"Ученик пекаря" - читать интересную книгу автора (Джонс Джулия)

Глава 1

— Вот тут ты ошибаешься, Боджер. Поверь мне: молодые бабенки не самые лучшие для постельных дел. Так-то все вроде бы при них, все кругло да гладко, но как доходит до дела — лучше старой клячи нет. — Грифт отхлебнул эля и весело улыбнулся своему товарищу.

— Э, Грифт, тут я с тобой не согласен. По мне, пышечка Карри все-таки лучше старой вдовы Харпит.

— А я бы, Боджер, от обеих не отказался!

Оба собеседника расхохотались, стуча кружками по столу, как все замковые стражники.

— Эй ты, парень, как тебя звать? Поди-ка сюда, дай на тебя поглядеть.

Джек подошел, и Грифт нарочито медленно смерил его взглядом.

— Ты что, язык проглотил?

— Нет, господин. Меня зовут Джек.

— Экое редкое имя! — Оба стражника снова заржали. — Ну-ка, Джек, принеси нам эля — да не такую бурду, где воды больше, чем всего прочего.

Джек вышел из людской и отправился за элем. Это не входило в его обязанности — впрочем, он и каменный пол в кухне не обязан был скрести, однако скреб. Ему очень не хотелось встречаться с ключником — Виллок не раз драл ему уши, — и Джек торопливо шагал по коридору.

Ему повезло: Виллока в пивном погребе не оказалось, а Прюнер, его подручный, подмигнув, сообщил Джеку, что ключник пошел насчет картошки дров поджарить. Джек не совсем понял, что это значит, и решил, что это имеет какое-то отношение к пивоваренному делу.

— Точно тебе говорю, это был лорд Мейбор, — говорил Боджер, когда Джек вошел. — Они толковали с лордом Баралисом, словно два закадычных дружка. А как увидели меня, тут же стали лаяться, будто два золотаря.

— Скажи на милость, — многозначительно поднял брови Грифт. — Кто бы мог подумать! Все знают, что Мейбор с Баралисом на дух друг друга не выносят, — я в жизни еще не видел, чтоб они обменялись учтивым словом. Ты уверен, что это были они?

— Я ж не слепой, Грифт. Они самые — стрекотали в садах за оградой, что твои монашки, идущие на богомолье.

— Ну, тогда я — блудливый хорек.

— Где тебе, Грифт, стручком не вышел, — хохотнул Боджер.

— Раз уж речь о стручках, то вот молодому пареньку свой и сунуть-то некуда.

Это замечание так развеселило Боджера, что он повалился со стула. Грифт, воспользовавшись этим, встал и отвел Джека в сторонку.

— Скажи-ка, паренек, о чем это мы с Боджером сейчас говорили? — спросил он, стиснув Джека за плечо и устремив на него водянистый взор. Джек, не новичок в замковых интригах, хорошо знал, как надо отвечать.

— Я слышал только про стручки, почтенный.

Пальцы Грифта больно впились в руку, и голос его звучал тихо и грозно.

— Для твоего же блага, малый, я надеюсь, что ты говоришь правду. Если я узнаю, что ты мне врал, ты об этом горько пожалеешь. — Грифт напоследок крепко стиснул Джеку руку и отпустил его. — Горько пожалеешь. А теперь катись. — Грифт повернулся к приятелю и продолжал как ни в чем не бывало: — Понимаешь, Боджер, старушка — она точно переспелый персик: снаружи помятая и сморщенная, зато внутри сладкая и сочная.

Джек поспешно подхватил пустой кувшин из-под эля и со всех ног побежал на кухню. Нынче ему выпал не самый удачный день. Пекарь, мастер Фраллит, пребывал в мрачном настроении, по сравнению с которым его обычное поведение казалось, почти что ласковым. Это Тилли должна была чистить большие каменные противни, но одна лишь улыбочка пухлых влажных губок избавляла ее от черной работы. Для Джека чистка противней была самым ненавистным занятием. Для этого употреблялась мерзкая смесь соды и щелока, щелок разъедал руки до волдырей, и с них потом слезала кожа. А после приходилось тащить эти глыбы, весившие почти столько же, сколько сам Джек, на кухонный двор и там обмывать.

Джек ворочал камни с опаской: если их уронить, они могли разбиться на мелкие куски, а Фраллит видел в них свою гордость и отраду; мастер клялся, что хлеб у него оттого выходит таким хорошим, что ровный тяжелый камень не дает тесту пропекаться слишком быстро. Джек недавно разбил один из драгоценных противней и знал, чем это чревато.

Это случилось несколько недель назад: Фраллит, пивший горькую весь день, вдруг обнаружил, что одного противня недостает. Мастер без промедления отыскал Джека, который прятался среди горшков и сковородок на поварской половине. «Ах ты недоумок! — вскричал Фраллит, вытащив его оттуда за волосы. — Да знаешь ли ты, что наделал?»

Джек, понимая, что отвечать не обязательно, ловко увернулся от подзатыльника. Теперь, оглядываясь назад, он сознавал, что в этом-то и заключалась его главная ошибка. Не увернись он, Фраллит, возможно, задал бы ему хорошую трепку и на том бы остановился, но мастер терпеть не мог, когда его выставляли дураком при других — особенно при коварной красотке Тилли. Он вошел в раж и выдрал у Джека целый клок волос.

Волосы были вечным несчастьем Джека. Похоже было, что Фраллит вознамерился сделать всех своих учеников такими же лысыми, как он сам. Джек, проснувшись, однажды обнаружил, что острижен наподобие овцы. Тилли, высыпав его каштановые кудри в огонь, объяснила, что Фраллит велел совершить это, опасаясь вшей. Но волосы Джека сами отомстили за себя, отрастая с раздражающей быстротой.

Рост вообще доставлял Джеку одни неприятности. С каждой неделей Джек не на шутку вытягивался. Собственные штаны служили для него источником постоянного конфуза: если четыре месяца назад они благопристойно доходили до щиколоток, то теперь они угрожали обнажить ноги до колен. Ужасающе бледные и тонкие ноги! Джек был уверен, что все на кухне уже заметили это прискорбное обстоятельство.

Будучи мальчуганом практичным, он решился справить себе более пристойную пару. Однако портняжное искусство требует терпения, а не отчаянной решимости, и новые штаны остались недостижимой мечтой. Поэтому Джек, стараясь удержать на месте старые, спустил их насколько мог низко и подвязал веревкой. Он неустанно молил Борка, чтобы эта веревка не развязалась в присутствии какого-нибудь важного лица — особенно женского пола.

Собственный бурный рост все больше беспокоил Джека: он рос только в вышину, а никак не в ширину и подозревал, что смахивает теперь на ручку метлы. Хуже всего, конечно, было то, я что он перерастал тех, кому подчинялся. Он уже вымахал на голову выше Тилли и на ладонь выше Фраллита. Мастер воспринимал его рост как личное оскорбление и часто бормотал себе под нос, что из такого верзилы никогда не выйдет приличного пекаря.

Главной обязанностью Джека как ученика пекаря было следить за тем, чтобы не гас огонь в огромной хлебопекарной печи. Печь эта была размером с небольшую комнату, и в ней ежедневно ранним утром выпекался весь хлеб для сотен придворных и слуг, обитающих в замке.

Фраллит гордился тем, что каждый день печет свежий хлеб, поэтому ежедневно должен был подниматься в пять утра, чтобы проследить за выпечкой. А печь топилась всю ночь — если бы она остыла, потребовался бы целый день, чтобы довести ее до нужного нагрева. Вот Джека и поставили следить за ней по ночам.

Ежечасно Джек открывал каминную решетку у днища громадного сооружения и подбрасывал туда дрова. Он приноровился спать урывками, а зимой, когда на кухне стоял жестокий холод, он спал, прижавшись тощим телом к теплому боку печи.

Иногда, в блаженные минуты перед засыпанием, Джек представлял, что мать еще жива. В последние месяцы болезни она была такая же горячая, как эта печь. В ее груди таился источник жара, сжигавший ее день ото дня. Прижимаясь к ней, Джек чувствовал все ее косточки — легкие и хрупкие, как черствый хлеб. Он не мог без страданий думать об их хрупкости. Но днем, таская мешки с мукой из амбара или ведра из колодца, выгребая золу из печи и следя, чтобы закваска не перекисла, он почти не вспоминал о своей потере.

У Джека проявился талант — он умел рассчитывать нужное количество муки, дрожжей и воды для разных сортов хлеба на каждый день; у него это получалось быстрее даже, чем у самого мастера. Но у Джека хватало ума не выставлять свой талант напоказ — Фраллит ревностно оберегал первенство.

Недавно мастер допустил Джека к формовке теста. «С тестом надо обращаться, как с девичьей грудью, — говорил Фраллит — Сперва нежно ласкаешь, а когда смягчится, нажимаешь сильнее». Чаша эля могла превратить мастера почти что в поэта, но вторая чаша портила все дело.

Работа с тестом была для Джека ступенью вверх — она означала, что скоро он станет подмастерьем. А полноправному подмастерью будущее в замке обеспечено. Но покамест Джек зависел от милости тех, кто стоял выше его, то есть, согласно сложной иерархии замковой прислуги, от всех и каждого.

Не успел он дойти от людской до кухни, как настала ночь. Время ускользало от Джека, словно нить со свежевытесанного веретена. Только он, бывало, поставит тесто — а Фраллит, глядишь, уже ругает его за то, что тесто перестоялось и к нему слетелись мухи. Но ведь Джеку о стольком надо было подумать — и воображение захватывало его целиком. Стоило Джеку взглянуть на стол, ему сразу представлялось дерево, из которого этот стол сделали, — дерево, дававшее тень давно почившему герою.

— Опаздываешь, — сказал Фраллит, стоявший со сложенными руками у печи в ожидании Джека.

— Виноват, мастер Фраллит.

— Виноват, — передразнил пекарь. — Еще бы не виноват. Мне надоело без конца тебя дожидаться. Печь остыла до предела, парень. До предела. — Мастер шагнул вперед. — А кому достанется, если огонь погаснет и хлеба негде будет испечь? Мне, вот кому. — Фраллит схватил с полки месильную лопатку и свирепо хлопнул ею Джека по руке. — Я научу тебя не подвергать опасности мою репутацию. — Найдя место, куда лопатка ложилась хорошо, мастер продолжал орудовать ею, пока не стал задыхаться. На шум сбежался народ.

— Отпустите мальчика, Фраллит, — отважилась сказать какая-то судомойка. Виллок, ключник, закатил ей оплеуху.

— Тихо ты, наглая девчонка! Не твое это дело. Главный пекарь волен делать все, что хочет, со своими учениками. И пусть это послужит вам уроком! — Ключник благосклонно кивнул Фраллиту и разогнал слуг.

Джек весь трясся, и руку саднило. Слезы боли и ярости жгли, как уголья. Джек зажмурил глаза, решив, что не даст им течь.

— А где ты болтался все это время? — рычал мастер. — Витал в облаках, бьюсь об заклад. Воображал, что ты повыше всех нас, грешных. — Фраллит ухватил Джека за шею, дыша на него элем. — Позволь тебе напомнить, что мать твоя была шлюхой, а ты всего-навсего шлюхин сын. Спроси любого в замке — всякий скажет тебе то же самое. И мало того — она еще и приблуда была, незнамо откуда явилась.

У Джека кровь прилила к голове, стесненное дыхание обожгло легкие. Он позабыл и о боли, и о том, что может вызвать новые насмешки над собой, — это он должен был знать.

— Из какой она пришла страны? — крикнул он.

Ответ значил для него все. Вопрос в той же мере относился к нему, что и к матери, — откуда бы она ни была родом, оттуда же происходит и он. У него не было отца, и он примирился с этим, но мать была обязана дать ему чувство принадлежности к месту рождения. Все в замке знали, кто они и откуда. Джек ощущал их молчаливую уверенность в себе. Они не знали, что такое вопросы без ответов. У каждого была своя родина, своя история, свои деды и бабки.

Джек завидовал им. Ему тоже хотелось бы небрежно вставить при случае: «А моя мать родом из Кальферна, к западу от реки Лей», — но в этом ему было отказано. Он ничего не знал о матери, о ее родине, о ее семье — не знал даже ее настоящего имени. Все это было тайной, и порой, когда его обзывали ублюдком, он ненавидел за это мать.

— Откуда мне знать, из какой страны? — проворчал Фраллит, ослабив хватку. — Я к ее услугам не прибегал. — Стиснув напоследок шею Джека, мастер отпустил его. — Подкинь дров в огонь, пока я не придушил тебя вконец. — И пекарь ушел, заставив Джека выполнять приказ.

Бевлин ожидал гостя. Он не знал, кто это будет, но чувствовал его приближение. Надо бы выбрать утку пожирнее, рассеянно подумал он, но потом решил не делать этого. Не всем ведь по вкусу его любимое блюдо. Лучше поджарить ту говяжью ногу. Ей, правда, уже несколько недель, ну да ничего — от червивого мяса еще никто не умирал; говорят, оно даже нежнее и сочнее свежего.

Бевлин достал ногу из погреба, натер ее солью и специями, обернул большими листьями щавеля и зарыл в тлеющие угли огромного очага. Жарить говядину куда хлопотнее, чем жирную утку. Бевлин надеялся, что гость оценит его усилия.

Когда гость наконец прибыл, уже стемнело, и в теплой и светлой кухне Бевлина витали аппетитные запахи.

— Входи, друг, — проскрипел Бевлин, когда в дверь постучали, — открыто.

Вошедший был куда моложе, чем ожидал мудрец, — высокий и красивый, и его волосы сверкали золотом сквозь дорожную грязь. Одежда, не в пример им, сдалась без боя, приобретя ровный серый цвет; даже кожаные латы, некогда черные или бурые, были покрыты слоем пыли. Единственным ярким пятном оставался шейный платок — и Бевлина тронуло его выцветшее алое достоинство.

Незнакомец, похоже, устал от долгой езды верхом — но этого следовало ожидать: Бевлин жил в глухом углу, в двух днях пути от ближайшего селения, да и оно-то состояло из трех дворов и навозных куч в придачу.

— Входи, странник, и доброго тебе вечера. Раздели со мной трапезу и очаг. — Бевлин улыбнулся: молодого человека удивило то, что его ожидали, но он постарался это скрыть.

— Благодарю вас. Точно ли это дом мудреца Бевлина? — Голос гостя был глубок и приятен, однако не без легкого сельского выговора.

— Я Бевлин — а мудрец я или нет, судить не мне.

— А я Таул, рыцарь из Вальдиса, — с изящным поклоном представился гость. Бевлин знал толк в поклонах: он бывал при величайших дворах Обитаемых Земель и кланялся величайшим властителям. Рыцарь явно обучился этому искусству не столь давно.

— Рыцарь из Вальдиса! Мне следовало бы догадаться. Однако почему мне прислали новичка? Я ожидал человека постарше. — Бевлин понимал, что оскорбляет своего гостя, но делал это не со зла, а чтобы испытать его характер и выдержку. Ответ не разочаровал его.

— А я ожидал увидеть человека помоложе, почтенный, — с приятной улыбкой произнес рыцарь, — но не поставлю вашу старость вам в упрек.

— Хорошо сказано, молодой человек. Можешь называть меня просто Бевлин — от всяких этих церемоний мне не по себе. Давай сперва закусим, а поговорим потом. Скажи мне, что ты предпочитаешь: зажаренную с солью говядину или хорошую жирную утку?

— Я предпочел бы говядину, Бевлин.

— Превосходно. — Бевлин повернул в кухню. — А я, пожалуй, съем уточку.

— Выпей-ка — это лакус, он успокоит твой желудок. — Мудрец налил в чашу серебристой жидкости и протянул гостю. Ужинали они в молчании — рыцарь противился попыткам Бевлина втянуть его в светский разговор. Бевлин предпочел приписать эту замкнутость желудочным неполадкам. Рыцарь, который в самом деле выглядел бледным и больным, попробовал предложенный напиток. Сперва он делал это неохотно, но, распробовав, осушил чашу до дна — и, как многие его предшественники в течение многих веков, протянул ее за новой порцией.

— Но что это такое? Никогда еще не пил подобного.

— В некоторых краях это вещь самая обыкновенная, уверяю тебя. Лакус — это выжимка из того, что содержится в козьем желудке. — Гость смотрел недоумевающе, и Бевлин пояснил: — Ты ведь слышал, конечно, о кочевниках, населяющих Великие Равнины? — Таул кивнул. — Так вот, козы для этих племен — все: они дают молоко и шерсть, а когда их забивают, то получают мясо и вот эту чудесную жидкость. На равнинах обитает особая порода коз — очень полезные животные, ты не находишь? — Рыцарь кивнул неохотно, но Бевлин видел, что ему уже гораздо лучше. — Самое интересное в лакусе то, что холодным он излечивает болезни живота и, как бы это выразиться, сокровенных; органов. Если же его подогреть, он меняет свою природу и помогает от суставной и головной боли. Я слышал даже, что, если его выпарить и наложить на раны, он быстро заживит их и воспрепятствует заражению.

Бевлин чувствовал легкую вину, подозревая, что это лежалая говядина стала причиной недомогания Таула, и решил искупить свой грех, вручив на прощание рыцарю свой последний мех с лакусом.

— Неужто лакус так просто изготовить?

Бевлин должен был признать, что рыцарь проницательнее, чем могло показаться вначале.

— По правде сказать, в нем присутствует нечто такое, к чему; козы касательства не имеют.

— Ворожба.

Бевлин улыбнулся:

— Ты весьма догадлив. Но в наше время люди зачастую боятся выражаться столь открыто. Однако, как бы ни назвать это искусство, оно ушло из мира.

— Но ведь есть еще люди, которые...

— Да, есть. — Мудрец встал. — Однако большинство считает, что лучше, чтобы их не было.

— А как думаешь ты?

— Я думаю, что это не всегда доступно пониманию — как звезды в небесах, как посылаемые небом бури, — а люди обыкновенно боятся того, чего не понимают. — Больше Бевлин ничего не желал говорить. Если Таул хочет что-то узнать, пусть узнает это на собственном опыте. Бевлин слишком стар, чтобы играть роль учителя. Мудрец сказал, меняя разговор: — Тебе, пожалуй, сейчас лучше прилечь. Ты ослаб и нуждаешься в отдыхе. Поговорим утром.

Рыцарь, поняв хозяина правильно, встал. При этом Бевлин увидел метку на его предплечье. Два кольца, выжженных одно внутри другого. Внутреннее кольцо было свежим: ожог еще не зажил. Кольца пересекал шрам, как видно, от ножа — шов, скрепивший его, был еще заметен. Странно, что удар вражеского клинка пришелся именно в это место.

Если оставить в стороне боевые шрамы, рыцарь получил второе кольцо смолоду, хотя Бевлин окрестил его новичком. Быть может, не следовало обрывать разговор о том, что придает лакусу силу. Рыцарь, как видно, схватывает все на лету — второе кольцо говорило, что он овладел и книжной премудростью, помимо боевого мастерства. Однако Бевлин дает ему возможность прославиться — с чего же одарять рыцаря еще и знанием?

Войдя в покои отца, лорда Мейбора, Мелли прямиком направилась в спальню, где содержался драгоценнейший предмет: зеркало. Оно было единственным, которым Мелли могла пользоваться: зеркала считались слишком ценными, чтобы допускать к ним детей. Мелли откинула тяжелые красные занавеси, впустив свет в роскошную опочивальню.

Комната, вся в пурпуре и золоте, была чересчур пышна на вкус Мелли. Свою комнату, когда она у нее будет, Мелли собиралась обставить с большей умеренностью. Она хорошо знала, что ковер, по которому она ступает, не имеет цены, а зеркало превосходит все зеркала королевства — даже то, которым владеет сама королева. Но все эти доказательства отцовского богатства не слишком ее волновали.

Став перед зеркалом, она оказалась разочарована тем, что увидела в нем: грудь ее оставалась плоской как доска. Набрав побольше воздуха, Мелли выпятила ее, стараясь представить себя с женскими грудями. Она была уверена, что они вот-вот появятся, но, когда бы она ни прокрадывалась в отцовские комнаты, ее отражение оставалось неизменным.

Мелли дождаться не могла, когда станет взрослой. Наконец-то ее будут называть полным именем, Меллиандра, вместо коротенького и простецкого Мелли. Как она ненавидела это короткое имя! Старшие братья просто задразнили ее: «Мелли, Мелли — пустомеля!» Она слышала эту дразнилку не меньше тысячи раз. Как только у нее пойдет кровь, ей разрешат пользоваться своим настоящим именем... и сошьют придворное платье.

Всем знатным девицам, когда они делались взрослыми, шили такие платья — в них они представлялись королеве. Мелли знала, что она как дочь лорда Мейбора стоит особняком. Отец, один из богатейших вельмож в Четырех Королевствах, не упустит случая лишний раз пустить пыль в глаза, представляя свою дочь ко двору.

Она уже решила, из чего будет ее платье: это будет шелк, затканный нитями из чистого серебра. На севере давно утрачено искусство изготовления таких тканей — ее придется везти с далекого юга. Мелли знала: ничто не доставит отцу большего удовольствия, чем истратить деньги на подобную роскошь, которая будет видна всем.

С другой стороны, в жизни взрослой девицы есть и свои недостатки: ведь когда-нибудь придется выйти замуж. Мелли хорошо знала, что в этом деле с ней почти не станут считаться, — как дочь она представляет собой нераздельную собственность своего отца, в этом качестве ее и используют. Со временем отец отдаст ее в обмен на то, что сочтет достойным: земли, престиж, титул, богатство, выгодный союз... Такова цена женщины в Четырех Королевствах.

Ей не нравился никто из прыщавых, глупо хихикающих придворных юнцов. Ходили, впрочем, слухи, что ее могут выдать за самого принца Кайлока: они ведь ровесники. От одной мысли об этом Мелли передергивало: она терпеть не могла холодного и надменного наследника престола. Пусть он будто бы учен не по летам и мастерски владеет мечом — ей он внушал страх, и что-то в его красивом смуглом лице вселяло в нее дурное предчувствие.

Она собралась уже выйти из спальни, как вдруг услышала в соседней комнате шаги и голоса. Отец! Он будет крайне раздражен, найдя ее здесь, — чего доброго, еще и накажет. Поэтому Мелли решила затаиться, пока отец и его спутник не уйдут. Низкому мощному голосу отца отвечал другой, звучный и притягательный. Этот голос был чем-то знаком Мелли — она определенно слышала его раньше...

Лорд Баралис — вот это кто! Половина придворных дам находила его неотразимым, другая же половина питала к нему отвращение.

Мелли пришла в недоумение — как ни мало она разбиралась в политике, она все же знала, что отец и Баралис ненавидят друг друга. Она подобралась поближе к двери, чтобы слышать их разговор. Она вовсе не подслушивает, твердила она себе, просто ей любопытно. Говорил лорд Баралис — ровно и внушительно:

— Для нашей страны будет бедствием, если королю Лескету удастся заключить мир с Халькусом. Всем сразу станет известно, что у нас бесхарактерный король, и враги примутся стучать в нашу дверь, выдергивая землю прямо у нас из-под ног.

Настала тишина — Мелли услышала, как шуршит шелк и льется вино. Потом Баралис заговорил снова:

— Мы оба знаем, что Халькус не удовольствуется, присвоив себе нашу воду, — он зарится также на нашу землю. Сколько, по-вашему, Халькус будет соблюдать этот мир? — После краткого молчания Баралис сам ответил на свой вопрос: — Лишь столько, сколько понадобится для набора и обучения армии, — а потом, не успеем мы опомниться, они вторгнутся в самое сердце Четырех Королевств.

— Не вам говорить, Баралис, каким бедствием для нас может стать мир у Рог-Моста, — презрительно молвил отец. — Уже двести лет, задолго до того как ваши родичи появились в Четырех Королевствах, мы пользуемся исключительными правами на реку Нестор. Отказаться от этих прав в обмен на мирный договор было бы серьезным просчетом.

— Это так, Мейбор, — успокаивающе, но не без иронии ответил Баралис. — Река Нестор служит источником жизни для наших крестьян на востоке и, если я не ошибаюсь, протекает также по вашим восточным владениям.

— Протекает, и вам это хорошо известно, Баралис! — Мелли уловила знакомые гневные ноты в голосе отца. — Вам отлично известно, что в случае заключения мира больше всего пострадают мои земли и земли, предназначенные для моих сыновей. Именно поэтому вы сегодня и пришли сюда. — Мейбор зловеще понизил голос. — Поймите меня правильно, Баралис. Вы не заставите меняв перейти ту черту, за которую я ступать не намерен.

После недолгой паузы лорд Баралис ответил уже другим, примирительным тоном:

— Вы не единственный землевладелец, который пострадает в случае мира, Мейбор. Многие из тех, у кого есть земли на востоке, поддержат нас. — Помолчав, Баралис продолжил тихо, почти шепотом: — Главное — обезвредить короля и помешать его встрече с хальками у Рог-Моста.

Это уже измена. Мелли начинала жалеть о том, что вздумала подслушивать: ее охватил холод, и она вся дрожала, но не могла заставить себя отойти от двери.

— Это надо сделать скоро, Мейбор, — с нажимом произнес мелодичный голос Баралиса.

— Я сам знаю, что скоро. Но ведь не завтра же?

— Вы предпочли бы дать Лескету возможность заключить мир у Рог-Моста? Назначенная им встреча должна состояться уже через месяц. — Отец пробурчал что-то в знак согласия. — Такого случая, как завтра, нам может уже не представиться: охота будете небольшой — только король и его приближенные. Вы тоже могли бы отправиться с ними, чтобы избежать подозрений.

— Я пойду на это лишь в том случае, Баралис, если поверю, что рана короля не будет смертельной.

— Как же я могу заверить вас в этом, Мейбор, если из лука будет стрелять ваш человек?

— Не прикидывайтесь, Баралис, — с нескрываемой яростью, произнес отец. — Только вам известно, каким зельем будет смазана стрела.

— Обещаю вам, Мейбор, от этого зелья король всего лишь пролежит несколько недель в легкой лихорадке и рана его будет заживать медленнее обычного. Месяца через два король начнет поправляться. — Мелли почудился какой-то скрытый смысл в словах лорда Баралиса.

— Что ж, прекрасно — ночью я пришлю к вам своего человека. Приготовьте стрелу.

— Одной будет довольно?

— Он отменный стрелок — другой ему не понадобится. А теперь мне пора. Будьте осторожны, когда надумаете уходить, — не попадитесь кому-нибудь на глаза.

— Будьте спокойны, Мейбор. Однако вот еще что: от стрелы, которую извлекут из тела короля, надо будет избавиться.

— Хорошо, я позабочусь об этом, — угрюмо ответил отец. — Всего наилучшего, Баралис. — Дверь за Мейбором закрылась, и слабо звякнул бокал — это Баралис налил себе еще вина.

— Теперь можешь выйти, красоточка, — произнес он. Мелли ушам не поверила — неужто он обращается к ней?

Она застыла на месте, не смея дохнуть. Минуту спустя Баралис повторил:

— Выходи же, малютка, не то я сам тебя выведу.

Мелли уже собралась нырнуть под кровать, когда Баралис вошел в спальню.

— Ах, Мелли, какие у тебя большие ушки! — с мягким укором произнес он. — Какая ты нехорошая! — В его голосе было нечто такое, от чего Мелли захотелось спать. — Но если ты будешь умницей и никому не расскажешь о том, что ты слышала, я тоже не скажу твоему отцу, что ты подслушивала нас. — Баралис поставил свой кубок на низкий столик и теперь смотрел на Мелли в упор своими темными мерцающими глазами. — Договорились, красоточка?

Голова у Мелли так отяжелела, что она едва понимала, о чем идет речь. Однако она кивнула, а Баралис уселся на кровать.

— Вот и умница. Ты ведь умница, правда? — Мелли опять кивнула, одолеваемая сном. — Сядь-ка ко мне на колени, покажи, какая ты умница. — Мелли двинулась к нему помимо своей воли, села на колени и обняла его за шею. Его запах был столь же притягательным, как и голос: пахло редкостными специями и потом.

— Хорошо, — мягко сказал он, обхватив ладонями ее талию, — а теперь расскажи мне, что ты слышала. — Но Мелли вдруг поняла, что не может вымолвить ни слова, а уж вспомнить и подавно ничего не может: в памяти царила полная пустота. Баралис как будто остался доволен ее молчанием. — Какая же ты хорошенькая! — Он погладил плотную ткань ее платья, потом его рука двинулась вниз по ноге, под юбку. Холодные пальцы коснулись голени. Мелли немного испугалась, но пошевельнуться не могла, а рука двигалась все выше. Другой рукой Баралис провел по ее хрупкой груди, и Мелли впервые заметила, какие у него безобразные руки — распухшие и все в рубцах.

От вида этих рук что-то дрогнуло в Мелли, и она, сделав большое усилие, вышла из своего оцепенения. В голове прояснилось, и она, отпрянув от Баралиса, вскочила и выбежала из комнаты, слыша, как отдается в ушах его смех.

«С этой малышкой хлопот не будет», — подумал Баралис глядя ей вслед. Экая жалость, что она убежала так скоро! Их беседа только-только начала становиться интересной. Однако его ожидало множество срочных дел, и желание уже угасало в крови.

Он ушел от Мейбора через потайной ход и вернулся к себе. Ему предстояло приготовить яд для короля — задача сложная и требующая времени. К тому же опасная для его изувеченных, обожженных рук. Яд, которым он смажет стрелу, будет особенно злокачественным — и неудивительно, если к вечеру на ладонях появятся новые рубцы и красные пятна.

Кроме того, ему требовался «слепой» писец. Он только что договорился с Тавалиском, что тот предоставит ему на время всю свою библиотеку, — то, о чем Баралис уславливался с Мейбором, в сущности, шло в счет уплаты за эту услугу. Баралис загадочно улыбнулся. Он устроил бы королю «несчастный случай» независимо от Тавалиска и его драгоценной библиотеки — но пусть Тавалиск пока думает, что это он самый главный.

Впрочем, Баралис никогда не впадал в грех недооценки Тавалиска. Тот обладал опасным талантом создавать смуту. По одному мановению его густо усаженных кольцами пальцев целые селения могли исчезнуть с лица земли. Чуть только дело касалось интересов его возлюбленного Рорна, Тавалиск начинал вопить во весь голос: «Еретики!» Баралис мог лишь восхищаться той властью, которую прибрал к рукам Тавалиск, пользуясь своим положением.

Положение это, однако, было не слишком прочным. Потому-то, собственно, Тавалиск и согласился ссудить Баралису свою библиотеку. Тавалиску нужно, чтобы Рорн процветал: пока город продолжает наживать деньги своими излюбленными способами — торговлей и банковским делом, — Тавалиск может не опасаться за свой пост. Рорну, точно лекарю во время чумы, всегда хорошо, когда другим плохо. Как только на севере возникнет заварушка, предусмотрительные люди тут же начнут отправлять деньги на юг.

Дело, конечно, не только в этом. С Тавалиском всегда нужно держать ухо востро — он посвящен в тайны чародейства. Трудно сказать, насколько глубоко, на слухи полагаться не приходится. Баралис однажды встречался с ним. Раскусить его он не смог, однако кое-что друг о друге собеседники поняли. Да, c Тавалиском лучше держаться настороже: опаснее всего тот противник, который владеет тем же оружием, что и ты. А то, что Тавалиск когда-нибудь станет его противником, Баралис сознавал всегда.

Но пока что союз полезен им обоим: Тавалиск разжигает выгодное ему разногласие в Четырех Королевствах, а Баралис замен получил самые редкие в Обитаемых Землях труды.

Он не дурак и знал еще до того, как огромные сундуки прибыли к нему на прошлой неделе, что некоторые фолианты Тавалиск оставит у себя — самые, по его мнению, ценные или опасные.

Тем не менее Баралис получил в свое распоряжение истый кладезь премудрости: целую кучу великолепных книг — он не имел даже понятия об их существовании, — переплетенных в кожу и шелк. В них рассказывалось об истории народов, о которых Баралис никогда не слыхал, изображались существа, которых он никогда не видел, описывались яды, которых он никогда не приготовлял. Изящнейшим образом написанные и раскрашенные, истончившиеся от возраста листы, скрепленные ветхими нитями, — чего в них только не было: от разбора старинных распрей до карт звездного неба и перечней давно пропавших сокровищ. У Баралиса кружилась голова от одной мысли об этой бездне знаний.

Он задумал скопировать всю библиотеку Тавалиска, прежде чем вернуть ее. Для этого ему нужен был «слепой» писец: тот, кто сможет скопировать в точности, букву за буквой, все написанное, не поняв при этом ни слова. Баралис ни с кем не собирался делиться заключенной в книгах премудростью.

Ему требовался какой-нибудь паренек — смышленый, но никогда не обучавшийся грамоте. Кроп тут не годился: он полный болван и неуклюж к тому же. Дворянские сыновья обучались грамоте с раннего детства и поэтому тоже не входили в расчет. «Слепого» писца следовало поискать где-то в другом месте.

Джека разбудила Тилли — ей доставляло большое удовольствие трясти Джека куда сильнее, чем нужно было.

— В чем дело? — спросил он, испугавшись, что проспал. На кухне был полумрак — должно быть, только что рассвело. Боль обожгла руку, когда он встал, а следом в памяти ожили недавние слова Фраллита.

Тилли приложила палец к губам и поманила Джека за собой в кладовую, где хранилась мука.

— Виллок хочет тебя видеть. — Тилли отодвинула один из мешков, открыв тайник, где прятала яблоки. Она выбрала себе одно, подумала, не угостить ли Джека, но решила не делать этого и вернула мешок на место.

— Ты уверена, что меня, Тилли? — Джек искренне удивился, ибо почти не имел дела с ключником. Однако ему вспомнилось, что несколько недель назад он, подстрекаемый конюхом, тайком нацедил несколько бутылей эля, и Джеку показалось вдруг весьма вероятным, что Виллок обнаружил пропажу: ведь ключник славился своим острым глазом. У мальчика возникло страшное подозрение, что этот знаменитый, чуть навыкате глаз на сей раз обратился в его сторону.

— Конечно, уверена, дуралей! Ступай тотчас же в пивной погреб, да поживее. — Тилли закусила яблоко острыми зубками, глядя, как Джек приглаживает волосы и оправляет платье. — Я бы на твоем месте не трудилась. Сколько вьючную клячу ни скреби, скакуном все равно не станет. — Тилли пренебрежительно оглядела Джека и вытерла с подбородка яблочный сок.

Джек поспешил в пивной погреб, думая о том, какое наказание его ожидает. В прошлом году, когда его поймали на краже яблок из бочек с целью изготовить свой собственный сидр, Виллок задал ему солидную трепку. Джек от души надеялся, что дело и на сей раз ограничится тем же. Лишь бы не выгнали из замка.

Кухня замка Харвелл была его домом всю жизнь, он и родился в людской. Когда его мать слишком расхворалась, чтобы смотреть за ним, его нянчили судомойки; когда он хотел есть, его кормили повара; когда он делал что-то плохое, его пробирал мастер Фраллит. Кухня была его прибежищем, а большая печь — домашним очагом. Жизнь в замке была нелегкой, зато знакомой, а мальчику без отца и матери, без единой родной души большего и требовать не приходится.

Пивной погреб был огромен, с рядами медных чанов, где бродил эль на разных стадиях созревания. Когда глаза Джека привыкли к полутьме, он удивился, увидев рядом с Виллоком Фраллита, попивающего эль из чаши. Обоим было явно не по себе.

— Никто не видел, что ты идешь сюда, вниз? — спросил Виллок, стрельнув своими маленькими глазками в сторону двери.

— Нет, мой господин.

Виллок помедлил, потирая чисто выбритый подбородок.

— Мой добрый друг мастер Фраллит сообщил мне, что у тебя ловкие руки. Верно это, малый? — Голос ключника звучал как-то странно, и Джек не на шутку встревожился. Он откинул назад волосы, пытаясь это скрыть. — Ну, говори же — не время скромничать. Мастер говорит, что ты заправски замешиваешь тесто. И что ты любишь резать по дереву. Это так?

— Да, мой господин. — Джек смутился — после вчерашней стычки с мастером он вряд ли мог ожидать от Фраллита похвал.

— Вижу, ты малый учтивый — это хорошо, но мастер еще сказал мне, что порой тебе требуется хорошая порка. Это тоже верно? — Джек не знал, что тут ответить, а ключник продолжил: — Тебе может выпасть редкая удача. Ты ведь не хочешь упустить ее, малый?

Волосы, откинутые назад, снова лезли в глаза, и Джек скособочил голову, чтобы помешать им.

— Нет, мой господин.

— Вот и хорошо. — Виллок беспокойно глянул в сторону чанов, и из-за них вышел человек. Джек плохо его видел, потому что туда не падал свет, но по легкому шороху одежд понял, что это знатный господин. Мелодичный голос, казавшийся странно неуместным в пивном погребе, произнес:

— Джек, я хочу задать тебе один вопрос. Ты должен ответить на него правдиво, и смотри не ошибись — я узнаю, если ты солжешь.

Взгляд незнакомца не отпускал Джека. Джек никогда еще не слышал такого голоса — тихого и ровного, но исполненного силы. Не сомневаясь в способности незнакомца отличить правду от лжи, Джек послушно кивнул. Волосы, стоило ему шевельнуть головой, тут же упали на глаза.

— Я отвечу правду, господин.

— Хорошо. — Джек различил в полумраке изгиб тонкого рта. — Подойди чуть поближе, чтобы я лучше видел тебя.

Джек подошел на несколько шагов к незнакомцу. Тот, протянув скрюченную руку, отвел волосы с его лица. Джеку пришлось собрать всю свою волю, чтобы не шарахнуться прочь от этого прикосновения.

— Ты чем-то знаком мне, мальчик. — Под взглядом незнакомца Джек вспотел, несмотря на стоявший в погребе холод, и боль в руке сделалась острой как игла. — Однако к делу. — Незнакомец чуть передвинулся, и свеча осветила его лицо с блистающими темными глазами. — Джек, ты когда-нибудь обучался грамоте?

— Нет, ваша милость. — Джек испытал почти облегчение услышав вопрос: похоже, изгнание из замка пока не грозит ему.

— Ты сказал правду, мальчик, и я доволен тобой. Оставьте нас одних, — велел он Виллоку и Фраллиту. Джек никогда еще не видел, чтобы люди двигались так быстро, и засмеялся бы, если бы не присутствие незнакомца. Тот проводил обоих холодным взглядом и вышел на свет, блеснув шелком одежд. — Знаешь ли ты, кто я? — Джек помотал головой. — Я Баралис, королевский советник. — Лорд сделал многозначительную паузу, дав Джеку проникнуться сознанием, сколь важное лицо он созерцает. — Я вижу по тебе, что ты обо мне наслышан. И должно быть, любопытствуешь, зачем ты мне нужен. Не буду тебя долго томить. Тебе известно, что такое «слепой» писец?

— Нет, ваша милость.

— «Слепой» и «писец» — слова как будто несочетаемые, но на самом деле писец не слеп, он просто не понимает того, что видит. Вижу, ты в недоумении, — сейчас я все объясню. Мне нужен кто-то, кто по несколько часов в день переписывал бы для меня пергамента — слово в слово, букву за буквой. Способен ты на это?

— Да ведь я не умею писать, ваша милость, и я и пера-то никогда в руки не брал.

— Именно это мне и нужно. — Пришелец, обретший имя, отступил обратно в тень. — Тебе придется только копировать. Владеть пером тут незачем. Фраллит говорит, что ты смышленый мальчик, — всему необходимому ты обучишься за несколько дней.

Джек не знал, чему больше дивиться: предложению Баралиса или тому, что Фраллит сказал о нем, Джеке, что-то хорошее.

— Ну так как, Джек, ты согласен? — медовым голосом спросил Баралис.

— Да, ваша милость.

— Превосходно. Сегодня же и начнешь. Придешь ко мне в два часа пополудни. Каждый день ты будешь работать на меня по несколько часов, не переставая при этом исполнять свои обязанности на кухне. — Джек больше не видел лица Баралиса, полностью ушедшего в тень. — Еще одно, Джек, а потом можешь идти. Я требую, чтобы ты никому не рассказывал о своей работе. Твой мастер объяснит твое отсутствие, ежели будет необходимо. — Баралис без единого звука скрылся во мраке за чанами.

Джек дрожал с головы до ног, колени подкашивались, а руку точно клешами отрывали от тела. Он сел на пол подвала, почувствовав вдруг огромную слабость и усталость. Камень был сырой, но Джек не обращал на это внимания, раздумывая о случившемся. И почему королевский советник выбрал именно его?

Придя к разумному выводу, что у взрослых все равно ничего не поймешь, Джек свернулся калачиком и уснул.

Утро для охоты было великолепным. Первый морозец сковал землю, покрыв инеем траву. Солнце ярко светило, но не грело, и воздух был тихий и ясный.

Король Лескет чувствовал знакомое стеснение в желудке, как всегда при выезде на охоту. Он любил это чувство: оно придавало остроту суждению и зоркость глазу. Немногочисленный поезд выехал в лес еще до рассвета, и теперь, приближаясь к цели, лошади плясали, а собаки громко лаяли — им не терпелось начать. Король окинул взглядом своих спутников. Все они были славные ребята, и охотничье возбуждение, смешанное со страхом, связывало всех воедино в этот чудесный день: лордов Карвелла, Травина, Ролака и Мейбора, псарей и горстку лучников.

Отсутствие сына его не печалило. Король испытал облегчение, когда Кайлок не явился перед рассветом на сбор. Мальчик обещал стать отменным ловцом, но его жестокость к добыче беспокоила короля. Кайлок играл с дичью, без нужды нанося раны и увечья, стараясь причинить животным как можно больше боли перед смертью. Еще большую тревогу вызывало то, как принц влиял на всех окружающих, — люди при нем держались скованно и настороженно. Без него охота пройдет веселее.

Собак спустили, и охотники стали ждать. Шли минуты — свора выслеживала зверя. Королевских гончих натаскивали так, чтобы они не отвлекались на мелкую дичь вроде кроликов и лис, подымая только крупную добычу — дикого вепря, оленя или косматого медведя. Охотники ждали с напряженными лицами, дыша белым паром в холодном воздухе. Прошло немного времени, и лай гончих превратился в долгую заливистую трель. Все взоры обратились к королю, и он с криком «Ату!» устремился галопом в лес. Остальные последовали за ним. Лес огласился громом копыт и пением рога.

Охота вышла долгой и опасной. Нелегко на всем скаку огибать деревья и перепрыгивать через рвы. Гончие вели охотников извилистым путем в самую чащу. Деревья там росли так плотно, что приходилось то и дело придерживать лошадей, чего король терпеть не мог. Лай гончих побуждал его спешить, несмотря на опасность, чтобы настигнуть добычу любой ценой. Лорд Рола поравнялся с ним и готов был вырваться вперед. Лескет, пришпорив коня, обогнал его. Всадники неслись следом за гончими через ручьи и бурелом, через поляны и чащобы. Внезапно впереди показалась огромная туша бегущего зверя.

— Вепрь! — взволнованно вскричал король, затрепетав от одного вида добычи — зверь был очень велик, гораздо больше тех, что обычно встречались в этих местах.

Всадники нагнали гончих и вепря, и лучники пустили первые стрелы. Почти все выстрелы ушли мимо цели — зверь нырнул в чащу. Но когда он показался опять, в нем торчали две стрелы: одна на загривке, другая в ляжке. Король знал, что эти раны только прибавят прыти вепрю, пробудив в нем слепую ярость, однако неуклонно следовал за зверем в гущу леса.

Гончие, почуяв кровь, обезумели и заливались высоким лихорадочным лаем. Этот звук будоражил и людей — первая кров пролилась, и началась настоящая охота.

Думать было некогда — король положился на свое чутье и чутье своего коня, который скакал вперед, не дожидаясь команд всадника. Вепрь показался снова — дорогу ему преградил глубокий овраг. Лучники опять дали залп, и еще три стрелы поразили зверя. Он испустил пронзительный визг. Одна из стрел, миновав зверя, пронзила глаз гончей. Пользуясь суматохой, вепрь повернул назад и прорвался сквозь охотников. Король пришел в бешенство.

— Избавьте собаку от страданий! — произнес он сквозь зубы, до крови пришпорил коня и погнался за добычей.

Вепрь не сбавил хода — преследуемый гончими, он летел, вперед, оставляя за собой кровавый след.

Наконец гончие прижали его к пруду — дальше хода не было. Собаки наседали, образовав полукруг, и могучий зверь взрыл копытами землю, готовясь напасть. Охотники изготовили оружие. Король придвинулся ближе, не сводя с вепря глаз. Любое неверное движение, любое промедление могло привести к смерти. Лескет знал, что у него лишь мгновение перед тем, как зверь бросится в атаку. Он вскинул копье и что было силы вогнал его в бок вепрю. Тот издал душераздирающий предсмертный вопль, горячая кровь хлынула из раны.

Миг спустя все лорды набросились на вепря, коля его длинными копьями. Кровь хлестала на землю и стекала в пруд. Псари отозвали собак, и всех охватило бурное ликование.

— Отрежем ему яйца! — вскричал Карвелл.

— Отрежем, — поддержал Мейбор. — Кому доверить эту честь?

— Кому, как не вам, Мейбор, — говорят, вы мастер холостить.

Все рассмеялись, разряжая запал погони. Мейбор обнажил кинжал и спешился.

— Клянусь Борком! Сроду таких здоровенных не видывал.

— Так ведь у вас есть зеркало, Мейбор! — сострил Ролак, и все заржали. Мейбор одним ударом лишил мертвого зверя его детородных органов и вскинул их вверх для всеобщего обозрения.

— Пожалуй, — с шутливой серьезностью произнес он, — мои и впрямь побольше будут!

Король среди общего хохота услышал знакомый свистящий звук. В следующий миг что-то ударило его в плечо, и он вылетел из седла. Падая, он увидел, что это стрела, и тут же почуял неладное. Стрелы попадали в него и раньше, и он знал, как они жалят. Удар этой стрелы сопровождался еще чем-то — что-то будто вгрызалось ему в плоть. Жестокая боль пронзила его тело, и он лишился чувств.

Бевлин проснулся в дурном настроении — он ужасно провел ночь, улегшись спать на кухне среди своих книг. Где были его мозги? Незачем было уступать свою постель молодому, пышущему здоровьем рыцарю. Бевлин всю ночь промаялся на жестком кухонном столе. Можно было, конечно, лечь в свободной спальне, но там как раз над кроватью протекала крыша, а Бевлин достиг того возраста, когда сухость предпочитаешь всем прочим удобствам.

Он немного воспрянул духом, увидев, что гость уже готовит завтрак.

— Что же ты не разбудил меня раньше? — ворчливо сказал старик.

— Видно, ты крепко спал, Бевлин.

Бевлину не понравилось, что этот молодой красавец застал его спящим в столь недостойной позе, но он готов был простить, ибо то, что рыцарь готовил, пахло восхитительно.

— Напрасно ты это делаешь. Я сам бы мог приготовить завтрак.

— Знаю, — сказал Таул. — Этого-то я и боялся.

Бевлин решил пропустить это замечание мимо ушей — молодой человек имел вескую причину опасаться его стряпни.

— А что ты готовишь?

— Окорок, начиненный грибами, и эль с пряностями.

— Должно быть вкусно, но не мог бы ты подбавить жирку? Окорок суховат, на мой взгляд. — Мудрец любил жирную пищу; она легче проскакивала в его ссохшуюся от старости глотку.

— Скажи-ка, где такой человек, как ты, мог обучиться поварскому искусству? Насколько я слышал, в Вальдисе этому не учат.

Таул с грустью улыбнулся:

— Моя мать умерла в родах, когда я был еще мальчишкой, оставив на меня двух младших сестренок и новорожденного. — Рыцарь умолк, глядя в огонь с непроницаемым как маска лицом. Когда он заговорил снова, в его голосе появилась напускная веселость. — Вот так я и выучился стряпать. Это сделало меня популярным среди моих собратьев-рыцарей, и я заработал не один медяк, поджаривая им по утрам свиную печенку.

Бевлин был не из тех, для кого такт превыше всего, — любопытство всегда пересиливало.

— А что стало с твоими родными теперь? — спросил он. — За сестрами, наверное, присматривает отец?

— Не твое дело, что с ними стало, мудрейший.

Бевлин, пораженный злобой в голосе рыцаря, поднял руку, желая извиниться, но Таул, опять отвернувшись к огню, прервал его:

— Прости мне мою вспышку, Бевлин. Я...

— Ни слова больше, друг мой. У всех нас есть такое, о чем лучше не спрашивать.

Одну длину свечи спустя, когда они уже поели и сидели в теплой кухне, попивая подогретый эль, Бевлин раскрыл толстый запыленный том.

— Это, Таул, самое драгоценное мое сокровище — Книга Марода. Не какой-нибудь позднейший список — нет, эту книгу написал собственной рукой верный слуга великого человека Гальдер. Перед смертью своего хозяина Гальдер сделал четыре достоверные копии с труда, которому Марод посвятил всю жизнь. Эта книга — одна из тех четырех. — Старые пальцы Бевлин прошлись по переплету из бараньей кожи. — Если присмотреться, то сразу видно руку Гальдера. Марод так обеднел к концу жизни, что его слуга не мог купить новый пергамент и принужден был выскабливать старые. Гальдер смывал старые чернила коровьей мочой, растворенной в дождевой воде, а потом сушил листы на солнце. Если смотреть внимательно, можно еще различить остатки прежнего текста.

Таул вгляделся в страницу, раскрытую Бевлином: под текстом и вправду виднелись бледные призраки прежних слов.

— К несчастью, тот раствор, которым Гальдер обмывал листы, истончал их и делал хрупкими. Боюсь, что вскоре книга станет неудобочитаемой и будет храниться у меня лишь в качестве реликвии. И это очень печально, ибо в Книге Марода содержится немало полезного для тех, кто живет в наши дни. — Мудрец закрыл книгу.

— Но ведь в мире существуют тысячи экземпляров Книги Марода. Она есть у каждого священника и каждого ученого Обитаемых Земель.

Бевлин печально покачал головой:

— Эти копии зачастую разительно отличаются от оригинала. Нет такого писца, который не менял бы Марода на свой лад, приспосабливая его идеи к своим верованиям или верованиям своего патрона, пропуская куски, почитаемые им безнравственными или незначительными, и переиначивая стихи, непонятные, фривольные или просто скучные, на его взгляд. — Бевлин тяжело вздохнул, и стало видно, как утомили его прожитые годы. — Каждый переписчик хоть немного, да исказил суть слов и пророчеств Марода. В итоге его труд за истекшие века стал неузнаваем. Священники и ученые, о которых ты говоришь, могут иметь у себя книгу под этим названием, но это не значит, что ее написал Марод. Насколько мне известно, остальные три копии, сделанные Гальдером, пропали или были уничтожены — так что, возможно, истинным словом Марода владею я один. — Мудрец допил свой эль и поставил пустой кубок на стол. — И это очень меня печалит.

Бевлин задумчиво взирал на своего собеседника. Таул молод — слишком, возможно, молод для того, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу. Мудрец снова испустил тяжкий вздох. Он знал, сколь невероятно трудна эта задача. У златовласого Рыцаря, сильного и уверенного в себе, впереди целая жизнь — и вся эта жизнь может уйти на бесплодные поиски. Бевлин потушил пальцами свечи. Но что же делать? У него, старика, выбора нет — никто не спросил его, хочет ли он взять на себя ответственность за все предстоящее. Все, что он в силах сделать, — это дать выбор молодому.

Сжав руки, чтобы унять в них дрожь, Бевлин пристально посмотрел в голубые глаза рыцаря.

— Ты, должно быть, спрашиваешь себя, какое отношение имеет все это к твоему приезду сюда?

— Чего тебе, малый? Тут не место таким, как ты. — Голос часового гулко отражался от каменных стен замка.

— Мне нужно пройти в покои вельмож, — сказал Джек.

— В покои вельмож? Что ты там забыл, хотел бы я знать! Убирайся прочь, малявка!

Джек опаздывал. Он сам не знал, почему встреча с королевским советником отняла у него столько сил: Баралис точно выжал из него все соки. Утренняя выпечка задержалась и могла теперь называться скорее полуденной выпечкой. Фраллит от этого взбеленился, а пуще всего его злило то, что Джека нельзя избить немедля, — не отправлять же мальчишку к королевскому советнику в синяках.

Джек почти пожалел Фраллита, оказавшегося бессильным перед лицом истинной власти. Пусть пекарь на кухне важная персона — перед Баралисом он ничто. Однако Джек не сомневался, что мастер еще выдумает ему достойную кару за то, что он проспал и не замесил хлебы вовремя. Помимо телесных наказаний, у мастера имелось в запасе множество унижающих ухищрений. Уже дважды за этот день Джек мысленно предпочел испытанный вкус хорошей порки ужасам неизвестного.

Глядя на часового, Джек понял, что языком тут ничего не добьешься. Страж ни в жизнь не поверит, что королевский советник пригласил к себе какого-то ученика пекаря. Внимание Джека привлек выцветший гобелен на стене. Джек подскочил к нему и дернул за угол. Гобелен рухнул, подняв тучу пыли. Часовой в изумлении выпучил глаза, и Джек в тот же миг, проскочив мимо него, пустился бежать по коридору. Пыль забивала легкие, часовой мчался по пятам, каменные плиты мелькали под ногами.

Ловя ртом воздух, Джек сообразил, что поступил не слишком умно: он не имел понятия, в какой стороне помещаются покои Баралиса. Однако это все-таки здорово — выйти в единоборстве против часового и победить. Вскоре преследователь Джека замедлил бег и разразился градом ругательств. Джек торжествующе улыбнулся — если человек опускается до непристойной брани, значит, ему недостает дыхания для бега.

Найти дорогу оказалось не так трудно, как представлялось Джеку. Казалось, будто весь замок подчиняется великому человеку, ведя Джека самыми темными и укромными переходами к его двери.

Джек замешкался на пороге, решая, что лучше — робкий стук или уверенный. И только решил, что робость, пожалуй, будет больше к месту, как дверь распахнулась.

— Опаздываешь, — сказал лорд Баралис, одетый в черное, высокий и внушающий трепет.

— Виноват, ваша милость, — ответил Джек, стараясь преодолеть дрожь в голосе.

— Как, ты даже и не оправдываешься?

— Нет, ваша милость. Вина целиком на мне.

— Смотрите-ка, какой необыкновенный мальчик! Большинство людей нашло бы себе сотню оправданий. На первый раз я тебя прощаю, Джек, но больше не опаздывай.

— Да, ваша милость.

— Тебе, я вижу, приглянулась моя дверь.

Джек усиленно закивал — пусть великий человек думает, что он задержался на пороге из-за двери.

Баралис провел скрюченными пальцами по резному дереву.

— Ты не зря обратил на нее внимание — она обладает кое-какими незаурядными свойствами.

Джек ждал дальнейших объяснений, но Баралис только улыбнулся слегка, не разжимая губ.

Джек прошел за ним через парадную горницу в большую светлую комнату, загроможденную от пола до потолка разными диковинными вещами.

— Работать будешь здесь, — сказал Баралис, указывая ему на деревянную скамью. — Перья, чернила и бумагу найдешь на письменном столе. Предлагаю тебе сегодня поучиться, как пользоваться всем этим. — Джек хотел что-то сказать, но Баралис оборвал его. — У меня нет времени на пустую болтовню, мальчик. Берись за дело. — И Баралис, оставив Джека, принялся разбирать бумаги в дальнем конце комнаты.

Джек не имел ни малейшего понятия, что надо делать. Он ни разу не видел, как люди пишут. На кухне никто не умел ни читать, ни писать — способы выпечки хлеба, варки пива и приготовления пудингов держали в голове. Единственным грамотным человеком, известным Джеку, был ключник — тот вел счет всех кухонных расходов, но Джек никогда не видел его с пером в руках.

Повертев перо туда-сюда, Джек прижал его к листу бумаги. Ничего не вышло — наверное, он что-то делает не так. Джек оглядел стол. Ага, чернила. Джек налил немного на бумагу, где сразу разошлось большое пятно. Потом стал царапать по кляксе пером. Чувствуя, что опять делает что-то не то, Джек взял чистый лист и снова налил туда чернил. На этот раз он умудрился вывести какие-то линии и закорючки.

— Дурак. — Джек поднял глаза — над ним стоял Баралис. — Не надо лить чернила на страницу — обмакни в чернильницу перо. — И Баралис показал Джеку, как это делается. — Вот так. Теперь ты знаешь. — И Джек снова остался один.

Несколько часов спустя он немного освоился с новым делом. Он научился макать перо так, чтобы набирать побольше чернил, и рисовать на бумаге разные знаки. Для начала он изобразил то, что хорошо знал: разные виды хлеба — круглый, плоский и длинный. Рисовал он также всякие пекарские причиндалы, ножи и оружие.

Потрудившись на славу, Джек отвлекся. Он никогда еще не бывал в столь роскошных палатах. Книги и ларцы, стоящие вдоль стен, искушали его; бутылки, наполненные темными жидкостями, манили. Устоять он не мог. Прокравшись к полке, он вынул пробку из особенно соблазнительного сосуда. Оттуда вышел сладкий манящий запах. Оставалось только попробовать содержимое на вкус. Джек поднес флакон к губам.

— На твоем месте я бы этого не делал, Джек, — раздался насмешливый голос Баралиса. — Это яд — для крыс.

Джек побагровел от стыда. Он не слышал, как подошел Баралис, — по воздуху тот движется, что ли? Быстро вернув на место пробку, Джек сделал вид, что ничего такого не делал, и чуть не изнемог от облегчения, когда в комнату вошел кто-то еще. Этого нескладного великана Джек узнал сразу.

— Чего тебе, Кроп? — спросил Баралис.

— Король.

— Что король?

— В него попала стрела на охоте.

— Да что ты! — На краткий миг лицо Баралиса озарилось злорадством, которое тут же сменилось выражением глубокой озабоченности. — Дурную весть ты мне принес. — Он пронзительно глянул на Джека. — Отправляйся обратно на кухню, мальчик.

Джек вылетел из комнаты и помчался на кухню, не переставая думать о короле. Быть может, он, Джек, будет первым, кто принесет эту весть вниз; он окажется в центре внимания, а Фраллит, того и гляди, даже попотчует его элем. Но мечта об эле лишена была привычной сладости, и Джек не сразу понял, что причиной тому страх. Выражение, мелькнувшее на лице у Баралиса, было слишком значительным, чтобы забыть о нем. Джек прибавил шагу. Про Баралиса он на кухне ничего не скажет. — Джек был смышленый мальчуган и знал, что о таких вещах лучше помалкивать.

— Грядут суровые времена, — со вздохом произнес Бевлин тонким старческим голосом. — Двенадцать зим тому назад я видел на небе страшное знамение. С неба упала звезда. Стремясь к земле, она разделилась надвое — и обе половины вспыхнули одинаково ярко, прежде чем пропасть за восточным горизонтом. — Мудрец подошел к очагу и помешал угли — его познабливало. — Нет нужды говорить тебе, сколь важный смысл заключало в себе такое знамение. В ту пору я не знал, что оно означает, и все последующие годы пытался отыскать ответ. Я прочел все книги великих пророков, все древние летописи. — Бевлин усмехнулся краем рта. — В подобных трудах содержится множество мрачных, хотя и малопонятных предсказаний: темные тучи клубятся в небесах, и земле возвещается проклятие — родители пугают этим детей, чтобы те их слушались. Я же не нашел для себя ничего: зачастую все это писалось в убеждении, что если достаточно долго предсказывать недоброе, то твои предсказания когда-нибудь да сбудутся. Недоброе в этой жизни, боюсь, столь же неизбежно, как осенний листопад. — Бевлин поставил на огонь горшок с элем, добавив туда немного меду. — Бывает, правда, и так, что злая судьба одного означает торжество другого. — Натерев в горшок корицы, он помешал напиток и плюнул туда удачи ради. Подержал эль на огне еще немного и разлил его в две чаши, протянув одну Таулу. — Марод — дело иное. Он говорит все как есть, не напуская туману, словно рыночный гадальщик. — Бевлин положил ладонь на пухлый том. — Марод по сути своей философ и историк, но милостью богов имел и пророческий дар. К несчастью, он при всей своей точности любил ссылаться на неких древних авторов, чьи труды до нас не дошли. Они либо затерялись во тьме веков, либо были сожжены чересчур рьяными священнослужителями, во всем видевшими ересь. Но мне все же удалось разыскать одну книгу, на которую ссылался Марод, и я заплатил дорогую цену за несколько истрепанных, без переплета страниц. В них-то я и нашел объяснение тому, что видел на небе двенадцать лет назад.

Там было сказано, что это знак рождения, двойного рождения. Той ночью были зачаты два младенца, два человека, которым суждено изменить мир, — не знаю только, к добру или и худу. Жизни их связаны невидимой нитью, и судьбы их противостоят друг другу.

У Марода же имеется пророчество, которое, по моему мнению, касается одного из этих двоих. Тебе оно, быть может, знакомо — ученые мужи издавна ломают голову над его смыслом, — но сейчас ты услышишь, как оно звучит в оригинале. Никто, кроме нас с тобой, возможно, не знает подлинного текста — и не узнает.

Бевлин, грея руки о чашу, посмотрел в глаза своему собеседнику. Таул встретил его взгляд, и в тишине, нарушаемой лишь треском огня, что-то невысказанное связало их.

— Мир постоянно меняется, — тихо сказал Бевлин, прервав молчание. — И причиной тому всегда людская алчность. Для архиепископа Рорнского деньги важнее, чем Бог, герцог Бренский рвется захватить побольше земель; город Марльс, без разбору торгуя с чужими краями, сам на себя навлек чуму. А король Лескет, правитель Четырех Королевств, в это самое время пытается избежать войны с Халькусом... но неясно, добьется ли он успеха.

Бевлин и Таул помолчали, оба погрузившись в свои мысли, и первым теперь заговорил молодой человек, как мудрец и ожидал:

— Зачем меня прислали к тебе?

Бевлин подозревал, что рыцарь уже знает ответ.

— Есть дело, которое ты, по моему убеждению, можешь выполнить.

— Тирен полагал, что ты дашь мне поручение. В чем же оно состоит? — Таул так рвался это узнать, что Бевлина охватила невольная печаль.

— Оно состоит в том, чтобы найти иголку в стоге сена.

— Что ты хочешь сказать? — Таул произносил подобающие случаю слова, но Бевлин понимал: рыцарь знает, что будущее предопределено и все, о чем они сейчас говорят, было предначертано заранее.

— Я хочу, чтобы ты нашел мальчика, которому теперь около двенадцати зим.

— Где же мне искать его?

— Боюсь, что на этот вопрос так просто не ответить.

— Одного из тех двоих? — спросил Таул. Мудрец кивнул:

— Того, о ком говорится в пророчестве. — Больше Бевлин ничего не сказал, хотя ему и хотелось, — лучше рыцарю не знать, что убеждает мудреца в том, что пророчество осуществится весьма скоро. — Больше мне, пожалуй, нечего добавить. Могу посоветовать тебе только одно: доверься своему внутреннему голосу. Ищи мальчика, который на самом деле не тот, кем кажется, который чем-то отличается от других. Когда ты найдешь его, ты его узнаешь.

— Что же будет, если я найду его?

— Ты получишь свое последнее кольцо. За этим тебя и прислали сюда, не так ли? — Бевлин пожалел о своих словах, не успев их произнести. Молодой человек пока что не сделал ничего, чтобы заслужить подобную обиду.

— Да, за этим, — просто ответил рыцарь. — Это единственное, ради чего я теперь живу.

Он опустил рукав, прикрыв свои кольца, а Бевлин подумал, что этот рыцарь чем-то отличается от тех, с которыми старик встречался прежде. Таул не менее предан своему призванию, чем другие, но чувствуется в нем какая-то уязвимость. Вальдис взращивал в своих стенах рыцарей особой закалки: они приносили обеты беспрекословного послушания, безбрачия и обязались отдавать весь свой доход на благо общего дела. Что же это за дело? Орден был задуман как образец высоконравственного братства, призванного помогать нуждающимся и угнетенным. Теперь, если судить по тому, что просачивается сквозь стены Вальдиса, рыцарей больше заботит политика, нежели любовь к человечеству.

Политика и деньги. За приезд Таула сюда заплачено золотом — хотя Бевлин был уверен, что рыцарь об этом не знает. Тирен, вероятно, сказал Таулу, что тому предстоит совершить великий подвиг к вящей славе всего ордена. Так оно и есть — только Вальдис этого знать не может. Для Тирена Бевлин — всего лишь старый дурак, мечтающий предотвратить войну, которая еще и не начиналась. Что ж, если золото Бевлина оказалось красноречивее его пророчеств, так тому и быть. Итог в конечном счете будет тот же. Бевлин получил то, что хотел: полного сил молодого рыцаря, который поможет ему искать мальчика. И Тирен получил то, что хотел: деньги, которые пустит на свои интриги.

С рыцарством дело не всегда обстояло так, как теперь: некогда рыцари славились благородством и ученостью. На них возлагалось бремя соблюдения мира во времена смуты, голода и чумы. Ни один город не мог внушить им робость, и ни одно селение не было настолько малым, чтобы обратиться к ним за помощью. Целый легион рыцарей однажды проделал сотню лиг с бочонками за спиной, чтобы доставить воду в городок, страдавший от засухи. О них складывались бесчисленные песни, и целые поколения женщин обмирали при виде их. А ныне они опустились до политических махинаций.

Бевлин не совсем понимал, чего, собственно, рыцари надеются этим добиться. Вальдис, надо признать, утратил былое величие — Рорн давно затмил его в качестве финансовой столицы Обитаемых Земель, и рыцарский город явно завидовал удачливому сопернику. Тирен, пытаясь восстановить прежнее положение на рынке, потихоньку скупал соляные варницы и рудники. Если рыцари приберут к рукам всю торговлю солью, города окажутся в их власти — особенно южные, живущие рыбным промыслом. Но речь идет не только о коммерции: Тирен, всего год назад ставший главой ордена, уже заявил себя рьяным ревнителем веры.

Крупнейшие города юга — Рорн, Марльс и Тулей — придерживаются той же веры, что и Вальдис, но трактуют ее догматы более вольно. Посему Вальдис намерен объявить себя духовным властителем юга и уже поговаривает о реформации, что чревато бедой.

Да, беды не избежать. Бевлин предвидел раздор. Не ирония ли в том, что рыцари, которые своей алчностью, смешанной с религиозным пылом, того и гляди заварят большую войну, отрядили одного из своей среды на поиски мальчика, который эту войну прекратит! То, что они послали сюда Таула, руководствуясь наживой, а не стремлением свершить доброе дело, как нельзя лучше совпадает с пророчеством Марода: «Когда благородные мужи позабудут о чести».

Бевлин тяжело вздохнул, видя жестокие испытания впереди. Молодой рыцарь сидел тихо, погруженный в раздумье. Что-то в его позе, в его завороженности огнем глубоко тронуло мудреца. Рыцарь пытался одолеть какую-то душевную муку: каждый мускул его лица, каждое дыхание, слетавшее с его губ, свидетельствовали об этом. Бевлин мысленно дал зарок никогда не говорить Таулу об истинной причине, побудившей Вальдис послать его сюда.

— Итак, друг мой, — сказал Бевлин, — каково твое решение? Поможешь ли ты мне найти мальчика?

— Иного решения и быть не могло. — В голубых глазах Таула читалась покорность долгу. — Я исполню все, как ты велишь.

Баралис вошел в покои короля Лескета. Там собрались все участники охоты в одеждах, еще орошенных кровью вепря. Королева сидела у ложа короля, и тревога исказила ее лик, обычно холодный и надменный. Лекарь резал камзол короля, чтобы обнажить плечо, бормоча при этом подобающие молитвы.

— Что случилось? — спросил Баралис.

— Короля ранило стрелой. — Карвелл не поднимал глаз, словно чувствовал какую-то вину и за собой.

— Кто посмел совершить такое? — воскликнул Баралис с хорошо разыгранной нотой негодующего изумления. — Где эта стрела? Вы ее разглядели?

— Мейбор вынул ее, — ответил Карвелл.

— Да, это верно, — ступил вперед Мейбор, — но я в смятении отшвырнул ее прочь. — Он встретился глазами с Баралисом.

— Вы поступили неразумно, Мейбор. — Баралис обвел взглядом остальных. — А что, если стрела оказалась бы зазубренной? Вы причинили бы королю еще худший вред, удаляя ее.

Лорды отозвались одобрительным гулом, а в глазах Мейбора сверкнула ненависть.

— Почем вы знаете — может, стрела и впрямь была зазубрена? — спросил он, и все затихли, ожидая ответа Баралиса.

— Я узнал об этом, как только увидел рану короля, — зазубренная стрела не могла бы ее нанести. — Присутствующие закивали, вынужденные согласиться с этим. Баралис дал себе слово когда-нибудь разделаться с Мейбором — слишком опасно иметь такого сообщника. Более того, Баралис начинал подозревать, что Мейбор уже сожалеет об их сговоре. «Что ж, у меня в рукаве есть одна карта, о которой ты не знаешь, Мейбор, — подумал Баралис, — и сейчас я разыграю ее».

— Кто-нибудь еще видел стрелу? — спросил он тихо, чтобы заставить всех прислушаться к себе.

— Я видел, ваша милость, — сказал, выступив вперед, один из псарей. Лицо Мейбора сделалось пепельным.

— Кто ты? — Баралис прекрасно знал, кто он, — пару дней назад он заплатил этому человеку десять золотых, чтобы тот разыграл свою роль в нынешнем маленьком представлении.

— Я Хист, королевский псарь.

— И что же ты видел, Хист?

— Я не совсем уверен, ваша милость, но мне кажется, что на древке была двойная зарубка.

Мейбор протестующе вскинул руку, желая что-то сказать, но Баралис ему не позволил.

— Двойная зарубка! — вскричал он. — Мы все знаем, что хальки метят так свои стрелы.

Собравшиеся разразились криками:

— Хальки, проклятые изменники! Хальки подстрелили нашего короля!

— К дьяволу мир у Рог-Моста, — вставил Баралис.

— Отмщение!

Баралис счел, что время пришло.

— Объявим им войну! — вскричал он.

— Война! — взревели все в один голос.