"Пять баллов по шкале Захарова-Рихтера" - читать интересную книгу автора (Брэдбери Рэй)Рэй Брэдбери Пять баллов по шкале Захарова-РихтераВ предрассветных сумерках здание выглядело совершенно заурядным, примерно как фермерский дом, где прошла его юность. Оно маячило в полумраке, среди пырея и кактусов, на пыльной земле, пересеченной заросшими тропами. Чарли Кроу оставил «роллс#8209;ройс» у обочины, не заглушив двигатель, а сам зашагал, ни на минуту не умолкая, по едва различимой дорожке; поспевавший за ним Хэнк Гибсон оглянулся на мягко урчащий автомобиль. — Может, надо бы?… — Нет#8209;нет, — перебил Чарли Кроу. — Кому придет в голову угонять «роллс#8209;ройс»? На нем дальше первого светофора не уедешь. А там, глядишь, отнимут! Не отставай! — К чему такая спешка? У нас в распоряжении все утро! — Напрасно ты так думаешь, приятель. У нас в распоряжении… — Чарли Кроу посмотрел на часы. — Двадцать минут, если не пятнадцать, на все про все: на грядущую катастрофу, на откровения, так что мешкать не стоит. — Не тарахти как пулемет и не беги, ты меня до инфаркта доведешь. — Ничего с тобой не случится. Положи#8209;ка вот это в карман. Хэнк Гибсон посмотрел на документ цвета денежных знаков. — Страховка? — На твой дом, по состоянию на вчерашний день. — Но нам не нужна… — Нет, нужна, просто вы об этом не подозреваете. Распишись на втором экземпляре. Вот здесь. Плохо видно? Держи мою ручку с фонариком. Молодчина. Давай один экземпляр сюда. Один тебе… — Черт побери… — Не чертыхайся. Ты теперь защищен на все случаи жизни. Лови момент. Хэнк Гибсон и ахнуть не успел, как его взяли за локоть и протолкнули в облезлую дверь, а там обнаружилась еще одна запертая дверь, которая открылась, когда Чарли Кроу посветил на нее лазерной указкой. За дверью оказался… — Лифт! Неужели здесь работает лифт, в этом сарае, на пустыре, в пять утра?… — Тише ты. Пол ушел из#8209;под ног, и они спустились строго вниз футов этак на семьдесят, а то и восемьдесят, где перед ними с шепотом отъехала в сторону еще одна дверь, и они вошли в длинный коридор с добрым десятком дверей по обе стороны и несколькими десятками приветливо светящихся окошек поверху. Не дав Хэнку Гибсону опомниться, его подтолкнули вперед, мимо всех этих дверей, на которых читались названия городов и стран мира. — Проклятье! — вскричал Хэнк Гибсон. — Терпеть не могу, когда меня тащат черт знает куда да еще нагоняют туману! Мне нужно закончить книгу и статью для газеты. У меня нет времени… — На самую грандиозную историю в мире? Вздор! Мы с тобой ее напишем сообща и разделим гонорар! Ты не устоишь. Бедствия. Трагедии. Холокосты! — У тебя прямо страсть к гиперболам… — Спокойно. Настал мой черед показывать и рассказывать. — Чарли Кроу посмотрел на часы. — Теряем время. С чего начнем? — Он обвел жестом два десятка закрытых дверей с надписями у одного края: «Константинополь», «Мехико#8209;Сити», «Лима», «Сан#8209;Франциско». А у другого края — 1897, 1914, 1938, 1963. Была там и приметная дверь с надписью «Оссманн, 1870».[1] — Место#8209;год, год#8209;место. Откуда я знаю, как тут выбирать? — Неужели эти города и даты ни о чем тебе не говорят, не будоражат мысль? Загляни#8209;ка сюда. И вот туда. Теперь давай дальше. Хэнк Гибсон послушался. Заглянув сквозь стеклянное окошко за одну такую дверь, помеченную «1789», он увидел… — Вроде бы Париж. — Нажми на кнопку под окном. Хэнк Гибсон нажал на кнопку. — А теперь приглядись! Хэнк Гибсон пригляделся. — Господи, Париж. В огне. И гильотина! — Верно. Дальше. Следующая дверь. Следующее окошко. Хэнк Гибсон двигался вперед и смотрел. — Опять Париж, Богом клянусь. Нажимать на кнопку? — Не вижу препятствий. Он нажал на кнопку. — Ну и ну, так и полыхает. Только теперь это год тысяча восемьсот семидесятый. Парижская коммуна? — Париж сражается с немецкими наемниками за городской чертой, парижане убивают парижан в городской черте. Французы — уникальная нация, верно? Не задерживайся! Они подошли к третьему окну. Гибсон заглянул внутрь. — Париж. Уже не горит. А вот и такси, целый поток. Знаю#8209;знаю. Тысяча девятьсот шестнадцатый. Париж спасли тысяча парижских такси, перевозивших солдат, чтобы остановить немцев на подступах к городу. — Пятерка! А дальше? Четвертое окно. — Париж в неприкосновенности. Зато неподалеку… Дрезден? Берлин? Лондон? Они в руинах. — Верно. Как тебе нравится трехмерная виртуальная реальность? Высший класс! Но хватит с нас городов и войн. Переходим на другую сторону. Движемся вдоль стены. Эти двери ведут ко всяческим разрушениям. — Мехико#8209;Сити? Я там побывал, в сорок шестом. — Нажимай. Хэнк Гибсон нажал на кнопку. Город рухнул, задрожал и снова рухнул. — Землетрясение восемьдесят четвертого? — Восемьдесят пятого, если уж быть точным. — Боже, сколько нищих. Мало того что эти несчастные бедствуют: а ведь еще тысячи погибли, остались калеками, потеряли все. Но правительству… — На это наплевать. Двигайся дальше. Они остановились у двери с надписью «Армения, 1988». Гибсон заглянул внутрь и нажал на кнопку. — Армения, крупное государство. Крупное государство — и как не бывало. — Сильнейшее землетрясение за полвека в том регионе. Они остановились еще у двух окошек: «Токио, 1932» и «Сан#8209;Франциско, 1905». На первый взгляд — целые и невредимые. Нажатие на кнопку — и все рушится! Гибсон побледнел и отвернулся; его била дрожь. — Ну? — спросил его друг Чарли. — Что в итоге? — Война и мир? Или мир, разрушающий себя без войны? — Точно! — Зачем ты мне это показываешь? — Ради твоего и моего будущего, ради несметных богатств, беспримерных открытий, поразительных истин. Чарли Кроу посветил лазерной указкой на самую внушительную дверь в дальнем конце коридора. Зашипели двойные замки, дверь ушла в сторону, а за ней открылся просторный зал заседаний, с огромным пятнадцатиметровым столом и двадцатью кожаными креслами с каждой стороны; в дальнем конце виднелся то ли трон, то ли какой#8209;то помост. — Вот туда и садись, — сказал Чарли. Хэнк Гибсон медленно двинулся вперед. — Шевели ногами. До конца света остается семь минут. — До конца?… — Шучу, шучу. Ты готов? Хэнк Гибсон сел. — Выкладывай. Стол, кресла, зал — все задрожало. Гибсон вскочил. — Что это было? — Ничего особенного. — Чарли Кроу сверился с часами. — Время еще есть. Сиди пока. Что ты увидел? Гибсон нехотя опустился в кресло и стиснул подлокотники. — Черт его знает. Лики истории? — Да, но какие — Война и мир. Мир и война. Мир, конечно, ни к черту не годится. Землетрясения, пожары. — Соображаешь! А теперь скажи, кто ответственен за эти разрушения, за оба лика? — За войну? Наверно, политики. Банды националистов, жадность. Зависть. Фабриканты оружия. Заводы Круппа в Германии. Захаров — так, кажется, его звали? Главный поставщик боевой техники, кумир поджигателей войны, герой документальных фильмов из времен моего детства. Захаров? — Верно! А что ты скажешь о другой стороне коридора? О землетрясениях? — Это от Бога. — Только от Бога? Без пособников? — Каким образом можно пособничать землетрясению? — Частично. Косвенно. Сообща. — Землетрясение и есть землетрясение. Город просто оказывается у него на пути. Под ногами. — Неправильно, Хэнк. — Неправильно? — А если я тебе скажу, что эти города не случайно были построены в тех местах? А если я тебе скажу, что мы задумали построить их именно там, с особой целью — чтобы они подверглись разрушению? — Идиотизм! — Нет, Хэнк, креативная аннигиляция. Мы занимались этим делом — по части землетрясений — еще в эпоху династии Тан.[3] Это с одной стороны. По части городов? Париж. Тысяча семьсот восемьдесят девятый год — — Мы? Мы? Кто это «мы»? — Я, Хэнк, и мои когорты, только одетые не в пурпур и золото, а в добротное темное сукно, при элегантных галстуках, как подобает выпускникам престижных архитектурных факультетов. Это наших рук дело, Хэнк. Мы строили города, с тем чтобы их сносить. Разрушать с помощью землетрясений или уничтожать с помощью бомбардировок и войн, войн и бомбардировок. — Мы? — В этом зале, или в таких же залах по всему миру, в этих креслах сидели люди, по правую и по левую руку от верховного верховода всех зодчих, который возвышался там, где сейчас сидишь ты… — Зодчие? — Неужели ты думаешь, что все эти землетрясения, все войны начинались по воле случая, по чистому стечению обстоятельств? Их устраивали мы, Хэнк, проектировщики#8209;градостроители всего мира. Не фабриканты оружия, не политики — о, для нас они были словно марионетки, куклы, услужливые дураки, тогда как мы, архитекторы высшей марки, планировали создание и последующее уничтожение наших детищ, наших зданий и городов! — Боже, какое безумие! Для чего? — Для того, чтобы каждые сорок, пятьдесят, шестьдесят, девяносто лет воплощать в жизнь новые проекты и новые замыслы, чтобы пробовать себя в другом деле, чтобы все были при деньгах — чертежники, дизайнеры, отделочники, строители, каменщики, землекопы, плотники, стекольщики, садовники. Все снести подчистую — и начать заново! — То есть ты?… — Изучал повадки землетрясений, сейсмические зоны, все швы, трещины и дефекты земной поверхности в каждом регионе, краю, уголке мира! Там#8209;то мы и строили города! — Вранье! Черта с два у вас бы это получилось. Тоже мне, проектировщики! От людей такого не утаишь! — Тем не менее никто не догадывался. Мы собирались тайно, заметали следы. Небольшой клан, горстка заговорщиков в каждой стране, в каждую эпоху. Прямо как масоны, да? Или секта католиков#8209;инквизиторов. Или подпольная мусульманская группировка. Для такой организации многого не требуется. А средней руки политик, недальновидный или попросту глупый, верил нам на слово. Смотрите, вот оно, это место, вот оптимальное пятно застройки, заложите столицу здесь, а промышленный город — там. Опасности никакой. До ближайшего землетрясения, соображаешь, Хэнк? — Что за фигня? — Попрошу без грубостей! — Ни за что не поверю… Зал вздрогнул. Кресла задрожали. Хэнк Гибсон, собравшийся было встать, рухнул на сиденье. Кровь отхлынула от его лица. — Осталось две минуты, — сообщил Чарли Кроу. — Поневоле будешь тарахтеть как пулемет. Итак, ты по#8209;прежнему считаешь, что судьбы мира вершит твой сельский политикан#8209;скотовод? Ты когда#8209;нибудь присутствовал на обеде в Ротарианском клубе,[4] общался с гладкими жеребцами из Торговой палаты? Сонные прожектеры! Ты бы согласился, чтобы мир плясал под дудку Захарова и его ракетчиков? Да ни за что. Они способны организовать только литье стали и упаковку взрывчатки. Вот поэтому наши люди — те, кто спроектировал города в сейсмоопасных зонах, чтобы обеспечить новые рабочие места на строительстве новых городов — они#8209;то и планировали войны. Естественно, втайне. Мы подстрекали, направляли, использовали политиков, оказывали давление, не гнушались никакими средствами, чтобы добиться свободы действий, и получили Париж, потом тиранию, потом пришел Наполеон, а следом — Парижская коммуна, и тогда Оссманн под шумок разрушил и заново отстроил город — к ярости одних и радости других. Вспомни Дрезден, Лондон, Токио, Хиросиму. Это мы, зодчие, оплатили звонкой монетой освобождение Гитлера из тюрьмы в двадцать втором году! Это мы, зодчие, наседали, словно москиты, на японцев, чтобы вторгнуться в Маньчжурию, наладить импорт железной руды, довести Рузвельта до белого каления и сбросить бомбы на Пирл#8209;Харбор. Естественно, император не возражал; естественно, генералы торжествовали, естественно, камикадзе с радостным воодушевлением отправлялись на тот свет. А за кулисами мы, зодчие, аплодировали и отсчитывали жалованье, чтобы поощрить статистов! Не политики, не военные, не торговцы оружием, а сыны Оссманна и будущие сыны Фрэнка Ллойда Райта[5] выталкивали их на сцену. Аллилуйя! Хэнк Гибсон, придавленный крупицей информации и гнетом недоумения, сделал резкий выдох и остался сидеть во главе стола. Потом измерил на глаз длину столешницы. — Здесь проходили заседания… — В тысяча девятьсот тридцать втором, тридцать шестом и тридцать девятом, чтобы Токио уже не мог без войны оправиться от гнойных ран, а Вашингтон — от расстройства желудка. Вместе с тем нужно было проследить, чтобы Сан#8209;Франциско наилучшим образом отстраивался для следующего разрушения и чтобы калифорнийские города, построенные вдоль трещин и швов, подкормились за счет основного разлома в Сан#8209;Андреасе — чтобы после «Большой тряски» сорок дней шел золотой дождь. — Сукин ты сын, — сказал Хэнк Гибсон. — Что правда, то правда! Да и все — Сукин сын, — повторил Хэнк Гибсон шепотом. — Войны, значит, от человека, а землетрясения — от Бога. — Неплохое сотрудничество, а? Всем заправляет тайное правительство, правительство архиархитекторов, чья власть распространяется на весь мир и нацелена в грядущее столетие. Пол содрогнулся. А вместе с ним — стол, кресла и потолок. — Время? — спросил Хэнк Гибсон. Чарли Кроу, поглядев на часы, рассмеялся. — Время. Бежим. Они бросились к выходу, припустили по коридору, мимо дверей с надписями «Токио», «Лондон», «Дрезден», мимо дверей с надписями «Армения», «Мехико#8209;Сити», «Сан#8209;Франциско», и запрыгнули в лифт; тогда Хэнк Гибсон спросил: — И все#8209;таки: зачем ты посвятил меня в эти дела? — Я собираюсь уйти на покой. Кого#8209;то уже с нами нет. Мы больше не станем использовать эту базу. Она исчезнет. Возможно, прямо сейчас. Ты накропаешь книжку об этих поразительных явлениях, я отредактирую, срубим деньжат — и поминай как звали. — Да кто этому поверит? — Никто. Но книга произведет сенсацию и разойдется в мгновение ока. Миллионными тиражами. А докапываться до сути ни одна живая душа не станет, потому как все одним миром мазаны: городские власти, торговые палаты, риэлтеры, генералы — все, кто мнит, будто сами планируют и ведут войны или планируют и строят города! Самонадеянные болваны! Ну, наконец#8209;то. Выбрались. Они вышли из лифта и уже были в дверях, когда произошел очередной толчок. Оба рухнули на землю и поднялись с нервным смехом. — Вот что значит Калифорния, да? Как там мой «роллс», на месте? Ага. Угонщики сюда не добрались. Залезай! Положив ладонь на дверцу автомобиля, Гибсон посмотрел в лицо другу: — Разлом Сан#8209;Андреас проходит под этой местностью? — Считай, что так. Хочешь подъехать к своему дому? Гибсон закрыл глаза. — Черт, страшно. — Пусть тебя согревает страховой полис, который ты сунул в карман. Едем? — Одну минуту. — Гибсон проглотил застрявший в горле ком. — Как будет называться наша книга? — Который час? Какое сегодня число? Гибсон посмотрел на занимающийся восход. — Рано. Полседьмого. А число, если верить моим часам, пятое февраля. — Тысяча девятьсот девяносто четвертого? — Шесть тридцать утра пятого февраля тысяча девятьсот девяносто четвертого года. — Вот тебе и готовое заглавие для нашей книги. Или так: «Захаров», и Рихтера надо прицепить, в честь шкалы Рихтера. «Пять баллов по шкале Захарова#8209;Рихтера». Пойдет? — Пойдет. Хлопнули автомобильные двери. Взревел двигатель. — К дому? — Гони. Умоляю. На предельной скорости. Они помчались. На предельной скорости. |
||
|