Деревицкий АТанкред, Рыцарь креста

А.Деpевицкий

ТАНКРЕД, РЫЦАРЬ КРЕСТА

"Звонко лопалась сталь под напором меча, Тетива от натуги дымилась, Смерть на копьях сидела, утробно рыча, В грязь валились враги, о пощаде крича, Победившим сдаваясь на милость..."

(В.Высоцкий)

"Кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты!" (Речь Папы Урбана II на Клермонском Соборе, 26 ноября 1095 года от Рождества Христова)

Двое отпустили поводья закованных в броню и покрытых расшитыми попонами скакунов там, где Via Egnatia - древнеримский тракт - выходил из эвкалиптовых чащ в котловину, в блюде которой лежала тихая Водена. Стоило лишь остановиться, как их нагнала белая туча доломитового праха и затмила, потушила солнце. Рыцари застыли, и пыль Греции оседала на обветренные, черненые августовским солнцем лица. Она покрыла их плащи из воловьих кож и скрыла под собой белые атласные кресты. Под пылью погас блеск золоченых шлемов и геральдических картин на полях треугольных нормандских щитов.

Старший из этих мужей мог бы и не подновлять воинственный рисунок своего щита, как это, похоже, было сделано перед началом похода. О его характере красноречиво говорило свирепое лицо, поросшее рыжей шерстью, борода из которой огненным флагом тянулась за порывами ветра, лицо, покрытое жестокими шрамами и изборожденное множеством глубоких морщин. Это был Боэмунд Тарентский, властитель княжества, включавшего в себя весь "каблук" итальянского "сапожка".

С Боэмундом был его племянник - главный герой нашего рассказа.

Его звали Танкред. Он был молод - недавно вступил в свой третий десяток. По черному полю его щита полз моллюск с витым панцирем. Это означало, что благородный хозяин щита своей судьбой избрал земные странствия. Но над раковиной на гербе был изображен меч, острием обращенный в правую сторону, а на нем лежал крест. Меч, служащий правому делу Креста? Да, так оно и было, и смысл герба подтверждался вязью девиза - "Мечом и Крестом пишу славу свою".

Танкред был одет в легкий франкский полудоспех, из-под которого выглядывал подол промокшей от пота кожаной рубахи. Искривленный, как у многих забияк, нос, голубые глаза, белые кудри и ржавая борода - нормандская кровь!

Но оставим обоих - пыль осела, и за ней показалась бесконечная кавалерийская колонна. Рыцари, составлявшие ее главу, почтительно остановились на отдалении от своего предводителя, издалека доносилась мерная поступь отставшей пехоты. Простолюдины всегда отстают.

- Здесь, - промолвил Боэмунд и указал перчаткой на город, - здесь когда-то легли наши предки. В этой земле - мой отец и твой дед, славный Роберт Гвискар. С ним мой брат и твой отец - отважный Ричард. Город ждет мести.

- Он уже дождался ее, - воскликнул Танкред.

Он склонил обнаженную голову и в то же мгновение ударил коня золотыми рыцарским шпорами...

* * *

Пока Водена горит, а крестоносцы Боэмунда Тарентского пополняют припасы для продолжения пути, вернемся на два десятилетия назад.

Когда парусно-весельные вики Боэмунда с остатками войска, безжалостно разбитого византийским императором, вернулись из разгеванного Ионического моря к темному приземистому замку на берегу Тарентского залива, их на причальной башне встретил пятилетний наследник великого Гвискара. Выслушав известие о гибели отца, Танкред не заплакал, а лишь сжал рукоять игрушечного меча так, что побелели ногти.

Согласно закону майората наследником земель Гвискара, как старший сын, мог стать только Боэмунд. Но азартный Ричард был не тем, кто мог бы уступить даже брату. И со временем Танкред понял угрюмую фразу дяди:

- Мизерикордия спасла твоего отца и от позора воденского поражения, и от позора грядущего спора со мной...

Тот "клинок чести" - мизерикордия, которую Ричард, сорвав стальной нашейник, вонзил в свое горло, чтобы не попасть в плен к грекам, - тот клинок стал первым взрослым оружием юного Танкреда. Он повесил его на пояс пажеского камзола, Боэмунд взял его на службу.

Пажество - ступенька к рыцарству. Стоя на ней, надо обучиться вассальскому смирению, освоить множество работ, подготовить себя к тому часу, когда из рук сеньора получишь меч оруженосца. Умный и старательный мальчик не задержался слишком долго на этой ступени.

Оруженосец Боэмунда Танкред был самым молодым оруженосцем в землях норманнов. Его ждали классы высшей школы рыцарства.

Верховая езда и вольтижировка, стрельба из лука и из арбалета, фехтование в пешем строю и кавалерийская рубка в легких и в тяжелых турнирных доспехах, плаванье и форсирование водных преград (например, на охапке соломы, покрытой плащом, уцепившись за хвост своей лошади), кулачный бой, поединки на копьях, на алебардах, полюбившееся Танкреду искусство францисски - боевого двустороннего крюк-топора на короткой рукоятке (можно рубиться, можно метать, а можно за оленью жилу, привязанную к рукояти, срывать с коня противника, пойманного лезвиями или крюком), а кроме этого - ритмика, стихосложение, грамматика и иные мужские науки. Рвение юноши было таковым, что в нарушение всех канонов и правил, но испросив благословение апулийского епископа, Боэмунд решился посвятить его в рыцари уже на шестнадцатом году, под Рождество кануна 1091 года. О, что это был за праздник!..

Гости съехались со всей Италии, и прибыл даже герцог Сицилийский Айсфьорд. Столы Тарентского замка ломились - знатно потрудились перед торжеством егеря, загонщики, а повар-шефмастер за свои старания даже заслужил золотые пряжки с башмачков супруги Боэмунда Инессы Тарентской.

Мясо, мясо, мясо! С кровью, парящее - прямо из котлов и с вертелов, на шампурах, на которых запеклись чесночные, грибные и перцовые соусы. Рубленые скворцы, овощные салаты с синицами, охлажденные на льду жареные кролики и сорокопуты, печеные иволги. Боэмунд не был скрягой и на столах вполне хватало марокканской соли. Кабаньи окорока с гарнирами из купены и спаржи. А для того, чтобы гостей возбуждала постоянная жажда и чтоб вино лилось рекой, все блюда сдобрены безумно дорогими заморским прянностями - о, этот аромат мускатного ореха, гвоздики, имбиря! А каши с маслом из рылец шафрана, а подливы из корицы, лавра, горчицы! Ковриги из проса, сладкие палочки из загустевшего настоя корней лопуха и застывшего отвара шиповника, барбарисовое -о! - варенье. А что в кувшинах, в баклагах, в полубочках и сулеях! Италия подарила Боэмунду свои сладчайшие гроздья! В бокалы лилась влага, от которой у мужчин загорался дамский румянец, а дамы окончательно теряли всякий стыд - ведь эта жидкость была изготовлена по рецептам самого Эрика Рыжего, который не только покорил половину Европы, но и изобрел перегонку вина на коньяк (в его далеких походах были необходимы гораздо более концентрированные напитки - в челнах было маловато свободного места). А что за бальзам - дюжину амфор! - привез добродушный епископ!..

Когда над пирующим замком встала уже третья луна, Танкреда стали готовить к посвящению.

Смешливые молодые служанки уже искупали смущенного новика (посящаемого - прим. ред.) в благоухающем чане, сплошь засыпанном лепестками роз. Затем замковый аббат Эжен Мартелльер уложил Танкреда на убранный конец трапезного стола и покрыл его, одетого в белый саван, черным погребальным покрывалом - в знак того, что новик закончил свою прежнюю жизнь, что он навсегда прощается с ней и с прежним собой. Затем аббат-богатырь повел юношу в капеллу на "ночную стражу", где он должен был провести ночь в молитве пред мечом, которым ему завтра предстояло опоясать свои чресла.

Загремел, закрываясь, запор маленькой часовни в полуподвале главной башни, и Танкред остался один перед мечом, воткнутым острием между туфовыми плитами пола перед алтарем, неверно освещенного дрожащими огнями семисвечника. На рукояти меча молодым железом мастера Маллеори горело распятие, над головой слышался шорох и писк летучих мышей, в узкие бойницы и прорехи старинных витражей врывался соленый ветр Средиземноморья. Будущий рыцарь преклонил главу и колени...

Утром ему подвязали золотые шпоры - о, триумф его трудов, триумф его учебы! Боэмунд собственноручно произвел alape - троекратный ритуальный удар клинком по плечу. Епископ Апулии освятил меч, перекрестил Танкреда распятием и произнес старческим фальцетом:

- Приими меч сей во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Употребляй его на защиту свою и защиту святой Церкви Божией, на погибель супостата и врагов Креста Господня и Веры христианской, и, насколько возможно то для немощи человечией, да не рази им безо справедливости...

Танкреда препоясали мечом. Как только ножны коснулись бедра, он ощутил всю тяжесть новой ноши. О, строгость множества рыцарских заповедей!.. Ежедневно натощак слушать обедню, при необходимости умереть за веру, покровительствовать вдовам и сиротам, не поддерживать несправедливые дела, странствовать и в странствиях защищать справедливость, избегать нечистого заработка, торговли, жить безупречно пред Господом и перед людьми, и прочая, прочая, прочая...

Да что там говорить о тяжести нового служения, если не легки были даже новые доспехи, вес которых достигал веса их хозяина! Но как он изменился, как возмужал в броне, в горении гравированных зерцал нагрудника, наручей, бутурлуков! Вот только жарко в них в натопленной зале - под сталью замшевый гамбизон, лосины, тонкая кольчуга. Его шевелюра стянута сеткой из конского волоса и уложена под шелковый подшлемник - такую подушку не продавит железный обруч наголовья. На поясе - меч, на фокре (крюк на нагруднике) - тяжелое пятнадцатифутовое копье. Кто сможет в таком облаченье вспрыгнуть в седло рослого коня, не касаясь стремян? Только настоящий рыцарь. Такой, как он - барон Танкред.

* * *

Следующие четыре года жизни Танкреда были заполнены турнирами, походами, одинокими странствованиями, которые перемежались с шумными охотами, пирами и отдыхом в уютных гнездах гостеприимных замков соседей и сородичей. Но более всего Танкред полюбил поединки с достойным его меча соперником, с тем, кто, как и он, желал честного боя на равных условиях - "с одинаковым количеством поля, ветра и солнца". На горожан, которые в своих ордаллиях на ратушных ристалищах бились между собой жгутами из размоченных воловьих жил, Танкред взирал с непреходящим презрением.

Внешне наш герой оставался все тем же. Но все чаще его посещала мысль о том, что рыцарская жизнь, в гущу которой он был погружен с малых лет, не соответствует евангельским заповедям. Летописец первого крестового похода Рауль Каэнский так пишет об этом: "Его очень часто мучило беспокойство, что его рыцарские битвы пребывают в несогласии с предписаниями Господними. Ибо Господь повелел тому, кого ударили по щеке, подставить ударившему и другую, рыцарские же установления повелевают не щадить даже крови родственников".

Боэмунд скоро обратил внимание на частые и долгие беседы воспитанника с аббатом Мартелльером. А скоро и сам аббат счел необходимым сообщить ему:

- Ваш питомец колеблется в выборе между славой и Богом.

- Отлично! - вдруг развеселился Боэмунд. - До сих пор я сомневался - брать ли вас в мое предстоящее путешествие. А теперь - готовьтесь, аббат, и велите приготовиться к дальней дороге и мальчугану!

Это было лето 1095 года. Небольшой отряд тарентских рыцарей пересек всю Италию и с сентябрем вошел в Альпы. Новые, совершенно незнакомые места отвлекли Танкреда от раздумий над его проблемами, а воистину королевская охота, открывшаяся им в лесах, лежащих за горной страной, вернула ему прежнюю восторженность своей судьбой.

Но Боэмунд выступил отнюдь не увеселительную прогулку. Отряд все глубже и глубже забирался в земли франков, держа путь на Шампань.

И вот они прибыли к цели - в шампанский городок Клермон. Что тут творилось! Десятки, сотни тысяч рыцарей и простолюдинов со всей Европы! Шатровые городки, ярмарки, уйма люду, ночевавшего прямо под открытым небом ноября.

В Клермоне шел церковный Собор, по окончании которого перед своей миллионной паствой намеревался выступить Папа Урбан II. И когда Собор, наконец, завершил свою работу, Папа поднялся над миром на высокий деревянный помост:

- Чада мои! - прозвучало над притихшим полем, где некуда было упасть ни яблоку, ни его семени.

А глашатаи вдалеке от помоста повторили, как горное эхо:

- Чада мои!.. Чада мои!..

Папа Урбан II объявил святой Крестовый поход против неверных на освобождение Гроба Господня,за избавление единоверцев от ига нехристей. Народ кричал:"Так угодно Богу!.."

Сердце Танкреда было готово выскочить из груди - вот идеальный и единственный способ послужить и собственной Славе, и Господу! А Боэмунд, лукаво усмехаясь в свою огненную бороду-флаг, словно не замечая волнения племянника, спросил через его голову у аббата Мартелльера:

- А вы, святой отец, пойдете с нами в Палестину?

Аббат оторвался от молитвы, которую творил, сойдя с коня, и произнес:

- Подождите, монсеньор, сейчас я отвечу, - с этими словами он взметнул свое шестипудовое тело в седло и унесся куда-то сквозь испуганно раздавшееся пестрое море людей.

Аббат вернулся весьма скоро. На его плече, покрытом видавшей виды сутаной, возлежала невероятных размеров дубина, в голову которой были врезаны ужасные железные шипы, а ее рукоять обнимала широкая петля сыромятного ремня.

Смеющийся Боэмунд хлопнул аббата по крепкой спине, на которой играли мускулистые лопатки:

- Я вижу - вы готовы! Но отчего доброму мечу вы предпочли это вульгарное полено?

Мартелльер степенно отвечал:

- Я в сане, монсеньор. Духовному лицу кровь проливать негоже, а вот дух вышибать не возбраняется...

* * *

Теперь, глядя на пылающую Водену, они тоже были вместе. В этот поход Боэмунд выступил с 30-тысячным войском в октябре 1096-ого. В Бари они погрузились на специально выстроенные коги, пересекли Адриатику и вот вышли на древнюю Via Egnatia.

- Что ж, - сказал князь барону Танкреду, - твои дед и отец отмщены. Едем же в Иерусалим и займемся иными врагами, мой воин. Кстати, твоего отца погубила супруга, твоя мать Регина. Когда он одевался в дорогу, она посмела взять в свои руки и подать ему мечь. Это очень дурная примета - когда женщина коснулась оружия...

...Несколько месяцев назад Виктория, юная жена Танкреда, кричала в истерике:

- Куда ты?! К кому?! Кто дама твоего сердца?!

Танкред мрачно отвечал:

- Дама моего сердца - Дева Мария навеки.

В те дни они с дядей вербовали рыцарей, вооружали свободных горожан, готовили и оснащали коги. А на дорогах Европы тысячи бедняков и нищих, пожелавших опередить знать в походе на Восток, уже ели человечину, страдая от невыносимого голода. Они проклинали тех, кто скупив на распродажах их добро и недвижимость, остался жиреть в обустроенных европейских селениях...

Рыцари оставили новые развалины и новые пепелища старого греческого города, а среди пожаров еще копошился плебс, которому предстояло доганять всадников, избавляясь по пути от излишне тяжелой добычи...

Танкред был рад, что не поспешил с принятием монашеского обета. Ему казалось, что теперь-то он нашел свой путь - ратную службу Господню. Он не знал, что Иисус и Мариам - высокочтимые пророки и для мусульман, да и не захотел бы этого знать...

Они шли через земли Балкан, и Танкред дивился тому, сколь много городов и деревень не только не выступают вместе с ними, не только не помогают их крестовому походу, но и встречают их озлобленно, а нередко и с оружием в руках. Если все они добрые христане, то почему они так поступают? И Танкред терял всякую жалость к ничтожному встречному люду.

Первым городом, который крестоносцы подвергли осаде в Малой Азии, была Никея. Здесь Танкред получил под полную команду свой первый отряд и здесь он впервые встретился с настоящим врагом. О, как ему пригодилось все то, чему он научился в своих странствиях у более опытных рыцарей, а особенно - у непревзойденных франков, которые в походах страдали лишь от недостатка вина, и у полудиких, но непобедимых славян, которые знали лишь страдания тоски затянувшегося мира.

Боевой порядок турок-сельджуков был таков, что первым противника встрчало так называемое "утро псового лая" - россыпь легких всадников. Сельджуки неслись на крестоносцев, накурившись анаши и натерев морды коней опиумом. Обстрелом из луков и дерзкими копейными набегами они ломали шеренги крестоносных рыцарей еще до начала главного сражения. За наркотическим "лаем" следовал трезвый "день помощи" - шеренги кавалерии, а потом - "вечер потрясения", сложенный фалангами пехоты, над которыми реяло зеленое знамя Пророка. И вслед за своими учителямифранками Танкред здесь впервые оценил достоинства собственной пехоты и научил ее многим полезным приемам. Теперь его пехотинцы встречали мусульманскую конницу частоколом воткнутых в землю и наклоненных в сторону противника алебард и ангонов - копий с зубцами на длинных и острых наконечниках.

Кое-чему в первых битвах научился и аббат Мартелльер. Так, по его почину, за наступавшими шеренгами рыцарей теперь следовала запряженная восьмеркой волов повозка, которая получила название "каррочио". На ней с крестом, со святыми мощами, с хоругвей, со святыми дарами для последнего причастия и, конечно, со своей знаменитой дубиной, восседал сам аббат. В бою к повозке несли смертельно раненых, и к ней спешили те, кто желал получить благословение на решительный подвиг. Каррочио стала духовным тылом крестоносцев. С нее аббат вдохновлял рыцарей именем Господа. И отсюда же, не сумев воздержаться, он частенько сам несся на помощь своим духовным чадам и вламывался в самую гущу схватки, устрашая неверных одним лишь видом своего любимого орудия. И то место, где на бранном поле вырастал холм из турецких тел с разможженными турецкими головами, рыцари стали называть аббатовой Голгофой.

* * *

К осени 1097 года от Рождества Христова крестоносцы подошли к границам армянского государства Киликия. Основная часть армии пошла в обход сурового горного массива, а Танкреду и князю Балдуину довелось освобождать город Тарс. Но разве могли поделить одну победу два доблестных рыцаря? Танкред уже видел, как вредит их делу дух рыцарского индивидуализма, но ничего не мог поделать и с самим собой.

Итак, их с Балдуином ждал Тарс. Осадный опыт Танкреда помог ему раздобыть и запастись штурмовыми машинами и деревом, необходимым для сооружения лестниц, мостков, отыскать которое в полупустыне было невозможно. Его отряд, точнее пехота его отряда - тотчас занялась сооружением гигантской осадной башни, которая должна была вырасти выше крепостных стен. Башню предстояло подкатить по дощатомунастилу вплотную к стене, и с ее верхней площадки можно было сыпаться в город.

Одновременно со строительством башни находящиеся под командой Танкреда "рыцари подкопа" (было такое почетное звание) стали рыть коридоры под город, а "рыцари прорыва" подошли к одной из стен и под защитой "черепах" то нагревали ее кострами, то охлаждали водой, отчего кварцитовые блоки трескались, мутнели и начинали поддаваться даже голым рукам.

Тем временем сеньоры рыцари дразнили и выманивали воинов гарнизона в чистое поле на открытый бой.

Тарс был взят. Первым в ряды защитников крепости, сгрудившихся у пролома в стене, врубился сам Танкред. О, славные времена, когда генералитет не нуждался ни в биноклях, ни в стереотрубах, а благодаря личной доблести имел возможность наблюдать сражение вблизи!.. Тем, кто шел за Танкредом, было просто невозможно потерять его след - по обе стороны от его пути лежали два вала изуродованных тел, а сам путь был осклизлым от крови неверных. Позже один из менестрелей вопрошал:"Для чего мы пишем кровью на песке? Наши письма не нужны природе..." Но эти кровавые письмена писались не только на песке - когда штурм завершился, и Танкред обернулся к шедшим за ним рыцарям, его не узнали. Он весь был в крови, которая, подсыхая под жарким светилом Востока, покрывала его во время брани слой за слоем.

Тарс Танкред все-таки потерял. Из взятого города его выбил коварный Балдуин, который располагал значительно большими силами и которому, к тому же, помогли средиземноморские пираты. Увы, Танкред до конца своих дней так и не смог сравняться в искусстве полководца ни с дедом, ни с дядей. У него была иная стезя, и не его вина в том, что обстоятельства часто принуждали его забывать о призвании.

Призванием Танкреда был особый род подвижничества, имя которому - Рыцарство. Он должен был странствовать по свету с мечом так, как по полю его щита странствовала бродяга-улитка с витым серебрянным панцирем. В те времена, когда несовершенная государственность не могла обеспечить подчинение граждан закону, поддержание справедливости было делом рыцарей sans peur et sans reproche (без страха и упрека), которые скитались по земле и повсюду вступались за обиженных, оскорбленных, "за вдов и сирот".

* * *

Однажды в походе Танкред случайно встретил одного из своих беглых вассалов, который теперь был препоясан мечом и утверждал, что посвящен в рыцари неким графом N. Но разве может человек, выросший несвободным, быть стражем доброго порядка? Танкред велел отбить этому плебею золотые рыцарские шпоры, что по традиции производилось над навозной кучей. Наблюдая за экзекуцией, Танкред печально спросил у Мартелльера:

- Неужели защищать справедливость будут люди не благородного сословия? Все большее число купцов норовит перевесить меч с луки седла на пояс, и все больше тех, кто покупает титул ценою металла, а не крови...

Аббат погрузился в молитву.

- Брань с демонами зла всегда будет делом благородных сословий, - наконец ответил святой отец. - Но закон - не Божий, а мирской - когда-то станут блюсти выходцы из распоследнего отребья...

...Героем множества приключений, воспетых в летописи Тасса и во многих хрониках современников, Танкред стал под Антиохией.

Наш рыцарь побывал даже в плену. Его плен у неверных, впрочем, продлился не более недели, среди которой он смог выйти в "отпуск" - Танкред пообещал, что вернется на рассвете следующего дня. Он очень хотел поздравить с днем ангела и преподнести подарок своему сеньору - князю Боэмунду Тарентскому. Сельджуки смеялись:

- Хитрый норманн! Ведь ты хочешь нас обмануть?

Но, смеясь, отпустили. Каково же было их удивление, когда Танкред явился в назначенный час! Зато на следующий день, уже не связанный словом, он бежал из антиохийской крепости и, в дополнение ко вчерашнему подарку, притащил дяде на аркане брата антиохийского эмира. Кстати, подарком, который он преподнес накануне Боэмунду, были уши самого эмира. Жестоко? Но что поделаешь, таков был век Танкреда...

Здесь же, под Антиохией, князь Боэмунд Тарентский как-то раз был сброшен с коня и окружен турками. Бронированнный всадник тяжелой кавалерии не мог подняться без помощи оруженосца и был совершенно беззащитен. Но сельджуки так и не смогли отыскать в его доспехах щель, в которую смог бы войти ятаган. И пока они озадаченно бились над панцирем Боэмунда, на помощь дяде подоспел Танкред и, как смерч, обрушился на тугодумов-врагов.

Месяцы, в течение которых единственной пищей Танкреда была размягченая под седлом сушеная конина (наука сельджуков!), а единственным питьем - простая вода, которую от протухания спасала только крошка из стеблей ароника, содержащего эфирные масла, - все это не могло пройти бесследно. Походная жизнь и битвы преобразили Танкреда. Так случилось хотя бы просто потому, что ему пришлось добыть новые доспехи. Развившиеся мускулы рук уже не умещались в старых наручах, бедрам стало тесно в старых бутурлуках, а груд стеснял ставший малым нагрудник. К тому же старый меч Танкреду стал казаться слишком легким и он решил завести второй, ибо теперь мог управлять конем только при помощи ног, сдавливая коленями бока скакуна, да и левая рука тоже овладела искусством рубки. Но, как известно читателю, наручи для правой руки изготавливаются по-особому - со щитком, но без перчатки. И аналогичный левый наручь - это было единственное, что Танкред заказал у мастеров, а не добыл в поединках.

Старую левую перчатку он носил теперь на поясе рядом с мешочком, в котором хранил кремень, трут и огниво. Эта перчатка была ему нужна для того, чтобы было что бросить под ноги очередному сопернику, которого Танкред намеревался вызвать на дуэль.

* * *

Антиохия была взята. Во время штурма Танкред, устав рубить двумя мечами, вложил меч левой руки в ножны. И в этот-то момент на него набросилась сразу дюжина сельджукских рыцарей. Наш герой с такой силой рванул из ножен только что убранный меч, что ножны оборвались с пояса, так и не отпустив меча. Не имея возможности помочь себе правой рукой, которая была занята фехтованием, Танкред решил рубиться мечом, облаченным в ножны. Но он был так зол, что первый же удар меча разрубил по всей длине железные ножны, шлем турка, его череп и надвое развалил его туловище. При виде бледного мозга, выпавшего из черепа неверного, брезгливого Танкреда тут же стошнило, но он сумел облегчиться, не прекращая драки...

Главную же долю своей славы Танкред, пожалованный за прошлые заслуги титулом "князь Антиохийский", добыл, конечно, при осаде Иерусалима.

В утро последнего штурма Танкред долго молился своему покровителю Георгию Победоносцу. И когда от распятия, по-прежнему живущего на рукояти его меча, он обратил взгляд на город, то в очертаниях облаков, плывущих над крепостью, ему привидился зловещий оскал того самого дракона, с которым сражался Предводитель небесного воинства.

И вот в который раз на кожанный камзол Танкреда, кое-где уже протертый деталями панциря, снова ложатся доспехи, и в который раз он целуе свой меч перед битвой.

Под кипарисами палестинских предместий его благословляет все тот же аббат Мартелльер... Кстати, какое удачное имя для гиганта, который с таким мастерством владеет молотом двухпудовой дубины : ведь "martellier" означает "человек молота", "молотобоец".

Под стенами Иерусалима - весь цвет крестоносного рыцарства. Здесь Готфрид Бульонский, его младший брат князь Балдуин, Раймунд IV Тулузский, Гуго Вермандуа, герцог Стефан Балуа, Роберт II Фландрский и многие другие достойные люди старушки-Европы.

Все, даже молодежь, необычайно серьезны. Эта та битва, ради которой они шли сюда два долгих года. Это не турнир, во время которого герольд может подать одному из рыцарей привязанный к кончику копья чепец или наколку -"дамскую милость", вручение которой давало право на передышку. Здесь бойцам предстоит драться без отдыха и, что будет потруднее, без воды. На адской жаре, в разгар палестинского лета...

С крепостной стены стаями летели стрелы, пущенные умелыми руками метких азиатов. Щит Танкреда, который за время осады уже научились узнавать со стен, скоро был так густо утыкан стрелами и короткими дротиками, что с башен кричали: "Ёж, дикообраз!". И "ёж" плыл к крепости над головой Танкреда и его коня, а под щитом свистел меч, разящий турок, предпринявших безрассудную вылазку.

Навес, под которым крестоносцы раскачивали таран, мерно бьющий в стену уже несколько дней, загорался все чаще - сверху лили горящую смолу. Снизу навес заливали водой, и эту воду, стекавшую с кровли, засыпанной стрелами, камнями и копьями, залитой смолой, крестоносцы ловили ртами, ибо их руки были заняты тяжелым телом тарана. Невероятен был их труд, но таран уходил в камень все глубже и глубже. И, наконец, показался просвет. И вот он уже настолько широк, что в нем может стать рыцарь, и уже - даже два. Этими двумя стали Танкред и Роберт Нормандский. Они проложили дорогу всему крестоносному воинству.

Что было в Иерусалиме потом? Если через несколько веков российские "апшеронцы" получили от короны алый кант на сапог за то, что сражались по колено в крови, то впечатлительные хронисты тех времен писали, что кровь в поврженном Иерусалиме "достигала сапог всадника"...

* * *

Иерусалим пал 15 июня 1099 года. Многие крестонсцы вскоре вернулись домой. А Танкред остался в Святой Земле, где он властвовал над Антиохией, вел большие и малые войны. Умер он там же, у Гроба Господня, в 1112 году от Рождества Христова, в возрасте 37 лет. Говорят - умер от усталости сердца.

Состарившийся аббат Мартелльер на исходе собственной жизни сел за мемуары. В них мы можем найти и последние речи Танкреда:

"Нас будут судить. Потомки заметят за нами много грехов. Но пусть они не забудут и наших добродетелей: мужества, чести, не задетой торгашеством, стремления жить жизнью, достойной мужчины и воина..."

И еще:

"Мы рвались спасать Палестину, а спасли ... Европу. О, даже трудно представить, что было бы, если бы мы искали славу на нежных европейских полях!..."

* * *

Перед погребением аббат Мартелльер переодел Танкреда в монашескую рясу. Так он в последний раз позаботился о судьбе души Танкреда, князя Антиохийского, рыцаря Креста...