Глава 8

Ну и ну, – вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы – смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек! – Он начинает перечислять:

– Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!

Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан. Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.

– Праздник продолжается! – ревет он. – Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе!27

– Не стоит, – говорю я, – мне достаточно и своей.

Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.

– Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!

Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи. Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.

– Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?

– Наверное, конверт...

– Ты так думаешь?

– Не вижу другой причины.

Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.

– Нужно все-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?

– Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.

– Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбара – лакомый кусочек.

– Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.

– Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?

– И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.

После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.

На том конце долго не снимают трубку. Я задаюсь вопросом, не остался ли он на ночь в парфюмерных объятиях неутомимой мисс Ловикайфмен, но нет. В мою ушную раковину через трубку вливается густой, как жидкая смола, бас:

– Да?

– Это Сан-А!

Наверное, мое имя заставляет его встряхнуться.

– А! Подождите секунду, мне требуется глоток дезинфицирующего, чтобы проснуться.

Бутылка виски, наверное, находится у него под рукой, так как мой слух без труда улавливает характерное бульканье.

– Готово, Сан-Антонио, слушаю Вас.

– Разве мы больше не на «ты»?

– Если ты так хочешь, почему бы нет! – говорит Рульт. – Тебе не кажется, что старый краб здорово выбил всех из колеи своей дурацкой шуткой?

– Как там утряслось с легавыми?

– Неплохо. Им сказали, что с Ямомототвердолобо случился сердечный приступ, он подошел к окну глотнуть свежего воздуха, сильно наклонился и нырнул головой в асфальт.

– Их устроила эта версия?

– Вполне. Мы ведь здесь уважаемые люди, старина, нам привыкли верить на слово.

– Конверт до сих пор у тебя?

– А как же, он лежит в сейфе. Я собираюсь завтра показать его сиру Приз-Парти, знаменитому англичанину, который поселился в Японии сразу после войны, чтобы заниматься исследованием старо японских языков со времени становления шоконата.

– Ладно. Я хочу еще кое-что спросить у тебя о стариканепрофессоре. Помнишь, перед тем как прийти в транс, он что-то выкрикнул по-японски? Ты понял, что он хотел сказать?

– Это было проклятие.

– И только?

– А разве этого тебе мало?!

– Что ты думаешь как знаток местных нравов, чем может быть вызвана подобная реакция у японца?

– Это наверняка что-то связанное с религией, но к этому, увы, мне нечего добавить.

Он зевает, как мясник, которого крупно подвели с поставкой свежего товара.

– Сейчас оставлю тебя в покое, – извиняюсь я.

– Отличная мысль! Как тебе моя обворожительная американка?

– Немного шебутная по периферии, но в остальном очень милая.

– Правда, гостеприимная?

– Скорее, она предпочитает самообслуживание!

Он смеется.

– Мне нравятся такие кадры. Они упрощают жизнь настоящим мужчинам и помогают решить физиологические проблемы.

Я прощаюсь с ним и отключаюсь на полдюжины часов, в течение которых мне снится, как искореженный профессор Ямамототвердолобо падает с неба, вопя: «Будьте вы прокляты!»

На следующее утро, когда мы спускаемся в холл, портье показывает нам на двух типов, сидящих рядом с выходом. Вышеуказанные месье встают и подходят к нам. Они среднего роста, в серых костюмах и черных соломенных шляпах в американском стиле. Оба – японцы, и у обоих на круглых лицах написано такое же радушие, как у сонного мужика, который с тяжелой похмелюги скрутил козью ножку из последней трешки28.

Я смотрю на них без особой радости, предчувствую, что они доставят нам немало хлопот.

– Полиция, – бросает один из них по-французски, – следуйте за нами!

Берюрье смотрит на меня понурым, как уши таксы взглядом.

– Тут афиняне афигенели, персы оперстенели, сатрапы сотрапезднулись, а крестоносцы хряпнулись крестцами и остались с носом! – выдает Берю.

Что в переводе на разговорный язык означает:

– Нас хотят повязать, надо рвать когти!

Но я утихомириваю его взглядом. Не можем же мы устроить ковбойскую разборку прямо в вестибюле гостиницы! Тем более, что можно смело рассчитывать на поддержку нашего посольства.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Узнаете позже, – отрезает легавый.

Мы не настаиваем и выходим в сопровождении двух ангеловхранителей.

– В Японии полицейских тоже называют легавыми? – интересуется Толстяк.

– Не знаю.

– Их скорее всего называют здесь утятами.

– Почему?

– Да потому, что они желтые! Это же ясно, как божий день!

Как видите, мой Толстяк весьма и весьма любознателен и не менее наблюдателен, как сказал бы мой знакомый наблюдатель со стороны двух нулей H29.

Нас усаживают в большой черный автомобиль. За рулем сидит один тип. Я узнаю его по желчному взгляду в мой адрес – это шофер той самой тачки, у которой мы вчера прокололи шины. У меня возникает предположение, что мы можем испытывать определенные трудности с интерпретацией своего вчерашнего поведения по отношению к японским коллегам.

Телега пускается с места в карьер. Мы сидим сзади с одним из +srr;. Другой сидит рядом с водителем, но держится начеку и не спускает с нас узких и пристальных глаз.

Наша лайба черной грозой пешеходов врезается в дорожный поток. Какое-то время мы шлифуем по центру города, and after30 выкатываемся в пригород. Так как эта дорога ведет в Кавазаки, я решаю, что нас везут на место преступления.

Но на этот раз (единственный и неповторимый) Сан-Антонио ошибается. Мы проезжаем через Кавазаки, почти не снижая скорости. Что это значит?

– Слушай, Сан-А, – бормочет его Невежество, – по этой дороге мы сможем доехать до Франции?

– Ну, ты даешь! Япония расположена на архипелаге!

– А что это такое?

– Группа островов.

Я обращаюсь к японцу, говорящему по-французски:

– Куда вы везете нас?

– В Йокогаму!

– Зачем?

– Увидите сами!

Знаете ли, ну а если не знаете, то сейчас узнаете, ваш Сан-А не может выносить, когда с ним разговаривают таким тоном.

– Помилуйте, уважаемый, – рявкаю я, – не забывайте, что вы имеете дело с иностранным гражданином. Мне не нравятся ваши манеры и вы можете за них поплатиться. Вместо ответа он безмятежно улыбается.

– Послушайте, – настаиваю я, разъяряясь, как бенгальский тигр, к хвосту которого привязали улей.

– Во Франции, для того, чтобы кого-то задержать, требуется ордер на арест, надеюсь, что у вас он тоже имеется?

Второй тип преспокойно достает из кармана мятую бумаженцию, испещренную иероглифами.

– В последнем параграфе, допущена орфографическая ошибка, – улыбаюсь я.

При этом я не замечаю, что мой японский сосед по заднему сиденью коротко бьет меня ребром ладони по шее. Можно подумать, что у меня случилось короткое кровозамыкание спинного мозга с расширением верхней правой диафрагмы, прогрессирующим выделением мокроты дифференциального компрессора и атрофия яремной вены с последующим смещением соединительного хряща в результате разрушительного подземного толчка.

Мне не хватает воздуха. Я распахнул свой хлебальник на ширину ворот Вестминстерского аббатства в день коронации, и несмотря на это не могу поймать ни одной частички кислорода для своих легких. Мне кажется, что я вот-вот откину копыта. Как вы думаете, сколько лет человек может прожить без воздуха?

Берю пытается отомстить за меня. Я вижу, как он вцепляется в глотку моего обидчика, но в это время второй хмырь с переднего сиденья награждает его ударом короткой резиновой дубинки по чану. Берю издает вздох экстаза и сползает с сиденья. В свою очередь, я тоже получаю добавку на ходу от реальности. Бац! И я ныряю в небытие. Мы превращаемся в две неподвижные груды тряпья, сваленные в салоне машины, которая, не сбавляя хода, мчит нас в неведомое.