"Ураган Уайетта" - читать интересную книгу автора (Бэгли Десмонд)

III

К вечеру Уайетт ехал по дороге, огибающей залив Сантего, к Сен-Пьеру, столице Сан-Фернандеса. Не велика была эта столица, но то же самое можно было сказать и обо всем острове. В угасающем свете дня он разглядывал привычные картины — банановые и ананасовые плантации, людей, работавших на них, — мужчин в грязных выцветших хлопчатобумажных рубашках и синих джинсах, женщин в ярких цветастых платьях и красивых косынках на головах. Все они, как обычно, смеялись, болтали друг с другом, их белые зубы и темные лоснящиеся лица блестели в лучах заходящего солнца. И как обычно, Уайетт с удивлением спросил себя: «Почему эти люди всегда кажутся такими радостными и счастливыми?»

Причин радоваться у них было не много. Большинство из них было задавлено постоянной нищетой, результатом в первую очередь перенаселенности и неумелого обращения с землей. Когда-то, в восемнадцатом веке, Сан-Фернандес был богат сахарным тростником и кофе и был лакомым кусочком для боровшихся между собой европейских колониальных держав. Но в какой-то момент, когда хозяева отвлеклись на другие дела, рабы восстали и решили сами вершить свою судьбу.

Может быть, это было хорошо, а может быть, и плохо. Правда, рабы теперь были свободны, но последовал ряд жестоких гражданских войн, истощивших экономику острова Сан-Фернандес. Непомерный рост населения довершил дело, и несчастные безграмотные крестьяне остались один на один со своими жалкими клочками земли и системой натурального обмена. Уайетт слышал, что в центральном, гористом районе острова люди за всю свою жизнь даже не видели денег.

В начале двадцатого века дела на острове, кажется, стали поправляться. Окрепшее правительство открыло путь иностранному капиталу, кофе сменили бананы и ананасы, площади сахарного тростника значительно увеличились. Это были хорошие дни. Хотя заработок на плантациях, которыми владели американцы, был невысок, он все же был постоянен, и постепенно денежный рынок на острове оживал. Именно тогда был построен отель «Империал», и Сен-Пьер стал расширяться за пределы Старого города.

Но Сан-Фернандес никак не мог выбраться из заколдованного круга своей истории. После второй мировой войны в результате кровавого переворота к власти пришел Серрюрье, самозванная Черная Звезда Антильских островов. Его кровавая клика правила неправедным путем судов, убийств, диктатуры армии. У него не было противников, он расправился с ними, и на острове установилась одна власть, власть черного кулака Серрюрье.

И все же люди находили в себе силы смеяться.

Сен-Пьер был замызганным городишкой с кое-как построенными кирпичными домами с ржавыми крышами и облупленными стенами. Повсюду стоял тяжелый запах гниющих фруктов, тухлой рыбы, людских и звериных экскрементов. Он ощущался и здесь, в «Империале», хранившем еще следы лучших времен.

Уайетт вглядывался в полумрак плохо освещенного помещения — на городской станции опять что-то произошло — и наконец, увидел Джули. Она сидела за столом с каким-то мужчиной, и настроение у Уайетта вдруг неизвестно отчего упало. Впрочем, услышав знакомый теплый голос, он немного приободрился.

— Хелло, Дейв. Очень рада вновь видеть тебя. Это Джон Костон. Он тоже здесь остановился. Он, как и я, летел из Майами в Сан-Хуан, и здесь мы опять наткнулись друг на друга.

Уайетт стоял в нерешительности, ожидая, что, может быть, Джули извинится перед Костоном и покинет его, но она этого не сделала, и он сел за стол рядом с ними.

Костон сказал:

— Мисс Марлоу рассказывала мне о вас. Не могу понять одной вещи, почему англичанин работает на американской военно-морской базе.

Прежде чем ответить, Уайетт посмотрел на Джули, затем оценивающе — на Костона. Тот был невысокого роста, крепкий человек с квадратным лицом, с сединой на висках и проницательными карими глазами. Судя по его акценту, он был англичанином, но его флоридский костюм мог ввести в заблуждение.

— Начнем с того, что я не англичанин, — сказал Уайетт подчеркнуто. — Я из Вест-Индии. Мы тут не все черные, знаете ли. Я родился на Сен-Криттсе, детство провел на Гренаде, а образование получил в Англии. Ну, а что касается американцев, то я работаю не на них, а с ними. Тут есть разница. Я на этой базе вроде как в командировке от местной метеорологической службы.

Костон улыбнулся.

— Теперь понятно.

Уайетт посмотрел на Джули.

— Может, выпьем перед обедом?

— Прекрасная мысль. Что хорошо идет на Сан-Фернандесе?

— Может быть, мистер Уайетт покажет нам, как делается местный напиток — «пунш по-плантаторски», — сказал Костон, весело поблескивая глазами.

— О, да, пожалуйста. Мне всегда хотелось его попробовать в хорошей компании, — попросила Джули.

— Я-то лично считаю, что его достоинства сильно преувеличены, — сказал Уайетт. — Я предпочитаю виски. Но если вы хотите этого пунша, пожалуйста.

Он подозвал официанта и сказал ему несколько слов на распространенном на острове жаргоне, представлявшем собой смесь ломаного французского и местных наречий. Вскоре необходимые ингредиенты для пунша появились на столе.

Костон достал из нагрудного кармана блокнот.

— Я запишу, если вы не возражаете. Может, пригодится.

— Не надо. Есть маленький стишок, который вы легко запомните и никогда не забудете. Послушайте:

— Это, конечно, схема, но близко к истине. Кислое — лимонный сок, сладкое — сироп, крепкое — ром. Лучше всего из Мартиники. Ну и вода со льдом. А пропорции — в стишке.

Уайетт говорил, а руки его механически двигались, отмеряя нужные составные части и смешивая их в большой серебряной чаше, стоявшей посередине стола. Одновременно он смотрел на Джули. Она совсем не изменилась, только сделалась еще более привлекательной. Может, ему так казалось, потому что он давно не видел ее. Он перевел взгляд на Костона. Ему хотелось знать, какое тот имеет отношение к Джули.

— Если вы окажетесь на Мартинике, — сказал он, — там в любом баре вы сами сможете изготовить «пунш по-плантаторски». Там так много рома, что за него даже не берут денег — только за лимон и сироп.

Костон повел носом.

— Пахнет замечательно.

Уайетт улыбнулся.

— Ром делает свое дело.

— Почему ты никогда не делал этого раньше, Дейв? — спросила Джули, с интересом глядя на чашу.

— Меня никогда не просили, — сказал Уайетт, делая последнее помешивание. — Ну вот. Некоторые еще кладут туда фрукты, но я лично не люблю напитки, которые надо есть. — Он наполнил черпак. — Джулия?

Она протянула стакан, и он наполнил его. Затем, наполнив остальные стаканы, сказал:

— Добро пожаловать на Карибское море, мистер Костон.

— Замечательно! — воскликнула Джули. — Так мягко.

— Мягко, но в то же время сильно, — заметил Уайетт. — Тебе не понадобится выпить много, чтобы очутиться в отключке.

— Что ж, хорошее начало вечера, — сказала Джули. — Теперь даже «Марака-клуб» нам покажется привлекательным. — Она обратилась к Костону. — Не присоединитесь к нам?

— Большое спасибо, — сказал Костон. — Я как раз размышлял, чем бы развлечь себя этим вечером. Я к тому же надеюсь, что мистер Уайетт, как сторожил этого острова, сможет рассказать мне, что следует посмотреть на Сан-Фернандесе.

Уайетт, бросив мрачный взгляд на Джули, вежливо сказал:

— Буду рад.

На самом деле он был расстроен. Он надеялся, что Джули привлекла на Сан-Фернандес возможность повидаться с ним, но, по-видимому, она просто искала развлечений. Но какого же дьявола ей надо было для этого ехать сюда?

Костон, как оказалось, был журналистом, корреспондентом одной крупной лондонской газеты, и за обедом он веселил их смешными эпизодами из своей жизни. Затем они поехали в «Мараку», лучший из ночных клубов, который мог отыскаться в Сен-Пьере. Его владельцем был грек Эвменидес Папегайкос, который обеспечивал сочетание экзотической южно-американской атмосферы с минимумом услуг и с самыми высокими ценами. Но если не считать порядком поднадоевшего Уайетту офицерского клуба на базе, это было единственное место, где можно было культурно провести вечер.

Они вошли в прокуренную, тускло освещенную залу, из глубины которой кто-то помахал Уайетту рукой. Это был Хансен, который проводил здесь время вместе со своим экипажем. В дальнем конце был слышен пронзительный голос какого-то американца, повествовавшего с многочисленными подробностями о своих рыболовных успехах. Они нашли свободный столик, и, пока Костон заказывал выпивку на чистом французском языке, которого официант не мог понять, Уайетт предложил Джули потанцевать.

Раньше они с удовольствием танцевали друг с другом, но сейчас в каждом из них была какая-то скованность, напряженность. Они некоторое время танцевали молча, потом Джули спросила:

— Ну что, Дейв, познакомился с какими-нибудь хорошими ураганами за последнее время?

— Достаточно видеть один, и ты уже знаком со всеми, — ответил он. — А ты?

— Почти то же самое. Один полет похож на все остальные. Те же места, тот же воздух, те же пассажиры. Я иногда готова поклясться, что авиапассажиры — особый народ, не то, что мы, простые смертные. Вроде Доусона — вон того, видишь?

Уайетт вновь прислушался к резкому голосу американца, продолжавшего свои рыболовные байки.

— Ты знаешь его?

— А ты не знаешь? — воскликнула она с удивлением. — Это же Доусон. Большой Джим Доусон — писатель. Его все знают. Он постоянный пассажир на моем маршруте и чертовски неприятный, надо сказать.

— Слышал о таком, — сказал Уайетт.

Джули была права. Имя Большого Джима Доусона было известно во всех уголках земного шара. Предполагалось, что он хороший писатель, но Уайетт не был настолько компетентен, чтобы судить об этом. Во всяком случае, критики считали именно так. Он посмотрел на Джули и сказал:

— А Костон тебе не кажется неприятным?

— Нет, мне он нравится. Он один из таких вежливых, невозмутимых англичан, о которых пишут в романах, знаешь, такой тип тихони с неизвестными глубинами.

— Он один из постоянных пассажиров?

— Нет, я увидела его впервые в прошлом рейсе. И совсем неожиданно встретила его здесь, на Сан-Фернандесе.

— Ты, конечно, приложила максимум стараний, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома.

— Нет, это было просто гостеприимство. Помощь иноземцу в чужой стране. — В глазах Джули зажегся озорной огонек. — Что такое, мистер Уайетт, да вы никак ревнуете?

— Может быть, — проговорил Уайетт грубовато. — Если, конечно, мне стоит ревновать.

Джули опустила глаза и слегка побледнела. Дальше они танцевали в неловком молчании. Когда музыка прекратилась, они направились к столику, но тут Джули подхватил шумно веселый Хансен.

— Джуди Марлоу! Что вы делаете здесь, в этой дыре? Я ее умыкаю, малыш Дейви, но возвращу в целости и сохранности. — Он стремительно увлек ее на танцевальный круг и принялся выписывать шаржированную самбу, а загрустивший Уайетт присоединился к Костону.

— Сильная штука, — сказал Костон, поднимая бутылку и разглядывая ее на свет. — Хотите?

Уайетт кивнул и стал смотреть, как Костон наполняет бокал.

— Вы здесь по делу? — спросил он.

— Упаси Боже! — воскликнул Костон. — У меня была неделя отпуска, и поскольку я оказался в Нью-Йорке, я решил завернуть сюда.

Уайетт посмотрел в умные глаза Костона, пытаясь понять, говорит ли он правду.

— Здесь нет ничего особенного для отдыха. Лучше вам отправиться на Бермуды.

— Может быть, — бросил невзначай Костон. — Расскажите мне что-нибудь о Сан-Фернандесе. Какая у него история?

Уайетт кисло улыбнулся.

— Такая же, как у любого Карибского острова, может, чуть подлинней. Сначала остров был испанским, затем английским и, наконец, французским. Французы оказали наибольшее влияние — это видно по языку, хотя здесь можно встретить людей, которые называют Сен-Пьер Сан-Педро или Порт-Питер. Вообще язык страшно смешанный.

Костон уныло кивнул, думая о своем неудачном общении с официантом.

— Когда Туссен и Кристоф в начале девятнадцатого века выгнали французов с Гаити, — продолжал Уайетт, — народ здесь сделал то же самое, хотя этот факт не получил такой известности.

— Угу, — опять кивнул Костон. — А как здесь оказались американцы?

— Это случилось на рубеже нашего столетия. Как раз в это время американцы начали поигрывать мускулами. Они нашли, что уже достаточно сильны, чтобы следовать доктрине Монро, и участвовали в парочке войн, чтобы доказать это. Им пришлась по вкусу перспектива на правах старшего брата вмешиваться в дела других народов в этой части мира. На Сан-Фернандесе в 1905 году творилось что-то кошмарное — кровавые мятежи, восстания, и американцы послали сюда морскую пехоту. Остров управлялся ими вплоть до 1917 года. Потом они ушли, но зацепились за мыс Саррат.

— Нечто подобное произошло и на Гаити?

— На большинстве островов — на Гаити, Кубе, в Доминиканской республике.

Костон ухмыльнулся.

— В Доминиканской республике это происходило не раз. — Он отхлебнул из стакана. — Я полагаю, по поводу мыса Саррат есть какой-то договор?

— Это можно назвать и так. Американцы арендовали мыс в 1906 году за тысячу золотых долларов в год, — неплохая сумма для того времени. Сейчас, вследствие инфляции, президент Серрюрье получает 1693 доллара. — Он сделал паузу и добавил: — и двенадцать центов.

Костон хмыкнул.

— Неплохая сделка с точки зрения американцев, хотя немного и жесткая.

— То же они проделали на Кубе с базой Гуантанамо. Кастро получает от них вдвое больше, но я думаю, он предпочел бы иметь Гуантанамо, а не американцев.

— Еще бы.

— Флот старается укрепиться здесь и использовать эту базу в качестве замены Гуантанамо в случае, если Кастро решит отобрать ее у американцев. По-моему, возможность такая имеется.

— Имеется, — согласился Костон. — Не думаю, что он может вернуть ее силой, но при удачных политических обстоятельствах прибегнет к шантажу и сможет достичь своей цели.

— Как бы то ни было, у американцев есть мыс Саррат, — сказал Уайетт. — Но он далеко не так хорош, как Гуантанамо. Залив Сантего мелкий, даже легкий крейсер сюда не зайдет. А чтобы только достичь уровня Гуантанамо с точки зрения оборудования и удобств, понадобится еще двадцать лет и миллионов двести долларов. Хотя как воздушная база мыс Саррат оборудован неплохо, поэтому мы и используем его в качестве центра для изучения ураганов.

— Да, мисс Марлоу говорила мне об этом, — начал было Костон, но тут вернулись Хансен с Джули, и он решил воспользоваться случаем, чтобы пригласить Джули на танец.

— Вы не собираетесь предложить мне выпить? — вопросил Хансен.

— Пожалуйста, наливай, — сказал Уайетт и в это время увидел, как в комнату вошел Шеллинг с еще одним офицером. — Скажи мне, Гарри, каким образом удалось Шеллингу получить чин капитана третьего ранга?

— Не знаю, — сказал Хансен, присаживаясь к столу. — Наверное, потому, что хороший метеоролог. Офицер из него, как из быка дойная корова. Настоящий офицер должен вести людей, а этот не может быть даже вожатым у девчонок-скаутов. Так что он получил повышение по линии специальности.

— Я расскажу тебе кое-что, — сказал Уайетт и поведал Хансену об утреннем разговоре с Шеллингом. Он закончил рассказ словами:

— Он думает, что метеорология — точная наука. Прямо как говорится в учебниках. Такие люди пугают меня.

Хансен засмеялся.

— Дейв, ты столкнулся с типом офицера, который не так уж редок в старом добром американском флоте. Пентагон просто кишит ими. Он всегда действует по уставу по одной простой причине — в этом случае он никогда не ошибется, а офицер, который не ошибается, считается надежным и удобным.

— Надежным! — Уайетт почти сорвал голос. — Да в своей работе он так же надежен, как гремучая змея. В его руках жизни людей!

— Большинство морских офицеров отвечают за людские жизни, — сказал Хансен. — Послушай, Дейв, я тебе скажу, как надо обращаться с такими парнями, как Шеллинг. У него скрытный ум, он сам как стенка. Сквозь него не пройдешь. Значит, надо идти в обход него.

— Это мне трудно. У меня же нет статуса. Я не имею отношения к военно-морскому флоту, я даже не американец. Он составляет сообщения для Бюро погоды, они поверят ему.

— Ты что-то сильно переживаешь по этому поводу. В чем дело?

— Черт его знает. У меня странное предчувствие, что все скоро пойдет не так, как надо.

— Ты имеешь в виду Мейбл?

— Да, наверное, Мейбл. Я не вполне уверен.

— Я тоже по этому поводу переживал, когда копошился в его брюхе, — сказал Хансен. — Но сейчас я вполне успокоился.

Уайетт сказал:

— Гарри, я родился здесь и мне довелось здесь увидеть кое-какие странные вещи. Я помню, когда я был еще мальчишкой, нам сообщили, что приближается ураган, но мы можем не беспокоиться, — он пройдет в милях в двухстах от Гренады. Никто и не стал беспокоиться, кроме жителей горных районов, которым, кстати, никто ничего так и не сообщил. Там много истинных карибцев, у некоторых тысячелетние корни в районе Карибского моря. Они укрепили двери встроенных в породу амбаров и спрятались в них. Когда ураган подошел к Гренаде, он вдруг сделал резкий поворот вправо и чуть не затопил остров. Откуда эти горные жители знали, что ураган повернет?

— У них было предчувствие, — сказал Хансен. — И хватило здравого смысла прислушаться к нему. Со мной так тоже бывало. Я однажды летел в облаке, и вдруг что-то словно толкнуло меня. Я рванул рычаг и немного снизил высоту. И будь я проклят, если в том слое, где я только находился, не объявился гражданский самолет. Он просвистел надо мной на расстоянии комариного носа.

Уайетт пожал плечами.

— Как ученый я должен полагаться не на свои чувства, а на то, что я могу измерить. Я же не могу продемонстрировать свои ощущения Шеллингу.

— Черт с ним, с Шеллингом! — сказал Хансен. — Дейв, я не думаю, что найдется хоть один крупный ученый, который бы не двигался вперед с помощью интуиции. Я все же считаю, что ты должен обойти Шеллинга. Что ты думаешь о том, чтобы поговорить с командующим?

— Я посмотрю, как пойдут дела завтра, — сказал Уайетт. — Я хочу убедиться в том, что перед нами действительно настоящий ураган.

— Не забывай о своих чувствах к Мейбл, — сказал Хансен.

— Какие же чувства ты испытываешь к этой Мейбл? — раздался сзади холодный голос Джули.

Хансен расхохотался и приподнялся со стула. Джули жестом руки усадила его обратно.

— Все ноги оттанцевала, — сказала она. — А я еще ничего не пила. Следующий танец мы пропустим. — Она бросила взгляд на Уайетта. — Кто эта Мейбл?

Хансен подавился смешком.

— Это одна из девочек Дейва. У него их целый набор. В прошлом году была Изабель, помнишь, Дейв? Ты славно и весело побаловался с ней.

Уайетт сказал:

— А тебя она неплохо отколошматила, если не ошибаюсь.

— Но мне удалось вырваться из ее объятий. Костон щелкнул пальцами и, словно в озарении, воскликнул:

— Да вы же говорите об ураганах, правда?

— Зачем это ураганам дают женские имена? — спросила Джули с оттенком неудовольствия.

— Так их легче запомнить, — сказал Уайетт с невозмутимым лицом. — И трудно забыть. Кажется, ассоциация женских клубов Америки выдвинула протест по этому поводу, но у них ничего не вышло. Один раунд борьбы между полами был выигран.

— Я бы хотел познакомиться с вашей работой, — сказал Костон. — В профессиональном плане, я имею в виду.

— Вы же в отпуске.

— Журналисты на самом деле никогда не бывают в отпуске. Новости подворачиваются всегда.

Уайетт вдруг понял, что Костон ему начинает нравиться. Он сказал:

— Что ж, вы могли бы приехать на базу. Почему бы и нет.

Хансен усмехнулся.

— Шеллинг возражать не будет. Он страшно падок на газетную популярность — позитивного характера, конечно.

— Я постараюсь не быть слишком строгим, — сказал Костон. — Когда можно приехать?

— Как насчет завтра, в одиннадцать? — спросил Уайетт. Он повернулся к Джули. — Ты интересуешься ураганами? Почему бы и тебе не приехать за компанию? — Его вопрос прозвучал довольно официально.

— Большое спасибо, — ответила она таким же официальным тоном.

— Договорились, — сказал Костон. — Я привезу мисс Марлоу. Я как раз собираюсь нанять машину на время. — Он обратился к Хансену. — Вы там на базе сталкиваетесь с какими-нибудь затруднениями при общении с местными властями?

Глаза Хансена на долю секунды сузились, он спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Ну, насколько я понимаю, американцы здесь не пользуются большой популярностью. А что касается Серрюрье, то он, кажется, крутой парень и проводит жесткую политику, не задумываясь о средствах. То, что мне рассказывали, повергло меня почти в шок, а я вообще-то не слишком впечатлительная натура.

Хансен ответил лаконично:

— Мы в их дела не вмешиваемся, они не вмешиваются в наши, — это своего рода неписаное соглашение. Ребята на базе хорошо проинструктированы на этот счет. Были кое-какие инциденты, но командующий принял быстрые и решительные меры.

— Какого рода… — начал Костон, но его вопрос потонул в оглушительном голосе, раздавшемся прямо над ними:

— Эй, вы случайно не стюардесса с моего рейса в Пуэрто-Рико?

Уайетт поднял глаза и увидел нависшую над ним бычью фигуру Доусона. Он посмотрел на Джули. На ее лице появилась стандартная профессиональная улыбка.

— Вы правы, мистер Доусон.

— Не ожидал увидеть вас здесь, — проревел Доусон. Казалось, он был просто не в состоянии говорить нормальным голосом, хотя, может быть, это было оттого, что он был навеселе. — Не выпьете ли со мной? — он сделал широкий жест рукой. — Давайте все выпьем.

— Я тут председатель, мистер Доусон, — сказал Костон, — не выпьете ли со мной?

Доусон наклонился и посмотрел на Костона, слегка прищурясь.

— По-моему, я вас где-то видел.

— Кажется, мы встречались в Лондоне.

Доусон распрямился и обошел вокруг стола, чтобы получше разглядеть Костона. Некоторое время он стоял, тупо уставясь на него, затем щелкнул пальцами.

— Точно. Вы один из тех нахалов-репортеров, которые разделали меня под орех, когда в Англии вышла моя «Огненная игра». Я ваше лицо никогда не забуду. Вы из тех парней, что пили мой ликер, а потом всадили мне нож в спину.

— Насколько я помню, я в то утро ничего не пил, — невозмутимо заметил Костон.

Доусон шумно выдохнул воздух.

— Я не уверен, что буду пить с вами, мистер Как-вас-там. Я выбираю свою компанию. — Он покачнулся на ногах и перевел взор на Джули. — В отличие от некоторых.

Уайетт и Хансен встали со своих стульев, но Костон резко произнес:

— Сядьте вы, оба. Не валяйте дурака.

— А ну вас к дьяволу, — пробормотал Доусон, проведя ладонью по лицу. Он повернулся, наткнулся на стул и нетвердым шагом направился в сторону туалетов.

— Несимпатичный тип, — сухо заметил Костон. — Сожалею.

Уайетт поднял упавший стул.

— Я думал, что вы журналист-международник, — сказал он.

— Вообще-то да, — ответил Костон. — Но пару лет тому назад я помогал редакции с местным материалом. Тогда много было больных гриппом. — Он улыбнулся. — Я не литературный критик. И я написал статью о нем как о человеке, не как о писателе. Доусону она абсолютно не понравилась.

— А мне Доусон абсолютно не нравится, — сказал Хансен. — Вздорный американец.

— Самое смешное, — сказал Костон, — что он хороший писатель. Мне вообще-то нравится, как он пишет. И критики его высоко ценят. Хуже другое. Он свято верит в то, что мантия папы Хемингуэя покроет его плечи, а мне кажется, он ему не по плечу.

Уайетт тихо спросил Джули:

— Он сильно досаждал тебе во время рейса?

— Стюардесс учат тому, чтобы они присматривали только за собой, — ответила она шутливо, но он заметил, что она при этом не улыбнулась.

Происшествие явно подействовало на всех. Джули больше не захотела танцевать, и они покинули клуб довольно рано. Уайетт подвез Джули и Костона к «Империалу», и они с Хансеном отправились на базу.

Но по дороге, около площади Черной Свободы им пришлось задержаться. Колонна военных грузовиков преградила им путь. За ней промаршировал батальон пехоты. Солдаты изнывали под тяжестью амуниции, их черные лица лоснились от пота и в свете уличных фонарей сверкали, как хорошо начищенные ботинки.

— Что-то сегодня неспокойно, — сказал Хансен. — Ребята в полной выкладке. Жди каких-нибудь событий.

Уайетт осмотрелся.

Большая площадь, обычно запруженная народом даже в такое время, была теперь совершенно пуста. Лишь кое-где виднелась группа полицейских и людей, одетых в штатское — агентов тайной полиции Серрюрье. Обычная здесь веселая разноголосица толпы сменилась мерным стуком солдатских ботинок. Все кафе и ресторанчики были закрыты, окна их зашторены, и площадь выглядела темной и угрюмой.

— Да, что-то происходит, — согласился он. — Такое уже было полгода назад. Я так и не понял, почему.

— Серрюрье — довольно нервный тип, — заметил Хансен. — Боится собственной тени. Говорят, что он больше года уже не вылезает из президентского дворца.

— Видимо, у него новый кошмар.

Колонна марширующих кончилась, и Уайетт, выжав сцепление, повел машину вокруг площади мимо напыщенно-героической бронзовой статуи Серрюрье и выехал на дорогу, ведущую к базе. Всю дорогу до мыса Саррат он думал о Джули, о странном ее поведении.

Думал он и о Мейбл.