.

Вскоре после Иакова пришел Карл. Он сказал:

«Мария, перед вами большое будущее. У вас будет прекрасный муж, а этого хочет, если она не глупа, каждая молодая дама».

Но Мария не сводила испуганного взгляда с лица отца. Она смотрела на него очень пристально, и слезы начали медленно стекать по ее щекам. Она поняла. Она выходит замуж, а когда принцесса выходит замуж, она вынуждена покинуть свой дом.

Королю нравилось доставлять удовольствие Нелл. Большинство ее просьб, если не считать упорных разговоров о титуле, который должен быть ей пожалован как матери своих мальчиков, касалось благополучия других людей. С большим жаром она просила за Бекингема. Его величеству так нравилось общество герцога. Может ли он действительно сердиться на Бекингема? Конечно, но не вечно же! Его так не хватает на ее вечерах. А разве Карл забыл, что они были близкими друзьями в детстве?

Карл уклонялся от прямого ответа. Он боялся обидеть Луизу и Данби, которых он старался не посвящать в свою политику относительно французов. Тот факт, что он способствовал женитьбе Марии и Вильгельма Оранского, не понравится Людовику и Луизе, хотя Луиза, все еще не уверенная в своем положении, мало волновалась по поводу этого брака. Он не хотел показать, освободив Бекингема, что склоняется на сторону вигов.

Но он намекнул Нелл, что, если она навестит Бекингема в заточении, то может сказать ему вскользь, что король не хочет, чтобы его старый друг и участник его мальчишеских забав оставался в Тауэре дольше.

Нелл тут же это сделала, в результате чего Бекингем получил освобождение на месяц, что помогло ему избавиться от нескольких недугов, развившихся у него в период заточения. В тюрьму он не вернулся, вместо того спокойно поселившись у своего друга Рочестера. Они устраивали веселые пирушки у Нелл Гвин, и король не мог удержаться, чтобы не присутствовать при их веселых развлечениях.

Луиза горько плакала и говорила Карлу, что убеждается все больше в том, что он вообще больше на нее не обращает внимания. Если бы это было не так, то как мог бы он водить дружбу с теми, кто старался причинить ей вред?

Король смягчился по отношению к Луизе. Он стал проявлять к ней больше нежности, чем когда-либо прежде, потому что перестал любить ее. Бедная толстушка! Она очень изменилась с тех пор, как подхватила от него эту злосчастную болезнь, и не переставала напоминать ему взглядами, полными упреков, и намеками, что пострадала она из-за него. Он пообещал ей, что Бекингему будет запрещено появляться в Уайтхоллском дворце, и он сдержал свое слово, понимая, что очень далеко Бекингем не отправится. Герцог действительно поселился в доме Нелл на Пел Мел, и там продолжались веселые пирушки.

И французский посол был не меньше Луизы озабочен тем, что король посещает вечеринки у Нелл, которые он считал рассадником дурного влияния вигов; заботил его и предполагаемый брак между Марией и Вильгельмом Оранским.

Между тем Карл продолжал вести в одиночку свою политическую игру. Предполагаемый брак вызвал у Людовика состояние смятения. Людовик, ведя военные действия во Фландрии, все больше убеждался, что голландцы — нация храбрецов и упорных бойцов. Вильгельм Оранский проявил себя как гениальный вождь, и надежды Людовика на быструю победу не оправдались. Об одном Людовик не решался даже и думать — о союзе между Англией и Голландией.

Карл ездил в Ньюмаркет с бросающейся в глаза беззаботностью. Он был на рыбалке в Виндзоре. Он смеялся и веселился на вечеринках, которые устраивали для него любовницы. Данби упрекал его за дружбу с оппозицией, но он лишь посмеивался над его упреками.

— Заявляю, — восклицал он, — что я не стану лишать себя ни минуты удовольствия ради кого бы то ни было!..

Данби, сбитый с толку и не понимающий, на чьей стороне король, писал Людовику письма с новыми просьбами и обещаниями. Карл прочитывал письма своего казначея. На все эти письма Карл давал свое королевское согласие: «Это письмо писано по моему приказу. К. Р.», в котором вторая буква в подписи была первой из латинского слова «король»— Рех.

Людовик продолжал оплачивать нейтралитет Англии, позволявший ей наслаждаться мирной жизнью, которую ее король был полон решимости обеспечить. Людовика заверили, что разговоры о браке между Англией и Голландией были необходимы для того, чтобы успокоить народ и предотвратить его требования вступить в войну на стороне Голландии.

Но в октябре того, полного событиями, года Карл объявил о помолвке, так как видели в этой женитьбе конец угрозы католицизма.

Но радовались не все. В своей спальне горько рыдала пятнадцатилетняя девушка, а ее отец стоял на коленях у ее постели и пытался ее утешить.

Был туманный ноябрьский день, а в Сент-Джемском дворце собрались те, кто должен был присутствовать на брачной церемонии маленькой пятнадцатилетней принцессы Марии. В спальне Марии был воздвигнут алтарь, так как эта церемония должна была состояться в этой комнате.

Глаза невесты распухли от слез, она непрерывно плакала с тех пор, как отец сообщил ей новость. Она до ужаса боялась невысокого бледного юношу с мрачным лицом, он казался ей таким холодным и был так не похож на ее отца и на дядю Карла. Они ей сказали, что она должна гордиться своим мужем. Он был великолепный полководец. Его звали «героем Нассау». Юн воевал против оккупантов своей страны, он с таким пылом заявил о своей готовности скорее погибнуть, чем покориться, что его сограждане собрались вокруг него и пошли за ним. Да, то были не пустые слова. Мария выходила замуж за человека, чье имя будет произноситься с благоговейным трепетом всякий раз, когда будут говорить о военных операциях. Он был ее двоюродным братом, как сказал дядя, мальчиком его родной сестры, а когда эта сестра — тезка Марии — умерла. Карл пообещал заботиться о маленьком голландце Вильгельме.

— И разве я могу найти лучшие руки, чем ваши, моя дорогая племянница, чтобы передать в них заботу о нем? — спросил Карл.

Но Мария лишь кинулась в его королевские объятья и горько рыдала.

— Позвольте мне остаться, дядя. Пожалуйста, пожалуйста, дражайший дядя, ваше величество, позвольте мне остаться с вами и с папой.

— Нет, нет, совсем скоро вы будете смеяться над собой, Мария. Вы всего лишь ребенок, а все мы, увы, должны когда-нибудь расстаться с детством. Вы будете править Голландией вместе с вашим мужем, и если у вашей новой мамы родится девочка… ну, тогда когда-нибудь вы, может быть, будете править Англией. Если это потребуется, то вам будет необходим голландец Вильгельм.

Но Мария лишь рыдала и не могла успокоиться.

Потом, когда в знакомой ей комнате оказались король и новобрачный, король сказал:

— Моя маленькая племянница — самое добросердечное создание на свете. Она и ее сестра Анна были очень дружны с детства. Бедняжка Анна сейчас больна и очень страдает, а ее сестра сочувствует ей. Очень жаль, что дражайшая Анна не может присутствовать здесь в самый важный момент в жизни ее сестры.

Марии хотелось закричать: «Да, мне очень не хватает Анны. Я бы хотела, чтобы она была здесь. Но Анна поправится, а когда она поправится, я буду уже далеко. Я потеряю всех, кого люблю, а вместо них будет вот этот холодный, пугающий меня человек…»

Тут вошел ее отец. Она подавила желание подбежать к нему и броситься в его объятья. В глазах Иакова стояли слезы. «Дорогой мой папа, — подумала она, — он страдает вместе со мной». Вместе с Иаковом пришла мачеха Марии, Мария-Беатриса, она должна была уже скоро родить, и ее большие темные глаза с сочувствием остановились на падчерице.

Мария-Беатриса больше других утешала ее в предыдущие дни. Она сама недавно приехала в Англию, и сперва была так же испугана, как бедная Мария теперь.

— Но у вас все было по-другому, — говорила ей в ответ Мария. — Вы вышли замуж за папу… за моего папу… Такого доброго человека, как папа, больше нет.

— Я так не думала. Я расплакалась, когда впервые увидела его. Я лишь теперь начинаю узнавать его и понимаю, что слезы мои были напрасны. И у вас с Вильгельмом будет так же.

Мария дала себя успокоить, но теперь, в присутствии голландца Вильгельма, смелость снова покидала ее.

Карл, с тревогой поглядывая на племянницу, желал поскорее закончить церемонию. Он нетерпеливо обратился к Комптону, епископу Лондона, который должен был совершить церемонию.

— Пожалуйста, епископ, — воскликнул он. — Поторопитесь, как только можете, а то как бы моя сестра, герцогиня Йоркская, не родила нам здесь мальчика и этот брак не оказался бы уж столь желанным.

Вильгельм выглядел мрачным. Веселый цинизм дяди удивил его. Он понимал, что Карл догадывался о его надеждах когда-нибудь взойти на престол Англии, женившись на Марии, но он считал неуместным замечание Карла об этом на брачной церемонии.

Он с неприязнью смотрел на бедного зареванного ребенка, с которым были связаны его надежды. Она его совсем не привлекала, но найдутся другие, более привлекательные.

— Кто отдает эту женщину? — спросил епископ.

— Я отдаю, — ответил твердо Карл. Принц произнес требуемые от него слова. Он положил горсть золотых монет на Библию в знак готовности обеспечить Марию в браке.

— Положи это себе в карман, Мария, — сказал король, улыбнувшись. — Это чистая прибыль.

Дальше все шло по обычаям того времени. Новобрачный был явно безразличен и равнодушен к своей молодой жене, которая в течение всего банкета продолжала тихо и беспомощно плакать, как будто навсегда оставив надежду когда-нибудь снова обрести счастье.

Карл был рад, что выпустил Рочестера из заточения. Он нашел, что голландец Вильгельм и его друзья — скучная публика, и был рад, когда пришло время церемонии проводов новобрачных в постель, на которой он главенствовал.

Несчастная маленькая Мария скучными глазами смотрела на собирающихся в спальню, чтобы преломить с ними хлеб и выпить поссета, а также разрезать подвязки у нее и ее мужа.

Наконец Мария и Вильгельм оказались вместе в большой постели, и король лично задернул полог.

Он не смотрел на Марию. Он боялся, что не выдержит молящего взгляда заплаканных глаз своей маленькой племянницы.

Он взглянул на Вильгельма, который был мрачен и походил на человека на похоронах, но не на собственном бракосочетании.

— Ну, племянник, за работу! — воскликнул Карл. — Святой Георгий, спаси Англию и помоги ей!

Карл не мог больше обманывать Людовика. Бракосочетание с Голландией стало общеизвестно, и в парламенте — Шафтсбери был освобожден из Тауэра и снова заседал в палате лордов — требовали собрать армию в помощь Голландии. Людовик передал Карлу через Данби и Луизу увеличенные субсидии. Карл, принимая их, продолжал уверять Людовика, что армия готовится лишь с целью успокоить его народ и сохранить втайне дружбу с Францией.

Людовик начал осознавать, что в надежде осуществить свои планы через Карла он затруднил себе задачу. В Англии были и другие, которые могли быть ему крайне полезны. Он обдумал карьеру Шафтсбери, которого Карл окрестил «Маленькой честностью», и понял, что вождь оппозиции мог бы ему быть полезным не меньше короля. Людовик был богат, он предложил еще большие взятки, и вскоре члены оппозиции — эти стойкие протестанты — были включены в его платежный лист.

Вскоре после этого парламент отказался выделить деньги, необходимые для снаряжения, и ничего не оставалось больше делать, как расформировать армию. Карл был вынужден оплатить все это из своего кармана, что снова поставило его в зависимость от парламента, у которого необходимо было просить дополнительные дотации.

Старая борьба между королем и парламентом возобновилась. Члены палаты общин дали понять, что они хотят руководить делами страны. Шафтсбери потребовал изгнания герцога Йоркского. А Людовик, взбешенный тем, как Данби сделал его жертвой обмана, передал в палату общин письма Данби, в которых тот договаривался о даче Людовиком взяток королю.

Тут враги Данби взяли его за горло. Карл уверил парламент, что все, сделанное Данби, делалось по его. Карла, команде; и действительно внизу каждого письма было написано рукой короля: «Это письмо писано по моему приказу. К. Р.» Члены палаты общин решили не придавать значения участию короля в отношениях Данби с Людовиком. Им надо было сокрушить Данби, выражение недоверия Данби и привлечение его к суду были не за горами.

Нелл оставила все домашние хлопоты по поводу шнурочков для милорда Берфорда и кашля милорда Боклерка и предалась веселью. Данби и Луиза действовали заодно, и она была уверена, что только из-за них она была до сих пор обойдена титулом герцогини, а милорд Берфорд еще не стал герцогом.

Луиза опасалась, что, поскольку они с Данби действовали заодно, многие из его врагов попытаются через него, нанести удар и ей.

Вскоре по городу поползли слухи. Они достигли и Уайтхоллского дворца.

Готовились заговоры с целью убить короля и возвести на престол герцога Йоркского.

Пошли разговоры о человеке по имени Тит Отс.