"Синдром Фауста" - читать интересную книгу автора (Данн Джоэль)РУДИРуди из прошлого ненавидел человека на Розиной фотографии, хотя прекрасно знал, что тот – его отец. Лучше бы ему быть скромным бухгалтером или зубным врачом, скрипел он зубами: тогда он не стал бы отказываться от сына… Я не видел Розу перед смертью, как Чарли, и меня это мучило. Не знаю почему, но я был уверен, что, умирая, она хотела мне что-то сказать. Только вот что, как я ни силился, ухватить не мог. А самое неприятное – чувство это меня не оставляло. Она мне часто с гордостью напоминала: – Не забывай, чей ты сын, Руди! Помни об этом всегда и везде! Этот рефрен преследовал меня всю жизнь… От мысли, что я ее уже никогда не увижу, сжимало горло. От обиды за нее и за свою неблагодарность по отношению к ней. Я даже бессильно всхлипнул. Роза была и останется в моей жизни навсегда самым большим стыдом и болью. Такая беспомощная, ранимая, одинокая! Думая о ней, я начинал ощущать невыносимую тяжесть утраты и своей в ней вины. Свинья, я так и не воздал ей ни за ее доброту, ни за беззаветную преданность. Ведь я был ее единственным и горячо любимым, но таким неблагодарным сыном… Абби ее не выносила. Впрочем, как и Роза – Абби. Они были противоположностью друг другу. Мать – с ее порывами, волнующей чувственностью, поиском любви и тепла. И жена – воплощение здравого смысла и чувства долга. Ворочаясь на больничной койке, я пытался представить себе Розу молодой: такой, какой она выглядит на старых фотографиях. С озорной нежностью во взгляде, с черной, модной тогда челкой, доверчиво приоткрытым ртом. Звезда бухарестского кабаре, любовница члена королевской семьи – что от всего этого осталось после шести лет войны и прихода к власти в Румынии коммунистов? Кабаре прикрыли, звезда эстрады стала скромной портнихой. Единственное утешение, что счастье хоть и ненадолго, всего лишь на несколько лет, но все же выпало на долю Розы. Ни у кого в кордебалете не было такого числа поклонников и такого успеха. Я уверен, что мужчин в ней влекли не только ее одетые в черные чулки длинные ноги, но и вся ее бьющая наружу неотразимая артистичность. Получи Роза образование где-нибудь в серьезной студии, из нее могла бы выйти подлинная кинозвезда. Многочисленных ее почитателей разогнало лишь появление за кулисами моего титулованного папашки. Общее обожание увяло, Уступив место осторожному шепотку: вы слышали?.. Была ли Роза счастлива с этим самовлюбленным смазливым щеголем и обломком пережившей себя эпохи? Не знаю, хотя думаю, что опереточная старомодность его манер и внешний шик не могли не произвести впечатления на дочь рано умершего еврейского музыканта-клезмера.[6] Капризный сноб и волокита, мой титулованный предок витал в тесных гримерных и под зазывающими фонарями на входе, как недоступный, но остро дразнящий мираж. Герой закулисных грез юных дебютанток, он разыгрывал из себя рокового любовника. Уж кто-кто, а он умел ухаживать за женщинами и знал, чем их прельстить. Все изменила встреча с Розой… До последних своих дней она была уверена, что он искренне ее любил. – Руди, – повторяла она мне всякий раз, – твой отец был благородным человеком и носил меня на руках. Я же в ответ давился ненавистью и твердил: – Он просто свинья, Роза! Дешевый самовлюбленный хряк! Когда ей не хватало слов, она беспомощно выбрасывала свой последний козырь: – Но ведь он не забыл нас, когда началась война. Мы выжили только потому, что он сделал нам фальшивые документы и отправил в Венгрию как своих далеких родственников… Кроме зонтика, белых перчаток с вензелями и блеклых позументов, от него ничего не осталось. Но Роза хранила их всю свою жизнь как память о чем-то сверкающем и незабываемом. О ее романах я знал очень мало. А может, и было их наперечет? Помню, что к нам стал наведываться советский офицер – еврей: грудь его из-за обилия орденов напоминала музейный прилавок. Но когда этот смельчак узнал, кто был в числе его предшественников, немедленно исчез и испарился: а кто, скажите, его бы упрекнул? Одно дело – скоротечное мужество в бою, другое – долгий и мучительный героизм самопожертвования. «Роза, – звал я мысленно, словно она могла слышать. – Роза! Единственно, чем я могу перед тобой оправдаться: я в своей жизни не был счастливее тебя. Иначе я чувствовал бы угрызения совести даже еще острее…» Внезапно в палату вошла медсестра – приземистая блондинка лет двадцати семи – двадцати восьми с цепким и оценивающе-ощупывающим взглядом: – Так вот вы какой?! Ну-ну… Серые, чуть подведенные глаза оценивающе задержались на мне, но не мигнули. – А что – «ну-ну»? – веселея, спросил я. – Ну и напугали вы Мэри… – Кого-кого? – Врачиху. Мэри Спирс. Она докладывала о вас на обходе. Вот уж не думала, что она способна вызвать у мужчин такую реакцию. Блондинка все еще не сводила с меня взгляда. Только чуть позже до меня дошло, о чем она говорит. – Это – после долгого поста или от темперамента? – облизнула она губы. Я усмехнулся, но ничего не ответил, и она подошла поближе: поправить постель. От нее пахло гримом и чуточку – потом. Насколько это все же было приятней запаха стерильности, застоявшихся лекарств и далекого клозета. Грудь у нее была большая, объемистая и, наклоняясь, она придвинула ее ко мне очень близко. – Эй, – сказал я, чувствуя, как исчезает тошнота и тяжесть на сердце. – Поосторожней! От такого заряда, как у тебя под кофточкой, ведь и взорваться можно… Она снова, но уже медленно лизнула губы. – Ты смотри, – сказала она, – какие мы пылкие… Слова, которые мы оба произносили, были начинены сексом, как порохом. Я улыбнулся и подмигнул. Она все еще не отходила от меня. – Так что, что-нибудь выйдет? – спросил я. Она толкнула меня рукой, как будто я приблизился к ней слишком близко. Я в ответ медленно провел рукой по ее бедрам. Блондинка не шевельнулась. – Как нас зовут? – спросил я протяжно. – Лайза, – ответила она, не убирая мою руку и продолжая глядеть мне в глаза. – Лайза… Красивое имя. И сексуальное, – добавил я. Она усмехнулась и протянула мне маленькую тарелочку, на которой лежало несколько таблеток. – Примешь все до последней. Ничего не оставляй, – сказала она строго. Я послушно кивнул. Рука моя все еще лежала на ее бедре. – Ну, виагра, я вижу, здесь не нужна, – царапнул меня ее смех. – Я еще зайду… А я с удивлением думал: куда девались моя закомплексованность, унизительный страх и вечное сомнение? Сначала – потому что я не красавчик со страниц «Плейбоя», а потом – поскольку у меня уже тот возраст, когда молоденькая фифочка, попытайся я заигрывать с ней, сморщившись, могла бы и огорошить: а ну вали отсюда, старый козел! Я бы соврал, если бы стал плакаться, что женщины не обращали на меня внимания. Но в этом виде спорта я играл не в первой лиге. Как это ни поразительно, но я вдруг почувствовал себя бодро и раскованно. Судя по всему, я мог теперь позволить себе то, о чем раньше и мечтать не мог. После Лайзы ко мне в палату быстренько заскочили, щебеча, еще две сестрички. Они тоже посматривали на меня с любопытством и при этом переглядывались между собой. Меня это забавляло, и я шутил, смеялся и травил старые анекдоты… – Руди, – сказала одна из них, – с вами весело. – И приятно, – прибавила другая. – А где Лайза? – Она ушла. Но завтра ночью дежурит. Следующим вечером Лайза заглянула в палату и, проведя по мне долгим взглядом, чуть улыбнулась: – Ну как? – Что – как? – ответил я вопросом на вопрос. – Как мы себя чувствуем? – сложила она губы трубочкой. – Очень одиноко, – пропел я в ответ. – Ну, это поправимо, – хмыкнула она. Около полуночи, когда освещение стало тусклым и ночным, кто-то легко дотронулся до моей руки. Я стряхнул с себя дрему и узнал Лайзу. Приложив палец к губам, она шепнула: – Минут через десять выйдешь отсюда и пройдешь по коридору направо. Там – лестница. Спустишься вниз на два этажа. Третья дверь слева. Старайся не шуметь… Я сделал все в точности, как она говорила. Чуть приподняв дверь, чтобы та не скрипнула, проскользнул внутрь. Там было темно и пахло бельем. Но Лайза тянула меня в темноте все дальше и дальше. Наконец, остановилась. Я ничего не видел, только чувствовал. Вот меня взяли за руку, вот – куда-то потянули, потом остановили. – Ждал? – услышал я знакомый низкий голос. Я не ответил. Только шумно сглотнул слюну. – Тогда подожди еще немного. Я так быстро не загораюсь… Света она не зажигала: по-видимому, боялась. Сначала моя рука ощутила ее грудь: крупную, податливую, ждущую. Потом, слегка подрагивая и постанывая, Лайза довела руку до своих бедер и зажала между ними. Руке стало жарко. Замерев на мгновение, Лайза чуть подтолкнула меня в бок. – Здесь – стол, – сказала она тихо. – Осторожней… Я ощущал на себе ее замедляющееся, в ритм движениям, дыхание. Она присела на край стола, выгнулась и, чуть хрипнув, застыла. Потом опять выгнулась и снова застыла. Я почувствовал ее зубы у края уха. – Ты молодец, не торопишься, – шептала она, покусывая мою мочку. От ее зубов ухо щипало, но она слизывала боль языком. Кожа у нее была молодая, упругая и щекотала своей податливостью и чутким отзывом на каждое прикосновение. Постепенно меня втягивало в незнакомый ритм, хотя мы все еще оставались двумя разными существами. – А теперь – все, – со стоном выдохнула Лайза, – давай! Я не узнавал самого себя: ясная, несмотря на долгое вынужденное воздержание, голова, плавные, уверенные движения и немного замедляющийся до клекота в женском горле ритм. Я услышал ее горячий гортанный шепот: – Это ведь не последний раз у нас, правда? – Вот уж не думал, что сумею увлечь такую молоденькую валькирию. – Не скромничай, – услышал ее задыхающийся ответ и понесся на запредельной скорости вниз, в бездну. Потом, придя в себя, тяжело дыша и ощущая холодный пот на лбу и спине, я спросил: – Но чем все же я тебя вдохновил? – Сказать? – Она помедлила. – Знаешь, что у тебя в глазах, Руди? И не только, кстати, в них? – Понятия не имею, – удивился я. – Блядство, – хмыкнула она. – Ты не просишь, ты обещаешь… |
||
|