"Исповедь королевы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Глава 9. Тюильри и Сен-Клу

Я весьма благодарен тебе за все, что ты говоришь относительно моего друга (Марии Антуанетты). Поверь мне, моя дорогая Софи, она заслуживает все те чувства, которые ты к ней испытываешь. Она самый совершенный человек из всех, которых я когда-либо знал или буду знать…

Аксель де Ферзей — своей сестре Софи

Со страшным ощущением обреченности я вступила в Тюильри. В этом дворце уже давно не жили, он отсырел, от него веяло холодом. Переходы были такими темными, что даже днем их нужно было освещать масляными лампами, которые сильно чадили. Мы очень устали и единственное, чего хотели, — спать. Дофин заявил, что он голоден, его глаза слипались, но он сказал:

— Как скверно все здесь, мама. Поедем сейчас же домой.

— Почему, дитя мое? Здесь жил Людовик XIV и чувствовал себя не плохо. Нам не следует быть взыскательнее его.

— Но почему ему здесь нравилось?

— Возможно, ты поймешь это позже.

Он был слишком сонный, чтобы задавать дальнейшие вопросы, и я была рада этому.

Я пыталась заснуть на подготовленной второпях постели, но не могла; лежала с открытыми глазами, мне казалось, что я слышу крики людей, ощущаю движение кареты и вижу окровавленные головы на пиках. Хотелось бы знать, что с нами теперь будет.

Король крепко спал.

Утром мое настроение несколько улучшилось.

Солнце высветило жалкий вид дворца, но все же при дневном свете он выглядел лучше, и я подумала, что если мы пережили ночь, то это все-таки уже успех.

Король был полон оптимизма.

— Мы попросим привезти сюда мебель из Версаля, — сказал он. — Я уверен, что мой народ желает, чтобы мы были размещены должным образом.

Невероятно, но он все еще верил в любовь народа.

Наши верные слуги разыскали для нас немного еды, и мы смогли осмотреть дворец. Единственная его часть, которая содержалась в порядке, глядела на сад. На первом этаже было несколько комнат, в которых можно было жить, и они стали спальней короля, спальней Елизаветы и спальнями дофина и его сестры, одну комнату отвели под гостиную, и несколько комнат предназначили для приемов; в нижнем этаже устроили мою спальню с четырьмя примыкающими комнатами. Лестничный пролет соединял все эти апартаменты, чтобы мы в случае необходимости могли быстро собраться все вместе.

Но оказалось, что нас не хотят оставить в покое — с наступлением утра снова начали собираться толпы. Сын услышал их шум и прибежал ко мне.

— Мой Бог, мамочка, — закричал он, — неужели опять повторится вчерашнее?

Я пыталась успокоить его, но донеслись крики женщин, чтобы я появилась на балконе. Я вышла, думая, как и вчера, что вполне могу там встретить смерть, но на этот раз толпа была настроена иначе, я это сразу заметила, — она была более спокойной. Здесь собрались жители Парижа, они твердо стояли за революцию, но не были уголовниками и проститутками, приходившими в Версаль. Я сразу же почувствовала различие и подумала, что смогу говорить с ними.

При моем появлении установилась тишина. Я поняла, что они уважают мою смелость и способность без страха появиться перед ними.

Я сказала:

— Друзья мои, вы должны знать, что я люблю мой славный город Париж.

— О, да, — раздался голос, — так сильно, что 14 июля вы хотели осадить его, а 5 октября собирались убежать за границу.

Послышались одобрительные возгласы и смех, но как это все отличалось от вчерашнего.

— Мы должны перестать ненавидеть друг друга, — сказала я, и снова установилась тишина. Затем кто-то воскликнул:

— Ей не откажешь в смелости, этой австриячке.

Снова тишина и затем:

— Да здравствует королева!

Когда я вернулась в комнату, то почувствовала большое облегчение, но поняла, что никогда больше не повторится прошлое. Ждут большие перемены. Да, это необходимо — не будет расточительных балов, нарядов от Розы Бертен, никаких изменений в Трианоне. Я не хотела их. Я могу довольствоваться своими детьми, моим возлюбленным, добрым и заботливым мужем.

Я села писать Мерси, советуя ему держаться подальше от двора в течение некоторого времени, так как опасалась, что австрийского посла сочтут врагом, и, без сомнения, он будет подвергаться опасности.

«Если бы нам удалось забыть, где мы и каким образом сюда попали, то мы были бы довольны настроением народа, особенно сегодня утром. Я надеюсь, что не будь нехватки хлеба, многое можно было бы разрешить… Никто не сможет поверить в то, что было пережито за последние двадцать четыре часа, но все, что можно себе представить, окажется гораздо меньше того, что нам еще предстоит пережить».

В комнату вошел король и сказал:

— Я слышал, как люди аплодировали тебе. Это конец революции. Теперь мы введем новый порядок — наилучший для всех нас.

Я обняла его, хотя на самом деле была не согласна с ним. Я не могла забыть, что, каким бы сдержанным ни было сегодня настроение народа, мы оставались пленниками.

Я сказала мадам Кампан, когда узнала, что нас собираются насильно перевезти из Версаля в Тюильри: «Когда короли становятся пленниками, им осталось жить не так уж много».

Настроение народа определенно изменилось, так как в течение следующих нескольких дней из Версаля стала прибывать мебель. Во дворце в течение всего дня работали плотники и обойщики, а в короткое время те апартаменты, которые мы выбрали для себя, приобрели более подходящий для королевской резиденции вид. Королевские телохранители, набранные из дворянских семей, были, конечно, распущены, и их заменили национальные гвардейцы Лафайета. Нам это не очень нравилось, так как эти люди были любопытны, плохо воспитаны и вторгались в нашу частную жизнь.

Я боялась, что мой сын может по несознательности обидеть этих стражников, и внушала ему дружественно относиться к ним. Это было для него нетрудно, он расспрашивал их, беседовал с ними, и они находили его лепет приятным.

Он был уже достаточно взрослым, чтобы задумываться о том, что происходит, сравнивать теперешнюю жизнь с прошлой; мы все пытались скрывать в его присутствии наши опасения и хотели убедить его в естественности происходящего.

Однажды он подбежал к королю и проговорил:

— Папа, я хочу сказать тебе что-то очень серьезное.

Отец улыбнулся и сказал, что был бы рад услышать подробнее об этом серьезном деле.

— Вот что я не понимаю, папа, — сказал дофин, — почему люди, которые раньше так тебя любили, все сразу на тебя рассердились. Что ты сделал, что они стали такими злыми?

Король посадил мальчика на колено и произнес:

— Я хотел сделать людей более счастливыми, чем они были раньше, но мне необходимы были деньги, чтобы оплатить издержки на войны, поэтому я обратился к народу с просьбой о деньгах.

Но все в парламенте, были против этого и заявили, что только народ имеет право дать согласие на это. Я попросил видных граждан всех городов, уважаемых за свое происхождение, состояние или талант, прибыть в Версаль. Их собрание называется Генеральные штаты. Когда они съехались, то попросили, чтобы я уступил, чего я не мог сделать, если я себя уважаю, или же из-за того, чтобы быть справедливым к тебе, когда ты станешь однажды их королем. За то, что случилось в последние несколько дней, несут ответственность нехорошие люди, подбившие народ восстать. Ты не должен думать, что в этом виноват весь народ.

Я не знаю, понял ли мальчик все это, но он серьезно кивал головой, и после этого разговора казалось, что он расстался со многими детскими забавами.


Мрачная зима продолжалась. Мы втянулись в новую жизнь, значительно отличавшуюся от старой. Казалось, от Версаля и Малого Трианона нас отделяют годы. Изменилась и я.

Мне уже тридцать четыре года, и я получила жестокий урок. Я начала понимать, что если бы вела себя иначе, то народ бы не бросался оскорблениями в мой адрес. Они не ненавидели короля так, как меня.

Я настолько изменилась, что выбрала эти апартаменты на нижнем этаже, чтобы жить отдельно от своей семьи и размышлять в одиночестве. «Как странно, что я, которая никогда не могла сконцентрироваться на любом вопросе, не интересовавшим меня более, чем на несколько секунд, сейчас стремилась к самопознанию.

Я могла часами заниматься писанием, излагая то, что случилось в прошлом и что я продолжаю делать. Я превратилась из легкомысленной девочки в женщину. Подобная перемена была неожиданной, но ведь неожиданной была и перемена моего положения. Я чувствовала себя так, будто прожила всю жизнь в бесконечных страданиях.

« Чем несчастнее я становлюсь, — писала я Мерси, — тем сильнее возрастает во мне привязанность к моим истинным друзьям. С каким нетерпением жду я мгновения, чтобы вновь свободно видеть вас, говорить с вами, выразить вам свои чувства, которые с полным основанием питаю к вам всю жизнь «.

Наконец я поняла значение Мерси и теперь отчетливо видела, что все могло бы быть иначе, если бы я прислушивалась к предупреждениям его и моей матушки.

Во время этой ужасной зимы дни казались длинными и однообразными. Большим утешением для меня служили дети и Аксель, который часто меня посещал. Я приходила в классную комнату, когда аббат Даву давал уроки моему сыну, и видела, как ему было трудно сконцентрировать внимание, что живо напомнило мне мои детские годы, и я вынуждена была делать сыну замечания.

— Но, мамочка, — заявлял он серьезно, — здесь так много солдат, и с ними гораздо интереснее, чем с этими уроками.

Великие воины, напомнила я ему, также были вынуждены учить уроки.

Каждый день мы все посещали мессу и потом ели все вместе. Мы сблизились больше, чем когда-либо, мы жили, как семья буржуа, сидя за столом с детьми, которые принимали участие в разговорах.

Бедная Аделаида и Виктория очень сильно изменились. Софи умерла, и они часто повторяли:» Счастливая Софи. Разве она могла бы все это разделить с нами «. Но они больше не враждовали со мной, несчастье изменило их тоже. У них было достаточно здравого смысла понять, что скандальные сплетни, распространявшиеся обо мне в прошлом, сыграли заметную роль в том, что мы оказались сейчас в подобном положении, и они жалели об этом. Я думаю, они удивлялись, что я не таю на них зла. У меня не было времени заниматься местью, это просто не доставило бы мне их, проживших так долго в обществе, которое теперь разрушалось у них на глазах, оставляя их беззащитными.

После обеда король тяжело опускался в кресло и погружался в сон или же шел спать в свои апартаменты. Он вел себя ласково со всем семейством и всегда мог утихомирить взрывы истерики тетушек, от которых они иногда не могли удержаться. Им так не хватало старых времен, они более, чем кто-либо из нас, не могли приспособиться к новому режиму.

Я жила только в ожидании визитов Акселя. Мы не могли уединяться, а проводили время в беседах шепотом. Он говорил мне, что не может успокоиться, пока я здесь, в Париже. Он постоянно вспоминает о той ужасной поездке из Версаля в Париж.

— Этот сброд, как я ненавижу их! Как я презираю их! Бог знает, что они могут сделать с вами. Какими словами я могу описать свои страдания, когда знаю, что вы в их руках? Я говорю вам, что не смогу успокоиться до тех пор, пока вы не выберетесь из этого города. Я хочу, чтобы вы прямо сейчас отправились туда, где, я знаю, вы будете в безопасности.

Я слушала с улыбкой. Его любовь, привязанность детей и нежность мужа — вот из-за чего мне стоило жить.

И во время долгой зимы темой бесед моего возлюбленного была одна — побег. ***

Спустя некоторое время мои страхи немного улеглись. Мы были на положении узников, но по крайней мере в Тюильри у нас было какое-то подобие двора. Нас постоянно посещал Лафайет, заверявший короля, что он его верный слуга. У Лафайета были хорошие намерения, и в этом отношении он не очень отличался от Людовика. Ему никогда не удавалось оказаться на месте в важный момент, он всегда запаздывал, когда было необходимо незамедлительно принять решение, и действовал слишком быстро, когда нужно было учесть все обстоятельства. Но мы были ради его дружественному расположению.

У него имелись доказательства, что герцог Орлеанский помогал организовать поход на Версаль, и Лафайет был уверен, что те люди, которые клялись, что видели герцога в надвинутой на лоб шляпе, не ошибаются, и поэтому считал, что его необходимо сослать туда, откуда он больше не сможет вредить.

Король не мог поверить, что его собственный кузен способен оказаться предателем. Но Лафайет кричал:

— Сир, его план заключается в том, чтобы лишить вас трона, а самому стать регентом Франции. Сам факт его рождения делает подобный план вполне реальным.

— Какие у вас есть доказательства? — спросил король в смятении.

— Множество, сир. И я могу достать их еще больше. Толпу, которая шла на Версаль, подстрекали мужчины в женской одежде, а вовсе не парижанки, как мы привыкли считать. Это были платные подстрекатели, а одним из тех, кто организовал поход на Версаль, был монсеньор Орлеанский.

— Это невозможно, — возражал король, но я сказала ему, что в это можно поверить. Представители Орлеанского дома стали моими врагами с первых дней моего приезда во Францию, и я вполне верю в это.

Король беспомощно посмотрел на меня, а Лафайет, уверенный теперь в моей поддержке, продолжал:

— Сир, некоторые слышали выкрики:» Да здравствует Орлеанский, наш король Орлеанский!»Я думаю, что это все объясняет. Он планирует свергнуть вас и королеву и самому занять ваше место. Его необходимо выслать из страны.

— Пусть уезжает в Англию, — заявил король. — Но я думаю, необходимо указать, что он едет по моему заданию. Я не хочу публично обвинять своего кузена в предательстве.

Итак, герцог Орлеанский был отправлен в Лондон, где он встретился с мадам де Ламот, и они вместе стали планировать новые клеветнические измышления про меня.


Эти длинные зимние вечера! Эти коридоры со сквозняками! Эти чадящие лампы! И постоянное вторжение стражи в наши покои!

Вряд ли я смогла бы пережить эту зиму, если бы не присутствие Акселя. Мне страшно не хватало Габриеллы. Принцесса де Ламбаль была хорошим другом, и я искренне любила ее, но она никогда не занимала в моем сердце такого места, которое я отдавала Габриелле. Постоянным утешением была Елизавета и, конечно, дети. Моя дочь становилась привлекательной девочкой. Она покорно принимала трудности без всяких жалоб. На нее оказывала большое влияние тетушка Елизавета, и они всегда были вместе. Иногда, когда мне было особенно грустно, я посылала за своим маленьким сыночком, который веселил меня высказываниями не по годам развитого человечка. Будучи совсем ребенком, он быстро приспособился к жизни в Тюильри, и иногда я думала, что он забыл о великолепии Трианона и Версаля.

— Мы должны проявлять осторожность, чтобы не избаловать его, — говорила я мадам де Турзель, — но он такая прелесть, что это очень трудно. Мы должны помнить, что нам надлежит воспитать его как короля.

Она соглашалась, и я часто думала, как мне повезло, что я окружена такими верными друзьями и что только во время невзгод это можно обнаружить.

Король все больше и больше прислушивался к моим суждениям. Он, кажется, понял происшедшие во мне перемены, а я вспоминала, как он в свое время заявлял, что никогда не позволит какой-либо женщине давать ему советы. С тех пор мы оба изменились.

Но он обладал одним качеством, которое никогда не менялось, — необычным спокойствием. Могло показаться, что он не проявляет никакого интереса к своим собственным делам.

Я слышала, как один из его министров заявлял, что, обсуждая дела с ним, он чувствует себя так, будто говорит о вопросах, касающихся императора Китая, а не короля Франции.

Поэтому я все больше и больше втягивалась в решение государственных дел. Я пыталась держаться в стороне от них, но Мерси предупредил меня, что если я не возьму на себя определенную роль в их решении, то никто не будет ими заниматься. Кто-то должен стоять у штурвала корабля, стонавшего в жестокий шторм. Так говорил Мирабо, который после отъезда герцога Орлеанского остался единственным человеком, способным сдержать революцию.

Я понимала, что у Мирабо блестящий ум. Мерси часто писал о нем, Аксель говорил о нем. Он мошенник, заявлял Аксель, и мы не должны доверять ему, но в то же время он наиболее важная фигура во Франции, и нам не следует игнорировать его.

Мое участие в государственных делах не осталось незамеченным. Король никогда ни с чем не соглашался, пока, как он открыто заявлял, » не проконсультируется с королевой «. Я стала новым человеком, хотя еще много и не понимала, но по крайней мере твердо знала, что следует делать, а это лучше, чем менять мнение каждые два дня, как король. Я была за то, чтобы проявлять твердость в отношении революционеров. Мы достаточно уступали, заявляла я. Больше мы не пойдем на уступки. Мое мнение поддерживал Аксель. Возможно, я в нем черпала подобную твердость. Он был не только мой возлюбленный, он был моим советником, и мне очень нравилось, что по многим вопросам мнения его и Мерси совпадали.

Мирабо начал менять свою точку зрения. Теперь он говорил:

— У короля есть лишь один мужчина, и этот мужчина — его жена.

Это означало, что Мирабо считает меня большей силой во Франции, чем короля.

— Когда кто-либо берет на себя обязанность руководить революцией, трудность заключается не в ее дальнейшем разжигании, а в сдерживании, — так передали мне высказывание Мирабо.

Я поняла по его словам, что он стремится сдержать революцию.

В феврале умер мой брат Иосиф. Я была ошеломлена этим известием, когда прочитала письмо от Леопольда, сменившего его на престоле. Между мной и Иосифом существовала определенная связь, хотя его критика иногда и вызывала мое недовольство, но теперь я поняла, что он хотел помочь мне, и в его замечаниях скрывалась мудрость. Мы с Леопольдом никогда не были слишком близки, поэтому я почувствовала, что даже тоненькая связь с Веной исчезает для меня.


Мы все страдали от холода. Король еще больше прибавил в весе, лишившись возможности заниматься физическими упражнениями, к которым он так привык, а игра на бильярде от случая к случаю не могла их заменить. Я также чувствовала себя неважно и не могла дождаться лета в нездоровой атмосфере Тюильри. Когда я предложила, чтобы на лето мы переехали в Сен-Клу, это встретило лишь незначительные возражения. Впервые за длительное время я почувствовала заметное облегчение — когда мы садились в кареты для переезда, только небольшая толпа, настроенная враждебно, пыталась остановить нас, а значительно большая толпа кричала, что нам необходим целебный воздух, и скандировала:

« Счастливого пути, наш славный папа!», что доставило удовольствие королю и еще больше подняло мое настроение.

Я действительно верила, что революция заканчивается и что нам через некоторое время разрешат вернуться в Версаль. Конечно, там потечет другая жизнь, но все же соответствующая нашему положению.

Какое наслаждение жить в Сен-Клу! Сам воздух придавал силы. И каким красивым казался дворец по сравнению с мрачным Тюильри, который я ненавидела. Конечно, это был не Трианон, но почти такой же прекрасный. Я почувствовала, что старые времена почти кончились.

Мерси писал мне из Брюсселя, чтобы я не пренебрегала предложениями Мирабо о сближении, поскольку он оставался единственным человеком во Франции, способным положить конец революции и восстановить короля на троне.

Я обдумала этот вопрос. Аристократ по рождению, Мирабо не нашел должного признания в среде дворянства и именно по этой причине связал себя с третьим сословием. Он предоставил свои таланты на службу Орлеанскому дому, но герцог Орлеанский сейчас находился в ссылке, и Мирабо решил повернуть на сто восемьдесят градусов и положить конец революции, которой сам же помог разгореться. Возможно, он не предполагал, что она пойдет именно таким образом. Возможно, действительно хотел провести изменения конституционным путем. Во всяком случае, именно этого он, по-видимому, желал сейчас.

Он писал королю письма, на которые тот не отвечал:

« Я всегда останусь тем, кем был — защитником монархической власти, регулируемой законом, проповедником свободы, как она гарантируется королевской властью. Сердце мое будет следовать по пути, уже предначертанному для меня разумом «, — писал Мирабо.

Аксель постоянно говорил о нем: он слишком важная фигура, чтобы его игнорировать. Мы можем использовать Мирабо. Он однажды уже вел за собой народ, он сможет повести его вновь. Он — и только он один — способен положить конец этому невыносимому положению.

— И вы предлагаете, чтобы мы заключили соглашение с подобным человеком? — спросил я.

— Да, — ответил Аксель.

— Почему он хочет сейчас присоединиться к нам? — потребовала я ответа. — Только потому, что он хочет стать президентом Национального собрания, правой рукой короля, первым министром. В действительности же он хочет быть правителем Франции.

Аксель нежно мне улыбнулся.

— Когда он восстановит монархию, то у короля и королевы, вероятно, будет достаточно власти, чтобы справиться с ним.

— Я понимаю, в каком направлении работает ваш ум.

Поскольку Аксель был за то, чтобы использовать этого человека, он постепенно склонил меня к мысли, что это превосходная идея. Возможно, сам Мирабо затронул мое тщеславие, так как хотел, чтобы именно я ознакомилась с его планом, а не король.

Я мечтала, чтобы лето продолжалось и продолжалось. Я страшилась возвращения в Тюильри. Аксель остановился в деревушке Отейль, расположенной поблизости, и после наступления темноты проскальзывал в замок и оставался со мной почти до рассвета. Мы были безрассудны, но и время было такое. Наша страсть достигла своей кульминации, потому что мы не знали, какую ночь проведем вместе последней.

Один из приставленных к нам сторожей однажды заметил его ранним утром и стал следить за ним. Затем он счел уместным доложить это дело Сен-При.

Однажды, когда мы были одни, Сен-При сказал мне:

— Не думаете ли вы, что посещения замка графом де Ферзеном могут послужить источником опасности?

Я почувствовала, как мое лицо окаменело. Я ненавидела эту вечную слежку. Я ответила высокомерно:

— Если вы считаете, что это так, то вы должны сказать об этом графу.

Сен-При ничего не сказал Акселю, но я рассказала ему об этом. Он встревожился и заявил, что не должен приходить так часто, и в течение нескольких ночей не появлялся, но он не мог обходиться без меня, а я — без него, поэтому свидания продолжались.

Тем временем он убеждал меня встретиться с Мирабо, и я дала согласие увидеться с этим человеком в парке Сен-Клу таким образом, чтобы наша встреча выглядела случайной. Конечно, ее следовало организовать тайно, и я вспомнила о той, другой встрече, которая якобы произошла в парке между кардиналом де Роганом и мной.

Но эта встреча должна была произойти днем. Мерси, знавший об этом плане и всей душой поддерживавший его, написал с удовлетворением, чтобы я прислушалась к совету своих хороших друзей. Как и Аксель, он хотел восстановления монархии, и поскольку эти двое от всего сердца высказывались в пользу моей встречи с Мирабо, то мне оставалось только верить, что это самый лучший вариант, и поэтому я с энтузиазмом приняла участие в этом плане. Я написала Мерси:

« Я подыскала в парке место, хотя и не очень удобное, однако подходящее для того, чтобы встретить его там, вдали от дворца и сада «.

Я выбрала воскресное утро, восемь часов, когда двор еще спит, и поэтому в парке никого не будет, и вышла, чтобы встретиться с этим человеком.

Я много слышала о нем, но все же была не готова увидеть столь некрасивую внешность. Его лицо испещряли глубокие оспины, а спутанные волосы на голове напоминали неопрятную рогожу. Его грубое лицо давало основание предполагать наличие в Мирабо силы и энергии. Я также слышала, что при первой встрече с ним женщины вздрагивали, но впоследствии страстно влюблялись в него. Это был человек, имевший на своем счету сотни соблазненных, проведший, годы во французской тюрьме, написавший много памфлетов, действительно наиболее энергичный, наиболее могущественный человек в стране.

Когда он заговорил, я подумала, что не слышала более красивого голоса, но, возможно, он просто контрастировал с его отталкивающей внешностью. Его манеры были грациозными, и он обращался ко мне как к королеве с уважением, которого мне так не хватало в эти дни.

Он сообщил, что провел ночь в доме своей сестры, чтобы вовремя явиться на встречу, и что мне нет необходимости опасаться, что кто-либо из моих соглядатаев узнает об этой беседе — он принял меры предосторожности, переодев своего племянника кучером, чтобы тот доставил его сюда в карете.

Затем он стал объяснять, как хочет нам помочь. Он может это сделать. Он подчинит народ своей воле. От меня он хотел бы, чтобы я убедила короля принять его, чтобы он мог изложить свои планы перед нами обоими.

Я выслушала его. Меня поразил его энтузиазм, так резко отличающийся от апатичности моего мужа. Он напоминал мне Акселя, который стремился спасти меня, с той лишь разницей, что Аксель был красив, а этот человек безобразен.

Я поверила, что он сможет выполнить все намеченное, и сказала ему об этом.

Я уверена, он был искренним, когда положил руку на сердце и заявил, что в будущем его самым большим желанием будет служить мне. С этого момента я могла рассчитывать на него как на своего сторонника.

Я сказала ему, что он вселяет в меня новые надежды, а он ответил, что скоро все унижения, которые мне пришлось пережить, останутся позади.

В этом человеке было такое чувство власти, что я не могла, не верить ему.

Я оставила его с ощущением, что эта беседа принесет заметный успех. Аксель был доволен, как и Мерси. Я считала, что от нас сейчас требуется только ждать, когда Мирабо начнет действовать.

Когда я узнала, что он написал графу де ла Марку, одному из посредников в этом деле:» Ничто не остановит меня. Я скорее умру, чем не выполню своих обещаний «, — я ликовала.


Наступила осень, и мы должны были вернуться из Сен-Клу в Тюильри. С чувством глубокого уныния мы возвратились в наш сырой мрачный дом.

Тетушки выглядели несчастными. Они едва ли понимали, что происходит, ненавидели толпы народа, всегда наблюдающие за нами без проявления какого-либо уважения, испытывали отвращение к стражникам, постоянно шпионившими за нами. Они постоянно были в слезах, их здоровье ухудшалось. Более, чем когда-либо, они завидовали бедной Софи. Аделаида заявила, что всем, кто умер до того, как произошли эти ужасные события, можно позавидовать.

Мирабо поддерживал с нами связь, и король принял его. Я заметила, что, если будет выработан какой-либо план, связанный с нашим выездом из Парижа, необходимо будет предусмотреть безопасный вариант для тетушек. Людовик соглашался с нами, но, как обычно, ничего не предпринимал, поэтому я советовалась с Акселем, который заявил, что мы должны организовать для них побег. Они должны будут пересечь границу и, возможно, направиться в Неаполь, где моя сестра, без сомнения, примет их.

Никогда не забуду тот день, когда они уехали. Они были беспомощными, как двое маленьких покинутых детей. Они нежно обняли меня, и Аделаида вскрикнула, что она хочет, чтобы я поехала с ними — я, дорогой Луи и дорогие детки. Я сказала, что мы не можем, она молча посмотрела на меня, и я поняла, что она просит прощения за все неприятности, доставленные мне ею в прошлом. Я хотела, чтобы она поняла, что я не держу на нее зла. В прошлом я была слишком беспечной, чтобы обращать на них внимание, теперь я поняла, что в мире у меня так много объектов для ненависти, что помнить это просто не стоит.

Я поцеловала их и сказала, сама тому не веря, что скоро, возможно, мы будем вместе. Они вышли во двор, где их ожидали кареты. Я страшно перепугалась, когда увидела, как собралась толпа и попыталась воспрепятствовать их отъезду. Я услышала, как кто-то закричал:

— Должны ли мы их пропустить?

Я ждала ответа, и сердце мое учащенно билось. Последовала пауза, но, когда кучеры стегнули лошадей и кареты тронулись, никто не пытался их преследовать. Это ведь только старые, выжившие из ума дамы.

Я стояла у окна, смотря и ничего не видя. Они уехали… Еще один этап окончен.

Прошло много времени, прежде чем я услышала о них. На пути их карету останавливали, безобразные лица заглядывали в нее. Поскольку в них не заподозрили переодетую королеву, им разрешали следовать дальше, и в конце концов они достигли Неаполя, где моя сестра приняла их.

Я узнала, что они отзывались обо мне с глубоким благоговением. Да, они действительно искренне приносили извинения.


Герцог Орлеанский вернулся в Париж. Почему он должен был оставаться вдали от Франции? Потому что король отправил его в ссылку? Но какая власть у короля? Население Парижа приветствовало его возвращение. С ним приехала и Жанна де Ламот. Почему она не может приехать? Теперь уже нет опасности, что ее попросят отсидеть свой срок за участие в афере с бриллиантовым колье. Все верили, что она была лишь козлом отпущения и что это колье у меня.

Она поселилась на Вандомской площади и посвятила свое время писанию романов, в которых я всегда была главным действующим лицом. Она описала свой последний вариант скандала с бриллиантовым колье. Ее» труды» восторженно принимались, так как они преследовали своей целью оскорбить меня.


Тем временем Мирабо вкладывал всю свою энергию в восстановление монархии. Я сейчас верю, что он мог бы сделать это. Он работал с Национальным собранием и с королем, и теперь мы были ближе к примирению, чем когда-либо. Мирабо мог бы спасти нас. Теперь я это понимаю.

Он не был таким уж альтруистом. Он хотел власти для себя, а также и богатства. Его долги были громадны. Король должен был представить миллион ливров, которые перейдут к Мирабо, когда он положит конец революции, а король снова прочно займет трон. Его, Мирабо, долги будут, естественно, оплачены, и он заслужит вечную благодарность короля.

Своим прекрасно поставленным голосом и красноречием он сможет повлиять на собрание. Марат, Робеспьер и Дантон были настороже. Как и герцог Орлеанский. Им, вероятно, казалось, что Мирабо намеревается разрушить все, за что они боролись.

Он» горячо говорил королю:

— Против нас выступают четыре врага: налоги, банкротства, армия и зима. Мы сможем бороться с этими врагами, управляя ими. Гражданской войны может и не быть, но ее можно использовать как средство для достижения цели.

Людовик пришел в ужас.

— Гражданская война? Я никогда не соглашусь на это.

— Закон и порядок будут лишь средством борьбы с толпой. А разве Ваше величество сомневается, что победит?

Король посмотрел на меня.

— Король никогда не согласится на гражданскую войну, — сказала я ему. Мирабо рассердился.

— О, отличный, но слабый король! — громогласно заявил он. — О, самая несчастная из королев! Ваши колебания завели вас в страшную бездну. Если вы отвергнете мой совет или если я потерплю неудачу, то погребальное покрывало опустится на все это государство. Но, если мне удастся избежать общего крушения, я с гордостью скажу себе: «Я подвергался опасности в надежде спасти их, но они не пожелали, чтобы их спасали».

С этими словами он оставил нас. Как прав он был! Как глупы мы были. Но король только повторял:

— Я никогда не соглашусь на гражданскую войну.

Я тоже боялась ее — слишком боялась, чтобы попытаться убедить его, что, без сомнения, мне удалось бы.


Мирабо был не такой человек, чтобы успокоиться из-за того, что его первый план отвергнут. Он знал о сильной привязанности Акселя ко мне, и они вместе обсуждали, как вывезти нас из Парижа. Мирабо считал, что есть хороший план, и предложил, чтобы Аксель немедленно отправился в Мец, в сторону границы, где находился маркиз де Буйе с верными войсками. Аксель должен был выяснить там обстановку, объяснить Буйе их план и сразу же вернуться в Париж, чтобы приступить к приготовлениям.

Аксель зашел ко мне попрощаться, и я страшно перепугалась.

— Вы понимаете, — спросила я его, — что с вами сделают эти канальи, если они узнают, что вы действуете в наших интересах?

Он ответил, что понимает. Но они об этом не узнают. План разработан. Он собирается переправить меня в безопасное место.

— Они не посмотрят, что вы иностранец! — вскричала я. — О, Аксель, уезжайте из Франции. Не появляйтесь… пока все это не кончится.

Он лишь улыбнулся и заключил меня в объятия. Он сказал, что скоро вернется из Меца и тогда уже не должно быть никакой задержки. Он покинет Париж, и я буду с ним.

Итак, он отправился в Мец, а я старалась приспособиться к монотонности новой жизни, однообразной, но подобной тлеющему огню, который может в любой момент превратиться в большой пожар.

Было приятно увидеть Акселя после благополучного возвращения, но известия, которые он привез, были не совсем хорошими. Буйе все больше охватывала тревога, так как в войсках распространялось волнение. До них стали доходить сведения о событиях в Париже, зачастую преувеличенные, и его уверенность в лояльности войск падала. Буйе считал, что также дает о себе знать бездействие. Если есть необходимость предпринять решающие действия, то это следует сделать без промедления.

Аксель полностью был с этим согласен, как и Мирабо.

— Вы должны приступить к разработке плана побега, — заявил Мирабо Акселю. — Вас как шведа будут меньше подозревать, чем француза.

Между тем он все еще цеплялся за свой первый план. Он ждал проявления смелости со стороны короля и хотел, чтобы тот вел себя как король, выходил на улицы, появлялся среди людей. К нему не испытывала антипатии, народ проявлял любовь к нему, называя его маленьким папой.

— Я считаю, что королеве нецелесообразно появляться на улицах, — сказал Аксель. Мирабо пожал плечами.

— В делах подобного рода необходимо рисковать в определенной степени. Судя по настроению народа, я не думаю, что сейчас королеву могут каким-либо образом обидеть. Но, конечно, настроение толпы может неожиданно измениться.

— Я боюсь за королеву, и не хочу, чтобы она показала себя черни, — заявил резко Аксель.

Ясно, что даже между этими двумя существовали разногласия.

Но в Тюильри появилась новая надежда. Аксель работал с энергией пылкого любовника, Мирабо использовал всю свою страстную силу амбициозного человека, а цель у них была одна. Я верила, что на этот раз наш план увенчается успехом.

Судьба была против нас, кажется, несчастье всегда стоит за спиной, готовое схватить нас.

Я не могла поверить сообщению, что Мирабо умер. За день до этого он чувствовал себя превосходно, его жизненная энергия поражала каждого. В тот день он произносил горячие речи в Национальном собрании, разрабатывал планы с королем. К вечеру он позволил себе удовольствие насладиться плотью — я узнала, что перед тем, как умереть, он спал с двумя оперными певичками.

Мы не знаем точно, как он умер. Все, что нам известно, так это то, что его нет больше среди нас.

В заключении врачей указывалось, что смерть наступила от естественных причин, но мы никогда не узнаем, что действительно убило Мирабо. Он был человеком, который, без сомнения, страдал некоторыми заболеваниями. Образ жизни, который он вел на протяжении длительного времени, не мог не сказаться, но многие утверждали, что члены Орлеанского дома были полны решимости избавиться от человека, который пытался восстановить монархию и распустить Национальное собрание. Не составляло никакой трудности найти нужного человека, который подсыпал бы чего-либо ему в пищу или вино.

Факт остается фактом: мы потеряли Мирабо, а с ним и нашу надежду на восстановление монархии во Франции.


И вот мы снова вернулись к нашей повседневной жизни в Тюильри. Много времени я проводила в своей комнате за написанием писем. Я понимала сейчас, где я сделала роковые шаги и как мне следовало бы действовать. Я решила, что если когда-либо мне предоставится еще одна возможность, то я никогда не повторю тех ошибок.

Вышивая коврик с Елизаветой, мы проводили вместе много часов, беседуя о детях, иногда я играла с королем на бильярде. Мы ходили гулять в Булонский лес, но, покидая дворец, я всегда чувствовала себя неуютно. Наш опыт в Версале показал, что стены не могут защитить нас от разъяренной толпы, но все же пребывание в помещении давало какое-то чувство безопасности. Мой сын продолжал поддерживать дружеские отношения с солдатами, и я поощряла его в этом, считая, что он может вызвать в них некоторую привязанность, и если толпа когда-либо ворвется к нам, как это было в Версале, то эти солдаты, его приятели, защитят его.

Я скучала по лету и относительной свободе, которой мы пользовались в Сен-Клу. Казалось, это было давно, и я предложила королю тайком отправиться на пасху в Сен-Клу. Он согласился.

Помня о том, как толпа окружила карету с тетушками, когда они уезжали, и как шел спор, выпускать их или нет, я сказала, что не нужно широко распространяться о предстоящей поездке. Тем не менее, необходимо было заниматься подготовкой, и члены моего ближайшего окружения узнали об этом.

Я полностью им доверяла, хотя среди них появилась новенькая — некая мадам Рошелье, о которой я знала очень мало; у нее были хорошие рекомендации, и мне никогда не приходило в голову, что ей нельзя доверять.

Подготовка закончилась, вот-вот должна была наступить пасха, кареты уже стояли во внутреннем дворике, и мы были готовы к отъезду. Но как только мы тронулись, нас окружила толпа, точно такая же толпа, которая сопровождала нас из Версаля в Париж. Я оцепенела от ужаса, сын отшатнулся от окна кареты, я обняла его, чтобы успокоить. Посыпались оскорбления, ругань.

— Маленький папа должен оставаться со своими детьми! — кричала толпа.

Выступил Лафайет со своими солдатами и приказал толпе отступить и пропустить королевскую карету, но над ним стали насмехаться и забрасывать грязью. Я инстинктивно поняла, что это было еще одним организованным неповиновением.

— Вы ведете себя как враги конституции! — вскричал Лафайет. — Не давая королю возможности проехать, вы делаете его узником и аннулируете указы, которые он санкционировал.

Но они не слушали его. Они собрались, чтобы не пропустить короля, им заплатили за это.

Они прильнули к окнам кареты. Когда король попытался с ними заговорить, они закричали на него: «Жирная свинья!»

Я не могла скрыть своего презрения к ним. И никогда не могла. Мои взгляды выдавали мои чувства.

— Посмотрите на нее! — закричали они. — Позволим ли мы этой развратнице командовать нами?

К карете подъехал Лафайет.

— Сир, — сказал он, — не дадите ли приказ открыть огонь по толпе?

— Я никогда не допущу этого! — вскричал Людовик. — Я не хочу, чтобы кто-либо пролил кровь, которую затем будут приписывать мне. Мы возвращаемся в Тюильри.

Итак, кареты повернули, и под крики и оскорбления мы поехали обратно.

Когда Людовик выходил из кареты, он со вздохом сказал:

— Ты свидетель, что с этого момента у нас нет больше свободы.

Я была в отчаянии. Когда мы вошли в этот мрачный дворец, я сказала мужу:

— Мы действительно узники. Они хотят, чтобы мы никогда не покидали Тюильри.