Глава 15

Джим довольно часто слышал, как поет Кет'лк, – в обычном разговоре, когда ее пение несколько походило на смешную какофонию, в более личной беседе, когда мелодия казалась глубже, случайные неприятные звуки исчезали и, растворясь, переходили в нежную, богато украшенную ткань музыки. Но он никогда не слышал, как она поет, когда работает, когда занимается своей созидательной физикой. Джим начал жалеть о своем упущении. Поскольку, слушая ее, он понял, что это была единственная область, где она полностью раскрывалась, где слышалось биение ее сердца.

Сначала она пела медленно и осторожно, словно прощупывала путь по неизведанной земле, дюйм за дюймом пробираясь вперед. Джим вспомнил, как гамалкийка рассказывала о своем друге, и понял, что все менее значимые проблемы решаются следующим образом: отрабатывается последовательность равных постоянных, качественные характеристики векторов, количества. Кет'лк пением вводила свои уравнения, сводя их до простейшего уровня, используя их в соответствии с правилами гамалкийских физиков. Она искала свой путь, как она выразилась, в будущее, до того, как здесь появится время. Джим видел, что Скотт наблюдает за ней с пристальным вниманием, словно он начал понимать то, о чем она поет. Джим не находил слов, чтобы описать, как она это делала. С, воздухом происходили какие-то странные вещи. Люди извивались и деформировались. Даже Они как-то странно мерцали.

Неожиданно Джим осознал, что она уже близка к тому, что искала. Ее хроматические прогрессии становились все быстрее и увереннее, мелодия – все сложнее. А затем ее видение прорвалось сквозь пространство в будущее, которое она хотела увидеть, – мелодия выливалась из нее, словно она накапливала ее в течение всей своей жизни. Дикий насыщенный сверкающий водопад музыки, тонкий и изысканный, как соната Баха.

Но несмотря на очень высокий тон ее голоса, в этом переплетении звуков заключалось нечто более сложное и значительное. Она пела уравнение с такой же нежностью и четкостью, с какой обычно разговаривала, но сейчас к ее мелодии добавились страсть, и радость, и странное горькое сожаление.

"Она творит свой шедевр, – подумал Кирк. – Восхищение, жажда довершить начатое. Как часто вам предоставляется возможность создать новую галактику?"

Но больше всего его удивило то сожаление, которое чувствовалось в ее мелодии. Тут он поймал себя на мысли о том, что примерно то же самое – радость, страсть и сожаление – она испытывала, когда готовилась совершить Акт Любви и смерти своего партнера. Он думал о том, как она смотрела то на него, то на Скотта, когда они обсуждали, хватит ли ей сил создать все это. Затем Джим отвлекся от этих мыслей. Он не позволит никому, а особенно Скотти, отвлекать Кет'лк от установления законов, которые будут управлять этой галактикой.

Хотя ощущение, что мелодия проплывает во времени, и было иллюзией, но очень реальной. "Установление законов, – думал Джим, – требует времени. Даже Богу понадобилось семь дней..." Ему стало интересно, пел ли Бог, когда создавал их мир, и звучала ли мелодия так же величественно, как эта.

Кет'лк задрожала, вкладывая последние усилия в свою песню. Она изливала мелодию, или та сама лилась из нее. Поток яркой музыки – низкий тон, затем высокий – настоящее наступление в будущее галактики. Неожиданно мелодия словно освободилась, она вырвалась за пределы "Энтерпрайза" и полетела вперед, чтобы стать основными законами этой галактики.

Никто не мог пошевелиться. Все были замурованы в этом переплетении законов и принципов, исходящем от Кет'лк, словно мухи в янтаре. Им было трудно дышать, а затем, когда она стала подстраивать свое творение под эту галактику, стало еще тяжелее. Казалось, прошло много времени, прежде чем темп мелодии замедлился и последние аккорды вылились в застывшее молчание вокруг. Но наступил конец, и все одновременно облегченно вздохнули.

Кет'лк с удовлетворением оглянулась вокруг, а затем на своих друзей.

– Основа создана, – сказал она немного устало. – Люди, загляните в себя и решите, что вы хотите оставить Им в подарок.

Они так и сделали.

Эпизоды из жизни четырехсот тридцати восьми человек появлялись из ниоткуда и становились реальностью, а затем вплетались в ткань этого пространства. Джим был тронут до слез, поскольку эти подарки были бесценны. Все без исключения оставили что-то на память. Чьи-то щупальца нежно коснулись его, в это время один из суламидов делился своим самым сокровенным. Джим смотрел на розовато-лиловый и золотистый пейзаж, а затем на безмолвное величественное персиковое небо. Не было слышно никаких звуков, кроме мягкого шуршания ветра. Он почувствовал, как этот свежий летний ветерок поднимает его настроение, и впервые осознал тот страх, который сопутствует свободе, и радость по другую сторону этого страха.

Он боролся со своим братом, сильным существом с шестнадцатью конечностями. Эта схватка прерывалась лишь негромким ворчанием и удивленными восклицаниями по поводу силы другого. В конце концов они, обессиленные, упали на землю. Мизару смеялся, издавая свистящие звуки, а он благодарил Силу за то, что у него есть такой друг. Он поднялся, глядя в небесную лазурь, туда, где поднимались древние величественные башни Торокена. Он медленно побрел к ним, прекрасно зная, кого встретит там...

...Метановый снег был таким же прекрасным, как и туман, стелющийся и извивающийся между камней, а ветер промораживал до костей. Он стоял, стуча от холода зубами, и смотрел на черно-красное небо, по которому проплывала гигантская розовая звезда, казавшаяся нереальной. Кабинет и весь мир вообще исчезли, когда он застучал по клавиатуре, и мягкая музыка полилась из динамиков компьютера, пока ночь, наконец, не отступила, и не наступил трехсолнечный день, и он, пошатываясь, пошел к вешалке, чтобы немного повисеть до начала концерта. Отец дотронулся до него щупальцем, и его лицо передернулось в приветственном жесте, которого он никак не ожидал увидеть после стольких лет полного отчуждения. Его внутренности сжались, а сам он совсем побелел от сумашедшей радости...

...Он снова и снова перечитывал историю болезни, обливаясь холодным потом... И, в конце концов, приступил к операции, глубоко проникая в хрупкое и такое уязвимое тело, лежащее перед ним. После трех дней комы и постоянной и утомительной поддержки, трех дней страха, его пациент наконец-таки очнулся и даже слегка улыбнулся ему. Он быстро, но не настолько, чтобы это переходило за рамки приличий, выбежал из палаты, и, забежав в соседнюю, закричал от радости и облегчения...

...Она напрягала горло, стараясь говорить на странном чужом языке. Ее задачей было не победить, а проиграть. Внедриться в чужой мозг и начать думать на чужом языке, и в сотый раз стать большим, чем она была до внедрения. Без предупреждения, после долгих дней упорной борьбы враг поднялся против нее и оттеснил с ошеломляющей силой на самые задворки сознания. Ее мозг закружился от чуждой терминологии.., а затем все изменилось. Ее офицер, тот, который раньше был чужим, да и все имена – все изменилось. Ее враг тоже изменился. Она заглянула в себя и вместо врага обнаружила союзника. Она громко закричала, чтобы хоть кто-нибудь мог разделить с ней радость ее поражения и победы одновременно. И когда люди сбежались, чтобы посмотреть, что с ней случилось, она засмеялась, потому что не могла удержаться от смеха...

...Красота Вселенной, то, как она живет и развивается, неистовая пляска энергии во всех ее формах – все это, словно музыка звучало в его голове так громко, что ему пришлось буквально ухватиться за переборку, чтобы устоять на ногах. У него закружилась голова от осознания своего величия и своей ничтожности, силы и бессилия одновременно. И ему было просто необходимо поделиться с тем, кто устроил ему это. Оглянувшись и убедившись, что его никто не видит, он подошел к цилиндру, где происходила реакция материи и антиматерии, и положил на него руку. "Спасибо, – прошептал он, уверенный, что она слышит. – Спасибо..."

...Это его работа – помочь Им интересно поиграть. Он не думал, что в этой жизни для него существует другая, более подходящая профессия, потому что знал, – когда они играют, их души очищаются. Он прислонился к стене, согретый теплом мысли о том, что его работа делает людей более свободными. Затем раздался сигнал, извещающий о том, что игрок на шахматной доске 4d выиграл. Он усмехнулся и направился за магнитной отверткой, щеткой и совком, чтобы собрать выигранные деньги...

...Он был единственным, кто знал дорогу сквозь эту кромешную тьму. Каждая звездочка была знакома для него. Он знал их названия, их спектры. И он с закрытыми глазами смог бы отыскать дорогу домой, даже если бы находился в тысяче парсеков, поскольку все его странствия ограничивались пространством, в котором была видна маленькая голубая планета, кружащая вокруг желтого Солнца. Зеленые холмы Земли всегда были такими гостеприимными, родными и безопасными. Но он никогда бы не предпочел эту безопасность. Мрак Вселенной знал его имя, и когда тот призывал его, он шел к нему и делал это с великой радостью...

...Знания обжигали его мозг, будучи сладкими и горькими одновременно. Во Вселенной существовало еще немало вещей, которые ему предстояло узнать, бесконечно больше тех, о которых он никогда ничего не узнает. Но эта правда не открывала тщетность всех его попыток, а, наоборот, приводила его в экстаз. Скорее Галактика истощит его, а не он ее. В противном случае его жизнь была бы бесполезной. В своей охоте за знаниями он предпочитал странные факты. Их необычность радовала его, поскольку в этом заключалась их схожесть с ним и друг с другом. Существовали и иные радости. Хотя он и был молчалив, остальные знали его имя и не боялись обратиться к тому душевному человеку, которым он был когда-то. Среди них было двое – один, с которым он делился своими секретами, который радовался, что им командуют; другой – командир. На него он и смотрел сейчас, мысленно благодаря и отмечая сумасшедшую, совершенно невулканскую отвагу, которая привела их в это удивительное место...

Произнеся последние слова, Джим передал свой подарок – самые сокровенные мысли и воспоминания. Пропустить через себя четыреста тридцать восемь душ и стать их душой и их мозгом, быть тем, кому они отдают свою последнюю энергию по собственному выбору, из любви к нему, командовать ими и подчиняться им, испытывать их боль и радость, быть их другом и восхищаться тем, что они вместе всегда и во всем – никогда он не думал, что это так приятно. Ничто во Вселенной не могло сравниться с этим чувством. Он оставил Им воспоминания о том, что любил, и слезы потекли по его щекам, когда он понял, как ему повезло, что он – это он.

Джим открыл глаза и оглянулся вокруг. Многие люди делали то же самое. Некоторые смотрели на Них. Джим тоже посмотрел в этом направлении и удивился – действительно ли Их сияние стало ярче? Или это ему кажется потому, что он долго простоял с закрытыми глазами?

Они мрачно взглянули вслед "Энтерпрайзу". Было совершенно ясно, что Они смотрели, хотя Джим не мог сказать, каким образом. Медленно, почти смиренно, Они произнесли: "Мы даже не подозревали, насколько были бедны... А теперь мы так богаты".

– Рады были помочь, – сказал Кирк, оглядываясь на Кет'лк. – Это то, чего ты хотела? Теперь мы можем лететь домой?

Она покачалась и прозвенела:

– Нам нужно сделать еще одну вещь, – в ее голосе опять послышались странные эмоции – сожаление, соединенное с радостным возбуждением, слишком сильным, чтобы описать его словами. – Я хочу соединить Их энергию с энергией инверсионного аппарата – последний штрих. И тогда Они будут не только жить в этой галактике, но и снабжать ее энергией. Подготовка к Их предназначению – быть Богом.

– Подсоединить Их энергию.., но как? – спросил Скотт. – Опять через уравнение?

– Через меня, – ответила Кет'лк. – Через мой мозг.

– Ты не сделаешь этого, дорогая, – грозно произнес Скотт, – Эта огромная энергия...

– Выведет из строя мой мозг, или тело, или астральное тело, – холодно продолжила она. – Да. Но разве вопрос в этом? Вы ведь следовали за мной, когда я вводила уравнение...

– Да, но я думал, что ошибаюсь...

На мгновение она отвернулась от него.

– Итак, я сделаю, как сказала, – она посмотрела на Джима. – Я имею дело с последствиями моих действий. Капитан, вам нужно только совершить небольшие прыжки в нашу родную Галактику – не больше десяти тысяч световых лет во внегалактическом пространстве и не больше тысячи, когда будете в пределах десяти тысяч световых лет от галактической границы. Длительные прыжки могут снова нарушить ткань космоса. Когда прибудете домой, вы должны поговорить с Адмиралтейством и объяснить им, что инверсионные полеты больше использовать не следует, хотя бы до тех пор, пока гамалкийцы не добьются того же результата, не нарушая законов нашей Галактики, или не перепишут их.

– Я прослежу за этим, Кет'лк, – обещал Джим. – А что будет с разорванным пространством между этими двумя галактиками? И поврежденной тканью космоса на окраине Малого Магелланова Облака?

– Я могу восстановить их прямо здесь, – ответила Кет'лк. – Я не рассчитывала на Их поддержку, так что теперь это будет намного проще, – она посмотрела на сияние. – Нам нужно торопиться, капитан, пока поврежденное пространство не стало слишком велико. Я сама проложу вам курс первого прыжка. Вы выйдете из инверсионного пространства неподалеку от поврежденного участка Малого Облака, и у вас будет возможность проверить, восстановлен он или нет, прежде чем вы продолжите свой путь...

– Что означает это "вы"? – спросил Скотт, хотя прекрасно знал, в чем дело, но ему очень хотелось, чтобы его разубедили, сказали, что он не прав.

Кет'лк повернулась к нему и несколько мгновений смотрела ему в глаза, затем приблизилась и присела возле его ног.

– Мнт'гмри, – очень мягко произнесла она. – Я покидаю тебя. Но я хочу, чтобы ты знал, ты – самое близкое мне двуногое существо. Потому, что изображал из себя глупца, когда я рассказывала тебе об инверсии, чтобы удержать учителя возле себя, – Скотта хотел было что-то сказать, но она издала звук, напоминающий "тш-ш", и продолжила. – Я несу ответственность за инверсионные полеты, поэтому мне придется заплатить за тот вред, который они нанесли. А поскольку вред был нанесен жизни, именно мне придется заплатить той же монетой. Это все в уравнении, дорогой. И ты увидишь это.

– Ты упомянула, что существует вероятность, – сказал Джим, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, – что этот эксперимент не удастся.

– Такая вероятность есть, – твердо ответила Кет'лк.

– Ты имеешь в виду, что не сможешь закрыть прорыв? – спросил Маккой.

– Нет, Л'нрд. Это моя первоочередная задача. Что бы ни случилось, наша Галактика останется в безопасности.

– Но ты могла ошибиться, создавая эту галактику...

– Возможно.

– В таком случае, очевидно, здесь восстановятся прежние порядки, – догадался Джим. – Бытие без времени, без событий, без существования...

– Статичность навсегда, – продолжила его мысль Кет'лк. – Настолько полная, что я даже и не узнаю, что попытка не удалась. Я вообще больше ничего не буду знать, впрочем, как и Они, – она нервно засмеялась. – Но, капитан, не глупите! Неудача? У меня?

Она даже не пыталась скрыть тревогу. Это было настолько искренне... Джим покачал головой и улыбнулся, пересиливая душившую его горечь. И он снова преклонил перед нею колено. Она подошла к нему и положила свою стеклянную лапку на его протянутую ладонь.

– Т'л, – обратился он к ней. – Для меня было огромным удовольствием служить вместе с тобой. Что бы ни случилось, я буду помнить тебя всегда.., достаточно мне зайти в свою каюту.

– А я тебя, Дж'м, – ответила она. – Где бы я ни была.

Она снова повернулась к Скотти. Он тоже встал на одно колено, слегка согнувшись, как человек, испытывающий сильную боль. Кет'лк молча приблизилась к нему, и сделала то, чего Джим еще никогда не видел – она подняла шесть ног, а с помощью остальных взобралась на колено Скотта. Он обнял ее, стараясь избежать иголок.

– Ты такой архитектор, – прозвенела она, и пучки ее глаз повернулись к нему. – Тебе следует еще раз разобраться с соотношением энтропия – экзотропия – антиэнтропия. Мне кажется, ты до сих пор не все понял.

– Хорошо, дорогуша, – ответил он.

– Будь умницей, – сказала она и слезла с его коленей. – Увидимся позже...

– Мехе накхет ар-севех, Кет'лк, – донеслись до нее слова Спока откуда-то из-за спины Джима. Она подняла глаза и двумя свободными ногами сделала жест, означающий "части целого".

– Тебе того же, Сп'к, – пожелала она. – В моем теперешнем положении то, как пойдут дела, не имеет никакого значения. Мне удастся избежать только первой части, да и то с трудом.

Она отвернулась от него и обратилась ко всему экипажу:

– Не забывайте друг друга, люди. То, что вы видите, – это вы сами. И, возможно, пройдет немало времени, прежде чем вы снова предстанете друг перед другом в таком же свете.

И она ушла от них прямо в яркий свет, становясь маленькой мерцающей фигуркой, игрушкой, безучастно бренчащей в музыкальной шкатулке, пока свет не поглотил ее, и она не исчезла полностью.

Джим посмотрел на свой экипаж, светящийся Их отраженным светом, а также своим собственным, и постарался впитать в себя этот образ, ощущая, что у него больше не будет для этого времени. Лица многих из тех, кто смотрел на него, выражали то же самое. Некоторые смотрели друг на друга, вбирая в себя образы друзей, а так же людей, которых едва знали, стараясь запомнить это сияние, прежде чем их тела станут обычными телами, а светящиеся существа вокруг – обычными людьми, которые будут ворчать из-за еды или занимать деньги.

– Кажется нереальным, что мы будем помнить, как выглядели здесь, – донесся до Джима голос Спока – Наверное, у нас останутся только некоторые образы, а все остальное будет вспоминаться с трудом. Но само ощущение, его сила... – он покачал головой. – В галактике, где время течет своим чередом, а энергия переходит из одной в другую.., сам дух, может, и останется, но тела снова станут слабыми.

Джим оглянулся на Спока, Маккоя и Скотта и заметил на их лицах отражение великих устремлений и собственного достоинства. Они сделали их как-то выше.

– Это было прекрасно, – сказал Джим Споку и всем остальным.

Они кивнули. Снова зазвучала музыка. Все смотрели в самое сердце сияния, из которого она исходила. Джим удивился, как раньше он мог считать пение великим искусством... На фоне этой великолепной гармоничной мелодии, все слышанное ранее показалось ему просто примитивным. Вдруг он забыл о своих сомнениях, поскольку услышал, что к кристально чистому, звонкому голосу присоединялись все новые и новые голоса. Сначала несколько, затем больше и еще больше – десять, двадцать, пятьдесят, сто, триста... Голоса вливались в общую мелодию, которая становилась все сложнее и сложнее. В этом хоре слышались голоса андорианцев, иелиридов, мизартцев, телларитов, землян, вулканцев, дифдан. Они то появлялись, то пропадали, и только один-единственный голос гамалкийки вел всех вперед. Все большее и большее количество голосов вливалось в этот хор, пока не стало слышно ничего, кроме величайшего соединения звуков, выражающего ужас, удивление и нетерпение, и созидание, созидание...

Свет стал ярче. Джим искоса наблюдал, как возрастает его интенсивность. Свет подбирался к ним все ближе и ближе, пока не охватил их. Свечение было просто ослепляющим, оно проходило сквозь него, как до этого проходил звук, и, когда весь мир наполнился этим белым светом, Джим почувствовал, что опускается на колени. Что делали в этот момент остальные, он не имел никакого понятия. Он мог слышать только хор, который все разрастался, подпевая единственному солирующему голосу.

"Очень на нее похоже, – подумал Джим. – Она все-таки спела свою лебединую песню".

Но если она и пела ее, то в ней не слышалось никакого намека на смерть. Тон ее мелодии с каждой секундой становился все выше, и, казалось, больше никто во Вселенной не сможет повторить этот звук. Прекрасные аккорды ворвались в его мозг. Один голос.., бесчисленное количество голосов, сближающихся друг с другом. Аккорды распадались и сузились до единственной ноты, которая разбила бы даже самое черствое сердце. Бесчисленное количество голосов пробиралось вперед, и ничто на свете не могло устоять против них.

Космос и время услышали эти слова и повиновались им. Яркий свет поглощал все вокруг, а Жизнь отдавала частичку себя всему живому. И как только работа была сделана, на землю упала тьма. Но она не была беспросветной. Свет остался, но изменился. Молодые звезды, прорывались сквозь темноту, по всей границе галактики, которой было всего несколько секунд от роду.

Джим увидел только это мимолетное видение, когда что-то отбросило его назад.., в капитанское кресло на мостике "Энтерпрайза", мирно проплывающего в космосе возле границ Малого Магелланова Облака, с которым, казалось, ничего не происходило.

– Докладывайте, – распорядился Джим, надеясь, что хоть кто-то в состоянии справиться сейчас с этим.

Как он и думал, первым к нему подошел Спок.

– Разорванное пространство между двумя галактиками восстановлено, капитан, – сообщил он. – Как вы видите, оно выглядит, словно с ним ничего не случилось.

– Какие-нибудь последствия для планет? Людей?

– Все происходящее еще не очень хорошо изучено нами, поэтому трудно сказать с уверенностью, – ответил Спок. – Но восемьдесят процентов за то, что Кет'лк создала замкнутую временную петлю, чтобы уничтожить последствия наших инверсионных перелетов. Ни одна из виденных нами звезд, перерождающихся в новые, не имеет никаких аномальных отклонений. На планете также не обнаружено никаких повреждений.

Маккой стоял перед креслом Джима, и на его лице было написано мрачное удивление.

– Боунз, – окликнул его Джим.

– Экипаж почти в полном составе, – тихо произнес он. – Не хватает только одного человека... Она была со Скотти.., хотя...

Джим нажал кнопку связи:

– Инженерный, Скотт.

– Инженерный слушает, – послышался чей-то голос, но это не был голос Скотта. – Одну минуточку, сэр, – последовала длительная пауза.

– Скотти...

– Нет, сэр, – послышался печальный голос. – Ее здесь нет.

– Понятно, – сказал Джим. – Мне очень жаль, Скотти.

– И мне, сэр. Конец связи.

Джим, выключая связь, печально покачал головой. Он с трудом верил, что ее больше не будет с ними.

– Внесите в вахтенный журнал отметку о ее смерти.

– Есть, сэр.

Джим взглянул на Маккоя.

– Боунз, – сказал он тихо, так, чтобы его мог слышать только он. – Мне бы очень хотелось тебя кое о чем расспросить... – он на секунду прервался, и продолжил:

– Как это странно сейчас: задавать вопросы и ждать ответа на них. Странно не знать, о чем думают другие, а ведь раньше достаточно было только захотеть. У меня такое ощущение, что я оглох...

– Этому нужно только радоваться, Джим, – ответил Маккой. – То, где мы находимся сейчас, совсем не то место, откуда мы только что прибыли, где все людские недостатки и темные стороны сводятся почти к нулю. Честно говоря, мне иногда кажется, что для меня лучше было бы, если бы я не знал, о чем думают люди. Так в чем вопрос?

– Ну... Когда ты отчитывал Их за разгром, который Они учинили, ты не учел одну вещь – если бы Они уничтожили нас, то очень скоро погибли бы сами.

– Я знаю.

– Тогда почему ты не сказал об этом?

– Потому что если Они действительно были Богом, – спокойно ответил Боунз, – нашу боль Они бы испытывали как свою собственную. Я хотел знать, являются ли Они божеством, или это люди считают Их таковыми.

– А если бы нет?

– Тогда, – ответил Маккой. – Мы бы все умерли, и Они за нами. Да и кроме того, – что может быть хуже бога, которой не обладает божественностью?

Джим призадумался на какое-то время.

– И еще одна вещь, – спросил он. – Ты слышал то, последнее слово?

Маккой удивленно поднял бровь.

– Я слышал несколько слов: "Пусть опустится тьма", – Джим не сказал ничего, а Маккой продолжил – Ночь не так страшна в той галактике. А у Кет'лк всегда было весьма специфичное чувство юмора. Интересно было бы пропасть туда как-нибудь и посмотреть, какие сады она посоветовала Им выращивать.

Джим, глядя на звезды, молча кивал.

– Надеюсь, в них не будет змей, – задумчиво произнес Маккой.

– Вряд ли, – согласился Джим. – Разве что паучки, хотя...

Они не стали сразу совершать прыжок, ведь у них было достаточно причин, чтобы задержаться, – необходимо было проложить курс, проверить аппаратуру, да к тому же не каждый день они присутствовали при рождении новой галактики. "Энтерпрайз" завис в пустоте между галактиками потому, что у его капитана было слишком много дел.

Он хотел отслужить службу по Кет'лк в реабилитационном отсеке. Харб Танзер оформил его так же, как и в тот день, когда Кет'лк впервые выступала здесь перед экипажем. Но на этот раз некому было взбираться на подиум, и он стоял пустой, а единственным освещением был свет Малого Облака, сохранившийся только благодаря ее усилиям. А голубоватый свет Попьюлейшн I мирно освещал застывшие лица. Сейчас реабилитационный отсек был очень похож на церковь – тусклый, молчаливый и весь переполненный эмоциями.

Джим стоял лицом к экипажу, прощаясь с Кет'лк, которой ему очень не хватало. Глядя на своих людей, он понял, что многие испытывали те же чувства, что и он. Весь экипаж был грустным и молчаливым. Скотт никогда не был так близок к тому, чтобы расплакаться. Даже Спок подошел к Джиму и попросил разрешение на проведение службы. Тот молча кивнул, не без удивления заметив, как вулканцы увековечивают смерть.

Спок готовился к проведению церемонии и подобрал музыку. Он стоял на помосте в белом вулканском обмундировании, сложив руки за спиной. Он дважды обвел аудиторию взглядом и по молчаливому залу начала разливаться мягкая печальная мелодия Эйн Хелденлебен. На фоне мягких аккордов Спок начал свою речь не на обычном общезвездном языке, как ожидали все, а на земном. Острая боль пронзила Джима, когда тот понял, что задумал Спок. Живой гораздо больше нуждается в удобствах, чем мертвый в славе. Она достигла ее, но погибла.

– Мы те, кто приходит во времени, но принадлежит вечности. И для каждого из нас наступит момент ухода. Мы встретились здесь, чтобы почтить память нашей сестры Кет'лк, которая покинула нас и ушла в вечность. Своей жизнью и смертью она победила обеих. О, смерть, где твое жало? О, могила, где твоя победа?

Резкий всхлип нарушил тишину в зале. Это был Скотти. Джим даже не взглянул на него – его глаза тоже были полны слез. Тем временем Спок продолжал, и Джим удивился, насколько выразительным может быть его спокойный голос.

– Вселенная забрала нашу сестру Кет'лк, и мы вверяем ее той ночи и тем звездам, с которых она пришла к нам, – Джим сглотнул. – Но мы никогда не забудем ее, пока не закончится наше время.

Никто не дышал.

– Аминь, – спокойно произнес Спок.

Ухура, стоящая на другой стороне помоста, пробежала пальцами по клавиатуре. И на корабле зажглись сразу все огни. А за бортом "Энтерпрайза" сверкнули три лазерных выстрела, которые должны были отгонять зло. Харб сказал что-то компьютеру, а затем послышался мягкий, приятный, земной голос Мойры.

Один за другим люди начали расходиться.

Музыка закончилась, но продолжала звучать в ушах большинства членов экипажа, напомнив им другую мелодию, запертую в одной из галактик, но они никогда не забудут ее...