"Исповедь королевы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Глава 10. В Варенн!

11 июня. Лафайет отдал приказ удвоить стражу и обыскивать все кареты.

18 июня. С королевой от 2.30 до 6.

19 июня. С королем… Оставался в замке с одиннадцати часов до полуночи.

20 июня. Прощаясь, король сказал мне: «Господин де Ферзен, что бы ни случилось, я никогда не забуду, что вы сделали для меня». Королева долго плакала. Я покинул ее в шесть часов.

Дневник графа де Ферзена Людовик отрекся от престола. Следовательно, Людовик для нас никто. В настоящее время мы свободны и у нас нет короля. Следует рассмотреть вопрос, нужно ли назначать другого.

Резолюция, принятая якобинским клубом после бегства королевской семьи +

Сир, Ваше величество знает мою преданность Вам, но я не хотел бы оставлять Вас в неведении, что если Вы отделите Ваше дело от чаяний народа, то я останусь на стороне народа.

Лафайет — Людовику XVI

Аксель был сильно обеспокоен, что мы подвергаемся большой опасности.

Я провела его к мужу, который выслушал его, все еще находясь под впечатлением оскорблений толпы, поэтому он был готов согласиться на организацию нашего побега.

Артуа и принц де Конде, которым удалось благополучно достичь границы, своим поведением еще более усугубляли наше положение — они слишком открыто говорили о предпринимаемых ими мерах для посылки армии против революционеров. Они разъезжали от одного иностранного двора к другому, пытаясь склонить правителей этих стран к войне с французским народом и к восстановлению монархии с помощью силы.

Мой брат Леопольд знал об этом, он писал Мерси:

«Граф Артуа мало беспокоится о своем брате и моей сестре. Он игнорирует опасность, которой подвергает их своими планами и действиями».

Мерси настаивал, чтобы я убедила короля рассмотреть вопрос о возможности побега. Мы должны бежать из Парижа, королю следует поднять лояльные войска и взять силой или угрозой то, что отнято у него. Людовик начал понимать необходимость этого, но сейчас было уже слишком поздно — Мирабо был мертв, а это был единственный человек, который мог бы справиться с задачей.

Однако у нас все еще оставались друзья, и в конце концов мы убедили Людовика, что побег необходим.

Аксель упросил сделать его ответственным за подготовку. Он немедленно к ней приступил, и первое, что счел нужным сделать, найти карету, большой дорожный экипаж, удобный для побега.

Он постоянно посещал Тюильри, а чтобы его визиты не привлекали слишком много внимания, иногда приходил переодетым; я никогда не знала, в каком виде он появится — как лакей, кучер или в облике слегка сутулого пожилого дворянина.

Это скрашивало монотонную жизнь. Я давно уже не испытывала такого прилива энергии. Аксель был одержим страстным желанием, чтобы этот план увенчался успехом.

— Я доставлю вас в безопасное место, — заявлял он мне.

Он рассказывал о специально заказанном дорожном экипаже, который должен быть отделан со всей пышностью. «Ничего, кроме самого лучшего», — заявлял он. Чтобы достать денег, он заложил в Швеции часть своих поместий. Прекрасно, когда тебя так любят.

Его план заключался в том, что мы должны бежать как можно с меньшим числом сопровождающих. С нами должна будет поехать мадам де Турзель, так как дети нуждаются в ее присмотре. Согласно плану Акселя, мадам де Турзель будет выдавать себя за русскую знатную даму — мадам де Корф, совершающую поездку со своими детьми, их гувернанткой и лакеем, а также с тремя женщинами-служанками, одной из которых должна быть мадам Елизавета. Я должна была быть гувернанткой — мадам Рошет. Он достал паспорт на имя мадам де Корф, и мы знали, что можем доверять мадам де Турзель, и она сыграет свою роль.

Дни быстро летели, мы все были возбуждены, даже Людовик желал как можно скорее предпринять побег. Но, как сказал Аксель, не должно произойти никаких заминок, необходимо все предусмотреть до мельчайших деталей, чтобы мы нигде не совершили ошибки. Наиболее трудный этап — выбраться из Парижа. Это особо опасно. Аксель сам собирался занять место кучера на большой дорожной карете. Все зависит от того, говорил он, насколько далеко мы сможем отъехать от Парижа, прежде чем обнаружат наше бегство.

Граф Прованский, который должен был бежать с нами, считал, что карета слишком роскошная и может привлечь к себе внимание, но Аксель напомнил ему, что нам предстоит проехать в ней много миль. Это будет нелегкая поездка, и королева не сможет провести много часов в неблагоустроенном экипаже.

Граф Прованский пожал плечами и заявил, что он сам позаботится об удобствах для жены и себя, и решил ехать в самой захудалой карете, которую только сможет найти.

Тем временем Людовик выдвинул условие. Аксель, естественно, хотел доставить нас к границе, но король сказал, что он должен будет ехать с нами только до первой остановки, до Бонди.

Аксель пришел в уныние. Ведь это его план, он за него отвечает. Но как он может отвечать, если должен покинуть нас в Бонди! Но Людовик был непреклонен. Хотелось бы мне знать, не сравнивал ли он себя с Акселем и не начинал ли понимать, почему я любила этого человека так, как никогда никого не любила. Не могу поверить, что Людовик испытывал чувство ревности; я знаю, что он по-своему любил меня, но это была привязанность без страсти. И все же он оставался непреклонным и не соглашался позволить Акселю ехать с нами после Бонди. Поэтому нам ничего не оставалось, как принять его решение. Мы назначили побег на девятое июня.


Я была поглощена подготовкой. Со мной оставалась мадам Кампан, она знала об этом плане, я полностью ей доверяла. Я сказала, что, когда мы прибудем в Монмеди, я больше не буду выступать в роли гувернантки, а вновь стану королевой. Но как мне взять с собой все, что может потребоваться? Мадам Кампан должна все подготовить для меня, заказать сорочки и платья. Ей также предстояло сделать покупки для моего сына и дочери. У нее был собственный сын, и я сказала ей, что с него можно снять мерку для дофина.

Я знала, что мадам Кампан выполнит распоряжения, хотя, если судить по выражению ее лица, она была против заказов на всю эту одежду. Она всегда была откровенной и поэтому сказала:

— Мадам, королева Франции найдет платья и белье везде, куда она приезжает. Подобные закупки могут привлечь внимание, чего нам стоило бы избежать.

Я была легкомысленной и такой же беспечной, как прежде, поэтому я улыбнулась, глядя на нее. Но она выглядела обеспокоенной.

Я рассказала ей о большом дорожном экипаже, не в силах удержаться, чтобы не похвастаться — ведь Аксель сделал его по своему плану.

— Он окрашен в зеленый и желтые цвета, — сказала я, — и обит утрехтским бархатом.

— Мадам, — ответила она, — подобный экипаж никогда не пройдет незамеченным.

Она добавила, даже несколько резко и не стараясь этого скрыть, что подобная дорожная карета очень отличается от той, в которой обычно совершают поездки господа.

— О, очень отличается, — согласилась я. — Их кареты делаются не по плану Акселя.

Позднее я поняла, как прочно утвердилась в нашем сознании правило этикета, над которым я так много смеялась по приезде во Францию. Нам даже не приходило в голову совершить побег кроме как на королевский манер, хотя мы и вынуждены были скрывать наше королевское достоинство. В дорожном экипаже должны были разместиться шесть человек — я, король, дети, Елизавета и мадам де Турзель. Это было слишком много и могло замедлить скорость нашего передвижения, но мы должны быть все вместе и, естественно, мадам де Турзель, тоже выступающая в образе мадам де Корф. Я никогда сама не одевалась, меня всегда обслуживали две дамы, которые должны были бы ехать за нашим экипажем в кабриолете. Затем, конечно, верховые, сопровождающие экипаж, а также лакеи. Всего наша группа насчитывала более дюжины человек. И, конечно, Аксель со своим кучером должен быть с нами. Необходимо было также собрать нашу одежду, всю в новых чемоданах, что еще более утяжелит наш экипаж и снизит его скорость.

Но это была прекрасная карета. Я радовалась при взгляде на нее. Аксель все продумал — в ней были обеденный серебряный сервиз, погребец для вина, буфет и даже два стульчака, обитые кожей.

Было бы слишком наивно надеяться, что наш план пройдет без сучка без задоринки, и всяких помех обнаружилось множество.

Первую создала мадам Рошелье, ведающая гардеробом. Я стала подозревать ее вскоре после того, как нас вернули в Тюильри, когда мы намеревались отправиться в Сен-Клу, так как я узнала, что у нее есть любовник — некий Гувийон, пламенный революционер, который организовал все так, чтобы она могла шпионить в моей свите. Она предупредила Гувийона о нашем намерении отправиться на пасху в Сен-Клу, и Орлеанским удалось возбудить толпу, чтобы помешать нашему отъезду.

Как бы я хотела избавиться от этой женщины, но мы по существу были узниками и не могли выбирать прислугу.

Я сказала Акселю, что мы не можем выехать девятого числа, так как эта женщина видела, как я собираю вещи, и, возможно, даже слышала упоминание этой даты. Если мы все же попытаемся уехать, то тогда с большой вероятностью можно предполагать, что нас задержат. Нам остается только предпринимать меры предосторожности, пусть эта женщина думает, что мы уезжаем девятого числа, а мы останемся в Тюильри, как будто бы это ошибка. Когда мы усыпим ее подозрения, то сможем быстро уехать, не давая ей даже намека, что уезжаем.

Аксель понимал причину этого, но высказывал недовольство, что чем дольше мы откладываем отъезд, тем опаснее он становится; но мы назначили тайный срок на девятнадцатое, что давало достаточно времени убедить мадам Рошелье, что она ошибается.

Это была первая задержка, но мы все согласились, что она неизбежна.

По мере приближения назначенного срока напряжение становилось почти невыносимым. Как я была благодарна Людовику за хладнокровие, для него, по крайней мере, не составляло никакого труда сохранять на лице безмятежное выражение. Я тоже пыталась это сделать, но не осмеливалась смотреть на Елизавету, опасаясь, что взглядом могу выдать существующие между нами секреты. Конечно, мы ничего не говорили детям.

Девятнадцатое число было совсем рядом. Мы были готовы.

Но стало ясно, что где-то произошла утечка. В статье, появившейся в газете «Друг народа», Марат высказывал подозрения о подготовке заговора.

«Идея заключается в насильственном вывозе короля в Нидерланды, Бельгию или Люксембург под тем предлогом, что его дело — это дело королей Европы. Разве вы глупцы, что не предпринимаете никаких мер для предотвращения бегства королевской семьи? Парижане, безрассудные парижане, я устал вновь и вновь повторять вам: стерегите как следует короля и дофина, держите под замком австриячку, ее деверя и остальных членов семьи. Потеря одного дня может иметь пагубное влияние для нации, может вырыть могилы для трех миллионов французов». Аксель пришел чуть ли не в бешенство.

— Это не может быть случайным совпадением! — заявил он. — Где-то произошла утечка информации.

— Я знаю, это Рошелье! — вскричала я. — Она о чем-то догадывается, хотя я считаю, что точно ей ничего не известно.

— И все же мы должны выехать девятнадцатого, — настаивал Аксель. — Мы больше не можем ждать.

Было восемнадцатое, и мы были готовы бежать на следующий день. Затем ко мне зашла несколько возбужденная мадам де Турзель и, понизив голос, сообщила, что к ней обратилась мадам де Рошелье с просьбой отпустить ее двадцатого числа.

— Я узнала, — добавила мадам де Турзель, — что она хочет навестить больного друга. Гувийон болен, так что ясно, кого она хочет навестить.

— Мы должны отложить наш отъезд до двадцатого, — сказала я, и сразу же послала курьера к Акселю. Он был обеспокоен этой отсрочкой, так как все, кто принимал участие по маршруту нашего движения, заранее получили инструкции; но мы договорились, что Леонар, мой парикмахер, которому я могла доверять, должен отвести мои драгоценности в Брюссель, и в то же время по дороге он встретит кавалерию и передаст записку, объясняющую задержку на один день.

На том и порешили. Леонар уехал с драгоценностями. А мы с нетерпением ожидали двадцатое число.


И вот важный день настал. Солнце ярко сияло, и это казалось хорошим предзнаменованием. Я прошептала Елизавете, что в городе будет мало народа — в такой день все захотят уехать за город. Мадам Рошелье ушла наведать больного приятеля, и день тянулся так медленно, что я думала, он никогда не кончится. Но внешне он казался обычным днем, как мы того и желали.

Наконец настало время ужина, мы засиделись за ним, как обычно, но, конечно, уже не было такой церемонии, как в Версале. Мы могли быть лишь благодарны за это. Я отправилась в спальню, а оттуда поспешила к дочери на первый этаж. Служанка мадам Брюни открыла дверь. Я сказала, чтобы она как можно быстрее одела принцессу и была готова незаметно выскользнуть из замка вместе с мадам де Нювиль, служанкой дофина. Кабриолет для них стоял на Королевском мосту, им предстояло сразу же покинуть Париж и ожидать нас в Клэ.

Моя дочь была достаточно взрослой, чтобы понимать, что все это означает. Она не задавала никаких вопросов. Бедный ребенок, она воспитывалась в странном мире. Немного удивленно она посмотрела на простое платье, которое мы подготовили для нее, оно было из хлопковой ткани с маленькими голубыми цветами на бледно-зеленом фоне с желтоватым отливом — достаточно хорошенькое для дочери знатной русской дамы, но едва ли подходящее для принцессы.

Я поцеловала ее и на мгновение прижала к себе.

— Моя дорогая мышка, — прошептала я, — ты будешь слушаться, хорошо?

Она кивнула и сказала: «Да, мамочка», — почти с укоризной, словно удивляясь моему вопросу.

Затем я пошла в комнату сына. Он уже проснулся и издал крик радости, увидев меня.

— Мамочка, — вскричал он, — куда мы отправляемся?

— Туда, где много солдат.

— Могу я взять свою саблю? Мадам, быстрее принесите мою саблю и мундир. Я буду солдатом.

Он пришел в смятение, когда увидел, что ему придется надеть девчоночье платье!

— О, так это представление? — спросил он. — Поэтому мы переодеваемся.

Он засмеялся. Ему нравилось участвовать в представлениях.

— Да еще ночью, — добавил он. — Это самое лучшее время для пьес.

— А сейчас, малыш, ты должен вести себя тихо, быстро одеться и делать все, что тебе скажут. Все зависит от этого.

Он кивнул с заговорщицким видом.

— Ты можешь доверять своему малышу, мамочка.

— Я верю, мой дорогой, — сказала я, целуя его.

Было пятнадцать минут одиннадцатого. Аксель очень тщательно рассчитал время, и мы должны были уже отправляться. План заключался в том, что дети с мадам де Турзель должны выйти первыми. Я была против этого, поскольку не могла и подумать, что дети начнут опасную поездку без меня, но с ними будет Аксель до тех пор, пока я не присоединюсь к ним, и это меня утешало.

Мадам де Турзель подняла дофина, а я, взяв дочь за руку, возглавила процессию в апартаменты одного из постельничих, который только за день до этого уехал из Парижа, и его комната была пуста. У меня был ключ от нее, и мы вошли. Из нее мы проследовали во двор принцев через дверь, которая не охранялась. Там уже ждал Аксель. Я едва узнала его в униформе кучера. Посреди дворика стоял простой экипаж, который должен был доставить их к месту встречи на улице де Эшель, на углу площади Маленькой Карусели.

Аксель поднял дофина в карету, за ним последовала принцесса с мадам де Турзель, и Аксель закрыл дверцу. Несколько секунд он смотрел на меня и, хотя не осмелился сказать ни слова, всем своим видом дал понять, что, если потребуется, будет защищать их всей своей жизнью. Затем он взобрался на место кучера, щелкнул кнутом и карета тронулась.

Я почувствовала себя плохо из-за охвативших меня предчувствий. Что если моих детей узнают? Что будет, если мой сын, возбужденный участием в этом приключении, невольно выдаст их? Что будет, если на них нападут? В памяти возникли лица, которые я видела в толпе, я не могла выкинуть из головы картины, как грязные, запачканные кровью руки касаются моих детей.

Но там был Аксель, который защитит их. Его любовь ко мне удесятерит его силы и поможет обмануть толпу.

Но я не должна была стоять во дворе принцев. Если меня узнают, весь план провалится. Я могу накликать беду. Поэтому я быстро прошла во дворец через пустую комнату в гостиную, где со мной попрощались граф Прованский и его жена. Я обняла их и пожелала удачи. Они никогда не были моими друзьями, но невзгоды сблизили нас. Граф был в большей степени реалистом, чем Людовик. Возможно, если бы он был король… Но кто знал? Хотя теперь соперничество прошло. Единственная цель для всех нас — сохранение монархии.

Я услышала, как они прошли через пустые апартаменты. В невзрачных каретах они покинули Тюильри и отправились в путь.

Я оставила короля, когда он беседовал с Лафайетом, и прошла к себе в комнату. Служанки раздели меня, слуги закрыли ставни, и я осталась одна. Посмотрела на часы. Было пятнадцать минут двенадцатого — самые длинные полчаса в моей жизни.

В комнату вошла мадам Тибо. Еще секунда — и я встала с постели, она помогла мне надеть серое платье и черную накидку. Надела также большую шляпу с полями, закрывавшими мое лицо. Я выглядела непохожей на себя, но я была готова.

Мадам Тибо осторожно отодвинула засов на двери, и я собралась выходить, но тут же с ужасом отскочила обратно. За дверью стоял часовой. Я осторожно закрыла дверь и посмотрела на мадам Тибо. Что теперь делать? Они все узнали. Они ждут, когда я выйду, и тогда… тогда они задержат меня. Может, они уже задержали экипаж с детьми? Что случилось с моими детьми, с моим возлюбленным?

Мадам Тибо сказала, что она потихоньку выйдет, и это может привлечь внимание часового, а когда он повернется спиной, я должна осторожно пересечь коридор и проскользнуть в пустые апартаменты. Это был безнадежный план, но другого выхода не было.

Мы так и поступили. У меня всегда была легкая походка, и, подстегиваемая мыслью о детях, я промчалась через коридор на лестницу и вниз. Секунду я стояла, прислушиваясь; не было никаких звуков тревоги. Я проскользнула удачно.

За неохраняемой дверью пустого помещения меня ожидал лояльно настроенный гвардеец, который должен был проводить меня к месту встречи на улице Эшель. Он был переодет посыльным, и я едва узнала его.

— Мадам, — прошептал он, и я почувствовала его возбужденное состояние. Случай с часовым задержал меня почти на десять минут. — Вы должны взять меня под руку.

Я взяла его, и мы пошли через двор принцев, словно посыльный с женой или любовницей. Никто не смотрел на нас.

Пока все идет успешно, подумала я. Скоро я буду вместе с детьми.

Фантастика! Вот я иду по улицам Парижа под руку с посыльным, задевая плечами мужчин и женщин, и никто из них ни разу не посмотрел на меня второй раз. К счастью. Я подумала, что они сказали бы, что они сделали бы, если бы кто-нибудь неожиданно узнал королеву. Но именно об этом я и не хотела думать.

Как мало я знала о нашей столице! Узкие и тихие улочки были мне незнакомы. Я только и знала дворцы, оперу, театры…

Мой сопровождающий неожиданно дернул меня в сторону — к нам приближалась карета, а впереди шли факельщики в ливреях Лафайета. Мы быстро отступили в тень. Я опустила голову, но через вуаль видела генерала. Было мгновение, когда он, знавший меня очень хорошо, мог бы опознать королеву, и это было бы концом всему.

Но в тот момент удача сопутствовала мне. Он не взглянул на женщину в подворотне, и его карета прошла рядом. От подобного потрясения я почувствовала головокружение и услышала, как мужчина рядом со мной прошептал:

— Благодарите Бога, мадам! Счастливое избавление.

— Возможно, — пробормотала я, — он не узнал меня в этой одежде. Он ответил:

— Мадам, вам не так легко скрыть свою внешность. Я поведу вас другой, более длинной дорогой, к улице Эшель. Мы не можем больше рисковать встречей с другими каретами.

— Я думаю, так будет лучше.

— Мы должны поторопиться, поскольку это займет больше времени, а мы и так уже опаздываем.

И вот вместо того, чтобы идти запланированным маршрутом по главным улицам, мы пошли переулками и узенькими улочками, но вскоре мой проводник остановился и заявил, что заблудился.

Я ощутила, как быстро идет время, которое в первые полчаса еле двигалось. Мой сопровождающий был подавлен, я сама в панике. Я представила себе нетерпение Акселя. Даже мой муж к этому времени должен был быть там — мы же видели, как Лафайет покидал дворец, и Людовик, избавившись от него, собирался немедленно уйти.

Почти полчаса мы бродили по улочкам, боясь спросить дорогу, пока наконец мой проводник не издал торжествующий возглас — мы пришли на улицу Эшель.

Они все были там: Аксель, меряющий тротуар, Елизавета, бледная, как привидение, король, выведенный из своего обычного безмятежного состояния, моя дочь успокаивала моего сына, который то и дело спрашивал, когда я приду.

— Мы заблудились, — сказала я, — и Аксель помог мне сесть в экипаж.

В карете каждый пытался меня успокоить. Я почувствовала такое облегчение, что чуть не разрыдалась. Я посадила сына к себе на колени, пока муж рассказывал, как Легко ему удалось ускользнуть.

Король смотрел на свой город, пока мы ехали по нему. Я знала, что он полон печали, он долго противился побегу, ему казалось, что это недостойный поступок по отношению к предкам. Я взяла его за руку и пожала ее, он ответил тем же. И прошептал мне:

— Это не самый короткий путь к заставе Святого Мартина.

— Он… кучер знает дорогу, — ответила я.

— Это не самый короткий путь, — сказал он, и мне захотелось понять, не испытывает ли он чувство некоторой обиды из-за того, что героем этого приключения является мой возлюбленный, а не он сам. Казалось, что он хорошо понимает мою привязанность к Акселю, но, возможно, были какие-то глубины, которых я еще не знала в этом необычном человеке, который был моим мужем.

Экипаж ехал по улице Клиши, на которой заранее укрыли большую карету. Аксель спрыгнул и постучал в дверь. Привратник сказал ему, что большая карета выехала в назначенное время. Удовлетворенный, Аксель вскочил на место кучера и мы продолжили путь.

В половине второго мы проехали заставу и через некоторое время остановились. Мы оцепенели — кареты в назначенном месте не было.

Аксель пришел в замешательство. Он слез с козел, и я слышала, как он начал кричать. Мы сидели не шелохнувшись, а часы все убыстряли свой ход. Сколько времени мы потеряли? Насколько мы опаздываем?

Прошло полчаса, пока Аксель обнаружил большую карету. Кучер, нанятый им, был очень встревожен нашим опозданием и подумал, что лучше спрятать экипаж в незаметном месте. Что он и сделал, а в результате мы потеряли еще полчаса на розыски.

Было уже два часа., В разгар лета ночи самые короткие. Через час или около того нас застигнет рассвет. А к тому времени по плану мы должны были отъехать значительно дальше.

Аксель подогнал нашу карету вплотную к большому экипажу, чтобы мы могли перейти в него, не спускаясь на землю. Мы все разместились, поехали и через полчаса достигли Бонди — места, где, согласно решению короля, Аксель должен был покинуть нас.

У меня теплилась надежда, что он откажется расстаться с нами, но Аксель был от рождения роялистом, он был обязан выполнить распоряжение короля.

Бонди. Место расставания. Мы остановились. Дверь кареты отворилась, и в ней появился наш кучер.

— Прощайте, мадам де Корф, — сказал он.

А сам смотрел на меня.

Король сказал взволнованно, что он никогда не забудет оказанной Акселем услуги ему и его семье.

Аксель поклонился и ответил, что это его долг, и он выполняет его с удовольствием. Он поклонился мне и сказал:

— Ваше величество не должно забывать, что на время этой поездки вы — мадам Рошет, гувернантка.

И в этих словах он умудрился передать свою нежность и преданность.

Аксель вскочил на лошадь, чтобы, согласно договоренности, отправиться верхом в Ле Бурже. Прислушиваясь к цоканью копыт его лошади, я пыталась подавить дурные предчувствия и повторяла про себя, что через два дня мы должны будем встретиться в Монмеди.

Затем мы продолжили нашу поездку. Мы опаздывали на два часа.


Дети заснули, и я была рада этому. Заснул и король. Не снятся ли ему дурные сны? Елизавета, мадам де Турзель и я закрыли глаза. Сомневаюсь, чтобы они заснули, я же знала, что не смогу.

Проснулся дофин. Он проголодался. Я сказала ему, что у нас; будет пикник. Он всегда любил их. Он начал строить различные предположения. Мы должны подобрать месте:

Желательно, чтобы была тень. Это будет пикник — завтрак. Я сказала ему, что мы будем кушать в карете, и показала шкаф с едой и вином. Он пришел в восхищение, а мы сказали ему, что он выглядит странной маленькой девочкой в платице и чепчике, и все так смеялись, обнаружив, что и мы тоже проголодались.

Я подумала, что все кажется другим при дневном свете. Страхи приходят только ночью. И все же нам было крайне необходимо прикрытие темноты. Яркий солнечный свет мог выдать нас. Я вспомнила слова: «Мадам, вас трудно не узнать». Да, это были справедливые слова. Мои портреты рисовали много раз. Они висели в салонах, грубые наброски ежедневно распространялись по всему городу, и хотя, я верю, они имели незначительное сходство с оригиналом, все же народ понимал, кого они изображают. Но пока я смеялась вместе с детьми, поглощая деликатесы, которые подготовил Аксель, считая их подходящими для королевской семьи. И я пыталась не думать, что произойдет в Тюильри, когда наш побег будет обнаружен, если это уже не произошло.

Людовик вытащил карту и стал изучать маршрут, по которому нам предстояло проехать. После Бонди и Клэ, где мы подсадили двух дам, выехавших раньше, мы должны были проследовать через Ла-Ферте на Шалон-сюр-Марн.

Шалон-сюр-Марн! Как я хотела оказаться там — в этом городе мы должны были встретиться с кавалерийским отрядом под командованием молодого герцога де Шуазеля, племянника Моего старого друга, а за этим городом нас будет ждать Буйе, чтобы сопровождать в Монмеди, а в Монмеди — безопасность и Аксель.

Насколько счастливее была бы я, если бы сейчас нас вез Аксель!

Дофин захныкал, так как ему стало жарко. В карете определенно было душно; перегруженная, она тяжело взбиралась на холмы. Мадам де Турзель решила выйти подняться на холм вместе с детьми. Это уменьшит нагрузку, а детям даст возможность немного подышать свежим воздухом и размять ноги.

Это показалось хорошей идеей, но дофину захотелось немного побегать по полю, так что мадам де Турзель и сестре пришлось ловить его. Его веселые крики радовали нас, но минуты летели.

В полдень мы остановились в Пти-Шантри, маленькой деревушке около Шантри. Аксель дал разумный совет менять лошадей в маленьких населенных пунктах, а не в крупных.

Из постоялого двора вышел молодой человек посмотреть на нашу большую карету. Он был весьма говорливым, я слышала, как он болтал с кучером. Он никогда не видел такой великолепной кареты. Ее пассажиры, должно быть, очень богатые и знатные люди. Его фамилия Вале, сказал он, Габриель Вале, он зять почтмейстера. Содержит постоялый двор и часто бывает в Париже.

Он прошел мимо окна кареты, я уверена, чтобы посмотреть, что за люди могут позволить себе путешествовать в таком экипаже. И узнал нас!

Я с тревогой взглянула на Людовика. На нем был грубый парик лакея, за которого он себя выдавал, но массивные черты лица Бурбонов хорошо известны во Франции на протяжении нескольких столетий. Затем Вале посмотрел на меня. Выглядела ли я похожей на гувернантку? Я почувствовала, как на моем лице появляется обычное надменное выражение, как бы сильно я ни старалась избавиться от него, когда соприкасалась с простыми людьми.

Он отошел и направился к почтмейстеру, я увидела, как они стали шептаться. Затем почтмейстер подошел к карете.

Он поклонился, но его слова заставили меня вздрогнуть.

— Ваши величества, это большая честь. И мы будем помнить ее, пока живы. Мы бедные люди, но все, что мы имеем, к вашим услугам.

Людовик, которого всегда трогали любые проявления расположения со стороны его подданных, сейчас был тронут еще больше. В его глазах показались слезы, и он сказал, что очень счастлив оказаться среди друзей.

Почтмейстер сделал знак своей жене и детям, которые подошли к карете и были представлены нам, затем подошла жена Вале и также промямлила, что сознает всю оказываемую ей честь.

— Ваши величества, мы сегодня приготовили гуся, который ждет, чтобы его съели. Если вы окажете нам честь отведать его, то мы, будем глубоко тронуты.

Людовик сразу же почувствовал себя королем. Отказать в подобном приглашении означало бы проявить нелюбезность. Поэтому мы все должны выйти из кареты и отведать гуся с почтмейстером. Дети были в восторге. Это такое удовольствие — выйти из душной кареты. Стало также ясно, что это настроенное лояльно семейство понимает, что мы бежим из Парижа.

Когда мы поели и король объяснил, что обстоятельства требуют от нас, попрощался, хотя ему бы хотелось провести гораздо больше Времени с такими приятными, хорошими людьми. Вале попросил об одолжении. Не мог бы он поехать на карете в качестве форейтора до Шалон-сюр-Марна?

Как мог король отказать в подобной просьбе, связанной с проявлением верноподданнической службы? У нас будет еще один пассажир, но этого нельзя было избежать, и мы отправились в путь. Чтобы показать свое рвение. Вале пытался гнать лошадей так, что в результате две из них пали и повредили постромки. Ремонт занял еще некоторое время, и когда мы прибыли в Шалон, то значительно опаздывали к установленному сроку.

Шалон был более крупным городом, но народ интересовался больше выращиванием винограда и приготовлением вина, чем революцией; наш большой экипаж привлек внимание, но люди лишь пожимали плечами. Какие-то богатые эмигранты. Их сейчас было слишком много, чтобы это могло послужить поводом для значительных пересудов.

Я начала понимать, что было ошибкой брать с собой Вале, хотя он и был самым лояльным из подданных, но он не мог скрыть гордость за оказанную ему честь. Пока вменяли лошадей, один или два человека обратились к нему с расспросами, и он невольно выдал тот факт, что выполняет необычное задание. Люди уже начали с подозрением посматривать на величественный экипаж. Двое детей? Это само по себе вызывало подозрение..

Я была очень рада, когда мы покинули Шалон, хотя король ничего не заметил. Стоило нам выехать из города, как он приготовился вздремнуть.


Мы были недалеко от Понт-де-Сом-Весль; в этом городе, согласно плану, мы должны были встретиться с кавалерией герцога де Шуазеля. Он должен был присоединиться к нам и сопровождать до тех пор, пока мы не достигнем лояльных войск Буйе.

Самое худшее было позади. Мы все могли успокоиться, полагая, что действительно уже приближаемся к концу маршрута.

Жара все усиливалась. Мой сын захотел выйти и сорвать несколько цветочков. Он любил цветы, и ему так не хватало его маленького сада в Трианоне.

— Пожалуйста, мадам Рошет, — сказал он шаловливо, так как я предупредила его, что, согласно пьесе, я его гувернантка, и он не должен забывать об этом.

Проснулся король и сказал, что он считает, желание дофина следует выполнить, и нам всем будет приятно сделать короткую остановку.

И вот громоздкий экипаж остановился у края дороги, мадам де Турзель и Елизавета вышли вместе с детьми. Дофин стал собирать цветы и подносить их мне.

Я хотела, чтобы мы продолжили путь, но король сказал, что еще несколько минут ничего не изменят, и сидел, благодушно улыбаясь, наблюдая за детьми через раскрытую дверь.

Вдруг мы услышали цокот копыт мчащейся во весь опор лошади, и вскоре показался всадник. Он мчался прямо к нам, но, поравнявшись с экипажем, не остановился, а только придержал лошадь. Он прокричал:

— Будьте осторожны. Ваш план раскрыт. Вас задержат!

Прежде, чем мы сумели его расспросить, он ускакал прочь.

Мы попросили, чтобы все вернулись в карету, и король дал указание немедленно тронуться в путь.

Скорее в Понт-де-Сом-Весль, где нас должен ожидать отряд кавалерии. Городок выглядел пустынным. Пока меняли лошадей, к нам подъехал кавалерийский офицер.

— Где герцог де Шуазель? — спросил король.

— Он уехал, сир, — последовал ответ.

— Уехал? Но он получил распоряжение встретить нас здесь.

— Вы не прибыли в назначенное время, сир. Он не мог понять запутанное послание мосье Леонара, и господин де Шуазель предположил, что вы не выехали из Парижа и что план отменяется.

— У него были распоряжения ждать.

— Да, сир, но он опасался волнений. Люди спрашивали, почему здесь на дороге стоят войска, и прошли слухи, что великолепная карета, достаточно большая, чтобы в ней разместилась королевская семья, движется по дороге. Возникли столкновения между крестьянами и солдатами, поэтому господин де Шуазель уехал в Клермон и направил мосье Леонара с сообщением к маркизу де Буйе.

Теперь я испугалась. Я вспомнила цепочку неудач, которая вызвала задержки — часовой, очень неприятная встреча кареты Лафайета, вынудившая нас изменить маршрут. Это было только начало. Затем поиски большой кареты… Одна неудача наслаивалась на другую. Нам не следовало задерживаться, чтобы есть гуся. Мы не должны были позволять детям выходить для отдыха по дороге. Я понимала, что за все это не следует винить только судьбу.

— Мы должны продолжить путь, — заявила я. — Мы поедем без эскорта. Нам не удалось получить помощь от гусар Шуазеля, но в Сент-Мену будут драгуны, и мы должны соединиться с ними как можно скорее В тревоге мы продолжили путь.

Когда мы прибыли в Сент-Мену, я поняла, что здесь все не так. Совсем не так, как планировал Аксель. О, почему он не поехал с нами? Мне это казалось самой большой неприятностью из всех. Город был полон солдат, и это, естественно, возбудило любопытство населения. Что-то необычное должно произойти в их городе. Что?

И вот в этот город, полный подозрений, вкатилась самая великолепная большая карета, которая когда-либо была создана, а ее пассажирами были двое детей, лакей до удивления похожий на короля, гувернантка с надменным видом и русская знатная дама, которая не может скрыть свое почтительное отношение к лакею и гувернантке, а также тихая девушка, которая вроде бы является служанкой, но выглядит принцессой.

Кто эти путешественники? Конечно, богатые эмигранты, но слишком уж необычные эмигранты, и они очень напоминают одно весьма знаменитое семейство.

Как я узнала позднее, сын местного почтмейстера некий Жан Батист Друэ был страстным революционером. Он зловеще посмотрел на нас, но не узнал, однако слух уже распространился. Должно быть, лишь после того, как мы поменяли лошадей и находились на пути в Варенн, кто-то сообщил Друэ новость: король и королева бежали из Парижа и направляются по этой дороге в Монмеди.

Было десять часов, когда мы прибыли в Варенн. Король спал, а я чувствовала, что не смогу спокойно уснуть, пока не прибуду в Монмеди. Было уже совсем темно.

Мы проезжали под аркой городских ворот, где было достаточно места для нашей большой кареты, когда нам неожиданно приказали остановиться. Послышался голос:

— Паспорта!

Мадам де Трузель достала фальшивый документ, которым Аксель снабдил ее и в котором указывалось, что она является мадам де Корф из России, путешествующей вместе со своими детьми и слугами.

Я не узнала в человеке, взявшем паспорт, Жана Батиста Друэ с почтовой станции в Сент-Мену, но почувствовала, что он дрожит от возбуждения.

— Этот паспорт не в порядке, — заявил он, и, хотя обращался к мадам де Трузель, сам внимательно смотрел на меня.

— Я заверяю вас, что он в порядке, — запротестовала мадам де Турзель.

— Извините, но я должен показать его мэру города, и прошу вас следовать за мной к его дому.

— Что? — вскричала мадам де Турзель в смятении. — Следовать всем нам?

— Да, мадам, всем вам. Вас проведут в дом господина Сосса.

Я выглянула в окно и увидела, что карета окружена молодыми людьми, и все они с кокардами революции.

Карета медленно двинулась и остановилась у какого-то дома. Король не проявлял никаких признаков тревоги. Он прошептал:

— Это ерунда. Просто проверка паспорта. Он в порядке. Ферзен побеспокоился об этом.

Господин Сосс был не только мэром, но лавочником и юрис-консультом Ваненна. Кроткий, спокойный человек, я сразу поняла это, боявшийся угодить в скверную историю.

Он бегло просмотрел паспорт и заявил, что документ в порядке и мы можем сразу же ехать.

Но Друэ был страстным революционером. Он вскричал:

— Это король и королева! Не собираетесь ли вы, господин Сосс, стать предателем и дать им возможность проскользнуть между пальцев народа?

Господин Сосс встревожился, а к тому времени у его дверей уже собралась толпа.

Он посмотрел на нас с извиняющимся видом, и я прочитала уважение в его глазах. Он узнал нас… Так же, как Друэ.

— Я сожалею, — сказал он, — но вы не можете покинуть Варенн сегодня ночью. Я предлагаю вам свое гостеприимство — все, чем я располагаю.

Я поняла, что все кончено. Отчаяние охватило меня. Вокруг дома собирались люди. Я слышала их крики. Снова собирался повториться ужасный октябрь.


Я слышала пронзительные крики толпы. Из окна могла разглядеть косы и вилы.

Только бы это снова не повторилось! Я подумала, зачем мы предприняли эту попытку? Почему мы не догадались, что Бог против нас? Не Бог, подумала я, а мы сами навлекли это на себя.

Однако семейство Сосса отнеслось к нам по-дружески. Для нас подготовили хорошую еду, и этим ясно дали понять, что они не хотят нам ничего плохого, а лишь удачи. Если бы можно было воспрепятствовать нашему задержанию, то они сделали бы это. Как бы то ни было, в своем скромном доме они относились к нам, как к своим суверенам. Хотя и не осмеливались помочь нам бежать. Это стоило бы им жизни, — И какая польза от попытки бегства, когда толпа окружила дом?

Друэ собирал революционеров по всему Варенну. Он, без сомнения, мысленно представлял себе, какая громкая слава выпадет на его долю. Человек, предотвративший побег короля и королевы!

Я поражалась, как король может есть перед лицом всего того, что произошло. Его аппетит в подобных обстоятельствах удивлял меня. Пока он ел, два солдата проложили себе дорогу в дом, и когда я их увидела, мое настроение поднялось — они были из подразделения настроенных лояльно нам драгун.

Их звали де Даме и Жожеле, и они рассказали нам, что привели с собой в город роту солдат, но их люди, увидев собирающихся революционеров и зная, что король и я являемся узниками, дезертировали. У них нет никакого желания вызвать гнев вождей революции, помогая бежать королю и королеве.

Вскоре после этого прибыл сам Шуазель, его сопровождала только небольшая группа солдат, и он также был вынужден силой прокладывать себе путь к нашему дому.

Он сообщил, что схватка была жестокой и он был вынужден нанести раны некоторым из тех, кто пытался задержать его. Он заявил, что разработанный план провалился и сейчас необходимо придумать новый.

— Я направил уведомление Буйе и не думаю, что пройдет много времени, пока он присоединится к нам. Я предлагаю, сир, чтобы мы пробились из Варенна и направились в Монмеди, тогда мы непременно встретим там Буйе. С ним будут верные войска, и никто не посмеет напасть на нас. Мы можем доставить ваши величества в безопасное место.

— Это отличная идея! — вскричала я. — Мы должны следовать ей.

Но король покачал головой.

— Я неоднократно заявлял, что не возьму на себя ответственность за пролитую кровь моего народа. Если мы попытаемся силой проложить путь отсюда, то многие будут убиты. Эти люди на улице полны решимости не выпустить нас.

— Это толпа, — сказал Шуазель. — У них есть вилы, но это ничто по сравнению с нашим оружием.

— Как я сказал, может произойти кровопролитие. Кто знает, а вдруг пострадают королева или дофин!

— Мы можем защитить ребенка, — ответила я. — Я готова воспользоваться этой возможностью.

— Я никогда не разрешу этого — заявил король. — Даже если мы все будем в безопасности, все-таки несколько моих подданных будет убито. Нет, нет. Мы должны подождать прибытия Буйе. Когда народ увидит его, то поймет, что бессмысленно сражаться против него и его армии. Это вынудит людей вернуться в дома и даст возможность нам мирно продолжать путь.

— Но, сир, вполне возможно, что революционеры могут решить отправить ваши величества обратно в Париж до того, как сюда прибудет Буйе.

— Это шанс, которым мы должны воспользоваться. Я не возьму на себя кровопролитие.

Я заметила упрямое выражение на его лице я поняла, что он действительно так думает.

Я поняла также, что все зависит от того, прибудет ли Буйе вовремя в Варенн.


Я не сомкнула глаз в течение всей этой ужасной ночи. Я слышала голоса у дома, видела Отблески факелов.

Я молилась про себя. Лишь бы это снова не повторилось! Больше я не смогу выдержать. Пусть прибудет Буйе… или пусть придет быстрее смерть, но только не это. Ужас воспоминаний снова охватил меня — переезд из Версаля в Париж… толпа… грязная толпа… запах крови… ужасные злобные, свирепые лица, непристойные слова на отвратительных губах. Я ненавидела их, спаси мня Бог, это был сброд; ими двигала не любовь к стране, а пристрастие к жестокости. Я подумала: лучше умереть сейчас, чем снова страдать. И дети, невинные дети, должны будут подвергнуться подобному унижению; их ждет ужасное познание всего самого грубого в мире, что может пройти перед их невинным взором. О, Боже, пощади нас!

Людовик спал. Я почти ненавидела его. Разве он мужчина — спать, когда мы все находимся в такой опасности? Он хочет избежать кровопролития… он не хочет нанести ущерб своим дорогим детям, его детям… этим орущим животным, которых он называет своими детьми. Почему Акселя нет с нами? Аксель бы проложил путь через толпу.

Как я пережила эту ужасную ночь, я не знаю. Но наступил рассвет, и с первыми лучами дня шум «вокруг дома усилился.

Я пыталась закрыть глаза, пыталась заснуть. Если бы я только могла заснуть на несколько минут, как Людовик проспал всю ночь.

Стук в дверь напугал меня. Я услышала тяжелые шаги поднимающихся по лестнице, и два человека вломились к нам.

Я узнала одного из них — человека по фамилии Ромеф, сопровождавшего нас под охраной в Тюильри. Другого звали Байон.

Они объяснили, что прибыли по распоряжению Национального собрания. Один из них вручил королю документ. Я прочитала его вместе с ним. Его права приостанавливались, а эти двое посланы для того, чтобы воспрепятствовать дальнейшей его поездке.

Я скомкала бумаги и отбросила в угол комнаты.

Они беспомощно наблюдали. По крайней мере, у них осталась хоть капелька стыда.

Король спокойно сказал:

— Маркиз де Буйе находится на пути к Варенну. Если вы попытаетесь силой вернуть нас в Париж, то может произойти кровопролитие.

— Согласно распоряжению господина де Лафайета мы находимся здесь, чтобы вернуть вас обратно в Париж, сир.

— А как быть с распоряжениями вашего короля? — спросила я с негодованием.

— Мы обязаны подчиняться собранию, мадам.

— Мне хотелось бы избежать кровопролития, — заявил спокойно Людовик. — Я не хочу сражаться со своим народом. Когда маркиз де Буйе прибудет, я уеду отсюда, а из того места, куда мы направимся, постараюсь прийти к соглашению с теми, кто делает эту революцию. Ромеф посмотрел на своего спутника.

— Мы можем подождать до тех пор, когда прибудет маркиз, — высказал он предположение, — поскольку нам не дали указаний, когда мы должны вернуться в Париж.

Байон не разделял его лояльного отношения.

— Вы что, дурак? — требовательно спросил он. — Буйе — это армия. А что есть у народа, кроме вил и нескольких ножей? Мы должны отправиться в Париж до того, как прибудет Буйе.

— Мы устали, — сказала я. — Есть же дети, это необходимо учитывать.

Байон не ответил. Он вышел из дома, и я слышала, как он обратился к толпе.

Ромеф посмотрел на нас с извиняющимся видом и сказал:

— Вы, Ваши величества, должны подумать обо всем, что могло бы задержать отъезд. Как только прибудет Буйе — вы спасены.

— Благодарю вас, — сказала я тихо. Байон вернулся. Я уже слышала крики, раздававшиеся у дома:» В Париж!»

— Подготовьтесь к немедленному отъезду, — заявил Байон.

— Не надо пугать детей, — обратилась я к нему. — Они устали. Они должны как следует поспать.

— Разбудите их немедленно, мадам. Мадам де Турзель и мадам Ньювиль разбудили их. Дофин посмотрел на Байона и Ромефа и закричал от удовольствия.

— Теперь у нас есть солдаты! Вы едете с нами?

— Да, монсеньор дофин, — ответил Байон.

Даже солдаты согласились, что мы должны поесть перед отъездом, и госпоже Сосс приказали приготовить еду. Я увидела в ее лице решимость как можно больше растянуть время приготовления пищи, что она и сделала.

Байон проявлял нетерпение. Он предупредил ее, что люди могут весьма недоброжелательно отнестись к медлительной хозяйке, которая задерживает выполнение их распоряжений. Бедная госпожа Сосс делала все, что могла, чтобы помочь нам. Такие люди, как она и Ромеф, придавали большую надежду в это трудное для нас время.

Я хотела есть, но не могла. Лишь король и дети отдали должное кушаньям госпожи Сосс, которая так долго их готовила.

— Теперь поехали, — заявил Байон. Все еще не было никаких признаков Буйе. Все кончено, подумала я. Нам больше не удастся найти какой-либо предлог для задержки. О, Бог, пошли Буйе! Пожалуйста, дай нам эту возможность.

— Пошли, — сказал грубо Байон. — Уже достаточно было задержек.

Он торопил нас к двери, когда мадам Ньювиль издала слабый крик и упала на пол; она разбросала руки, послышались странные звуки, как бывает при конвульсиях. Я склонилась над ней и поняла, что она притворяется. Я закричала:

— Пригласите врача!

Байон, ругаясь, отдал распоряжение, и следом каждый, находившийся вне дома, требовал доставить врача как можно быстрее.

Все то время, пока я следила за мадам Ньювиль, лежащей на полу, я молилась:» О, Боже, пошли Буйе «.

Но пришел доктор, а не Буйе, и мадам Ньювиль не могла больше притворяться. Ей дали микстуру и помогли подняться на ноги. Она покачнулась и снова бы упала, но Байон поддержал ее и с помощью доктора потащил к карете.

Никаких признаков Буйе.

— В Париж! — кричала толпа. Больше нельзя было ждать.

Ничего не поделаешь. Мы вынуждены были позволить вывести мадам Ньювиль из дома. Когда мы появились, раздались громкие крики. Я крепко держала дофина за руку, слишком опасаясь за него, чтобы бояться самой.

Это снова началось… Я никогда не забуду эту унизительную поездку… На этот раз более продолжительную — не из Версаля, а из Варенна в Париж.

Возвращение в Париж продолжалось три дня. После приезда из Версаля я считала, что познала всю глубину унижений, ужаса, неудобства и страданий; теперь мне предстояло узнать, что бывает еще хуже.

Стояла невыносимая жара, но мы не могли умыться или переменить одежду, и вдоль всего пути стояли эти орущие, кричащие дикари. Я не могу назвать их людьми, поскольку всякое подобие человеческой доброты и достоинства, кажется, покинуло их. Они изрыгали оскорбления главным образом в мой адрес. Я была козлом отпущения, к этому я уже привыкла.

— Долой Антуанетту! — кричали они. — Антуанетту на виселицу!

Очень хорошо, подумала я, но быстрее, быстрее. Я с большой охотой пойду на это, только бы мои дети были свободны. Пусть бы они жили жизнью простого дворянства… Пусть я умру, если именно этого вы хотите.

Они выделили двух членов Национального собрания — Петиона и Барнава — для нашей охраны. Думаю, они были неплохими людьми, сейчас я в этом уверена. Есть разница между толпой и теми, кто верит, что революция делается во благо Франции, чье кредо — свобода, равенство, братство; они готовы обсуждать это за столом переговоров, и Людовик готов предоставить им то, чего они хотят. Люди вроде этих двух далеко отстоят от тех животных на улице, которые выкрикивают ругательства в наш адрес, требуют нашу голову и… другие части тела, жаждут крови и смеются от дьявольской радости при мысли, что она прольется. О, да, эти люди были другими. Они беседовали с нами, по их мнению, рассудительно. Они сказали нам, что мы простые люди. Мы не заслуживаем привилегий только потому, что родились в другом слое общества. Король слушал серьезно, склонный согласиться с ними. Они говорили о революции и о том, чего они хотят от жизни, и о неравенстве: неразумно предполагать, что народ согласится постоянно жить в нужде, в то время как определенная часть общества тратит на одежду такую сумму, которая могла бы прокормить какую-либо семью в течение года.

Дофину понравились эти два человека, а он им. Он прочитал слова на пуговицах их формы:

« Жить свободно или умереть «.

— Вы будете жить свободными или умрете? — спросил он их серьезно, и они заверили его, что будут жить.

Я чувствовала, что Елизавета и мадам де Турзель вот-вот готовы взорваться. И поняла, что только я могу удержать их. Я заняла позицию снисходительного безразличия. Это не нравилось толпе, но заставляло относиться ко мне с некоторым уважением. Мы были вынуждены поднять в карете шторы, чего от нас постоянно требовали, и Варнав с Петионом советовали сделать это, так как настроение толпы становилось все более неистовым. Люди подходили к окну и выкрикивали ругательства в мой адрес, а я смотрела прямо перед собой, как будто их не существовало.

— Продажная девка! — кричали они, но я делала вид, что не слышу. Они насмехались, но мое поведение все же оказывало влияние на них.

Для нас в карету принесли еду, народ закричал, что хочет видеть, как мы будем есть. Елизавета испугалась и предложила поднять занавески, но я отказалась это сделать.

— Мы должны сохранять чувство собственного достоинства, — сказала я ей.

— Мадам, они разнесут карету, — заявил Барнав.

Но я понимала, что стоит нам поднять шторы — и мы упадем в собственных глазах, и отказалась сделать это до тех пор, пока не пожелала выбросить кости съеденной курицы, и сделала это, швырнув их прямо в толпу, как будто окружающие не существовали для меня.

Из двух сопровождающих Петион был более одержимым, а Барнав, как я заметила, восхищается мною. Ему понравилось мое отношение к толпе, и я заметила, что у него меняются представления о нас. Он думал, что надменные аристократы отличаются от обычных людей, и был поражен, когда я обратилась к Елизавете и назвала ее» сестричкой» или когда она обращалась к королю, называя его «братом». Они были удивлены тем, как мы разговариваем с детьми, на них заметное впечатление произвела взаимная привязанность членов нашей семьи.

Они, должно быть, многие годы питались сведениями из абсурдных скандальных листков, распространяемых по столице. Они считали меня чудовищем, не способным на нежные чувства, — Мессалиной, Катериной Медичи.

Вначале Петион попытался дерзко говорить об Акселе. Ходило много слухов о наших взаимоотношениях.

— Мы знаем, что ваша семья выехала из Тюильри в обыкновенном фиакре и что им управлял человек шведской национальности, — сказал он.

Я испугалась. Значит, они знают, что Аксель вывез нас!

— Мы хотим, чтобы вы назвали нам имя этого шведа, — продолжал Петион, и я могла заметить по блеску его глаз, что ему доставляет удовольствие говорить о моем возлюбленном в присутствии мужа.

— Не думаете ли вы, что я знаю имя наемного кучера? — презрительно спросила я.

А надменный взгляд, который я на него бросила, отбил у него дальнейшую охоту поднимать этот вопрос.

Петион был дурак. Когда Елизавета заснула, а она сидела рядом с ним, ее головка склонилась на его плечо, и я поняла по его самодовольному виду и по тому, как он сидел неподвижно, что он решил, будто она сделала это умышленно. Что касается Барнава, то его отношение ко мне с каждым часом становилось все более и более почтительным. Думаю, если бы нам предоставилась возможность, то мы смогли бы разубедить этих двух человек в их революционных идеях, и они стали бы нашими преданными слугами.

Таковы были наиболее приятные моменты кошмарной ночной езды. Она живо помнится мне и сейчас, весь этот ужас все еще преследует меня.

Мы устали, покрылись грязью, волосы не причесаны, жара казалась еще более непереносимой, чем раньше, толпы народа все возрастали, их настроение было враждебным.

Когда кто-то выкрикнул «Да здравствует король!», толпа набросилась на него, и ему перерезали горло. Я увидела кровь прежде, чем успела отвернуться.

Вот и Париж — тот самый город, в котором целую вечность назад, как мне однажды сказали, двести тысяч человек влюбились в меня. Теперь все они сгрудились вокруг нашей кареты.

На меня взглянуло лицо — губы искажены злобой, губы, которые, насколько помнится, я когда-то целовала.

То был Жак Арман, маленький мальчик, которого я нашла на дороге и воспитывала как своего сына до тех пор, пока у меня не появились собственные дети.

Не слетаются ли подобно стервятникам все мои прошлые грехи и легкомысленные поступки, чтобы увидеть мой конец?

Я прижала к себе сына, я не хотела, чтобы он видел происходящее. Он захныкал. Ему это не нравилось. Он хочет смотреть на солдат, заявил он. Ему не нравятся эти люди.

— Мы скоро будем дома, — сказала я ему. Дом — это мрачная, сырая тюрьма, из которой мы бежали всего несколько дней назад. Я была почти рада, когда мы прибыли в Тюильри и оскорбления и кровожадные угрозы остались позади.

Мы бесславно вернулись домой. Измотанные, несчастные, мы прошли в наши старые апартаменты.

— Все кончено, — сказала я. — Мы снова там, откуда пытались бежать.

Но, конечно, это не соответствовало истине. Мы сделали шаг к катастрофе.

Больше не существовало короля и королевы Франции. Я знала это, хотя мне еще никто ничего не говорил.

Я сняла шляпку и распустила волосы.

Прошло так много времени, когда я смотрелась последний раз в зеркало. Несколько секунд я пристально рассматривала незнакомую женщину с воспаленными глазами, лицо, покрытое пылью дорог, порванное платье. Но не это поразило меня.

Мои волосы, которые мадам Дюбарри называла «рыжими», а портнихи Парижа сравнивали с цветом золота, стали совсем седыми.