"Сладостная горечь" - читать интересную книгу автора (Робинс Дениз)

Глава 1

Утром, в конце первой недели декабря, Венеция сидела за письменным столом из орехового дерева и разбирала накопившиеся счета и расписки. Эту небольшую комнату с окнами, выходящими в сад, она выбрала для кабинета Майка. Майк, правда, почти не бывал в ней, но Венеция распорядилась поставить в ней книжные шкафы, и теперь они были заполнены ее книгами и книгами Джефри. Она хранила прекрасно подобранную коллекцию классики и первых изданий современной прозы для Мейбл.

Подобно остальным комнатам в поместье Бернт-Эш эта комната несла печать ее безукоризненного вкуса. В течение всего лета Венеция работала, не покладая рук, чтобы придать запущенному дому Майка подобающий вид. Друзья ее мужа, снова появившиеся после долгого отсутствия, в один голос заявляли, что они не узнают старую «развалину». Такая работа доставляла Венеции истинное наслаждение в первые месяцы замужества. Она забросила остальные дела в городе и приезжала сюда каждый день, чтобы следить за ходом работ.

После удаления краски обнажилась старинная панельная обшивка. Симпатичные обои с геометрическим рисунком и занавеси в тон им заменили прежние безвкусные шторы. Кое-какая антикварная мебель была перевезена из городского дома Венеции, от которого она избавилась, несмотря на намеки Майка, что он еще может «пригодиться». Содержать два дома было бы ей не под силу, если она собралась привести в порядок имение Майка, в особенности, если она предпочитает жить за городом, проводя там всю зиму. Позднее, если потребуется, они могли бы подыскать маленькую квартиру в городе. Майку ничего другого не оставалось, как согласиться с этим разумным предложением.

Майк соглашался со многим, подумала Венеция, принимаясь за тяжелую задачу по разбору огромного количества писем, большей частью нераспечатанных и небрежно брошенных в ящики стола. Она обнаружила, что, как правило, он редко открывал письма со счетами, да и платил по ним только после того, как получал уведомление от адвоката.

«Подождут», – было его девизом. Это никак не устраивало Венецию. Она ненавидела счета, и ей была неприятна мысль, что долги будут висеть над ее головой. Не можешь себе, позволить – не покупай. Таков был образ жизни Джефри и его матери.

Венеция не раз ловила себя на мысли, что не может не сравнивать двух мужчин. Она даже пугалась, что такие сравнения слишком часто приходят ей в голову.

Она принялась раскладывать перед собой счета. Довольно много от портных Майка… в основном они касались его охотничьего снаряжения. Красный камзол – 65 фунтов, белые бриджи – 20 фунтов, охотничьи сапоги – 30 фунтов… Все очень дорого, но эти счета не очень шокировали Венецию, так как она сама получала их из многочисленных модных ателье. Однако по своим она платила. Всегда. Она продолжила сортировать счета. Вот от «Хэррота», безумно дорого за шелковое нижнее белье для мистера Майка Прайса. Затем стали попадаться более мелкие: за фураж для лошадей, ремонт коттеджа Беннетта и так далее, и тому подобное.

Выйдя замуж за молодого и обворожительного мужчину, Венеция много узнала о нем. К примеру, его любезность порой бывает раздражающей. Чтобы она ни предлагала, он всегда поднимает руку и говорит:

– Как тебе хочется, моя сладкая.

Он редко обсуждал с ней хозяйственные дела, если только они не касались его расходов, предоставляя Венеции самой решать, как быть. С первым мужем было все совершенно иначе: Джефри заботился о ней, и ведение хозяйства лежало на нем. Несмотря на то, что у нее были собственные деньги, Джефри обычно занимался финансовой стороной, говоря, что это обязанность мужчины.

Майк же все обязанности сваливал на нее, так же легко, как он делал это, когда швырял чек на прилавок в магазине, если не мог позволить себе купить что-то за наличные.

Когда обстоятельства прижимали, он улыбался своей самой чарующей улыбкой и говорил:

– Урегулируй это, свет моей души. В конце квартала придут деньги, и тогда я рассчитаюсь с тобой.

Она охотно платила, довольная тем, что доставляет ему приятное. Чтобы она ни делала для Майка, он всегда благодарил ее, и потом как приятно, когда тебя целуют и говорят тебе, что ты самая щедрая в мире женщина, что «все эти вещицы просто потрясные». «Потрясно» было любимым словом Майка. Жизнь потрясна. Она тоже. Все вокруг потрясно. Она начала осознавать, что система его оценок не отличается большим разнообразием.

Если что-то не относилось к разряду «потрясных» вещей, то получало ярлык «чертовских». Полумер Майк не знал.

Венеция не всегда легко понимала или разделяла взгляды мужа. Продолжая потакать ему (хотя не раз давала себе обещание, что прекратит делать это), она отдавала себе отчет в том, что тем самым портит супруга. Если он чего-то хотел, то хотел безумно. Она с удовольствием дарила ему подарки, радуясь тому, как он бурно реагирует на них.

Шесть месяцев, проведенные amp; Майком, показали ей, какой это скрытный и осторожный человек.

После того, как миновал медовый месяц и они зажили нормальной супружеской жизнью, близкое общение с Майком помогло ей выявить в характере мужа тенденцию отодвинуть ее на задний план. Он признавал, что вожжи держит она, но давал понять, что готов в любую минуту закусить удила и понести. Ощущение, конечно, не из приятных и заставляло ее вспомнить о своих годах. В этом заключалась основная проблема: всякий раз, когда она не соглашалась с ним или высказывала свое мнение слишком осторожно, он давал ей понять, что между ними лежит пропасть в двенадцать лет. И если в первое время она не замечала этого, охваченная страстью, то потом сделала для себя однозначный вывод: он так и не повзрослел. Временами его незрелость доходила до абсурда. Биржевой маклер, владелец имения в Бернт-Эш, случалось, бывал упрямым и довольно глупым школьником.

Это его свойство она сумела распознать совсем недавно. Венеция знала, что Майк никогда не открывает книг, и приняла этот факт; как-то они разговаривали, и он невольно выдал себя, признавшись, что не только испытывает отвращение к любой форме искусства, но также принадлежит к той безумной секте людей (в частности, обожествляющей спорт и развлечения), которые время от времени находят удовольствие, смеясь или издеваясь над теми, кто принадлежит к миру искусства.

Он принимал ее игру на пианино только, когда она исполняла сентиментально-плаксивые вещи из музыкальных комедий, ревю или последние танцевальные мелодии. Если она начинала исполнять Бетховена или Баха, а играла она хорошо, он подходил к пианино, брал ее руки и говорил:

– Оставь, голубушка… совсем как школьница со своими гаммами. Поиграй что-нибудь из «Приятеля Джо!»

И она играла… В таких случаях он приветливо улыбался ей и говорил, что это «потрясная» штука.

Однажды Мейбл, приехавшая погостить к ним на летние каникулы, повергла мать в шок, неожиданно спросив после одной из таких вариаций:

– Мамочка, а что сказал бы крестный, если бы услышал, как ты играешь?

Венеция вспыхнула и резко встала с табурета, а Майк, насвистывавший мелодию, которую она исполняла, удивленно поднял брови и поинтересовался у Мейбл:

– А кто твой крестный?

– Герман Вайсманн, – ответила девочка. Майк добродушно рассмеялся и сказал:

– Ну, знаешь, лично мне не очень-то интересно, что скажет твой длинноволосый музыкант. По-моему, все они лицемеры. Только и говорят, что любят Бетховена, чтобы произвести эффект, или это выгодно им для карьеры.

– Не правда… – с жаром запротестовала Венеция, стыдясь за него, так как увидела на лице дочери изумление. Мейбл, подобно ее родителям, тонко понимала музыку и считала Вайсманна гением, которому невозможно не поклоняться. Венеция под каким-то предлогом отослала ее из комнаты.

После ухода дочери Венеция так и не смогла серьезно поговорить с Майком. Тот умел уходить от ответов на щекотливые вопросы, понимая, что он не очень силен в таких спорах и Венеция превосходит его интеллектом. Он пускался на хитрость, когда хотел прекратить очередное препирательство, начиная заигрывать с женой. Обычно он обнимал ее, гладил ее шелковистые волосы, так восхищавшие его, и говорил:

– Разве ты не восхитительна? Оставим в покое этого старикашку Бетховена.

И хотя Венеция готова была ударить его, она, тем не менее, улыбалась и уступала его поцелуям. Он продолжал сильно любить ее, и ее тело легко откликалось на его чувство. Она не хотела стыдиться своих телесных побуждений, но порой стыдилась. И в такие моменты ощущала горькое разочарование.

Мейбл почти месяц провела в Бернт-Эш, а остальную часть каникул у бабушки, души не чаявшей во внучке. Леди Селлингэм никогда не жаловалась, но Венеция из писем старой женщины поняла, что той очень не хватает общества невестки, Месяц, проведенный здесь Мейбл, нельзя было назвать безоговорочным успехом. Впервые в жизни Венеция обрадовалась возвращению дочери в интернат. Провожая дочь на вокзале, она заглянула в ее большие чистые глаза, так похожие на глаза Джефри, и спросила:

– Тебе понравилось в Бернт-Эш, не правда ли, дорогая?

Вопрос прозвучал скорее как мольба. И они обе знали это. Щеки Мейбл сделались пунцовыми, что служила верным признаком ее сильного эмоционального возбуждения.

– Да, спасибо, мамочка, – ответила она. – С тобой было просто здорово… Бернт-Эш такое чудесное место. Я напишу и поблагодарю Майка за то, что он брал меня с собой кататься верхом…

Здесь-то он уж постарался, думала Венеция в это декабрьское утро. Что касается лошадей, то на Майка можно было положиться. Преисполненный энтузиазма, он настоял на том, чтобы для Мейбл отобрали крепкого пони (платила, конечно, мать), и с большой придирчивостью сам выбрал животное. Мейбл во все глаза смотрела на это приобретение. И Майк не жалел времени, обучая девочку премудростям верховой езды, и однажды взял ее с собой на охоту с собаками. Она вернулась домой полная гордости и долго расхваливала Майка. Кроме лошадей Майка и Мейбл ничего не связывало.

Постепенно Венеция стала замечать, что ее муж и дочь не только не становятся друзьями, но все труднее и труднее уживаются друг с другом. Он не одобрял увлечения музыкой и любви к книгам молодой девушки, а она не слушала его. Он заявил, что она слишком много времени проводит за книгами и ей следовало бы побольше бывать на открытом воздухе. Он жаловался по поводу того, что Венеция берет с собой на вечеринки Мейбл. Ее место в школе, говорил он, она превращается в обузу, «крутясь под ногами», на что Венеция замечала, что Мейбл никогда не была обузой, и девочка будет сильно переживать, если они не станут брать ее с собой. Майк пожимал плечами и замыкался.

Вскоре проявилась еще одна сторона в характере Майка – приступы хандры, когда он немедленно не получал того, что хотел, Когда Барбара Кии приехала погостить на уикэнд, ее безжалостные и проницательные глаза заметили все. Ее не обмануло напускное счастье Венеции и атмосфера доброжелательности и веселья в Бернт-Эш.

В своей прямолинейной манере она заявила Венеции:

– Майк ревнует к Мейбл… в том-то и беда, а она стесняется его. Он не может выругаться от души или рассказать нам кучу похабных анекдотов при ней.

Венеция махнула рукой, но Барбара поджала губы и серьезно добавила:

– Ты плохо выглядишь. У тебя мешки под глазами, дорогая. Жизнь за городом, кажется, не идет тебе на пользу.

– О, я просто устала… последнее время поздно ложусь… не будь мегерой, – рассмеялась Венеция, хотя ей было не до смеха.

Она понимала, что Барбара права. Да, Майк ревновал к Мейбл, и она ничего не могла поделать с этим, И никакая страсть к нему не заставит ее быть несправедливо суровой к дочери и усложнить ей жизнь.

– Я думаю, – язвительно продолжала Барбара, – что Майк лучше бы отнесся к падчерице, будь ей семь или семнадцать лет. Но Мейбл находится в переломном возрасте, и он не знает, как вести себя с ней.

Венеция знала, что и это правда.

Просто удивительно, как быстро улучшилось настроение Майка, когда уехала Мейбл, и они остались опять вдвоем.

Тем же вечером, заключив Венецию в свои объятия, с обезоруживающей простотой он сказал ей, что очень сожалеет, что порой делается раздражительным, но отныне его милая Венеция будет принадлежать только ему одному.

– Я незаметно сунул Мейбл фунт на карманные расходы, – заговорщически шепнул он.

– Очень мило с твоей стороны, – проговорила Венеция, размышляя над тем, как сделать, чтобы Майк понял, что молодой девушке требуются не деньги, а чуткое внимание.

Не могла она также сказать ему, что как бы сильно она его ни любила, в этот вечер ей страшно недостает Мейбл, и, проходя мимо крохотной спальни, которая будет пустовать три долгих месяца, она почувствовала, как комок подступил к горлу. Нет, он ничего, конечно, не поймет.

Затем в конце ноября у отца Майка случился сердечный припадок и он умер. Венеция только раза два навещала старика и, признаться, мало переживала по этому поводу. Но Майк с явным облегчением узнал о случившимся.

«Бедный старик, – только сказал он. И добавил. – На похороны уйдет уйма денег».

Венеция была шокирована этим замечанием, хотя приучила себя не реагировать на такого рода высказывания мужа.

Похоронив отца и приведя в порядок дела старика, Майк пустился в новые экстравагантности, не имея на то почти никакого права, но, видимо, полагая, что богатая жена именно для этого и существует. Не проходило дня, чтобы Прайсы не устраивали у себя званый ужин, не отправлялись в гости к соседям или не выезжали в театр и на танцы. Каждый уик-энд у них в доме толпился народ. И редко это были друзья Венеции. В основном собирались приятели Майка.

Кое-кто из их окружения нравился Венеции. К примеру, один пожилой холостяк, полковник Уилклоум, с красным лицом, серебристыми волосами и моноклем – точная копия старого английского джентльмена, который произвел на нее впечатление своими изысканными манерами. Его любимым занятием было ходить под парусом, и Майк, еще будучи холостяком, иногда проводил время на его яхте. У Венеции ничего не было общего с полковником, но ей нравилась его галантность и умение старого Уилли располагать к себе. Когда она вспоминала о других знакомых Майка, не принадлежавших к числу любителей охоты, то невольно содрогалась. Так, Мемми и Тед Линнели, кинозвезды, упивались в стельку, покидая дом только тогда, когда уже нечего было пить. Или взять достопочтенную Агату Беллаторп, стреляющую, по словам Майка, как дьявол, и обладающую самым замечательным угодьем, где можно было поохотиться на отличных фазанов. Она ходила по-мужски, коротко стриглась и говорила так, что, несомненно, вызвало бы восторг у завсегдатаев самых грязных кабаков. В компании она отмачивала такое, от чего Венеция, никогда не считавшая себя женщиной чересчур строгих нравов, приходила в ужас. Майк, однако, находил «старую Агги» крайне забавной и настаивал на том, чтобы она всегда присутствовала на их вечеринках.

То же самое можно было сказать о многих других его друзьях, которых Венеция пыталась полюбить и просто не могла. В равной степени бесполезно было ожидать от Майка проявления малейшей сердечности в отношении друзей ее круга. Она вскоре поняла, что страшится даже на часок-другой пригласить Германа Вайсманна в их новый дом.

До сих пор они с Майком не ссорились. «Дорогая, жизнь с тобой просто потрясна», – постоянно заверял ее Майк.

Она верила этому, но что же дальше? На этот вопрос у нее не хватало духу ответить открыто и честно.

В состоянии, близком к панике, она продолжала вести этот образ жизни, находя забвение в объятиях мужа и в тех немногочисленных мгновениях, когда он бывал такой очаровательный и нежный. Это был тот Майк, которого она любила.