"Сердце рыцаря" - читать интересную книгу автора (Брэдшоу Джиллиан)Глава 3Тиарнан оказался в Таленсаке утром, через два дня после того, как расстался с Мари на дороге в Ренн. Он пришел бы домой накануне вечером, если бы не решил сначала повидать своего исповедника. Это был отшельник, который жил у крошечной часовни в глубине леса примерно в пятнадцати милях к юго-западу от поместья. В результате путь Тиарнана увеличился не меньше чем на пять часов, но его это не тревожило. Лишние пять часов ходьбы по лесу в мае были не трудностью, а настоящей радостью. Он любил лес. То, что для Мари было сплошной громадой, окутанной тайной, для него было ясной и четко видимой мозаикой мест, которые он хорошо знал. Там были торфяные болота, задушенные зарослями ольхи, и зрелые рощи из буков и дубов, там были акры молодых сосенок и высокие песчаные пустоши, торчащие среди деревьев, словно спины свиней, залегших в грязь. Там были источники и курганы – владения прекрасного народа, были полуразвалившиеся часовни, воздвигнутые в древности святыми, там были черные убогие лачуги, где старухи ворожеи продавали любовные зелья и проклятия посетителям, которые старались пробраться к их дверям незамеченными. Любая местность, даже самая дикая, была частью сложной паутины чьих-то владений. В те времена Броселианд занимал всю Бретань, теперь сохранились лишь островки дикой природы в море возделанных земель. Тут были герцогские охотничьи угодья и угодья знати. Такой-то и такой-то имел право собирать дрова в одной части леса, а свиньи другого могли подъедать там желуди, а еще кому-то разрешалось жечь уголь. Тиарнан знал каждую часть, и он не запутался бы в них, как не может человек запутаться в комнатах собственного дома. Он любил Броселианд во все времена: от жестокой зимы до благостного лета, во времена безжалостных бурь и в ласковые солнечные дни. Однако краше всего он был в мае, когда воздух был ароматным, а земля – пестрой от цветов, и животные в укромных местах оберегали своих детенышей. Тиарнан шел под пологом леса быстрыми легкими шагами, полной грудью вдыхая шелковистый воздух. Однако среди этих наслаждений он сохранял бдительность. Пусть Броселианд прекрасен, но сам он любви не знает, и в его зарослях прячется тысяча видов смерти. Разбойник Эон – не единственный, кого следовало опасаться, не страшнее клыка вепря или тысяч кровожадных мошек торфяного болота. Было еще раннее утро, когда он дошел до границы своих земель. Поместье Таленсак включало в себя около двадцати квадратных миль леса, примыкавших к Броселианду, но Тиарнан с точностью до минуты знал, когда именно перешел в свои владения. В своем собственном лесу он немного ослабил бдительность и позволил себе вслух запеть песню, которая уже несколько дней крутилась у него в голове. Это была простая песня, которую бретонские крестьяне пели в поле: он не любил придворной музыки. Тиарнан оборвал песню: он, как всегда, сфальшивил. Он вздохнул, сорвал росток ежевики и начал его жевать, а потом виновато выплюнул. Его исповедник Жюдикель велел ему поститься: это станет епитимьей за убийство двух разбойников у источника Нимуэ. Жюдикель сказал, что это смертный грех – отнять без предупреждения две жизни. Пусть даже верно то, что погибшие сами были убийцами и совершали насилие, пусть верно, что предостережение поставило бы под угрозу как их жертву, гак и самого Тиарнана: две человеческие жизни оборвались кроваво, без возможности принести покаяние. Если Тиарнан хочет сохранить живой свою собственную душу, ему следует поститься и думать о ценности человеческой жизни и о собственной самонадеянности, позволившей ему эти жизни погубить. Тиарнан постился, но все его мысли были обращены к Элин Комперской. Ему уже приходилось убивать людей, когда он участвовал в войнах герцога. Два разбойника не слишком тяготили его совесть, и он сожалел главным образом о том, что не убил третьего. Он очень надеялся снова встретиться с Эоном и прикончить его. Он попросил, чтобы монахи из монастыря Бонн-Фонтейна похоронили двух убитых, и оплатил заупокойную мессу и молитвы о них, но это было сделано скорее для того, чтобы умиротворить Жюдикеля, а не ради спасения их душ. Он предвидел, что Жюдикель будет им недоволен, и заранее смирился с яростным выговором отшельника и строгой епитимьей. Отчасти он был даже рад, что может исповедаться в двух убийствах. По крайней мере это отвлекло Жюдикеля от известия о его помолвке. Конечно, отшельник не считал ее грехом – но считал ошибкой. Тиарнана не оставлял образ танцующей Элин, и он шел по лесу с улыбкой. Она была прекрасна, да – но он любил ее не только за это. Она была открыта для радости, словно жизнь была новым шелковым платьем, которое ей только что подарили. Все ее радовало, все в ней было свежим, чистым, гармоничным. И все уже договорено: она выйдет за него замуж. Совсем скоро. И вежливость требовала, чтобы он сообщил об этом герцогу Хоэлу прежде, чем назначить дату свадьбы. Ленное поместье Таленсак принадлежало Хоэлу – Тиарнан только управлял им. Его отец, дед и прадед управляли им до Тиарнана, и, Бог даст, его сыновья тоже будут им управлять – но только после того, как принесут клятву верности герцогу. После того как эта клятва принесена, герцог не имеет права отнять поместье – если только клятва не нарушена. Феодальный договор еще оставался чем-то неустоявшимся, однако основные принципы были известны четко. Тиарнан будет сражаться за герцога, если тот его призовет, будет повиноваться всем законным приказам и давать советы, если о них попросят. И из вежливости он будет сообщать герцогу о важных событиях – таких, как его женитьба. За это ему дается поместье и все, что к нему относится. Выйдя из леса на главную дорогу, откуда видны были поля, Тиарнан на мгновение остановился, как делал это всегда. Плечи его невольно передернулись, эти места окутали его словно плащом. Поля уходили вниз, к небольшому ручью, который тек на север. Из центра лощины виднелась ветхая деревянная колокольня деревенского храма. Крытые соломой дома, казавшиеся из-за расстояния крошечными, тянулись вдоль дороги, и от некоторых к чистому утреннему небу поднимались струйки дыма. На дальнем берегу ручья, на насыпном холме стоял дом Тиарнана, обнесенный частоколом. Мельницы не было видно: она находилась выше по течению ручья, за его поворотом, но Тиарнану не нужно было ее видеть, чтобы знать о том, что она на месте. Таленсак был в полном порядке и безопасности. Он снова двинулся вперед уверенным шагом человека, который всем доволен. Дом. Он здесь родился, он прозывался по нему – он был его частью. За предыдущие два дня он прошел шестьдесят с лишним миль и теперь чувствовал усталость – приятную усталость – и предвкушал приятный домашний отдых. Первый дом в деревне принадлежал кузнецу Глевиану. Рядом находился колодец, потому что ковка металла требовала воды, и Тиарнан остановился, чтобы напиться. Он снял деревянную крышку и опустил ведро, которое всегда стояло рядом с колодцем. Пока он поднимал его наверх, хозяйка дома, услышавшая стук колодезной крышки, вышла из дома, вытирая руки о передник. – Мои приветствия, маштьерн, – сказала она, увидев Тиар нана. Таленсак называл своего владетеля старинным именованием «маштьерн». Это было не совсем правильно: маштьерны были должностными лицами, исправлявшими правосудие в бретонских деревнях, и их.сменили феодалы. Однако деревня все равно называла его маштьерном. – Мои приветствия, Юдит, дочь Конуола, – отозвался Тиарнан, приветственно приподнимая ведро, прежде чем начать пить. Юдит осталась стоять в дверях, нервно вытирая руки о передник. Тиарнан напился, поставил ведро и закрыл колодец крышкой. – Жаркий выдался денек, – радостно сказала Юдит. Тиарнан кивнул, гадая, что же случилось в его отсутствие. Ей явно хотелось что-то ему сказать. – В деревне все было хорошо? – спросил он, приходя ей на помощь. Юдит с облегчением воздела руки: – Ох, маштьерн, мой брат Юстин... – Что он на этот раз наделал? – обреченно проговорил Тиарнан, чувствуя, как его покидает умиротворение. Брат Юдит, Юстин, которого прозвали Юстин Браз, то есть Юстин Малыш, за его громадные размеры, был деревенским смутьяном. Этот крупнокостный молодой мужчина с копной песочного цвета волос и сломанным носом имел привычку затевать драки в пивных и ухлестывать за девицами, которые для того не подходили. В своей последней выходке он, похоже, объединил обе эти склонности, затащив в пивную сестру вольного жителя соседнего местечка Монфор, а потом подравшись с ее негодующим братом. У брата были сломаны челюсть и ключица, а владелец пивной, пытавшийся остановить драку, получил синяки, две разбитые бочки пива и сломанную ставню. Управляющий Монфором явился в Таленсак жаловаться, и Юстина посадили в колодки. – Но это была не его вина! – заявила Юдит, не столько из убежденности, сколько из верности брату. – Драку начал тот парень. – Юстин еще не участвовал ни в одной драке, которую бы начал не он сам, – ответил Тиарнан. – Значит, Кенмаркок посадил его в колодки? Кенмаркок был управляющим Тиарнана, который занимался делами поместья в его отсутствие. – Да, маштьерн, – подтвердила Юдит, прекращая уверения в невиновности брата, поскольку верила в нее не больше своего господина. – Это было вчера днем. И управляющий Монфором хочет, чтобы его выпороли. И он говорит, что Юстин должен уплатить за убытки пивной, а вдобавок – штраф. Тиарнан вздохнул. В Таленсаке никого не пороли. Здесь не было даже специального столба, к которому приковывали наказуемых. Мелкие проступки, вроде перестановки межевых камней или кражи чужого хвороста, наказывались штрафами и колодками. Браконьера или вора могли прогнать по церковному двору ореховыми розгами, а потом оштрафовать и посадить в колодки. Но с другой стороны, владетель Монфора был человеком влиятельным, имевшим в своем управлении немало поместий, и он не потерпит, чтобы его людям и имуществу наносился ущерб. Если он всерьез рассердится, то может отправить в Таленсак отряд, приказав своим людям схватить Юстина и выпороть. Мелкие войны между поместьями начинались и по более незначительным поводам. Тиарнан гневно пожелал, чтобы Юстин наконец научился вести себя как подобает. – Беги в лисе и позови Кенмаркока. Юдит подобрала юбки и побежала по грязной дороге искать Кенмаркока в господском доме, который в деревне называли «лисс». Тиарнан последовал за ней своим привычным быстрым шагом. Кузнец Глевиан, работавший в огороде, с опозданием устремился за ними, вместе с еще несколькими мужчинами, видевшими с полей приближение Тиарнана и заинтересовавшимися его намерениями. Женщины, прявшие у открытых дверей, работавшие на кухне или в огороде, поспешно присоединялись к ним. Несколько ребятишек прибежали, сообщая Тиарнану, что Юстин Браз сидит в колодках за то, что разгромил пивную в Монфоре. – Знаю! – отозвался Тиарнан. Он не останавливался, пока не дошел до центра деревни, где на траве перед церковью стояли колодки. Дальше дорога пересекала ручей по низкому деревянному мосту и вела к воротам лисса. Юстин Браз сидел на перевернутом ведре. Руки и ноги у него были крепко забиты в колодки. У него был роскошный синяк под глазом и разбитая губа, залившая кровью светлую бороду, – но это были следы драки в пивной. Хотя в закованных в колодки по традиции разрешалось чем-нибудь бросать, никто никогда не бросал ничего в лицо Юстину. Его таленсакские враги отдавали должное его силе и вспыльчивости, бросали грязь и объедки ему в спину, чтобы он не смог увидеть, кто это сделал. Юстин угрюмо посмотрел на Тиарнана и собирающуюся толпу зевак. Тиарнан подошел к одной из прибрежных ив и охотничьим ножом срезал прут толщиной в свой большой палец. Бесстрастно глядя на Юстина, он начал очищать его от коры и листьев. Хотя Тиарнан родился в господском доме, большую часть детства он провел в деревне. Его благородные родители умерли, когда он был еще младенцем, и его растила череда деревенских нянек, которыми руководил деревенский священник. Это простое воспитание закончилось, когда ему исполнилось восемь лет и его отправили ко двору герцога, где он стал пажом. Однако он до сих пор очень многое воспринимал так, как таленсакский крестьянин. Ему не нужно было объяснять, что деревенские жители недовольны Юстином, но не желают признавать требований управляющего Монфором. Смущенный мрачным видом господина, Юстин откашлялся. – Вот, маштьерн, – проговорил он, – вернулись, значит. – Да, – отозвался Тиарнан спокойно, продолжая счищать ивовую кору. – И похоже, нахожу тебя здесь. – Я не виноват в том, что была драка, – возмущенно заявил Юстин. – Я просто позвал девицу в пивную, чтобы повеселиться. Ее брату нечего было устраивать из-за этого столько шума. Собравшиеся вокруг слушатели презрительно фыркнули. Добропорядочные девицы в пивные не заходят, и любой брат, обнаруживший там свою сестру и не устроивший шума, все равно что признал бы свою сестру шлюхой. – Юстин, – неспешно проговорил Тиарнан, – ты – пьяница, задира и позор деревни. Ты хочешь, чтобы в Монфоре говорили, будто жители Таленсака совращают девиц? Жители Таленсака одобрительно загудели. – В Монфоре никого совратить нельзя! – возмущенно заявил Юстин. – Там все девицы и так шлюхи. Маштьерн, вы не можете винить меня в драке. Я – боец. Я хорошо за вас воевал. Кому это знать, как не вам. Это было истинной правдой. Когда Тиарнана вызывали на войны герцога, он брал с собой отряд сильных молодых мужчин из поместья, вооруженных копьями, пращами или каким-то другим оружием, которое им удавалось раздобыть. Юстин сражался за Тиарнана и герцога, как лев. Но с другой стороны, он так сражался постоянно. – Пивные, – презрительно бросил Тиарнан, – не место для сражений. – Я пошел в пивную поразвлечься, – вызывающе ответил Юстин. – Мужчина же не может все время копаться в земле! А я не могу себе позволить пропадать в лесу по три дня из семи. Тут собравшиеся резко замолчали. Действительно, маштьерн Таленсака исчезал часто, и в деревне существовало немало предположений относительно того, чем он занимается во время своего отсутствия. Однако крестьянин проявлял крайнее неуважение и нахальство, говоря об этом прямо в лицо своему господину – и даже Юстин почувствовал, что зашел слишком далеко. Однако он собрал все свое мужество и не стал пытаться взять свои слова обратно. Тиарнан подошел к колодкам и перегнулся через них, насмешливо глядя на Юстина. Он постучал по деревянной раме концом ивовой розги. – Здесь сидишь ты, Юстин Браз, – мягко произнес он, и все снова успокоились. Из лисса через мост примчалась коричневая с белым ищейка Тиарнана, Мирри. Виляя хвостом, она подбежала к хозяину и сунулась носом ему в ладонь. Управляющий Кенмаркок спешил вниз по склону следом за ней вместе с сестрой Юстина и толпой народа из господского дома. Кенмаркок был смуглым мужчиной с лошадиным лицом и гнилыми зубами. Он был священником и, помимо поста управляющего, занимал место капеллана, однако на святость не претендовал. Он появился в Таленсаке для того, чтобы управлять поместьем от имени герцога, когда умер отец Тиарнана, но женился на местной девушке (в те дни никому и в голову не приходило навязывать светскому священничеству Бретани целибат). Когда поместье перешло к Тиарнану, он предложил Кенмаркоку остаться в качестве управляющего. Священнику он симпатизировал и доверял. – Приветствую вас, мой господин! – крикнул Кенмаркок, еще не перейдя моста. Не дожидаясь ответного приветствия, он поспешно изложил всю историю о Юстине Бразе, пивной и девице из Мон-фора, добавив, что у мужчины сломана ключица, так что он месяц не сможет работать, а стоимость двух бочек пива и оконной ставни составила два су. – Так что пяти су хватит на возмещение ущерба и плату мужчине, пока он не выздоровеет? – спросил Тиарнан. – Да, милорд, – недовольно подтвердил Кенмаркок. – Но управляющий Монфором, чтоб ему не везло в жизни, требует десять. А еще он говорит, что Юстина следует наказать. – Я уже наказан! – громко возмутился Юстин. – У меня спину свело – как ножом режет. У меня онемели ноги, в волосах полно грязи, и я всю ночь не спал, сидя тут в собственной вони. Выпусти меня, Кенмаркок! – Колодки – это наказание за оконную ставню, – огрызнулся Кенмаркок, – но не за ключицу того парня и не за честь его сестры. – А у нее никакой чести и не было, – пробурчал Юстин. Какая-то женщина из толпы крикнула: – Бесстыдник! Тиарнан встретился взглядом с Кенмаркоком и резко кивнул в сторону колодок. Управляющий вздохнул, снял с пояса ключ от колодок и отпер их сверху и снизу. Юстин с трудом встал на ноги при поддержке своего зятя-кузнеца и приятеля-выпивохи Ринана. Он потопал онемевшими ногами по грязи у ручья, встряхнул руки, выпрямил ноющую спину и с опаской посмотрел на Тиарнана. Он подозревал, что его наказание еще не окончено, – и был прав. – Снимай свой жилет, – приказал Тиарнан, многозначительно похлопывая прутом о ладонь. Юстин застонал, но стащил с себя заляпанный грязью жилет из мешковины и повернулся к своему господину. Лицо у него было возмущенным и в то же время умоляющим. Тиарнан положил розгу, сбросил зеленую куртку – под ней на нем оказалась льняная рубашка, – а потом снова поднял прут и указал им на ворота церкви в двадцати шагах от них. – Там – убежище, – сказал он. Юстин посмотрел туда, начал поворачиваться, и Тиарнан обрушился на него, как ястреб на кролика. Ивовый прут опустился с шипением и ударил со щелчком. А потом Юстин вскрикнул от боли и бросился бежать. Тиарнан бежал рядом, нещадно его стегая. Спустя минуту все закончилось. Юстин оказался по ту сторону ворот, цепляясь за них обеими руками. Он задыхался и хватал воздух громадными глотками. Спина и плечи его были покрыты кровавыми полосами. Тиарнан опустил покрасневший прут безобидно на изгородь, а потом демонстративно его переломил на две части и прошел обратно к колодкам. Он учащенно дышал, а руку, которой он произвел порку, саднило: без гордости или стыда он сознавал, что сделал все как должно. – Можешь передать управляющему Монфором, – сказал он Кенмаркоку, – что Юстина выпороли. Он не оглядывался вокруг, но почувствовал, как что-то пронеслось по собравшимся – словно стая птиц усаживалась на ветки после тревоги. Умиротворение, нарушенное поркой, снова охватило его. Он рассчитал правильно. Монфор будет удовлетворен поркой, но в Таленсаке знают, что ивовая розга, как бы яростно ею ни били, не сравнится с плетью и что наказанный во время бега отличается от человека, позорно прикованного к столбу. Юстин получил ровно столько, сколько, по мнению деревни, он заслуживал, а Тиарнану было чрезвычайно важно мнение деревни. Он никогда бы в этом не признался – в конце концов, поместье принадлежит ему и он не обязан советоваться ни с кем относительно того, что делает на своей земле, – но без одобрения Таленсака он чувствовал бы себя лишенным авторитета. Он швырнул обломки прута в ручей и добавил: – Юстин заплатит за пиво и ставню, а остальную часть штрафа я выплачу сам. Юстин поднял свою растрепанную голову. – Мне не нужна ваша милость, маштьерн! – гордо заявил он. – И ты ее не заслуживаешь, – ответил Тиарнан. – Но я все равно заплачу, чтобы поместье было свободно от всех долгов ко времени моей свадьбы, которая состоится очень скоро. Из толпы донеслось: – Ах! – Благослови вас Господь, маштьерн! – Радости вам! Никто не спрашивал, на ком он женится: они уже много недель ждали этого известия. Тиарнан коротко кивнул, принимая поздравления, поднял свою куртку, повесил ее себе на плечо и пошел через мост и вверх по склону к своему дому в сопровождении радостной Мирри. Юстин оторвался от церковных ворот, проковылял к ручью и стал смывать с себя кровь. Толпа начала расходиться. Его сестра подошла, чтобы ему помочь. – Какая жестокая порка! – сочувственно проговорила она, макая угол передника в воду и вытирая им рубцы. – Заткнись! – огрызнулся брат, морщась от боли. – Найди мой жилет, если уж хочешь помочь. Юдит принесла его жилет и стала отполаскивать в ручье. Юстин сел на пятки и вытянул перед собой руки – перенапряженные мышцы дрожали. – Господь свидетель, у этого человека рука железная! – объявил он. – Иисусе, вот больно-то! – Не думал я, что он это сделает, – сказал его приятель Ринан. – Это ради-то управляющего Монфором! Юстин бросил на него взгляд, полный глубокого презрения. – Ты решил, что наш маштьерн сделал бы такое ради этого собачьего дерьма, управляющего Монфором? – вопросил он. – Разве он не лучший воин во всей Бретани? Разве я не видел, как он разбил мечом шлем своего противника так, что клинок на ладонь вошел в череп? Такой человек не испугается какого-то гололицего шакала из Монфора. Он выпорол меня потому, что это он сам хотел меня выпороть. И только он один имеет на это право. Ринан был ошарашен. – Я просто хотел сказать... – начал он. – Ты сам не знаешь, что ты хотел сказать! – презрительно заявил Юстин. – Монфор не заставил бы нашего маштьерна даже блоху ловить! Больше Юстин ничего не стал говорить: ему стыдно было испытывать благодарность к человеку, который только что его порол. Тем не менее он был ему благодарен. Юстин всю жизнь боялся оказаться беспомощным. Когда он услышал о том, чего требует управляющий Монфором, ему стало тошно от страха, который гордость не позволяла ему выказать. Его пугала не перспектива боли – в драках было больно, а ему они нравились, – а то, что ее придется выносить в беспомощности. Перед позорным столбом он мог бы даже сломаться и молить о помиловании, Господи сохрани. «Там – убежище», – сказал Тиарнан, и тогда боль стала в его власти: он мог положить ей конец, добравшись до ворот. Юдит фыркнула и бросила брату жилет. – Ты уважаешь только тех, кто может тебя побить? – спросила она. – Я не уважаю тех, кого сам могу побить, – ответил Юстин со счастливо сохраненной гордостью. В то же солнечное утро Элин Комперская сидела на кровати и смотрелась в серебряное зеркало. Это было большое зеркало, целых восемь дюймов в поперечнике, так что она могла видеть в нем не только свое лицо, но и плечи. Она проверяла, ровно ли лежит ее новая головная повязка. До чего она была красивая! Элин поворачивала голову из стороны в сторону, восхищаясь ее видом во всех ракурсах, а потом положила зеркало и сняла повязку, чтобы еще ею полюбоваться. Ярко-голубая, как незабудки, по краям украшена вышивкой из крошечных золотистых цветочков, и она была из чистого шелка! Повязку подарил ей Тиарнан в честь их помолвки. Элин упала спиной на кровать, прижимая шелковый лоскут к сердцу и радостно улыбаясь. Ей семнадцать лет, и она выходит замуж! Она закрыла глаза, чтобы удобнее было радоваться: ей по-прежнему трудно было поверить, что это действительно так. Она не сможет принести мужу большого приданого, но это не имеет значения: он ее любит, и она станет его дамой. Хозяйкой поместья и женой лучшего рыцаря Бретани! Элин была младшей дочерью Эрве Комперского, балованным ребенком большой семьи. Две ее старшие сестры вышли замуж уже давно. У обоих ее братьев были жены, которые старательно наполняли Компер детьми. Отец баловал ее – свою последнюю и самую красивую птичку. Она нежно его любила, но порой опасалась, что он никогда не позволит ей выйти замуж, что ей придется вечно делить комнату с кузиной и племянницами, ухаживать за отцом, помогать вести домашнее хозяйство – пока она не превратится в двадцатилетнюю старуху, которую придется поспешно выдавать замуж, чтобы не осталась старой девой. И вот теперь она – нареченная Тиарнана! Этот брак был более удачным, чем у ее братьев и сестер. Эрве происходил из непримечательного рыцарского рода, и его скромного владения едва хватало, чтобы все его отпрыски и родственники могли вести приличествующую благородным людям жизнь. Тиарнан не только владел Таленсаком – процветающим поместьем, отстоявшим от Компера всего в полудне пути, – но и пользовался расположением герцога Хоэла. Все слышали, как герцог однажды объявил, что предпочел бы еще одного такого рыцаря, как Тиарнан, целому отряду простых солдат. Те, кто пользовался расположением своего сюзерена, могли рассчитывать на увеличение своих владений. Как чудесно, как радостно, что такому человеку захотелось жениться на ней! Элин снова села и поцеловала головную повязку, а потом положила ее рядом с собой на кровать и снова посмотрела в зеркало. Волосы у нее неровно уложены – вот почему ей показалось, что повязка сидит криво! Она попробовала уложить их на затылке, как подобает замужней женщине. Ей нужно научиться это делать! Эта мысль заставила ее улыбнуться, и отраженное в полированном серебре лицо широко улыбнулось в ответ. Она почувствовала себя еще более счастливой. Это было такое красивое лицо! Грешно ли этим гордиться? Нет, конечно. Отец говорит, что ему хочется улыбаться при одном только взгляде на нее, а Тиарнан смотрит на нее такими восхищенными глазами, что петь хочется. Красота – это ее дар ему, то, что она приносит в обмен на Таленсак. Она снова улыбнулась своему отражению: розовые губки, нежная кожа, прямой носик, яркие сине-фиолетовые глаза с черными ресницами, высокий лоб... Муж ведь будет всем этим гордиться, правда? Она будет разгуливать при дворе герцога в синем шелковом платье, и все придворные будут шептать друг другу: «Это жена лорда Тиарнана!» Конечно, она подбрила лоб, чтобы он казался еще выше, и выщипала брови, потому что они были слишком прямыми, но в этом не было ничего дурного. Волосы, которые обычно были спрятаны под вуалью, тоже были красивыми: светло-золотыми и сияющими. Она выберет какую-нибудь крепостную мужа – хорошенькую, конечно, моложе ее самой, лет тринадцати, возьмет ее в дом и покажет, как и что надо делать. Элин достала из ящичка с общего стола гребень и, расчесывая волосы, представила, будто разговаривает со своей служанкой. «Вот так, – скажет она. – Сделай прямой пробор и сначала хорошенько все расчеши». «Ох, госпожа моя, какие они тонкие! Как паутинки на солнце!» – «Осторожнее, неумеха! – (это гребень застрял в колтуне). – Ты их дергаешь!» – «Простите, миледи. Так лучше? Какая вы красавица! И какой это чудесный дом. Я так рада, что вы выбрали меня в служанки!» Элин снова широко улыбнулась своему отражению, которое теперь окружили сияющие волосы. От окна послышался шум, и, обернувшись, она увидела сидящего на подоконнике Алена де Фужера. Элин раскрыла рот и на мгновение окаменела. Потом она решила, что ей следовало закричать, но в тот момент ей в голову не пришло кричать из-за Алена. Она знала его с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать: тогда, в День святого Петра, они встретились в храме в Ренне. После этого он часто приезжал в Компер, и Эрве не запрещал ему появляться – пока Тиарнан тоже не стал ее поклонником. Конечно, она еще никогда не бывала с ним наедине: ни одна незамужняя девушка благородного происхождения не оставалась с мужчиной одна. Ален приложил палец к губам и спрыгнул в комнату. Вид у него был усталый и осунувшийся, и на подбородке видна была многодневная щетина. Рукава его тонкой красной куртки были густо покрыты грязью, а поверх нее был надет стеганый жилет, какие обычно надевают под доспехи. – Что ты тут делаешь? – спросила Элин несолидно пискнувшим голосом. – Я пришел тебя повидать, – ответил Ален. – Я не мог иначе. Я только что узнал, что ты выходишь замуж за Тиарнана. Милая Элин, ты ведь этого не можешь хотеть! Элин слезла с кровати с другой стороны и уставилась на него. – Как ты сюда попал? – спросила она. – Отец знает, что ты здесь? Ален покачал головой. Он сказал привратнику Эрве, простоватому старику, склонному верить всем, кто был ему знаком, что хочет повидаться с владельцем поместья. А потом он проскользнул за дом и вскарабкался по шпалере до окна комнаты Элин. Но все это звучало несолидно, и он не стал об этом упоминать. – Элин, – проговорил он вместо ответа, – я должен был с тобой увидеться. Герцог отправил меня с поручением. Но когда я услышал, что ты собираешься выйти замуж за Тиарнана, я не смог этого вынести. Я оставил моих подчиненных и девицу, которую мне следовало сопровождать, оставил их на дороге и поехал прямо сюда. Почему мы должны позволить, чтобы нас разлучили? Ты же знаешь, как я тебя обожаю! Если ты будешь моей, то мне все равно, что со мной будет. Уезжай со мной прямо сейчас! Он шагнул к ней, и Элин поспешно попятилась. – Не подходи ко мне! – зашипела она на него. – Убирайся немедленно, иначе я закричу! Он остановился, изумленно воззрившись на нее. Она невольно подумала, что он необычайно хорош собой даже в таком состоянии: светловолосый, широкоплечий и голубоглазый, гораздо красивее Тиарнана, – однако немедленно отбросила столь предательскую мысль. – Почему ты решил, что я с тобой уеду? – гневно спросила она. – Я тебя люблю, – ответил он, говоря от чистого сердца. – Я хочу на тебе жениться. – И Тиарнан тоже. Почему ты решил, что я предпочту тебя ему? Он уставился на нее – ошеломленный и недоумевающий. Его страсть владела им столь полно, что он не мог даже подумать, что она не встречает взаимности. – Элин! – с болью воскликнул он. – О, ты мне нравишься, Ален, – признала она, чуть смягчаясь. Она вспомнила, как год назад он ехал в церковь с ее семьей и по дороге пел одну из хвалебных песен, сочиненных герцогом Аквитанским для своей дамы, песню, не похожую на все прежние, рожденную новым чувством. Она знала, что он пел для нее. – Если бы не Тиарнан, я была бы рада выйти замуж за тебя, – созналась она. – Но он лучше тебя, и все это знают. – Потому что он владеет землей! – воскликнул Ален шепотом, задыхаясь от презрения. – Боготворимой землей! Ты говоришь совсем как мой кузен Тьер! Какое нам дело до земли? Разве любовь не важнее? Он так часто мысленно вел этот разговор, в котором она соглашалась с ним, что почти забыл, что никогда не осмеливался сказать такое в присутствии ее отца. – А почему мне не стать госпожой поместья? – спросила Элин и тут же покраснела, потому что это прозвучало очень корыстолюбиво. – И все знают, какой Тиарнан храбрый, как умело владеет оружием. Он убил брата Роберта Беллемского, Жоффрея, в поединке – все об этом знают. И к тому же он богат, молод и красив и очень сильно меня любит. Как ты мог решить, что я захочу с тобой бежать? – Он никогда не будет любить тебя так сильно, как я, – решительно заявил Ален, воспользовавшись главным доводом. – Никто не сможет любить тебя так, как я, а Тиарнан тем более. Он – холодный черный дьявол. Ему хочется только убивать. Я видел его в сражении: он безумец. Люди хорошо о нем думают только потому, что пока он убивал лишь врагов герцога. Но он льет кровь, словно хорек в курятнике. Если нет людей, которых можно было бы убить, он убивает зверей. Я встретил его, когда ехал в Ренн, – вот как я узнал, что он собирается на тебе жениться. Он охотился – пеший, в этой своей старой крестьянской куртке с капюшоном, один, даже без собаки! Как простолюдин договорился жениться на тебе и потом отправился охотиться! Не остался с тобой, не отправился сразу ко двору, чтобы сообщить всем радостное известие, а просто ушел в лес один. – Ален перевел дыхание, а потом поспешно продолжил, не заботясь о логике: – Но он часто уходит один, все это знают. На три дня в неделю, а иногда и дольше. Он говорит, будто охотится. Один, всегда один. Никому не позволено ходить с ним. Он оставляет своего коня. Он никогда не берет ястреба. Когда я его встретил, он оставил и собаку. Как он может охотиться без собаки? Куда он на самом деле ходит, как ты думаешь? Охотиться? Или в постель к какой-нибудь женщине? – Замолчи! – яростно завопила Элин. – Ты просто ревнуешь! Убирайся отсюда. Убирайся! За дверью послышался шум шагов. – Элин! – отчаянно взмолился Ален. – Пойдем со мной! – Убирайся! – закричала Элин. Она перепрыгнула через кровать и толкнула его к окну. – Если ты не уберешься из поместья раньше, чем моему отцу станет известно, что ты здесь, то он посадит тебя в колодки. Знаю, что посадит. Убирайся! Ален вывалился из окна и скользнул по шпалере вниз. По шпалере вились розы, так что когда он приземлился, его руки и лицо оказались разодранными в кровь. Секунду он стоял в мучительной нерешительности, глядя вверх на окно и прислушиваясь к голосам: один о чем-то спрашивал, второй презрительно отвечал. А потом он повернулся и, спотыкаясь, побежал. Он был уже на полпути к укрепленным воротам поместья, когда понял, что оставил свою кольчугу, меч и шлем сваленными в кучу под яблоней. Он снял их с себя, чтобы карабкаться по шпалере. Он уже готов был вернуться за ними, но вспомнил о колодках и побежал к воротам. К счастью, старый привратник еще не знал о том, что его не следовало впускать, так что он смог уйти. Ален взял коня, которого привязал у ворот, и галопом поскакал прочь от Компера. Как только деревня осталась позади, он позволил усталому животному замедлить бег и зарылся лицом в его гриву, бессильно расплакавшись. Весь день он ехал, не видя ничего вокруг, и к темноте добрался до Монфора. Там, помимо пивной, был и постоялый двор, на котором он остановился ночевать. Проснувшись на следующий день, он не мог решить, куда ехать. Ему следовало бы вернуть свой меч и доспехи. Доспехи стоили дорого. Для того чтобы заплатить за все, что он оставил под яблоней, едва хватило бы арендной платы с небольшой деревни. Однако ему показалось очень вероятным, что если его поймают в Компере, то он окажется в колодках. Колодки, публичная порка и тому подобные унижения обычно были предназначены для крестьян, так что Алену невыносима была даже мысль о подобном. Если бы Элин сказала: «Мой отец тебя убьет», – он скорее бы туда вернулся. Значит, ему лучше сначала поехать в Фужер, а за доспехами отправить пажа. Хотя Эрве Комперский вряд ли отдаст их без выкупа. Алену придется обратиться за деньгами к отцу Жюлю – и рассказать ему, где он был и что сделал. При мысли об этом он громко застонал. Может быть, ему лучше сначала ехать в Ренн. Тьер о нем тревожится. Но тогда ему придется встречаться с герцогом и объяснять, почему он бросил порученное ему дело. А еще ему придется рассказывать, как Тиарнан спас девицу, вверенную его заботам. Он снова застонал. Все идет ему во зло! И в ответ на свою преданную любовь он видит со всех сторон одни только унижения. Ему с самого начала не следовало скакать в Компер. Но Элин могла бы согласиться уехать с ним, и если бы она это сделала, все остальное не имело бы значения. В конце концов он медленно поехал на восток, надеясь, что придумает что-нибудь по дороге в Ренн. Единственное, что ему пришло в голову – это миновать и Ренн, и Фужер и присоединиться к крестоносцам. Эта мысль ему понравилась: отвергнутый любимой, он либо достойно погибнет, избавляя Святую землю от сарацин, либо вернется героем! Но и этот план был связан с трудностями. Судя по последним новостям, христианские армии осаждали Антиохию. Чтобы туда добраться, нужно много денег, которых, как он знал, отец ему не даст. И кроме того – самая неотложная из всех его проблем вернулась к нему обратно, словно вращающееся колесо, – у него не было оружия. Он ехал, низко опустив голову, настолько сосредоточившийся на мыслях о том, как тайком проникнуть в Компер и вернуть свое вооружение, что не услышал стука копыт, пока не замедлился. Тут он поднял голову и обнаружил, что рядом с ним едет Тиарнан. Тиарнан уехал из Таленсака утром, испытывая беспокойство и раздражение. Отчасти это объяснялось тем, что он был голоден: он продолжал честно поститься, искупая убийство двух разбойников. В течение поста ему разрешалось только есть хлеб с солью и пить воду. Если он совершит короткое паломничество или два – например, к храму Святого Самсона в Доле и Святого Майлона в Сен-Мало – и раздаст милостыню нищим, то сможет сократить срок поста, но не отменить его. Конечно, разрешалось откладывать епитимью на неопределенный срок (искупать вину можно даже после смерти, в чистилище), но Тиарнан хотел вступить в брак в благодати Господней, искупив все свои прошлые грехи. Епитимьи, которые накладывал отшельник Жюдикель, были по тем Временам строгими. Еще в прошлом поколении практически любой священник потребовал бы такого же искупления за подобный проступок, но теперь многие исповедники вообще не сочли бы убийство пары разбойников грехом. Однако Тиарнану и в голову не приходило искать более легкого отпущения грехов. Он разделял бытовавшее в Тален-саке мнение о том, что Жюдикель – человек большой святости, непризнанный святой, но это было только малой частью того, что определяло его верность. Перед тем как стать отшельником, Жюдикель был приходским священником Таленсака. Когда Тиарнан осиротел, именно Жюдикель следил за тем, как о нем заботятся. Он научил мальчика молиться и читать, носил его на плечах к опушке леса и показывал животных и растения, рассказывая об их названиях и нравах. Именно по его правилам все определялось, и ничье другое отпущение грехов не шло в счет. И в этом заключалась еще одна причина беспокойства Тиарнана: Жюдикель считал, что ему не следовало жениться на Элин. Отшельника тревожил этот брак с той минуты, когда о нем впервые зашла речь. – Она не будет тебя понимать, а ты не будешь понимать ее, – сказал он. – Вы причините друг другу вред. Судя по твоим словам, ее раньше любил другой человек – человек, который может лучше ей подходить. Если она его любит, то следует ли им мешать? Авторитет отшельника был настолько велик, что убедил ученика – на какое-то время. Но отец Элин пригласил его в Компер, и так его желания пересилили сомнения. Он сказал себе, что Жюдикель никогда не встречался с Элин и не может судить о том, что она поймет. Что до самого Тиарнана, то он ее любит – и любовь даст ему понимание. Какое-то время он утешался этими доводами, но теперь, в раздражительности, вызванной голодом, сомнения снова к нему вернулись. Он любит Элин, но любит ли она его? Он прекрасно сознавал, что Эрве предпочел его только потому, что он был владельцем поместья. А что, если Элин действительно принуждают к браку с ним, когда она предпочитает Алена де Фужера? Отправляясь ко двору этим утром, он думал об Алене де Фужере. Ален был настоящим рыцарем – благородного происхождения и с должным воспитанием. Он был красив. Он мог петь все новые песни с юга, и петь мелодично, аккомпанируя себе на лютне. Он умел танцевать, он умел играть в шахматы. Он всегда был одет по последней моде: уж его-то никогда не увидели бы пешком и в старой зеленой куртке. Казалось, он никогда не испытывал потребности сделать что-то, что не подобало бы рыцарю: в нем не ощущалось никакой примеси крестьянства. И он явно искренне любил Элин. Чем больше Тиарнан думал о своем сопернике, тем сильнее тревожился. Тиарнан остро ощущал собственные недостатки: свое деревенское детство, свои простые вкусы, отсутствие изощренности и лоска, аристократизма и любезности. Когда он впервые попал ко двору восьмилетним пажом, этими недостатками ему постоянно тыкали в лицо. В уроки Жюдикеля не входили застольные манеры, этикет, геральдика, охота с ястребами и соколами, танцы и еще дюжина подобных предметов, которые, как оказалось, должен знать каждый, кто хочет называться человеком благородным. Некоторые из старших пажей возложили на себя обязанность исправить этого неотесанного крестьянина-бретонца и делали это столь упорно и с такой жестокой изобретательностью, что какое-то время он молил Бога о смерти. А потом он научился драться. Он и сейчас сражался так, как научился тогда: с осатанелой яростью ребенка, потерявшего терпение. Теперь он научился по-взрослому обуздывать эту ярость, проявлять ее, только когда считал это нужным. Она была действенной, и он знал, что из-за нее люди его боятся. Это его устраивало: умение хорошо сражаться было главным достоинством рыцаря, тем, что приносило ему расположение сюзерена и уважение окружающих. Но это было жестокое умение, и рядом с таким соперником, как Ален, он мечтал об элегантности, о благородстве – обо всем том, чего ему не хватало и что могло бы понравиться Элин. Когда Тиарнан заметил медленно ехавшего впереди Алена, то решил, что это лишь мираж. Однако подъехав ближе и убедившись, что это действительно Ален, он пришел в ярость. Это был его обычный путь из Таленсака, а вот Ален мог оказаться здесь только в том случае, если он ехал из Компера. Ален, как те старшие пажи из далекого прошлого, пытался выставить его дураком. И Ален, как те пажи, об этом пожалеет. Он догнал Алена в напряженном молчании, а потом придержал лошадь и заглянул ему в глаза. Когда первое потрясение Алена прошло, встреча с Тиарнаном показалась ему закономерной. Колесо фортуны увлекало Алена в бездны несчастий, так что было вполне естественным, что оно возвысило его соперника так, чтобы тот мог позлорадствовать. Когда они встретились в прошлый раз, Ален был в великолепном вооружении и ехал на норовистом гнедом боевом коне, тогда как Тиарнан был одет просто и шел пешком. Теперь любовь преобразила их обоих. Ален был измучен и небрит, исцарапан шипами и лишился оружия. На нем была грязная куртка и стеганый жилет, а конь после нескольких дней утомительного пути был усталым и понурым. А вот Тиарнан был в нарядном придворном костюме. Художник мог бы написать с них миниатюру, чтобы иллюстрировать стихотворение о счастливой и несчастливой любви. Тиарнан действительно был великолепен. После того как он получил Таленсак, он всегда отправлялся ко двору, прилагая все усилия, чтобы заткнуть рты несуществующим наследникам тех презиравших его пажей. Испачканную охотничью куртку сменил камзол великолепного алого цвета, воротник и полы которого были украшены золотым шитьем. На плечи он набросил красный плащ, отделанный горностаем. Ножны меча у него на поясе были украшены золотыми накладками. Ястреб в красивом колпачке сидел на одной руке, затянутой в белую перчатку, а прекрасный гнедой жеребец, на котором он ехал, был облачен в малиновый конский доспех. На этот раз Тиарнан выглядел так, как полагается рыцарю. Позади него ехали четверо слуг, которые вели мулов с поклажей. Лицо Тиарнана было, как всегда, непроницаемым, но в глазах проглядывало нечто злобное и опасное. – Что вам нужно? – воинственно спросил Ален. – Я удивлен, что вижу вас здесь, Ален де Фужер, – спокойно отозвался Тиарнан. Сражения ведутся с помощью ударов, а не слов. – Я думал, что вы будете в Ренне. Он говорил по-бретонски, а не на французском, который выбрал при прошлой встрече из вежливости. Сам Ален говорил на бретонском, но поскольку бретонский часто использовали при дворе Хоэла, то и им он владел достаточно хорошо. – А я не там, – отозвался Ален, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно. – Вижу. – Леди Мари в Ренн повез Тьер. Если вам нужно в Ренн, то поезжайте. Прошу простить, но сейчас меня не привлекает ваше общество. Тиарнан молча продолжал держать своего коня вровень с конем Алена, глядя с бесстрастностью, от которой у Алена мурашки шли по коже. Зрачки у него сузились, и гнев, сосредоточенный в его взгляде, стал еще более пугающим. – Вам не следовало оставлять незаконченным дело, которое вам поручил ваш сеньор, – сказал он наконец очень негромко. – И вам не следует ухаживать за дамами других мужчин у них за спиной. – Она была моей раньше, чем вашей! – огрызнулся Ален. Его рука дернулась туда, где должна была находиться рукоять его меча, – и пальцы сжали пустой воздух. Взгляд Тиарнана проследил за его движением. – Где ваш меч? – спросил он. «Холодный, смуглый демон!» – подумал Ален, гневно глядя на него. Однако в животе у него застыл тошнотворный холодный ком. Об одном он не подумал, когда галопом мчался в Компер: о том, что из-за этого ему, возможно, придется сразиться с Тиарнаном. Он попытался убедить себя в том, что это ничего не изменило бы: сын владетеля Фужера не испугается никого, – но ему следовало об этом подумать. Ведь даже последний крестьянин станет драться с мужчиной, который тайком встречался с его женщиной, а Тиарнан был рыцарем! Ален видел, как Тиарнан сражается на тренировках и на рыцарских поединках, и знал, что его репутация смертельно опасного противника вполне заслуженна. Знал он и то, что сам владеет мечом только посредственно. Однако честь не позволяла ему отступать. – Мой меч в Компере, – ответил он Тиарнану, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучал страх. – И мои доспехи. Я... я сейчас не могу получить их обратно, но если хотите, то моете послать за ними одного из ваших людей. Наступило недолгое молчание, в течение которого Тиарнан переваривал услышанное. А потом его карие глаза стали не такими смертоносными. – А почему вы не можете забрать их сами? – спросил он. Ален покраснел. – Не важно, – ответил он. – Эрве их вам отдаст. Тиарнан продолжал пристально смотреть на него. Теперь он заметил царапины, грязь, то, что кольчуга не была просто снята и спрятана в седельную сумку, как он сначала подумал, а напрочь отсутствовала, и унылый вид всадника и коня... Постепенно ему стало понятно все происшедшее, и его гнев и тревога начали рассеиваться. – Вы их сняли, чтобы залезть вверх по шпалере, да? – догадался он. – Вот откуда у вас эти царапины. Уходили вы очень поспешно и не успели снова их надеть, а вернуться за ними не решились. Но Эрве вас не поймал, иначе вас бы здесь не было. Вы ехали по дороге, печальный, как филин во время линьки, и мое общество вам не по нутру. Вас прогнала сама Элин, правда? Никогда в жизни Ален никого не ненавидел с такой силой, как сейчас Тиарнана. Ком страха исчез, оглощенный глубочайшим отвращением. Он был бы рад сразиться с этим человеком. Возможно, он даже сумел бы его одолеть. Кто-то когда-то должен преподать этому выродку урок! Безмолвный взгляд Алена, полный гнева, стал для Тиарнана ясным ответом. Элин не любит Алена. Его сердце снова запело, и остатки гнева на соперника исчезли. Вполне естественно, что Ален любит Элин, а вот она ему взаимностью не отвечает. Бедняга! Она сама избрала Тиарнана. Однако Тиарнан не стал открыто демонстрировать свое ликование. Задиры-пажи научили его еще одной вещи: никогда не выказывать своих истинных чувств. Радость и боль равно наказуемы. Так что он просто улыбнулся сдержанной, чуть кривой улыбкой и повернулся к одному из своих слуг. – Донал, – распорядился он, – поезжай в Компер. Передай лорду Эрве мои приветствия и попроси его отдать меч и доспехи лорда Алена, которые были оставлены там... вчера, лорд Ален?.. Вчера. Скажи ему, что я прошу в качестве особого одолжения вернуть их лорду Алену. Вы хотите, чтобы их прислали в Ренн, милорд? Или в Фужер? Ален судорожно сглотнул. – А где вы предпочтете сражаться? – спросил он, делая вид, что ему все равно. – Я не хочу сражаться, – ответил Тиарнан удовлетворенно. – Мне на этой неделе и так приходится поститься из-за двух трупов. И зачем мне с вами сражаться? Вы оказали мне услугу. Я не знал, мил ли я Элин или она просто подчиняется отцу из чувства долга. Вы обладаете многими благородными добродетелями, лорд Ален, которых я лишен. Не думайте, будто я этого не замечаю. Я не знал, кого из нас она выбрала, пока вы не подвергли ее испытанию. Позвольте мне воспользоваться правом победителя, который может распорядиться вооружением своего противника. Так вы хотите, чтобы его привезли в Фужер или в Ренн? Ален хотел предложить Тиарнану отправить вооружение к дьяволу, однако не мог этого себе позволить. Он был рад, что ему не придется сражаться с Тиарнаном, но подумал, что следовало бы отказаться принять вооружение обратно. Однако отец будет в ярости, если Он останется без вооружения. «Великолепная кольчуга! Такую кузнец делает несколько месяцев! И ты оставил ее под деревом? Матерь Божья! И меч, который я купил тебе в Туре за двадцать марок? Идиот!» Ему будет гораздо легче разговаривать с отцом, если он хотя бы сохранит вооружение. – Пошлите его в Ренн, – пробормотал он. Тиарнан кивнул и повторил это распоряжение слуге, который быстро ускакал назад. Ален проводил его взглядом, а потом мрачно повернулся к Тиарнану. – Колесо фортуны не перестает вертеться, знаете ли, – сказал он. – Если оно сбросило меня вниз, то когда-нибудь снова поднимет. А вы сейчас высоко, но это означает только, что у вас один путь – вниз. – Не думаю, чтобы это было настолько просто, – спокойно отозвался Тиарнан. – Большинство судеб бывают двойственными. – Он снова улыбнулся своей кривой улыбкой. – И фортуна была к вам добра, как бы сурово вы о ней ни отзывались. Вы смогли проникнуть в Компер и выйти оттуда и получаете свое вооружение обратно. И я обещаю вам прямо сейчас: если вы попробуете нечто подобное в Таленсаке, то вы не будете столь удачливы. Ален яростно стиснул зубы и осадил коня. На этот раз Тиарнан адресовал ему кивок и еще одну спокойную полуулыбку и поехал дальше. Ален смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду. Он говорил себе, что Элин не может по-настоящему любить этого холодного, опасного человека. Он вспомнил, как однажды на поединке Тиарнан соскочил со своего коня и набросился на противника, которого только что повалил на землю. Он ударял его деревянным тренировочным мечом с такой яростью, что меч сломался, а его противник остался лежать в беспамятстве и из носа у него лилась кровь. Такой человек, как Тиарнан, способен на все. Ален не станет обращать внимания на его угрозы. Он сумеет дать Элин знать: что бы ни случилось, он остается ее верным возлюбленным, и если он ей понадобится, то всегда придет. Он будет ждать. Настроение у Алена снова начало подниматься. В тот вечер, когда приехал Ален, Тьер сидел в большом зале герцогского дворца. Он чистил доспехи, но при появлении кузена со звоном уронил их, вскочил и бросился ему навстречу. – Ален! – воскликнул он, хватая кузена за плечи. – Слава Богу! Мне уже стало казаться, что Тиарнан Таленсакский порубил тебя на мелкие кусочки. Ален хмыкнул, хоть и нашел это приветствие приятным. Тьер был человеком колючим, не склонным к сочувственным родственным объятиям, и такая теплота казалась признанием серьезности всего того, что перенес Ален. – Вид у тебя ужасный, – проговорил Тьер, взяв Алена за локоть и подводя к скамье, на которой только что сидел сам. – Ну-ка, садись. Хочешь чего-нибудь выпить? Эй, слуга! Чашу вина моему кузену! Господи Христе, Ален, до чего глупо с твоей стороны было ехать в Компер! – Я не мог иначе, – отозвался Ален, почувствовав тайное удовлетворение от собственной отваги. Тайное проникновение в крепость для разговора наедине с возлюбленной под самым носом ее отца стало казаться ему поступком героическим. Он немедленно начал приукрашенное повествование об этом. О встрече на дороге он сказал только, что его соперник попросил разрешения вернуть своему благородному противнику его вооружение. – Это было очень великодушно с его стороны, – встрял Тьер. – Но наверное, можно позволить себе быть великодушным, когда твоя дама вышвырнула твоего соперника из окна своими собственными прелестными ручками. Ален возмущенно воззрился на кузена. – Послушай, Ален, – добавил Тьер, отметая его героические сказки, – я старался придумать для тебя какие-то оправдания, и герцогиня, которая питает слабость к влюбленным, замолвила за тебя пару словечек. Когда мы вернулись и стало видно, что с леди Мари грубо обращались, а тебя рядом не оказалось, то шум поднялся почище лая своры, загнавшей добычу, и... – И ты думаешь, мне есть до этого дело? – спросил Ален. – Я лишился единственного, о чем мечтал в этой жизни. Какое мне дело до того, что герцог мной недоволен? Тьер возвел глаза к небу и перекрестился. – Иисусе, Мария и Иосиф! – воскликнул он. – Мне не хотелось бы объяснять твоему отцу, что твой сеньор выгнал тебя за неповиновение и пренебрежение своим долгом! Ален снова изумленно раскрыл глаза. Слуга поднес ему чашу вина, которую он ошеломленно принял. – Но ведь герцог не может меня и правда прогнать? – спросил он. Тьер покачал головой, дивясь наивности своего кузена. Конечно, Ален плохо знал герцогский двор. Он служил пажом в Шатобриане, замке одного из друзей его отца. Тьер присоединился к нему позже, в качестве оруженосца, до этого он провел какое-то время в монастырской школе. В Шатобриане никто и помыслить бы не мог о том, чтобы выгнать сына владетеля Фужера. После Шатобриана они служили в разных поместьях, принадлежавших замку Фужер, и долгие месяцы в самом Фужере; Только чуть больше года назад они с Аленом появились при дворе. Но Ален до сих пор не понял, что второй сын одного из владельцев поместий не имеет особого веса за пределами отцовских владений. – Герцог имеет полное право отправить тебя восвояси, – напомнил Тьер. – Тебе было поручено привезти леди Мари сюда, а ты убежал, бросив ее на дороге. И до чего же он был зол, кузен... – Он пересказал Алену гневную отповедь герцога. – И тебе отнюдь не на пользу, что ты тем временем попытался украсть нареченную одного из герцогских любимцев. Но как я уже сказал, я попытался найти тебе оправдание, герцогиня за тебя вступилась, а когда сегодня днем сюда приехал Тиарнан, то он повел себя очень благородно. Он сказал нам, что встретил тебя на дороге неподалеку от Монфора, нахохлившегося, как филин, потому что леди Элин выбросила тебя из окна. А еще он сказал, что ты приедешь, как только сможешь, но что конь твой измучен выходками влюбленного, так что может идти только очень медленно. Хоэла это позабавило: он смеялся вместе с герцогиней. Как только ты допьешь вино, тебе следует пойти и повиниться перед ним. Скажи, что был уверен в том, что после своих испытаний леди Мари не станет повторять попытки побега, что ты решил, будто он не станет возражать, чтобы на последнем отрезке пути ее сопровождал я, и что ты сходил с ума от любви и отчаяния. Думаю, что он выслушает тебя и простит. Ален глотнул вина. – Тиарнан приехал сегодня днем? – спросил он горестно. – Значит, герцог уже знает, что он намерен жениться на Элин. – А чего ты ждал? Хоэл уже слышал об этом: мне пришлось объяснять ему, почему ты отсутствуешь. И он был немного разочарован, но поздравил Тиарнана и предложил для свадебного обряда собор в Ренне. – Хоэл был разочарован? – с подозрением переспросил Ален. – Почему? Тьер пожал плечами. Он был почти уверен, что Хоэл надеялся женить Тиарнана на Мари Пантьевр и закрепить Шаланд-ри за Бретанью. Было совершенно ясно, что если Мари и согласится выйти замуж за бретонца, то только за Тиарнана. Она возносила ему громкие хвалы перед герцогом и герцогиней и выслушивала их мнение о нем с восторженным блеском в глазах. Ну что ж, это было только справедливо: ведь он ее спас! Но было не менее очевидно и то, что Тиарнана нисколько не интересует спасенная им девушка: он почти забыл о ней. Когда он приехал в Ренн, то был удивлен, что герцог и герцогиня благодарят его за услугу, оказанную их родственнице. «Что? А, вы имеете в виду леди Мари!» – только и сказал он и сразу же заговорил о своей скорой женитьбе. Пока он говорил, в главный зал вошла сама Мари – и он прервался, чтобы вежливо с ней поздороваться и осведомиться о том, как она поживает, а потом продолжил разговор о свадебных приготовлениях. Мари недолго постояла, глядя на него, а потом бесшумно ушла обратно наверх, в комнаты герцогини. Как только объявление о свадьбе и все приготовления были сделаны, Тиарнан уехал, не дожидаясь даже вечерней трапезы. Он сказал, что постится, чтобы иметь право принять причастие во время свадебной мессы, так что не может достойно разделить придворное общество. Он вернется через месяц, на свадьбу. Тьер был рад убедиться в том, что спаситель Мари питает так мало интереса к спасенной, хотя и оскорбился за нее: такая дама заслуживала большего внимания! Но рассказывать все это Алену было совершенно бесполезно, потому что в этот момент тот был готов слушать только то, что имело отношение к его собственному горю. – Хоэл предпочел бы, чтобы верный ему человек при женитьбе приобрел новые владения, – только и сказал он. – Тиарнан в любой момент мог бы попросить себе в жены какую-нибудь наследницу. Но конечно, герцогу не хотелось оскорблять Тиарнана или Эрве и у него не было оснований им препятствовать, так что он дал свое благословение. Свадьба состоится в Реннском соборе в Иванов день. То, что свадьбу будет устраивать двор и что она пройдет в соборе, было показателем уважения, которое герцог питал к Тиарнану: мелкий аристократ обычно женился дома. Ален только заморгал, услышав о новом знаке милости к своему сопернику. Он поставил вино на стол и уронил голову на руки. «Господи, он просто с головой ушел в это!» – подумал Тьер. – Я очень рад, что ты вернулся невредимым, – сказал он. – Я не знал, что мне говорить твоему отцу. Боже, дружище, ты вел себя как глупец! Элин не могла бы выйти за тебя замуж по закону, даже если бы хотела: ведь она находится под опекой отца! А Эрве был вправе сделать с тобой все, что ему заблагорассудится, если бы обнаружил тебя в своем в доме, – и к тому же в спальне дочери! Что до Тиарнана, то он последний, с кем бы мне захотелось сразиться. Тебе повезло, что ты так легко отделался. – Повезло? – горько откликнулся Ален. – Потерять мою возлюбленную, а потом ползти к герцогу на брюхе, извиняясь за то, что я пытался ее вернуть? Я счел бы везением только одно – если бы Тиарнан сломал себе шею! Тьер поднял брови. Великодушие Тиарнана было растрачено понапрасну. Однако, наверное, великодушие для того и существует, чтобы его понапрасну растрачивать. – На этом свете есть и другие дамы, слава Богу, – заметил он спокойно. – Ни одна из них не сравнится с Элин красотой, – ответил Ален. Тьер пожал плечами: – Не знаю. Говорят, что в темноте они все прелестны. Но есть и такие, которых я предпочту Элин даже при ясном свете дня. При этих словах Ален поднял голову с нескрываемым изумлением и недоверием. «Я богохульствую, – подумал Тьер. – Даже Богородицу Марию нельзя предпочесть Элин». – Например, есть леди Мари, – проговорил он, не удержавшись от желания подразнить родича. – Она! – с отвращением воскликнул Ален. – Как ты можешь сравнить ее с Элин? Это все равно что сравнить лебедя с... с вороватой сорокой! – Сорока – отважная птица, кузен. Ты убедишься в том, что весь двор единодушен в своих похвалах в ее адрес. Когда она приехала сюда, то прямо объявила, что не выйдет замуж за вассала врага своего отца и что скорее предпочтет умереть, защищая свою честь, чем жить без нее. Она выглядела такой же доблестной, как граф Роланд, защищавший перевал, – только гораздо красивее. И теперь герцог Хоэл сказал, что она может выходить замуж за любого из его рыцарей – при условии, что бы он был благородного происхождения, верен ему и желал на ней жениться. И конечно, мы все объявили о своем огромном желании, а у некоторых вид был такой, будто им хотелось оказаться неженатыми. Но она отказала нам всем и заявила всему свету, что Тиарнан стал гарантом того, что никто не станет ее принуждать – хотя от него ей не нужна была защита, конечно. Печальное свидетельство о том, что творится в Нормандии: ведь она считала, будто наш герцог позволил бы кому-то принуждать ее силой. Герцогиня Авуаз сделала ее своей фрейлиной. Конечно, между ними есть какое-то родство. Ален не испытывал никакого интереса к фамильному древу Пантьевров. Он допил вино и бросил чашу на стол. – Двор может восхищаться любой глупой сорокой сколько захочет, – презрительно сказал он. – А я не стану. – Отлично! – отозвался Тьер. – Тем больше надежд у нас, остальных. Ален воззрился на него. – Да ты действительно восхищаешься этой девицей Пантевр! – изумленно воскликнул он. – О да! – с жаром подтвердил Тьер. – Но без надежды, кузен, без малейшей надежды. Однако я намерен получать наслаждение от своего восхищения. Это – отличное развлечение. Иди извиняться перед герцогом. Если твое вооружение привезут, я о нем позабочусь. |
||
|