Думбадзе НодарКоррида

Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ

КОРРИДА

Рассказ

Перевод З. Ахвледиани

Дато начал свой рассказ, словно кроссворд решал:

- И вот на рассвете мы в одном из городов Испании...

- Мадрид! - крикнули одновременно я и Нана.

- Когда сбудется? - схватила Нана меня за волосы.

- Никогда! - буркнуя я, высвобождая голову.

- Дебил! - сказала Нана.

- Перестаньте! Это был не Мадрид! - разнял нас Дато.

- Сарагоса, - сказала Лили.

- Нет!

- Барселона!

- Нет!

- Бильбао!

- Нет!

- Севилья!

- Нет!

- А ты уверен, что это действительно была Испания? - спросила Нана.

- Как вы подъехали к городу - по морю или по суше? - спросил я.

- По морю! - ответил Дато.

- Валенсия! - попытал я счастье.

- Точно! - Дато хлопнул меня по колену и продолжал: - В полдень отправились в город... Иду по набережной, то и дело оглядываюсь - боюсь потерять из виду мачты нашего корабля. "О, омбре симпатико!" - слышу вдруг. Что такое? Передо мной стоит живая мадонна и удивленно смотрит на меня.

- Ври, ври! - хмыкнула Лили.

- Я не верю глазам и ушам своим... - продолжал Дато.

- Давай, давай! - поддакнула Нана.

- Мадонна спрашивает: "Эрес хеорхино?", то есть "Вы грузин?".

- Си, сеньора, сои хеорхино! (То есть "Да, я грузин!") - отвечаю я.

- Вива хеорхино! - визжит мадонна и повисает у меня на шее.

- О, палома бланка, ес эспаньола устед? (То есть "Вы испанка?") спрашиваю я.

- Кларо Кеси, Кларо Кеси! - отвечает она.

- Вива Испания! - визжу я и повисаю у нее на шее. В глазах мадонны сверкают слезы... - Дато закрыл глаза.

- Болван! - сказала Лили и вышла.

Дато так и сидел с закрытыми глазами, пока не вернулась Лили с подносом в руках. Тогда он взял чашку, страстно вдохнул аромат дымящегося турецкого кофе, отпил глоток и продолжал:

- Короче говоря, я и моя мадонна очутились на корриде... Конечно, поход финансировала она, - уточнил он на всякий случай. - Мы, туристы, разумеется, были предупреждены о возможных провокационных кознях, но... каким бы я был грузином, если б отказал моей даме... Одним словом... Дато умолк и окинул девушек многозначительным взглядом.

- Назови свидетелей! - потребовала Нана.

- На подобные дела свидетелей не водят! - ответил Дато.

- Что же было дальше? - спросила Лили.

- Начался бой. В тот день работал Домингин - кумир испанцев... На арену ворвался бык - белый красавец с янтарными, почти прозрачными рогами... Подобного быка увидишь разве только во сне... Толпа взревела от удовольствия: - Тор... р... ро-о-о! - Таких быков-избранников, оказывается, выводят на арену лишь один раз в год, и то лишь для матадоров-избранников вроде Домингина... Бык сперва завертелся волчком, потом вдруг замер на месте, словно увидел нечто необыкновенное... Домингин стоял в центре арены и, медленно, чуть заметно размахивая мулетой, шепотом повторял: - То-о-о-ро... То-о-о-ро... То-о-о-ро... - и в ожидании быка отбивал каблуками чечетку в ритме Самбы.

- Домингин - сила! - вздохнула Лили.

- Санчес Мехиа по сравнению с ним - просто сопляк! - ответил Дато, не глядя на Лили, и стал в позу, которую, очевидно, занимал тогда Домингин. Бык вдруг сорвался с места и метеором ринулся на матадора. Грациозно изогнувшись, Домингин развернул мулету, и спустя мгновение бык с размаху ткнулся в красную ткань. Не сумев сдержаться, животное споткнулось и мордой вспахало песок арены.

- Оле-е! - отозвалась толпа восторженным ревом.

Бык быстро вскочил, отряхнулся и вновь бросился на матадора... И тем же ловким и красивым маневром Домингин ушел от атаки. Снова и снова бык кидался на матадора, а тот стоял невозмутимо, слегка покачиваясь, и каждый раз незаметным движением мулеты отводил от себя рога разъяренного быка.

- Оле-е-е, оле-е-е, тор-р-р-р-о-о! - неистовствовала коррида.

Бык ревел, бесновался, бросался из стороны в сторону в этом заколдованном кругу. Устав, он остановился, и тут настала очередь пикадора. Он кольнул быка копьем и быстро отскочил в сторону. Кровь хлынула из раны, и белоснежное тело быка вмиг окрасилось в красный цвет. Удивленное животное обернулось и, увидев перед собой вместо человека покрытого тюфячными латами коня, ринулось на него. Удар был сильным, конь покачнулся и, не выдержав натиска, упал вместе со всадником. Его задранные вверх ноги беспомощно барахтались в воздухе. Бык отступил, примерился и, не успел приподнявшийся было на передние ноги конь вскочить, с размаху вонзил рога в живот... Обезумевшего, с окровавленной мордой и рогами быка окружили помощники матадора, стараясь выманить его на середину арены, а тем временем упряжка осляков, позванивая бубенчиками, волокла по песку выпотрошенного, испускавшего последнее дыхание коня... Потом быка обступили бандерильеро, и в спину и бока животного одна за другой впились разукрашенные пестрыми лентами бандерильи... Бык замычал. Истекая кровью, с затуманенными от боли и гнева глазами, он уже без цели бродил по арене и наконец, высунув в изнеможении язык, остановился. Домингин, видно, считал ниже своего достоинства нападать на обессилевшего противника. Он ждал. Но бык словно окаменел. Тогда матадор обернулся лицом к публике и поднятыми вверх руками победителя приветствовал ее. Рев обезумевшей многочисленной толпы оглушил меня. Коррида ликовала. Но торжество ее оказалось преждевременным. Бык вдруг сорвался с места и...

- А-а-а-а! - вырвался стон у толпы.

Не знаю, то ли Домингин уловил в этом крике тревожное предупреждение, то ли сработало в нем обветренное чутье тореадора, но он успел повернуться и в последнюю секунду уйти от неминуемой гибели - рога быка промелькнули в сантиметре от его груди...

На арене вновь началась пляска смерти... Разъяренный бык в неистовстве нападал на человека, и каждый раз человек ловко отражал его атаки. Это был каскад маневров, это была демонстрация зоркости глаз, силы мускулов, смелости, красоты и пластики. Это был фейерверк подлинного искусства.

...Наконец у животного иссякли последние силы. Оно выдыхалось. Бык остановился, опустил голову и, тяжело дыша, с минуту молча глядел на песок. Вдруг он вздрогнул, напрягся, и я услышал его дикий, душераздирающий вопль:

- Люди, что вы сделали со мной? Куда девалось мое здоровье, сильное, пышущее жизнью тело?!

И тогда Домингин оголил шпагу и подошел к быку. Теперь перед матадором стоял не белый, а красный бык.

Перед матадором стоял красный бык - наш кормилец, наш верный и безропотный друг, наш благословенный бык Шинда*. Исхудалый, с ввалившимися боками и облезлой шеей, он покорно стоял, равнодушно жевал сухую солому, хвостом отмахивался от назойливых "ух, моргал большими, умными и печальными глазами и ждал, когда мой отец после обеда снова запряжет его к плуг и пойдет с ним прокладывать борозды в Алазанской долине.

_______________

* Ш и н д а - распространенная в Грузии кличка красных быков,

буквально - "кизилового цвета".

И вот теперь этого быка - вскормленного нами кормильца и верного друга - собирались убить, убить вероломно, не в честном, открытом бою, а исподтишка, коварным, предательским ударом... И собирался это сделать гордый сын гордой страны...

Я с трудом проглотил подступивший к горлу соленый комок и закрыл лицо руками. Не помню, как я покинул корриду, мою очаровательную спутницу... Я шел, и за мной неслись горячее, как раскаленная лава, дыхание и оглушительный рев многотысячной толпы.

Я вернулся на свой корабль и, пока он курсировал вокруг Пиренейского полуострова, ни разу не спустился на берег, ни разу не ступил на землю Испании...

В комнате наступила тишина. Опешившие девушки сидели молча, словно куклы. Рассказ Дато, начатый в шутливом тоне, обернулся неожиданной для нас концовкой.

Я сидел закрыв глаза и чувствовал, как тают в розовом тумане сладкие грезы моего детства, как исчезают в зыбком мареве моя Испания, баски, андалузские ночи, Карменситы и доны Хосе, кастаньеты, знойное солнце, республиканцы, "Бандера росса", Гарсиа Лорка, отец мира нашего Сервантес... Исчезал, улетучивался несбывшийся, красивейший мой сон. И меня взяла досада. Я разозлился сам на себя. Я вскочил и крикнул:

- Ерунда все это!.. Все, что ты тут наговорил, - ерунда!

Крикнул и тут же почувствовал, что переборщил.

- Почему? - спросил Дато спокойно, но я заметил, как он вдруг побледнел.

- Потому что на кладбищах Испании покоятся сотни матадоров, погибших на корриде!

- Я еще не слышал, чтобы бык бросал вызов матадору, - улыбнулся Дато.

- И все равно - ерунда!

- Ну, знаешь! - вмешалась Нана.

- Замолчи ради бога! - отмахнулся я.

- Долой гуманизм! Да здравствует каннибализм! - хлопнула в ладоши Лили.

- Дура! Кому нужен твой сопливый псевдогуманизм?

- А бык? - спросила удивленно Лили.

- Какой бык?

- Тот самый. Белый бык. Тебе не жаль его?

- А вы, уважаемая, какое бы из животных вы разрешили использовать для поединка с тореадором? - спросил я насмешливо.

- А никакое! - ответила Лили.

- Как же поступить бедному тореадору?

- Так, как поступаем мы, грузины...

- То есть?

- По крайней мере, так убивать быка - это варварство!

- Ах вот оно что! Варварство?! А холостить годовалого бычка, в три года впрягать его в ярмо, в течение десяти лет не давать ни дня покоя и отдыха, заставлять с утра до ночи пахать, сеять, убирать, таскать песок и камень, лупить его, драть с него семь шкур, а потом - состарившегося, обессилевшего, истощенного - зарезать, повесить за ноги, разделать тушу и продать втридорога, - это, по-твоему, гуманно? Это, по-твоему, красиво?! Чтобы скрыть охватившее меня волнение, я подошел к окну. По улице, задрав огромный ковш, с грохотом тащился экскаватор. Мелкой дрожью задрожали кофейные чашки на столе. Шум экскаватора постепенно удалился, и в комнате вновь наступила тишина.

- Да-а... Чем больше мы любим животных, тем они вкуснее... проговорила Лили и улыбнулась натянутой, кривой улыбкой.

Дато возился с трубкой. Нана сидела, уткнувшись лицом в ладони. Вдруг она тихим голосом начала:

...Радость ты делил со мною и в несчастье был подспорьем,

Одевал меня зимою, выручал с нуждою в споре.

У меня по телу пошли мурашки.

Был ли грустный день поминок, свадьбу ль шумную справляли,

Мы тебя же, наш кормилец, на закланье посылали.

Нана убрала с лица ладони и продолжала:

Шел на плаху ты покорно - ведь всегда ты людям верил.

Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил...*

_______________

* Отрывки из стихотворения Ш. Нишнианидзе "Вол".

...У меня словно камень с сердца свалился... Я быстро схватил фуражку и направился к двери.

- Постой, куда ты? Не проводишь меня? - спросила, вставая, Лили.

- Сегодня тебя проводит Дато! - ответил я и вышел.

У Верийского базара, перед мясным магазином, стоял огромный, длинный, как поезд, рефрижератор. С накинутыми на головы мешками, словно куклуксклановцы в капюшонах, рабочие с гвалтом разгружали машину. Пахло кровью и мясом. Картина была не из захватывающих, но тем не менее я остановился. Стоявшие в кузове рабочие, ворча и ругаясь, подавали двум другим окоченевшие говяжьи туши, и те, тоже ворча и отругиваясь, тащили их в магазин.

- Закурить не найдется? - обратился ко мне один из рабочих, согревая дыханием озябшие руки.

Я протянул ему пачку сигарет и спросил:

- Мороженое?

- Свежие пасутся в поле! - ответил он и попросил спичек.

Шел на плаху ты покорно - ведь всегда ты людям верил.

Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил,

вспомнил я и вдруг почувствовал, что готов расплакаться. Я молча отвернулся и зашагал по улице. У сверкающего огнями здания филармонии я остановился и взглянул на фигуру Музы. Раскинув руки, она глядела на меня своими огромными красивыми зелеными глазами. И мне показалось, будто Муза сказала мне:

- Ничего не поделаешь, друг. Так устроена жизнь...

В ту ночь сон долго не шел ко мне. Потом тьма превратилась в розовый туман, и я почувствовал, как ко мне возвращаются сладкие грезы моего детства. В зыбком мареве стали возникать милые сердцу видения Испании, басков, андалузских ночей, Карменсит и донов Хосе, кастаньет, знойного солнца, Дон-Кихота и Санчо Пансы, республиканцев, "Бандера росса", Гарсии Лорки и отца мира нашего - Сервантеса... Я погружался в сон, окутанный розовым туманом, - в счастливейший из когда-либо виденных мною снов...