"Рэй задним ходом" - читать интересную книгу автора (Уоллес Дениел)
ВЕСНА 1999-го Его последние дни
Той весной птицы вили гнезда из волос Рэя. Именно с этой целью Дженни и Рэй собирали выпавшие волосы в полиэтиленовый пакет, и в конечном счете успех превзошел все ожидания. Дженни вычитала совет в одной из своих книг по уходу за птицами, живущими на заднем дворе. Она взяла пластиковую сетку из-под репчатого лука, наполнила волосами Рэя и повесила на ветку старого дуба. Всего через пару дней в сетке почти ничего не осталось. Вьюрки, зяблики, кардиналы собирались выращивать свое потомство в гнездах из волос Рэя.
Длинные волосы Дженни уже начинали седеть. Рэй помнил время, когда они были темно-каштановыми. Когда Дженни носила волосы распущенными, она убирала волнистые пряди с лица или перебрасывала с одного плеча на другое почти надменным жестом, словно они являлись неким знаком королевского отличия. У нее были густые брови, тянувшиеся от виска к виску, почти сросшиеся на переносице. В косых лучах света Рэй различал почти невидимый золотистый пушок на щеках и подбородке, похожий на крохотное поле полупрозрачной пшеницы. Он помнил, что лобковые волосы у нее мягкие и пружинистые, словно набивка подушки.
Казалось, птицы поселились у них во дворе только последней весной, когда они стали обращать на них внимание, – хотя наверняка жили там и прежде. Именно по весне в прошлом году у него начали выпадать волосы. Он бросил курить, едва только начался курс терапии, но к тому времени это уже не имело значения. Ровным счетом никакого. Как ни посмотри, общение с ним доставляло мало радости, и Дженни внезапно снова увлеклась птицами, подробно объясняя Рэю, где они живут, как питаются и чем вообще занимаются: малиновки, черноголовые синицы, щеглы, зяблики и дрозды, прилетавшие время от времени. Когда Дженни начала насыпать корм в заброшенную кормушку, к ним во двор стали наведываться колибри, и однажды самочка колибри залетела даже в дом; Рэй поймал ее, накрыв ладонями на оконном стекле, и выпустил наружу. Крохотные крылышки лихорадочно бились у него в ладонях, и он чувствовал длинный тонкий клювик, осторожно пропущенный между пальцами. Такое ощущение, будто держишь в своих руках и не птицу вовсе, а беспомощную чужую жизнь. Частые острые уколы клювика, обследующего незнакомое окружение.
Сейчас Дженни стояла у окна, поднеся к глазам бинокль и высматривая в зеленых зарослях яркое пятнышко. Рэй лежал на диване, пытаясь читать журнальную статью, но уже забыл, о чем в ней шла речь. Такое уже не раз случалось. Но все равно он пытался вникнуть в содержание. Рэй прочитал предложение, в котором говорилось о человеке по имени Питер, соединяющем разные химические вещества в лаборатории; но он не знал, зачем и почему, не видел никакого смысла в прочитанном. Он не знал, о каких веществах там говорится и кто такой Питер. Каждая фраза казалась огромным миром, а каждое слово в ней – отдельным городом, живущим по своим законам. На мгновение Рэю показалось, что он наконец-то понял нечто важное, но в следующую минуту все начисто вылетело из памяти.
– Каролинским вьюркам нравятся твои волосы, – сказала Дженни, по-прежнему не отнимая от глаз бинокля. – Похоже, они свили из них большую часть гнезда. Вон один висит на сетке, выбирает самые лучшие пряди. А другой просто хватает сколько ухватится. Надеюсь, мы выясним, где они свили гнездо.
– Просто наблюдай за ними, – сказал Рэй. – Вряд ли они улетают далеко.
Она будет наблюдать за ними, ясное дело. Именно этим она и занималась все время. С утра до вечера. С тех пор как птицы прилетели к ним этой весной, Рэю представилась отличная возможность обозревать спину Дженни. Она провожала взглядом каждую пролетавшую через двор птицу, немного разворачиваясь к нему по ходу дела, и он
частично видел профиль: она практически никогда не отнимала бинокля от глаз. И все же он точно знал, где находятся губы, явственно различал линию носа и хорошо представлял себе, как выглядят глаза Дженни, если посмотреть на них с другой стороны бинокля: маленькие и страшно далекие.
– Некоторые самцы вьюрков начинают строить гнезда сразу в десяти разных местах, – пояснила Дженни. – Потом он показывает самке все облюбованные места, а она выбирает гнездо, которое ей больше нравится.
– То есть прямо как у людей, – говорит он.
Наконец-таки Дженни поворачивается к нему с улыбкой:
– Да уж, с юмором у тебя все нормально.
– В отличие от самочувствия, – говорит он, подтягивая до пояса лоскутное одеяло.
– У меня тоже. – Она смотрит на него, теперь без улыбки.
Рэй озяб. Он подтянул одеяло повыше, и журнал упал на пол.
Птицы вили гнезда из его волос. Сестра расплакалась, когда он сказал ей об этом. Элоиза лила слезы по самым ничтожным поводам. Она плакала, только палец ей покажи. Внезапно Рэй задался вопросом, что значит выражение «только палец покажи». Уже несколько недель – с того самого дня, как сестра расплакалась, – он спрашивал у всех подряд, откуда пошло такое выражение, но никто не знал. «Пальца в рот не клади», «как свои пять пальцев», «пальцем не шевельнет», «пальчики оближешь», «высасывать из пальца» – здесь у него никаких вопросов не возникало. Но он не мог понять историю с демонстрацией пальца.
– Элоиза, – сказал он, – мне бы хотелось, чтобы ты плакала пореже. Ты плачешь, только палец тебе покажи.
– Я знаю, тебе всегда это не нравилось, – проговорила она, давясь рыданиями.
– Да, – сказал Рэй. – Просто мама с папой не научили меня плакать.
Элоиза коротко рассмеялась сквозь слезы.
– Знаешь, – сказала она, – по-моему, я никогда не видела тебя плачущим. Даже на похоронах дедушки, когда все плакали. Что с тобой не так, Рэй?
Она пыталась рассмешить его, но Рэй даже не улыбнулся. Он вспоминал своего дедушку и похороны, имевшие место почти сорок лет назад. Странно, но он помнил все в мельчайших подробностях: своих родителей, бабушку, тело дедушки в маленьком зале, такое холодное. Все это он хорошо помнил, но при этом никак не мог вспомнить, где оставил свои шлепанцы минуту назад.
– Ты ведь знаешь, что случилось на похоронах, Элоиза? – спросил он. – Что я сделал в том зале?
– Знаю, Рэй, – сказала она. – Я всегда знала. И, наверное, тебе не стоило этого делать.
– Мне жаль… – сказал он.
– Что? – спросила она, и он снова услышал сдавленные рыдания.
– Тебе только палец покажи, – сказал он и сам показал палец в надежде, что подобная демонстрация поможет. Она помогла. Что-то такое случилось, но он не мог толком понять, что именно. Осознание возникло, но смутное. Он надеялся на большее.
С течением недель, пока Дженни продолжала увлеченно заниматься своими птицами, с Рэем начали происходить странные вещи: у него стали расти крылья. Впервые он обнаружил это, когда лежал в ванне. Нет, еще никаких перьев, но у лопаток, выступавших на спине подобием плоских двустворчатых раковин, вдруг выросли тонкие косточки. В первый момент Рэй почувствовал острое желание показать их Дженни, но по здравом размышлении решил немного подождать. Он хотел, чтобы это был поистине потрясающий душу момент. Он хотел скинуть халат и широко раправить полностью оперенные крылья. Что будет потом, он не знал. Возможно, он улетит.
Дженни никогда не проливала слезы по пустякам. Дженни вообще редко плакала. Но в то утро, войдя к нему в спальню, она плакала – не захлебывалась рыданиями, как Элоиза, а тихо, почти беззвучно плакала, и слезы струились у нее по щекам. Все те дни она пребывала в жутко взвинченном, смятенном состоянии: она не знала, как жить дальше. Поскольку не ожидала ничего подобного. Они еще так молоды, им еще нет и пятидесяти, но вся их совместная жизнь, прожитая в не бог весть каком взаимопонимании, уже почти закончилась. Дженни хотела сказать Рэю все это, но тем утром не сказала ничего – лишь показала, что лежит у нее в сложенных чашечкой ладонях: маленькая мертвая синичка, все еще теплая.
– Это тот кот, – сказала она.
– Готэм.
– Это уже третий за неделю. Третий, которого я нахожу. Бог знает, скольких еще я не видела.
Птенчик казался совершенно целым. Рэй не видел на нем никаких ран. Тот просто был мертвым.
– Он нашел гнездо на прошлой неделе, – сказала Дженни. Она помолчала, глотая слезы, и взяла птичье тельце в руку, словно горсть воды. – Потом притащил во двор вот эту крошку – я наблюдала в бинокль. Я выбежала из дома, и он от испуга выронил птенчика. Тот оказался мертвым. А потом он принес еще одного и еще одного. А родители птенчиков все налетали на кота с отчаянными, пронзительными криками. Только один из трех выжил. Душераздирающее зрелище.
– А где был я?
– Спал.
– На диване?
– Да.
– Ничего не помню.
– Ты же спал.
– Я имею в виду, что не помню, как спал на диване.
– Ты все время спишь на диване, – с улыбкой сказала она и повернулась, собираясь выйти из гостиной с мертвой птичкой. – Я не стану хоронить птенчика в нашем дворе. Просто отнесу подальше в лес. Положу на кучу хвои, для муравьев.
Она ушла. Рэй подумал о мертвом птенчике, уже третьем за последнюю неделю; обо всех, придушенных на прошлой; и о месте в лесу, где Дженни оставляет крохотные птичьи тельца на куче хвои, для муравьев.
Вероятно, им следовало поговорить с соседом, прежде чем осуществлять план Дженни, но, правду сказать, за все прожитые здесь годы они разговаривали с ним всего один раз, когда росшее у них возле дома дерево упало на двор соседа и тот вышел с бензопилой, чтобы распилить его. Рэй тоже хотел отпилить часть, но Морганрот сослался на какое-то постановление насчет упавших деревьев: мол, раз оно упало на его двор, значит, теперь принадлежит ему. Он был худым мужчиной с черными сальными волосами – не из таких мужчин, которых легко представить с бензопилой в руках. Теперь дерево является его собственностью, заявил он. Всю древесину он использует сам.
Поэтому, когда Дженни сообщила о своем намерении надеть Готэму колокольчик на шею без ведома Морганрота, Рэю ничего не оставалось, как согласиться с ней. С дивана Рэй наблюдал, как она куском сыра подманивает кота к заднему крыльцу. Он пришел сразу. Готэм был не злобным котом, просто жестоким убийцей. Пока он ел сыр, Дженни ухитрилась прицепить колокольчик к его антиблошиному ошейнику. Услышав звон, Готэм потряс головой и бросился прочь. Он остановился, повернулся, подпрыгнул высоко в воздух и снова побежал. Странный звук не стихал. Кот продолжал звенеть: Смерть с колокольчиком, подумал Рэй. Следующие несколько минут Готэм, пытавшийся убежать от того, что теперь стало его неотъемлемой частью, представлял собой смешное, жалкое и тягостное зрелище. Поэтому Рэй перестал наблюдать. Он снова лег, взял первый попавшийся журнал и попытался сосредоточиться, однако еще долго он слышал звон, беспрестанный звон колокольчика – но наконец все-таки наступила тишина. Рэй встал с дивана и снова выглянул в окно. Готэм лежал под деревом, совершенно неподвижно, даже не шевеля своим толстым черным хвостом.
Рэй надеялся, что крылья у него будут ярко-желтого и черного цвета, как у самца щегла. Он не знал, чем обусловливается расцветка перьев, но волосы у него (пока не выпали) были каштановыми. Но имеет ли это значение? Разумеется, он смирится с любой расцветкой, но Рэй не видел оснований не надеяться, хотя бы и на невозможное. Крылья еще не прорезались: набухшие почки у лопаток, скромнее скромного. Рэй решил побольше спать на животе, дать крыльям место для роста. И потому теперь спал на животе почти весь день. И он чувствовал легкость в теле. При глубоком вдохе он слегка воспарял над кроватью, словно во сне.
Дженни сказала, что ощущение легкости связано с тоской по потерянным волосам. До проклятой химиотерапии у Рэя была густая копна волос. Он всегда знал, что рано или поздно облысеет, но не предполагал, что таким образом. Одно время он считал шевелюру неотъемлемой частью своего существа. Теперь он пытался думать о ней как о никчемном предмете былого тщеславия, годной разве только на птичье гнездо. Лысый череп сиял. Глядя на свое отражение в зеркале, Рэй думал: «Я – маяк».
Колокольчик продержался всего лишь день. Когда они увидели Готэма в следующий раз, кот сидел в нескольких футах от заднего крыльца и вылизывал лапу; колокольчик исчез. Сосед промолчал. Теперь позиции окончательно определились: любители птиц против любителей кошек. Вечером, по возвращении с работы, Морганрот наверняка наведается к ним – возможно, с бензопилой.
Поскольку у Дженни имелся еще один колокольчик. Она так и знала, сказала она Рэю; она предполагала, что сосед снимет колокольчик, и потому купила сразу два. Для того чтобы нацепить на Готэма второй колокольчик, потребовался всего лишь еще один кусок сыра.
Но Готэм, казалось, сразу же привык к новому колокольчику. Доев сыр, он стремительно скользнул прочь, позванивая на ходу, к своему обычному месту – пню, возле которого несколько минут вылизывался. Ничего не происходило. Рэй чувствовал усталость и хотел уже отойти от окна, когда Дженни остановила его: Готэм увидел птицу и замер в напряженной позе, чуть припав к земле. На краю ванночки для птиц сидел голубь. Голуби медлительны – улитки в птичьем мире – и представляют собой легкую добычу для кота вроде Готэма. Но когда Готэм двинулся к птице – поначалу почти пополз, очень медленно, а потом пошел неслышной, крадущейся поступью, – колокольчик зазвенел, и задолго до того, как коту представился хотя бы минимальный шанс, голубь сорвался с края ванночки и улетел, а Готэм повернулся и отошел обратно к пню, лишь слегка обескураженный. Голубь вернулся через несколько минут, и Готэм повторил попытку – с тем же результатом.
Дженни торжествовала. На радостях она даже крепко обняла Рэя. Сегодня она спасла жизнь – и кто знает, сколько еще жизней спасет завтра? Поэтому она обняла Рэя, и жизнь голубя прошла сквозь них теплым током. Потом Дженни отстранилась от Рэя и взяла свой бинокль, а Рэй потащился к своему дивану, словно Готэм к своему пню.
– Забавно, – сказал он. – Я никогда не видел, чтобы холодильник пахал.
– На самом деле мой вспахивает по пол-огорода каждый день.
Все было как в детстве. Рэй закрывал глаза и видел себя и сестру детьми, крутящими диск зеленого телефона на кухне. Потом он возвращался и настоящее и обнаруживал вдруг, что лежит на диване в гостиной один-одинешенек и Дженни поблизости нет, – и тогда чувствовал страшную пустоту в груди. – На самом деле я звоню по делу, – сказал он.
– По какому? – спросила Элоиза.
– Чтобы попросить прощения.
– О боже.
– Что?
– Ты звонишь и просишь прощения, а я даже не знаю, за что. Но я давно ждала, когда тебя потянет на такие разговоры.
– Я действительно прошу прощения.
– Мне казалось, уж кто-кто, а ты обойдешься без подобных штучек, – сказала Элоиза. – Я имею в виду, это так по-пресвитериански. Ты живешь сколь угодно беспутной и безнравственной жизнью, а под конец просто публично каешься. И все равно попадаешь на Небеса.
– Все попадают на Небеса, Элоиза, – сказал Рэй. – Просто они для всех разные. Наверное, твои Небеса будут лучше моих.
– У тебя есть философия?
– Тебя это удивляет?
– Немного. – Потом, после продолжительной паузы, она спросила: – Ну и что сказала Дженни?
– Когда?
– Когда ты попросил у нее прощения.
– О… – Рэй поерзал ногами под пледом. – У нее я еще не просил.
Элоиза рассмеялась, но, совсем безрадостно.
– Ох, Рэй, – сказала она. – Дженни должна быть самой первой.
– Или самой последней.
– У тебя все наоборот.
– Ладно, что у тебя новенького? – спросил он. – Ничего, – ответила Элоиза. – Ровным счетом ничего.
В то утро Морганрот ушел на работу поздно, около половины десятого, и Рэй уже снова задремал, когда Дженни сказала, что пора. Она помогла ему встать с дивана, потянув за обе руки, а потом вывела через заднюю дверь и повела сквозь заросли кустов и молодых деревец, разделявших два участка. Он ушел, сказала Дженни, она сама видела; но они все равно крались, как лазутчики, замедляя шаг, когда под ногами хрустела ветка, опасливо озираясь по сторонам и не разговаривая друг с другом. Когда они стали подниматься по лестнице, ведущей на плоскую крышу веранды, сердца у них уже колотились и заколотились еще сильнее, когда сверху спрыгнул Готэм: он не зашипел, просто бесшумно появился перед ними. Вместо колокольчика на ошейнике у него болталась старая бирка с наклеенным на нее клочком бумаги, на котором крохотными буковками было нацарапано: «Отстаньте от Го-тэма».
– Черт бы его побрал! – сказала Дженни, но Готэм посмотрел на нее таким взглядом, словно самолично написал записку. Потом стремительно соскользнул вниз по ступенькам и убежал во двор.
– Думаю, это здесь, – сказала она, указывая на угол крыши. – Они летали именно сюда.
И действительно, между стеной дома и досками настила темнела узкая щель, и когда они подошли ближе, оттуда с яростным чириканьем вылетела птичка, каролинский вьюрок.
Дженни посмотрела первой. Она двинулась вперед на цыпочках и заглянула в отверстие, а потом знаком подозвала Рэя. Он увидел гнездо, частично свитое из соломы и тонких прутиков, но главным образом из его каштановых волос, вплетенных в выгнутые стенки тесного круглого домика. Яиц самка еще не отложила, но скоро отложит, подумал Рэй. Даже не закрывая глаз, он словно воочию увидел там сначала маленькие крапчатые яйца, а затем крохотных лысых птенчиков, с голодным писком разевающих клювы, и мать, кормящую своих деток.
Он живо представил, как все это происходит здесь, в гнезде, свитом из его волос. Похоже, Дженни представила то же самое: она плакала. Она расплакалась, а потом вдруг судорожно обняла Рэя, попыталась заговорить, но не смогла. Слова тонули в бурном потоке слез. Наконец двум словам удалось выплыть – и именно их Рэй уже давно ждал от Дженни. Нет, он нисколько не хотел их услышать – просто ждал, когда они прозвучат. – Прости меня, – задыхаясь, проговорила она. – Прости меня. Прости меня.
– И ты меня тоже, – сказал он, хотя они просили друг у друга прощения за разные вещи.
– Нет. – Она потрясла головой. – Я бросила тебя, и ты заболел.
– Я первый бросил тебя, – сказал он.
– Нет. – Да.
– Рэй, – сказала она, – ты не мог меня бросить. По сути, тебя никогда не было рядом.
Но он просто смотрел на нее непонимающим взглядом.
На обратном пути Рэй приобнимал Дженни за плечи, отводил ветки в сторону и придерживал колючие, пропуская ее вперед. Когда они поднырнули под лапы последней сосенки и вышли на свой двор, Рэй остановился, чтобы перевести дух, и тут увидел Готэма – припавшего к земле, готового к прыжку – буквально в трех фугах от голубя. Он в жизни еще не видел, чтобы кот подбирался к птице так близко. Птица, казалось, приросла к месту, и поначалу он не понял, почему она не улетает. Потом до него дошло: голубь ждет звона колокольчика. И взлетит, как только его услышит. Рэй тоже ждал своего колокольчика. Он даже различал еле слышный звон вдали, но крылья у него еще только-только прорезались. Он тоже не мог взлететь. Но он полетит, подумал он. Полетит при первой же возможности.
Рэй прижал к своей груди голову Дженни, чтобы она не видела разыгрывавшейся перед ними сцены. Но сам не находил в себе сил отвести глаза. Рэю понадобилось много времени, чтобы понять, что никто не придет к нему на помощь, и частью своего сознания (уже пребывающей во владениях смерти) задавался вопросом, когда наконец голубь поймет то же самое. Но потом еще живая часть сознания заставила Рэя поднять с земли сосновую шишку и швырнуть в сторону кота и голубя, вспугнув обоих: один метнулся прочь, другой взлетел ввысь. В конце концов он спас хоть кого-то и теперь пытался перевести дыхание. Он сомневался, что у него получится.