"Сударь-кот" - читать интересную книгу автора (Сергей Дурылин)

Но удивлениям нашим не был еще конец.
Параскевушка открыла ящик бабушкина комода и вынула оттуда тяже-лый серебряный портсигар. На крышке портсигара, под слюдою, была мини¬атюра; на слоновой кости был изображен большой рыже-белый кот; он лежал на всех четырех лапках и смотрел чуть прищуренными желтыми глазами.
— Вот какой молодец был сударь-то наш кот! — сказала Параскевуш¬ка, показывая нам портсигар. — Молодец был и красавец.
— Это Васькин портрет? — сказал брат.
Он смотрел то на Ваську, то на портсигар и не верил глазам.
— Портрет. Художник писал. По заказу.
— А почему?
Но Параскевушка спрятала портсигар и отрезала:
— Долга песня. Вырастешь — узнаешь.
Ах, это "вырастешь — узнаешь!" Часто мы это слышали — и не было ничего хуже — слышать это от папы, от мамы, от няни, от всех старших.
Почему снят был с Васьки портрет? почему на портсигаре? почему порт-сигар у бабушки? "Вырастешь — узнаешь!"
Няню мы спрашивали обыкновенно после этих слов: "А когда я вырас¬ту?" — и она отвечала: <">Когда будешь большой". — "А когда буду боль¬шой?" — "Когда вырастешь". Ничего из спрашивания не выходило, но тут было так интересно, так все таинственно: кот седой; кот кашляет — и он же молодой, красками, на портсигаре — что я уж хотел задать Параскевушке вопрос, когда совсем неожиданно отворилась дверь из светлицы, и вошла са¬ма бабушка. Завидев ее, кот осторожненько слез со скамейки и пошел к ней, тихо мурлыкая. Подойдя к бабушке, он потерся мордочкой о нее, поджал лапки и лег на полу.
— Куда приплелся? Лежал бы, — сказала бабушка. Но тут же заторо-пилась:
— За вами я пришла, милые, — пойдемте-ка: отец архимандрит благо-словит вас.
А нам не хотелось идти из бабушкиной комнаты. Столько вопросов хо¬тели мы задать бабушке, а главное, главное — спросить о коте. Но бабуш¬ка зорко оглядела нас обоих с ног до головы, оправила на Васе рубашку, провела гребнем по моему непокорному вихру на макушке, посмотрела на наши руки: чисты ли, — и повела нас с собою в светлицу, а кот поплелся недовольно на свою подстилку.
В светлице за столом было полно народу. Тут были мама, отец в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, Анисим Прохорыч с золотой медалью на шее, две-три важных монахини, игуменья с золотым крестом на груди, а поодаль от всех, — с промежутком, — на кресле сидел важный седой мо¬нах с длинною бородою, в выпуклых очках, с несколькими крестами на це¬почках и на лентах на груди.
К важному монаху подвела нас бабушка, сперва меня, потом Васю, и сказала:
— Вот, отец архимандрит, внуки мои! Благословите.
Архимандрит привстал с кресел, благословил нас белою пухлой рукой и
дал ее поцеловать. Мы, получив благословение, стояли перед ним, брат рас-сматривал его ордена, а он, обернувшись к отцу, сказал:
— Божие благословение, Вам ниспосланное, вижу в сих чадах, почтен-нейший Николай Иванович...
Отец был простой человек и отвечал просто:
— Бога благодарю, ваше высокопреподобие: ребятки хорошие.
— По молитвам матушки, — продолжал архимандрит, — Бог поможет, и возрастите, и образуете, и утешение получите, яко Иосиф. Чада утеши¬тельны к старости...
А брат, любитель и знаток военных отличий и орденов, жаловавший ими щедро своих оловянных и деревянных генералов, смотрел на архимандричьи кресты на орденских лентах, — смотрел и думал и, насмотревшись, прямо и просто спросил архимандрита:
— Вы — генерал?
Я видел, как отец улыбнулся и спрятал улыбку, игумения покачала го-ловой, мама недовольно посмотрела на брата, а бабушка — маленькая и ти-хая — зашептала что-то брату, и голова у нее тряслась от старости и уста¬лости хлопотного дня.
Архимандрит спокойно и вразумительно отвечал брату:
— Ордена даются, милый мой, не одним тем, кто воинствует оружием, но и тем, кто подвизается в духовной брани...
Брат ничего не понял из этого объяснения и, вероятно, запомнив из все¬го только одно слово "оружие", простодушно спросил:
— Вы были на войне?
— Не был, милый, не был, — несколько уже досадливо отвечал архи-мандрит. — Я не генерал, — и обратившись к матери, сказал: — Простота детская!
Не помню, что ответила ему мать.
Брату было неинтересно дальше спрашивать, и он не любил быть среди незнакомых взрослых, и не знал, можно ли идти ему, или нет; и я не знал, — но пока мама отвечала что-то архимандриту, а тот ей, брат вдруг что-то вспомнил, глазки у него заблестели и, подбежав к бабушке, он гром¬ко заговорил:
— Бабушка, бабушка, а что я вас хочу спросить!
— Что, милый?
Старушка с любовью смотрела на него и ждала, а он на минутку поту-пился и притихшим голоском сказал:
— Бабушка, вы — старица?
Взрослые переглянулись и улыбнулись, старшая монахиня что-то шепну-ла с довольным видом игуменье, а та — матери, бабушка же закивала голо-вою, с ласковым упреком глядя на брата:
— Нет, милый, я не старица, — я простая старуха, — больная, да ста¬рая, да грешная.
Она была смущена и подавлена.
Мама обернулась к нам из-за стола и сказала:
— Поклонитесь, дети, поблагодарите за внимание и идите к няне.
А няня была уже в дверях.
В это время — гулко и весело полоснул воздух первый удар монастыр-ского колокола, звавший к вечерне. Все перекрестились.
Гости встали из-за стола. Все пошли в церковь. После вечерни бабушка провожала нас до святых ворот. Она перекрестила нас дрожащею рукою и поцеловала в лоб, и когда брат крикнул ей с пролетки:
— Бабушка, ты приезжай к нам!
Она ответила с грустью:
— И, милый, бабушка сидячая стала — камешком на месте лежит. Ты- то к бабушке приедешь ли?
— Приедем! — крикнули мы с братом. Нам стало ее почему-то жаль.