"Искушение ночи" - читать интересную книгу автора (Джойс Лидия)

Глава 6

Виктория проснулась от солнечного света и робкого стука в дверь. После мгновенного смятения поняла, что находится в «комнате единорога», уютно устроившись под одеялом, совершенно голая. Она лежала не двигаясь, отуманенная воспоминаниями о прошедшей ночи – удивительной, ужасной, пугающей. Что она сделала? И что готова отдать, чтобы сделать это снова?

Стук повторился, на этот раз настойчивее.

– Войдите! – Виктория приподнялась на подушках, натянув до самого подбородка одеяло. В комнату скользнула горничная Энни и, закрыв за собой дверь, посмотрела на Викторию еще более испуганно, чем накануне.

Виктория нахмурилась. Нехороший признак.

– Его светлость подумал, может, вы захотите поесть у себя в комнате, пока ваш гардероб не будет готов, – сказала Энни, с трудом удерживая тяжелый поднос.

– Мой гардероб... – тупо повторила Виктория, оглядывая комнату. Ее сундук исчез. – Мой гардероб!

Энни вздрогнула:

– Его светлость сказал, что вашу одежду вам вернут, когда вы будете уезжать. – Горничная умолкла в нерешительности.

– Но... – нетерпеливо произнесла Виктория, которой становилось все более не по себе.

– Двоюродный дедушка его светлости держал трех швей специально для леди, которые у него гостили. Его светлость усадил их шить занавеси, белье и все такое для Дауджер-Хауса, а теперь его светлость велел им сшить для вас платья. – Она втянула в себя воздух, словно желая обрести силы для следующего признания: – И тут еще насчет корсета. Его светлость заказал сшить его из ваших лишних платьев, когда вы приехали. Его скоро привезут из Лидса.

– Он заказал корсет? – Виктория чуть было не выпрыгнула из кровати. Какая наглость! Переделывать ее жизнь по своему усмотрению, украсть ее одежду, практически запереть ее в этой комнате и не найти более заслуживающей ее негодования мишени, кроме этой напуганной девочки! Как будто события этой ночи дали ему какое-то право над ней!

Нет, напомнил ей коварный голосок внутри, это она дала ему право, подписав их договор. Подумать только, всего несколько часов тому назад она почти поверила ему, а он сразу же воспользовался этим. Такую ошибку она никогда больше не повторит.

Энни была на грани обморока, когда Виктория обратилась к ней.

– Подайте мне поднос, Энни, – сказала она. – И можете идти. Пожалуй, сегодня утром мне не понадобится ваша помощь, чтобы одеться.

Байрон сидел в кабинете в апартаментах Генри, копаясь в кошмаре бухгалтерских книг, дневников и обрывков бумаги, которые представляли собой денежные записи его предшественника. Он жил в этом доме уже почти два года, но все еще не мог привыкнуть к мысли, что эти комнаты принадлежат ему. Слишком долго здесь жил другой человек, оставив после себя неизгладимый след. Это тайна Рейберн-Корта, подумал Байрон, в нем всегда чувствуешь себя чужаком. И все же герцог не возненавидел этот дом. Он ворчал на него, ругал за несуразность, но вражды к нему не питал. Впервые Байрон увидел этот дом, когда ему было двенадцать лет. Его тогда вызвал к себе двоюродный дед. Дом поразил его своей уродливостью. Разбросанные флигеля всех веков архитектуры, какие только можно себе представить, пристроенные к основной массе известняка под случайными углами. Но даже в то время дом взывал к нему. Шептал о тайнах, темноте и древних страстях, въевшихся в камень. И когда его двоюродный дед в один из его редких светлых моментов преподал внуку урок, сказав, что долг Байрона восстановить замок в его былом великолепии, Байрон пообещал сделать все, что в его силах. Тогда дед, казалось, дышал на ладан. Кто мог знать, что пройдет почти четверть века, прежде чем Байрон вновь окажется в этом замке. И вот он здесь, пытается сделать невозможное, чтобы превратить эти развалины в дом, пригодный для герцогской усадьбы. Как предполагаемому наследнику, ему предоставили полную свободу управлять полудюжиной имений, и он превратил их в доходные предприятия, а теперь вкладывал плоды двух последних десятилетий труда в проект, на который уйдет вся его жизнь.

Но что бы он ни говорил леди Виктории, он был беден. Даже при том, что его капитал вложен во множество предприятий, у него оставалось на жизнь ровно пять тысяч в год. Не очень много, но прожить можно. Черт бы побрал Гиффорда. Байрон вспомнил о его самодовольной улыбке, брошенной через голову нареченной Байрона на вечере у леди Килмейн. Эта улыбка сказала Байрону, что Гиффорд прекрасно понимает, что делает; это был вызов, насмешка, предисловие к будущему, все одновременно. И все это время неверная Летиция не сводила с Гиффорда своих больших зеленых глаз.

Перо выгнулось в руке Байрона, и он с усилием разжал пальцы. Гиффорд ему заплатит. Возможно, не так, как Байрон планировал изначально, если его сестра выполнит свою часть сделки, но этот человек послужит хорошим капиталовложением. Скоро граф-подагрик умрет, и Гиффорд войдет в права наследства.

Байрон вздохнул и обратил свои мысли на леди Викторию. Вероятно, она уже закончила одеваться. Она, без сомнения, возмущена тем, что он сменил ее гардероб, но будь он проклят, если проведет с ней неделю, коль скоро она будет одета словно страшилище. Он все же надеялся, что Виктория не станет швырять вещи в Энни. В этом случае у девушки непременно случится истерический припадок, и ее придется отнести вниз, в помещение для прислуги.

Обычно охота за женщиной возбуждала его, осуществление успешного соблазнения было всего лишь заключением параграфа в истории ухаживания. Но Виктория не такая. Покорение сделало ее еще более неуловимой. Покорение! Он усмехнулся. Неизвестно, кто кого покорил. У него бывали женщины, отчаянно домогавшиеся его, и еще больше женщин, которые притворялись, будто домогаются, но голод леди Виктории произвел на него впечатление только потому, что они случайно оказались в одном доме. И все же до самого момента соития он не понимал, что ее опыт гораздо обширнее, чем несколько тайных поцелуев.

Он покачал головой и посмотрел на карманные часы. Время обедать. Он встал и направился в столовую, представив себе встречу с леди Викторией. На ее негодование он отреагирует небрежным словом, просто отмахнется от него, что вызовет у нее приступ ярости и заставит утратить железное самообладание, которое она, судя по всему, так высоко ценит.

Но Виктории в столовой не было. Поспешно вошла миссис Пибоди с выражением важности на пухлом лице, и Байрон понял, что хороших новостей ждать не приходится.

– Да? – поторопил он домоправительницу, усаживаясь на свое место, в то время как она встала у его стула. Молчание миссис Пибоди было весьма красноречивым.

Она откашлялась.

– Ваша светлость, мне страх как не хочется вам надоедать. Я знаю, как вы заняты, со всеми этими записями, счетами и новшествами, ну и все такое. Да если бы речь шла только обо мне, я бы ни словечка не сказала. Уж я-то никогда не болтаю лишнего...

– Да, миссис Пибоди, – прервал ее Байрон, зная, что она в состоянии продолжать в том же духе минут пять. – Ваша скромность и осмотрительность – пример для всех нас.

– Это я о миледи, – взволнованно произнесла домоправительница. – Даже не знаю, как вам сказать. Я хотела велеть кухарке заняться обедом, но знаю, вы очень разборчивы насчет того, когда его подавать, и тогда я подумала: Сенга, девочка, сходи-ка ты к герцогу и скажи ему, пусть он решает. Вот так я и сделала.

Байрон напомнил себе, что оборвать ее – все равно что побить спаниеля за то, что он скулит, – это было бы непростительной грубостью и испортило бы все дело.

– Это я понимаю, миссис Пибоди, но теперь нужно решить, что именно вы хотите мне сказать.

– Так ведь за этим я и пришла, ваша светлость. Миледи не придет к обеду, она все еще одевается. Ну вот поэтому я и выбранила Энни как следует за ее медлительность, но с этим ничего не поделаешь.

– Понятно, – хмуро сказал Байрон. Он решил, что леди Виктория – тип рациональный, что она не из тех, кто станет полдня крутиться перед зеркалом. Она, наверное, делает это назло ему. Байрон подумал было о том, чтобы отложить немного обед, но однажды он уже ел остывшую стряпню, и повторять этот эксперимент ему больше не хотелось. В конце концов ради леди Виктории не стоит причинять самому себе неудобства.

– В таком случае пошлите ей наверх поднос с едой и скажите, что я приду к ней, как только отобедаю.

– Ах, ваша светлость, неужто вы думаете, что это разумно? Я хочу сказать, она ведь леди, и войти в ее комнату, когда она в безделье, – миссис Пибоди хотела сказать «дезабилье», – это даже неприлично.

Заметив выражение лица Байрона, миссис Пибоди не стала продолжать, лишь сказала:

– Тогда я пойду к ней.

Она торопливо вышла, пройдя мимо кухонной служанки, которая присела в реверансе, после чего поставила перед Байроном горячий пирог с мясом и последовала за миссис Пибоди. Байрон вооружился вилкой. Учитывая медлительность миссис Пибоди, еда леди почти совсем остынет, пока окажется у нее в комнате. При мысли об этом Байрон ощутил некоторое злорадство. Вообще-то ему следовало по крайней мере сообщить ей о своих планах относительно ее туалетов, но теперь поздно об этом сожалеть. Она понимала, во что дала себя втянуть. Неделя в его обществе, неделя в его власти – если он ей не нравится, ее ничто не удерживает в Рейберн-Корте.

С этой мыслью он отправил в рот добрый кусок мясного пирога и откинулся на стуле. Уже скоро он снова увидит леди Викторию.

Байрон небрежно постучал в дверь Тиковой гостиной, потом открыл ее, не дожидаясь ответа.

Леди Виктория была одна. Она сидела, примостившись, на краешке огромного сундука елизаветинской эпохи, неловко держа на коленях поднос. Шелк цвета лаванды, который он выбрал для ее утреннего платья, очень шел ей, он увидел это сразу же; цвет ткани гармонировал с ее волосами и придавал ее светлым глазам ясную глубину, которую обычно приглушал черный цвет. С волосами тоже произошла перемена. Он с удивлением и удовольствием увидел модные локоны, дугой охватывающие ее лицо, а на затылке волосы были свернуты изящным пучком. Но когда она повернулась к нему, он оторопел.

Ее щеки и губы были густо накрашены, ресницы и брови начернены сверх всякой меры.

– Ваша светлость, – медленно проговорила Виктория, – я не ждала вас так рано.

Он подошел к окну, задернул тяжелые занавеси, повернулся и, скрестив руки на груди, сердито посмотрел на нее.

– Разумеется, вы не ждали, миледи, – произнес он тоном, который, как он знал, говорит о совершенно противоположном.

– Ах, а я надеялась, что сойду вниз и пообедаю с вами, но боюсь, Энни еще не закончила меня одевать. – Она махнула рукой, указывая на юбку. – Вы же знаете, как это важно для леди – предстать во всей красе.

– Смойте это, – спокойно произнес он.

Она широко открыла глаза с наигранным удивлением:

– Ваша светлость?

– Смойте это, – повторил он. – Сию же минуту. Или я сделаю это сам.

Она хихикнула.

– Ах, ваша светлость, а я-то думала, вы оцените мои старания. Разве не вы послали в Лидс за бельем, которое скорее подходит портовой девке, чем благородной леди?..

Байрон нахмурился, в нем нарастало дурное предчувствие.

– Что вы хотите сказать?

Глаза ее сузились, улыбка исчезла.

– Вот это! – бросила она, приподняв подол юбки, где чулок выглядывал из ее крепкого башмака.

Сказать, что чулок был красного цвета, значит, не сказать ничего. Чулок был алый, пламенный, даже пунцовый. Байрон перевел взгляд с ее лица – белой маски ярости под смешным гримом – на лодыжку в вызывающем чулке.

– Дражайшая леди Виктория, – решительно заявил он, – смею вас уверить, что я не посылал корсетнице никаких конкретных указаний. Я только составил список нужных вещей и попросил, чтобы они были привлекательными. – Голос Байрона дрогнул, но он храбро продолжал: – У корсетницы и моего покойного двоюродного дядюшки вкусы явно отличались от ваших... или от моих, если на то пошло.

– Вы хотите сказать, что это, – она бросила взгляд на исподнее и ужасные чулки, – произошло случайно?

– Да! – пылко ответил Байрон. Она недоверчиво посмотрела на него. – Кстати, ваше утреннее платье премиленькое. Для платьев я дал более подробные указания. – Выражение ее лица смягчилось. Байрон прислонился к стене и посмотрел на нее, выгнув бровь. – Если хотите, я позволю вам выкрасить мое исподнее в любой цвет, который вам захочется, в возмещение ущерба.

Это подействовало. Сначала на ее лице недоверчивое выражение боролось с насмешливым, а потом она рассмеялась. От этого звука по спине у него пробежала дрожь – красивый музыкальный звук, ласкающий слух. Байрон выгнул вторую бровь. Перед глазами промелькнули картины прошлой ночи. Не такая уж она скованная, как ему казалось, подумал Байрон.

– Дайте мне салфетку, – попросила леди Виктория, вновь обретя дар речи.

Не говоря ни слова, он намочил салфетку в тазу для умывания и подал ей. Она тщательно смыла грим. На лице у нее было старательно угодливое выражение. Твердо посмотрев на него, она вернула ему салфетку.

– Если вы, ваша светлость, еще раз осмелитесь сменить мой гардероб, каковы бы ни были ваши намерения или результат, я выкрашу весь ваш гардероб в такие цвета, о существовании которых вы и не подозреваете.– Спасибо, что предупредили, – серьезно ответил Байрон.

– Пожалуйста. – Виктория лучезарно улыбнулась. Острый подбородок и резкие черты придавали ей какую-то озорную привлекательность, и Байрон поймал себя на том, что, словно зачарованный, наблюдает за этими метаморфозами.

– Встаньте, миледи, – сказал Байрон, когда ее улыбка снова исчезла. – Разрешите мне посмотреть, что сделала с вами портниха. Вряд ли это может помочь, но все же...

На лице леди Виктории отразилось неудовольствие, но она отставила поднос в сторону и встала. Затем с нарочитой неторопливостью стала поворачиваться, чтобы он мог осмотреть ее. Хотя он понимал, что ей хочется разозлить его, ему показалось почти что возбуждающим то, как она явила его взору свое тело сначала под одним углом зрения, затем под другим. Сначала лицо с его ясным взглядом, потом лебединая шея, холмы грудей, изгиб затылка, второе ухо, торчащее, точно раковина, среди завитков волос. Она казалась на несколько лет моложе, чем когда приехала, – конечно, не девочкой, но ближе к девическому возрасту, чем увядающая и наполовину отжившая, какой ее делала прическа, – и была в ней наивная чувственность, которая насыщала воздух вокруг нее теперь, когда она больше не прятала ее за стенами из китовой кости и черной тафты. Когда она повернулась к нему, выражение ее сине-серых глаз было житейским, хотя сухо довольным, что казалось интригующим по контрасту с изящным фарфоровым цветом лица, и у Байрона возникла внезапная уверенность, что, лишенная своей унылой личины, она вызывала бы восторг как у неоперившихся юнцов, так и у выживших из ума старцев.

– Ну? – спросила Виктория. – Что теперь? Можете осмотреть мои зубы. Еще я могу прогарцевать по комнате – показать свои стати, если вам угодно.

– Ваши стати я видел вчера ночью во всех деталях, к немалому своему удовольствию, – заметил Байрон. Виктория слегка покраснела, но этого было достаточно, чтобы вызвать у него возбуждение. – Идите сюда! – грубо приказал он.

Виктория немного помедлила, словно желая показать, что делает это по доброй воле, а не по приказу, и шагнула вперед.

Байрон подошел к ней так близко, что ее юбки прижались к его ногам, но рук к ней он не протянул. Просто стоял и рассматривал ее. Виктория не вздрогнула, не отпрянула, вздернула подбородок, принимая вызов, упрямо, но женственно.

Байрон двумя пальцами схватил ее за подбородок. Виктория насторожилась и, когда он прижался губами к ее губами, замерла на миг от удивления. Но тут же раскрыла губы ему навстречу, ее руки скользнули под его сюртук, кулачки скомкали его жилет. Байрона охватило желание. Он целовал ее, глядя, как окрашиваются румянцем ее щеки, упиваясь выражением наслаждения и томления на ее лице. Он с трудом сдержался, чтобы не задрать ей юбки.

Со вздохом сожаления Байрон отодвинулся. Она разочарованно вздохнула и открыла глаза.

– Почему? – прошептала она.– Потому что у меня дела, – бросил Байрон и взял ее лицо в ладони. Кожа у нее была шелковая, нежная, он чувствовал, как бьется на шее жилка. – Что создало вас, Виктория? Вы – то Алекто, то – Цирцея. – Он сослался на мифологическую фурию и волшебницу без чувства юмора.

Она отпрянула и резко вышла из круга его рук.

– Ваша светлость, я обещала вам одну неделю, – хрипло произнесла она. – Я не обещала, что буду делать вам признания.

– А вы делали их кому-нибудь? – в раздумье спросил Байрон, покачиваясь на каблуках.

– Нет, и очень давно, – решительно ответила она, глаза потемнели от давних воспоминаний. – Мудрость приходит с возрастом и дорого стоит.

Он был близок к разгадке ее тайны, хотя она и старалась перевести разговор на отвлеченную тему. Была ли то отвергнутая любовь? Утраты и разочарования? Байрону очень хотелось это узнать.

– Кое-кто полагает, что наивность – залог счастья, – мягко заметил Байрон, надеясь, что она подтолкнет его к разгадке.

Ответ ее оказался недвусмысленным:

– В таком случае кое-кто ошибается. Наивный человек еще не познал боль постижения. – Она словно встряхнулась, и момент был упущен. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – сказала она, и лицо ее стало непроницаемым.

– Как вам будет угодно, миледи. – Байрон больше не настаивал. Он взглянул на карманные часы. Карета наверняка уже ждет его у передней двери. Но оставить Викторию теперь, когда он чуть было не прикоснулся к ее тайнам... Он знал, что по возвращении снова увидит чопорную старую деву и возобновить разговор будет невозможно. Он зашел слишком далеко, чтобы позволить ей снова ускользнуть. Лучше держать ее при себе и выводить из равновесия.

– Как вы полагаете, не совершить ли нам короткую поездку? – спросил он, защелкнув крышку часов.

– В преисподнюю и обратно? – отозвалась она с фальшивым интересом.

Он выгнул бровь:

– На самом деле я имел в виду Дауджер-Хаус. Я езжу туда почти каждый вечер посмотреть, как продвигается строительство. Из преисподней и обратно, если вам угодно.

Она натянуто улыбнулась:

– Мое время принадлежит вам.

– Ну, разумеется, – отозвался он и подал ей руку, будто они отправлялись на бал.

Присев перед ним в реверансе, она оперлась о его руку, и он вывел ее из комнаты.