"Вероятность равна нулю" - читать интересную книгу автора (Пеев Димитр)

IV. КТО ТЫ, ГРАЖДАНИН ПЕТРОВ?

28 августа, четверг

Допросы начались на другой день после завершения всех формальностей с обыском. Петров до самого конца так и остался как бы любопытным наблюдателем. Все происходящее в его доме вроде и не касалось хозяина, хотя и было крайне интересно. И только под конец обыска он ввел в свою роль несколько стыдливых ноток деликатного раскаяния.

Первый допрос Ковачев и Консулов проводили вместе. Роли распределили так: Ковачев будет вести официальный допрос, а капитан, удобно расположившись в кожаном кресле возле стола, станет наблюдать за резидентом, вмешиваясь лишь в крайних случаях.

Когда старшина ввел Петрова, тот смиренно застыл в дверях, взглядом уперся в ковер, руки вытянул по швам, точно ему предстояло выслушать смертный приговор. Сел лишь после третьего, резкого приглашения Ковачева, да и то лишь на самый краешек стула.

На формальные вопросы по установлению личности отвечал четко, гораздо подробней, чем требуется для протокола. А когда Ковачев предложил ему рассказать о своей преступной деятельности, он опустил еще ниже голову, прошептав еле слышно: «Виновен!» Казалось, от отчаяния он готов биться головой о стену.

Столь скорое признание вины было, разумеется, обнадеживающим, но явный налет театральности не обещал ничего хорошего.

– Я знаю, слышал, читал в криминальных романах, – спокойно начал Петров, – что в данной ситуации положено обращаться к вам казенным словом «гражданин». И все же прошу вас от всего сердца, позвольте называть вас «товарищи». Поверьте, я искренне чувствую вас товарищами в испытании, которому меня подвергла судьба.

– Хорошо, хорошо, – поспешил его успокоить Ковачев. – Не возражаю. Чем же вы хотели бы поделиться с вашими новыми «товарищами»?

– Я человек чистосердечный. И сам не могу понять, почему ранее не пришел к вам с повинной. Но за ночь я все переосмыслил и понял, что единственный путь для меня – чистосердечное раскаяние.

– Похвальная идея, – уже серьезно сказал полковник. – Приступайте к чистосердечному раскаянию.

– Два месяца тому назад я случайно бродил по Русскому бульвару и возле магазина иностранной литературы познакомился с двумя иностранцами, похожими на супружескую пару. Я искал одну техническую книгу, они – альбом с красотами Рильского монастыря или с болгарскими иконами. Я постарался подобрать им подходящие издания. Они довольно сносно говорили по-болгарски. Когда мы вышли из магазина, я предложил им посидеть в кафе-мороженом при гостинице «Болгария». Говорили мы, как водится, о разных пустяках и условились встретиться на другой день. Встретились. Я предложил осмотреть на моей машине живописные окрестности Софии. Была, помню, суббота, и поездка удалась на славу. Обедали в мотеле «Белые березы». Расплачивались за обед они. По этому пункту я с ними чуть было не рассорился, но в конце концов уступил этим милым людям. Я рассказывал за обедом о Софии, они интересовались, чем я занимаюсь, с кем живу. Уверен, я был первым болгарином, с которым они разговаривали здесь. И я не видел оснований скрывать что-то о себе или о своем образе жизни…

Фатальный разговор состоялся на следующий день, в воскресенье. Ах, если б можно было вычеркнуть из моей жизни это воскресенье! Мы поднялись на Витошу и провели на горе весь день. Обедали в ресторане. Но на этот раз я настоял и платил сам. После обеда жена легла позагорать на солнышке, мы прогуливались поблизости. И тогда ее супруг начал совершенно особенный разговор – о пользе сотрудничества между народами, против ненависти, разъедающей нынче весь мир, и националистической, и расовой, и классовой. Он был убежден, что самые добрые, самые культурные, самые интеллигентные люди, где бы они ни жили, братья и должны служить гуманной идее предотвращения войны, идее мира и взаимопонимания. В общем, он предложил мне оказывать некоторые мелкие услуги одной державе, как он выразился, «дружески настроенной к судьбе многострадального болгарского народа». Великой державе, знаменосцу свободы и демократии во всем мире…

Петров, опустив голову, смиренно смотрел в одну точку, молитвенно сложив стиснутые руки.

– И я, можете ли вы поверить, я, глупец, я, простофиля, я, всю жизнь честно прослуживший моему народу, согласился. Ничтожество! Глупец! Преступник!

– Постойте-постойте! – пресек это самобичевание Ковачев. – Лучше скажите, откуда были эти иностранцы?

– Я не знаю. При начальном знакомстве они пробормотали имена, но я не запомнил, как водится. А друг друга они называли то «дорогой», то «дарлинг». Но давайте вернемся к вопросу, который не дает покоя моей душе. Я согласился не только во имя свободы и демократии. И вовсе не потому, что мне было предложено на выбор ежемесячно по сто долларов или триста левов за те мелкие услуги, которые я им должен был оказывать. Я и без того неплохо зарабатываю, к тому же мы с моей благоверной обходимся без излишеств. Нет, я решился, ибо меня уверили, что в моей услуге нет ничего, упаси боже, противозаконного. Единственное, что от меня просили, – соорудить в доме два тайника. В общем, все то, что вы открыли. Мне объяснили, где и как я должен их сделать. В тайники я должен был загрузить контейнеры с вещами, которые мне пришлют. И по особому указанию передать эти вещи лицам, которые явятся с паролем.

– Каков пароль?

– Мне сказали, что при необходимости сообщат его по телефону. Но позвольте мне продолжить исповедь. Мои знакомые отбыли в понедельник. Прошло пятнадцать дней – последние спокойные дни в моей жизни. И вот однажды голос с иностранным акцентом сообщил мне по телефону, что надо немедленно приехать на вокзал и из ячейки А-34 в камере хранения забрать черный чемодан. Шифр я помню – 1681. Что я и сделал. В чемодане были все необходимые приспособления и подробные указания для монтажа тайников. Там же, в чемодане, я обнаружил и деньги, что описаны в протоколе, и всю эту непонятную аппаратуру. В записке, которую я немедленно уничтожил, говорилось, что я должен взять себе тысячу левов – аванс за три месяца – и сто левов – в покрытие расходов на монтаж тайников. Что я и сделал. С тех пор никто мне не звонил и не появлялся. А доллары я даже в руки не брал… И последнее. Уверяю вас, моя жена тут ни при чем. Она ничего не знает, ничего!

– Очень интересно. Но как вы объясните, что такой честный, ничем не запятнанный гражданин, как вы, без колебаний согласился служить иностранной разведке?

– Какая разведка? Я просто хранил их вещи!

Тут уж смиренный Петров явно перебрал с наивностью. Переигрывает, подумал Консулов.

Картина окончательно прояснилась: резидент сообщал заранее вымышленную версию. Он явно не подозревал, что был под наблюдением, начиная со сцены на вокзале. Но тут-то и крылась загвоздка. Ковачева смущало, почему он рассказывает о чемодане, если они ничего о нем вроде бы не знают… Был ли это симптом разоружения или Петров поддался первой ассоциации? Известно ведь, что камера хранения удобна для негласной передачи вещей.

Поскольку на первом допросе Петров ни разу не упомянул о своих разговорах по автомату, Ковачев тоже решил не касаться пока этой темы. Он твердо придерживался формулы: «Стремись получить максимум информации при минимуме с твоей стороны». Это правило, на его взгляд, отражало древний закон биологии. Тиф обладает превосходной чувствительностью, чтобы обнаружить свою жертву, но даже он, всесильный, раскраской шкуры сливается с джунглями.

Дальнейшие допросы должен был вести Консулов, придерживаясь все той же линии: слушать, уточнять, вылавливать противоречия.

1 сентября, понедельник

– Как и вчера, ничего нового? – спросил Ковачев у капитана на утреннем докладе.

– Если и есть новое, то не в словах, а в контексте. Нет, даже не в контексте, а в целостной оценке всех проведенных допросов. Я основываюсь даже не столько на фактах, сколько, скажем… на интуиции, хотя и не привык полагаться на этот ненадежный реквизит парапсихологии.

Все в кабинете молчали, и Консулов, выждав, продолжал:

– Я уверен, агентура у Петрова не маленькая, руководил он ею активно. Вопрос в том, как она была завербована. Не могу представить, что вербовал лично он. Ведь, судя по всему, агенты ни разу не видели его в лицо. Значит, вербовал другой. Как? Когда? Кто? Все еще он в Болгарии? Или передал свою агентурную сеть Петрову? Я убежден: Петров принял агентов из рук в руки уже здесь, в Софии. Бессмысленно искать следы и в Провадии, и в Русе, и в Видине. А играет он с нами в кошки-мышки, не только чтобы прикрыть свое резидентство. Ставка у него покрупней.

– Что может быть покрупней его шпионской деятельности? – удивился полковник.

– Его личность. Три дня, проведенных в его компании, убедили меня, что перед нами вовсе не провинциальный электротехник, а человек с высшим образованием, с огромной эрудицией и богатым житейским опытом. Именно интуиция подсказывает: перед нами птица высокого полета. Сколько можно слушать его причитания о так называемом раскаянии? Не пора ли заняться биографией героя?

– Может быть, и пора, – протянул Ковачев. – Хотя бы для того, чтобы высветить все стороны его жизни. Даже если вы не правы.

– Я прав, – отвечал капитан с подчеркнутой уверенностью. – И для начала посвятил целый допрос уточнению его жизни в провинции и службе в армии. К сожалению, товарищи, урожай не богат. Он словно бубнит чужую автобиографию. До последней запятой вызубренную, однако чужую. На эти допросы я ухлопал целый день. А в воскресенье, когда вы отдыхали, я кое-что сочинил.

Консулов извлек из папки несколько исписанных страниц и протянул полковнику.

– Здесь все тонкости его биографии, все детали, которые позволяют установить личность. И план дома, где он обитал с покойной супругой, и план улицы, и расположение близлежащих магазинов, где он бывал сотни, тысячи раз. В общем, множество бытовых подробностей, могущих его изобличить. Потому что чужую биографию можно вызубрить до запятой, а бытовые подробности – это как сказать…

– Как же он реагирует на ваши дотошные расспросы о житье-бытье? Понимает ведь, что интерес не случаен?

– А никак. Как всегда, невозмутим. Не удивляется даже самым пустяковым вопросам. Хотя для меня это тоже сигнал.

– Вы что же, не допускаете, что Петров – это действительно Петров? – спросил Петев.

– Речь не о том. Дело проще. Достаточно иметь хотя бы одну его фотографию тех лет.

– Почему вы так уверены? Подмена – слишком рискованная игра, разоблачить при этом можно быстро и легко.

– Моя уверенность покоится на одном косвенном, но достаточно красноречивом доказательстве. Еще при обыске я заметил, что в доме нет ни одной фотографии хозяина до его переезда в Софию. Ни на стенах, ни в столе, ни в семейном альбоме. Чего не скажешь о тете Еве – ее жизнь представлена с младенчества… Лично я не знаю никого, кто не имел бы фотографий детства и юности. Допускаю, что Петров все свои фото однажды потерял. А если нет?

Консулов оказался прав.

Выяснить личность резидента поручили Дейнову, снабдив его сочинением капитана, нынешними снимками кающегося преступника и его паспортом. И Дейнов для начала полетел в Русе, где паспорт был выдан. В паспортном столе с фотографии в личном деле смотрел совсем другой человек. Разница была слишком очевидной. Настоящий Петров был с пухлыми щеками, курнос, с круглыми добродушными и чуть глуповатыми глазами под дуговидными бровями. Лицо же на паспорте было слегка удлиненным, напоминающим лица раннехристианских аскетов, брови прямые, взгляд острый, уверенный, нос тонкий и довольно длинный…